Я ничего, в сущности, не имею против графоманов, которых полным-полно и среди патентованных писателей. Они дают повод лишний раз позабавиться, отточить на них сатирическое перо. Как писал полузабытый ныне поэт-символист начала XX века И.С. Рукавишников:
Всё зло из жизни не гони:
добро без капель зла бесплодно.
Без зла погаснут все огни,
всё зло из жизни не гони,
и духа злого не кляни...
И то сказать, лишнего в нашем Божьем мире нет ничего. И всё же не понимаю роли этого бузотёра в местном литературном сообществе. Пишет Н. Байбуза круто, но косноязычно и маловразумительно. И то, что в предисловии к его книге стихов "Шестьдесят зим" названо "тяжестью праведных слов", не что иное, на мой взгляд, как тяжеловесная корявость.
"Конферансье-пошляк мне вкус угробил," — сетует поэт в одном из стихов. Теперь он сам уже много лет портит вкус молодым неискушённым поэтам в своей литстудии "Азъ".
Наши запятые — когти волка,
наше двоеточие — двустволка.
Ставлю точку, холод не кляня,
а тире пусть ищут у коня.
("Наши жёны — пушки заряжёны" — это очень в духе воинствующего стихотворца). Если двустволка висит на стене — она должна выстрелить. И у Байбузы она стреляет, то тут, то там, но всё — мимо, всё невпопад, всё вхолостую. Хотя звук оглушительный и дыма-чада много.
К чёрту музейных рядов благодать!
Хочется чёрное знамя топтать.
Чёрное знамя собственной тени.
Одним словом, топтать, рвать и метать! Бесноваться! Бей своих, чтоб чужие боялись!
Надолго ли метели остудили
в нас бешеную кровь сечевиков?
Бешенства ему не занимать. "Свист бича, шипение змеи" — это основная тональность байбузовской поэзии. Запас агрессии велик, но, что называется, всё ушло в пар, в свисток. И свист "ювеналова бича" на поверку оказывается лишь шипением рептилии.
Взглядом не удостоил коллега —
он не сильнее тебя, а злей,
если мысли не глубже снега
и черней не убитых тобой соболей.
Злее Байбузы, кажется, быть невозможно. Злобой на всё и вся пропитана чуть не каждая строчка. И не знаешь, чего тут больше: ненависти к другим или самолюбования.
При тебе стихотворцы умолкли,
лауреатской костью давясь.
(В данном случае "лауреатская кость" — в роли "зелёного винограда").
И когда бывали за Уралом,
дар литературным дурам даром
раздавали, Господи прости, —
были у самих себя в чести.
Читатели из числа легковерных и впечатлительных с почтением смотрят на мэтра снизу вверх: до чего же крут, грозен, горяч! Ну просто упасть — не встать!
Наиболее часто встречается в стихах Байбузы образ волка. Видимо, мысленно он любит отождествлять себя с этим хищником .
Спасибо волку за высокий вой,
за то, что шёл не я, а он за мной.
Я вижу хуже волка, но не так,
чтобы не видеть древней злобы знак.
Живу я в тридевятой стороне,
но я — о волке. Волк приснился мне.
А небо серое, как шкура,
уже не заячья, а волчья.
На горле твоём не сыграли волки.
Но это, увы, не "охота на волков", до которой тянется — не дотянется стихотворец. Если у Высоцкого волк — это символ свободы и непокорства, то у Байбузы — злобы и свирепости. Но на роль санитара леса он явно не тянет.
Пусть медяки мои лягут орлом!
Увы. "Нет, не орёл!" — как говаривала незабвенная героиня Нонны Мордюковой.
Побудь не нужным и угрюмым
и улыбнись в конце пути:
если терять, то лучше с умным,
чем что-то с дураком найти.
Если убрать народную пословицу — что останется от стихотворения? Что останется от всего Байбузы за вычетом брызжущей слюной злости и дьявольского самомнения?
Мне позарез нужна строка,
чтоб сердце — больше кулака.
