Книга Сергея Степанова "Улисс. Зимние грёзы" вышла в свет в декабре 2022 года в США. И сразу включена издательством Smashwords, Inc.* в список избранных новых релизов не только в жанре русской поэзии (позиция лидера), но и в общем рейтинге (пятое место) поэтических книг как американских авторов, так и литераторов из других стран.

Жанровая принадлежность книги "Улисс. Зимние грёзы" определена как роман психологических состояний. Лирический герой уподоблен Улиссу, что одиноко странствует по волнам памяти в океане Времени на утлом чёлне мировоззрения под истрёпанным парусом эмоциональных влечений и восприятий. Автор будто ведёт читателя по ступеням болезненного созревания только ещё пробуждающейся души. Это движение от явного – к сокровенному, от слабого и нерешительного, ещё не осознанного в глубинах сердца – к проявленному действию выстраданных чувств. Некое внутреннее усилие, которое открывает путь от привычных, прозаических реакций на события и обстоятельства окружающей действительности – к вдумчивому осмыслению себя как уникальной личности, осознанию своего подлинного места в чужеродном и порой откровенно враждебном мире, к принятию мысли об исконной трагичности человеческого существования перед неизбежностью смерти, – её мотив постоянно присутствует в произведениях поэта.

И через эту плотно наполненную метафорами и звучными образами трансформацию собственных ощущений и размышлений происходит напряжённый прорыв к просветлённому состоянию духа, прозрению, которое позволяет видеть высокое в низком, безграничное – в ничтожном, прекрасное – в безобразном, созидательное начало – в разрушительном вихре, радостный свет единения с вечным – в сумраке собственных страхов, сомнений и парализующей немоты…

"Улисс. Зимние грёзы" (ISBN 9781005167011 – 188 с.) – начальная часть тетралогии, куда также входят романы Сергея Степанова "Улисс. Сны весны", "Улисс. Флейта лета" и "Улисс. Песни осени".

Поэтическая речь – приём, призванный раскрыть сокровенные и сакральные грани обыденного. В фокусе внимания – размышления о смерти, пустоте и холоде, призрачности земного счастья. Языком метафор демонстрируется личностное движение лирического героя к духовному росту. За пристальным всматриванием в самые обычные события окружающего мира кроется трудный поиск ответов на главные вопросы Бытия: кто я? зачем я здесь? откуда и куда иду?.. Возникает эффект некой отстранённости от происходящего вокруг и вместе с тем – одновременного осмысления действительности через призму тонких и точных психологических восприятий.

Аллегорически представлено ментальное странствие, в центре которого перерождение души из фактического небытия – состояния эмбриона – к осознанию уникальности своего "Я" в стремительно меняющемся мире. И неизбежность трагического возвращения в небытие, которое проявляется предчувствием смерти. Восприятие всего окружающего необычайно острое и при этом сведено к минималистским образам, отражающим предельно повседневные события. Мироощущение и тектонические сдвиги в мировоззрении лирического героя представлены на фоне контрастных коннотаций дня и ночи, света и мрака, предгрозового затишья и бури, расцвета и угасания природы, эмоционального покоя на грани безразличия ко всему и взрывной экспрессии, всплеска горячей страсти и горького разочарования, погружения в бездну невозвратного прошлого и прорицания грядущего, динамики деятельного акта и духовного ступора, вовлеченности в социум и беспредельности одиночества, дарованной озарённости словом и безысходной немоты… Ярко выраженный элемент монотонного повторения усиливает трагический отсвет на сиюминутное уготованного провидением впереди. Хрупкое духовное начало, применённое к делу, предстаёт как обречённое предприятие, – звучит тема беспомощности искусства.

Автор стремится воплотить в образе лирического героя некую общечеловеческую сущность. Дарованный Богом и преображённый деяниями человека мир воспринимается как мелочный, пошлый. Мучительный поиск духовного начала не даёт сознанию укорениться в истине. Стихотворная форма романа позволяет читать книгу не подряд, а там, где она откроется… Так читатель оказывается на той или другой странице, ведомый волей случая, предчувствием, быть может, – судьбой. Как и в жизни, всё выступает в связке, но не последовательно, от прошлого – к будущему, а под неожиданными плоскостями, порой – одновременно или обращено вспять…

Ностальгия по Духовному Отцу и милосердию как символу единосущия, предстояние перед метафизическими безднами Бытия и собственной души проявляется в прозаическом "вещном" мире аллегорией "расколотого сознания". Идея автора в том, что любой, самый непримечательный жизненный путь, включает те же стадии проживания бытийного, что и мифологическая "Одиссея", – разлуки и потери, искушения, принятие своей конечности – смертности. Лирический герой экзистенциального романа, как и мифический Улисс, обречён преодолевать подспудные испытания в потайном мире сознания, блуждания мысли, эмоциональных впечатлений на вечном пути обретения своего истинного "Я". По автору, это и есть подлинно живая жизнь.

Обращает на себя внимание эпиграф к роману:

"Вокруг тебя спят люди… А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен."

"Ночью". Франц Кафка.

_______________

* Издательская платформа Smashwords, Inc. в течение ряда лет подряд признавалась американским журналом "Forbes" мировым отраслевым лидером по темпам развития.

