Библиографическая колонка № 2
Первая колонка была посвящена весьма заметным, на мой взгляд, поэтическим явлениям. А на этот раз я решила обратиться к прозе, и не только потому, что к ней клонят суровые года, но и потому, что нельзя же все время восхищаться, нужно иногда и покритиковать. Да, дорогой читатель, эта колонка будет именно критической, несмотря на то, что книги для нее были тоже взяты с моей книжной полки и что представленных в ней писателей я считаю принадлежащими к весьма немногочисленному числу действительно достойных современных прозаиков. Под этим несколько загадочным выражением, хочу пояснить во избежание, понимаются те авторы, которых можно читать, не испытывая желания взять красную ручку и немедленно все переправить, то есть те, чей текст является в первую очередь произведением искусства и только во вторую – носителем какой-то информации. В отличие от многих современных интеллектуалов (нас-то в этот ряд с нашей головой 54-го размера не пускают, хе-хе), никакого отвращения к нарративной прозе я не испытываю, но зато испытываю стойкое и непреодолимое отвращение к плохо написанному тексту. И мне совершенно без разницы, выглядит этот текст как авангардный или как традиционный. Впрочем, вся эта лирика никак не относится к нашему сегодняшнему случаю, потому что речь пойдет о писателях очень хороших и мною без преувеличения весьма ценимых. Но надо же ведь иногда покритиковать и то, что любишь, как же без этого-то?! Тем более что критика эта будет касаться скорее структурных моментов, а именно – соотношения формы и содержания, а не общей стилистики этих авторов.
Анатолий Гаврилов. Вопль впередсмотрящего: Рассказы, повесть. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. – 304 с. – 1500 экз.
Первая книга в серии «Уроки русского» вышла у Анатолия Гаврилова в 2010 году. «Берлинская флейта» фактически представляла собой переиздание уже известных произведений писателя. Но вот буквально через год выходит еще одна книга. Понятное дело, что издать новую прозу Анатолия Гаврилова – это круто, и можно также предположить, что издатель поставил перед собой цель получить текст поскорее. По крайней мере, какие-то следы издательской спешки и вот это стремление во что бы то ни стало выпустить «нового Гаврилова» в книге, на мой взгляд, все-таки обнаруживаются. Связано это в первую очередь с графическим представлением текста, который неоправданно, как мне показалось, растянут, как будто издатель задался целью увеличить объем книги путем включения в нее пустого пространства. В некоторых случаях такое графическое решение вполне оправдано или же не влияет на визуальное восприятие текста, однако здесь одна строчка совершенно отрывается от другой и как бы повисает в воздухе (в цитате ниже полуторное расстояние между строчками, а в книге оно вообще двойное). Например:
Парус служит людям давно.
Яхтинг. Для управления парусной яхтой служат руль, румпель и паруса.
Глюкозиды делятся на озы, среди которых наиважнейшую роль играют гексозы.
Архип Куинджи хочет жениться на дочери купца Леонтия Спиридоновича Кечеджи.
Пасмурно, прохладно. Миша хочет купить лыжи. Коля хорошо играет в шахматы.
Орехов в этом году меньше, чем в прошлом.
Камни, песок, вода.
Предложения бывают простые и сложные.
Ионы состоят из катионов и анионов.
Кроме того, Анатолий Гаврилов ставит в «Вопле впередсмотрящего» интересный стилистический опыт – текст повести в основном состоит из словосочетаний и простых предложений. И эти простые предложения, как видно по приведенной выше цитате, по большей части достаточно короткие. В результате текста на одной странице оказывается очень мало, и это зияние как бы разрывает его на отдельные слабо сочетающиеся друг с другом фрагменты.
Повесть посвящена жизни школьника-подростка, соответственно она включает какие-то учебные материалы, предложения из упражнений и учебников по самым разным предметам. Кроме того, так как герой повести мечтает плавать на яхте, в текст включено достаточно большое количество морских терминов. Собственно говоря, общая структура повести хорошо обнаруживается по процитированному выше фрагменту. За двумя предложениями, посвященными парусному спорту, следует фраза из химии, затем пассаж, относящийся к истории искусства и одновременно к истории города Мариуполя. Следующие три предложения можно интерпретировать и как примеры учебника по русскому языку, и как описание каких-то фрагментов окружающей героя реальности. Предпоследнее предложение прямо относится к урокам русского, а последнее – снова отсылает нас к учебнику химии. Как видим, это абсолютно разные фрагменты, которым, на мой взгляд, не хватает каких-то дополнительных скрепляющих элементов, возможно, даже просто фонетических. В результате повесть просто разваливается на отдельные предложения. Впрочем, всего лишь более плотное расположение текста на странице сразу изменило бы это впечатление. Кстати, этот же прием, не слишком удачный в повести, отлично работает в небольших рассказах, где прерывистый контрапункт создает своеобразное лирическое настроение. Но в рассказах повествование уже ведется от лица имплицитного автора, который фактически и становится той точкой объединеня, которой так не хватает «Воплю впередсмотрящего». То есть дело здесь не в самом приеме как таковом, а в его малой пригодности для больших текстовых фрагментов. И при будущих переизданиях хорошо бы в первую очередь поработать именно с графикой повести.
