Книга Сергея Степанова "Улисс. Сны весны" вышла к читателям в ноябре 2022 года в США. И сразу включена издательством Smashwords, Inc.* в список избранных новых релизов не только в жанре русской поэзии (позиция лидера), но и в общем рейтинге поэтических книг как американских авторов, так и литераторов из других стран.

Жанровая принадлежность книги "Улисс. Сны весны" определена как роман психологических состояний. Лирический герой уподоблен Улиссу, что одиноко странствует по волнам памяти в океане Времени на утлом чёлне мировоззрения под истрёпанным парусом эмоциональных влечений и восприятий. Автор будто ведёт читателя по ступеням болезненного созревания только ещё пробуждающейся души. Это движение от явного – к сокровенному, от слабого и нерешительного, ещё не осознанного в глубинах сердца – к проявленному действию выстраданных чувств. Некое внутреннее усилие, которое открывает путь от привычных, прозаических реакций на события и обстоятельства окружающей действительности – к вдумчивому осмыслению себя как уникальной личности, осознанию своего подлинного места в чужеродном и порой откровенно враждебном мире, к принятию мысли об исконной трагичности человеческого существования перед неизбежностью смерти, – её мотив постоянно присутствует в произведениях поэта.

И через эту плотно наполненную метафорами и звучными образами трансформацию собственных ощущений и размышлений происходит напряжённый прорыв к просветлённому состоянию духа, прозрению, которое позволяет видеть высокое в низком, безграничное – в ничтожном, прекрасное – в безобразном, созидательное начало – в разрушительном вихре, радостный свет единения с вечным – в сумраке собственных страхов, сомнений и парализующей немоты…

"Улисс. Сны весны" (ISBN 9781005641641 – 261 с.) – часть тетралогии, куда также входят романы Сергея Степанова "Улисс. Зимние грёзы", "Улисс. Флейта лета" и "Улисс. Песни осени".

Поэтическая речь – приём, призванный раскрыть сокровенные и сакральные грани обыденного. В фокусе внимания – размышления о смерти, пустоте и холоде, призрачности земного счастья. Языком метафор демонстрируется личностное движение лирического героя к духовному росту. За пристальным всматриванием в самые обычные события окружающего мира кроется трудный поиск ответов на главные вопросы Бытия: кто я? зачем я здесь? откуда и куда иду?.. Возникает эффект некой отстранённости от происходящего вокруг и вместе с тем – одновременного осмысления действительности через призму тонких и точных психологических восприятий.

Аллегорически представлено ментальное странствие, в центре которого перерождение души из фактического небытия – состояния эмбриона – к осознанию уникальности своего "Я" в стремительно меняющемся мире. И неизбежность трагического возвращения в небытие, которое проявляется предчувствием смерти. Восприятие всего окружающего необычайно острое и при этом сведено к минималистским образам, отражающим предельно повседневные события. Мироощущение и тектонические сдвиги в мировоззрении лирического героя представлены на фоне контрастных коннотаций дня и ночи, света и мрака, предгрозового затишья и бури, расцвета и угасания природы, эмоционального покоя на грани безразличия ко всему и взрывной экспрессии, всплеска горячей страсти и горького разочарования, погружения в бездну невозвратного прошлого и прорицания грядущего, динамики деятельного акта и духовного ступора, вовлеченности в социум и беспредельности одиночества, дарованной озарённости словом и безысходной немоты… Ярко выраженный элемент монотонного повторения усиливает трагический отсвет на сиюминутное уготованного провидением впереди. Хрупкое духовное начало, применённое к делу, предстаёт как обречённое предприятие, – звучит тема беспомощности искусства.

Автор стремится воплотить в образе лирического героя некую общечеловеческую сущность. Дарованный Богом и преображённый деяниями человека мир воспринимается как мелочный, пошлый. Мучительный поиск духовного начала не даёт сознанию укорениться в истине. Стихотворная форма романа позволяет читать книгу не подряд, а там, где она откроется… Так читатель оказывается на той или другой странице, ведомый волей случая, предчувствием, быть может, – судьбой. Как и в жизни, всё выступает в связке, но не последовательно, от прошлого – к будущему, а под неожиданными плоскостями, порой – одновременно или обращено вспять…

Ностальгия по Духовному Отцу и милосердию как символу единосущия, предстояние перед метафизическими безднами Бытия и собственной души проявляется в прозаическом "вещном" мире аллегорией "расколотого сознания". Идея автора в том, что любой, самый непримечательный жизненный путь, включает те же стадии проживания бытийного, что и мифологическая "Одиссея", – разлуки и потери, искушения, принятие своей конечности – смертности. Лирический герой экзистенциального романа, как и мифический Улисс, обречён преодолевать подспудные испытания в потайном мире сознания, блуждания мысли, эмоциональных впечатлений на вечном пути обретения своего истинного "Я". По автору, это и есть подлинно живая жизнь.