"Вокруг тебя спят люди… А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен."

"Ночью". Франц Кафка.

НАКАНУНЕ

Выпью чаю, – полегчает

на душе до февраля.

В январе меня качает

щебетаньем снегиря.

И под стон несносной вьюги,

что шаманит за окном,

брошу творчества потуги.

И забудусь зимним сном.

Вновь ворвусь в февраль. Растроган.

Вдохновлён. Навеселе…

На Руси поэтов много.

Только мало в феврале.

После Масленицы прыткой,

средь блинов с икрой созрев,

встречу я весну улыбкой,

снегирём её воспев.

Жертва зимней катастрофы,

только зазвенят ручьи,

подниму с прогалин строфы.

В этот час они ничьи.

В мае жаворонком резво

в синеву небес взлечу…

А под злым январским небом

петь не стану. Не хочу.

ВИНСЕНТУ

Как сладок горький вкус полыни!..

Ему я предан и поныне.

И каждый вечер жду момента,

когда наступит час… абсента.

Зелёной феи* верный раб,

пред чарами её я слаб!..

Но сахар плавится в огне…

Винсент, мой друг, спешит ко мне.

"…Издревле, как встаёт февраль,

терзает душу мне мистраль.

В долине Роны, раб Прованса,

не жду я от судьбы аванса…" –

вздыхал Винсент ночной порой.

Кофейник с яркой синевой

ждал утра. Будет натюрморт,

едва рассвета час придёт.

Фарфора золочёна чаша.

Молочник бледно-голубой.

Кувшин майоликовый… Ваша

судьба ждать кисти под рукой.

…Ты не щадил абсент, Винсент.

Тебя он согревал в мистраль.

Но выстрел!.. Горький инцидент…

Зелёной фее друга жаль.

"И будет вечно длить печаль…"

Последний вздох унёс мистраль.

Винсент был славным абсентье.

Жаль, времена теперь не те!..

Признаюсь вам, – не моралист,

я сам… заядлый абсентист.

____________

* "Зелёная фея" – такое прозвище абсент получил

благодаря своему цвету (Прим. авт.).

***

Зябко в зиму быть поэтом

в стылом доме. За окном

и намёка нет на лето.

Только изморозь кругом.

И душа врастает в наледь –

строфы в топке не горят.

Что ж огонь свечи так жалит

да тоска туманит взгляд.

Что ж ни капли нет надежды

на весну и соловья. 

Есть лишь саван – из одежды,

да не греет…

***

Вновь перезвон хрустальных чаш манит

в круг вечеринок. Пикников. Пирушек.

Застолий за полночь… Хандры своей пиит,

с пьянящей лёгкостью слетаю я с катушек.

И вкатываюсь стужей в жаркий дом,

где сплин картин сомнительных не нужен.

И разговор так празден за столом.

…И, обнажён – тщетой обезоружен,

бегу в ночь прочь, себя не исчерпав.

И чаю с непогоды чашку чаю.

И проклинаю час пустых забав.

И, утеряв надежды, засыпаю.

Вновь пробудившись к жизни, восстаю

среди бедлама, инок ясноокий.

И, оглядевшись, мир не узнаю.

Бессмысленный. Безудержный. Жестокий.

***

Начиналось всё, не спеша.

Завершается всё не прытко.

И в конце декабря душа,

как рождественская открытка.

И выходит окно во двор.

И заходит, когда захочет.

Вечер меркнет под разговор.

День укутался в шубу ночи.

И не выйти окну никак

из себя даже в час свиданья.

Немо зыблется зимний мрак.

Стынь сковала мечты, метанья.

***

Январской стужи нет нам хуже.

Ужели с тем мороз трещит,

щетинясь иглами, чтоб rouge

окрасить цвет твоих ланит…

Не тратя времени напрасно

на разносолы поутру,

трублю охоту громогласно.

И псов звериному нутру,

утратив сдержанность, вверяю,

въезжая в снежные поля.

И, волей Божьей, уж петляет

беляк пред сворой. Voila!..

Метель встаёт стеною серой.

И пеленою слепит взгляд.

Азарт уняв добычей первой,

пора бы повернуть назад…

"Трезор, к ноге! Ко мне, Астера!..

Арьежа, стой! Где Амиколь?

Брисстель, огрею… Место, Гера!

Бабаня, хлебца хошь? Изволь!.."

Но сладу с псами нет на воле.

Им в поле только бы и быть.

И Бытия познать приволье…

И поневоле зверем слыть

случается уж мне… Ошейник.

Злой окрик. Длинный поводок.

До драки с псами не затейник,

едва унять я свору смог, –

кому обед не нужен сытный…

И вот всё стихло. До поры,

когда, порошей в ночь укрытый,

нам зимний лес свои дары

в охоту новую представит.

И, ставни утром распахнув,

тепло печи мы вновь оставим.

Морозной свежести вдохнув,

верхом отправимся в прогулку

под трубный зов и фляжки плеск.

И эхо нам ответит гулко.

И изморозью встретит лес.

И спустим свору на опушке –

петлять за зайцем средь берёз.

И в беличьей своей опушке

не сдержишь ты в восторге слёз,

едва под солнцем ляжет тенью

ветвей хрустальных лазурит.

