Стихи 2013 года

***

Жизнь проходит упругой походкой,

и не скажешь ей: подожди!

Из чего её плащ был соткан?

Звёзды, травы, снега, дожди...

Жизнь проходит грозою и грёзой,

исчезая в туманной мгле,

оставляя вопросы и слёзы,

и цветы на сырой земле.

***

Когда-то оборачивались вслед,

теперь порой не узнают при встрече.

Но сколько бы ни миновало лет -

я лишь сосуд огня Его и речи.

Кто любит — он увидит на просвет

во мне — Меня, идущей по аллее.

Ну разве что морщинок четче след,

взгляд и походка чуть потяжелее.

Пусть незавидна старости юдоль,

настигнувшей негаданно-нежданно,

но не кладите хлеб в мою ладонь.

Пусть это будет «Камень» Мандельштама.

***

Когда-то казалось, что мир бездонен,

и вот — синицей затих в тиши.

Все линии жизни наших ладоней

сошлись в единой точке души.

О как я теперь понимаю Пруста -

мир между спальней, столом, плитой...

Наконец-то впору ложе Прокруста.

И тришкин кафтан сидит как влитой.

***

Острый угол сменился на узкий кружок,

что протаяла нежность на мёрзлом окне.

Бледноокий цветок, молчаливый дружок,

ты вторую весну улыбаешься мне.

Безымянное чудо, ну как тебя звать?

Острый угол сменился на тонкий овал.

Я порой забывала тебя поливать.

Ты доверчиво сердце своё раскрывал.

Худосочная дружба давно умерла,

и рука, что дарила тебя, далеко.

А твои лепестки расправляли крыла

и меня овевали светло и легко.

Стебелёк тонкошеий прозрачен как шёлк,

словно маленький Принц из далёких планет...

Неизвестно мне имя твоё, о дружок.

И тому, что завяло, названия нет.

***

Не пыль вытираю — пылинки сдуваю

с того, что люблю, перед чем трепещу.

Из этих пылинок слагаю слова я

и большего счастья себе не ищу.

Мы все в этом мире дрожим как былинки,

подвластные грозам, ветрам и волнам.

Любите, храните, сдувайте пылинки

с того, что любимо, что дорого нам!

***

Я отбилась от стаи,

заблудилась в былом.

Из себя вырастаю

угловатым крылом.

Жизнь, как старое платье,

узковата в плечах.

Чем мы только не платим

за сиянье в очах.

Старомодное счастье,

не пошедшее впрок,

разберу на запчасти

отчеканенных строк.

Пусть не хлеб, а лишь камень

на ладони как шрам,

залатаем стихами -

что разлезлось по швам.

***

Остановись, мгновенье. Хоть не так

прекрасно ты, как из стихов казалось.

Сойди из сна, с холста или листа,

побудь со мной ещё хотя бы малость.

Прошу тетрадь, одежду и кровать

вернуть на миг, что помнится и плачет -

поцеловать и перелицевать,

любить, убить, забыть, переиначить!

Вернись, мгновенье, чтобы стать иным.

Большое видится на расстояньи.

О сколько вас ко мне приходит в сны,

на краткий ужас обернувшись явью...

***

Как поразительно слово «конец».

Запечатлелся в нём «конь» и «гонец»,

облако пыли, ужасная весть,

что не хватает духу прочесть.

Но всё гоню в своём сердце гонца,

скачет и скачет мой конь без конца,

чтобы приблизились дали,

чтобы сказали: ну вот, наконец!

Только тебя мы и ждали, гонец.

Только тебя мы и ждали.

***

Весною я гуляю по Лесной,

ищу глазами клумбы на Цветочной.

Увы, там только вырубки и зной.

О как же те названия неточны!

На Луговой лугов нам не топтать,

а на Вишнёвой — вишен не отведать.

На Мельничной с надеждою шептать,

что время перемелет наши беды...

***

Подальше, подальше, подальше

от кланов и избранных каст,

от глянцевой славы и фальши,

от тех, кто с улыбкой предаст.

