2020 год, продолжение. (86 стихов (33, 24, 29) итого 377 (147, 68, 162)
***
Когда ты повышаешь голос,
не сдержавши в узде коней,
от меня ты тогда как полюс
отдаляешься всё сильней.
Чтоб покрыть это расстоянье,
надо громче ещё кричать,
но чем дальше громов метанье -
тем сильней на ушах печать.
Если слов не удержишь грубых,
удлиняющих к нам пути,
то обратной дороги к другу
можно и не суметь найти.
***
Загадывала желание:
с тобой бы увидеться мне вот…
Но все мы — бычки на заклание,
и небо закинуло невод.
Вид выдан на небожительство...
О, всюду одни драконы.
Лишь в небе они пушистее,
но волчьи у всех законы.
Какое же это мучение,
какое тягучее горе!
И слёзы текут по течению,
впадая в солёное море.
Природа мне круг спасательный.
Приходят, когда тону я -
весна — слегка по касательной,
а осень с зимой — вплотную.
Весна только кружит голову
и кормит пустой надеждой,
а осень всех видит голыми,
срывая с души одежды.
Спасает не водкой с тоником,
не снадобьем, что пила я,
а веткой с балкона тоненькой
соломинку посылая.
***
Хорошее старое слово «хандра»…
Как будто бы в небе открылась дыра -
всё льётся и льётся из неба-колодца,
хандре так подходит такая пора.
Не сплин, не депрессия, et cetera,
ядрёное русское слово «хандра»,
её не чурались Обломов, Онегин,
в ней Пушкин стихов выдавал на гора!
Давай же мы тоже с тобой похандрим,
хандрою друг друга сполна одарим,
хандра ведь не насморк, не рак, не кондрашка,
так сбросим с души этот глянцевый грим.
Ведь лучше хандрить, чем кого-то кадрить,
чем тупо острить и деньгами сорить,
чем пить и курить, а коль оба хандрим мы -
не надобно вслух ничего говорить.
Отставить полундру, забудем «да здра...»
вставания бодро, шаги от бедра,
заляжем по-пушкински все на диваны
и пусть нас осенняя нежит хандра!
***
С календарём не в ногу,
теченья супротив
шагаю понемногу
под собственный мотив,
спускаясь в лунный кратер,
взмывая в бездны вод…
Туда и навигатор
не отыскал бы ход.
Уйти туда, где Воланд
не сможет нас достать
и не заставит ползать
рождённое летать.
Я забиваю сваи
зарубками векам.
Я счастлива бываю,
но лишь по пустякам.
Однако не в обиде,
поскольку как гранит
верна своей планиде -
она меня хранит.
***
Как живу? Дышу. Пишу.
Бога планами смешу.
Доверяю не рутине,
а стиху и миражу.
Лишь себе и швец, и жнец,
на дуде своей игрец,
словно та Шахерезада,
отдаляя свой конец.
Жизнь моя, не обессудь,
дай в твою проникнуть суть,
по твоим углам, сусекам
поскрести ещё чуть-чуть.
Всё моё, и снег, и зной,
всё, что было — стало мной,
только в губы не попала
капля сладости земной.
Но спасибо, что текла
капля ласки и тепла,
изнутри обогревая
мир из тонкого стекла.
Пусть лишь только ночь нежна,
сыпля звёздного пшена,
и никто уже не скажет,
как любима и нужна, -
не грустить и отпустить
несвязующую нить,
только сердцем в тьме кромешной
как фонариком светить.
В снах далёких уплывать,
и на то лишь уповать,
что нельзя ни съесть, ни выпить,
разве что поцеловать.
***
Кончается дорога,
но я ещё рулю.
Пусть было так немного,
но было как люблю.
«А дальше, дальше, дальше
молчание в веках...»
Ну хватит, перестань же
о всяких пустяках.
Болезнь моя душевна,
печаль со мной нежна.
И тишина волшебна,
а вовсе не страшна.
Коль есть в ночи фонарик,
любимое с тобой.
И вечно будет шарик
крутиться голубой.
***
Нашёлся случайно трамвайный билет -
тот самый, счастливый. Помнишь?
Пусть счастья как не было так и нет,
но главное разве в том лишь?
В подкладку сумки в тот день завалясь,
он в ней пролежал три года,
держа между нами незримую связь,
даривший фору и льготу.
Бумажное счастье истёрлось до дыр,
не хочет со мною знаться.
Но как заклинанье, заветный шифр:
шестнадцать и вновь шестнадцать.
Обычно счастье наперерез
бежит, кивая трамваю,
но он, заблудившись, то сходит с рельс,
то масло пред ним разливают.
Ах, счастье, счастье… обман и дым.
Шестнадцать и вновь шестнадцать.
Прошло три года и мне за ним
теперь уже не угнаться.
***
Я ушла — не обернулась -
от тебя на удалёнку.
Птица счастья обернулась
замороженным цыплёнком.
Смерть крадётся тихой сапой,
достаёт своё зубило…
Ты меня пока не цапай,
я ещё не долюбила.
Вирус сдохнет от досады -
у меня же между прочим
как у той Шехерезады
право тыща первой ночи.
***
Бог мне истин штук сто прописал,
только бес, как обычно, попутал.
Недовольны мной на небесах,
что нарушены строгие путы.
Видно бесу оттуда видней,
чем живу от весны до весны я.
И болтаются где-то на дне
расписные мои прописные…
Нарушая реестр любой,
я одну только истину знаю,
то что Бог — это значит любовь.
Вот она для меня — прописная.
***
Ныряю в былое как рыба в море,
и Афродитой встаю из горя,
из белой пены Летейских вод,
из бездны тлена — в небесный свод.
Мне как помазаннику икона —
вид на закат и рассвет с балкона,
а вечером слева — твоя звезда
сигналит мне, что со мной всегда.
Я не учла, что мы будем вечно,
что Бог — это не Ничто, а Нечто.
Светоч, небесная почта, мечта,
строчка, которой не прочитав,
жить будешь, вечно не зная покоя,
пока не узнаешь, что Это такое.
***
Цветы по праздникам и на похоронах…
цветы в границах, в рамках дисциплины...
Но это было точно не про нас.
Спасением от плена или сплина,
они цвели на кухне, на столе
и в нашей жизни были вне контекста,
они хранили жизнь мою в тепле
и не было на нежность лучше теста.
Ты покупал мне розы по утрам
и выбирал всегда на длинных стеблях.
Я ахала, едва глаза продрав,
как будто огонёк в душе затеплив.
Так были розы огненно красны -
цвет страстности, пылающих признаний,
и жили мы всегда среди весны,
не важно, за окном — зима, весна ли.
А на ночь ты их в ванну опускал,
так бережно их лепестки расправив,
как будто не цветы — меня ласкал,
и это было вне границ и правил.
Теперь же, приходя в твой новый кров,
такие же я покупаю розы,
чтобы «люблю» сказать тебе без слов
и отогреть от твоего мороза.
***
А звёзды только затем и нужны,
чтоб там отыскать свою...
Руки, что их зажигают, нежны,
но держат нас на краю.
О скольких уже поглотила пасть,
заоблачный ров бездонн,
но наша звезда нам не даст упасть,
сама упав на ладонь.
И, божьей коровкой на ней светясь,
легко улетит назад,
но я буду знать: это наша связь
зовёт меня в звёздный сад.
И если солнце — одно на всех,
для камня и для песка,
то эта звезда — и мой плач, и смех
узнает издалека.
Она чуть слева, наискосок,
со мною в ночи любой,
светит оттуда прямо в висок,
транслируя мне любовь.