И вновь мороз к тебе с почтеньем –

малюет rouge твоих ланит.

Вновь елей головокруженье.

Синиц весёлый перезвон.

И винной чаши упоенье.

И меткий выстрел – сердце вон!

И лошади седая грива.

И гончих перекрёстный лай.

И в шутку поцелуй игривый, –

лишь увернуться успевай!

И ветер яростной погони.

И кубарем прыжок в овраг.

И вновь на холм. Как рвутся кони,

сугробам оставляя страх!..

И путь домой закатом ранним.

Устало замерла душа…

Дружок, не пересесть ли в сани:

медвежья шуба хороша –

в дороге зимней греет славно.

Да уж видать с пригорка дом.

А там обед – обряд наш главный…

И вот уже так клонит в сон.

…А ввечеру напьёмся чаю,

нос отогрев у камелька.

В тебе, мой друг, души не чаю!

И доказать готов… Слегка.

***

Нет, чужое не согреет одеяло.

Будут ноги голы или подбородок.

Пелена меня едва не доконала,

что спустилась с гор. И ассорти из водок

не спасает от запоя и интрижек.

Грешен, лишек был… Зря солнце лезет в окна,

где я завтракаю вместе с Евой Мнишек.

С этой девой ночь провёл я полюбовно.

Здесь, в горах, стоят снега Килиманджаро.

И лежат на них лесов зелёных тени.

Их отбрасывают ели еле-еле.

Видно, стужей их безжалостно прижало.

В эту зиму по-особому тоскливо.

Только виски. Никаких заумных книжек.

Ноги в лыжи, и – мять тени боязливо.

Зря надеялась на дубль Ева Мнишек.

Подоконник мой точней метеосводок:

след синицы здесь искал немного крошек.

Только я и сам вчера, взбежав на взгорок,

призадумался, где взять наутро грошей.

Эти горы нам, поэтам, как могила.

В городах, где казино, так много фишек.

Но в метель дороги все позаносило.

Развлечение одно – девица Мнишек.

Но прочитана она на раз. И скука

подступает снова мёрзлыми снегами.

Мне пописать бы на наст. Но будет мука.

И на этот раз не только со стихами.

И моя вина ли в том, что нет надежды

на спасение души от мерзких будней.

Тело шлюхи коченеет без одежды.

Виски может отогреть сугробы грудей.

И прольётся слякоть в ночь на покрывало

омерзением к себе, презреньем к миру.

Только этого ещё не доставало:

где попало источать святую мирру.

…Промерзает всё в заснеженном бунгало.

Ева Мнишек стынет в цыпках. Ей под сорок.

Нет, чужое не согреет одеяло.

Будут ноги голы или подбородок.

***

Я так тебя любил!.. И ломит спину

от ощущений пагубности дня.

И снова тянет в зиму в Палестину.

И крестоносец понял бы меня.

Но не кресты ношу, – живую душу.

Её багаж в порту не оценить.

Таможенник меня сажает в лужу.

И обрывает будущности нить.

И рвёт меня в пакет аэрофлота.

Тоской. И талой грустью по местам,

в которых повстречать я мог бы Лота.

И поклониться соляным столбам.

Но всё не сразу. Только постепенно.

И не дано пространство охватить

ни взглядами, ни жизнью. Неизменно

мы выбираем: быть или не быть.

И крынка молока коту накрыта.

И всё ему, хотя он и прохвост… 

Но душу, нет, не ублажить досыта, –

ей предпочтительнее строгий пост.

И что нам делать с тем, что лезет в очи.

Бездарностью. Бессмыслием. В ночи

успокоение приходит поздно очень.

Не ты тому виною, но… Молчи.

Всё сказано. И сделано. И ливень

опять смывает прошлого грехи.

Да, я наивен. Не хватает гривен –

публиковать в издательствах стихи.

И вот, они, как черви дождевые,

собою изукрасили асфальт…

Официант желает чаевые.

Но на эстраде так фальшивит альт!..

Зря многорукий Шива ждёт подачки

средь европейских трепетных осин.

И балерина вынет ли из пачки

заначки цент… Подайте лимузин!

По временам пришла пора промчаться…

Или в подвале у madame Justine

надраться под завязку. Может статься,

вслед за зарей взойду на guillotine.

***

В Швейцарии терпят аварии

надежды и судьбы. И люди,

вкушая пейзажи на блюде,

шлют близким свои комментарии.

В них горы, озёра и небо.

Сыры. Шоколад. Шале. Лыжи.

Женева шалеет от грыжи

зевак у витрин ширпотреба.

В шале под шефе не так скучно.

И бармен радушен безмерно.

Поэтов он любит, наверно.

Иначе к чему неотлучно

следит, чтоб плескалось в стакане

моём, скрытом флёром ладони.

Шале примостилось на склоне, –

абзацем в забытом романе.

Метель барабанит по окнам,

как будто ей нечем заняться.

Тускнеют журналы от глянца.

Их чтение выйдет мне боком.

Нам зимы подводят итоги.

Зря ль в скалах оскалились трассы.

Осталось на гору забраться –

затем, чтоб с неё сделать ноги.

В шале обезумели янки.

