Поэт Сергей Степанов: книга "Иллюзорные люди"
"Иллюзорные люди" – книга Сергея Степанова о человеческой боли и счастливых заблуждениях, обретении прозрения и трудных поисках истинного "Я". Поэзия Сергея Степанова – это звучный язык метафор, ярких образов и глубокой мысли… Книга "Иллюзорные люди" – поэзия о человеке с горячо бьющемся сердцем.
Самые читаемые книги: поэт Сергей Степанов – лучшие книги, стихи читать онлайн
"Иллюзорные люди" – книга поэта Сергея Степанова.
"Illusory People" by Sergey Stepanov, Russian poet
Категория: Книга. Автор: Сергей Степанов, поэт. Название: Иллюзорные люди / Illusory People by Sergey Stepanov, Russian poet. ISBN 9781370845774, ISBN 9781365638725, ISBN10: 1370845774. Страниц: 125. Жанр: Стихотворения, Стихи, Поэзия. Издатель: Сергей Степанов, все права защищены. Год издания: 2016. Язык: Русский. Страна: США.
Category: Book. Title: Illusory People. Author: Sergey Stepanov. Publisher: Sergey Stepanov. ISBN 9781370845774, ISBN 9781365638725, ISBN10: 1370845774. Printed in the USA: 2016.
Книга Сергея Степанова "Иллюзорные люди", 2016 год (фрагмент):
***
Льют дожди тяжеленные пули, –
жарят густо… Сиди да тужи.
Хоть бы молнии в дом заглянули…
Небо серое, будто жизнь.
Вдалеке тучки скучили просинь.
Не кручинься!.. Стопарик налей,
и – поленом в трескучую осень,
в пламень кленов и тополей.
Книга Сергея Степанова "Иллюзорные люди": вот это – поэзия!.. Стихотворения Сергея Степанова вскрывают глубокие пласты целостной души. Книга Сергея Степанова "Иллюзорные люди" – о трагическом мире сквозь призму оптимизма. Стихи Сергея Степанова – поэзия как обнаженный срез Бытия!
***
Неотвратимая случайность, –
невыносимость Бытия,
несвязность речи и отчаянность,
несносность сна и пытки "Я",
и отреченье от влечений,
и зыбкость гаснущих теней,
и извлечение мгновений
из-под руин погибших дней.
***
Гуляю по рассветным улицам, –
мне путы сна невыносимы.
Дарю улыбки встречным лицам.
И, безъязык в немые зимы,
спешу проститься с ноябрем, –
поэтом был еще я в нем.
Еще я ощущал прозрачность
не мною писаных картин,
всепожирающую алчность
желаний на губах рябин,
надкусанных до алой крови, –
приметный знак любовной боли.
Еще была возможна близость
между закатами и мной,
еще жила во мгле порывистость,
не заметенная зимой.
И за мерцаньем листопада
не мне маячили из ада.
Но белоснежная пустыня
злой волей завладеет мной.
И посреди январской стыни
вновь будут взяты на постой
и мерзлых окон темнота,
и вязкий сон, и немота.
***
Всю ночь виски плескал в бокал.
Где мой берег?.. –
океан лакал бока скал.
Ни сна, ни денег,
ни маломальской любви…
Ничего. Злая скука.
Ястреб смерти занес клюв и
не издает ни звука.
Из ущелий Времен песок имен
метут ветры.
Боже, дай не немых письмен
поэту, – веры!..
***
Отчего я тобой изувечен
без вины, неказистая даль!..
Впился в плечи холмов сизый вечер,
словно червь в сахаристый миндаль.
Отчего тянет душу пустая,
без надежды, сиротская синь…
Будто мрамор целуешь устами,
почерневшими от тоски.
Отчего задержалась подруга –
ненасытная, алчная ночь.
Эти губы целуют упруго…
Не вздохнуть. Не вскричать. Не помочь.
***
Чудо-юдо рыба кит,
город на тебе стоит.
Крепость. Жалкие дома.
Церковь. Мост. Погост. Тюрьма…
Эхма, не сберечь нервишки!..
Ты чихнешь, – с боков, как фишки,
в бездну сыплются домишки,
а за ними и людишки:
кто тут свят, кто трезв, кто пьян, –
прямо в море-окиян.
В глубину… В пучину вод.
Прощевай, честной народ!
Зла не помни. Всех простил я…
Не тужи по мне, Россия!..
Ешь да пей, в разор гуляй,
как последний раздолбай.
Я и сам считал ворон
на семи ветрах Времен,
у семи твоих холмов
под трезвон колоколов.
Что тревожиться, когда
жизнь как мутная вода:
жди, не жди, – беда грядет.
А пока крести свой рот:
горе стихло… Видно, спит
чудо-юдо рыба кит.
***
Пора. Уйди, не мучай… Осень,
умерь свой жар! Не до объятий.
Твой вид лишь поначалу сносен,
а после жалок, неопрятен:
миг – и валяешься в грязи.
Картина счастья на Руси.
Но без тебя осиротею:
сойдут гротескные пейзажи.
