Русские народные сказки

"Крылатый, Мохнатый да Масленый" (обр. И.Карнауховой)

Мультфильм https://ok.ru/video/879688225186?fromTime=19

 АУДИО : https://youtu.be/XrvDBVK5uT4

СКАЗКА С ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ: https://slavclub.ru/skazki/krylatyj-mohnatyj-da-maslenyj#is-fullscreen


На лесной опушке, в тёпленькой избушке жили-были три братца: Воробей Крылатый, Мышонок Мохнатый да Блин Масленый.

Воробей с поля прилетел, Мышонок от кота удрал, Блин со сковороды убежал.

Жили они, поживали, друг друга не обижали. Каждый свою работу делал, другому помогал. Воробей еду приносил — с поля зёрен, из лесов грибов, с огорода бобов. Мышонок дрова рубил, а Блин щи да кашу варил.

Хорошо жили. Бывало, Воробей с охоты воротится, ключевой водой умоется, сядет на лавку отдыхать. А Мышь дрова таскает, на стол накрывает, ложки крашеные считает. А Блин у печи — румян да пышен — щи варит, крупной солью солит, кашу пробует.

Сядут за стол — не нахвалятся. Воробей говорит:

—Эх, щи так щи, боярские щи, как хороши да жирны!

А Блин ему:

—А я, Блин Масленый, окунусь в горшок да вылезу — вот щи и жирные!

А Воробей кашу ест, похваливает:

—Ай, каша, ну и каша — горазд горяча!

А Мышь ему:

—А я дрова навезу, мелко нагрызу, в печь набросаю, хвостиком разметаю — хорошо в печи огонь горит, вот каша и горяча!

—Да и я, — говорит Воробей, — не промах: соберу грибов, натащу бобов — вот вы и сыты!

Так они жили, друг друга хвалили да и себя не обижали.

Только раз призадумался Воробей.

«Я, — думает, — целый день по лесу летаю, ножки бью, крылышки треплю, а они как работают? С утра Блин на печи лежит — нежится, а только к вечеру за обед берётся. А Мышь с утра дрова везёт да грызёт, а потом на печь заберётся, на бок повернётся да и спит до обеда. А я с утра до ночи на охоте — на тяжёлой работе. Не бывать больше этому!»

Рассердился Воробей — ножками затопал, крыльями захлопал и давай кричать:

—Завтра же работу поменяем!

Ну, ладно, хорошо. Блин да Мышонок видят, что делать нечего, на том и порешили.

На другой день утром Блин пошёл на охоту, Воробей — дрова рубить, а Мышонок — обед варить.

Вот Блин покатился в лес. Катится по дорожке и поёт:

—Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я — масленый бок,

На сметане мешен,

На маслице жарен!

Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я — масленый бок!

Бежал, бежал, а навстречу ему Лиса Патрикеевна.

—Ты куда, Блинок, бежишь-спешишь?

—На охоту.

—А какую ты, Блинок, песенку поёшь?

Блин заскакал на месте да и запел:

—Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я — масленый бок,

На сметане мешен,

На маслице жарен!

Прыг-скок,

Прыг-скок,

Я — масленый бок!

—Хорошо поёшь, — говорит Лиса Патрикеевна, а сама ближе подбирается.

—Так, говоришь, на сметане мешен?

А Блин ей:

—На сметане да с сахаром!

А Лиса ему:

—Прыг-скок, говоришь?

Да как прыгнет, да как фыркнет, да как ухватит за масленый бок — ам!

А Блин кричит:

—Пусти меня, Лиса, в дремучие леса, за грибами, за бобами — на охоту!

А Лиса ему:

—Нет, я съем тебя, проглочу тебя, со сметаной, с маслом да с сахаром.

Блин бился, бился, еле от Лисы вырвался — бок в зубах оставил, домой побежал! А дома-то что делается!

Стала Мышка щи варить: чего ни положит, чего ни прибавит, а щи всё не жирны, не хороши, не маслены.

«Как, — думает, — Блин щи варил? А, да он в горшок нырнёт да выплывет, и станут щи жирные!»

Взяла Мышка да кинулась в горшок. Обварилась, ошпарилась, еле выскочила! Шубка повылезла, хвостик дрожмя дрожит. Села на лавку да слёзы льёт.

А Воробей дрова возил: навозил, натаскал да давай клевать, на мелкие щепки ломать. Клевал, клевал, клюв на сторону своротил. Сел на завалинке и слёзы льёт.

Прибежал Блин к дому, видит: сидит Воробей на завалинке, клюв на сторону, слезами Воробей заливается. Прибежал Блин в избу — сидит Мышь на лавке, шубка у неё повылезла, хвостик дрожмя дрожит.

