Духлампы

Иммануил Георгиевич Кантиков за рюмкой шмурдяка признавался своим собутыльникам, что любил заражать простых людей прекрасным. Он проповедовал среди друзей и случайных прохожих литературное творчество. Как говорится, соблазнял работный и служилый люд на писательский искус.

Так, наверное, светлячки думают, что летят на свет волшебного фонаря, почитая любое знание за магическое тепло. Но в страшной реальности все не так: яркие лучи лишь безжалостно опалят крылья и прожгут насквозь механической простотой.

В зеленом пригороде зловонного мегаполиса Кантиков держал небольшое хозяйство: родительский домик и трех свиней - Веру, Надю и Любу (не бог весть что), да и тех все не решался зарезать. Уж очень к ним привязался. Вообще, Иммануил Георгиевич обладал удивительной способностью располагать к себе всякое живое существо, будь то соседи или какая другая скотинка, обреченная им же самим на заклание.

А долгими вечерами, почухивая Любу за щетинистым ухом, писал потрясающие небылицы. И обязательно с социальной живинкой и благоугодной актуальщиной.

Утро начиналось, как обычно. Вот он спешит, пробираясь между рядков на рыночной площади. На булыжной мостовой лежат свежие тушки нутрий, сомов и мирских котиков... Все мясники ему кланяются.

- Здоровеньки булы, Иммануил Георгич. Как поживаете? Не читнули ли моих рукописев?

Заходит в бакалею. А поди ж ты, и там его знают и его небритую физиономию ведают.

- Доброго дня, Георгич! Я вам по почте полтонны своих стишат высылал. Когда же опубликуете, как моего соседа Абарджона Бердымихайловича?

- Скоро, скоро, дружок, потерпи еще годик другой...

Кантиков читал рукописи в полной тишине. Правил красным, толстым фломастером и не уставал восторгаться.

- Ай, да чудо! Вот, где колыбель бытия. Мы думаем - в академиях наук и университетах. А она здесь, по соседству... В пивном погребке или табачной лавке. Не в пушкиных и некрасовых русский язык. Он - в шоферских покрышках и чемоданчиках сантехников.

- ...И в портхвелях председателей гаражных кооперативов, - добавил хриплым баском в раскрытую форточку красноносый прохожий. На его потной груди змеилась георгиевская лента, а в потертом портфеле что-то нетерпеливо булькало и звенело.

Иммануил Георгиевич думал, что размышлял про себя. Но, оказывается, говорил вслух так, что даже прохожие начинали интересоваться его смелыми идеями. Но сейчас не тот случай: к нему заглянул давний и, кстати сказать, полезный знакомый. По делу, конечно. С трехтомником своих литературных работ. Как тут не порадеть?

В состоянии творческого упоения Кантиков срывался на крик: "Литература - не радость и наслаждение, а скитания и боль". Многие в этот момент оглядывались в ужасе, будто в грозовой туче услыхали самого Саваофа. А мог запросто подойти в парке к подросткам и представиться:

- Разрешите поговорить с вами о литературе. Примите сей крест и несите его на благо простым людям. Ибо только издатым словом спасется маленький человек. Только творчество в письме и печати утолит жажду трепетной жизни. Вкусите запретный плод мучительного рождения разноязыких мыслей. Впитайте робкую идею, посылаемую музами и прочими существами добротворного небоздания...

И что удивительно, многие покорялись Кантикову, не смотря на темный и шершавый язык его подвижничества и душу, заросшую обезьяньей шерстью.

Он, как Гамельнский крысолов манил за собой кухарок и юристов, лифтеров, полицейских и даже чиновников... Разношерстая и многоукладная толпа его последователей и почитателей никогда не позволяла Иммануилу Георгиевичу бедствовать. Как разверзшаяся случайно Библия любым стихом открывает тайный смысл будущего, так и любая встреча с новообращенным поэтом или прозаиком сулила Кантикову свою судьбу. Мясник приносил ему баранью вырезку, прачка за так обстирывала, а инспектор ГИБДД всегда вызволял из вытрезвителя... Словом, каждый грезящий славой Шекспира или Толстого всегда оказывался под рукой. Без этой сетевой ячейки нашего героя давно бы пустили по миру кредиторы, а бывшие жены сжили бы со свету.

* * *

Кантиков зажмурился и широко отворил глаза. Над ним полуденным солнцем нависло лицо начальника тюрьмы.

- Гражданин Кантиков, вы же прекрасно знали, что в нашей стране пропаганда литературы и вовлечение в творческий процесс жителей без специального образования запрещено и жестко карается.

- Нет, - еле выдавил из себя, будто сквозь кошмарный сон Кантиков.

- Это не важно... Не переживайте. После расстрижения обезьяньей шерсти с вашей души ее пересадят другому существу. Мы постараемся подобрать достойную кандидатуру и не будем возражать, если вы назовете приемника-распределителя...

- Преемника-распределителя, - поправил Кантиков.

- Это не важно.

- Не важно, не важно, - судорожно закивал головой приговоренный. - Да-да, конечно.

- У меня будет к вам последняя просьба, личного и сугубо конфиденциального характера, - наклонился к самому уху писателя директор тюрьмы. - Перед тем, как вас подвергнут категорической императивации, процессы которой станут необратимы... Может, посмотрите мою рукопись? Она небольшая, всего несколько тысяч страниц.