Нет, "кулак" его Музы всё же потяжельше сердца будет. Это "добро должно быть с кулаками", а его-то тут как раз и нет. Одна ненависть. Особенно автор ненавидит гнилых интеллигентов. Тех, кто "образованность свою хочут показать".
Рёбрами книжных полок
защищена квартира.
Забыл, когда просто в поле
спал он в последний раз.
А если человек вообще никогда не спал в поле? О позор ему! Никакими книжными полками он этот изъян своей личности не прикроет.
Где вилял казуист-дипломат —
там пехота прямолинейна!
Рубака-парень от литературы рубит правду-матку прямой наводкой. Аж щепки летят! Не имея должного вкуса к ажуру поэзии, Байбуза стремится приравнять своё"золотое перо" к лому и лопате, как некогда Маяковский — к штыку:
Я бредил золотым пером,
но лом гудел мне о другом:
— Что скажешь сыновьям своим?
Пером корябал золотым?
Бей глубже, серый лёд круша.
Была бы за душой душа.
Невольно думается: а может быть, ломом да лопатой у него получалось бы лучше? Сподручнее? Тем более, что вот и сам пишет в предисловии к сборнику Е. Старковой, адресуясь к неким неведомым поэтам-белоручкам с претензиями на славу: "Право крови и памяти предков беспощадно являет в нас генетическую предрасположенность быть воином или хлеборобом, строителем или педагогом, художником или официантом... Казалось бы, выбирай, прислушайся к зову породы. Нет, надо на сцену, в книжку, на экран — заметили чтоб. Бог им судья". Так что ж к себе-то сии золотые слова не применить? И, как говорится, кайло ему в руки. Но нет, у поэта уже есть профессия, которой он не устаёт гордиться: профессия квасного патриота.
Я перепил кислотного дождя,
я переел синюшных облаков.
И всё-таки, стальным пером ведя,
пишу не для швейцарских городов.
Какой пафос! Что же делать всем тем знаменитым, гениальным, нобелевским лауреатам, имевшим несчастье прославить свою Родину за её пределами и писать на других языках, в том числе и для других городов и стран? Как же низко пали они в глазах члена саратовского писательского Союза! Ай-ай, как непатриотично!
Зачем же в спорах предок мой
рвал на груди свою рубаху?
Любителей рвать на себе поэтическую рубаху у нас в Саратове предостаточно. Те же Куракин, Гнутов, Амусин. Даром что непримиримые противники, а повадка-то одна. Я — патриот, верой и правдой, а ты кто?! "Потомок ростовщиков, чёрт его знает откуда"? ("А Ваши кто родители? Чем Вы занимались до 17-го года?") Мы академиев не кончали, лауреатской костью не давились, у нас степь да степь кругом, "отыщу ли тот дом деревенский?" А ты кто такой?! Интеллигент в шляпе? С "рёбрами книжных полок" в квартире? С пушкинской премией в американском кабаке? Который "эскалоп и лангет" русскому обеду предпочитает? Ужо ему! Ату их!
Знакомая идеология, не правда ли? Неужели ещё находится кто-то, кто на эту дешёвую наживку покупается?
Я — русский от щедрот и от темнот,
моя секунда весом в целый год.
Всего секунду молния живёт,
но бьёт тогда, когда захочет бьёт.
Оставим в покое русский язык — тут всё слишком запущенно. Щедрот явно меньше, чем темнот. И молния-то бьёт не туда, куда хочет автор, а всё невпопад, всё мимо.
"Стихи в России — на себя донос", — пишет Байбуза. В какой-то степени да, то есть в стихах человек от себя не спрячется и "доносит" на себя лучше, чем кто-либо другой. Это как у Стругацких в "Сталкере": люди думали, что мечтают об одном, а получали то, чего в действительности втайне от себя хотели. В книге Байбузы контраст этот слишком очевиден, рельефен: между придуманным самим о себе образом супергероя, этакого былинного богатыря, Ильи Муромца, Стеньки Разина, Тараса Бульбы, Робина Гуда и Гулливера в одном лице, и — реальным, каким он видится из стихов: без бутафорских когтей, взятой напрокат волчьей шкуры и стреляющих "в молоко" молний-двустволок.
август 2010