Как увидели, что у Блина полбока съедено, ещё пуще заплакали.

Тут Блин и говорит:

—Так всегда бывает, когда один на другого кивает, своё дело делать не хочет.

Тут Воробей со стыда под лавку забился.

Ну, делать нечего, поплакали-погоревали да и стали снова жить- поживать по-старому: Воробей еду приносить, Мышь дрова рубить, а Блин щи да кашу варить.

Так они живут, пряники жуют, медком запивают, нас с вами вспоминают. 

"У страха глаза велики" (обр. М.Серовой)

АУДИОСКАЗКА: https://youtu.be/Tzlt5JuNdUQ

Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, Курочка- клохтушка и Мышка-норушка.

Каждый день ходили они за водой. У бабушки были вёдра боль­шие, у внучки — поменьше, у Курочки — с огурчик, у Мышки — с напёрсток.

Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, Курочка — из лужицы, а Мышка — из следа от поросячьего копытца.

Назад идут, у бабушки вода трё-ё-х, плё-ё-х! У внучки — трёх! илёх! У Курочки — трёх-трёх! плёх-плёх! У Мышки — трёх-трёх- трёх! плёх-плёх-плёх!

Вот раз наши водоносы пошли за водой. Воды набрали, идут до­мой через огород.

А в огороде яблонька росла, и на ней яблоки висели. А под яблонькой Зайка сидел. Налетел на яблоньку ветерок, яблоньку качнул, яблочко хлоп — и Зайке в лоб!

Прыгнул Зайка да прямо нашим водоносам под ноги. Испуга­лись они, вёдра побросали и домой побежали. Бабушка на лавку упала, внучка за бабку спряталась, Курочка на печку взлетела, а Мышка под печку схоронилась. Бабка охает: «Ох! Медведище меня чуть не задавил!»

Внучка плачет: «Бабушка, волк-то какой страшный на меня на­скочил!»

Курочка на печке кудахчет: «Ко-ко-ко! Лиса ведь ко мне подкра­лась, чуть не сцапала!»

А Мышка из-под печки пищит: «Котище-то какой усатый! Вот страху я натерпелась!»

А Зайка в лес прибежал, под кустик лёг и думает: «Вот страсти- то! Четыре охотника за мной гнались, и все с собаками; как только меня ноги унесли!»

Верно говорят: «У страха глаза велики: чего нет, и то видят».

"Сивка-бурка" (обр.М.Булатова)

АУДИОСКАЗКА С ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ: https://youtu.be/H0DT_tbci20

https://youtu.be/o3_1VRkv70A


Жил-был старик, и было у него три сына. Младшего все Иванушкой-дурачком звали.

Посеял раз старик пшеницу. Добрая уродилась пшеница, да только повадился кто-то ту пшеницу мять да топтать.

Вот старик и говорит сыновьям:

—Милые мои дети! Стерегите пшеницу каждую ночь по очереди, поймайте вора!

Настала первая ночь.

Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать. Забрался он на сеновал и проспал до утра.

Приходит утром домой и говорит:

—Всю-то ночь я не спал, пшеницу стерёг! Иззяб весь, а вора не видал.

На вторую ночь пошёл средний сын. И он всю ночь проспал на сеновале.

На третью приходит черёд Иванушке-дурачку идти.

Положил он пирог за пазуху, взял верёвку и пошёл. Пришёл в поле, сел на камень. Сидит, не спит, пирог жуёт, вора дожидается.

В самую полночь прискакал на пшеницу конь — одна шерстинка серебряная, другая золотая; бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет.

И стал тот конь пшеницу есть. Не столько ест, сколько копытами топчет.

Подкрался Иванушка к коню и разом накинул ему на шею верёвку.

Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Иванушка вскочил на него ловко и ухватился крепко за гриву.

Уж конь носил-носил его по чисту полю, скакал-скакал — не мог сбросить!

Стал конь просить Иванушку:

—Отпусти ты меня, Иванушка, на волю! Я тебе за это великую службу сослужу.

—Хорошо, — отвечает Иванушка, — отпущу, да как я тебя потом найду?

—А ты выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни три раза молодецким посвистом, гаркни богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.

Отпустил Иванушка коня и взял с него обещание пшеницы никогда больше не есть и не топтать.

Пришёл Иванушка поутру домой.                             

—Ну, рассказывай, что ты там видел? — спрашивают братья.

—Поймал я, — говорит Иванушка, — коня — одна шерстинка серебряная, другая золотая.                                       

—А где же тот конь?

—Да он обещал больше не ходить в пшеницу, вот я его и отпустил.