***
Чувство волшебности, колдовства,
преображенье ущербных буден,
то, что придёт на правах родства
и от унылого сна пробудит.
Что-то такое… что-то ещё…
что-то просвечивающее сквозь внешность,
не принимаемое в расчёт
и воспаряющее в нездешность.
Что-то стоящее за и над,
прячущееся в иные формы,
сон или чудо, виденье, знак,
как отклоненье от скучной нормы.
О, мы неравны самим себе...
Тайный наш голос - цветущий лотос,
произрастая в мутной воде,
обогащает вселенский логос.
Жить в нарушение всех клише,
чтобы почувствовала: лечу ведь!
Как же важно всё это душе
вычленить, расшифровать, почуять...
***
Я долго так тебя хранила в тайне,
как в тайнике, в запрятанной шкатулке...
Моё полуреальное созданье,
ютившееся в сердца закоулке.
Не требовало света и питанья
оно, и обходилось без прогулки.
Мои стихи служили колыбельной,
баюкая, чтоб спало крепко-крепко
то, что хранило крестиком нательным,
но радовало исподволь и редко.
Боли во мне недугом несмертельным,
расти во мне невытянутой репкой.
Живи во мне, от жизни отдыхая,
как в коконе, взлелеян и обласкан,
дыши во сне младенческим дыханьем,
нас не найдёт опасность и огласка.
Цвети во мне любовью и стихами,
как на болоте замершая ряска.
Хранимым будь мелодией метельной,
моим смятеньем, облаком из рая,
наивною мечтою самодельной,
реликвией в заброшенном сарае,
судьбой нерасторжимой и отдельной,
усни во мне, вовек не умирая.
***
Пусть всё пройдёт, развеется как дым,
забвением покроется седым,
пусть обглодает жизнь меня как липку,
а я иду по нашему мосту,
где ожидала, чуя за версту
твои шаги и слабую улыбку.
Я из неясных линий и штрихов,
из слов и недописанных стихов,
твоей судьбе и жизни не помеха.
Порежу душу всю на лоскутки,
на носовые для тебя платки,
но не для плача только, а для смеха.
Мне всё равно, что скажет мир честной,
я истине не верю прописной,
забыты все законы и приличья,
остался только этот лес лесной,
осталось лишь осеннее весной,
осталось только солнечье и птичье.
***
Засохший между серых скал
цветочек, что я приласкала...
Пусть не меня он там искал,
и я его там не искала.
Он как-то по иному цвёл,
не зная, от кого вёл род свой.
Счастливый случай ли нас свёл,
иль породнило нас сиротство...
Как страшно, если не помочь,
когда не божья - волчья воля,
на пятки наступает ночь
и дышит в спину неживое...
Мне больно, если ты — не ты,
от нелюбви я леденею,
и лишь под взглядом теплоты
сильнее в поединке с нею.
Прости слова любви немой,
ведь сердце же не из металла,
солдатик оловянный мой,
что я из пламени достала.
И что с того, что ты другой,
и что не мне был адресован,
но доброй сказочной рукой
в моём был сердце нарисован.
Пусть мы не ровня, не родня,
но я спасу твоё сердечко.
Не денег пачку из огня -
любовь сгоревшую из печки.
***
Ты любил меня светлой, воздушной,
золотой, завитой, молодой.
Полюби меня старой, ненужной,
неказистой, больной и седой.
Отражась в зеркалах, обижаюсь
на безжалостный времени след.
Я всё больше к тебе приближаюсь
по обшарпанной лестнице лет.
С каждым днём мы всё ближе и ближе.
Но любовь — не источник утех.
Полюби меня чёрненькой, слышишь?
Белоснежка завидна для всех.
Что ты скажешь, увидев морщины
и поблёкшие пряди волос...
Мы пред старостью все беззащитны,
если б встретиться нам довелось.
Но я знаю — осушишь мне щёки
поцелуями жарче весны,
и их будет без счёта, без счёта,
и объятия будут тесны.
Ты полюбишь как прежде — любую,
пусть я буду один лишь скелет.
И иду я наощупь, вслепую,
в твои руки по лестнице лет.
***
Мы с тобой порознь остались одни.
Полые ночи и нищие дни...
Долго ты солнце держал, не гасил.
Больше, боюсь, не останется сил.
Больше не видеть тебя не могу.
В сумерках мысли и сердце в снегу.
В небо заплыть далеко за буйки,
чтобы мы не были так далеки…
Жизнь истончится и вытечет кровь,
я обменяю её на любовь,
пусть мне не выиграть боя с судьбой,
всё обменяю на встречу с тобой.
Зябкая музыка… Вальс- снегопад...
Помнишь, как шли мы с тобой наугад,
грелись в подъездах у всех батарей...
Прошлое, сердце моё обогрей…
Вот расступились январские вьюги,
вижу картинку в волшебном луче:
мы с тобой пьём и смеёмся на юге,
кружимся в вальсе, рука на плече...
Выпросить встречу у нашего Сочи,
вымолить радость у гор и морей...
Но приближаются стрелки к полночи.
Бог-вышибала стоит у дверей.
***
Устав из каждого болота
себя за волосы таскать,
ушла в себя, в свои тенёта,
тебе меня не отыскать.
Прости мне это вольнодумство
и дерзость слова моего,
нездешним воздухом подуло -
и я присвоила его.
Несбывшееся может сбыться,
сведя все пазлы и края,
а после улететь как птица
в необозримые края.
Теперь мне часто только снится,
как мы вдвоём с тобой живём...
Привыкла к счастью как к синице,
что обернулась журавлём.
А им, меня к себе влекущим,
окликнуть издали б: «Лети!»...
Но на пути к небесным кущам
как пламя адово пройти?
А мир безумен и бездарен,
бездушен и опустошён.
Ему не слышен запах гари -
он обоняния лишён.
Хоть щели затыкаю ватой -
ежегодичная возня -
но прорывается как фатум
метафизический сквозняк.
И задувает нашу свечку -
ту, что горела на столе...
Моё продрогшее сердечко
в твоём нуждается тепле.
В нём щели не закроешь ватой,
и Бог, увы, не Айболит.
У счастья вкус солоноватый,
а горе сладостно болит.
Открыты клапаны и шлюзы,
живу, на изморозь дыша.
Моя прожорливая муза,
ненасытимая душа...
Порой сама себе не рада,
но выше блага и стыда -
моя острожная отрада,
моя жестокая страда...
И я в спасительное масло
взбиваю сливки облаков,
чтоб после всем святошам назло
взойти в небесный твой альков.
И как мне в это не поверить,
когда такая благодать,
как будто щели — это двери,
и до тебя рукой подать.
***
Прости, твою нарушила я тишь,
твой бедный мир безлюдный, нелюдимый,
где ты как жемчуг в раковине спишь,
безрадостный, безлюбый, но любимый.
Реснички знаю все наперечёт
на сделанном когда-то фотоснимке,
где ты тогда зажмурился — не в счёт,
но как мне эти дороги заминки.
Сражалась я с избыточной мечтой,
но силы были всё-таки неравны.
Как ни сильны слова любви ночной,
не быть уже Ассолью Ярославне.
Но всё, что на душе я утаю -
вдруг выдаст неба слабое свеченье...
На остановке нашей постою,
как в точке двух путей пересеченья.
Не родственник, не спутник и не брат,
в своей твою не чувствовала руку,
но я люблю тебя сильней стократ,
как если бы мы были кем другу другу.
