Стихи 2010 года

***

Храню зачем-то старые подшивки,

прощая всё, в чём путают и врут.

Там все герои умершие живы,

здоровы и не знают, что умрут.

Там прокурор Григорьев бодро судит,

железно соблюдая статус-кво,

не ведая, что очень скоро будет

расстрелян возле дома своего.

Ещё незримо будущее злое.

Не развелись актёры и певцы.

Танцуют в клубах — ставшие золою,

сидят в домах невзорванных жильцы.

Ещё над ними не химичит Воланд

и Аннушка за маслом не спешит.

Максимов возглавляет "Серп и молот",

и Арлазоров публику смешит.

Ещё поёт о маме Толкунова,

Янковский усмехается в усы...

Замедли же с приходом, номер новый,

пойдите вспять, проклятые часы!

Остановись, газетная страница,

пусть вечно будет старое число,

зажатое в ладони, как синица,

пока беды ещё не принесло.

***

"Пропала кошка!!!" И три восклицательных знака.

Описание примет. И с компьютера фото.

Сколько любви и горя в этих, однако,

восклицательных знаках! Тоски, заботы.

Объявления, расклеенные всюду на даче, —

на деревьях, столбах, на слепом окошке.

Я шла и не замечала, что плачу

об этой, потерянной кем-то, кошке.

Жизнь всегда отнимает, что сердцу близко.

Как выжить ему без тёплого тельца?

Пожалуйста, люди, найдите киску!

Верните её, умоляю, владельцу!

***

Жара 2010-го!

О, что ты делаешь с людьми?!

Любого, духотой распятого,

кто хочешь — тёпленьким возьми.

К чему теперь парная, сауна?

В любую комнату войти —

и скоро превратишься в дауна.

А лето лишь на полпути!

Кто в этом пекле адском выживет?

Горят деревни, как дрова,

и, кажется, нутро всё выжжено,

как эта жухлая трава.

С утра в тени — под сорок. Муторно...

Не до друзей, не до врагов.

И пар клубится над компьютером

моих расплавленных мозгов.

О лето клятое, заслатое

из преисподней к нам — как знать?

В мороз 2010-го

тебя мы будем вспоминать.

И, может быть, с иными бедами

ты нам покажешься родней...

Как Блок писал: "О, были б ведомы

нам хлад и мрак грядущих дней!"

И посему пусть нынче туго нам,

но норов истины упрям:

жара — она к морозам с вьюгами,

июли — это к декабрям.

***

Всю ночь надо мною шумели деревья.

Их говор был полон добра и доверья.

В окошко стучались, стволы наклоня,

шептались, ласкались, любили меня.

Я слышала: кто-то по-прежнему милый

меня вспоминает со страшною силой.

И билась душа сквозь обьятия сна,

ей клетка грудная казалась тесна.

Зелёные, жёлтые, тонкие нити,

меня обнимите, к себе поднимите!

И вновь расступается вечная тьма,

и губы с трудом разжимаются: "ма..."

Мой адрес земной, электронный, небесный

тебе сообщаю в далёкую бездну.

Пришли мне, родная, незримый ответ

из мира, которому имени нет.

***

Слишком ласковый и трепетный для ветра

мои волосы ласкал средь бела дня.

Слишком яркий, слишком солнечный для света

фотовспышкою преследовал меня,

словно где-то сохранить хотел навеки...

Мне казалось, это сказка или сон.

Я смежала и распахивала веки.

Кто-то был со мною рядом, невесом.

Странный голубь, отвергая хлеба ломоть,

так осмысленно в глаза мои глядел,

словно он меня навек хотел запомнить

для каких-то недоступных высших дел.

Ледников души растапливалась залежь,

и прощалась кем-то вечная вина.

Я одна отныне знала, только я лишь,

настоящие их знала имена...

***

О молодость, вернись хоть на часок,

быть может, ты меня ещё застанешь.

Вновь слышу я твой тонкий голосок,

которым ты не раз меня обманешь.