Поближе, поближе, поближе

к тому, кто под боком живёт,

к тому, кто поймёт и услышит,

кто сердце тебе отдаёт.

Покрепче, покрепче, покрепче

прижми к себе родину, дом,

и станет воистину легче

на этом, а может, на Том.

***

Мёртвый голубь под моим балконом,

ветка вяза, бившая в окно...

О себе напомнило уколом

что-то позабытое давно.

Выхожу из дома, как из комы,

и брожу, рисунок дня лепя.

Я с собою будто незнакома.

Я так мало знаю про себя.

Всё носила, как цветок в петлице,

на губах заветное словцо.

Так оно хотело в мир излиться,

даже проступало сквозь лицо.

То ли ангел райский, то ли кондор

душу нёс в объятиях, когтя,

в небесах очерчивая контур,

за которым всё, что без тебя.

Если бы когтями было можно

в прошлое вцепиться посильней

и втащить сюда его безбожно,

вырвав из кладбищенских камней!

Что-то мне привиделось сегодня.

Что-то засветилось над травой.

О судьба, бессмысленная сводня!

Мёртвый голубь, ангел неживой.

Но сквозь все запреты и потери

я в ночи твой облик сторожу

и держу распахнутыми двери,

окна все раскрытыми держу.

И поскольку ты во мне отныне

так сияешь радугой в тиши,

я должна лелеять как святыню

оболочку тела и души.

***

В эту дырявую насквозь погоду

я как под душем бродила одна,

в улицу, словно в холодную воду,

погружена, никому не видна.

Жизнь потемнела, всё кончено будто.

Встали деревья, дома, чтоб уйти.

Дождь моросящий следы мои путал

и зеркала расставлял на пути.

Всё приводил он собою в движенье,

правдою жеста зачёркивал ложь.

Дождь с необычным воды выраженьем,

чистым и синим сверканием луж.

И открывались мне улиц улики,

встречной улыбки несмелый цветок...

Блики на лицах, пречистые лики,

капелек хлебет и струй кровоток.

В лунную глубь человеческой ночи

падало с неба как в руки ранет,

противореча, переча, пророча -

влажное да - пересохшему нет.

***

Как бы жизнь ни точила резцов,

суетнёю мышиной ни грызла, -

я живу, улыбаясь в лицо

тупорылого здравого смысла.

Постигая секреты пружин,

что владеют, незримые, вами,

прищемила не палец, а жизнь,

и теперь истекаю словами.

Чтоб ими растапливать лёд,

добавляя то соли, то перца,

ускоряющих бег и полёт

низкокрылого вашего сердца.

***

Писать безудержу не лень же,

но — говори — не говори -

всегда слова на номер меньше,

чем настоящее внутри.

Ты прав, навеки прав был, Тютчев,

мысль изречённая бледна.

Как это мучит, мучит, мучит -

невысказанное сполна.

Слова — за пазухой лисёнком -

мне душу раздирают в кровь.

А если вырвется бесёнком -

то вновь оно не в глаз, а в бровь.

О слов безудержная нежность,

неизречённость бытия!

Несбыточность и неизбежность.

А между ними — жизнь моя.

***

Отвергаю бремя грядок и зарядок,

буду спать и видеть розовые сны.

Отвергаю ненавистный распорядок -

его рамки мне и пресны, и тесны.

Здравствуй, утро! Я стою в оконной раме.

Вот программа моего житья-бытья:

ежедневно исключать себя из правил

и выламывать из рамок бытия!

***

...Как пудрила носик зубным порошком

и мазала губы вареньем,

в трамвае, робея, сидела тишком,

завидуя полным коленям,

стесняясь своих угловатых ключиц,

короткого детского платья,

мечтая, когда же мне явится принц,

и я ему брошусь в объятья.

Как мы говорили бы с ним до зари,

в глаза бы другу другу глядели...

Когда же я вырасту, чёрт побери,

и стану красавицей в теле?..