Виски от них ломит. И виски

по вкусу заезжей артистке –

напившейся вдрызг нимфоманке.

Спасает без сахара кофе.

Его принимает желудок,

продрогший в промозглости суток.

Снега приведут к катастрофе.

И тонет в тоске деревушка.

В ней выжить почти невозможно.

И горничной в том, хохотушке,

признался я неосторожно.

Конечно, всё было ошибкой.

Из номера ей бы убраться.

В горах есть ли место для граций…

Не ведал о том и Гораций.

Метель пеленой встаёт зыбкой.

В снегах застывают аорты.

Как я ненавижу курорты

Швейцарии. Прелести дикой

давно не осталось и следа.

И здесь только снег хаотичен.

В снегах и дурак обезличен.

Ах, только дожить бы до лета!..

И в час комариного писка

припомнить замёрзшие скалы.

И, лёд добавляя в бокалы,

вдруг выпасть из общего списка.

***

Что вы не едете, милая Настя…

Здравствуйте! Ждут вас сугробы по крыши.

В подполе мыши скребут… Я же лыжи

с ног не снимаю, – лишь если ненастье…

Счастье – скатиться с заснеженной горки!..

Горьки рябины плоды на морозе.

Словно в гипнозе, плачу я дань прозе.

Розе поэзии – только задворки.

Створки дверей здесь скрипят. Половицы

в лицах представлены – так же в La Scala,

связки срывая, как в сцене финала,

жаждут накала из хора девицы.

Мне ли внимать их невнятному гаму!..

Гаммы давно разлюбил я. Сконфужена

сумерек душная поступь. Отдушина

печи прикрыта, поди… Амальгама

гнутого зеркала прекраснодушна:

душу мою отражает безлико, –

лыка в нём я не вяжу… Поелику

ликом бессмыслен я благополучно.

Скучно мне, Настенька, в доме за городом.

Ворогом ворон глядит в палисаднике.

Странником в ночь дожидаюсь я всадника –

стражника смерти, в камзоле, распоротом

в споре о том, как избегнуть мне оного.

Он уж приставит свой ножик мне к вороту,

ворог любезный… Да! Отрастил бороду.

И стал похож на бродягу прожжённого.

…Уж вы приехали б, милая деточка.

Я вас на горку тянул бы в салазках.

Ах, с горы, Настенька, мчишься, как в сказке, –

в бурном ручье мчится в марте так щепочка…

В полдень капели трезвонит мелодика.

Дивная модница, ель тянет лапу.

Вылепим, Настя, мы снежную бабу…

И ничего, что вам только три годика.

***

Воспоминанья… Сумрачны метанья

в оврагах прошлого встревоженной души.

Просчёты памятны. Ошибки хороши

ошеломительным влиянием признанья

значений опыта, пытливого в ночи

к неочевидному. Прожитому… Молчи,

и, обретя, продлишь свои исканья.

…Как не желать прогулок – за дождём,

умывшим окна! Кружевные тени

манят в сады – на майский бал сирени.

…А в ноябре мы зиму в гости ждём

и демонстрируем другим образчик лени

и томной неги, быстрой в перемене

к тягучей грусти – дымке над жнивьём.

И вьюжит нам, как только пожелаем.

И гулок в холода промёрзший насквозь дом.

И сердце, кажется, покрыто хрустким льдом.

И под окном гостей встречает лаем

ледащий пёс… Неузнаваем сон,

нас вовлекающий в кружение Времён,

меняющих вид свалки за сараем.

Напрасным кажется влечение души

к руинам прошлого… Спасительно

смертельным, таким мучительным,

волнительным в глуши 

дымящийся закат нам явлен!.. Тени

вновь манят вдаль. И сумрак входит в сени

сентиментальным шёпотом в тиши.

***

Сердцу выйдет ли что ещё…

Неизведанное, несказанное.

Знойным летом нагонит ветром,

озарит грозовым рассветом,

обнажая сокрытое, странное,

и угаснет, размыто дождём…

Или вдруг задушевным приветом

воронье раскричится гортанно

над застеленным саваном полем,

по которому бродит, волен,

зимний сумрак – дороги санные

не нужны ни ему, ни поэтам.

Поделом мне!.. Моим соседом

поселился февраль-выпивала.

Стылым вечером у холодной печи

одиночество горбит плечи.

Оседает душа устало.

Сердце, ждать ли ещё что летом!..

***

Утро встаёт и комья

света швыряет в снег.

Как же тобой иском я,

Боже! Искомей всех.

Брызнули искры наста.

Солнце взошло, – и баста!

Как ни сжимаюсь в ком я,

обратной дороги нет.

Искра существования –

вспышка во тьме Времён.

Кратко ты, замыкание

вечности и имён.

Это невыразимо – 

вспыхнуть мгновением зримо!

Дай же продлить сияние,

Боже, Твоих пламён…

***

Ярость подлинной страсти

доказательства миру

своего бытия

и вселенской любви –

наказание счастьем.

Боже, сколь же мы сиры!

Как узнать мне, кто я, –

никого визави.

В одиночестве дни

не имеют причины.

Так к зиме неизбежно

осень вытравит цвет.

В снег мерцают огни –

гроздья терпкой рябины.

Ими ало, мятежно

окровавлен рассвет.

