Была недавно на презентациях книг Маргариты Борцовой и Павла Шарова в Доме искусств и музее Федина. Замечательные книги, прекрасные стихи, о которых я писала раньше в своих статьях и эссе: «Каждый выбирает для себя» («Непрошедшее время» 2005), «Гений» («По горячим следам» 2003), «Ангелы ада» 2004. Но сейчас я хочу сказать не о них.
Удручающее впечатление оставили выступления членов Союза писателей. Никто не дал себе труда подготовиться, сформулировать хоть несколько мыслей по поводу прочитанного, возникали даже сомнения, читали ли они вообще эти книги. Ни одной толковой оценки не прозвучало, вообще ни слова не было сказано по существу. Один пускается в ностальгические воспоминания о совместной работе с М.Борцовой в журнале, говорит, что «пошёл бы с ней в разведку», умилённо пытается подыскать ей сравнения среди сказочных и былинных персонажей. («С кем бы я её сравнил? С Золушкой? Нет... с былинным богатырём? Это уже ближе...») Перебрал многих, но так ни на ком и не остановился. Всё это хорошо, господа, но когда же про стихи? — нетерпеливо думала я. — Всё же как-никак профессионалы. И — «дождалась». «Стихи Борцовой — это я. Это про меня», — ничтоже сумняшеся заявил бывший редактор «Волги». Ну прямо Флобер: «Эмма Бовари — это я». Ничего общего, конечно, у Болкунова с этими стихами не было — ни в творчестве, ни в личности, — это было видно невооружённым глазом.
Другой на вечере Павла Шарова (Я. Удин) не скупился на широту души: «Мне всё равно, что ты там пишешь — стихи ли, прозу...» И клялся в отеческой любви: «Если б я был твоим отцом — я был бы счастлив...» Так можно говорить на похоронах, на юбилее, на дружеской вечеринке. Но вы же писатели, чёрт возьми, во всяком случае ими зовётесь, и говорите о поэте, причём о настоящем, большом поэте, о его первой большой итоговой книге. Где же те главные слова о главном, которых все присутствующие подсознательно от вас ждали? Увы и увы.
Бывший глава СП И. Шульпин говорил долго и доброжелательно, но нудно и невпопад. «Зачем было издавать такой «кирпич»? Тяжело же читать. Надо было трёхтомник.» Шутки тоже оставляли желать лучшего: «Вот он пишет: «Проклюнул я скорлупку сна.» Но это не птенец проклюнулся, а уже петух! Петух, готовый топтать кур!» Фривольная фраза, повторенная неоднократно, вызывала чувство неловкости, главным образом, в отношении «кур», возможно, сидевших тут же в зале.
«Отличился» И. Малохаткин, выразив резкий протест против стихов П.Шарова: «Это не стихи! Проще надо писать, проще! Почему у нас народ любит частушки...» И всё в таком роде. Кто-то, чтобы сгладить хамский выпад коллеги по перу, попросил Павла: «Почитайте стихи!» На середине стихотворения, не дослушав, Малохаткин грузно поднялся с места и, громко топоча подошвами, сердито направился к выходу. Перед уходом он демонстративно подарил музею свою книгу — вот, мол, как надо писать. Весь немногочисленный состав Союза тоже покинул вечер досрочно — сразу после своих так называемых выступлений. Ну, это понятно: фуршета не ожидалось. Люди в зале возмущённо переговаривались, оглядываясь на них.
Владельцы писательских билетов, казалось, не имели понятия о культуре поведения, об этике подобных мероприятий. Презентация книги не предполагает никаких мелочных «наездов» и критических стрел — этим нужно заниматься на повседневных рабочих заседаниях СП, на литературных семинарах. А презентация — это праздник, это представление лучшего в книге (так же как в предисловиях обычно не принято писать о недостатках), это своеобразный творческий итог, триумф автора. Не нравятся стихи — не приходи. А пришёл — так скажи, чем хороша эта книга, что она дала тебе лично, что запомнилось, оставило след в душе. Ни одного такого выступления из писательской среды не прозвучало.