Обращает на себя внимание эпиграф к роману:

"Вокруг тебя спят люди… А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен."

"Ночью". Франц Кафка.

_______________

* Издательская платформа Smashwords, Inc. в течение ряда лет подряд признавалась американским журналом "Forbes" мировым отраслевым лидером по темпам развития.

"Вокруг тебя спят люди… А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен."

"Ночью". Франц Кафка.

МАТЕРИ

Я последний романтик, мама…

Буквы сыплются на листы

бисером. В высях храма

впечатлений и смыслов ты

заразила меня любовью

к майским, в дымке фиалок, лугам.

Отцвела… И любовь сыновнюю

по весне лишь фиалкам воздам.

***

Ты вновь до нитки вымокла, весна!..

Сна нет как нет. И, видимо, не будет.

И неизбежно выпаденье дна –

дань ржавчине, изъевшей остов судеб.

И дальше – пропасть. В ней пропасть бы… Лопасть

Времён всё перемелет. И в подарок

оставит будущему лишь свечной огарок,

внушая уважение и робость…

Вновь дебоширит май! И гром, как крепкий ром,

дурманит головы. И дождь мотыжит землю,

ненужный на небе. И всполошён в крик дом.

И молниям, как озаренью, внемлю

я – неизменный зритель твой, гроза!..

Но в страхе роза жмётся у беседки –

к плетению приникла, вся в слезах.

Сняв кепи, низко кланяюсь соседке.

***

Скалы оскалились скрытой угрозой.

Розой пропах ветерок,

кротко гуляя в саду.

Мне ли пленять тебя скучною прозой.

Грозы ниспосланы в срок –

логом гремит гром в дуду,

дробно спеша из далёких ущелий

в келью, где маковый сон

сплёл нам тугие венки.

Звонкие струи дождя среди хмелей

льются чуть слышно. Стеснён

вздох твой – от счастья ль, тоски…

Скинуть нет сил полог дрёмы извечной.

Свечи возжечь ли в ночи –

очи её глубоки.

Или забыться, пока быстротечной

молнии хлещут бичи,

сном, – что в гнезде голубки.

***

По семицветным ступеням в небо

широким махом взлетит душа!..

Дугою радужной вспыхнуть мне бы,

любовью землю объять спеша.

И аркой слова, громоподобно,

вздымать и ширить небесный свод, –

и выйти к свету из тьмы утробной.

Даруй же, Боже, простор высот!..

И пусть к пророкам не я причислен,

но синь сминая, стремясь в полёт,

вновь окрыляюсь сияньем истин –

свободой мысли – на жизнь вперёд.

***

Ещё не оделись нивы,

ещё не изжить весны, –

но отчего мотивы

осени так слышны…

Медвяные, фиолетово

пылают в полях цветы, –

сердце моё, от этого ль

так пламенеешь ты…

Мечты отсверкали искрами

на стаявшем в март снегу.

Воды басят регистрами –

гимн поют на бегу.

Фату примеряют ивы,

берёзы уже в соку,

грома гремят переливы…

Сердце, будь начеку!

Вешние громкие грозы –

глашатаи злых дождей:

в осень по скулам – проза! –

захлещут из всех щелей.

***

Стихия. Я. Стихи. И яки

на пастбищах по склонам гор.

И горделиво рдеют маки.

И длят угрюмый разговор

ветра над рёбрами ущелий.

И ястреб в мёртвой вышине

кружит, – кто знает, не по мне ль…

Гляжу вокруг. Я жив ужели?..

Ужели кем-то узнаваем,

а кем-то, верить ли, любим…

Узнали псы, – зло лезут с лаем:

их бесит, что я нелюдим…

Мне машут – кличут – пастухи:

в котле уже заждался ужин.

Ужели я кому-то нужен!..

Стихия. Я. Тихи стихи.

***

Останься до весны. Ведь в доме слишком пусто.

