Библиографическая колонка № 1
Ни к чему в жизни не отношусь я с большей серьезностью, чем к своей библиотеке и соответственно к вопросу ее пополнения. Главная проблема здесь – это, конечно, отбор литературы конца ХХ и начала XXI века. Понятно, что книги Яна Сатуновского и Всеволода Некрасова тут не просто нужны, но станут украшением книжного собрания. Так что со второй половиной ХХ века все более или менее ясно. А вот какие из современных книг ставить на книжную полку? Как их отбирать, чтобы потом не пришлось проводить постоянных пересмотров состава библиотеки? Впрочем, есть у меня один знакомый, от проблемы выбора принципиально отказавшийся и включающий в свою библиотеку абсолютно все, что попадает ему в руки. Увы, современные квартиры для подобного размаха совершенно не предназначены, так что не далек уже тот момент, когда все это великолепное собрание, проломив перекрытия, свалится на голову соседям снизу – то-то они обрадуются. Есть и другой подход – просто не включать в библиотеку книг современных авторов. Оба эти радикальных решения мне как-то не очень нравятся. И пока что я выхожу из этого сложного положения так: делю все новоприобретенные книги на три части. Первые – это те, которые сразу же отправляются на книжную полку. Вторые – те, которые откладываются для более пристального чтения и дальнейшего рассмотрения. Третьи – те, которые сразу уходят в специальную коробку, где у меня хранится всякая словесная чепуха. Не исключено, впрочем, что когда-нибудь я сделаю ревизию этой коробки, и что-то из нее все-таки на книжную полку попадет. Ведь всякое бывает в нашей жизни. Такое длинное предисловие, дорогой читатель, понадобилось мне для того, чтобы пояснить – книги, о которых тут пойдет речь, взяты как раз с моей книжной полки, а не из какого-то там другого места.
Галина, Мария. Письма водяных девочек. – New York: Ailuros Publishing, 2012. – 54 с.
Бывают поэты, похожие в жизни на свои стихи, и бывают поэты, на свои стихи в жизни совершенно не похожие. И Мария Галина, несмотря на все свое увлечение этникой и коллекционированием всяких загадочных штучек, относится скорее ко второму типу. В жизни этот поэт, на мой взгляд, человек скорее рациональный и довольно-таки собранный и организованный, зато в стихах у нее всегда прорывается что-то стихийное, хаотическое и совершенно непредсказуемое. Причем прорывается, судя по всему, где-то даже помимо воли автора. Тут, наверное, следует сделать лирическое отступление и прямо сознаться, что в отличие от постмодернистов, я признаю не только существование автора, но и наличие у этого самого автора чего-то вроде авторской воли и даже иногда – изначальной авторской установки. Понимаю, что это смешно и несовременно, но ничего поделать с собой не могу, так что настоятельно рекомендую правоверным постмодернистам дальше этот текст не читать. Ну так вот, в стихах Марии Галиной постоянно воплощается то, что в жизни у нее, насколько мне известно, совсем не присутствует – неуправляемое стихийное начало. Эта стихия отчасти имеет фольклорный характер, но только отчасти. Фольклорные элементы здесь – это лишь форма воплощения иррационального, которое у Галиной обладает не индивидуальной, а надличностной природой и всячески старается как-то зацепить или ущемить случайно подвернувшуюся личность. В результате получается, что человек в ее стихах всегда ходит по краю бездны. Эта же тенденция, кстати, проявляется и в прозе. На мой взгляд, самую точную параллель к стихам из этой книги можно найти в романе «Малая Глуша». Один из персонажей в эпилоге первой части стоит у окна и смотрит в темноту, где его – он это точно знает – ждет что-то невероятно страшное. И вот это ожидание страшного так или иначе возникает почти во всех стихах Марии Галиной. Вот например:
Ходит он во фраке, в котелке,
С тросточкой в руке,
Но не по земле, а по реке
Где-то между бакеном и плесом.