Не поверили Иванушке братья, посмеялись над ним вволю.

Да только уж с этой ночи и вправду никто пшеницу не трогал.

Скоро после того разослал царь гонцов по всем деревням, по всем городам клич кликать:

—Собирайтесь, бояре да дворяне, купцы да простые крестьяне, к царю на двор. Сидит царская дочь Елена Прекрасная в своём высоком тереме у окошка. Кто на коне до царевны доскочит да с её руки золотой перстень снимет, за того она и замуж пойдёт.

Вот в указанный день собираются братья ехать к царскому двору — не затем, чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. А Иванушка с ними просится:

—Братцы, дайте мне хоть какую-нибудь лошадёнку, и я поеду посмотрю на Елену Прекрасную!

—Куда тебе, дурню! Людей, что ли, хочешь смешить? Сиди себе на печи да золу пересыпай!

Уехали братья, а Иванушка-дурачок и говорит братниным жёнам:

—Дайте мне лукошко, я хоть в лес пойду — грибов наберу!

Взял лукошко и пошёл, будто грибы собирать.

Вышел Иванушка в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко под куст бросил, а сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

—Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

—Что угодно, Иванушка?

—Хочу посмотреть на царскую дочь Елену Прекрасную! — отвечает Иванушка.

—Ну, влезай ко мне в правое ухо, в левое вылезай!

Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать! Сел на Сивку-бурку и поскакал прямо к городу.

Нагнал он по дороге своих братьев, проскакал мимо них, пылью дорожной осыпал.

Прискакал Иванушка на площадь — прямо к царскому дворцу. Смотрит — народу видимо-невидимо, а в высоком терему у окна сидит царевна Елена Прекрасная. На руке у неё перстень сверкает — цены ему нет! А собою она красавица из красавиц.

Глядят все на Елену Прекрасную, а никто не решается до неё доскочить: никому нет охоты шею себе ломать.

Ударил тут Иванушка Сивку-бурку по крутым бокам! Фыркнул конь, заржал, прыгнул — только на три бревна до царевны не допрыгнул.

Удивился народ, а Иванушка повернул Сивку и ускакал.

Кричат все:

—Кто таков? Кто таков?

А Иванушки уж и след простыл. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.

Примчался Иванушка в чистое поле, соскочил с коня, влез ему в левое ухо, а в правое вылез и стал по-прежнему Иванушкой-ду рачком. Отпустил он Сивку-бурку, набрал полное лукошко мухоморов и принёс домой:

—Эва, какие грибки хорошие!

Рассердились братнины жёны на Иванушку и давай его ругать:

—Какие ты, дурень, грибы принёс? Только тебе одному их есть!

Усмехнулся Иванушка, забрался на печь и сидит.

Воротились домой братья и рассказывают жёнам, что они в городе видели:

—Ну, хозяйки, какой молодец к царю приезжал! Такого мы сроду не видывали. До царевны только на три бревна не доскочил.

А Иванушка лежит на печи да посмеивается:

—Братцы родные, а не я ли это там был?

—Куда тебе, дурню, там быть! Сиди уж на печи да мух лови!

На другой день старшие братья снова в город поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.

Вышел в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко бросил, сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

—Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой.

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.

Влез Иванушка Сивке-бурке в правое ухо, в левое вылез и стал молодец молодцом. Вскочил на коня и поскакал ко дворцу.

Видит — на площади народу ещё больше прежнего. Все на царевну любуются, а скакать никто не думает: боятся шею себе сломать!

Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бокам. Заржал Сивка-бурка, прыгнул — только на два бревна до царевнина окна не достал.

Поворотил Иванушка Сивку и ускакал. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.

А Иванушка уже в чистом поле.

Отпустил Сивку-бурку, а сам пошёл домой. Сел на печь, сидит, дожидается братьев.

Приезжают братья домой и рассказывают:

—Ну, хозяйки, тот же молодец опять приезжал! Не доскочил до царевны только на два бревна.

Иванушка и говорит им:

—Братцы, а не я ли это там был?

—Сиди, дурень, помалкивай!

На третий день братья снова собираются ехать, а Иванушка говорит:

—Дайте мне хоть плохонькую лошадёнку: поеду и я с вами!

—Сиди, дурень, дома! Только тебя там и не хватает!

Сказали и уехали.

Иванушка вышел в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

—Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный. Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вылез. Стал молодец молодцом и поскакал к царскому дворцу.

Прискакал Иванушка к высокому терему, стегнул Сивку-бурку плёткой... Заржал конь пуще прежнего, ударил о землю копытами, прыгнул — и доскочил до окна!