Теперь же в трамвае, устало кренясь,

теснима другим поколеньем,

невольную чувствую я неприязнь

к их острым локтям и коленям.

О, стройные ноги от самых бровей!

К груди прижимаю покупки

и, тихо вздыхая, стесняюсь своей

вдруг ставшею тесною юбки...

Звонок себе в 20 век

Я звоню ей по старому номеру в вымерший век

(убираясь, нашла в телефонной заброшенной книжке).

И встаёт, проступая сквозь темень зажмуренных век,

всё, что было со мной, отсечённое жизнью в излишки.

Ни работы-семьи, не волшебник, а только учусь...

Неумеха, оторва, влюблённая девочка, где ж ты?

Ненадолго себя покидая, в тебя отлучусь -

подышать свежим воздухом детства и глупой надежды.

В этом городе юном, где нету снесённых домов,

а все улочки прежних названий ещё не сменили,

всё свершалось бездумно по воле нездешних умов -

по какой-то волшебной нелепой всевидящей силе.

Непричёсаны мысли, расхристанны чувства и сны.

Два сияющих глаза из зеркала с жаждой блаженства.

Это я — то есть ты — в ожидании первой весны,

в предвкушении самого главного взгляда и жеста.

Там витало рассветное облачко радужных грёз,

облачённых не в слово ещё, а в бурлящую пену.

Много позже подступят слова, что из крови и слёз,

и свершат роковую в тебе и во мне перемену.

Лишь порою напомнят бегущей строкою дожди,

как потом было поздно, светло и безвыходно-больно.

«Не туда ты идёшь, не тому ты звонишь, подожди!» -

я кричу сквозь года, но не слышит за толщей стекольной.

И не слушает, как и тогда — никогда, никого,

выбегая к почтовому ящику десять раз на день.

И мне жаль той тоски, за которой потом — ничего.

И мне жаль этих слов в никуда, этих слёз-виноградин.

Я шепчу ей бессильно, что будет иная пора,

будут новые улицы, песни и близкие лица.

«Это лишь репетиция жизни, любви и пера,

это всё никогда, никогда тебе не пригодится!»

Только что им, с руками вразлёт, на беду молодым,

различить не умеющим в хмеле горчинки и перца!

А излишки ушедшего, жизнью отсеянных в дым,

ощущаешь сейчас как нехватку осколочка сердца.

Натянулись, как нервы, незримые нити родства,

сквозняком нежилым — из неплотно захлопнутой двери...

Почему-то мне кажется, девочка эта жива,

только адрес её в суматохе отъезда утерян.

Коль замечу, что почву теряю, в тревоге мечусь,

наберу старый номер в тоске ожиданья ответа.

Оболочку покинув, в былую себя отлучусь -

подышать чистым воздухом детства, надежды и света.

***

Уютный комнатный мирок

с родными старыми вещами,

без обольщений и морок,

из сердца вырванных клещами.

Отброшен гаршинский цветок,

не надо ран очарований!

Мой домик, угол, закуток,

что может быть обетованней?

Принять неспешный твой уклад,

тонуть в тепле облезлых кресел

и на домашний циферблат

глядеть без Батюшковой спеси.

На коврик, чашки, стеллажи

сменить бездомность и огромность.

Не Блоковские мятежи,

а Баратынского укромность.

О здравствуй, снившийся покой!

Ты наконец не будешь сниться!

Утешь меня и успокой

в ладонь уткнувшейся синицей!

Повисло облака крыло -

прощай, мой путеводный пастырь!

На всё, что мучило и жгло -

налепим стихотворный пластырь.

Уходит завтра во вчера

без жертв, без жестов и без тостов.

Дней опадает мишура

и остаётся жизни остов.

И пусть из зеркала не ты

глядишь, какой была когда-то.

Закроет бреши темноты

заката алая заплата...

Ну что, купились? Я смеюсь.

Сменю ли крылья на копыта?

Всё, что люблю, чему молюсь -

о, не забыто, не забыто!..