***

В декабрьской злой промозглой сизой тьме

нет места солнцу. И уже не будет

уплачен мной докучливой судьбе

долг восприятий отблесков и буден,

тускнеющих в лютующей зиме,

вовне меня. Как мир ни многолюден,

соврать ли, что я внял его гульбе…

Шатобриан, певец и вольный гений,

не смог бы выжить в вымерзшей России,

среди снегов, лаптей и кислых щей.

Ему дожди Парижа моросили,

мне – снег Москвы за шиворот. Всплеск ощущений

меняет мысли. Вовлечен в стихии,

теряю осязание вещей.

За пеленой теряет очертанья

никчёмный мир. Ну, что ж, и – слава Богу!..

Мне видеть прутья – значит, жить в тюрьме.

Иллюзии уходят понемногу.

На смену им спешат воспоминанья

о том, что солнце утром льнет к востоку,

но не в декабрьской злой промозглой сизой тьме.

***

До крови зимний день изранен –

закат пульсирует мятежно…

Я огранён, как редкий камень,

тобой, февраль, – морозный, снежный.

Не знаю, был ли я желанен

твоим ветрам, метелям, вьюгам…

Но за огранку благодарен,

и если б смог – стал верным другом.

Но камень холоден и странен –

огранка незамысловата.

Я словно льдина – бездыханен,

мерцаю в зареве заката.

И твой уход, февраль, нежданен –

за горизонт с худой котомкой.

Я мартом буду одурманен,

как встречей с дивной незнакомкой.

Февральский сумрак подрумянен

пожаром – сцена для поэта…

В бетон зажатый горожанин,

теплю лампадку – жду рассвета.

***

Бревновёрток лесосплав.

Вздыблекожен ледостав.

Заворотен старогод.

Новогод салаторот.

Инеок ледохрусталь.

Весножаден злофевраль!..

Глыботорен ледоход –

белокаш и быстроброд.

Вешневоден мартосвет.

Медоносен пчелоцвет.

Творчеплоден глагочас.

Зычнозвучен богоглас.

***

Душа, что дворник при вокзале, –

за горизонт зря рельсы звали! –

зло взмётывает сны в спирали,

в позёмку обретя азарт.

Февраль – апофеоз печали:

чадит свеча в хромом шандале…

Зима в неистовом запале

призвала стужу в арьергард.

Всё зря! – нет мощи в арсенале…

Печаль – лишь таинство вуали.

Звенит капель – весне сигналит:

навстречу мчится авангард.

В окне истаяли скрижали.

И взгляды жадно рвутся вдаль. И

снега лакают свет – заждались:

вот-вот взметнётся синью март!..

***

Когда ты входишь в комнату с мороза

и, бросив взгляд на мёрзлые углы,

не задаёшь и одного вопроса,

снимая с шубой хрупкий плат пурги,

спешу согреть тебя в своих объятьях,

отгородить от горя и тоски.

Как жаль, что душу не могу объять я –

вдохнуть, целуя зябкие соски

и тёплые, как талый воздух, губы…

Лёд тает, если ласки жарки, грубы!..

Но ты не таешь… Взглядом, полным мглы,

глядишь… Куда? На мёрзлые углы.

***

Но быт… О, быт! Нудишь ты что-то делать.

Скрести посуду. И грести на рынок…

Сносить мучения. В нос материться. Гля-адь!..

Прокис талант на дне немытых крынок.

А, впрочем, что поделать… Безысходность.

Проростки ржи под снег уходят в зиму.

Не суждена поэту беззаботность.

Он нелюдим. Молчит, бля… Тянет "Приму".

***

Где-то там, где болотные топи

упираются в мерзлоту,

повстречал я однажды – утопия! –

несказанную красоту.

Красота та, недолго думая,

пока я под юлу пурги

городил ей стишки – безумие! –

укатила к югам с другим.

Гимны спеты. Готов ли реквием?.. –

зов пурги влечёт неспроста.

Боже, дай наглядеться, прежде чем

навсегда сбежит красота.

***

Если нервы разобраны

по винтику, по гаечке, –

значит, сны злы и образны,

и живу не для галочки,

не для красотки Нинки, –

надоели скандальные страсти,

одни и те же картинки

тинного счастья…

Если губы в хлам тресканы

и жадно липнут к кружке

в тоске по холмам Тосканы, –

не спасут и подружки.

Зло лужёная глотка

тянет винцо тумана,

словно подводная лодка

винтами мрак океана.

Если брожу с ружьишком,

будто Ильич в заливе, –

значит, прижало: слишком

омут будней заилен.

Или разом исчезли

и враги, и друзья

из жизни… Что делать, если

по-другому нельзя?

А если жить уже поздно,

но помирать слишком рано, –

значит, январь, морозно;

кружка, винишко, няня…

И немая усталость

как печать на устах.

Весна придёт запоздало, –

реквием на листах.

И если нет ни словечка,

а мыслей самая малость, –

значит, Чёрная речка,

и выбора не осталось…

Между прошлым и будущим,

нахрапом навстречу прущим,

пока жив на все сто я ещё.

Подлое настоящее.

***

Зачем строчу про то?.. Зачем молчу про это,

весь обратившись в слух: смерть всходит на крыльцо.