Сверкнёшь улыбкой встречной, ослепя,

на старых плёнках или фотоснимках,

где я — ещё не знавшая себя,

где мы с тобой, о молодость, в обнимку.

Найди меня... Я здесь, невдалеке.

Нет, холодно... А вот уже теплее...

И снова, как когда-то, налегке —

в сырой туман, где парусник белеет...

Так в детстве просят: "Ёлочка, зажгись!"

О молодость, приди из ниоткуда!

И вечно, глядя в розовую высь,

нам ждать её несбыточного чуда...

***

Жизнь становится вчерашнею,

словно старое кино,

словно тапочка домашняя,

что разношена давно.

Горьковатый привкус опыта,

поиск истины в вине.

Мир отпетый, но не допитый,

чуть виднеется на дне.

Победа

(песня)

Приближается светлая мета.

Шарик вырвался в свод голубой.

О победа, победа, победа

над врагом, над судьбой, над собой!

Не допустим России урона.

Не поднимут голов палачи.

Но не раз от весеннего грома

будет вздрагивать сердце в ночи.

Что творят эти взрослые дети?

Нет планеты у нас запасной.

Полушария мозга в ответе

за беспомощный шарик земной.

Голос края и крови едины.

Различаю за кромкой корост, —

это лица, а это — личины,

вот народ, ну а то — лишь нарост.

А народ — он как Муромец с печки

если слезет однажды — держись!

Тополей величавые свечки

упираются в вечную жизнь.

О Россия, ты всё одолела!

Боль планеты стучится в груди.

Как у девочки в фартучке белом,

всё ещё у тебя впереди.

Заслоняюсь от вешнего света.

В небо шарик летит голубой...

О победа, победа, победа!

Вечный мир, вечный путь, вечный бой!

***

Недалёкие люди,

как же вы далеки

от мечтаний о чуде,

от вселенской тоски.

Далеки от невыгод,

слов "отвага" и "честь",

от всего, что не выпить,

не продать и не съесть.

Недалёкие люди,

невысок их шесток.

Нет огня в их сосуде.

Но мирок ваш жесток

к тем, кто иначе слышит.

Не сносить головы —

кто хоть чуточку выше

и прямее, чем вы.

Дутым авторитетам

Не устану с вас маски срывать

и надетые свитой короны,

не давая газетам соврать, -

голых идолов стаскивать с трона.

Забавляться, невольно следя,

помещая мурло ваше в "гугл",

как выходит весь воздух, свистя,

из надутых рекламою кукол.

***

Перед носом захлопнула двери.

Я одна в своём адском раю.

Никого не пущу браконьерить

в заповедном душевном краю.

Руки прочь от любимого мною!

Не спугни эту хрупкую дичь,

что навеки срослась с тишиною,

что лишь сердце способно настичь.

Здесь всё то, что болит неотвязно,

от чего отторгается смерть.

Здесь стихов моих дикое мясо —

слабонервных прошу не смотреть.

***

Нежность держала всегда в чёрном теле.

Не обняла, не поцеловала ни разу.

А теперь держусь без тебя еле-еле

и тоску глушу в себе, как заразу.

А теперь неотданное объятие душит,

радугой висит над моей головою.

Послушай мою наболевшую душу,

как она по ночам по-собачьи воет.

Я тебя обнимаю сквозь все преграды,

сквозь все утраты, года, столетья.

Как была бы тебе я безумно рада,

если б встретились на том свете.

***

Ночь чернеет неизвестностью в окно.

Я с тобой не говорила так давно.

И листочки, что печатал ты в тиши —

кладезь мудрости, заботы и души —

так давно ты мне уже не приносил.

Тосковать и вспоминать уже нет сил.

Как случилось, почему же так, родной?

Это я, всему лишь я тому виной.

Над балконом кружат стаями стрижи...

Я люблю тебя, что делать мне, скажи?!

Как вернуть, и досказать, и долюбить,

как себя или тоску в себе убить?

Ты на снимке незаметно улыбнись,

ты из детства мне явись или приснись.