Поцеловал Иванушка Елену Прекрасную в алые губы, снял с её пальца заветный перстень и умчался. Только его и видели!

Тут все зашумели, закричали, руками замахали:

—Держи его! Лови его!

А Иванушки и след простыл.

Отпустил он Сивку-бурку, пришёл домой. Одна рука тряпкой обмотана.

—Что это с тобою приключилось? — спрашивают братнины жёны.

—Да вот, искал грибы, на сучок накололся.

И полез на печку.

Вернулись братья, стали рассказывать, что и как было:

—Ну, хозяйки, тот молодец в этот раз так скакнул, что до царевны доскочил и перстень с её пальца снял!

Иванушка сидит на печке да знай своё:

—Братцы, а не я ли это там был?

—Сиди, дурень, не болтай зря!

Тут Иванушке захотелось на царевнин драгоценный перстень взглянуть. Как размотал он тряпку, так всю избу и осияло!

—Перестань, дурень, с огнём баловать! — кричат братья. — Ещё избу сожжёшь. Пора тебя совсем из дому прогнать!

Ничего им Иванушка не ответил, а перстень снова тряпкой обвязал.

Через три дня царь снова клич кликнул: чтобы весь народ, сколько ни есть в царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться. А кто царским пиром побрезгает, тому голову с плеч долой! Нечего делать, отправились братья на пир, повезли с собой и Иванушку-дурачка.

Приехали, уселись за столы дубовые, за скатерти узорчатые, пьют-едят, разговаривают.

А Иванушка забрался за печку, в уголок, и сидит там.

Ходит Елена Прекрасная, потчует гостей. Каждому подносит вина и мёду, а сама смотрит, нет ли у кого на руке её перстенька заветного. У кого перстень на руке — тот и жених её.

Только ни у кого перстня не видно...

Обошла она всех, подходит к последнему — к Иванушке. А он за печкой сидит, одежонка на нём худая, лаптишки рваные, одна рука тряпкой обвязана.

Братья глядят и думают: «Ишь ты, царевна и нашему Ивашке вина подносит!»

А Елена Прекрасная подала Иванушке стакан вина и спрашивает:

—Почему это у тебя, молодец, рука обвязана?

—Ходил в лес по грибы да на сук накололся.

—А ну-ка, развяжи, покажи!

Развязал Иванушка руку, а на пальце у него царевнин перстень заветный: так и сияет, так и сверкает!

Обрадовалась Елена Прекрасная, взяла Иванушку за руку, подвела к отцу и говорит:

—Вот, батюшка, мой жених и нашёлся!

Умыли Иванушку, причесали, одели и стал он не Иванушкой- дурачком, а молодец молодцом, прямо и не узнаешь!

Тут ждать да рассуждать не стали — весёлым пирком да за свадебку!

Я на том пиру был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

"Царевна-лягушка" (обр. М.Булатова)

МУЛЬТФИЛЬМ: https://youtu.be/UT1Gd6Y4j3c


В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

—Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

—За кого же нам, батюшка, посвататься?

—А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадёт — там и сватайтесь.

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла её боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла её купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла её Лягушка-квакушка...

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван- царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашёл в топкое болото. Смотрит — сидит там Лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а Лягушка и говорит:

—Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

—Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

—Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял Лягушку-квакушку, завернул её в платочек и принёс в своё царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

—Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на Лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

—Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жёны хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

—Ква-ква, Иван-царевич, — говорит Лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

—Как мне не печалиться? — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба...

—Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решёта, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудрёными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие...

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

—Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

—Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

—Вот этот хлеб только в большие праздники есть!

И тут же дал сыновьям новый приказ:

—Хочется мне знать, как умеют ваши жёны рукодельничать. Возьмите шёлку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим жёнам, передали им царский приказ. Стали жёны кликать мамушек, нянюшек и красных девушек, чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шёлком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

—Ква-ква, Иван-царевич, — говорит квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

—Как мне не кручиниться? — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковёр узорчатый!

—Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковёр ткать. Где кольнёт иглой раз — цветок зацветёт, где кольнёт другой раз — хитрые узоры идут, где кольнёт третий — птицы летят...

Солнышко ещё не взошло, а ковёр уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковёр. Царь прежде взял ковёр у старшего царевича, посмотрел и молвил:

—Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

—Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

—А вот этот ковёр в моей горнице по большим праздникам расстилать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими жёнами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим жёнам.

Идёт Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришёл он домой невесёлый. Спрашивает его квакушка:

—Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чём запечалился?

—Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привёз...

—Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

—Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя Лягушонка в коробчонке едет!»