О, востихотворение поэта!..

Из темноты внезапный свет в лицо.

И снова мрак. Ни сил, ни слов открыться…

Невыразимое невыразимо.

"Всё ближе смерть…" – стенает половица,

в своей настойчивости зла, как ветры в зимы.

Уймись, несносная! Где винная лоза…

"Уймись…" – смерть дышит холодом в глаза.

***

Зря на чужбине ветры голосили:

вернись на север, под родимый кров,

где вечность мчит в упряжке что есть силы

по звёздной тундре над мерцаньем льдов.

И рад бы я!.. Но где вы были, ветры,

когда, зло разорён, среди руин

бродяжил я без имени, без веры,

былой Отчизны бесприютный сын.

***

Застлали снега и печали

дома и пригорки вокруг.

Твои руки к нежности звали,

а губы шептали: "Мой друг…"

И ложка звенела в стакане.

Но чай остывал на столе…

Держала любовь на аркане

и жарко мерцала в золе.

И вдруг догорела свечою,

забытой в сырой кладовой…

Печали остались со мною,

снега улизнули с тобой.

***

Зря вы, девочка, мне говорите

про любовь и другие дела:

как вам дорог был Говоров Митя,

как зима за окном бела…

Что любовь – словно дивная сказка

из далёких, забытых времён…

Это пламя пылает напрасно:

был и я безоглядно влюблён.

Но пора чудных встреч миновала:

жизнь живое метлой извела.

Зря вы, девочка, ждёте начала:

всё зима замела добела!..

***

Пусть будет то, чему и быть! –

чему не быть, того не надо…

Была пора весну любить,

а нынче и зима награда,

была пора водить веселье

ночь напролёт в хмельном кругу,

а нынче – выйдет новоселье,

быть может, в злую стынь, пургу,

туда, за край, куда за гробом

(когда в друзьях – долой враньё! –

одно шальное вороньё)

лишь прошлое промчит галопом…

***

Ты была ли мной любима…

Ты ль была ко мне добра…

Замели седые зимы

пепел давнего костра.

Отгорело. Что за дело!..

Будет новая печаль.

Но зачем так одурело 

сердце бьётся: жаль, жаль, жаль!..

***

Падение метеорита.

Прощай!.. В заснеженный январь

качусь по склону из зенита

духовных мук… Онлайн-словарь

мне разъясняет, беспокоя:

безумие, – оно какое…

Юмористический портал

вгоняет в ступор. Бог бы дал

добро пожить ещё немножко,

перечитать "Двенадцать" (Блок).

Обёртывание для ног

мне практикует Еня (кошка).

Дневник. Физичке нагрубил.

Скажи мне, сын, что ты курил….

***

Под голубыми небесами,

блестя на солнце, снег лежит.

В хлам начитавшись Мураками,

на берег выбросился кит.

Его пример другим наука.

Кайф. Ни подруги нет, ни друга.

В окне иных мировоззрений

сам Отче преклонил колени.

Прощай, неистовая страсть

дышать, мир пожирать глазами.

Читайте прозу Мураками.

Свободу в сердце не украсть.

Будь проклят камень преткновений!..

Ты – ноль. Никто. А мнилось, – гений…

***

Раскрыть журнал. Напялить дужки.

Опять грядёт обвал рубля.

Зима. В снегах спит город Пушкин.

И пофиг, кто там у руля.

Умри, поэт, и скажут, – гений…

О, человек, дитя сомнений!..

Мать – глупость, а отец – обман.

Уйми шарманку, графоман.

Крупицы счастья и свободы

в прологе манят героинь.

Герой подсел на героин

в финале. Зимний вид природы

исполнен радости и сил.

Спи, Пушкин… Ай да сукин сын!

***

Купить собаку чау-чау

и с музой подписать контракт.

Перевести "Жэньминь жибао",

вступив с неведомым в контакт.

Приятен дыбе хруст сустава…

Когда пройдёт земная слава,

постели скомканный сатин

никто не сменит… Спи один!..

Я нем, но лампочки мигают.

Страх строит храм из кирпичей.

Жизнь состоит из мелочей:

тебя от прочих отличают

тушь, лак и крем от "Л'Этуаль"…

Меня, – что я явлен в февраль!..

***

Во глубине сибирских руд

быть человеком – скорбный труд.

Даруйте, небеса, прощенье –

что не сопрут, то стырят "в долг":

в овечьей шкуре кто не волк, –

тому, в ком нет и капли мщенья.

Освободись от всех затей, –

текилой горсть пилюль залей.

Снеси декабрь в плену Сиама,

где крысам храм – сливная яма.

Купи с лотка сосиску в тесте

и затолкай неспешно в рот.

О, Боже!.. Я стою на месте,

а вечность движется вперёд.

***

В донельзя сонном феврале

Грааль не угодил мне в руки…

Снега мерцают в лунной мгле,

склоняя к скуке.

Вот-вот нагрянет синий март

и распалит огонь желаний.

Не знаю, буду ли вновь рад

поре метаний…

Апрель прижмёт к губам свирель

и зажурчат его напевы.

Я скуке укажу на дверь

в объятьях девы.