Там его видали с катерка,
А еще – вблизи – два рыбака
впрочем, с этих что возьмешь, пока
их не протрезвили для допроса...
Очень часто это страшное в стихотворении никак не реализуется – оно так и остается скрытой угрозой, иногда, как в стихотворении «Вот он выходит, страшный, как смертный грех», угроза осуществляется и дело заканчивается полным перерождением персонажа. Но так или иначе практически везде у Галиной есть это напряженное ожидание чего-то ужасного, что непременно должно произойти. Человеческое же существование у нее – это нечто хрупкое и во многом случайное, что никак не может противостоять опасной неуправляемой стихии. Думается, что примерно так мы сейчас воспринимаем наше государство. Вот почему стихи Марии Галиной становятся актуальным выражением и того, что происходит со страной, и тех чувств, которые испытывает обычный человек, ненароком попавший под колеса истории. Государство – это то страшное, что наезжает на тебя и от чего нет никакого спасения, разве что кроме панического бегства. Примерно так мы все себя и чувствуем. Хотя, конечно, сводить творчество Галиной к одному только этому аспекту вовсе не следует. Эти стихи хороши и умелой работой с формой, и многозначностью содержания, и интересной интерпретацией мифологического начала в современном контексте. Однако лимит отведенного объема заканчивается, так что об этом уже как-нибудь в другой раз.
Золотарева, Анна. Зрелище. Книга стихов. – М.: ОГИ, 2013. – 72 с.
Анна Золотарева – это поэт, как раз на свои стихи очень похожий, хотя если б мы захотели восстановить по ним ее биографию, то у нас, конечно, ничего не вышло бы. И в то же время стихи очень подходят и к внутреннему складу ее характера, и даже иногда – к ее внешности. В стихах Анны Золотаревой прослеживаются две стилистические тенденции. В рамках одной поэт использует затрудненный синтаксис, с усилием преодолевает речевые препятствия, говорит почти косноязычно, работает с целыми языковыми глыбами, словно бы находится в самом начале процесса формирования литературного языка. Сразу видно, что Анна Золотарева много, долго и любовно читала Гавриила Державина. Другая же – изощренная модернистски-декадентская, с изысканной рифмовкой и переусложненной смысловой конструкцией – подразумевает не только высочайшую степень владения языком, но еще и какую-то его естественную усталость. И точно так же внешне она является то манерной нервной декаденткой, то монументальной «скифской» бабой, воплощением какого-то праисторического женского начала. Но и в том и в другом случае единым остается одно – это в первую очередь женский взгляд и женское отношение к миру:
Ничего не жди – приберись в дому
постирай бельё приготовь обед
неожиданно возвратись к тому
для чего тебя слишком долго нет
<…>
оглянись смотри – неказист на вид
ибо изнутри красотой палим
твой двойник застыл по стеклу разлит
но плывут легки облака под ним
Женское начало принято считать иррациональным и тем самым угрожающим мужскому рационально расчисленному бытию. Но здесь, как хорошо заметно по стихотворению «Архитектура», все происходит скорее наоборот – мужское начало уподобляется стилю барокко, роскошному, избыточному и очень эмоциональному, а женское – скупому и логическому конструктивизму. И дело, наверное, все-таки не в том, что гендерные роли в нашей стране давно уже поменялись, а в том, что все эти качества для мужского и женского начала на самом деле не являются определяющими. Как там обстоит дело с мужчинами, я не знаю (иногда мне вообще кажется, что никаких мужчин не существует – смайлик), но как раз книга Анны Золотаревой отчетливо демонстрирует, что женское – это прежде всего боль, обязанность и ответственность вынашивания, рождения, воспитания и выхаживания. Причем речь здесь идет не только о рождении ребенка, а вообще об основном конструктивном принципе отношения к миру. Не случайно, наверное, книга завершается стихотворением «На выпуск стрижа», где фактически расставание с подросшим птенцом уподобляется и расставанию с поэтической книгой, которая уходит к людям, и расставанию с повзрослевшим ребенком, отправляющимся в самостоятельную взрослую жизнь. По стихам Анны Золотаревой видно, какой это тяжелый и неблагодарный труд – быть женщиной. Однако при всей проявленности подобного взгляда на мир, стихи эти ни в коем случае нельзя назвать женскими в том смысле, какой обычно вкладывается в это определение. Речь в них идет о сложности и тяжести бытия как такового и особенной сложности и тяжести при попытке внесения в этот хаос какого-то рационального упорядочивающего начала, именно в этом как раз и заключается здесь «женское». Мне вообще Анна Золотарева как поэт напоминает Николая Заболоцкого, больше, конечно, раннего, но в каких-то вещах – также и позднего. Наверное, следует еще упомянуть, что это первая «официальная», но далеко уже не дебютная книга, представляющая нам вполне сложившегося и очень интересного поэта.
