***

Как колымский старатель –

героям трудно! –

руду фраз промывая лоток за лотком,

с толку сбит я,

будто сынком – Гертруда:

в чем истина истин, золотко?..

Я не Гамлет!

Мне тошен интриг омлет –

он лет любви не прибавит в копилку…

Опоил Шекспир на пиру весь свет,

откупорив пьес бутылку.

Так быть или не быть!

Знаком вопрос…

Вырос я до небес или карликом

встал на цыпочки?

Знаю, двинет в рост

душа:

бьется в горле ком –

строф, мыслишек…

Товарищ Шекспир!

В спертом воздухе неподвижных буден –

будь спок! –

сыщется сотворяющий мир

мировой поэт, –

тот, кто времени

неподсуден.

***

До крови зимний день изранен –

закат пульсирует мятежно…

Я огранен, как редкий камень,

тобой, февраль, – морозный, снежный.

Не знаю, был ли я желанен

твоим ветрам, метелям, вьюгам…

Но за огранку благодарен,

и если б смог – стал верным другом.

Но камень холоден и странен –

огранка незамысловата.

Я словно льдина – бездыханен,

мерцаю в зареве заката.

И твой уход, февраль, нежданен –

за горизонт с худой котомкой.

Я мартом буду одурманен,

как встречей с дивной незнакомкой.

Февральский сумрак подрумянен

пожаром – сцена для поэта…

В бетон зажатый горожанин,

теплю лампадку – жду рассвета.

***

Отзвенела, отплакала звонница.

Месяц горбится, ночь бороня.

Небосводу пора б рассупониться –

Млечный Путь ему вместо ремня.

Сердцу, верно, пора успокоиться, –

не вернуть ни страстей, ни даров…

Млечный Путь Богу – только околица,

мне – темница забытых миров,

где, как здесь, месяц в ноженьки клонится –

дескать, рад ждать чудес у огня…

Отзвенела, отплакала звонница,

в Млечный Путь провожая меня.

***

Голодранцев в суши-баре

бьют тунцом по голове.

Мне податься б в кашевары –

при жратве, хоть без лавэ.

Мне б надраться под фанфары!

Да безлюдно на дворе…

Фонари, обняв бульвары,

тянут шеи на заре.

И зареванное утро

кличет солнце за бугром.

Облетает с неба пудра –

звезды меркнут в голубом…

И в глубокие колодцы

прячет ночь свои дары –

прикрываются воротца

озарений до поры.

Мне б засесть за мемуары –

от воротец выкрасть ключ…

Подметает тротуары,

будто дворник, первый луч.

***

Какая скверная угроза!

Гроза сверкает, шлет проклятья…

В дождь в сквер я вышел и… Ух, роза

в каверне чаши ждет приятеля!

И на сердце уже не скверно.

Как верный паж, встаю я в позу:

в дождь зря, быть может, вышел в сквер, но

я шляпой прикрываю розу

от гроз и недоразумений…

Свиданье сорвано, как видно.

Дождь льет, но не до разумений –

так одиноким быть обидно!

***

На родине Эмпедокла –

там, где бушует Этна, –

Время на миг приметно

в тени олив примолкло.

На родине Эмпедокла

на лире бренчит Расин.

И Этна глядится в стекла

домов, где жгут керосин.

На родине Эмпедокла

вид на восток красив:

Этна от лавы взмокла –

тужится, что есть сил…

Следом за Эмпедоклом,

отважно шагнувшим в пекло,

от зноя падаю в око

солнца – герой, не жертва.

На родине Эмпедокла

бессмертия ищет Расин:

с моста камнем в Сену – мокро,

а посуху – где взять сил.

Дыхание Этны прогоркло…

Среди бессмертных олив

на родине Эмпедокла

в каждом философ жив!..

Вижу во сне картинку:

песнь затянул Расин

с эллинами в обнимку.

И Эмпедокл с ним!..

