27 декабря 2024
В эфире программа "Seeing Like" (Выпуск 17)
Продолжаем распутывать спор Бродского с Кундерой. В прошлый раз мы выяснили, что их обмен репликами представляет собой своего рода игру с какими-то важными ставками. Какими именно, мы еще не знаем. Мы можем ее сравнить с рыцарскими турнирами старых времен. Такой же клубок страстей и куртуазных жестов.
Ритуальные жесты мы видели. Кундера не посягает на эстетическую силу Достоевского, подает знаки любви и почтения к Чехову и Толстому. Вклад Кундеры, "замечательного писателя", Бродский признает чуть ли не раскланиваясь: "всякий, кто еще в состоянии читать и писать, должен быть признателен Милану Кундере".
(Иронии здесь не видно. Фальши, скорее всего, тоже. Похвала Бродского включает столько уточнений, что кажется отмеренной на аптекарских весах: выдать Кундере признания столько, сколько заслуживает, и ни граммом больше).
Страстей по большому счету две: отвращение и гнев. Кундера чувствует отвращение к Достоевскому. Бродский задет высказыванием Кундеры, рассержен или разгневан.
Кундера прямо называет свой аффект. Мы хорошо знаем смысл отвращения (отторжения): это желание не иметь ничего общего, отодвинуть или отделить что-то нежелательное.
Исключить Достоевского из литературы Кундера не может, поэтому отделяет его от себя двумя доступными способами: отойти как можно дальше и провести границу. В координатах Кундеры противоположностью Достоевскому стал Дидро, именно к нему появляется "ностальгия". Символическую границу Кундера проводит между западной цивилизацией Дидро и русской цивилизацией Достоевского. Завершает отделение Кундеры от Достоевского и "русской ночи" его переезд во Францию, страну Дидро и Просвещения.
Аффект Бродского сложнее и обнаруживается не сразу. Из текста Бродского понятно, что: (а) для него эссе Кундеры "содержит ряд высказываний, требующих ответа"; (б) он уверен, что "Кундера несправедлив к Достоевскому", и утверждает это прямо в заголовке; (в) он ищет причину "предвзятости" Кундеры. Тон сдержанный, местами уважительный.
И хорошо известна менее сдержанная характеристика: "Кундера — это быдло" в разговоре с Адамом Михником (январь 1995). Михник только начал фразу: "Но ты напечатал знаменитую полемику с Кундерой…" - как Бродский тут же, не дослушав, выдал свою реплику (полный текст в комментарии).
Итак, две характеристики: вежливая "для печати" и резкая в приватной беседе. Смысл обеих в целом совпадает. Кундера "несправедлив" к Достоевскому. Сказал о Достоевском что-то, что Бродский посчитал нарушением кодекса чести.
Что именно "попутал" Кундера, пока непонятно. Ищем по тексту. "Испытывать неприязнь к Достоевскому" и выражать ее публично - само по себе не проступок. Так поступал, к примеру, Набоков. "Диспуты по вопросам вкуса" возможны, хотя, как правило, безрезультатны.
Сравнение с Набоковым дает первую подсказку, в чем могла состоять вина Кундеры. Набоков "не ссылался на превратности истории в поддержку своего мнения" - к его чести, добавляет Бродский. И напротив, мнение Кундеры строится "не столько на его эстетических взглядах, сколько на его ощущении истории".
Похоже на страшную бестактность? Пока, если честно, не очень. Добавляем уже знакомый эпизод с Кундерой и советским офицером. Именно здесь Бродский обозначает момент, где и почему он перестает сочувствовать Кундере.
Когда Кундера ощущает, что "остановка его автомобиля солдатом оккупационных войск есть его личное столкновение с историей", - это все еще "вызывает сочувствие". "Страх и отвращение", переживаемые Кундерой, "вполне понятны". Пропадает сочувствие на следующем шаге, когда Кундера начинает "пускаться в обобщения на тему этого солдата и культуры, за представителя которой он его принимает". Так, объясняет Бродский, делать нельзя.
Вместе, если сложить, получается: Кундера использовал свое переживание на блокпосту ("ощущение истории"), чтобы обосновать свое неприятие Достоевского, и сопоставил Достоевского с "солдатом". Именно в этот момент сочувствие Бродского сменяется желанием проучить "глупое быдло".
Теперь понятно? Кажется, всё еще нет. Стоит ли дальше углубляться, как сказали бы поэты, в потемки чужой души, - да.
Вот простой пример, дающий понять, что можно получить в результате. Внезапный аффект из вселенной "Миргорода", ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем:
"— Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком?
— Начхать я вам на голову, Иван Иванович! Что вы так раскудахтались?
Иван Иванович не мог более владеть собою".
Почувствовать обиду Ивана Ивановича, пережить ее как в первый раз, было бы задачей для системы Станиславского. Мы можем сделать другое: реконструировать основания аффекта.
Подсказок в тексте достаточно. Ивану Ивановичу критически важен его статус (чин, звание, дворянское происхождение) и уважение этого статуса окружающими. Сравнение с гусаком унижает дворянское достоинство: "гусак есть не человек, а птица", существо без чина и звания. Ожидания грубо нарушены и это вызывает гнев. Не нужна чувствительность Ивана Ивановича, чтобы рационально понять мир дворянской чести.
Наша задача похожая. Реконструировать, следуя за Кундерой и Бродским, такой же (но другой) мир чести в среде литераторов.