***

Календы. Ноны. Иды.

Века. Эпохи… Виды

подножий пирамиды

представят толпам гиды.

А нас сокроют плиты,

увы, без панихиды.

Верны своей планиде

быки так на корриде.

Под драною рубахой

душа не знает страха.

Пока ведут на плаху,

всех посылаю…

Нам мойры, три сестры,

вдруг оборвут хоры.

Сколь миг одной ни вить,

другая… срежет нить!

ДОВОЛЬНО

Пойду, куда глядят глаза!..

Где реки бег стремят привольно,

и не колышет образа

фитиль свечи. С меня довольно!..

Прощайте, недруги мои.

Но в первый час – прощайте, други!..

Ослабьте крепкие подпруги

и нервы тонкие свои.

МУЗА УШЛА 

В расслоении настроений

ветер пальцами теребя,

ты шепнула: мой милый гений,

покидаю тебя.

В настроении расслоений

вне себя, вне судьбы,

я кричу вослед, жалкий гений:

уходя, уходи!..

СЛЕДОПЫТ 

Я тему ищу на завтрак.

Как зверь выслеживает добычу,

выслеживаю слова в такт.

Музу кличу

сипло. Ослаб

в узах ее раб.

C'EST LA VIE

Я устал от погоды и нервов.

И, как видно, не я один…

И души бытие, как жернов,

перемалывает в пыль сплин.

И черта у ступеней чертога.

Тенью к дому крадусь, в небеса,

обходя закоулками Бога,

словно псарню воровка лиса.

Ветер ищет меня пустырями.

И, заждавшись своей череды,

червь скучает под алтарями

за приборами для еды.

Зову Музы служу из долга.

Но исчерпаны чудеса.

И заклинила душемолка,

измельчая слова в словеса.

Куст сирени цветением диким

и дурманом пленяет лишь раз.

И прискорбием многоликим

лезет в души иконостас.

В хлам изношен сюртук – от стресса,

ностальгии и нелюбви.

Вены – ниточки интереса.

Время – лезвие… C'est la vie.

БОЛЬ. НИЦЦА

Я в Ницце пил не то, не там, не с тем…

От белых стен палаты меркнет зрение.

Не выбраться на свет без смены тем.

Молю врачей: верните вдохновение!..

Введите в вену мне любви эфир.

Пилюлю дайте неги и забвения.

И буду я, стареющий сатир,

вам благодарен до изнеможения.

Ах, мне бы полосканье для души.

Ну, а потом, – хотя б мензурку водки…

Пусть позабыт я в Ницце, как в глуши,

Бог все простит. И вынет кляп из глотки.

Я испытал в больнице Ниццы боль.

На берегу я пил до одурения.

И с губ облизывал морскую соль.

И запивал лазурью вдохновение.

Вчера я пил не то, не там, не с тем…

Сухой язык навек прилип к гортани.

Но брезжит свет. И кровь берут из вен.

И, значит, жив еще дружок ваш Ваня.

Хлопочет доктор, сменой утомлен.

Мне этот случай будет в назиданье…

Вот только не пойму, с каких времен

поэтам жизнь дается в наказанье.

АМФОРА

Как же банально быть человеком!..

С паспортом. Родиной. Скошенным ртом.

Топкой душой. Этаким имяреком.

Марионеткой. И недомерком.

Пронумерованным башмаком.

Воин отважный, так ли уж важно

след свой в истории высечь мечом.

Вся процедура давно отлажена.

На небесах нет суда присяжных.

Нас приговаривают живьем.

Все поглощает тьма вековая.

Души для Бога – что сладкая сыть.

Амфора – тело мое. Спасая,

вынесла дева его из Рая…

Да, человеком банально быть!..

***

Немного мелочи в кармане,

и ты уже почти король.

А кто-то скажет: оборванец,

играющий чужую роль.

Ну, а кому-то, может статься,

кто Мельпоменой увлечен,

предстанет образ Розенкранца –

мерзавца тех еще времен.

Уймитесь, тени! Я ли гений…

И ваш театр – не по мне.

Быть иль не быть? – вопрос не мнений,

а выбора наедине.

И меди звон в моем кармане –

всего лишь прозы скучный слог.

Ее я возложу на длани,

что с паперти к нам тянет Бог.

ИТОГИ

Ну, что ж!.. Неплохо и недолго.

И не в долгу у Бытия…

Все так же воды катит Волга.

И ей вослед качусь и я,

заложник плоскости наклонной

холмов, изгибов и равнин, –

своей возвышенности скромной

и низменности блудный сын.

Мятежен и обескуражен

теченьем, вязну на мели.

И бакен мой не так уж важен

на повороте у Твери.

ПОРА…

С судьбой своей играю в кости.

Фортуна злая рвет и мечет.

То перебор, то чет иль нечет!..

Потеет набалдашник трости

в моей руке. "Ах, перестаньте!..