Пошёл Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими жёнами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

—Что же ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке её принёс, дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:

—Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя Лягушонка в своей коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золочёная карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из неё Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на неё дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые...

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьёт — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.

Жёны старших братьев увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, всё исчезло: и озеро, и лебеди.

Пошли плясать жёны старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил её на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать её. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

—Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты ещё три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары же¬лезных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызёшь — только тогда и разыщешь меня...

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошёл искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шёл, коротко ли, близко ли, далёко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

—Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.

—Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Рассказал Иван-царевич старику своё горе.

—Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на неё и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошёл за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по тёмным лесам, катится по зелёным лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич всё идёт да идёт за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шёл-шёл, третью пару железных сапог истёр, третий железный хлеб изгрыз и пришёл в дремучий бор. Попадается ему навстречу Медведь.

«Дай убью Медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а Медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

—Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.

Не тронул Иван-царевич Медведя, пожалел, пошёл дальше.

Идёт он чистым полем, глядь — а над ним летит большой Селезень. Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в Селезня острую стрелу, а Селезень и говорит ему по-человечески:

—Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

Пожалел Иван-царевич Селезня — не тронул его, пошёл дальше голодный. Вдруг бежит навстречу ему косой Заяц.

«Убью этого Зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется...»

Натянул свой тугой лук, стал целиться, а Заяц говорит ему человеческим голосом:

—Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

И его пожалел царевич, пошёл дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на жёлтом песке, лежит Щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

—Ну, сейчас эту Щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!

—Ах, Иван-царевич, — молвила Щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!

Сжалился Иван-царевич над Щукой, бросил её в море, а сам пошёл берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

Говорит Иван-царевич:

—Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошёл Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи Баба Яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:

—Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?

—Ах, Баба Яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!

—И то правда! — отвечает Баба Яга. Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

—Знаю, знаю! — говорит Баба Яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет её достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьёшь. Потому он никого и не боится.

—Да есть ли где его смерть?

—Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растёт.

Рассказала Баба Яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил её царевич и пошёл.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришёл наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной

в облака упирается, корни на сто вёрст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, — думает, — где-то Медведь? Он бы мне помог!»

Только подумал, а Медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутёк.

«Где-то мой Заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы...»

Не успел подумать, а Заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.

«Где-то мой Селезень?» — думает царевич.

А уж Селезень за уткой летит — прямо в голову клюёт. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море...

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

—Где-то моя Щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!

Вдруг подплывает к берегу Щука-рыба и держит в зубах яйцо:

—Получай, Иван-царевич!

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у неё кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.

Пошёл Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:

—Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в своё царство-государство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

"Морозко" (обр. М.Булатова)

МУЛЬТФИЛЬМ: https://ok.ru/video/2916337848770?fromTime=16

 АУДИОСКАЗКА:https://youtu.be/entMTqFdJ6Q

Жили-были старик да старуха. У старика была своя дочка, у ста­рухи своя. Свою дочку старуха нежила, голубила, а старикову не­взлюбила, всю работу на неё взваливала, за всё её ругала-бранила.

Девушка ни от какой работы не отказывается, что велят сде­лать — всё сделает лучше и не надо. Люди на неё смотрят — нахва­литься не могут. А о старухиной дочке только и говорят:

— Вон она, ленивица! Вон она, бездельница!

Старуха от того ещё злее становилась, только и думала — как бы совсем извести, погубить падчерицу.

Вот раз поехал старик в город на базар. Стала старуха со своей дочкой сговариваться:

—  Тут-то мы её, ненавистную, и сживём со свету!

Кликнула старуха девушку и приказывает:

—  Ступай в лес, набери хворосту!

—  Да у нас и без того хворосту много, — отвечает девушка.

Закричала старуха, затопала ногами, накинулась вместе со сво­ей дочкой на девушку и вытолкала её вон из избы.

Нечего делать, отправилась девушка в лес. Мороз-то так и тре­щит. Ветер-то так и воет. А старуха со своей дочкой по тёплой избе похаживают, одна другой говорят:

— Не вернётся ненавистная, замёрзнет в лесу!

Пришла девушка в лес. Остановилась под высокой густой ёлкой и не знает, куда дальше идти, что делать?

Вдруг послышался шум да треск: скачет Морозко по ельничку, скачет Морозко по березничку, с дерева на дерево поскакивает, по­хрустывает да пощёлкивает.

Спустился с ёлки и говорит:

— Здравствуй, красная девица! Зачем ты в такую стужу в лес забрела?

Рассказала ему девушка, что не по своей воле она в лес за хворо­стом пришла, ничего не утаила.