Хвала судьбе, что не попутал бес
и жизни не поджаривал на гриле,
но венский вальс насвистывал нам лес
и на мосту мы над землёй парили…
Скажу я по секрету, что финал
переписала Андерсена сказки.
Солдатик оловянный не узнал
трагической убийственной развязки.
И, выхватив героя из огня,
я спрятала в укромное местечко...
Осталось невредимым для меня
нетронутое твёрдое сердечко.
Когда-нибудь я всё это пойму -
мучительное счастье одиночек.
Не сделает погоды никому
запрятанная нежность между строчек.
Твои границы я не перейду,
не потревожу словом или взглядом,
но всё-таки имей меня в виду,
ты далеко, но я всё время рядом.
Мы связаны незримой бичевой...
Я алхимичка всё-таки большая:
любовь творю из полу-ничего
и сказку из тоски сооружаю.
А ты живи и в печке не гори,
солдатик стойкий, хоть и оловянный,
из Андерсена и Экзюпери,
на улице - пока что — Безымянной.
***
Снег всё тот же... и лужи те же...
И поёт мне «Tombe la neige»
обольстительный Адамо.
Всё как было и всё как прежде,
так легко поверить надежде,
что мы вместе идём домой…
Я изнежена облаками
как когда-то твоими руками,
и плыву я на верхнем до
лёгче пёрышка синей птицы,
тоньше сна, что не смог присниться,
от смущенья растаяв до...
***
Во вселенской пустыне голой
громко голос тебе подам.
Я люблю тебя во весь голос,
не на шутку, не по летам.
Если есть ты — пусть обернётся
тот прохожий, что с парой лыж,
пусть в коляске мне улыбнётся
тот кудрявый смешной малыш.
Если есть ты — из тучи выглянь,
проведи лучом по щеке.
Мои плечи к тебе привыкли,
не умеют быть вдалеке.
И сбываются все приметы,
улыбаются малыши,
только где же ты, где ты, где ты,
ни души в мировой глуши…
Если есть ты — то как ты можешь
без меня обходиться Там?..
На твоё снеговое ложе
я приду по твоим следам.
***
Мне память стала верною опорой -
вернёт мне всё, куда судьба ни день...
Всё это тень, благодаря которой
сильнее свет и ярче новый день.
Мой новый день в линеечку косую,
в котором что-то напишу шутя,
о том, что заблудилась как в лесу я,
и вот кружу под музыку дождя...
Дождь - от сердечной засухи таблетка,
бездождье - как невыплаканность слёз,
но ждёт его всегда земли жилетка,
пусть это будет как бы невсерьёз.
И памяти моей свежо преданье...
Писать стихи, пока встаёт заря,
чтоб оправдаться перед мирозданьем,
что день сегодня прожит был не зря.
А ты пока, нарушив все границы,
для нашей встречи комнату готовь.
И пусть тебе моя любовь приснится,
а мне твоя привидится любовь.
О если бы навеки так совпало,
чтоб мы слились, в одном костре горя,
чтоб яблоко меж нас бы не упало,
не просочился отблеск фонаря...
Ты мной у Бога выкраден, утаен,
и спишь пока лишь под летальным льдом...
А дождь стучится в окна, как хозяин,
что наконец пришёл в родимый дом.
***
Из прошлого не вытащить и волоком,
хоть жизнь идёт нахрапом, напролом,
но я живу под распростёртым облаком,
как под твоим невидимым крылом.
И кажется порою мне до обморока,
что Бог тебя не отнял, не сгубил,
что ты однажды выглянешь из облака
и выйдешь из неведомых глубин.
И сколько бы мне ни было даруемо,
на главное Всевышний вечно скуп.
Летят с небес снежинки поцелуями,
замёрзшими без наших тёплых губ.
Но только отступлю от нас на толику
или захочет вдруг попутать бес -
то облако единственного облика
другой любви идёт наперерез.
***
О бедная покинутая роза,
за ширмочкой от летних сквозняков!
Не знала ты, что пострашней мороза
прощание на сквозняке веков.
Припомнишь ты заботливого принца,
который захотел себя убить,
и все свои уловки и капризы,
а нужно было просто полюбить.
Он поливал тебя с утра из лейки
и укрывал стеклянным колпаком.
А сам нашёл спасение у змейки -
известен этот выход испокон…
Кто любит — так беспомощны и слабы,
они глядят сквозь розы как очки...
Планетой завладеют баобабы
и разорвут им сердце на клочки.
Ах, роза у разбитого корытца...
Одна любовь могла бы удержать...
Не нужно слушать, что нам скажут принцы,
а просто ароматом их дышать.
***
Как медленно ведёт меня дорога,
как будто не под горку, а подъём…
И как она бежала от порога,
когда по ней шагали мы вдвоём.
Но в гости к богу лучше с опозданьем...
Чем дальше — тем я более близка.
У нас с тобою каждый день свиданье
на перекрёстке ручки и листка.
Везде ловлю гармонии моменты,
хотя они видны уже едва...
И зеркала скупы на комплименты,
а ты был щедр на жесты и слова.
Как обострились слух мои и зренье.
Текут стихи — лекарства от невзгод...
Осеннее в разгаре обостренье.
«Нормальных нет», - сказал Чеширский кот.
***
В ответе не за тех, кто приручился, -
за тех, кого любила и люблю.
Случился, притулился, приключился -
всё это может быть равно нулю.
Но лишь любовь — единственная сила,
которая способна заслонить.
Лишь только к тем, кого в душе носила,
незримая привязывает нить.
Кто любит — тот незыблемее тверди,
он устоит пред пулей и петлёй,
о, лишь любовь ответственна, поверьте,
за тех, с кем мы по жизни и до смерти,
в ответе перед небом и землёй.
***
Вот и дожили мы до осеннего плача,
будем путаться снова в ногах ноября,
хоть и правды в них нет, а тепла и тем паче,
но остались запасы в крови янтаря.
О печальный художник весёлого жанра,
юмор чёрного цвета тебе не к лицу.
К твоей осени строгой бы летнего жара
подмешать в самый раз — мудрецу и юнцу.
В твоём мире так чисто, опрятно и голо,
твои пальцы дворянски нежны и длинны.
Горький солод судьбы, одинокое соло,
ты как солнце с лицом крутолобой луны.
Пусть тебя расколдует весенняя фея,
всё ненужное сбросив как зимний балласт,
все печали тогда тебе станут до фени,
потонув среди солнечных лучиков глаз.
Дотемна далеко, а ночами так звёздно,
и надежда встречает ни свет ни заря…
Только жаль, что порою, увы, слишком поздно
мы приходим к холодным ногам ноября.
***
Как ты сумел стать ближе и нужнее,
чем те, кому по праву это сметь...
И если б взгляд хоть чуточку нежнее -
он смог бы заговаривать и смерть.
Всё это вздор, турусы на колёсах,
как дождь косой, что стороной прошёл.
Не обращай внимания на слёзы -
я плачу, оттого что хорошо.
Так Лис ответил Маленькому принцу,
зависимости радуясь своей,
когда уже от боли не укрыться,
когда они уже одних кровей.
Но вспомню я тебя в минуту злую,
когда господь на радость будет скуп.
Летят снежинки, словно поцелуи,
замёрзшие от неслиянья губ.
И кажется, царевна Несмеяна
и Мёртвая царевна, что в гробу,
была такой, поскольку неслиянна
с тем, кто бы смог согреть её судьбу.
А я смеюсь, как будто всё не вечер.
Кораблик провожаю твой: плыви
в большую жизнь, любимый человечек,
под парусом улыбки и любви.
Как будто нет ни горести, ни смерти,
и жизнь опять обманами мила.