Любовь… Боюсь, я сыт не ею.
Я осенью обескуражен:
где кисти!.. Дождь кладет мазки
под небом, полным злой тоски.
***
Зря на чужбине ветры голосили:
вернись на север, под родимый кров,
где вечность мчит в упряжке что есть силы
по звездной тундре над мерцаньем льдов.
И рад бы я!.. Но где вы были, ветры,
когда, зло разорен, среди руин
бродяжил я без имени, без веры,
былой Отчизны бесприютный сын.
Как часто в час потерь и потрясений
мне мнился шум твоих седых морей…
О, дивный край! О, гордый русский север!..
Твой зов навечно в памяти моей.
***
Когда стихает гул мгновений
и время шелестит без цели –
без стука в дверь, звонков, сомнений,
стишков, что так осточертели, –
в ночь засыпаю как убитый.
Вот только кем и где? Когда?..
Под шепот "Спи… Ты спи… Да спи ты…"
стремглав увозят поезда
нас из вчера в грядущий ужас.
На станциях стоянок нет.
И без толку метаться, тужась
нашарить проездной билет…
Но – ужас! – надо возвращаться.
Зовут: "На выход, пассажиры!.."
Встречаю с удалью паяца
мгновений шквальные порывы.
Звонки надсадны. Нервы тонки.
Зло лезет в двери, жизнь утюжа…
Куда ни глянь, – крысиный ужас.
И лишь стишки как ветры звонки!..
***
Страстно тревожит лучами солнце
прелое лоно. Брось взгляд.
Бьется на ложе в истоме сонно
осень – дрожит листопад.
Души, не зябните… Не холодейте!
Поздно. Не взять жизнь взаймы.
Вздрогнут и вцепятся голые ветви
в хрусткое ложе зимы.
***
Надоели телячьи нежности!..
Разношу отраженье тычком.
Месяц у Вселенной в промежности
что-то роет резвым бычком,
пока склеиваю осколки
разнесенного вдребезги "Я".
Взгляды звезд насмешливо колки:
эй, ты, там, побереги себя!..
***
Пахнет свежескошенной травой.
Умер! Умер… Умер.
Тишина. Не плачь. Прошу, не вой…
Зуммер
телефона, как прощальный вскрик.
– Кто это? Нет, подойти не может…
Ожидание. Скрипучей двери всхлип.
Взгляд надежды. Нет, увы, не ожил.
***
Иди по брусчатке налево,
нырни за углом в подворотню, –
и сребролюбивая дева
без тени заминки и гнева
тебя ублажит. И вольготно
себя ощутишь ненадолго,
пока в другой подворотне
не с умыслом, а по долгу
не встретят кастетом оборотни:
дескать, не с той связался,
за это, мол, и ответишь…
Сцена из киносеанса,
но не жди резонанса:
утри разбитый рот пятерней
и выброси день, как ветошь.
А позже, у стойки бара,
где нимфы юны и нестойки,
припомни, как пела гитара –
любовь то ли дар, то ли кара –
под стихотворения Лорки
когда-то, в далеком прошлом,
которого не вернешь.
Жизнь еще до смерти – жребий брошен! –
отдана ни за грош
не Богу, не дьяволу, а меняле
в линялом, как темень, плаще…
Речь не о галилеяне,
не о постигнутом им идеале,
не о том, чем выпавший век нехорош,
а о Времени и вообще.
***
Глыбу горя не сбросить вниз,
с Эвереста всех одиночеств.
В листопад, на излете осени,
я вновь небу угоден и чист,
словно просинь у горизонта,
в злой осаде тягучих туч.
Где гроза, там озон… Но знай:
нет ни молний в душе, ни чувств,
зыбких, будто мерцание глади
темных вод в затяжной закат.
Я сиротству – уходу рад и
никогда не вернусь назад.
***
Нет-нет, к огню не подзывайте!
Пусть дни сгорают чадной чередой
в пожарах Времени, не червь я за едой,
не мышь, что гонится за лайками на сайте…
О, совесть!.. Подлая, ты ноешь, как нарыв:
ни лжи мне не прощаешь, ни халтуры.
Уймись, несносная… Вершу самоподрыв:
стишки – в клочки, в ничто, в костры культуры!..
***
Путеводитель. Будет, водитель!..
Прибыли. Вечность. Ваятель Пракситель
здесь обнажил и мечты, и надежды,
срывая с мрамора все одежды,
будто хитон с несравненной Фрины –
гетеры в Греции не из глины,
а из небесного света.
– Иди ты!..
– Взгляни на статую Афродиты…
Время не властно. Фигура Гермеса –
слеплена из какого теста? –
оставлена не в наследство,
не на зависть потомкам, а вместо
местоимения я,
его неимения
в местах скопления душ –
от футбольных арен до кабаре "Мулен Руж" –
и остекленения толп из-за
мести юного Диониса,
которому нежный Гермес –
и какой бес в него влез! –
так и не отдал кисть винограда.