***

Мне кажется, что я живу неправильно,

ни чёрту кочерга, ни богу свечка.

Боюсь, сие уже неоперабельно.

Чего-то там произошла утечка.

И вроде небольшая в жизни трещина,

но всё через неё ушло по сути.

На дне ещё недавно что-то брезжило,

и вот один огонь в пустом сосуде.

На что мне эта окись и окалина!

Всё выжжено от края и до края.

А я б его сменяла на бокал вина,

где истина нетрезвая играет.

***

Как собрать себя в кучку, размытой слезами,

разнесённой на части любовью и злом,

с отказавшими разом в тебе тормозами,

измочаленной болью-тоской о былом?

И поклясться берёзами, птицами, сквером -

как бы я ни качалась на самом краю,

как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -

я ни тело, ни душу свои не убью.

Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо!

Посмотри на ликующий праздник земной...

Но встают анфилады душевного ада,

и бессильны все заповеди передо мной.

***

я всего лишь пассажир

незапамятного рейса

жизнь отчаянно бежит

по кривым разбитым рельсам

колея ведёт в овраг

кто ты есть в кого не верю

мой вожатый, враг иль враль

господа вы звери звери

мой трамвай идёт в депо -

все сошли, кто ехал рядом

а ведёт его слепой

с мутным брейгелевским взглядом

жизнь короткая как май

засветилось и погасло

Заблудился мой трамвай

Аннушка спешит за маслом.

***

Выжить не чаяла вроде, но

всё ж дожила до весны я.

Вот моя малая родина -

скверы и тропки лесные.

Радость моя изначальная,

в сердце впечатано фото.

Чур меня речь величальная,

пафос квасных патриотов.

Выпита, предана, продана,

но аплодирует клака...

Вот моя тихая родина -

комната, ты и собака.

Столько пришло и отчалило,

но уцелело лишь это.

Не расплескать бы нечаянно

каплю бесценного света.

Звёзд разметало смородину,

взгляд поднебесный бездонен.

Вот моя милая родина -

губы твои и ладони.

***

На стене висела карта мира,

закрывая старые обои.

Сколько мест для зрелищного пира,

где ещё мы не были с тобою!

И уже, наверное, не будем...

Нам не плыть по тем морям и рекам.

Карта наших праздников и буден

на стене застыла оберегом.

Карта улиц первых поцелуев,

перекрёстков рук переплетённых...

Может быть, когда в минуту злую

мне укажут путь они в потёмках.

Комната парит над спящим миром.

У неё в ночи своя орбита...

И пока живём родным и милым,

наша карта всё ещё не бита!

***

Я несчастлива? Я счастлива.

Жизнь застыла у причала.

А вокруг всё так участливо

и внимательно молчало.

Я одна? О нет, единственна!

И совсем не одинока.

С неба чей-то глаз таинственный

на меня глядит в бинокль.

Я замечена... Отмечена...

Здравствуй, канувшее в небыль!

На губах горчинка вечера

и прозрачный привкус неба.

***

Как с полки, жизнь мою достала

и пыль обдула.

Б. Пастернак

За жизнью из окна подглядывать,

о том и не подозревавшей,

её или себя обкрадывать, -

нет, мои будни, я не ваша...

О выводи меня, Нездешнее,

в чарующую флейту дуя,

из повседневного, кромешного

в мир праздника и поцелуя.

Как радугою в небо вхожее,

как звёзд ночное поголовье,

на наши речи непохожее

и не нуждавшееся в слове...

О музыка листа упавшего,

о эти дивные длинноты

аккорда, душу всю отдавшего

за эту маленькую ноту!

Ты не приснился, ты всё тут ещё,

они по-прежнему со мною, -

воспоминания о будущем,

переодетые в лесное...

От туч, нахмуренных опасливо,

от снов злопамятных — подальше,

и непрерывно будешь счастлива,

одета в музыку без фальши,

от постоянного сопутствия

обдутых жизней, снятых с полок,

от постоянного присутствия

мечты, застрявшей как осколок.