***

Ждут в шкафах прогулки новые наряды.

Смерть грядет – мы ей безмерно рады!..

А пока на скрипке марш судьба играет:

слушаешь, – и сердце замирает.

Дождевые тучки нагоняет ветер.

Надоело быть за все в ответе.

Вырваться б на волю! Кто-то запер двери…

За порог шагнешь, – и жди потери.

Небо потемнело. Скоро грянет ливень.

Догорает хворост дней в камине.

За любовь бы выпить!.. Нет вина в графине.

Слышен плач на женской половине.

Молнии сверкают. Бьют раскаты грома.

Суждено в грозу уйти из дома.

Милые, простите!.. Мне пора в дорогу.

Будем расставаться понемногу.

Где костюм дорожный… Проводы недолги.

Только не пошли бы кривотолки.

Отшумели ветры. Отгремели грозы.

Но пойди пойми, – где дождь, где слезы.

***

Чад и гам в коммунальной квартире.

Проходите вперед, кто гордый:

ждет петля в привокзальном сортире

или нож поперек аорты!..

Городам досаждают орды.

На ветрах колокольни дрогнут.

В подворотнях кривые морды…

Небосвод под поступью Бога вогнут.

Горизонт грозой в зонт выгнут.

В роддомах что ни день – аборты:

не успеешь вложить, как вынут…

Откуда орды?..

Эпидемии лжи бьют рекорды.

И когорты давно нетверды:

ордена на груди, – гнут хорды.

Орды!.. Орды.

***

Жар рябины на закате

зимний день раскрасит ярко

в Ярославле… Я в осаде

арок площади Сан-Марко –

здесь плевком достать до моря.

Но тоски не сплюнуть, видно…

Дома ждет любви Долорес –

куковать в снегах обидно.

А в Венеции прекрасно –

в номерах диван продавлен

до меня, Долорес… Страстно

мы расстались в Ярославле.

Денег – грош. В карманах – бирки

багажа. Ажурны тени

на воде… В любви придирки

вмиг доводят до измены.

Гондольеры – символ веры:

мол, лагуна – не болотце.

Им привычны адюльтеры –

ночь весло в штанах не гнется.

Кампанила ли манила,

будто зыбкий свет огарка…

Но неведомая сила

тянет к площади Сан-Марко.

Марки своды. Дни тягучи.

Надираюсь, хорохорясь:

отвернулся даже случай

от меня, моя Долорес…

Бог глядит воловьим взором.

Не намылить ли веревку…

Не грусти, Долорес!.. Ворон

возвратится – на зимовку.

***

Юность рвется из блузки…

Взгляды встречных огрузли –

залпы бьют по мишени.

Животы в напряжении,

глотки тянут слюну.

Ну и ну!..

Прохожие, на грибы похожие,

бледные, рябокожие,

глаз не отводят от блузки –

юности вытачки узки!

Пялятся на образа

в храме жизни блюдца-глаза…

Где коромысло да ведра, –

гляди-ка: слепил Бог бедра!..

Сорваны тормоза –

не вынести перегрузки, –

пуговицы на блузке

срезают бритвы-глаза!..

***

Горе. Горе… Глупа как курица!.. –

клювом в лужу воркует горлица,

возжелав испить мертвой водицы.

Удалиться… Пожить у вдовицы

в древнем доме в окрестностях Ниццы.

Целоваться. Ущипывать ягодицы…

Горе. Горе… Корежит улица

тени, души, потные лица.

Век назад здесь плескалась криница,

а теперь – в страшном сне не приснится! –

стоколесная куролесица.

В пробках бесится, – как блудница

под горячей плетью возницы, –

возжелавшая мести столица:

только б вырваться, и – к бойницам.

Горе. Горе… Рабам – к гробницам.

Мне – на гору, к ночным зарницам –

удавиться на серпе месяца.

***

Хожены тропинки, езжены дорожки.

На березе отцвели сережки.