Дмитрий Данилов. Описание города: роман. – М.: Астрель, 2012. – 256 с. – 2000 экз.
Первый роман Дмитрия Данилова «Горизонтальное положение» вызвал бурную полемику, чего со вторым пока почему-то не случилось. На мой взгляд, в «Горизонтальном положении» форма идеально совпала с содержанием, и роман получился вполне гармонически выстроенным, а в «Описании города» случился конфликт между изначальной авторской установкой и выбранными средствами изображения. Собственно говоря, конфликт этот проявляется в самом начале книги, когда писатель ставит перед собой задачу: «Чтобы город стал как родной. Чтобы пропитаться городом. Чтобы город вошел в печенки». При этом всему роману предпослан эпиграф из стихотворения Данилы Давыдова: «я знаю есть / город // он совсем никакой». И вот это определение «никакой» последовательно воплощается на всем протяжении книги, потому что Дмитрий Данилов сознательно убирает из повествования все топонимы и наименования различных городских объектов. Например: «Лес, мост, названный в честь одной из дат, примерно как двадцатидевятиапрельский, только другая дата, опять небольшой лес, въезд в Такой-то район, гипермаркет, название которого обозначает геометрическую фигуру, уютные улицы и дома Такого-то района, который был когда-то отдельным городом, а потом стал Таким-то районом описываемого города».
В результате получается, что городские пейзажи даны в странно редуцированном виде, нельзя сказать, что они «никакие», но в то же время нельзя и сказать, что они «какие-то». Городская обстановка словно бы мерцает между бытием и небытием. Писатель как будто изобретает некий абстрактный город, абсолютно оторванный от прошлого и будущего, «никакой». Но как можно полюбить такое не вполне существующее место? Как можно сделать его родным? Ведь любовь – это избрание, выделение, если хотите, наделение чего-то особыми индивидуальными качествами, иногда даже – отдельным именем. У Данилова же процесс идет в обратную сторону – это наоборот стирание, деиндивидуализация, лишение всего особенного и выделяющегося. Получается структурный конфликт между формой и основной задачей повествования, поставленной перед собой писателем. Задача эта невольно оказывается какой-то механической, необязательной, чисто условной. И хотя, к примеру, из личного разговора с Дмитрием Даниловым мне известно, что поездки в этот город на самом деле были писателю на редкость приятны, но процесс привыкания, «вхождения в печенки» или, как сказал бы Лев Николаевич, полюбления в романе не показан, а просто назван. Ведь показ требовал бы уже иных художественных средств, например, определенной степени психологизма, то есть фактически выхода за рамки выбранной поэтики. Стремление к обезличенному письму противоречит задаче сделать описываемый объект родным, а отсутствие имени только подчеркивает нелюбовь. Все и так плохое, жалкое, все гниет и разваливается, да еще последнее – имя – тоже отобрано.
И тут есть еще один очень важный момент, которого автор совсем не имел в виду, но который, тем не менее, все равно прочитывается. Отсутствие у города имени, описание его как «никакого» невольно оказывается еще и фактом презрения столичного жителя к русской провинции. Действительно получается, что в России есть только один город – и это город Москва. Все остальные города – «никакие», их даже по имени называть не надо. Конечно, я это утрирую, потому что хорошо знаю, что ничего подобного писатель не имел в виду и даже никогда и подумать не мог, но в этом изъятии у города имени, истории, каких-то конкретных названий все равно есть момент унижения и пренебрежения. Признаюсь честно, если бы кто-то написал так про мой родной город, мне было бы больно и неприятно. Хотя впечатление это, повторюсь, складывается именно из-за несоответствия поставленной задачи и выбранных средств описания, а не потому, что писатель на самом деле презирает русскую провинцию. Если исключить из романа эти несколько фраз с авторской установкой, то книга будет гениальной попыткой обезличенного описания места, такого вот дистантного наблюдения за собственными реакциями. Но любовь не бывает без имени, без имени бывают только нелюбовь и презрение. И на мой взгляд, этот конфликт формы и содержания как раз и отражается на меньшей популярности «Описания города». Роман пробуксовывает, не попадает в важные точки современной жизни, как это произошло с «Горизонтальным положением», одной из самых значимых книг второй половины 2000-х годов. Так что настоятельно рекомендую при будущих переизданиях эти несколько фраз с постановкой задачи просто-напросто исключить. И текст тогда, на мой взгляд, сразу же станет выглядеть совершенно по-другому.
