Состояние современной русской литературы оценивается крайне неоднозначно, и разброс мнений тут весьма широк. Совершенно довольна этим состоянием лишь небольшая группа литераторов, только что получивших какую-то литературную премию или же находящихся на грани получения этой самой премии. По мнению таких писателей, в современной русской литературе все обстоит очень хорошо – писатели пишут, издатели печатают, читатели читают, а соответствующие институции своевременно выдают материальное поощрение. Чем дальше от этой премиальной когорты, тем больше недовольных. Есть мнение, что печатают и особенно – дают премии вовсе не тем, кого следовало бы печатать и кому давать премии. Но в этом мнении, конечно, нет ничего удивительного – с тех самых пор как только появились какие-то таланты, рядом с ними тут же образовались и завистники. В наиболее интеллектуальной части литературного сообщества вообще считается, что у нас все просто отлично с поэзией, а вот прозы, за исключением нескольких имен – Анатолия Гаврилова, Дмитрия Данилова, Николая Байтова, Александра Ильянена, Сергея Солоуха, Николая Кононова и кое-кого еще, как бы и нет. Впрочем, за рамки «прозы» тут почти полностью выводится сюжетная литература. Самая радикальная часть литературных интеллектуалов предлагает даже отделить поэзию от литературы или же хотя бы вывести повествовательную прозу за рамки словесного искусства. Эту часть совсем не удовлетворяет и та художественная проза, которая у нас все-таки имеется. «Уж не жду от прозы ничего я…», – написало мне в личном письме одно значительное литературное лицо. Еще одна большая группа писателей, которых не печатают, а таковых у нас – полстраны, потому что журналов мало, а романы сочиняет чуть ли не каждый второй, придерживается теории заговора. По их мнению, редакторы, издатели и критики из вредности, зависти и профнепригодности специально печатают и всячески рекламируют исключительно бездарную литературу. Ну и есть еще очень большая группа невинных читателей, которые вообще не подозревают о том, что у нас есть какая-то современная литература.
Проблема осложняется еще и тем, что великая русская литература у нас, безусловно, была, и более того – литература эта имела мировое значение. Современная же русская литература, с каких позиций к ней ни относись и как ее ни оценивай, такового значения не имеет. Запрос времени требует Большого и Значительного Литературного Произведения, отражающего все Важнейшие Проблемы Эпохи, крайне популярного на родине и одновременно востребованного за рубежом. Такого произведения, разумеется, у нас нет, зато полно книг, претендующих на это место, отчего страдают и сами писатели, и читатели, вынужденные в поисках Последней Истины прочитывать гору всяческой макулатуры. В результате возникает ощущение пустоты, которую изо всех сил пытаются заполнить, причем иногда чуть ли не на государственном уровне. Принцип этого заполнения отлично описан В.В. Розановым в статье «Гений формы» (1909):
«Громада Гоголя валилась на Русь и задавила Русь.
– Нет мысли! Бедные мы люди!
– Я буду мыслителем, – засуетился Чернышевский.
– Я тоже буду мыслителем, – присоединился “патриот” Писарев.
Два патриота и оба такие мыслители. Стало полегче:
– У нас два мыслителя: Чернышевский и Писарев. Это уже не “Мертвые души”, нет-с, не Манилов и не Петрушка...».
Только место «громады Гоголя» теперь занимает великая русская литература, от которой житья нет ни современному писателю, ни современному читателю. Итак, попробуем воспользоваться безошибочной розановской формулой (на самом деле, конечно, фамилии сюда можно ставить любые):
«Громада великой русской литературы валилась на Русь и задавила Русь.
– Нет у нас писателей! Бедные мы люди!
– Я буду писателем, – засуетился Дмитрий Быков.
– Я тоже буду писателем, – присоединился к нему “патриот” Захар Прилепин.
Два патриота и оба такие писатели. Стало полегче:
– У нас два писателя: Быков и Прилепин. Это уже не “Мертвые души”, нет-с, не Манилов и не Петрушка...».
Эх, дорогой читатель, на самом-то деле написать я хотела совсем не об этом и уж точно не хотела никого задевать персонально. Надо же вот, как-то само по себе вдруг взяло и написалось… Ладно, раз уж речь зашла о великой русской литературе, то все-таки кажется, что давно уже пора перестать оглядываться на позапрошлый век. Да, у нас действительно когда-то была литература, которая имела мировое значение. Ну и что? Того государства, в котором эта литература была написана, давно уже нет. И той культуры, плодом которой явилась эта литература, тоже давно уже нет. Более того, нет и государства, которое пришло ему на смену. Все рухнуло. Все кончилось. Началась совершенно другая жизнь, в которой будет совершенно другая литература. Мы помним и любим русскую классику, но руководствоваться ею в XXI веке не имеет никакого смысла. И потому единственное место, которого заслуживают бесконечные подражания Толстому-Достоевскому или, скорее, Глебу Успенскому и Осипу Сенковскому, – это мировая культурная помойка. Где вся эта литература, собственно говоря, и находится. Таким образом, как это ни парадоксально, в первую очередь современной русской литературе не дают нормально развиваться именно прошлые достижения. При всем декларативном стремлении к прогрессу, к модернизации и инновациям наша культура отчетливо регрессивна. И пока что единственный надежный способ опознать какой-либо текст как произведение искусства – это приписать его к определенной классической традиции. Вот почему до сих пор не может обрести своего места в русской поэзии так и не «санкционированный» классиками верлибр. При кардинальной разнице общих исторических и культурных условий этот способ надежно блокирует путь всему новому и интересному, что может появиться и, более того, все-таки появляется иногда в нашей словесности.