И взявшееся ниоткуда чувство

влюблённости – лишь древнее искусство

сокрытой, потаённой ворожбы,

в обход предусмотревшей всё судьбы

ниспосланное нам не письменно, изустно –

из уст в уста, звеня на все лады.

И плеск речной волны – всего лишь плеск печали.

Нас с нею в колыбели повенчали.

И обозначили ещё в начале,

что кем-то решено, где быть концу.

И ветру перемен, эпох гонцу,

что в лодке нас заждался на пустом причале,

мы кланяться не будем, не к лицу.

И ледоход проводим. И весну приветим.

Нам жизнь дана, возможно, и за этим:

весною посвятить все силы детям.

Приняв их в жизнь в апрельскую капель,

им мастерить в июльский день свирель,

а в ноябре, убрав дары садов в подклети,

ждать в гости и морозы, и метель.

И ёлку наряжают дети; следом – внуки

и правнуки. И мухи мрут от скуки.

И в суете дней не доходят руки

ни до чего. Забот круговорот

влечёт лишь смену лет. И шлёт вперёд,

на смерть. И стай пернатых мартовские звуки

преподнесёт не нам небесный свод.

Ну, а пока нам снег скрипит, и тени густы,

останься до весны. Ведь в доме слишком пусто.

И, дней прощальных избежав тщеты,

забыв о кадках квашеной капусты,

что в подполе томятся, так горды

своей начинкой с пряным звонким хрустом,

проводим жизнь, звеня на все лады.

***

Сгорай в золу,

заветная заря!..

Я резв, как ветер.

Завитки взвивая

в заутренней грозе

под взмокшим небом мая,

желаю смерть изжить

в полёте сизаря.

Как грозно зарево!..

Рождён под звёздным знаком,

знаком с узилищами,

ужасом и злом,

взлечу навстречу –

в огненный излом

над горизонтом,

в бой ввязавшись –

с мраком.

***

Неизреченные серьёзны.

Болтливые во сне смирны.

По солнцу Бог меняет блёсны.

Форель глядит из глубины.

Ловцу строптивцы интересны.

Приманкой служит зов весны.

И языки летят из бездны –

всевластна жажда новизны.

***

Весна настигла!.. Некуда деваться, –

ложись и помирай средь синевы:

спасенья нет, так страстен танец граций

на парапетах заспанной Невы.

Невыносимо месиво весны –

и души вымокли до нитки, и штаны…

И тени укорочены, и сны.

И взгляды долги, жадны и бессовестны!..

***

Штоф за воротник заложив,

пилю по аллее, грешен

не тем, что заложник лжи,

а в том, что ни с кем не был нежен…

Не вечность, но жизнь прожив,

гляжу: не податься ль на небо…

Но зябкая дрожь ив,

как будто вибрация нервов,

на мартовском стылом ветру

не оставляет надежды.

Хоть криком кричи: мол, верую!..

Хоть вены молчком надрежь ты…

Всё реже и реже грусть,

сермяжное – русское! – чувство,

вскрывает на вдохе грудь,

как в ледоход, с хрустом.

***

Гениталиям тесно в гнезде штанов –

знатно шьют в детородном Китае.

И, кидаясь от тени себя, –

боязнь встречи с ней неодолима, –

мочку уха задумчиво теребя

(зарекаться ль, что не накидаюсь,

посреди тошноцветных каштанов

угощая мадерой баб…),

с видом свойского вдрызг пилигрима

ползу с дебаркадера, краб,

в сторону суши – вёсла суши! –

к ресторанам с омарами, суши,

пивным, сигаретам "Прима",

к синеглазым борделям,

подиуму набережной и рублёвым моделям,

чтобы позже всё же блевать в муть моря

от омерзения, да и просто с горя.

Бляди шеи воротят: кто это пилит мимо…

***

Ужасные. Прекрасные. Неясные стихи.

Стекает время каплями, что дождик со стрехи.

Всё легче шелест вечности по глади Бытия.

Босой, по лужам шлёпаю под радугой и я!..

***

Майские грозы громкие,

будто колокола.

Вскинется сердце – ломкое,

словно осколок стекла.

Шёпот фортепиано

слетает с клавишных губ.

Грозы гремят. Бездыханно

гляжу, – то ли вдаль, то ли вглубь.

***

Нет огнецветных пионов.