Изъять - останется зияние,

норой безрадостной, безвестной.

Пусть лучше танец и сияние,

душекружение над бездной!

***

Я свернула в сторону

от больших дорог,

где цветы не сорваны

и рассвет продрог,

где лесное озеро -

словно лик судьбы,

где растут по осени

строки как грибы.

Я стою под ливнями,

на ветру планет.

Генеральной линии,

магистрали — нет!

Все дворцы с бассейнами,

светские пиры,

все пути шоссейные

в Скотные дворы -

всё, что здесь упрочено -

отвергаю прочь.

Жизнь моя — обочина,

шаг с обрыва в ночь,

где репейник колется

и поёт вода.

Жизнь моя — околица,

тропка в никуда!

Где не обезличена

стадная артель,

где своя лишь личная

внутренняя цель.

Лузеры с бастардами,

вы — России честь.

С утками стандартными

лебедю не сесть.

После сна

О, сна потайные лестницы,

в непознанное лазы.

Душа в тихом свете месяца

осваивает азы.

Проснулась — и что-то важное

упрятало тайный лик...

Ноябрь губами влажными

к окну моему приник.

Ах, что-то до боли светлое

скользнуло в туннели снов...

Оно ли стучится ветками

и любит меня без слов?

Дождинки в ладони падают,

зима ещё вдалеке.

День снова меня порадует

синицею в кулаке,

где в доме — как будто в танке мы,

плечо твоё — что броня,

где вечно на страже ангелы,

тепло как в печи храня.

А ночью в уютной спальне я

усну на твоих руках,

и будут мне сниться дальние

журавлики в облаках...

Танец

Ночь приставит ко мне стетоскоп,

к моим снам, обернувшимся явью,

и заметит, что стало узко

мне земной скорлупы одеянье.

Ночь и осень, а пуще — зима -

это всё репетиция смерти.

Разучи этот танец сама

под канцоны Вивальди и Верди.

Развевается белый хитон,

легкокрылые руки трепещут.

Рукоплещет партер и балкон,

совершается промысел вещий.

Просто танец, чарующий бред...

В боль и хрипы не верьте, не верьте.

Наша жизнь — это лишь пируэт,

умирающий лебедь бессмертья.

***

Любовь нечаянно спугнула.

Она была почти что рядом.

Крылом обиженно вспорхнула,

растерянным скользнула взглядом

и улетела восвояси,

как «кыш» услышавшая птица.

Мне Божий замысел неясен,

мне это всё не пригодится.

Зачем, скажи мне, прилетала,

куда меня манила песней?

А вот ушла, и сразу стало

бесчувственней и бесчудесней.

***

Трамвай желанья заблудившийся

летит в ночи без тормозов.

Жизнь умирает не родившейся

и начинается с азов.

Но будь хотя бы трижды бабушка -

к тебе я ринусь как стрела,

не посмотрев на то, что Аннушка

на рельсы масло разлила.

Трамвай увижу как в тумане я

и лица милых из окон...

Прощай, надежда. Спи, желание.

Остановился мой вагон.

Последний день

Знаю, умру на заре! - Ястребиную ночь/

Бог не пошлет по мою лебединую душу!

...Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

А зато... А зато — Всё.

М. Цветаева

Нет, не на утренней, не на вечерней заре...

Это случилось меж часом-двумя пополудни.

Все разошлись кто куда. Ни души на дворе.

Ты торопилась — не будет минуты безлюдней.

Выход был найден. Скорее же... Нужно спешить...

Скоро с воскресника должен был сын воротиться.

Не поддавались рассудку метанья души -

загнанность зверя, мучения пойманной птицы.

Что вспоминала, от нас навсегда уходя?

Пальцы вцепились в виски... Умолкающий Кафка...

Год примерялась к крюкам, но хватило гвоздя

в час, когда смертной тоски затянулась удавка.

Нет ни надежд, ни иллюзий — одна пустота.