Выслушал её Морозко и говорит:

— Нет, красная девица, не затем тебя сюда прислали. Ну, уж если пришла в мой лес, покажи, какова ты мастерица: сшей мне из этого холста рубаху.

Подал Морозко девушке кусок холста, иголку да нитки, а сам ушёл.

Не стала девушка раздумывать, сразу за работу принялась. За­стынут пальцы — она подышит на них, отогреет — и опять знай шьёт да шьёт. Так всю ночь и не разгибалась.

Утром возле ёлки снова шум да треск послышался: Морозко пришёл. Взглянул он на рубаху, похвалил:

—  Ну, красная девица, хорошо ты работала! Какова работа — та­кова и награда будет.

Одел он девушку в соболью шубу, повязал узорным платком и вывел на дорогу. Поставил перед ней большой кованый сундук и говорит:

—  Прощай, красная девица! Здесь уж тебе добрые люди помогут, до дому проводят.

Сказал и исчез, как будто и не бывало его.

А в это время старик домой с базара приехал.

—   Где моя дочка? — спрашивает.

—   Она ещё вчера в лес ушла, да вот не вернулась.

Встревожился старик, не стал распрягать лошадь, тотчас же

в лес поехал.

Глядит: на дороге возле опушки его дочка сидит, нарядная да ве­сёлая. Усадил старик её в сани, Морозкин сундук с подарками туда же взвалил и повёз домой.

А старуха с дочкой дома сидят, пьют, едят и так говорят:

— Ну, живая она домой не вернётся! Одни косточки привезут.

Собачка возле печки потявкивает:

—Тяф-тяф-тяф! Старикова дочка дорогие подарки везёт! Ста­рухину дочку никто замуж не возьмёт!

Старуха и блины, и пироги собачке бросала и кочергой её била: «Замолчи, негодная!» — а собачка своё твердит:

—  Старикова дочка дорогие подарки везёт! Старухину дочку ни­кто замуж не возьмёт!

Тут ворота заскрипели, дверь в избу отворилась и вошла девуш­ка, нарядная да румяная, а за ней люди большой сундук внесли, весь морозными узорами изукрашенный.

Кинулась старуха со своей дочкой к сундуку, стали наряды вы­таскивать, на лавки раскладывать, стали выспрашивать: от кого та­кой богатый подарок получила?

Как узнала старуха, что Морозко девушку наградил, забегала по избе, одела, закутала свою дочку, сунула в руки узелок с пирож­ками и велела старику везти её в лес:

— Она два таких сундука притащит!

Привёз старик старухину дочку в лес, оставил её под высокой ёлкой.

Стоит она, по сторонам озирается да бранится:

— Что это Морозко так долго не идёт? Куда это он пропал?

Тут послышался шум да треск: скачет Морозко по ельничку, ска­чет Морозко по березничку, с дерева на дерево поскакивает, похру­стывает да пощёлкивает. Спустился с ёлки и спрашивает:

— Зачем, красная девица, пожаловала ко мне?

—  Или сам не знаешь? За дорогим подарком пришла!

Усмехнулся Морозко и молвил:

— Покажи-ка сначала, какова ты мастерица, — свяжи мне рука­вицы!

Подал ей спицы да шерсти клубок, а сам ушёл.

Старухина дочка спицы в снег кинула, клубок ногой отбросила:

— Где это видано, где это слыхано, чтоб в такую стужу вязать? Этак и пальцы отморозишь!

Поутру затрещало, захрустело — Морозко пришёл:

— Ну, красная девица, покажи, как ты мою работу справила?

Накинулась на него старухина дочка:

—  Какая тебе, старый ты дурень, работа? Или ослеп: не видишь — иззябла я тут, чуть жива!

— Ну, какова работа, такова и награда будет! — молвил Морозко.

Тряхнул он бородой, дунул — и поднялась тут вьюга да метель:

все тропки, все дороги замело. И старухину дочку снегом завалило. А Морозко исчез — будто его и не бывало.

Старуха старику выспаться не дала, чуть свет подняла, прика­зала за своей дочкой отправляться. А сама принялась блины да пи­роги печь. Собачка под столом сидит да потявкивает:

— Старикова дочка скоро замуж пойдёт, а старухина дочка в ле­су пропадёт!

Старуха собачке и блины, и пироги бросала и кочергой её боль­но колотила: «Замолчи, негодная!» — а собачка знай своё твердит:

— Тяф-тяф-тяф! Старикова дочка скоро замуж пойдёт, а стару­хина дочка в лесу пропадёт!

Всполошилась старуха:

— Как бы вправду чего худого с моей дочкой не случилось! Как бы в пути дорогие подарки не растеряли!