Кроме громады великой русской литературы, сидящей на спинах у современных писателей, как панночка на спине Хомы Брута, есть еще один фактор, мешающий становлению современной прозы. Назвать его можно по-разному – коллективизм, чувство дружеского локтя, командный дух или командная работа. Этот фактор унаследован из советских времен, хотя теперь к нему добавилось еще и понятие корпоративной этики. Однажды мне случилось присутствовать на заседании одной университетской кафедры, когда там происходило утверждение в должности нового преподавателя. И во вступительной речи было прямо сказано – главное и единственное достоинство кандидата в том, что он человек команды. Блестящие способности, оригинальные идеи, индивидуальная инициатива никому не нужны, нужен хороший средний уровень и умение работать в команде. В науке, быть может, в этом и есть какой-то смысл. Все-таки по своей сути наука – дело коллективное. Но применение этого принципа к литературе сразу же выводит прозаический текст за рамки словесного искусства. Ведь русская литература в том виде, в каком мы ее знаем и любим и, более того, в каком мы на нее продолжаем невольно ориентироваться, есть литература романтическая и модернистская, так что в любом случае исключить из нее элемент крайнего индивидуализма невозможно – это сразу же приводит к утрате самой ее сущности.
Именно это и произошло с нашей литературой в советскую эпоху, когда принцип демократизма распространился и на культуру, и стало считаться, что любой рабочий-передовик и любая кухарка, обученные соответствующим образом, смогут сочинить «Войну и мир». Эта же точка зрения в чуть видоизмененном виде продолжила существовать и в эпоху постмодернизма – пусть не любая, а лишь начитавшаяся правильных кулинарных книг кухарка может нарезать из «Войны и мира» оригинальной формы кусочков, хорошо их посолить, поперчить и подать это блюдо читающей публике как отдельное литературное произведение. Однако в приложении к произведениям такого масштаба, как выяснилось исторически, подобная точка зрения не работает. Даже самая прогрессивная и начитанная кухарка такого романа не напишет, более того, еще и не всякий Лев Толстой сумеет сочинить «Войну и мир». Это продукт штучный и уникальный, тесно связанный с сознанием своего автора, с его фобиями и перверсиями, и потому никакого отношения не имеющий ни к коллективной работе, ни к командному творчеству. В современной литературной жизни представление об этой уникальности за редким исключением отсутствует, хотя это единственное, что действительно стоило бы позаимствовать из прошлой литературы.
Здесь мне, очевидно, следовало бы присоединиться к тому большинству тружеников народного пера, которые придерживаются теории заговора и считают сложившуюся ситуацию результатом сознательного злодеяния критиков, редакторов и издателей. Но я не стану этого делать – и могу даже со всей степенью ответственности заверить широкие читательские массы, что работают в толстых журналах в основном необыкновенно милые и иногда даже по-настоящему талантливые люди, которые вовсе не хотят причинить вред современной русской литературе. И даже наоборот – поставь любого из них перед выбором «русской литературе ли провалиться или мне чаю не пить», каждый безусловно предпочтет не чай, а именно русскую литературу. Проблема тут, на мой взгляд, не в людях, а в унаследованной из советских времен достаточно жесткой системе отбора и писателей, готовых «работать в команде», и «правильных» литературных произведений. Условного Льва Толстого, разумеется, ни в какую команду не засунешь и никакого «правильного» произведения от него не дождешься. Причем, что самое интересное, актуальные для советской литературы критерии «правильности» утрачены, а сама система отбора – осталась. Что и приводит к удивительнейшим казусам вроде предъявления романа «Цветочный крест» в качестве наивысшего достижения современной прозы.
Еще более любопытная ситуация складывается в области коммерческого книгоиздания, в которой понятие об уникальности авторского усилия, хоть как-то еще сохраняющееся в «серьезной литературе», вообще полностью отсутствует. Знакомые рассказывали, как на одном совещании на них кричал директор одного издательства – мол, зачем вы мне подсовываете каких-то лузеров, я не собираюсь их раскручивать – после того, как они предложили издать книгу одного интересного и даже достаточно известного в литературных кругах писателя. Как видим, советский принцип сохраняется и здесь – только написать книгу, по убеждению издателей, может уже не всякая кухарка, а любой медийный персонаж, желательно помоложе и покрасивее. Идеальный автор для любого такого издательства – это молодая красивая тележурналистка или колумнистка из гламурного журнала. Самые умные из издателей, разумеется, могли бы пойти несколько дальше – оставить гламурную персону лицом проекта и нанять целую бригаду старых бородатых алкоголиков, которые станут писать вместо нее литературные тексты. В конце концов, разве не используется совершенно открыто бригадный подряд при создании больших серий типа «Этногенеза» или «Вселенная Метро 2033»? Но все это, конечно, относится скорее к области масс-медиа и к сфере развлечений, а не собственно к литературе. И объединяет обе эти совершенно разные части современной культуры лишь отрицание или крайняя недооценка индивидуального авторского усилия. Эту проблему я отношу исключительно к тяжелому наследию советской эпохи. Эпоха эта окончилась уж двадцать лет назад, а писатели – причем как серьезные, так и гламурные – все продолжают дружно маршировать в светлое будущее. Давно уже пора переоценить самую суть нашего подхода к современной литературе. По крайней мере, пока это не будет сделано, у нашей словесности нет никакого шанса снова получить всемирное значение.