Вы увлекаетесь так… кьянти,

что разболится голова…"

Подруга милая права.

…Пора домой, мой пилигрим.

Пусть кости прыгают другим!..

СУТЬ ЧЕЛОВЕК

Вы так боитесь расставаний…

Я так боюсь внезапных встреч!

Мой друг, безумный кот Павсаний,

велел мне сердце поберечь.

Под вечер, сам мрачнее тучи,

в ночь человечеством гоним,

он заявил: "Всем правит случай!.."

Так пусть и правит. Фиг бы с ним.

"Ты – человек!" – промолвил прямо.

И ошарашил тем вельми.

Себя не помня, взяв панаму,

подался прочь я от семьи.

На свежий воздух. В вечер звездный.

Под синий тополиный пух.

И встретил ночи сумрак росный,

душою обратившись в слух.

И задавал себе вопросы.

Да где бы взять на них ответ…

И в бороду седую слезы

стыдливо прятал. Счастья нет!..

И нет любви. И нет надежды.

И времени прервался бег.

…Но рвать ли на себе одежды.

А вдруг, и вправду, – человек?!

Да в те ли, братцы, сел я сани!

То знает только кот Павсаний.

…Премудрый кот Павсаний сам

суть человек не по летам.

БОДЛЕРУ

Абсент окрашивает жизнь

и освещает наши бездны…

Бодлер, противник пышных тризн,

с абсентом в связях был любезных.

– Гарсон, подайте-ка "Перно"!..

Ах, Шарль, ужель не все равно,

чем душу сдобрить пред гашишем!..

Себя не чувствовал ты нищим,

вкушая тот нектар богов

без суеты и лишних слов.

И сахар тек, воспламенен,

на дно бокала и Времен!..

Так жизнь перетекала в вечер.

Парижский сплин всему виной…

А там и утро недалече.

Видений мимолетный строй

счастливой выведет тропой

туда, где дух парит свободно…

– Вот, сударь, ваш аперитив.

Он улучшает аппетит!..

Что будет вам еще угодно?..

Гарсон, отменный абсентист,

тебе завидовал, артист!..

Богоугодный ждал гротеск

певца эпохи декаданса.

Споткнувшись в церкви, – пыль да треск! –

ты рухнул замертво. И гений

твой тут же музами Парнаса

за славный пир, без промедлений,

усажен был – бог Аполлон

тебя приветил средь Времен.

И, сознавая суть момента,

поднес в огне… бокал абсента!

ВЕЧЕР

В дикой розе спит закат,

алый свет растратив свой.

Сумрак бродит наугад.

Ночь грядет! Пора домой…

У камина свет погуще.

Пламя мысли распалю.

И вздремну… Чего уж лучше, –

таять думами в раю.

***

Увижу ль милые пейзажи!..

Чужбина нагоняет грусть:

давно прискучили миражи…

В колокола звонит мне Русь.

И манят вольные просторы –

ее равнины и леса.

На север обращая взоры,

не смею верить в чудеса…

И возвращение лишь мнится.

Домой неведомы пути.

И мельтешат чужие лица.

И, Бог весть, что там впереди…

Судьба, уйми свои резоны!..

Забрезжил позабытый сон,

как будто вновь шагаю к дому

под гулкий колокольный звон.

Как будто вновь… Но жизнь все так же

влечет в обход святой Руси.

Пришествия мне ждать в вояжах!

Молю лишь: Господи, спаси…

Знать, колоколец мой, предсмертный,

затихнет в дальней стороне.

И Русь, как ангел милосердный,

с небес пейзаж свой явит мне.

***

Напиток с привкусом миндальным.

Последний завтрак на траве.

И ветер призраком прощальным

сметает мысли в голове.

И облаком уходят чувства.

И дымкой полнится душа…

Так смерть являет нам искусство,

не извлекая барыша.

***

Час прогулки вышел гулким.

Сумрак сумерек гоня,

гром гневливо гнул рогульки

молний на исходе дня.

И плутал, забыв дорогу,

забулдыгой на селе.

Ну, и я, ему в подмогу,

громыхал навеселе.

Мы на пару дали жару!..

Выстрел – он. Словечко – я.

Не наделайте пожару! –

растревожились друзья.

Сбавьте пару. Нам привычно

молнии вязать в пучки.

Прогулялись мы отлично,

тучкам всласть намяв бочки!..

***

За правым плечом моим ангел любви.

За левым – бьет крыльями ангел печали.

Архангел, сойди же!.. И Суд воструби.

Пусть снова окажемся в самом начале.

И вновь нам предстанет в веках долгий путь.

И нет маяка. И не ждут нас причалы.

И ангел любви нам не даст утонуть.

И снимет нас с якоря ангел печали.

И парус надежды направит наш бриг.

И ветер времен станет верным компа́сом.

