24 января 2024
В эфире программа ""Seeing Like" (Выпуск 28).
Бродский наконец-то объяснил, почему Кундера несправедлив к Достоевскому. Осталось понять, насколько справедлив Бродский.
Мы знаем, что у Бродского есть правила, по которым он оценивает Кундеру, себя и других писателей. Кундера тоже живет по правилам, по каким-то другим. Откуда взялись правила Бродского и откуда правила Кундеры, какие из них лучше, - кажется, тоже важно.
Послушаем Кундеру. В "Невыносимой легкости бытия" есть Сабина и Франц. Как и другие персонажи Кундеры, они занимаются любовью и разговаривают. Когда разговаривают, то оказывается, что многие слова для них значат совсем разное. Скажем, слово "Демонстрации". Франц учился в Париже, для него демонстрации это веселье. Сабина из Чехословакии и ненавидит демонстрации, особенно первомайские. Разный опыт - разные модели поведения.
В теории Пьера Бурдье, нам уже почти знакомой, для таких случаев есть слова "габитус" и "гистерезис". "Габитус", если не усложнять, означает, что привычки, правила, типовые решения, которые мы приобрели в определенной среде, впитываются в нас, становятся как бы нашей природой. "Гистерезис" - что в новой среде, если в ней оказаться, мы находим подсказку (хорошую или плохую) в усвоенных "еще там" правилах выбора. Если нас спросят об этих правилах, мы, наверно, даже не сможем их сформулировать, но они уже внутри нас и рулят нами.
Как пример, я попадаю в Англию и без размышлений, как что-то очевидное, понимаю, что болеть буду за "Юнайтед", а не "Сити"; и что говорить хочу с северным акцентом вместо BBC English. "Ну а как иначе, ты что?" - решает мой габитус из прошлых жизней. В более проблемных ситуациях (допустим, начинается война кого-то с кем-то) происходит примерно так же. Множество людей сразу определяется, что они конечно же на этой стороне; и не сомневаются, что "все порядочные люди" сделают так же. Или, наоборот, зависают в колебаниях, если их габитус столкнулся с задачей, к которой не был приспособлен.
В споре Бродского с Кундерой тоже свой "Словарь непонятных слов" ("Европа", "культура", "Солженицын" и так дальше) и стоящий за ним прошлый опыт. Вот, например, зацепивший Кундеру рассказ Казимежа Брандыса о встрече с Ахматовой:
"Поляк жаловался — запретили все его книги. Анна Андреевна перебила его: «А в тюрьму вас сажали?» — «Нет». — «Но из Союза писателей вас, по крайней мере, исключили?» — «Нет». — «Так на что же, собственно говоря, вы жалуетесь?». Ахматова была искренне поражена".
Брандыс и Кундера в этом месте начинают рассуждать о загадочной русской судьбе. Мы не писатели и выберем что-то более конкретное. Круг Ахматовой, где начался взлет Бродского-поэта. Какие там были правила в годы "нашего рыжего" - хорошая задача для историков, пусть расскажут. Сразу бросается в глаза, что принципы уже немолодого Бродского как будто созданы для творчества в рискованной среде. Правила, кажется, даже не начала 1960-х, а из более жестких времен.
Снова беседа Бродского с Михником (1994 год, ровно тридцать лет после суда и ссылки):
"Мои отношения со злом очень просты: когда я с ним встречаюсь, я знаю, что должен делать. Когда же со злом встречается нация, я не позволяю себе лезть на трибуну и верещать. (...) Дело писателя — создавать художественную литературу для развлечения общественности. Писатель может вторгаться в государственную политику только до той степени, до которой политика государства вторгается в сферу его профессиональной деятельности. Если государство начинает тебе диктовать, что ты должен писать, — можешь на него огрызнуться".
Со стороны кажется, что это правила минимизации рисков. Объективно говоря, так и есть. Бродский, как мы уже знаем, понимает их, наоборот, в логике "пожертвовать собой", готовности отдать жизнь за идеалы. Точнее сказать, за идеалы, которые предполагают именно такие правила. Для Бродского они кажутся совсем не вынужденными, а настоящими единственно возможными. В комфортной Америке он продолжает им следовать. В споре с Кундерой - их же заявляет их как правила для всех.
"Культура спасает в темную ночь" - этот финальный аккорд из эссе о Кудере вряд ли был придуман Бродским только что, слишком похоже на его собственный опыт в СССР. Идея культуры как особой реальности, более значимой, чем что-либо во внешнем мире, - тоже оттуда. Она хорошо объясняет ту же знаменитую реплику: "Евтушенко выступил против колхозов. - Если он против, я за". Логичное решение для мира, в котором поэзия - дело жизни, выступать с трибуны (как Евтушенко и Солженицын) - "пошлость", а колхозы вообще ничего не значат.
Правила, сформированные жесткой внешней средой и при этом понимаемые как свободный этический выбор, единственно правильные для человека культуры, - такое сочетание может показаться парадоксальным. Для социологов школы Бурдье оно, наоборот, ожидаемое. Предложенная Бурдье теория вкуса (любого, начиная с еды) так и предполагает: мы выбираем то, что должны выбрать в наших объективных условиях, и тут же "превращаем нужду в добродетель". Говорим себе и миру, что это "вкусное", "здоровое", "практичное", "красивое", "для настоящих мужиков", лучший выбор, отвечающий нашим ценностям.
Коротко говоря, получается, что Бродский судит Кундеру по правилам выживания в сталинском СССР, усвоенным как вечные и универсальные. Справедливо ли - возможно, но послушаем другую сторону.
С правилами Кундеры проще, он сам объясняет, где они сложились. Удивление Ахматовой ("На что же вы жалуетесь?") немало говорит об условиях, в которых сформировался Бродский. Среду, из которой вышел Кундера, характеризует его шок от Франции: "В Париже даже в самом культурном обществе на званых обедах обсуждают телевизионные программы, а не литературные обзоры". Перевернем и получим то, к чему Кундера привык: "В Праге даже не в самом культурном обществе обсуждают литературные обзоры, а не телепрограммы", писателей знают, к ним прислушиваются, закрытие журналов воспринимают как трагедию. В таких условиях начать думать, что ты выразитель народной сущности, - ожидаемый результат; видеть во французских реалиях трагический упадок Европы, - тоже понятно почему.
Почему Бродский не сдержался и заспорил с Кундерой, мы разобрали как смогли. Почему Кундера не стал отвечать - пусть останется непонятным. Может быть, вспомнил Сабину из "Невыносимой легкости". Французские друзья не понимают, почему на демонстрации в поддержку Чехословакии она стоит молча и не скандирует как все: "Ты не хочешь бороться против оккупации?". Ее тянет рассказать, что для нее демонстрации - воплощение зла. "Но она знала, что не сумела бы это им объяснить. Смешавшись, она перевела разговор на другую тему".