Накинула она шубу, повязалась платком и пустилась вдогонку за стариком.

А метель ещё пуще воет, ещё пуще крутит. Совсем дорогу заме­ло. Сбилась злая старуха с пути, и завалило её снегом.

Старик поискал-поискал в лесу старухину дочку — не нашёл. Вернулся домой — и старухи нет. Собрал он соседей, пустился с ними на поиски. Долго искали, все сугробы перерыли, да так и не нашли их.

Стал старик жить вдвоём со своей дочкой. А как пришла весна, посватался к девушке добрый молодец — из кузницы кузнец, сыграли весёлую свадьбу и стали они жить в любви да согласии. И сейчас живут. 

"По щучьему веленью" (обр. А.Толстого)

АУДИОСКАЗКА: https://youtu.be/8horq86Ola4

МУЛЬТФИЛЬМ: https://youtu.be/0RoQDC8GMJU

Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий — дурачок Емеля. Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.

Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посы­лать его:

— Сходи, Емеля, за водой.

А он им с печки:

—  Неохота...

—  Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.

—  Ну ладно.

Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял вёдра да топор и пошёл на речку

Прорубил лёд, зачерпнул вёдра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби Щуку. Изловчился и ухва­тил Щуку в руку:

—  Вот уха будет сладка!

Вдруг Щука говорит ему человечьим голосом:

—  Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.

А Емеля смеётся:

—  На что ты мне пригодишься? Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.

Щука взмолилась опять:

—  Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю всё, что ни пожелаешь.

—   Ладно, только покажи сначала, что не обманываешь меня, тог­да отпущу.

Щука его спрашивает:

—   Емеля, Емеля, скажи — чего ты сейчас хочешь?

—   Хочу, чтобы вёдра сами пошли домой и вода бы не распле­скалась...

Щука ему говорит:

—   Запомни мои слова: когда что тебе захочется — скажи только:

—   По щучьему веленью, по моему хотенью.

Емеля и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью —  ступайте, вёдра, сами домой...

Только сказал — вёдра сами и пошли в гору. Емеля пустил Щуку в прорубь, а сам пошёл за вёдрами. Идут вёдра по деревне, народ дивится, а Емеля идёт сзади, посмеивается... Зашли вёдра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.

Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему:

—   Емеля, что ты лежишь? Пошёл бы дров нарубил.

—    Неохота...

—   Не нарубишь дров, братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.

Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про Щуку и поти­хоньку говорит:

— По щучьему веленью,

по моему хотенью —

поди, топор, наколи дров, а дрова

сами в избу ступайте и в печь кладитесь...

Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.

Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят:

—   Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.

А он им с печки:

—   Да вы-то на что?

—   Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?

—   Мне неохота...

—   Ну, не будет тебе подарков.

Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял верёвку и топор, вышел на двор и сел в сани:

—   Бабы, отворяйте ворота!

Невестки ему говорят:

—   Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?

—   Не надо мне лошади.

Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — ступайте, сани, в лес...

Сани сами и поехали в ворота, да так быстро — на лошади не до­гнать. А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу

помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он знай сани погоняет. Приехал в лес:

           —   По щучьему веленью, по моему хотенью —

топор, наруби дровишек посуше,

 а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь...

Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и верёвкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вы­рубить себе дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:

          —  По щучьему веленью, по моему хотенью — поезжайте, сани, домой...

Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют.

Видит он, что плохо дело, и потихоньку:

— По щучьему веленью, по моему хотенью —

ну-ка, дубинка, обломай им бока...

Дубинка выскочила — и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.

Долго ли, коротко ли — услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти и привезти во дворец.

Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля жи­вёт, и спрашивает:

—  Ты — дурак Емеля?

А он с печки:

—  А тебе на что?

— Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.

— А мне неохота...

Рассердился офицер и ударил его по щеке.

А Емеля говорит потихоньку:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — дубинка, обломай ему бока...

Дубинка выскочила — и давай колотить офицера, насилу он ноги унёс.

Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего[1] вельможу:

—  Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму.

Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошёл в ту избу и стал спрашивать у неве­сток, что любит Емеля.

— Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят, тогда он всё сделает, что ни попросишь.

Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:

—  Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю.

— Мне и тут тепло...

—  Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-поить, по­жалуйста, поедем.

—   А мне неохота...

—  Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и са­поги.

Емеля подумал-подумал:

— Ну ладно, ступай ты вперёд, а я за тобой вслед буду.

Уехал вельможа, а Емеля полежал ещё и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — ну-ка, печь, поезжай к царю...

Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.

Царь глядит в окно, дивится:

—   Это что за чудо?