Выжженный взор прикрывали усталые веки.

«Скоро уеду — куда не скажу». Вот и та

станция, имя которой запомнят навеки.

Пряничный город. Бревенчатый домик. Тупик.

Кама, как Чёрная речка, как чёрная яма...

Кто тебе виделся в твой умирающий миг?

Что твои губы шептали: «Любимые»? «Мама»?

Было душе твоей тесно в телесном плену.

Но до последней минуты, пока не убита -

жарила рыбу для Мура, глотая вину, -

эту последнюю дань ненавистному быту.

«Это не я», - ты писала. «Мурлыга, прости».

Звал за собою в высоты простор лебединый.

Жизнь, не держи и домой в небеса отпусти!

Быт с бытиём наконец-то слились воедино.

Ужаса крик и ликующий радости гимн

перемешались в стихе твоём исповедальном.

Взгляд напоследок вокруг — что оставишь другим?

Что от тебя остаётся и ближним, и дальним?

Старый набитый стихами тугой чемодан

и сковородка, где наскоро жарила рыбу.

Пища земная и пища духовная. Дар

сыну прощальный и миру - души своей глыбу.

Вот твой, Создатель, билет, получи, распишись!

Волчья страна, где и небо затянуто тиной...

Царство Психеи, душа, занебесная жизнь -

вот твоё Всё, за которое ты заплатила.

Прорезь улыбки на белом блаженном лице.

В фартуке синем качается тело у входа.

Ждёт её Комната в потустороннем Дворце,

та, что заказывал Рильке за год до ухода.

***

Белым-бело, как будто всё сначала.

Как будто всё, как прежде, по нулям.

Нетронуто глядит и одичало

родившаяся заново земля.

Сугробов груди нежно голубеют.

Душа молчит о чистом и простом.

Я перед снегом выпавшим робею

как перед неисписанным листом.

О если бы вот так же научиться

в сиянье света прятать черноту,

укутать тишиною всё, что мчится,

преображая в вечность суету.

Жить набело, без фальши, без подмены,

сгорать и возрождаться из веков,

как Афродита из житейской пены,

как белый стих из клякс черновиков.

***

«Ты краски дал, что стали мне судьбою!» -

воскликнул в небо некогда Шагал.

Там с розовым мешалось голубое...

И он шагнул в открывшийся прогал.

И две души, что вырвались из мрака,

взметнулись ввысь, соединясь в одно.

Все тайны, что открылись взору мага,

он перенёс тогда на полотно.

И охрою окрашивались тучи,

на лужах серебрился блеск зеркал...

Как сказочно звучит, как сладко мучит

волшебное созвучие: «Шагал»!

Не красками рисунок тот, не тушью...

Он был его посланием богам.

О как бы так суметь пришпорить душу,

чтобы влекло её вослед слогам

по шпалам, бездорожью, безвоздушью -

как он тогда в бессмертие шагал!

***

Молоко кипятила на кухне. Вставала заря.

Поумерив огонь, механически кашу мешала.

Загляделась на тень, что дрожала в лучах фонаря,

отлучилась на миг, оглянулась — а жизнь убежала.

Отлучилась от жизни, легко обернувшейся сном.

Чтоб души не мутить, я зеркальную гладь не нарушу.

А прохладные длинные пальцы луны за окном

мои волосы гладят и манят куда-то наружу.

Как легко и свободно, себя ощущая никем,

своей жизни шагрень до фонарного блика скукожа,

глядя ночи в глаза, на вселенском стоять сквозняке.

Только холодно очень, особенно если без кожи.

***

Когда душа и жизнь в разоре —

позволь мне, Высший Судия,

остаться где-нибудь в зазоре

небытия и бытия.

Чтоб не с самой собою в ссоре

уйти, рассеиваясь в дым,

позволь остаться мне в зазоре

между небесным и земным.

Чтоб не во мгле и не в позоре,

не в пекле боли, не в петле, -

травинкой в стихотворном соре,

в Тобою вышитом узоре

на замерзающем стекле.