Юна весна –

в дымчатом кимоно

лимонного сна

бродит, будто Нарцисс,

по оси абсцисс,

по оси ординат ломит свет,

обжигая тюльпаны, –

пламенеют тюрбаны!..

Пионов нет.

***

Дано ль избегнуть катастрофы…

Всё ближе, ближе срез обрыва:

ручьи в него стекают – строфы

уходят в вечность без надрыва,

не оставляя на прощанье

ни снов, ни мыслей, ни ростка

желания, ни завещанья,

ни ожиданий, ни дыханья,

ни веры, что грядёт строка.

Опустошённость – боль иль благость…

На плечи небосвод не рухнет,

когда сиротство сердцу в радость

на позабытой Богом кухне,

где ухо не воспринимает

ни гам толпы, ни клик Голгофы,

ни шорох ноября, ни мая

звон, треск и гром – душа немая!.. –

ни поступь близкой катастрофы.

***

Не мною восприятие возможно

в одном из самых тёмных уголков,

в воронке гулких улиц и гудков

автомобилей, вскриков: "Осторожно!.."

Бушует шум, в груди не песни – хрипы,

и ни хлебов в худой суме, ни рыбы.

Не мною боль как соль переносима

от сердца к сердцу… Где найти слова, –

зачем ты носишь кепи, голова! –

призвать к молчанию. С изысканностью мима

явить безмолвие как громы по весне.

Безжалостно, раскатисто, над всем.

***

Слушайте, невозможные люди!

Гремят грозовые тучи.

Ни увертюр, ни прелюдий…

Ветер сорвался с кручи:

сметает нестойкие души,

сминает мысли и чувства.

Тёмная силища кружит, –

торжествует безумство.

Пыл сбереги: иди

ближе, – теплее в куче!..

Слушайте, иллюзорные люди!

Ветер сорвался с кручи.

Жарче, жаднее уста,

что в воздух впились до хруста.

В душе бурлит пустота –

высшая форма искусства.

***

Взгомонились скворцы приветно:

свежий ветер нагнал не стужу,

а громаду вешнего света,

что никак не влезает в душу.

Разметались по глади тучки

и ползут, будто в рай лодчонки…

А внизу после зимней взбучки

разглазелись на мир душонки.

Синева кислотой выест

долгий взгляд. Если не беречься,

поторопит Господь на выезд,

разглядев сквозь зрачки сердце…

И весне ни к чему любезной

с миром быть – ей желанней разом

взворошить весь дом, да исчезнуть

майским громом, не дрогнув глазом.

***

Пустая комната. Её углы как грани

сиротством обрамлённого алмаза…

И тишь, что нищенка в лохмотьях, тянет длани –

ждёт звонкой дани и не сводит глаз, а

за окном весна кружит по саду –

мир адресует ей дурные мадригалы

с упорством тем, с каким на Рим шли галлы,

а гуси им готовили засаду…

Душа пуста, как банка из-под кофе,

что выпит в ожидании удачи.

Исподтишка толкает к катастрофе

Вселенную ряд чисел Фибоначчи…

А за окном весна летит с катушек –

звенит, куражится и всюду сеет семя,

как будто вправду истекает Время

и от бесплодия вдруг запустели души.

***

Неясный вскрик иль запах детства

вдруг налетит из глубины

живого, мёртвого ли сердца

среди нагрянувшей весны.

От счастья никуда не деться, –

безумствует пожар сирени…

Весна, оставь в покое сердце, –

с тебя достанет и мигрени.

Скажи, к чему остервенело,

без сна в объятия друг друга

толкать тела… Уймись, подруга!..

Одну тебя люблю всецело.

Никто иной душе не нужен –

лишь ты и шум сквозной листвы:

гляжу в твои глаза – не в лужи,

где бьётся отблеск синевы.

И цепенею упоённо,

взволнованный твоим дыханьем…

И замолкаю отстранённо,

смят неизбежным расставаньем.

***

Лучи весны мотыжат лёд,

ручьи звенят – поют о рае…

Во мне один поэт живёт,

другой – страдает.

Могли бы быть они поближе

друг другу, но в глухой ночи

один из них всё пишет, пишет…

Другой – молчит.

Весна сдружила их отчасти,

но ненадолго, уж поверьте!..

Один всё думает о счастье,

другой – о смерти.

Один глядит в ночные дали –

над головой мерцает море…

Другому звёзды нашептали:

всё в жизни – горе…

***

Мне снятся то звери, то люди,

то сны Сальвадора Дали,

твои белоснежные груди

и голос, зовущий вдали.