А в мае ранняя гроза

вдруг пробудит в душе тревоги…

О, проза!.. Винная лоза,

опутай ноги!..

В донельзя сонном феврале

я снежной глыбой немо стыну.

И талым мартом на заре

ручьями схлыну.

***

Пурга гуляет белым кругом.

Глумится ветер по углам

над теми, кто, гоним испугом,

гребёт к родимым очагам.

Снег застилает покрывалом

надежды, взоры и следы.

Ты мне вчера приснилась в алом.

Как зеркала, мерцали льды.

И ты звала меня: "Приди!.."

И горестно ломала руки.

О, одиночество, гряди

над вечной пропастью разлуки!..

Мгновенным светом тайной боли,

как в мае дальняя гроза,

вдруг ослепи средь снежной соли

и выжги жадные глаза.

***

Не гляди на меня исподлобья.

Я с рожденья обещан другой.

Зря ль мешал с глиной Господа кровь я,

не страшась повстречаться с судьбой.

Зря ль растрачивал умные речи,

пену лжи оттирал с алых уст…

Позади и разлуки, и встречи, –

отсверкал костром розовый куст.

А за ним отгорела рябина.

В зимнем небе закаты дугой.

Я люблю тебя нежно, безвинно…

Но с рожденья обещан другой.

***

Звон гудит хрустально-синий:

чистый – льдистый – небосвод,

распростёртый над Россией, –

оберег от всех невзгод.

Тучки кучкой налетели,

затянули небосвод.

Будь ты трезв или в похмелье,

вся жизнь задом наперёд.

Глядь, – дожди отморосили

и снега сошли на нет:

вновь сияет над Россией

чистый – льдистый – синий свет.

***

Скажи, Мария, как твои дела…

Терзает ли тебя духовный голод.

Гляди, сугробы вьюга намела.

Кто убелён, увы, уже не молод.

На пристани ладью сковали льды.

А нас сковали годы лихолетья.

Весна звенела нам на все лады.

Но страсть стихает на излёте лета.

Летят снега неведомо куда.

А души улетают, будто птицы.

Летят мгновенья, сбитые в года…

Летим и мы, – нет сил остановиться.

За всё давно уплачена цена.

В карманах без помех гуляет ветер.

И жертва на алтарь принесена

без восхвалений, суеты и сплетен.

За что, Мария, жизнь благодарить, –

не высказать ни взглядом, ни словами.

Духовный голод нет, не утолить,

пока сияет нимб над головами.

Простишь ли мне и слёзы, и печаль,

молчание бессонными ночами…

Ладью сковали льды. Скрипит причал.

И чей-то лик встаёт перед очами.

***

Злое время года.

Стылое ненастье.

Из-за хоровода

мглы не видно счастья.

Из-за поворота

вихрь взмела метель.

Злое время года.

Без веселья хмель.

Ветер бьёт в ворота.

Бьёт в виски мигрень.

Злое время года.

Сердцу биться лень.

Стылое ненастье.

Что ни день, невзгода

лезет в двери: здрасьте!..

Злое время года.

Ждёт душа ухода.

Но грехи, долги…

Злое время года.

Не видать ни зги.

Чёртова погода

доведёт до точки!..

Злое время года.

На уме – ни строчки.

Ждёт любовь кого-то…

Не слышны шаги.

Злое время года.

Боже, помоги!..

Хоть скули, хоть взвизгни…

Стонут провода.

Злое время жизни.

Заметь навсегда.

***

Февраль, двадцать шестое. Вечером

ты удивилась, как изменчива

погода нынче. Ветер. Снег.

Закат сгустился, но померк

за занавесью снежных вихрей.

Пылали чувства нежно… Стихли.

И выйдет что из-под пера ль…

Двадцать шестое. Мгла. Февраль.

***

Из песни не выкинуть слово.

Из сердца не вынуть печаль.

Кружение мира условно.

Венчает жизнь жало меча.

Тягучий взгляд чадной подруги.

Злой сумрак взамен синевы…

Смерть тянет нещадные руки

метелью над лентой Невы.

Зачем-то вдали так тревожно

кому-то мерцает маяк.

Всё серо. Всё стыло. Всё ложно.

Метель не уймётся никак.

***

Полуночные звуки.

Мёртвый свет фонарей.

Пляшут тени в испуге

от проезжих огней.

Этот снег, эти муки…

Зла январская стынь.

Ожиданье разлуки.

Поединок гордынь.

Взгляды долги, упруги.

Шёпот жарок и тих.

А объятия туги, –

не излиться из них.

Эти нежные руки

и зовущая грудь,

мякоть губ, бёдер дуги…

Спи. Прости. Позабудь.

***

Эстетика в зимнем стиле:

дымы под промозглым небом.

Любовь и в морозы в силе:

ей мёрзлый покой неведом.

Как соль неразлучна с хлебом

по праву гостеприимства, –

желает в снега, как летом,

принцесса приветить принца.

Способен вдруг пробудиться

оргазм в ночи за стеною.

И стонет, как будто птица,

даже глухой зимою.

А значит, принц снова в силе:

влюблённым покой неведом…

Эстетика в зимнем стиле:

оргазм под промозглым небом.

***

Хороши поля Прованса.