А в мою уже навеки влиты кровь —

твои шахматы, и Волга, и любовь...

***

Я была для тебя всем миром,

с твоей жизнью всецело слитым.

А твоя — по моей — пунктиром,

незаметным прошла петитом.

Если б знать, что в себе убила!

Как неправильно, некрасиво, —

твоя жизнь — по моей — пробелом,

а должна была быть — курсивом.

***

Кусочек вяза за окном,

фонарным освещённый светом...

Мы говорим с ним об одном.

(Кто б знал — подумал бы: "с приветом").

"Привет, родной!" И — ветки взмах,

как жест: тревога и забота.

И шепчет, шепчет мне впотьмах

всеутешающее что-то...

"Я видела тебя во сне". —

Кивок и трепетанье веток.

И силуэт его в окне

тихонько глажу напоследок.

***

Бегония, бегония

сполохами объята,

как будто бы в огонь её

рука швырнула чья-то.

Большая, крупнолистная,

в бутонах хаотичных,

она цветёт неистово

и даже эротично.

Бегущая побегами,

растущая без спроса,

свалившаяся с неба мне

как лето средь мороза,

бегония, бегония,

ты мой восход вчерашний,

ты то, за чем в погоне я,

безудержной и зряшной.

***

Журавль и цапля, цапля и журавль,

любви и самолюбий поединок.

Сизифово занятие — не правда ль —

замёрзших душ растапливанье льдинок?

Жизнь "да" и "нет" качает на весах.

Соприкоснуться, чтобы оттолкнуться

и, покружив в холодных небесах,

вновь в камыши чужой души вернуться.

А обретя, удариться в бега...

Чуть встретишь — рвёшься прочь (привет Марине).

И рвутся позывные сквозь века

в надежде-страхе, что их кто-то примет.

Журавль и цапля... Счастье в волоске.

Извечное путей несовпаденье.

И тянут шеи тонкие в тоске

туда, где брезжит паруса виденье,

что вечно одинокий вдалеке.

***

Мне снятся милых горестные лики,

о чём-то сердцу тихо говоря.

И с ними рядом — наш дворовый Микки,

приконченный 8-го октября

2009-го... Залита

душа свинцом, и мокр от слёз платок.

И лужица кровавая у лифта,

и серенький пушистый завиток...

Жизнь переводит, высветив на плёнку,

как бы хозяев - в как бы палачи.

Но тонкий плач собачьего ребёнка

им вечно будет слышаться в ночи.

И, рассекая воздух, как картечью,

опережая сонмище погонь,

убитый Микки мне летит навстречу

и тыкается мордочкой в ладонь.

***

Горе горючее, горе горячее,

что, обжигаясь, за пазуху прячу я,

жжёт и терзает лисёнком грудным.

Вам же лишь виден стихов моих дым.

Я на высокой горе горевала

и лепестки, торопясь, отрывала

сердца ромашки-календаря,

чтобы летели вам в руки, горя.

***

Фантазии в платьицах бальных,

мечты о несбыточной мгле...

Держаться за то, что реально,

за то, что притянет к земле.

Цепляться за мелочи быта,

хватаясь за выступ перил,

обломки всего, что разбито,

что мир нам когда-то дарил.

Вот хлеб. Ты голодная, да ведь?

А к чаю — халва и драже.

Вот ножик... Отставить, отставить!

И так по живому уже.

Цветок... Но припомнится роща.

Картина... Тот вечер зимой.

О нет, что пониже, попроще,

поближе к опоре земной.

Держаться за то, что конкретно,

за то, что уже не предаст:

за письменный стол, табуретку,

бокал, алюминьевый таз,

за коврик собачий в прихожей,

за мир, что кругом одинок.

Держи же, соломинка Божья,

а почва ушла из-под ног...

***

Дом, построенный из снов,

щепок от былых основ,

веток, облетевших вмиг,

косточек карманных фиг,

дом из пуха и пера

птиц, убитых для костра,

из осколков Аонид,

нитей, что плетёт Аид,

из сыпучего песка...