Набольший вельможа ему отвечает:

—  А это Емеля на печи к тебе едет.

Вышел царь на крыльцо:

— Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты много народу подавил.

— А зачем они под сани лезли?

В это время в окно на него глядела царская дочь — Марья-ца- ревна. Емеля увидал её в окошке и говорит потихоньку:

— По щучьему веленью,

по моему хотенью —

пускай царская дочь меня полюбит...

И сказал ещё:

— Ступай, печь, домой...

Печь повернулась и пошла домой, зашла в избу и стала на преж­нее место. Емеля опять лежит-полёживает.

А у царя во дворце крик да слёзы. Марья-царевна по Емеле ску­чает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он её за Емелю замуж.

Тут царь забедовал, затужил и говорит опять набольшему вель­може:

—  Ступай приведи ко мне Емелю живого или мёртвого, а то го­лову с плеч сниму.

Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошёл в ту избу и начал Емелю потчевать.

Емеля напился, наелся, захмелел и лёг спать. А вельможа поло­жил его в повозку и повёз к царю.

Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В неё посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.

Долго ли, коротко ли — проснулся Емеля; видит — темно, тесно:

—  Где же это я?

А ему отвечают:

—Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.

—  А ты кто?

—  Я — Марья-царевна.

Емеля говорит:

—   По щучьему веленью, по моему хотенью — ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на жёлтый песок...

Ветры буйные подули. Море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на жёлтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из неё.

—  Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.

—  А мне неохота...

Тут она стала его ещё пуще просить, он и говорит:

—  По щучьему веленью, по моему хотенью —

                  выстройся каменный дворец с золотой крышей...

Только он сказал — появился каменный дворец с золотой кры­шей. Кругом — зелёный сад: цветы цветут и птицы поют.

Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.

—   Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?

Тут Емеля недолго думал:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — стать мне добрым молодцем, писаным красавцем...

И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где рань­ше ничего не было.

—    Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?

И послал узнать-спросить: «Кто такие?»

Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.

Емеля им отвечает:

—  Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.

Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведёт во дво­рец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьёт и не надивится:

—    Кто же ты такой, добрый молодец?

—    А помнишь дурачка Емелю — как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — всё твоё царство пожгу и разорю.

Царь сильно испугался, стал прощенья просить:

—     Женись на моей дочери, Емелюшка, бери моё царство, только не губи меня!

Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством.

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.

[1] Набольший — главный.


"Хаврошечка" (обр. А.Толстого)

АУДИОСКАЗКА: https://youtu.be/FND01yfVrSE

МУЛЬТФИЛЬМ: https://youtu.be/C8z21UCTtcU

Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, кото­рые своего брата не стыдятся.

К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиро­той, взяли её эти люди, выкормили и работой заморили: она и ткёт, она и прядёт, она и прибирает, она и за всё отвечает.

А были у её хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка.

Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их обшивала, для них пряла и ткала и слова доброго не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую Коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяже­ло жить-поживать:

—Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, пла­кать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.

А Коровушка ей в ответ:

—  Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.

Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка Коровушке в одно ушко, вылезет из другого — всё готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.

Отнесёт она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке ещё больше работы задаст.

Хаврошечка опять придёт к Коровушке, обнимет её, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмёт, при­несёт хозяйке.

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:

—Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди погляди, кто си­роте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает.

Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказанье, распеклась на солнышке, разле­глась на травушке.

А Хаврошечка приговаривает:

— Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок у Одноглазки и заснул.

Пока Одноглазка спала, Коровушка всё наткала, и побелила, и в трубы скатала.

Так ничего хозяйка и не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:

—  Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди погляди, кто си­роте помогает.

Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказа­нье, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошеч­ка баюкает:

—  Спи, глазок, спи, другой!

Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в тру­бы накатала, а Двуглазка всё спала.

Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте ещё больше работы задала.

Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.

Хаврошечка поёт:

—  Спи глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла.

Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и всё видит: как Хаврошечка Корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и гото­вые холсты подобрала.

Триглазка вернулась домой и всё матери рассказала.

Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

—  Режь рябую Корову!

Старик так и сяк:

— Что ты, старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

—  Режь, да и только!

Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую Коровушку и говорит:

—  Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.

А Коровушка ей отвечает:

—  А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водой поливай.

Старик зарезал Коровушку. Хаврошечка всё сделала, что Ко­ровушка ей завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки её зарыла и каждый день в саду поливала.

И выросла из них яблонька, да какая — яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — загляды­вается.

Много ли времени прошло, мало ли — Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду.

На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой.

Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:

—  Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.

А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись пысоко, далеко над головами.

Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели со­звать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки иаодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.