Халтура, обывательский трёп, леность мысли, косноязычие в сочетании с вальяжной амбициозностью и непоколебимой уверенностью в непогрешимости изрекаемых «истин» с непривычки шокировали. Со мной была знакомая, далёкая от литературного мира. «Кто это?» — недоумённо спрашивала она меня после каждого выхода очередного «оратора». Я шёпотом называла его писательский ранг или звание, чем повергала её в ступор.
Но всех превзошёл Н.Байбуза. После обращения Маргариты Борцовой к залу: «Какие будут вопросы?», он поднялся со стула и, категорично заявив: «Какие могут быть вопросы! Одна похвала», — направился к месту выступлений. Маргарита пыталась его отстранить: «Нет-нет, похвал не надо! Сначала вопросы...» Но Байбуза не удостоил вниманием попытки ведущей провести вечер так, как было ею задумано, и сразу начал бухтеть-ворчать, очевидно, считая это выступлением. Привожу его почти дословно.
«Надо сказать доброе слово о человеке, пока он жив. А то мы уже — злобный взгляд в мою сторону — ядовитые статейки писать научились! Плевать в спину уже научились!..».
«Ну, началось!», — я откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Это надолго.
Надо сказать, что я для Байбузы — что красная тряпка для быка, и когда он меня видит — ни о ком другом он уже не может ни думать, ни говорить. «Похвала» Маргарите выражалась приблизительно в следующих выражениях:
«Вот в ней нет этой филологической спеси! — молнии в мою сторону — Этой монументальности!» (Что он имел в виду под «монументальностью»? Количество книг? Полные залы на вечерах? Обширность и посещаемость моего сайта? Что же во всём этом плохого?) Долго перечисляя, чего нет в Борцовой — ну хоть бы что-то назвал, что есть! — не до того!, исчерпав «убийственные» аргументы, с бешенством заорал уже в упор на меня почти на истерической ноте: «Подумаешь! Пушкинская премия в американском кабаке!!!»
Да, тяжёлый случай. Я могла бы, конечно, ответить зарвавшемуся «бузиле», мне было что ему сказать, но не хотелось портить праздник Рите. У меня было что сказать и ей — мне её стихи давно нравились, — я подготовила выступление минуты на две, но оно прозвучало бы таким диссонансом в этом хоре бытового словоблудия, что это было бы просто нескромно и вызывающе по отношению к выступавшим. И я воздержалась, представив вдобавок, какой ответный огонь вызвала бы своим публичным явлением в Байбузе, какой оглушительный залп и извержение вулкана за ним бы последовало.
Первое моё знакомство с Н. Байбузой произошло в 2002 году в том же Доме искусств на презентации моей книги стихов «Чужая жизнь» в литстудии И. Корнилова. Говорила я тогда, представляя свою книгу, довольно долго, и в общем контексте у меня прозвучала мимоходом известная всем поговорка «чукча не читатель, чукча писатель» (имелась ввиду «неначитанность», мягко говоря, многих современных писателей). Байбузе запала в голову только эта невинная фраза, и минут 30-40 он метал громы и молнии в защиту — нет, не братьев-писателей — обиженных мною чукчей. Я робко пыталась вставить слово, что против чукчей на самом деле ничего не имею, но не могла прорваться сквозь рык и лай защитника угнетённых народов. Тогда у меня впервые закралось подозрение в некоторой неадекватности «мэтра».
Эту книгу, кстати, я ещё раньше принесла Шульпину по просьбе Ольги Егоровны и тот, помню, передал мне единственное замечание, высказанное Байбузой: «Слишком много эпиграфов. Образованность свою хочет показать.»
Да, образованных Байбуза не любит. Так же как и талантливых, востребованных и успешных. А особенно — чем-либо награждённых. Когда меня награждали в Год русского языка губернаторской премией, орал на весь зал: «Поздравляю с окопной наградой!» Что имел в виду — непонятно. Никогда в окопах не пряталась, вся на виду, пишу и говорю всё, что думаю, не прикрываясь ни псевдонимами, ни корочками удостоверений. Не нравится, не согласен — пожалуйста, пиши, спорь, опровергай. Но не в речах, адресованных другим поэтам на чужих презентациях, и не в предисловиях к изданиям других авторов.