Мне снится сиреневый вечер

у моря, ночная гроза

и чьи-то манящие плечи,

и чьи-то живые глаза…

Мне снится, что я ещё с вами,

а не в невозвратных краях,

где тени в мерцающем саване

неслышно крадутся сквозь страх.

Мне снится дыхание счастья

и вечность немых укоризн,

гранат, что разломан на части

и выжат до капли, как жизнь…

Мне снятся случайные встречи,

цветущий миндаль, что шмелю

так сладок, и жаркие свечи…

Мне снится, что я ещё сплю!..

***

Из весеннего, нестерпимого до восторга, света

ни за что не построить такой же хрустально прозрачный дом,

если так и не вызнать божественного секрета,

как не думать о самом сложном, а тем более – о простом:

протискиваясь сквозь тесное время и пространство плечом,

прорастая из прошлого, которое ни при чём.

Из когда-то пылавших, а теперь догоревших чувств, –

этой тёплой золой забавляется налетевший ветер –

не извлечь даже искры… Зря солнечный зайчик так шустр

и спешит обежать все луга и леса на свете:

мрак таится в душе, будто ужас на дне колодца, –

от него не избавиться, если не уколоться…

Из тебя и меня Вселенной не выжать даже ребёнка…

Но оплакать прощание с жизнью достанет и горстки слов.

Всё, что с нами случается, только тонкая плёнка

на поверхности восприятия мыслей и горьких снов,

пронизанных ясным лучением нестерпимого света –

предвестником очень счастливого, но чужого лета.

***

Прощай, апрельская капель!

Тебе не петь под небом мая.

Прощай и ты, моя свирель!..

Душа немая.

Грядите, пенные сады:

едва ль цветение застану…

Мне пропоёт на все лады

скворец осанну.

Когда студёные дожди

омоют окна и дороги,

меня напрасно в дом не жди

ты на пороге.

Не обводи ни близь, ни даль

уставшими искать глазами.

Смирись. Испей душой печаль,

как хмель устами…

***

О, юность!.. Будь и мной горда.

Я рос не лучше и не хуже…

Девчонки с нашего двора

босыми бегали по лужам.

Мальчишки с нашего двора

гоняли голубей. И змеи

воздушные, была пора,

на нас с высот своих глазели.

***

Когда весной в саду встаёт трава,

любовь уже не ищет постоянства.

Позволь признаться: ты была права

почти во всём, а я – слуга упрямства.

Весенний дождь порой ввергает в дрожь.

Душа готова с кем-нибудь согреться…

Но как бы ни был этот век хорош,

в глазах стеной встают картины детства.

Пусть нет ни сил, ни дружеской руки,

чтоб опереться, – миг подсунет посох.

О, лица милых, как вы далеки!..

К вам нет пути под скрип снастей и досок.

Доспехи сняты, сложены мечи.

И воинство смиренно пашет землю.

Но шрамы битв вовек не залечить,

как не принять того, что не приемлю.

Минуют годы, дни, часы… И миг

нежданной встречи странен и приятен.

Так отчего цветок любви поник,

а на щеках – разводы мокрых пятен.

Но вновь весной в саду встаёт трава, –

берутся чувства огненною рябью.

И страстен зов любви – её слова

плывут в ночной тиши над водной гладью.

***

Душа растормошена.

Поэзия. Жизнь. Жена

говорит: "Брось это!.."

Зачем тогда – за поэта?..

Берёза пускает сок.

Душой человек высок.

Мне чужды все те, кто – хором.

Живым истекаю словом.

***

Бродили шумные дожди по переулкам

и застревали в тупике, как эхо гулком.

Качались на ветру в цвету кусты сирени.

Душа рвалась за ветром вслед из плена лени.

Промокший кот лизал живот в порыве страсти

к соседской кошке, что была к нему отчасти

лишь расположена. Жена с журналом моды

в диванах сетовала на каприз погоды.

А я глядел в окно: оно было прохладным

и лба касалось моего. Клён над парадным

едва ли узнавал лицо в седой щетине.

Стекло. Размытое пятно посередине.

***

Не выходи из образа, поэт!..

Шаг за порог, – и можно затеряться.

Когда в душе ни строчки больше нет,

страшит и мучит участь самозванца.

Ель во дворе, как небо, высока.

