Один из самых главных вопросов, волнующих литературное и не только литературное (что сейчас на самом деле случается достаточно редко) сообщество, это вопрос об определении уровня художественного произведения, о различении талантливого стихотворения и бездарного и, соответственно, об исторических перспективах того или иного современного поэтического шедевра. Лично для меня ответ на этот вопрос крайне прост: исторические перспективы мы оставляем музе Клио, ибо не стоит отбивать хлеб у барышни столь заслуженной и к тому же такого преклонного возраста, а качество литературного произведения определяем исключительно при помощи собственного вкуса, который формируется в первую очередь обширным чтением и во вторую – гуманитарным образованием. Однако в современном мире категории «личности» и тем более «личного вкуса» совершенно не в почете. Некоторые вообще утверждают, что никакой личности нет и быть не может и что это понятие давно уже устарело. Это, впрочем, крайняя точка зрения, но и в целом вся наша современная культура с большим подозрением относится к индивидуальным запросам конкретного человека. Самая маленькая область социального измерения – это так называемые «меньшинства» и субкультурные объединения. Человек не должен существовать отдельно, он просто обязан к кому-то присоединиться. Вовсе не нужно личное отдельное, когда уже есть утвержденное и готовое общее – пожалуйста, пользуйся. Советская эпоха давно окончилась, но мы по-прежнему шагаем строем и мыслим большими масштабами. После небольшого отступления, случившегося в 90-е, государство по-прежнему продолжает заглядывать в карман, в желудок, в половые органы и в мозг к гражданам (разумеется, к тем, у кого он имеется). Запрещение ряда книг, обвинения в экстремизме, настойчивая пропаганда православия, антиалкогольная кампания и так далее – все это призвано снять ответственность с самого человека, лишить его права на выбор, снова сделать простым винтиком в кое-как со скрипом работающей государственной машине, радостным строителем счастливого капиталистического будущего… Впрочем, я отвлеклась, лучше вернемся к литературе и к проблеме рецепции, а то ж о политике тут до вечера можно рассуждать.
Структура литературного процесса у нас, по большому счету, до сих пор остается прежней советской и соответственно – полностью отрицающей личное творческое начало. И потому сейчас есть всего два способа определения художественной ценности литературного произведения – традиционный и продвинутый. Традиционный способ определяет художественную ценность степенью сходства/несходства с классическими образцами, с некими канонические текстами, являющимися носителями неписаных законов нормативной поэтики. В этом случае произведение талантливо, если оно похоже на признанные и уже исторически оправданные образцы. Продвинутый способ подразумевает признание и одобрение произведения какой-либо литературной институцией. И в том и в другом случае ответственность возлагается не на автора, и точно так же и в том и в другом случае произведению не дается никакой гарантии исторического бессмертия. Однако если мы обратимся к нашей классике и сравним ее с трудами тех, кто обильно населяет различные литературные энциклопедии того же, к примеру, XIX века, то увидим, что история отбирает произведения сложные, многозначные и, самое главное, крайне информативные. Причем под информативностью я здесь понимаю не только степень содержания какой-то конкретной информации (например, об эпохе), не только многозначность и многоплановость сюжета, но и саму форму произведения. В конце концов, крайне информативным для любознательного читателя может быть даже фонетический рисунок стихотворения. В классический канон входят не случайные литературные произведения, а те из них, которые содержат квинтэссенцию проблем своей эпохи и, кроме того, затрагивают вневременные общечеловеческие проблемы. Это такой как бы сверхнасыщенный литературный бульонный кубик (из настоящего, конечно, бульона), который можно и нужно многократно «разводить», то есть интерпретировать и перекодировать в соответствии с условиями новой эпохи. Таким «бульонным кубиком», безусловно, является никак не стареющее творчество Достоевского, без которого мы никогда не сможем понять то, что произошло с Россией в ХХ веке и что произойдет с ней в веке XXI.
Литературное произведение такого типа является вещью-в-себе, так что любая интерпретация не только в нем что-то объясняет, но и добавляет еще один смысловой пласт к самому произведению. Например, критик Добролюбов определенным образом истолковал роман Тургенева «Накануне», и эта интерпретация, безусловно, является отчасти справедливой, и она так или иначе изначально заложена в само это произведение, но все-таки смысл романа к ней далеко не сводится. Статья эта кое-что добавляет к нашему пониманию романа «Накануне», но можно ли сказать, что без этой статьи романа не существует и что он сам по себе не может быть интересен читателю? Разумеется, нет. Роман «Накануне» – это вещь-в-себе, и он сохранил бы свое историко-литературное значение, даже если бы о нем не было написано ни одной критической статьи. Теперь, конечно же, следовало бы для примера взять какое-нибудь современное стихотворение и показать, что оно работает совершенно по-другому, но я не стану этого делать – просто потому, что не хочу ввязываться в бесконечную бессмысленную полемику, которая в конечном итоге все равно сведется к словам «сам дурак». И потому достопочтенному читателю придется проделать этот опыт самому – отыскать себе какое-нибудь современное стихотворение и самостоятельно убедиться в том, что оно существует исключительно как вещь-для-других. Во-первых, современное стихотворение нельзя вырывать из исторического и литературного контекста, без которого его просто невозможно правильно прочесть. Соответственно, такое стихотворение не может быть перекодировано из другой теоретико-литературной позиции или даже просто прочитано с другой точки зрения. Во-вторых, положение читателя здесь жестко закреплено, и от него требуется заранее определенный набор усилий по восприятию и интерпретации данного произведения, что означает полное отсутствие свободы или хотя бы какой-то многовариантности прочтения. В-третьих, современное стихотворение не может существовать без читателя профессионального, то есть критика, который обязательно должен обозначить контекст и показать, как именно нужно читать это стихотворение, фактически обойтись с поэтическим текстом как с сырым материалом, требующим дополнительной интеллектуальной обработки.
Такой подход к художественному тексту был характерен для критиков позитивистского толка, например, для того же Добролюбова, использовавшего роман «Накануне» для пропаганды прогрессивных социальных идей. Более того, эта модель отношения критики и художественного произведения развивалась и в конечном итоге восторжествовала в советской литературе. Но если в XIX веке подобный метод интерпретации произведения был всего лишь одним из возможных, то теперь он сделался единственно возможным, что и определило рецептивный характер современной русской поэзии. Эта особенность литпроцесса делает его главной фигурой вовсе не поэта, а критика или даже издателя поэтической серии. Пока поэтический текст не прочитан и не отрефлектирован профессиональным критиком, для широкой публики он не существует. Безусловно, любое литературное произведение не может обойтись без читателя, даже если таким читателем является один лишь автор. Однако такая жесткая связка между ними характерна исключительно для нашего времени. Поэты, по сути дела, отданы на произвол критиков, они зависят от доброй воли читателей, которые должны сначала захотеть вступить в заранее условленную игру. Поэт в таких условиях – вовсе не «ты царь, живи один», а всего лишь скромный поэтический работник, чьи усилия в полной мере зависят от отношения других членов команды.