Сергей Соколовский. Гипноглиф. – М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2012. – 152 с. – 300 экз.
Долгожданная книга Сергея Соколовского одним фактом своего выхода вызвала необыкновенный энтузиазм в узких кругах ценителей современной литературы. Эту ситуацию очень удачно описал Дмитрий Данилов в романе «Горизонтальное положение»: «Литературный вечер, свои произведения читает Сергей. Это бывает редко. Последний раз это было, наверное, лет восемь назад или около того. / Много народу пришло. Это потому, что Сергей очень редко читает свои произведения, и они, произведения Сергея, весьма хороши». И в этой своей оценке творчества Сергея Соколовского Дмитрий Данилов совершенно прав. Так что выход книги «Гипноглиф» является для поклонников прозы Соколовского действительно событием значимым и, как уже было упомянуто выше, вполне долгожданным. И омрачить эту радость может разве что относительно небольшой размер этой книги, потому что Соколовского хочется читать много и долго.
Книга состоит из двух больших циклов «Снегознобов и Казубов. (Portable mix)» и «Гипноглиф». Первый цикл, как отмечает в своей рецензии Олег Дарк (см. «Новый мир» № 4 2013), представляет собой переработку ранней прозы, причем редактирование шло по пути стяжения, сжатия и изъятия. Рассуждая о втором цикле «Гипноглиф», Дарк отмечает очень интересный момент – существование в этой прозе смысла как бы параллельно самому тексту. То есть смысл из этих маленьких историй не вычитывается, а возникает будто бы рядом с ними. Дарк называет такую прозу «редким случаем литературного абстракционизма». Давайте для примера рассмотрим зарисовку «Как я оказался из Калязина»:
Кимры – город мне более знакомый. Туда можно было быстро доехать на электричке до Дубны, а после пересечь реку. Приплыл, выслушал всё, что хотел, и уплыл.
– Достаточно сказать, что, во-первых, не до Дубны, а до Савёлово, а во-вторых, плавает не всё. Не всё.
Родом я, если что, из Углича.
Как видим, эта короткая проза у Сергея Соколовского отлично выстроена: здесь есть тезис, антитезис – даже специально маркированный тире. Но вместо синтеза читатель получает фразу, которая почти никак не вяжется с двумя предыдущими фрагментами (зато прямо перекликается с заглавием). Связь здесь можно усмотреть разве что чисто географическую. Именно это и дает несколько абсурдное впечатление. Впрочем, совершенно согласна с Олегом Дарком – не стоит причислять эту прозу именно к литературе абсурда. Потому что, как мне кажется, писатель ставит перед собой иные задачи и пользуется другими средствами поэтики. Но и абстракционизм тоже, на мой взгляд, не слишком удачное определение. И потому предлагаю назвать это направление конструктивизмом, что больше подходит и по общему стилю, и по применяемому автором методу. Ведь эти произведения мастерски, не побоюсь этого слова, Сергеем Соколовским сконструированы. И этот принцип – заставка-тезис, фабула-антитезис и обманывающий ожидания читателя финал – повторяется практически в каждом фрагменте из цикла «Гипноглиф».
В самом начале этой колонки мною было выражено намерение критиковать произведения любимых прозаиков. Но в случае этой книжки я столкнулась с существенными трудностями. Книга настолько хороша, что здесь просто нет предмета для критики! Но чтобы не переписывать вводный абзац, попробуем все-таки сказать несколько по-другому: на мой взгляд, единственный недостаток этой книги в том, что у нее нет недостатков. Она слишком хорошо сделана, каждое слово в ней выверено, над каждым предложением – и это прямо чувствуется – автор работал неделями. Тут не к чему придраться, и в этом-то вся проблема. Эта книга слишком хороша, чтобы быть гениальной, ведь гениальность – это всегда неправильность, всегда какое-то смещение, сбой в гладкой, четко выстроенной картинке. И вот именно такого сбоя, хотя Соколовский – мастер на подобные штуки, в «Гипноглифе» почему-то не обнаруживается...