А ведь была недавно с мой росточек…

Когда тревожно бьёт родник стиха,

у песни нет ни запятых, ни точек.

И росчерк незнакомого пера

в черновике, как собственный, понятен.

Любовь к поэзии без громких слов свела

засилье в душах лжи и чёрных пятен.

Ещё в полночной мгле живёт свеча.

Ещё не срок навечно расставаться.

Вложите в ножны лезвие меча, –

за рукоять его не время браться.

Спит ветхий свиток в древнем сундуке:

он мог бы рассказать иным о многом.

Из жизни мы уходим налегке, –

иначе не даётся встреча с Богом.

Зря ль гулкий гром в полночной тишине

волнует сердце в середине мая.

С безвременьем нам не сойтись в цене.

А если сдаться, то душа – немая.

Молись, Мария, пусть горит свеча:

ей ураган забвения не страшен.

Надежда, будто пламя, горяча:

герой в бою и без меча отважен.

В сраженьях сохранять нейтралитет

не удаётся, сколько ни стараться.

Есть многое на свете, друг Горацио,

что не изведать и за тыщу лет.

Молись, Мария, пусть горит свеча.

Вложите в ножны лезвие меча.

Спит ветхий свиток в древнем сундуке.

Из жизни мы уходим налегке.

***

Звени, птичья месса! Я – нем.

Пусть юность не знает рестарта,

врывается счастьем ко всем

безудержно яркий свет марта.

Противиться зову весны, –

в сиротстве погибнуть до срока.

О, небо!.. О, солнце!.. О, сны!..

Как радостно всё… Как жестоко.

***

Льют дожди. Душа примолкла.

На отроги лёг туман.

Выйдешь, взглянешь… Стыло. Мокро.

Грязь. Сирень цветёт. Дурман.

Чистый лист всё ждёт воленья.

Да рука уже слаба…

Шум дождя. Тишь вдохновенья.

Льётся время в желоба.

***

Над росой ароматны туманы –

сад устлал розоватый миткаль.

Ах, весна!.. Как сердечны обманы, –

лезет в душу дурманом миндаль.

Говор птиц предрекает свиданье,

неизведанность боли в груди,

хмель надежды, мечты и метанья –

неизбежные муки любви…

Ах, отпрянь, проклятущая девка!..

Отведи от меня злой дурман.

Тошнотворна пернатая спевка.

Сердцу горек миндальный обман.

Нет, вернись!.. Погоди на мгновенье.

Озари странным высверком лист.

Подари не любовь, – дуновенье

прежних чувств над безмолвьем страниц.

Оберни позабытые взгляды,

голоса, потаённый зов рук…

Всё, что взято в туманные гряды

беспощадностью смертных разлук.

***

Прочь умчали летучие тучи.

Манит острым дурманом сирень.

Ты меня нежным счастьем не мучай.

Целоваться истомно мне лень.

Одуванчики. Божья коровка.

Синий лён мытых ливнем небес.

Плещет речка. Трещит влёт сорока.

Жар заката поджёг дальний лес.

Ищут ласки греховные губы.

Веки прячут губительный взор.

Сны любви с непокорными грубы –

беспощадно пускают в разор.

***

Прости мне всё: восторг и муки,

тревоги, счастье и печаль, –

забыть ли, как сплетались руки

и в небе месяц нас венчал…

Желаньям не вернуть печати

на вскрытом – читаном – письме.

О прежней нежности мечтать ли,

всецело вверившись весне,

её чарующим дурманам,

внезапным грозам и ветрам…

Прости, что взял тебя обманом,

и отдаю во власть слезам.

Прости укоры в час прогулки

в аллеях елей, лип, дубов…

И страсть, и ревность, и разлуки.

И невозможную любовь.

***

Весь мир залит солнечным светом.

Сияет, как радостный стих.

Увы, не родиться поэтом

уже нет надежд никаких.

Стишки не отправить обратно –

в раскрытую рупором грудь.

Читать их бывает приятно,

а чёркать – мучительный труд.

Поэтам не петь – под запретом.

Трагичен их ранний уход.

Чудак, что родился поэтом,

и в небо поэтом уйдёт.

Уймите на миг пересуды.

Всё солнечный ветер сметёт.

Сгребайте поэзию в груды,

в народы – века напролёт.

***

Источены чувства напрочь. Чествую утончённость

чего-то, что нимб иль обруч… Гудбай, учёность!..