***

Мне кажется, что есть такое место

в каком-нибудь нездешнем далеке,

где я - какою Бог задумал, вместо

той, что живу синицею в руке.

Где дни мои, обдутые от пыли,

осуществились — лучше и нельзя,

где любят те, кто раньше не любили,

и дружат не предавшие друзья.

Где новый день — как чистая страница,

а улицы нетронуто тихи,

и я прохожих утренние лица

читаю словно первые стихи.

***

Из телефона голосов

не услыхать родных.

Их шифры новых адресов

отличны от земных.

И надо, чтоб узнать — уснуть...

Не размыкая вежд,

так сладко без конца тянуть

резиновость надежд.

Со мною те, кого нигде

на самом деле нет.

Душе так страшно в темноте.

Не выключайте свет.

***

Не заглядывай будущему в глазок,

притворись, что не слышишь звонка,

как бы трель, ударяющая в висок,

ни была бы зазывно-звонка.

Не пускай же незваных к себе жильцов,

голосам задушевным не верь,

как бы ни было близким тебе лицо,

что скрывает железная дверь.

Да, у смерти будут родные глаза,

что привыкла уже закрывать.

Будут звать голоса, зазывать небеса,

но не надо тебе открывать.

***

Довольно огнём любоваться в сосуде.

С годами душе от него холодней.

Да здравствуют вина в гранёной посуде,

где истина пьяно искрится на дне!

И пусть накопилась тоска и усталость,

а ты всё равно выбираешь to be.

Цени, что имеешь, люби что осталось.

Чем меньше осталось — тем больше люби.

***

Пусть оставит мечта с нулями

и растает журавль вдали, -

с журавлями как с кораблями -

хорошо им махать с земли.

А доверчивая синица,

что с ладони зерно клюёт,

это бывшая Синяя птица,

приземлившая свой полёт.

В каждом сердце она гнездится.

Но не каждый её узнаёт.

***

Не там, не здесь, а где-то между

жду, как гирлянды фонарей

зажгут во мне огни надежды,

и мир покажется добрей.

Намёки ангелов так тонки,

так звонки птичьи голоса.

В колясках детские глазёнки

впервые видят небеса.

Вплету в венок кружащих улиц

цвет своих глаз, волос, одежд

и затеряюсь среди умниц,

упрямиц, модниц и невежд,

чтоб притвориться, раствориться

в водовороте бытия

и стать счастливою частицей

чего-то большего, чем я.

***

И даже если смерть поставит точку -

жизнь всё равно прорвётся запятой,

ростком зелёным, тонким завиточком

под каменной кладбищенской плитой.

Взойдёт весна на белом свете этом, -

а значит без сомненья и на Том,

окрасит всё вокруг защитным цветом

и защитит от смерти как щитом.

***

Волшебный отсвет фонаря,

в окне мне ветку серебря,

наверно, дан мне был не зря,

а для чего-то...

О кто ты, чью слепую власть

сегодня ощущаю всласть?

А день, когда я родилась,

была суббота.

Всю жизнь была не ко двору.

Вся жизнь была не по нутру -

по прописям, словам гуру,

по светофорам...

Но кто-то, прячущийся вне -

в окне, на облаке, в луне,

шептал мне о моей вине,

глядел с укором.

За что мне это или то,

в слезах просила я — за что?

Душа уже как решето,

мне не по силам!

Но вновь навстречу январю

в окно спасибо говорю

заре, ночному янтарю,

за всё, за всё благодарю,

за всё спасибо...

***

Какая-то тихая тайна

незыблемо дремлет в груди.

Я знаю, что всё не случайно.

Я верю, что всё впереди.

Бреду по осенней аллее.

Деревья цветные, как сны....

И солнечный зайчик милее

холодного сердца луны.

Прощайте, прощайте, прощайте...

Я вам навсегда улыбнусь.

Бросаю монетку на счастье -

вдруг в будущей жизни вернусь?