Бреду куда-то в снежной круговерти,
что поглощает медленная мгла.
Рассыпана небесная солонка.
Твой пир, зима, чаруй же и балуй!
Растаял день. Я шлю ему вдогонку
по воздуху летящий поцелуй.
Прощаю все потери и напасти.
Прощаю этот сумрак голубой.
И, кажется, я сотворяю счастье
из тьмы всего, что составляет боль.
***
Ты спросила: какой мой любимый звук?
И невольно задумалась я.
Может, имя, которым тебя зову?
Трель звонка — если в дом друзья?
Хор цикад на даче по вечерам?
Плеск волны на речном берегу?
Или птичий утренний тарарам?
Иль твой голос, что берегу?
Шум дождя спросонья? Твои шаги?
Шорох мокрой листвы ночной?
Звук от камешков — и на воде круги?..
Сердца стук, когда ты со мной?..
***
Уж начал расцветать цветок,
и вдруг застыл, как передумал.
Как что-то увидал не то
и радовать не стал, - не ту, мол,
хозяйкой видеть он хотел…
А я стояла безутешно,
секрет цветочных душ и тел
постичь пытаясь безуспешно.
Что он увидел, заглянув,
мне в сердце, как на дно колодца,
вмиг лепестки свои свернув,
как будто в страхе уколоться?
Поила тёплою водой,
цвети, просила, как вначале.
Ты просто слишком молодой,
а я погрязла в тьме печалей.
На что обиделся цветок?
В душе увидевши смятенье,
какой-то тёмный закуток,
он мне ответил нецветеньем...
***
Я кофе с коньяком мешаю
и одиночеству мешаю
в меня всё глубже проникать.
Ты не поэзия, а проза,
а я люблю тебя без спроса,
и сколько можно намекать?
Меня ведёт любовь-обманка,
я, кажется, эротоманка,
и мне не впрок пригляд небес,
но что же делать, если утро
такое, что быть глупо мудрой,
и невозможно с и без.
***
Твою улыбку перепощу
и сохраню на чёрный день,
чтоб в сердца пересохшей роще
в её бы укрывалась тень.
И тёплый голоса оттенок
запрячу меж амурных стрел,
чтобы средь одиноких стенок
он по ночам мне душу грел.
Раскрыт роман Дюма «Амори».
Нет никого и ничего.
Лишь рокот строк как ропот моря...
и тайна горя моего.
***
И не понять, свои беды итожа,
как мог чужой стать ближайших дороже?
Нас разделяет как пропасть лишь шаг.
Но моего ты не просишь участья...
Как ты обходишься в жизни без счастья?
Без моей жизни обходишься как?
Я из окошка гляжу на дорогу.
Вдруг ты пришёл и уже у порога?
Кроме тебя мне не нужно гостей.
Всё, что вещают — хотела б забыть я,
кроме твоих драгоценных событий
я не хочу никаких новостей.
Разные судьбы и разные будни…
Я у себя буду спать до полудня,
ну а тебе собираться к восьми...
Жду тебя вечно как с фронта солдата.
Помнишь, у Чехова: если когда-то
жизнь моя будет… приди и возьми...
***
Как ёлки ты любил и сосны...
И кажется порою мне,
что с ними мы - родные сёстры,
а мир вокруг — безлюдный остров,
и я иду к ним как к родне.
У нашего ДК «Кристалла»,
где нынче оперный театр,
сажусь на лавочку устало
под хвойных веток опахала,
и это лучше всяких мантр.
Я вижу профиль твой и ухо
на чёткой облачной кайме,
и кажется, что легче пуха,
вне поля зрения и слуха,
ты обращаешься ко мне.
А жизнь легко проходит мимо,
и мне всё ближе старина...
Любовь к тебе невосполнима,
невышибаемая клином,
она во всём растворена.
***
«Никто» помножить на «ни с кем»
и вычесть жизнь, добавив тайны –
мой новый адрес на песке,
витальный или виртуальный.
Там разговаривают сны
и память делится бесценным,
там письма с индексом весны
и фотографии по стенам.
Не на костях, не на крови,
мой домик карточный невинный...
Он склеен из моей любви,
и в нём твоей есть половина.
Мой домик из папье-маше
на самом деле очень прочный.
Шалаш мой с милым на душе,
воздушный замок мой песочный...
***
Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо? -
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо...
Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.
Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною...
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.
***
Помнишь, собирали ландыши в лесу -
до него рукой подать нам было.
Каждый чем-то был похожим на слезу...
До сих пор в душе я ландыши несу.
Как я эти цветики любила!
Запах нашей юной свежести лесной,
жаль, не передать его словами.
Каждый год я покупаю их весной.
Ландыши прохладой дышат даже в зной,
а зимой летят над головами.
Кажется, я слышу их хрустальный звон,
вижу подвенечные их рюши.
На лесной поляне — ландышевый сон…
Маленький букетик нежен, невесом…
До сих пор он греет наши души.
***
На балкон прилетает птица...
Не успели с тобой проститься.
Не успела сказать прости...
Нас уже с тобой не спасти.
Если бог закрывает двери -
он окно открывает вере,
но не видела я окно
сквозь завешенное сукно.
И коктейль из любви и боли
я мешала в неравных долях,
чтоб до дна его пить одной
ночью лунной и ледяной.
А небесное и лесное
будут радовать вновь весною.
Птице высыплю горсть пшена...
Передай, его ждёт жена.
***
Куда уместней было б умереть,
чем от твоих объятий обмереть,
когда осталось жизни уж на треть,
когда по волосам уже не плачут.
Но снова о весне кричат грачи,
и сердцу не прикажешь: замолчи,
хоть нежность обречённая горчит,
и что с того, что я грешна иначе.
Да, я странна, но это мне идёт.
А кто не странен? Только идиот.
Нормальных нет, - сказал Чеширский кот,
и это было, в сущности, нормально.
Да, я стара, но ведь любовь старей,
старее всех церквей и алтарей...
Твоё лицо при свете фонарей...
И счастье было, кажется, в кармане.
Хотя я до сих пор не поняла,
что это было — глаз ли пелена,
или душа и впрямь опалена
божественным огнём из преисподней.
Что это было - прихоть и каприз,
или небес таинственный сюрприз,
и я кружусь с тобой под вальс-каприс,
и всё уже исполнится сегодня.
***
Я мысленно проигрываю жизнь,
привычную, как утреннюю гамму…
Ведь прошлому не скажешь: отвяжись,
не отряхнёшься просто, как от хлама.
Проигрываю в мыслях и стихах
то, что давно я жизни проиграла.
Звучит в ушах, торжественно тиха,
мелодия небесного хорала.
Ещё не вечер, да, но скоро ночь.
Зачем брести по замкнутому кругу,
ведь ничему уже нельзя помочь,
и не вернуть единственного друга.
Я бисер слов бессмысленно мечу.
Мне небо льёт серебряные пули.
Мой спор с судьбой закончился вничью.
Мы, кажется, друг друга обманули.
Я жизнь свою, изжитую, как ять,
вновь прогоню по всем её длиннотам,
но ничего не стану удалять
и проиграю снова как по нотам.
Проигранную насмерть, в пух и прах,
я проиграю на сердечной флейте,
и страсть, и страх, и жизненный свой крах -
всё повторяя снова, хоть убейте.
Проигранная жизнь моя на бис...
За свой базар я небесам отвечу.
И выйду к вам из темноты кулис...
Да, скоро ночь… Но всё ещё не вечер.
***
Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам...
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.
И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье -
аи, бои и соловьи.
И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.
Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!
Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее вхож.
И если выпадет проститься -
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.
Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом –
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.
***
Ты мой снег в июле,
дождик в январе.
Словно обманули
звёзды на заре -
так это нежданно,
невпопад, не в срок…
Ты мне Богом данный
ради пары строк.
Одинокий ужин
и ничей ночлег...
Но зачем-то нужен
прошлогодний снег.
Гололёд в июле,
в новый год жара…
К Магомеду пулей
движется гора…
Всё не так как надо,
как заведено...
Только нету слада
с тем, что не дано.
***
Как горько каркает ворона...
А всё ж и у неё зато
своя любовь, своя Верона,
своё дворянское гнездо.
Как гарно быть предвестьем рока,
предупрежденьем божьих кар…
И радоваться даже крохам,
сойдя с небес на тротуар.
Повадку перенять воронью
мне б в вечном поиске даров...
А ну как что-то провороню
я в этом лучшем из миров?
Иду по тропке как по краю,
с тобою молча говорю
и что-то тайно доверяю,
холодному, как январю.
Ворона в двух шагах от рая.
Она в гармонии с судьбой.
А я тобою умираю.
И выживаю я тобой.
***
Сны — это щели, сквозь которые
приоткрывается Тот свет,
где за отдёрнутыми шторами
мы душу видим на просвет.
Там обнимаешь необъятное,
идёшь по счастью как по льду.
Там что-то нежное, невнятное,
что в жизни больше не найду.
Вбирай в себя любовь таящее
и без оглядки выбирай -
не прошлое, не настоящее,
а вход в несбывшееся, в рай.
Ночную музыку запомня ту,
неуязвима для потерь,
я ухожу в себя как в комнату
и затворяю плотно дверь.
***
Жизнь как блюдце выпала из рук
и разбилась на мильон печалей...
Даже если склеить это вдруг -
так уже не будет, как вначале.
Я брожу в обнимку с декабрём.
Обжигает холодом предсердье.
Весело играть мне как с огнём -
в крестики и нолики со смертью.
Я на этом свете не вполне…
Иногда лишь только появляюсь.
Боже, не печалься обо мне.
Я любовью как-то пробавляюсь.
Погляжу в небесные глаза...
Мне твой высший замысел неведом.
Ты о самом тайном не сказал.
Ты ещё о главном не поведал.
И прошу в мольбе своей слепой,
словно перед выходом на сцену:
жизнь возьми, а мне отдай любовь.
Думаю, что это равноценно.
***
На смену осени бомжовой
пришла алмазная зима.
Из рукавиц её ежовых
уже не вырвешься сама.
Душа захвачена с поличным.
Слова замёрзшие болят.
И холоднее, чем обычно,
любимый голос или взгляд.
Живу с покорством страстотерпца
и жду, когда же, ну когда
моё заплаканное сердце
покроет панцирь изо льда.
И там уснут мои печали
в скульптурных позах несмеян,
чтоб взоры больше не встречали
любви прекраснейший изъян.
***
Как ты молчать умеешь виртуозно!
Когда ты скажешь мне, о чём молчишь?
Сегодня рано, завтра будет поздно,
а дальше — всеобъемлющая тишь...
Жизнь близится к концу второго тайма…
Ну где ты был, молчун, мальчишка, чиж?
Скажи, скажи, открой свою мне тайну!
Вот так молчал под пытками мальчиш…
Души твоей печальное свеченье,
учения извечного азы...
Молчание твоё — моё мученье,
переведи его на мой язык!
Переведи через обрыв молчанья,
по жёрдочке непрочной на ветру,
туда, где речь прозрачна изначально...
И я в ответ очнусь или умру.
***
С тех пор как мои руки опустели
и отпустили жизнь твою с постели
в ночную нежиль, в наволочь небес,
где ангелы судьбу нашу листают,
и звёзды хладнокровные блистают,
любви нам демонстрируя ликбез,
с тех пор я разучилась быть счастливой,
изнеженной, весёлой и смешливой,
и под собой не чую бытия,
с тех пор как улетело наше счастье,
и наше мы рассечено на части,
на равные друг другу ты и я.
Как изменилось всё за это время,
и жизнь не удержать уже за стремя,
другое племя вижу я в тоске.
Душа в ответ молчит, глухонемая.
Я этих слов уже не понимаю.
Мы на другом общались языке.
***
Я тебя обнимаю нежно
в нарушение всех границ.
Снова с неба звучит «la neige»
и снежинки падают ниц.
На щеках моих жарких тают
(мы ведь думаем в унисон)...
На ладони ко мне слетают,
невесомые, словно сон.
Ты сошёл ко мне белым снегом,
подвенечный струится шёлк…
Помнишь, как первый раз с ночлегом
ты зимою ко мне пришёл?
Я с тех пор полюбила зиму,
мои руки в твоих больших,
как прекрасны невыразимо
в облаках эти ландыши...
Грелись мы в телефонных будках
и пылали как на костре,
было небо всё в незабудках,
а земля была в серебре.
Был мне другом, вождём и богом,
стал мне снегом, ветром, дождём…
Как-нибудь эту зиму с Блоком
мы продержимся, переждём.
Как сказал он: не жизнь втоптала,
Бог то снегом меня занёс…
Это ты, чтоб я не роптала,
улыбаешься мне из слёз.
***
Ёлки, фонарики и колокольчики,
праздничные застолья…
Эти анестезии укольчики,
чтобы расправиться с болью.
Музыка, звон, мишура и сияние,
яблоки в жареных тушах,
чтобы хоть чем-то заполнить зияние
в наших ободранных душах.
Хоть через силу, а всё-таки радуйся,
верь в вековые обряды,
хоть на мгновенье забыть про утраты все,
чувствовать тёплое рядом.
Радость потом обернётся печалями,
тыквой — златые кареты,
но до полночи чужими плечами мы
будем чуть-чуть обогреты.
Премии, скидки, подарки и акции,
игрища телеэфира...
Это защитная наша реакция
на одичание мира.
Что, Новый год, у тебя ни просили бы -
это не главное… Хоть бы
перекричать, перебить, пересилить бы
грусть от того, что уходит.
Чтоб отступила тоска подколодная,
нам осветить бы как свечка
не мировое пространство холодное -
хоть одного человечка.
Надо отважиться, надо довериться,
пусть нас удача лишь дразнит,
но небеса хоть однажды расщедрятся -
на нашу улицу праздник!
Пусть будет сердце на части расколото,
дали тусклы и белёсы,
но независим от зла и от Воланда,
праздник без повода, праздник без золота,
праздник улыбки сквозь слёзы.
***
Избыточным желанием горя,
ты думаешь: элементарно, Ватсон.
Желанию же всё до фонаря,
оно не собирается сбываться.
Вот Новый год обманчивый пришёл.
Глядим мы прошлогодними глазами -
всё то же, всё на месте, Дирижёр
играет ту же жизнь под небесами.
Какой пассаж, наш новый год не нов,
он повторяет снова те же гаммы,
и не сбылись ни предсказанья снов,
ни то, что не желали и врагам мы.
Переболевши Первым января,
мы в новый год войдём с иммунитетом
против надежд, что будоражат зря, -
прошли навылет, души не задеты.
Мы проскочили, выжили, ура,
пусть не сбылось, чего нам так хотелось.
Но миновала чёрная дыра,
и ничего и никуда не делось.
Факир на час, рассеялся туман,
осыпалась серебряная краска.
Да здравствует возвышенный обман
и на ночь нам рассказанная сказка!
Всё будет так, как этого хотим.
Пусть даже это будет по-другому.