Открываю предисловие Байбузы к сборнику Е.Старковой: «Разно приходят в поэзию и любители её, и — те «профессионалы» типографских килограммов, трындящие о собственной — якобы помощи культуре... спасении искусства, которое заметно обходится и без потуг самодеятельных «спасателей». Опускаю цитирование там своих строчек, и так ясно, что имеется в виду моя многолетняя лекционная деятельность. Что же касается моих «типографских килограммов», то они же упоминаются и в предисловии к книжке Ю. Алексеева («были бы деньги на издание своих килограммов»). Может быть, Н. Байбузу слегка утешит тот факт, что «килограммы» эти большей частью уже растаяли, разошлись среди покупателей и читателей, и даже в библиотеке их взять проблема — всегда на руках. Впрочем — что это я, разве таким утешишь! Только соль на раны сыпанёшь.
А вот насчёт обвинения в помощи культуре, которая и без меня бы — то есть без моих лекций — прекрасно бы обошлась — это уже серьёзно. Настолько, что, видимо, сам претендующий на сию роль писатель собственноручно в течение нескольких лет боролся с моими лекциями о поэтах, срывая объявления о них в университетском корпусе филфака, где работал вахтёром. Конечно, не пойман — не вор, но почему-то именно в пору дежурства Байбузы объявления на вечера были сорваны или исписаны какими-то гадостями. Мы с Давидом были вынуждены отксеривать за свои деньги ещё столько же объявлений и вешать их снова. Так продолжалось до тех пор, пока филфак не перевели в другой корпус, где был другой вахтёр.
Причину подобной неадекватной реакции на мою лекционную работу тоже долго искать было не надо, — как раз в это время я получила сертификат о присуждении мне 2-го места на XIII Международном конкурсе поэзии «Пушкинская лира», проходившем в Нью-Йорке в 2003 году. Мне передали злобно-завистливую фразу Байбузы в ответ на это известие, не знаю, выражавшую отношение всего Союза писателей или лишь его собственное: «Ну, теперь они будут на коне!» С тех пор прошло семь лет, а он этой моей победы всё забыть никак не может. До сих пор в ушах стоит этот наболевший крик души: «Пушкинская премия в американском кабаке!!!» Между прочим, в этом «кабаке», то бишь в жюри пушкинского конкурса, были Межиров и Евтушенко. Думаю, если бы Международному пушкинскому обществу стали бы известны эти слова руководителя литстудии саратовского Союза писателей — дело могло бы кончиться судебным иском.
Как же оценивают просветительскую деятельность самого Байбузы собратья по перу? «Культуртрегер» Б. Глубоков: «Своё лыко в сторону» на круглых столах вставлял громогласный руководитель поэтического клуба «Аз» Николай Байбуза» («Земское обозрение»). Ну, что это за лыко — вы уже имеете представление. (Вспомнился свой недавний ехидный стишок: «Лыком шитые писатели...» — ещё одна веская причина для «мщенья — бурной мечты ожесточённого страданья».) А вот как превозносит мэтра в своём панегирике верный сподвижник и ученик Ю. Алексеев:
И поведает он просто
и доходчиво про всё:
как писали Пушкин, Бродский,
Гёте, Гумилёв, Босё. — (орфография автора)
Кто не слушал, а иные
оставались. И у нас
все поэты удалые
в курене казацком «Азъ».
(«Саратовские вести»)
Что «просто и доходчиво» — охотно верю, что кто-то «не слушал» — верю ещё охотнее. Слушать это нормальному человеку невозможно. Я видела, как люди на вечере перемигивались и пересмеивались во время его бесноватых монологов. Но открыто, в глаза, конечно, никто сказать не решится. Ну что ж, опять, видимо, это придётся сделать мне.
Апрель 2010