Дом по имени Тоска.

***

А был ли в реальности мальчик?

О да, без сомнения, был.

Но что-то с годами всё жальче

впустую растраченный пыл.

Устала душа возвращаться

к обломкам разбитых корыт.

Она научилась прощаться,

не плача при этом навзрыд.

И чувство, что стало обузой

и грузом, с которым — на дно,

ночами беседует с Музой:

зачем оно было дано?

Кормила души своей кровью,

но волка тянуло в леса.

Застыло из строчек надгробье

над тем, что ушло в небеса.

Раскрытая хлопает дверца

и звук тот разит наповал.

Гнездо опустевшее сердца

зияет как чёрный провал.

***

Я отпускаю зонт и не смотрю,

как будет он использовать свободу...

Б. Ахмадулина

Ты зонт не отпустишь, о нет...

А если отпустит прохожий —

поймаешь... Зонт нынче в цене.

Но где же ты прежний, о Боже?!

Кто мог всё отдать и забыть,

с душой, обожжённой запалом,

взахлёб и творить, и любить —

по лужам, по струнам, по шпалам!

Как жизнь обтесала тебя,

под сердце всадив ножевое,

скульптурное что-то лепя,

где плакало тонко живое...

Ракушка

А.С.

Бывший мальчик одинок.

Он лежит в своей квартире,

как ракушка, пав на дно,

затерявшись в этом мире.

Дом его пустынн и гол.

Но прижми ракушку к уху —

и улышишь гомон волн

о счастливых тайнах духа.

Ничего не говори.

Слово — звук фальшивой ноты.

Только море до зари

шепчет истинное, кто ты.

***

Что же ты гуляешь, мой сыночек,

одинокий, одинокий?..

Б. Окуджава

Чужая покойная мама

ко мне приходила во сне.

Страданья застывшая магма

опять оживала в огне.

Она шевелила губами...

Я слов разобрать не могла,

но сердцем, болевшим по маме,

я их понимала дотла.

"Я знаю, — я ей отвечала, —

у Вас тут остался сынок.

По Вам он скучает ночами,

в дому и в миру одинок.

Вы стали ему снегопадом,

лучом, озаряющим мглу...

Не плачьте, прошу Вас, не надо.

Я сделаю всё, что смогу".

Прохладою ветер повеял,

и я увидала с земли,

как шла она рядом с моею,

и след их терялся вдали...

***

Душа притомилась? Присядь на пенёк.

Испей родниковой водицы.

Любой, даже пасмурный этот денёк

для жизни твоей пригодится.

Нам всё для чего-то на свете дано.

Всё в корм и судьбе на потребу.

И даже когда приближается дно —

тем ближе душа твоя к небу.

***

Я жила как во сне, в угаре,

слыша тайные голоса.

А любила — по вертикали,

через головы — в небеса.

Бьётся сердце — должно быть, к счастью...

Сохраняя, лелея, для,

всё ж смогла у судьбы украсть я

два-три праздника, года, дня.

Умирая, рождалась вновь я,

поздравляя себя с весной,

с беспросветной своей любовью,

той, что пишется с прописной.

***

Зов души звериный,

ну а плоть — легка...

Взбитые перины —

словно облака.

Бремя или шалость?

Трепет или страх?

Всё перемешалось

в доме и в мирах.

Нежности кромешность

в отсветах эпох...

Святость или грешность?

Дьявол или Бог?

Губы или локти?

Пламя иль сосуд?

Крылья или когти

жизнь мою спасут?

***

Город мой, ты меня слепил

из снегов и степного пекла,

из затишья родных могил,

шума Кировского проспекта.

Ты любил меня, как дитя,

и растил в коммуналках ясель,

воедино во мне сведя

все концы своих разногласий.

И звучал во мне твой мотив

под оркестр сердечных скрипок,

навсегда к себе прилепив

влагой Волги и лаком липок.