На стены посмертно лезут немые тени.

Пушкин. Некрасов. Бунин. Маркс. Энгельс. Ленин.

Кувшин возжелал вина. И манит отбитой ручкой.

У Джека болит спина. Случался с залётной сучкой.

Пьянит без вина весна. Её не запостить в сети.

На сердце лежит вина. Безвинным страсть всласть не светит.

Ручьями сойдут снега. Ты сам – ледяная глыба.

Встал месяц – блестит серьга. Бесстрастный отсвет улыбок

скользит по усталым лицам. Галдят в смартфоны

Джульетта, Тибальт, Ромео, март и вороны.

***

Медовое солнце проснулось.

И где-то в рассветной тиши

о чём-то всё шепчется юность

всю ночь напролёт, – для души…

И где-то всё носится ветер,

промчавший немало дорог.

И где-то и я жил на свете,

да память о том кто сберёг…

В горсти ничего не осталось:

стекает меж пальцев вода…

И даже последнюю малость

уже не вернуть никогда.

***

Отцвели вконец каштаны.

Май унёс разлуки, встречи.

Громыхали громко громы.

Шелестела тишина.

Счастью чуткие желанны.

Молчалив прощальный вечер.

В ночь отчалят прочь паромы.

Только в том моя ль вина…

Чайки смолкли в кои веки.

Брызжут волны на причале.

Ветер облако рвёт в клоки,

как дырявое старьё.

В городской библиотеке

расхватали все печали,

позабыв на пыльной полке

счастье горькое моё.

***

До слёз завидую грозе

в апреле – мае

в мечтах ступни омыть в росе

или лимане,

взлететь безвольно в синь небес

легчайшим пухом

и вызнать звоны птичьих месс

сердечным слухом,

до дна испить цикадный треск

в несжатом поле…

А там – хоть к славе, хоть на крест,

по Божьей воле.

***

Встать. Выключить. Откинуться. Заснуть.

Проникнуть в сон. Уткнуться взором в суть.

О, сумрачная сутолока дней!..

Сойди на нет. Дай всласть мечтать о ней…

О, нити ложных дружб… Вы так прочны.

Порочны мысли. Чувства неточны.

Ничтожны ставки в играх Бытия.

Бьёт наповал любовь. Где ты, – там я…

Там-там гремит извечную тревогу.

Углы сыреют. В душах ветер волглый.

Глазастая и шалая весна,

нет, не лишай весёлости и сна!..

***

Слепой дождь льётся на Москву.

Открыть глаза. И впасть в тоску, –

приснилась девица в соку

рассветной тишью.

Туман разлёгся на мосту.

Сирень – в кипень, весна – в разгул…

Душа готовится к броску, –

четверостишью.

***

Страсть к истине коварна. Рана

нанесена одним движеньем.

Смириться, впасть во мрак, но рано

сдавать нещадное сраженье…

Зря ль жжение огней небесных

сквозь все незримые преграды –

делиция творцов безвестных:

им боль отраднее награды.

Но грады высят шпили… Храмы

в грозу заметны отовсюду.

Христос в мир сходит без охраны

и подаёт мытарства люду.

Юродивому быть ли здравым…

На наготу сменить одежды

и впасть во мрак – в леса и травы –

без слёз, без вскрика, без надежды.

***

В грозу от молнии потёмки только гуще…

Свирелка-соловей – комок бесцветный.

И говорливый – истинно ли сущий…

Спи, Гамлет!.. Быть, не быть… – вопрос запретный.

Избегнуть мук, напрасности метаний…

В стараниях умается душа.

Уводят сны дорогами мечтаний,

реальность – душ: студёных вод ушат.

Бегут мгновения, но кто б за ними гнался…

Грядут прозрения, – зря ль дождь омыл стекло.

Вглядись во мглу. Вот дом родной, Горацио…

И осознай, что время истекло.

В ночь море звёзд манит без всякой цели.

В нём рыболов дождётся ли улова…

Не жаль, что амфоры с вином не уцелели.

Кто жаждет, – испивает влагу слова.

***

Снова тают снега. А быть может, и снеги.

И уходят в побег и питают побеги

воды вешние. И так весна в человеке

пробуждает желания и пребывание в неге.

Мокнут ноги в ручьях, по асфальту скользящих

в никуда, кроме зелени, рек и каналов.

Почтальон стороной так обходит мой ящик

с тех времён, когда Рим пал под натиском галлов.