Поддразнивать – тоже услада,
когда перед тобой егозит проситель!..
Ты снисходителен к нам, Пракситель.
***
Трудно выжить в городе мертвых
среди выгнивших зданий,
мутных окон, едва живых –
привидевшихся? – воспоминаний,
почему-то еще не стертых
ни водкой, ни тычками под дых,
на которые судьба мастерица:
ей неймется спровадить тебя
с глаз долой. Мол, заждались лица
на перроне, платки теребя:
не пора ли помахать вслед
веренице канувших в никуда лет.
В этом городе мертвых,
давно разорванных связей,
где приветливы только косые, в скулу, дожди,
посреди одиночества и вселенской грязи
не повстречаешь ни Бога, ни черта,
сколько не жди.
Сколько не сдавай из-под пойла посуду,
не подавай нищему, отведя взгляд, –
все бесполезно, и по суду –
Апокалипсис неизбежен! – проводят в ад,
маша платками благоговейно,
ангелы с лицами, просветленными от портвейна.
***
Эта чертова неизбежность жизни,
покалывание в боку как предвестье беды,
рассуждения по ящику о фашизме и ни
водки, ни пива, ни просто чистой воды.
Дык, счастья и не обещали!.. –
твердит добродушный ангел на понуром плече.
Дьявол постреливает из пищали
за сараем по пивным банкам из развлече…
Ни я, ни другой кто-то,
кто бы ни был этот досужий глаз,
не различит водоворота
иллюзий ни снаружи, ни внутри нас.
Сцена не требует объяснений,
будь ты лох, скоморох или гений:
жизнь – затяжной монолог без роли.
Боль, эта чертова неизбежность боли.
***
Хотелось бы, чтобы любили, –
еще до последнего вдоха,
еще до того, как в могиле
почувствуешь себя плохо.
Но что-то, увы, невозможно.
С надеждой пристало прощаться
навек, без оглядки… Все ложно
в борделе потасканных граций.
И дым аберраций не к месту.
Мечты, будто галька у моря,
омыты до привкуса горя,
до звона небесной челесты.
***
Дано ль избегнуть катастрофы…
Все ближе, ближе срез обрыва:
ручьи в него стекают – строфы
уходят в вечность без надрыва,
не оставляя на прощанье
ни снов, ни мыслей, ни ростка
желания, ни завещанья,
ни ожиданий, ни дыханья,
ни веры, что грядет строка.
Опустошенность – боль иль благость…
На плечи небосвод не рухнет,
когда сиротство сердцу в радость
на позабытой Богом кухне,
где ухо не воспринимает
ни гам толпы, ни клик Голгофы,
ни шорох ноября, ни мая
звон, треск и гром – душа немая!.. –
ни поступь близкой катастрофы.
***
Не мною восприятие возможно
в одном из самых темных уголков,
в воронке гулких улиц и гудков
автомобилей, вскриков: "Осторожно!.."
Бушует шум, в груди не песни – хрипы,
и ни хлебов в худой суме, ни рыбы.
Не мною боль как соль переносима
от сердца к сердцу… Где найти слова, –
зачем ты носишь кепи, голова! –
призвать к молчанию. С изысканностью мима
явить безмолвие как громы по весне.
Безжалостно, раскатисто, над всем.
***
Уходят чувства, будто дни и годы,
куда-то вдаль – за горизонт событий.
И счастье, горе ли, что все дано забыть и,
не зная мук, удариться в заботы.
Не с тем ли насылает Бог невзгоды…
А впрочем, что мне до Его наитий.
Все – видимость, но зрячесть – невозможна;
за явным не найти сокрытых истин
помимо тайн, к которым сам причислен –
быть может, сгоряча, неосторожно! –
как сгусток Бытия. И этим ложно
гордишься, в лучших чувствах бескорыстен.
И ненавистен близким и врагам
в нежданный миг ниспосланных прозрений.
Но что мне до чужих проблем и мнений…
Судьба не подпускает к пирогам,
не ведая, что в людный пир – шум, гам!.. –
сухарь в руке калике вожделенней.
***
Нежданный зыбкий дождь едва скользит по глади
зеркальных зябких луж. Такая благодать, –
быть тем, кто всюду вхож, быть ни зачем, не ради…
И полукружья дружб и ссор на миг разъять
сиротством, дымкой грез. В них каждый будто птица:
лечу, куда хочу, над радугой, над всем…
И нет прощальных слез, и будущность не мнится.
Что тихий летний дождь, скольжу над бытием.
***
Слушайте, невозможные люди!
Гремят грозовые тучи.
Ни увертюр, ни прелюдий…
Ветер сорвался с кручи:
сметает нестойкие души,
сминает мысли и чувства.
Темная силища кружит, –
торжествует безумство.
Пыл сбереги: иди
ближе, – теплее в куче!..
Слушайте, иллюзорные люди!
Ветер сорвался с кручи.
Жарче, жаднее уста,
что в воздух впились до хруста.
В душе бурлит пустота –
высшая форма искусства.
Copyright © 2016 Степанов С.