Но хеппи энд для нас неотвратим.
И через год придём к нему легко мы.
***
Люблю я эти пасмурные дни
за то, что так нерадостны они,
за то, что ничего не обещают –
ни солнышка, ни ласки, ни весны,
за то, что с нами так они честны
и лень нам снисходительно прощают.
Ну здравствуй, хмурый серенький денёк!
Присяду на тебя как на пенёк
и отдохну от бега и прогулок.
А ты, не обманя и не маня,
свернись клубочком в доме у меня,
найдя там поуютней закоулок.
Себя на домоседство обреку
и вспомню Саши Чёрного строку:
«Ну сколько вас ещё осталось, мерзких?
Все проживу!» И этот тусклый день,
любя его застенчивую тень,
его туман и слабый свет нерезкий...
Спасибо, день, что ты хотя бы есть,
что позволяешь быть такой как есть,
что можно пред тобой не притворяться,
как тот, кто так же хмур и одинок,
кого хотелось взять бы в свой денёк,
и сбросить с сердца маску и наряд свой.
***
Молчанье Бога на моё алло,
молчанье сердца, ставшего мало,
мир, потерявший слово, что вначале,
гол как сокол, как осень без листвы,
зима без снега, речка без плотвы,
бесслёзный плач, молитва без печали.
Молчанье рыб, воды набравших в рот,
молчанье, что внутри наоборот,
как крик у обезумевшего Мунка,
глас вопиющих в мировой дыре,
и даже рак не свистнет на горе,
поскольку бессловесна эта мука.
Молчанье от простого как му-му,
которое я запросто пойму,
уютное и тёплое как в норке,
до высшего, что райское гнездо,
звучащее высокой нотой до -
силентиум от Тютчева и Лорки.
Пусть радость — это будущая грусть,
и так хрупка, что только тронешь — хрусть!
но пусть хотя бы по сердцу погладит…
Но ты же не Молчалин, а молчун...
Я воду в ступе истово толчу
и вилами пишу на водной глади.
А ты не слышишь, как тебя люблю,
стихами тормошу и тереблю
как ватою заложенную душу.
Молчат слова за вечность до весны,
их мучат летаргические сны,
кошмары их увиденные душат.
Но в них тебе постигнуть не дано
двойное заколдованное дно,
тебе видна лишь только оболочка.
Царевна не жива и не мертва,
пробудят ли сакральные слова?
Смертельная по сути проволочка.
А дальше то молчание ягнят,
о коем будет фильм однажды снят,
а дальше — тишина, как у Шекспира…
И не поможет никакой айкью,
когда стоишь у бездны на краю,
где поразит безмолвия рапира.
Не думать больше, быть или убить,
тебя по умолчанию любить,
да, мир богат и с каждым часом краше,
но всех сильнее будет меж людьми
единственная капелька любви,
молчанья переполнившая чашу.
***
Жизнь заговаривает зубы
и тень наводит на плетень.
Уж сколько бито мной посуды,
а счастья нет который день.
Я поменяю все настройки,
но всё ж небесный судия
мне не поставит выше тройки
за сочиненье «жизнь моя».
Всё меньше хочется прощаться,
мосты сжигая напослед.
Всё больше тянет возвращаться
на пепелища прежних лет.
Но верится, хотя б отчасти,
что кто-то там за всем следит...
И незаслуженное счастье,
как снег на голову, летит.
***
Всё в прошедшем времени давно.
Опустела жизненная сцена.
Как всё хрупко и обречено…
Всё обречено и драгоценно.
Я иду по собственным следам,
беды и печали в сердце множу.
Не отдам - ни далям, ни годам -
рук своих не тянущую ношу.
Жизнь жестка, но мягко в ней спалось...
К будущему живо любопытство.
Загадать желанье… Не сбылось…
Главное — самой на свете сбыться!
***
Я снова Бога-дед Мороза
начну желаньями смешить:
хочу мне розы, а морозы
пускай прикажут долго жить.
Пускай стихи меня прокормят,
любви пожизненной хочу,
а если смерть — то в лёгкой форме,
другая мне не по плечу.
Чего ещё хотелось мне бы?
Не заземлял чтоб гололёд,
чтоб уносил в седьмое небо
лихой поэзии полёт.
Чтоб краски — ярче, сласти — слаще,
чтоб врач ничем не навредил,
чтоб приходил любимый чаще,
а лучше чтоб не уходил.
Чтоб берегли меня от бедствий
лишь за красивые глаза,
чтоб называли так, как в детстве,
чтобы начать бы всё с аза.
***
Цветок в окне. Профессор Плейшнер.
Он так по глупому погиб.
Не распознал сигнала слежки...
Где этой улицы изгиб?
Но в Берне нет Цветочных улиц,
как говорил экскурсовод…
Смешно хромая и сутулясь,
ушёл профессор в небосвод…
Но можно ль не заметить этот
цветок и девушку в окне,
пронзённые горячим светом
на вечном Фалька полотне?
Вне чинности и политеса,
прекрасна, как весенний сон,
художница и поэтесса,
стоит Раиса Идельсон.
А на окне — цветок герани,
горящей раною в груди,
как страстное любви признанье,
как знак, что можно, заходи.
В глазах недолгая печалька
и ожиданье рандеву...
А позже, став женою Фалька,
она уедет с ним в Москву.
Мой двор — по улице Цветочной.
И на окне стоят цветы.
И кажется, сегодня точно
их наконец заметишь ты.
***
Зима дана нам для того,
чтоб по весне тоска созрела,
чтоб дорасти нам до всего,
что б после нежило и грело.
Чтоб даже сквозь метельный вой
мы различали звук капели,
и каждой капле световой
мы были б рады с колыбели.
И сколько б вирус ни косил -
не знать, не помнить о расплате...
А просто быть — сколь хватит сил.
И даже если их не хватит.
***
Неприбранный, невыспавшийся город
был в ранний час застигнут мной врасплох.
Он выглядел немым живым укором,
что неухожен, выпотрошен, плох.
Да, будничный, неброский, непарадный,
но сколько надо износить туфлей,
промёрзнуть в его арках и парадных,
чтобы понять, что нет его милей.
На улицах твоих, пустых и сирых,
прости мне неприсутствие моё.
Мы все сейчас спасаемся в квартирах
и бытом заедаем бытиё.
Но главного глазами не увидишь,
как верно подмечал Экзюпери.
Уходит всё любимое, как Китеж,
но живо всё по-прежнему внутри.
И я шепчу беззвучными губами,
а ты не слышишь нежности укор.
Ты словно близкий, потерявший память,
не узнаёшь лицо моё в упор.
Мои ладони на твоих ресницах.
Ну, угадай сквозь толщу бытия!
Перелистай назад свои страницы!
Мне так страшна забывчивость твоя.
Но веет бесприютностью вокзалов
от новостроек, стынущих в лесах.
И высятся безликие кварталы,
где вывески — как шоры на глазах.
Когда-то был ты радостен и светел...
Печальна память, прошлое тая.
Но всё равно я за тебя в ответе.
Пусть ты не мой, но я ещё твоя.
***
Мой город, я тебя не узнаю.
Ни улицы, ни воздух и ни души.
Мне страшен этот праздный неуют,
где никому никто уже не нужен.
Мой город, ты стареешь от тоски.
Мы сами не свои под этим небом.
И вывески твои – твои виски,
как сединой, запорошило снегом.
Как будто Бог скрывает все приметы
и заметает прошлого следы.
Влюблённые, бродяги и поэты,
всё уже ваши нищие ряды.