Если б только не мистрали…

Спи, Ван Гог!.. Пусть синь пространства

скроет мрак твоей печали.

Зря бы вёсны умирали,

если б не холсты и кисти…

Как твои глаза мерцали:

билось солнце в пейзажисте!..

Как вы люты, феврали, и

как чисты холмы и дали.

Жизнь и счастье – всё в начале.

Если б только не мистрали!..

Зло хрипят вороньи стаи

над безбрежными полями.

Улетели прочь мистрали,

да печаль всё та же с нами…

***

Что делать, если Галя – дура…

О, Господи!.. Нас больше нет.

Англосаксонская культура.

Бар. Виски. Кокс. Мотель. Минет.

Материки и океаны

не разделяют дураков.

Кропать любовные романы –

занятие для слабаков.

А жизнь, – знал Лермонтов, поэт, –

короткий анекдот. Смешной.

О, Господи, нас больше нет!..

Несите пиво к отбивной.

Несите, не стесняясь, чушь.

Я вышел к вам: узнать, понять…

Отчизна. Снег. Морозы. Глушь.

И бездорожье. Сука. Глядь…

***

А зима люта и вельми зла.

Костры догорели. И всё зола.

И снези велици, и ветри.

О, Русь, ты ль ко всем приветлива!..

И вихри силни.

Спаси, Всесильный!..

***

Штоф белой. Чёрствый пирожок.

Не поминайте лихом, братцы!..

Жаль, что Харон пирогу сжёг:

вброд через Стикс не перебраться…

Хрясть!.. И разбиты вдрызг мечты.

Надежды маленький оркестрик

замолк, пока точил меч ты…

Отреял гордый буревестник.

Жми, Дон-Кихот!.. В любви ли счастье:

ждут крылья мельницы броска.

Декабрь. Русь. Стылое ненастье.

Неукротимая тоска.

***

Надолго встали холода.

Снега укрыли города.

В таёжных реках горы льда.

– Ты дашь мне?

– …Да.

***

Пришли крещенские морозы.

Их быть к нам в гости не просили.

О, русский дух, избавь от прозы

простор России!..

Осилить жизнь – такая мука…

Наука дней дана немногим.

Не выйти за пределы круга.

Нещадны боги!..

О, героическая сила

терпеть сиянье неземное…

Душа металась, но остыла

немой зимою.

И неизменная привычка

цедить из родника страданий

исчерпана. Чуть вспыхнет спичка, –

и гаснет пламя между дланей.

***

Скажи, предаться ли тем грёзам,

что царствуют среди зимы…

В них дань плачу любви ли, грозам

иль зовам тьмы.

Свой век влачить ли молчным камнем

в пыли схождения дорог…

Настанет миг, и в вечность канем, –

кто жил и дорожил, чем мог.

Огромность тьмы. Нелепость света

в немую мглу влечённых звёзд…

О, неприкаянность поэта,

ступившего на Млечный мост!..

И осторожное дыханье

живой души среди зимы.

Неизъяснимость тишины.

И далей дымное мерцанье.

***

Стерпеть. Смириться. И свинтить

во сне в святые Палестины…

Душа не спит. Сплетает нить

то ль истины, то ль паутины.

Стенает за стеной февраль, –

ему немой покой неведом…

Как фейерверк, сверкает даль, –

огни в ночи и мне соседом.

Соотнестись дано ли с кем…

Шаман без удержу камлает.

Стишкам во вред засилье тем.

Кому пёс служит, тем и лает.

В стынь облака ползут во мгле

почти без скрипа, словно тени.

Танцует сердце на игле

полночных страхов и сомнений.

Увязнуть в думах, как в желе, –

им неспокойность мига чужда.

Кот добр и ластится к жене, –

чем не замена ласкам мужа.

Ужели вечно немость длить,

навек забыть мотивы песен…

Господь, прости… Но что делить, – 

твой хлеб и чёрств, и груб, и пресен.

Пресыщен тот, кто ложью сыт, –

ему льстит хитрый и голодный.

Напрасно честью дорожит 

пиит, слагая гордо оды.

О, одиночество!.. Твой мрак

глухим раздумьям колыбелью…

И жизнь, и смерть, – безмолвный прах,

всколыхнутый всевластной плетью.

***

Ещё снега. Но певчие – поют.

И предвещают вольную весну.

Февраль, уйди: как душен твой уют!..

Пусть солнце марта ловит на блесну

живые взоры, томные слова,

неясные оттенки странных чувств…

Пусть вновь кружится вихрем голова

и наплывает тёмным морем грусть.

Февраль, прости!.. Но сердце отпусти:

душа истосковалась по любви, –

нежданным встречам, жарким и пустым,

по расставаниям… Уйди, февраль! Уйди…

***

О, как же всё невыносимо!..

Стынь. Мрак. Зима. Вино. Грааль.

Откуда? Из лесу, вестимо…

Куда?.. Во мглу. В немую даль.

Но в мёрзлой тьме закат медовый

ещё не отобрал надежды…

Мерцают медью льда покровы

и снов неясные одежды.

И вежды сомкнуты нежданно.

И вдох, и выдох – дар Времён.

И вправду ль истина желанна

под дрёмный шелест веретён.

Copyright © 2022 Степанов С.