Чемоданов, Андрей. Я буду всё отрицать. – М.: Воймега; Творческое объединение «Алконостъ», 2011. – 112 с.
Андрей Чемоданов не просто похож на свои стихи, иногда вообще складывается впечатление, что этот поэт перекладывает стихами свою биографию. Впечатление это скорее всего ложное, и такая почти документальная достоверность у Чемоданова – это все-таки художественный прием, а не прямое повествование о событиях его повседневной жизни. Впрочем, со всеми нами каждый день случается множество происшествий, и уже сам отбор материала представляет собой попытку определенного преобразования реальности. Конечно, кому-то из наиболее дотошных и наивных читателей непременно захочется узнать, работал ли автор курьером, принимали ли его за маньяка детишки со двора и на самом ли деле происходило тайное семейное соревнование по перепрятыванию порнографических картинок. Но для читателей профессиональных это все совершенно не важно, а важен тот художественный образ, который у поэта получается в результате. А образ этот, как ни странно, в основных своих чертах оказывается вполне себе романтическим. Кстати, хочу отметить еще одну интересную вещь – в стихах Андрея Чемоданова присутствует достаточно очевидный лирический герой (тот самый, которого давно уже запретили серьезные литературоведы), причем у этого лирического героя хорошо и психологически достоверно прописаны черты характера. Может быть, еще и поэтому у читателя невольно появляется искушение отождествить героя стихов и самого автора. Так вот, этот герой одинок, не понят, близок к социальным низам и одновременно от них страшно далек, он обладает нежной чувствительной душой, которую прячет за нарочитой грубостью, и самое главное – он все время ищет и не может найти подлинного контакта с окружающей его реальностью:
земля москвы
твёрже асфальта москвы
это я понял
сломав штыковую
лопату
не без риска
украденную у РЭУ
а вот уже и мент
с любопытством смотрит
как же я объясню
что просто хотел
хоть разочек
попробовать попытаться
хоть чуть-чуть
понарошку
вырыть себе могилу
Герой стихов Андрея Чемоданова все время оказывается неуместным, ненужным, лишним, однако при этом каким-то парадоксальным образом – наоборот уместным, нужным и самым главным. Несовпадение с жизнью приводит к крайне интенсивному и эмоционально насыщенному ее проживанию. А сами эти попытки найти какой-то общий язык с различными формами и проявлениями бытия могут быть важными практически для любого читателя, пытающегося определить свое место в современной российской действительности. Жизнь многовариантна, а неучастие в ней, по крайней мере, неучастие в общепринятых формах социального общения, вовсе не значит проигрыша, а иногда даже и совсем наоборот.
И напоследок хочу отметить, что все эти три книги вполне доступны не только продвинутым любителям поэзии, но и широкому читателю. Каждый из поэтов по-своему представляет опыт проживания реальности, но что самое важное – это опыт не каких-то деятелей 19-го или даже 20-го века, а наших современников, людей, которые ходят по самым обычным московским улицам и дышат тем же самым практически отсутствующим московским воздухом.