Как мало остаётся тех прибежищ
для наших встреч, приютов и берлог…
Всё изменилось. Только мы всё те же,
и так же ищем сердцу уголок.
Нет уголков. И всё ж они несметны
на карте мира памяти моей,
не стёрты и воистину бессмертны...
Как мы с тобой, любимый мой. Ей-ей.
***
Кажется, дождь подступает к глазам,
лёд заморозил мне губы…
Слишком уж громки у слов голоса,
самые нежные — грубы.
Вот мы и снова с тобой визави.
Я не придумаю тостик...
Звери не ведают слов о любви,
их заменяет им хвостик.
Так вот и блюда тебе на столе
всё-то покажут под лупой.
Эта селёдка в узоре колец
тайну скрывает под шубой.
Соусом из чабреца окропи
сочное это жаркое,
но осторожно его пригуби -
жаркое, знаешь, такое...
Блюдо с названием «Дамский каприз»,
под имбирём и корицей,
торт с фейерверком — последний сюрприз -
чиркнешь — и загорится!
Всё показала тебе я, кажись,
в этом последнем аккорде...
Ну и в придачу ещё моя жизнь,
вишенкою на торте.
***
Я размораживаю душу,
как холодильник у окна.
И к вечеру имею ту же,
но выплаканную до дна.
Всё чисто вымою, расставлю
свои печальки по рядам.
И вновь в розетку душу вставлю,
отдав на сохраненье льдам.
Живу прохладно и неброско,
сроднившись с долгою зимой,
до той поры как разморозка
вновь не вернёт к себе самой.
Любовь моя, не тронет гнилость
тебя заржавленным пятном.
Как хорошо ты сохранилась
в небесном царстве ледяном!
***
Близятся Ханука и Рождество,
море улыбок и света…
Да не смолкает в душе торжество,
празднуя то или это.
Как поднебесный был прав Аноним -
выше любви нет идеи.
Все мы тут мазаны миром одним -
русские и иудеи.
Да, не пускает в свои закрома,
да, победитель он пирров…
Но не кончается с миром роман.
Не отпускает он с миром!
И нипочём ни мороз, ни пурга,
праздники — как обереги.
Ждут нас кисельные там берега,
неба молочные реки...
Празднуют вместе элита и плебс,
труженик или бездельник.
Сладкие пончики, латкес, турнепс,
детям карманные деньги…
Но разве хуже лангусты, вино,
жареная индейка...
Наполовину я русская, но
напополам иудейка.
Ханука, Ханука и Рождество…
Сердце разъято на части.
О, человеческое родство!
Ты квинтэссенция счастья.
***
Есть слова — в унисон
назовёт любой:
вечный бой, вечный сон,
вечная любовь.
Есть слова — как закон,
не разлей-вода:
вечный двигатель, огонь
или мерзлота.
Слово к слову бежит,
словно клей-момент:
вечный зов,
вечный жид,
вечный президент.
***
Ты любила, была, копила,
но судьба учиняет шмон.
Каждый шорох пустого пыла
ей преступен, дешёв, смешон.
Вычищает мои заначки,
что таила на чёрный день -
все кусочки, клочки, заплачки,
строчек трепетных дребедень,
вычищает все закоулки,
все укромные закутки,
и несбывшиеся прогулки,
и засушенные цветки,
недоученные уроки,
недовымершие друзья,
и надежд неизжитых крохи,
и все мысли о чём нельзя…
Чтоб осталась душа, пустуя,
без сиянья бесслёзных глаз -
всё под корень, под нож, вчистую -
обнуленье, грабёж, коллапс.
На границе души и тела -
беспощадное: хенде хох!
Мало ли чего ты хотела,
мало ли чего хочет Бог.
***
А судьба не единожды взыщет
всё, что было дано наперёд...
В небесах мне просторней и чище,
а реальность не в пору и трёт.
Знаю, что это выйдет мне боком,
но с любовью иду на убой.
Разговоры с невидимым Богом,
диалоги с тобой и собой...
Оказалось, мечтать — это вредно,
и токсичен воздушный дворец.
Свои грёзы под грифом «секретно»
запечатаю в сердца ларец.
Я бреду по холодной аллее...
Мой неведомый Друг и Судья,
я тебя понимаю светлее,
чем когда б в тебя верила я.
***
Смерти заговаривала зубы,
до утра читая ей стихи.
А она в ответ кривила губы,
делая последние штрихи.
Смерть пока играет с нами в прятки,
выбирает выгодный тариф...
Сделать вид, что всё пока в порядке,
до смерти её заговорив.
Если перейти свои границы,
выскользнуть за рамки бытия,
в мире без остатка раствориться -
значит, жизнь не кончится твоя.
Будут говорить пенсионеры,
попадая в занебесный сад:
«Это было до ковидной эры.
Это было жизнь тому назад».
***
Половинка луны, где твоя половинка?
Без неё твоя жизнь неполна.
Где-то там и моя обитает кровинка.
Я ущербна, как эта луна.
Половина луны, словно нож из кармана,
взрежет полночи чёрную глубь.
Звёзды выступят капельками из раны:
пощади… приходи… приголубь...
***
Эту ночь так легко мне с тобой перепутать,
когда ласковый шёпот доносит листва,
или снег меня хочет помягче укутать
по законам вселенской любви и родства.
Я по лестнице звёздной взбираюсь далече...
Твоим именем выложен лунный букварь.
Профиль месяца чем-то похож на предплечье,
и зрачок у звезды тоже кажется карь.
От меня ты навеки теперь неотъемлем,
и мне так по душе это всё и с руки -
целовать прямо в небо любимую землю
под покровом невидимой тёплой руки.
***
За окном то скоропись снега,
то бегущий петит дождя...
В этих письмах такая нега,
ведь они идут от тебя.
Сообщают открытым текстом:
«вспоминаю… скучаю… жду...»
Они пахнут забытым детством
и не видят ни в ком вражду.
Я читаю их, не читая,
ибо знаю их наизусть...
И когда-нибудь я растаю
в этой нежности, ну и пусть.
Словно в сказочном царстве неком,
мною слепленном на авось,
опускаются хлопья снега
и целуют меня насквозь.
***
Не снежинки, а нежные ландыши
из твоих поднебесных рук...
Словно хочешь сказать мне: на, дыши,
набирайся сил для разлук.
Всё пространство ими подсвечено
наших ненаступивших лет.
Что-то вечное, подвенечное,
високосный лесной балет…
Окружает объятьем шёлковым,
тем, что сердцу вовек не лжёт.
В високосный год ты пришёл ко мне.
Этот год меня бережёт.
***
Радуюсь безмерно неизменно
в пух и прах одетому леску.
Осени зима пришла на смену -
нежность, победившая тоску.
Вот берёзы как большие свечи...
Ночь твою на свой помножу день -
и родится наш ещёневечер
под лесную птичью дребедень.
Снег кружится музыкой венчанья
и вершится милосердный суд...
Благодарность моего молчанья
пусть тебе флюиды донесут.
Верится в доверчивую млечность.
Верится, что встреча будет впредь...
Наступает солнечная вечность.
Отступает мученица смерть.
***
Всё напрасное так прекрасно,
хоть неясно порой уму.
И ценнее всего гораздо
то, что вроде бы ни к чему.
Этот с трещинкой старый жёлудь
о далёком напомнил дне...
Что, казалось, с того — ушёл ведь,
но остался на самом дне.
И счастливый билет трамвайный,
и засохший кленовый лист…
Эти трогательные тайны…
Их не понял бы реалист.
Пусть размыты уже, нечётки,
и зачем это бередить?..