Соловьи упрели, стих напев свирели.

И закат мерцает еле-еле…

Сердце барабанит, как на поле брани:

дескать, быть беде – душа на грани…

Месяц спит в стакане, тени на экране –

там любовь мелькает в сарафане.

Фонари теплеют – мотылькам их блики

все равно что нам святые лики.

И легко молиться да давать обеты,

только зря обещаны победы!..

Где же вы, фанфары, звонкие кифары, –

ни к чему без славы гонорары…

Норовистый ветер вычистил бульвары.

Майский жук жужжит в дупле гитары.

Ставьте самовары, приглашайте к чаю

и шепчите: "В вас души не чаю…"

Вечер зазывает на причал печали –

чья-то невозвратно в ночь отчалит.

***

Ветра Атлантики сих мест не достигают, –

что им края косматых пыльных бурь…

Колючий мяч верблюд выводит в аут,

одним ударом выбивая дурь

тягучих мыслей, пагубных сомнений.

Куда ни плюнь, кругом одна тоска!..

Здесь караваны диких поколений

веками бродят реками песка –

все ищут зев забытого колодца:

то трусят наискось, то тянутся по краю.

Будь проклята ты, участь инородца!..

Ветра Атлантики меня не достигают.

***

Вересковый мед сладок.

Фидий не прятал бы среди складок

мраморных одеяний

тело твое, богиня!..

Спешно Афины покинь я,

помнил бы мед желаний

на языке и горечь встреч –

ее не изречь.

Минут века. Не станет

империй и странных армий,

шествующих в сандалиях

бродами Геллеспонта

к линии горизонта –

где-то там, в дымных далях,

в алой линии рта

жаждет жить красота.

А здесь я пою твое тело:

собственное онемело

от верескового яда –

медом губ умащен,

на ложе не помню времен…

У Фидия нет наряда –

мрамор не в силах течь!

И вечность спадает с плеч.

***

Споры?.. Раздор?.. Что это?..

Что за затор вдали?..

Врали хоронят поэта

или выставка Сальвадора Дали

открывается?..

Столпотворение. Гам.

Шамкают рты – икра, яйца,

водка без лепт и драхм…

Махаон ухнет в пламя тенью.

Рампа. Рама. Портрет.

Мне ли маяться дребеденью:

яйца – на загляденье,

портвейна в буфете нет.

Неторопливо – дивы на диво лживы –

покидаю втиснутых в вытачки дам

и прочих, возжелавших наживы,

во главе стола и по его углам.

Назло хулам,

поэты –

этой эры и те, что до нас отпеты, –

все до единого! – живы.

Сальвадор Дали, –

от салаг, издали, –

наше с кисточкой вам…

***

В глазах провидца – орды, не лица:

вереница цинготных годов…

Поверх голов, –

в какую бы щель не забиться! –

надрывается репродуктор слов.

Сломан язык?.. Дань пустозвонству.

Звон колокола вздымает зыбь –

взору провидца ведома глыбь.

Бугрится вознесенная к солнцу

ладонь: не прозябать, – быть!..

Стылое олово не серебрится.

Бритва режет живое в кровь.

Обагрена сукровицей миров

милосердная мироносица –

душа-сестрица, умасти мертвечину слов!..

Словно сны, вихрится разноголосица –

вдребезги бито зеркало фраз.

В зазоре глаз –

окровавленная переносица.

Воскресение переносится, – в который раз!..

***

За окном гроза.

Я гляжу футбол.

У тебя – глаза.

У меня – го-о-ол!..

Не зуди. Я – "за"…

Боже, как я зол!..

У тебя – слеза.

У меня – фол.

Проигрыш тяжел…

Ах ты, бирюза!

Отгремел футбол.

Здравствуйте, глаза!..

***

Дуб неспроста рассыпал желуди…

Свой самовар, Господь, луди!

Душа уже на полпути –

скитается в небесном городе.