***

Дождик прыснул в кулачок, —

отпрыск облачка и сини,

влажной радости клочок,

и — клешни тоски бессильны.

Дождик, лучик, лопоток,

платье, мокрое в облипку.

Ты — как юности глоток,

как нежданная улыбка.

Нити длинные снуют,

пальцы тонки, иглы колки,

и сшивают жизнь мою

наживую, без иголки.

***

В тумане слёз, в дыму потерь

не видно будущего света.

И жизнь срывается с петель,

летя куда-то в бездну Леты.

Родные призраки во сне

приходят редко, душу грея.

И телефон звонит по мне,

как колокол Хемингуэя.

Я брать его не тороплюсь

и слушаю его напевы,

как будто сплю или молюсь...

О голоса родные, где вы?

***

Безымянное что-то зовёт, и манит, и болит.

Неизбывность любви? Тени прошлого? Ты ли, Эвтерпа?

Я хочу, я могу, я спешу, но боюсь, что лимит,

мне отпущенный Богом и Чёртом, почти что исчерпан.

Напрягая все силы души — в синеокую даль...

Но не видно нигде там убежища нового Ноя.

Не ответят ни звёзды, ни Даль, ни любой календарь,

что же будет со мною, с тобою, страною, землёю...

***

Окна — настежь. Не завешиваю свет,

словно Высший ожидаючи визит.

Зависает как компьютер Твой ответ

на вопрос, который радугой висит.

И не впрок уму преподанный урок,

жизни скушное кашне или клише.

Прочитаю меж небесных синих строк

то, что хочется и колется душе.

***

Который час? — его спросили здесь.

А он ответил любопытным: вечность.

О. Мандельштам

Секундная радость, минутная боль

и стрелка тоски часовая...

Дадут ли они надышаться тобой,

дамокловой мглой нависая?

Торчат на лице циферблата усы, —

что в них мне, не злых и не добрых,

когда моё сердце стучит, как часы,

в твоих раздающихся рёбрах...

Часы наблюдать? Вопрошать из окна,

какое там тысячелетье?

Зачем, когда вечность без дна и без сна

грудной сохраняется клетью?

О вневременное! Во мне твой уклад.

Блаженно смежаются веки...

Разбейте мобильник, ТВ, циферблат!

Навеки... навеки... навеки...

***

Идти напрямик, по дорогам, оврагам,

кладбищенским тропам, лесным буеракам,

и думать о светлом большом Ниочём,

спустившийся мрак подпирая плечом.

В застенки маршруток, в качалку трамвая

душа не вмещается, клетки ломая.

Ей нужен простор, и побег, и полёт,

сквозь ночь или день, наобум, напролёт.

О как понимаю я эту потребу, —

пешком — через тернии — к тайному небу,

где сердце взлетает до солнечных врат

и мысли не знают табу и преград.

***

Прочь, печаль, кончай грызть мне душу, грусть.

Надо проще быть, как река и роща.

И к тебе навстречу я — наизусть,

постигая сердце твоё наощупь.

Пусть не замки из кости или песка,

пусть не крылья, а просто крыльцо и кринка.

Мне дороже один волосок с виска

твоего, чем птицы всех Метерлинков.

Я тебя люблю, замедляя, для

наши дни, свивая в их теле гнёзда.

Как стихи на строфы свои деля,

боль делю на звуки и ночь — на звёзды...

***

Износив себя до донышка,

сердце радую обновой:

изменяю звёздам с солнышком,

а Цветаевой — с Тушновой.

Изменяю с лохом — умнице,

избраннных сменив на прочих,

стихотворческому умыслу —

с замыслом небесных зодчих.

Время подменяет ценности,

да на нет, а плюс на минус.

Изменяю неизменности,

что, как в термосе, хранилась.

Пусть увижу солнце с пятнами,

пусть растрата и расплата,

но нельзя стреножить клятвами

то, что исстари крылато.

И, услыша зов откуда-то,

изменяю, изменяю,

своей сути, Богом вдунутой,

верность свято сохраняя.