Чтобы перебирать, как чётки,
имя ласковое твердить...
***
Мне каждый звонок твой лаком
с приветственной парой фраз.
Но их словно кот наплакал -
не так уж и много раз.
Но как раздавались трели -
сшибала всё на пути...
И долго слова те грели:
«Я не могу не прийти».
Крутилась дней мясорубка,
всё уже сжимался круг,
а я хваталась за трубку,
как за спасательный круг.
И, кажется, легче пуха,
как дождик из конфетти,
слетали слова мне в ухо:
«Я не могу не прийти».
И ждать мне было не трудно…
Бежала со всех я ног
за тем, что дарил тот трубный,
целительный тот звонок.
Так радостью был украшен,
как завтрашний Новый год,
что был не так уж и важен
действительный твой приход.
***
Рюмка, полная тоски…
А названия не помню.
Чтоб ослабились тиски,
снова доверху наполню.
И тоска уж не тоска,
а недолгая печалька.
Вот она уж не близка,
от меня, скажу, отчаль-ка.
Рюмку доверху налью,
ветками заполню вазу.
А о том, как я люблю,
не скажу тебе ни разу.
Жизнь, куда ты утекла?..
Связь распалась на запчасти.
Рюмку чешского стекла
разбиваю я на счастье.
***
Догорает строка о последней любви,
озаряя вечернее небо.
Мой невидимый друг, дорогой визави,
я всегда с тобой, где бы ты не был.
Эту вечную горечь мне не превозмочь.
И опять в этот день возвращаюсь...
Я с тобой не успела проститься в ту ночь.
Я с тобой и сейчас не прощаюсь.
Я пеку тебе те, что любил, пироги.
За окном наконец-то светает...
И, мне кажется, только последней строки
нам до встречи с тобой не хватает.
***
Я проснулась в слезах от забытого сна.
Ты не помнишь, о чём мы с тобой говорили?
Как парили, где вечная веет весна,
как друг другу себя без остатка дарили...
Бог включает мне звёзды, чтоб сны озарять,
ветерком обдувает сердечные раны.
Ах, как жаль, что нельзя эти сны повторять,
увидать ещё раз с неземного экрана.
Только брезжится что-то, как шёл и как ждал...
Только зыбкое что-то в сознанье витает.
Твоим шёпотом мне отвечает каштан
в двух шагах от окна, за которым светает.
Я пытаюсь тебя на стекле отдышать...
Лишь одним невесомым строки мановеньем
я уже научилась тебя воскрешать
и играть с остановленным чудным мгновеньем.
Я тебе благодарна за светлые сны,
что ты шлёшь, в поднебесную щёлочку глядя,
одиночеством дальним своим неземным
здесь земное моё одиночество гладя.
***
Следы моих строк заметёт январём,
покажутся нежность и жалость старьём,
но я буду той же, что прежде.
Пусть мира оскал кровожаден, свинцов,
но сердце — гнездо для любимых птенцов,
себя принесу я им - ешьте.
Чем дальше, тем больше тебе я близка.
Не раз на пути ошибётся тоска,
других за тебя принимая.
Но ты ведь и вправду — вокруг и везде,
во сне, и в дожде, на земле и звезде,
повсюду меня обнимая.
Пока я люблю тебя — я буду быть,
не дам никому о тебе я забыть,
стотысячью песню слагая.
И верится - там, где друг друга мы ждём,
легка я не только на высший подъём,
но и на помин там легка я.
***
Иду средь январей,
тобой одним ведома.
Накапливайся, зрей,
будь в вечности как дома.
Пускай придёт скорей
бессмертная истома…
О снег, мой тихий друг,
посланник Зазеркалья,
верни мне нежность рук
украденного Кая.
От рая, что вокруг,
пока так далека я...
Пусть новый Новый год
ничто не сменит в сумме,
но помоги мне код,
язык, заветный зуммер
перевести на тот,
который был и умер.
***
Жизнь лезет тестом из кастрюли,
как ты её не уминай.
Не стой же робко в вестибюле,
ешь полной ложкой, уминай!
В ней столько сладостных сюжетов,
прекрасных каверз и проказ...
О том, что ей не нужно это,
душа солжёт ещё не раз.
А тесто поднимают дрожжи,
высвобождая из оков,
и жизнь, прекрасная до дрожи,
смеётся нам из облаков.
***
Те года, что прошли без тебя — не считаются,
ведь я ими почти не жила.
Жизнь меж небом-землёю бесцельно болтается,
вспоминая, как некогда шла.
Как мы шли по окраинным улицам узеньким,
а вослед расцветали цветы,
и пейзажи казались застывшею музыкой,
и огни были так золоты…
Эти улицы, что растворяются в сумерках,
и уже никому не слышны,
для меня до сих пор не погасли, не умерли
и звучат как хорал тишины.
Если где-то прохожий замрёт завороженно,
наземь выронив связку ключей -
это он вдруг услышит те отзвуки прошлого
и увидит мерцанье лучей.
До него донесётся далёкое зарево,
языка позабытого пыл,
на котором когда-то он сам разговаривал
и ещё до конца не забыл.
***
Ни намёка и ни обещанья, –
мимолётный друг другу привет.
Я махала тебе на прощанье.
Я вослед, ну а ты мне в ответ.
Мы по-прежнему только знакомы,
хоть немало уж минуло лет.
Я всё так же махала с балкона,
ты всё так же махал мне в ответ.
Ни восторженных охов и ахов, –
жизнь по-прежнему тихо текла, –
но от этих приветливых взмахов
на земле прибавлялось тепла.
Никаких перемен не случилось,
но остался особенный свет.
Я махала, и небо лучилось
оттого, что махал ты в ответ.
Нас вели наших судеб излуки,
и не думалось в миги торжеств,
что зловещий праобраз разлуки
тот беспечный таил в себе жест.
Все невстречи снесла я легко бы,
незвонки замолчавших мобил...
Но маши мне всегда, на каком бы
дальнем полюсе мира ни был.
***
Ты ушёл, но оставил мне тень твою возле,
отголоски тревожные скрипа полов...
На мне словно загар – нестираемый отсвет
твоих ласковых взглядов, объятий и слов.
Я живу в ожиданье немого ответа,
что кофейная гуща таит и зола.
Никогда не забуду, как ты с того света
разноцветные шарики мне посылал.
Когда вышла сомнамбулой полночью душной
и с балкона всё бездной манило вокруг –
связка шариков розово-белых воздушных
мне слетела с нездешних спасительных рук.
И тогда мне одной было внятно, откуда,
трепеща надо мною — ну вот же, лови! -
это розово-белое лёгкое чудо
прилетело напомнить о вечной любви.
Это всё не конец, есть ещё послесловье,
детским жестом вселенной мне боль утоля.
Как и прежде я у твоего изголовья,
только вместо подушки пуховой — земля.
Тяжесть камня вдруг переплавляется в нежность,
сердце лёгкое тянет как волка в леса,
сквозь земную безгрешность, минуя нездешность,
под ладони твои и родные глаза.
***
Жизнь украли! Вот это новость!
Слёзы молча капают в щи.
Вместо жизни одна хреновость.
Кто украл? Да ищи-свищи!
Жизнь украдена.. не догонишь...
будет где-то вовне парить...
А нужна была для того лишь,
чтоб кому-то её дарить.
***
Жизнь прошла в тоске по Большому,
по небесному журавлю,
по неведомому, чужому,
по несбыточному люблю.
И брела мимо близких слепо,
и не видела тех щедрот,
что летели легко ей с неба
прямо в глупо раскрытый рот.