Да и сам я – письмо, что блуждает в конверте

между прошлым и будущим. Слухам не верьте,

что меня уже нет. И в земной круговерти

я – лишь кисть Бытия, что наносит мазок на мольберте

Времён не для выставок или судеб биеннале.

Так луч солнца купается утром в канале

под окном петербургским, по диагонали

Невы, взявшись рябью в финале. И в забытом журнале

так желтеют страницы, в пыли впечатлений

от прочитанных лиц, что почище романов,

где развязка – лишь вымысел: плод преступлений

развращённых доступностью нас графоманов.

Ну, а что там весна, шаловливая девка…

Ей так нравится случка кошачья и спевка

хриплых мартовских орд. А по мне, – все издёвка:

для любви нам нужна лишь душа. И небес подготовка

к грому майских ночей, соловьиным турнирам

и щемящей тоске служит только гарниром

к безысходности осени… Так повар сыром

тёртым нам присыпает горелую сторону мира.

Впрочем, это неважно. Как, впрочем, и всё остальное.

Перед зеркалом нет никого, – только двое,

разделённых иллюзией существованья

одного из них, – якобы мыслящей тканью.

***

Венера вспорет горизонт,

как скальпелем прозектор – брюхо.

Вновь грозовой пророчит фронт

Росгидромет, – жара прёт с юга.

Онтологические бредни

вконец тебя измучат, Гамлет.

Решил шагнуть за край, – не медли:

как камень в пруд, во тьму гам канет…

Дожди смывают отпечатки

пчелиных мук с цветка сирени.

Стишки – скорее распечатки

души, пленённой в сети лени.

Эпохой Ленин обездвижен:

прозектор выпотрошил брюхо.

В кипении безмолвных вишен

брюзжать ли Богу прямо в ухо…

Лихие ветры мчат на север –

уносят прочь шальные грозы.

Вселенная отключит сервер,

как только Гамлет шпагу бросит.

Земля с оси слетает ходко, –

ей человечки не по нраву…

Грядёт потоп! Прознать, где лодка…

Оставь, Бог, пару на потраву.

***

Весны напрасные мотивы

не веселят усталый дух.

В грозу печально мокнут ивы

в обличье горестных старух.

Пренебрежение весенним

разливом чувств ведёт к сиротству.

В нём даже свежий цвет сирени

сродни кичливому уродству.

Уста несут не слово, – холод:

прощально исцелован мрамор.

Душа испытывает голод

от радуги в оконной раме.

О, истязание весной!.. –

невыносимой, лютой болью, 

её ещё зовут любовью, –

увы, случилось не со мной.

***

Мотыльки липнут к рыльцам в пыльце.

Чертят ласточки знаки в полёте.

Вечереет. Курю на крыльце.

Соловьи, отчего не поёте…

Отчего на душе маета,

а над речкой сгущаются тучи:

трель свирели средь мая не та

или жизнь камнем катится с кручи…

Где ты, ангел крылатый в венце,

что привиделся в сладкой дремоте…

Половицы скрипят на крыльце.

Соловьи, отчего не поёте…

***

Нежданно обездвижен,

в цветенье нежных вишен

притих, как камень, я

в притоке онеменья.

Прочь дни летят. Легки,

взвихрились лепестки.

Не вейтесь, ветры. Тише…

Пылай, цветенье вишен!..

Взвихрила мир весна

весёлая без сна

в порыве вожделенья.

Но где ты, избавленье!..

От вычурной тоски,

исчёрканной строки…

Оборвана блесна.

Прощай навек, весна!..

***

Собрать ли невесомые пожитки

или оставить скромное наследство:

Сервантес, Гоголь, Караваджо, Шнитке

и благодарность к снам весны на сердце,

прах от сожжённых в ночь черновиков,

таённый вздох, что облегчает участь,

синь колокольчиков в лугах, чернь облаков…

И в стынь во тьму сойти, ничуть не мучась.

***

Грозы мая гремят. Зло юлят дожди.

День-другой, вот и лето придёт… Ой-ли!..

Лету бойкая удаль весны пресна.

Подбирай сарафан и беги, весна!..

Сны уносит рассвет. Пастушонком вдаль

гонит ветер стада облаков. Прочь, хмарь!..

Уморилась от буйства весны душа.

Радость билась неистово… И ушла.

Copyright © 2022 Степанов С.