Встречай!.. Заваривай сон-чай.

И подавай на чистом золоте…

Я жил – я умер – невзначай.

Но знай: я жив!.. Вишу на проводе.

***

Не кручинься, скучный мальчик! –

черный грач трубит в трубу.

– Деньги взяты из заначек,

чтоб рассыпаться в труху.

Юность выскользнет из пачек,

но в объятия другим…

Не кручинься, странный мальчик!..

Хаос чувств необратим.

Не кручинься!.. Не кручинься.

Счастье вздернут на суку.

Дней дарована крупица, –

не взбежать на радугу.

Не кручинься, дивный мальчик!..

Гроб уложат на арбу… –

Черный грач как туча мрачен.

– На!.. Держи мою трубу…

***

Застаньте в живых поэта!..

Дано, будто вдох, мгновение:

хрипит про то и про это

в сермяжной петле рассвета –

горлом идет – вдохновение.

Твердите!.. Заучивайте наизусть.

Стихи – не наследное золото.

Храните в горсти не осеннюю грусть…

Поэзия – барельеф Бытия. Хрусть!.. –

и вмиг суета сколота.

***

Как холодны твои пальчики

в самом худом из миров…

Ветер разбил окно в зал. Чик! – и

с воем ворвался под кров.

Злыдень разнес покой вдребезги –

с хрустом рассыпал в ночи,

будто шутиху сжег. Треск. Визг!.. И

счастья не склеить. Молчи.

***

Ветер к непогоде

фонари качает.

Коротаю ночь за чашкой чая.

Ходики в походе:

им, как мне, не спится –

сны не снятся… Только бы не спиться.

Огненною рябью

дождь подернул лужи.

Хрипло гром гремит – как я простужен.

Огненной дерябну.

Чертова погода!..

Ходики вернулись из похода.

Дзинь!.. Их не встречали

радостные лица.

Утру бы в попутчики набиться.

И гуд бай, печали.

Здравствуйте, дороги!..

Холод. Грязь. Разбой… Не жди подмоги.

***

На фиг карманы прилюдно выпростал, а?..

Жизнь, будто в карты, угарно продута…

Как таракан, за завтраком у стола

крутит усами-лучами утро.

В доме шаром покати. Паутина

тоски по углам. В холодильнике – кукиш.

– Вот, стишок набросал. Такая картина… –

говорю утру. – Слушать будешь?..

***

Гремит в окне луна,

как автозак…

Борис, Марина, Анна,

подайте знак!..

Знакома кома. Манна

горька, как мрак.

Борис, Марина, Анна,

заметьте флаг!..

Закон – тесак.

Забава для зевак.

Борис, Марина, Анна, –

свободный шаг!..

Не надо врак, –

поэтам не до драк.

Борис, Марина, Анна, –

я благ и наг.

Страна странна…

Где вы, в каких мирах,

Борис, Марина, Анна, –

развеян прах…

Предсказано:

сорняк взойдет и так.

Борис, Марина, Анна,

мой тучен злак!..

***

В болоте неба топкие прогалины –

глядел Гагарин в них… Отчаян крик в ночи:

как окаянные горят окраины

Вселенной… Разберут на кирпичи

бичи – за Вавилонской башней – Кремль:

падет, что Древний Рим, оплот Московии.

Блюю навыворот. Я – Третий Рим!.. Я – нем:

нет сил кричать с моста слова сыновии…

Не мне от благ Твоих сума, хлеба и рыба.

Обрушена Голгофа, будто глыба.

И на семи ветрах московских я, как дыба

на людной площади, застыл и жду не крови ли…

Гиперболоид инженера Гарина, –

и жахнуть так!.. Ни гатей, ни прогалин, а?..

Одна надежда – топями Гагарин

(бессмертие – не зряшный Божий дар)

дотянет до пылающих окраин,

и усмирит и гнев Твой, и пожар.

Copyright © 2016 Степанов С.