И ангел любви нас спасет от интриг.

И ангел печали не сгубит напрасно.

И так, век за веком, плывем в никуда.

И каждый из нас вечно в самом начале.

И ангел любви нас покинет, когда

укроет нас крыльями ангел печали.

***

Па-де-зефир – и в форточку из комнаты

летит душа, восторгами полна.

И в наслаждении мне шепчешь томно ты

слова счастливые… И вот уже волна

приливом нежным захлестнула берег.

И вновь сошла по валунам нагим.

– Ах, нет! Увольте. Не беру я денег… –

вдруг вспыхнешь ты. И я уйду, гоним.

***

Загадочная русская душа!..

Изыди вон… Оставь меня в покое.

И тем ли ты взаправду хороша,

что неизбежности приветствую в лицо я.

Нет, племенам пригодна ты иным.

Смирение – в веках твое проклятье.

Беда случилась? Знать, судьба. Бог с ним!..

Напало счастье? Мы – родные братья.

Тоска – твоя сестра. Мечта героя,

ты предаешь при виде палаша…

Изыди вон!.. Оставь меня в покое,

загадочная русская душа.

***

Нас только двое, Боже, – ты и я,

мгновеньем длящих зыбкость Бытия.

И неизвестность. И неотвратимость.

Реальность сущего. И мнимость.

И одиночество. И многолюдность.

И многословие. И скудость

разнообразия. И краткость дней.

И единичность – приговор нулей.

Безмерность малого. Конечность.

Дурную повторяемость. И вечность

рассеяния. Скуку энтропии.

Криволинейность света. Число "Пи" и

миров бесцельность. Невозможность истин.

Прикованность ко времени… Бессмыслен

тот перебор. Не выправить литья.

Нас только двое, Боже. Ты и я.

***

Вновь перезвон хрустальных чаш манит

в круг вечеринок. Пикников. Пирушек.

Застолий за полночь… Хандры своей пиит,

с пьянящей легкостью слетаю я с катушек.

И вкатываюсь стужей в жаркий дом,

где сплин картин сомнительных не нужен.

И разговор так празден за столом.

…И, обнажен – тщетой обезоружен,

бегу в ночь прочь, себя не исчерпав.

И чаю с непогоды чашку чаю.

И проклинаю час пустых забав.

И, утеряв надежды, засыпаю.

Вновь пробудившись к жизни, восстаю

среди бедлама, инок ясноокий.

И, оглядевшись, мир не узнаю.

Бессмысленный. Безудержный. Жестокий.

***

Начиналось все, не спеша.

Завершается все не прытко.

И в конце декабря душа,

как рождественская открытка.

И выходит окно во двор.

И заходит, когда захочет.

Вечер меркнет под разговор.

День укутался в шубу ночи.

Но не выйти окну никак

из себя даже в час свиданья.

Немо зыблется зимний мрак.

Стынь сковала мечты, метанья.

***

Оставлю, к бесам, лиру!.. Что толку ей во мне.

Ты, Муза, для блезира со мной наедине.

Расстанемся, подружка. Мы пляшем вразнобой.

…Свеча. Сигара. Кружка. И песнь за упокой.

Гляжу, как сносят рыбки аквариум тщеты.

Спит кот, свернувшись в зыбке. Сиеста суеты.

Тоска клубит… Родная глухих дождей сестра.

И, за окном стеная, вновь нагоняет страх

на всю округу ветер. Моргают фонари.

Беснуется так вечер, промокший в тильбюри.

И я бешусь… Огарок копеечной свечи,

молю богов в подарок к рассвету получить

напев или мотивчик свирельный для души.

Еще вчера счастливчик, теперь карандаши

ломаю, словно копья. А за окном в ночи

вот-вот просыплет хлопья ноябрь. Нарочит,

напыщен и печален осенней свиты паж.

Наш с ним союз лоялен. Ах, чертов карандаш!..

Не пишет. И не надо. Забудусь зыбким сном.

А Музе – вот отрада! – я отомщу. Потом.

***

Как мгновения привязаны к эпохе!..

Бурлаки на Волге так тянули баржи.

В ресторане под Парижем в суматохе

повар шницель подрумянил вместо спаржи.

Отказаться от заказа – быть голодным.

Но и съесть такое просто невозможно.

В детстве, помнится, мечталось быть свободным.

С тех пор к чувствам отношусь я осторожно.

Мясо шницеля уже отдало душу

Временам бычка, рожденного коровой.

Океан зачем-то выплеснул на сушу

наши жизни. И вернуть хотел бы снова.

И киты мечтают о приличной пище.

И свои на берег нам выносят туши.

Этот шницель, – он понравился бы нищим,

но претит червям, вкусившим тело груши.

Так и мы, мой друг, пойдем червю на ужин.

Будет сытным он. И близится расплата.

Этот повар Временам, конечно, нужен, –

побудить признать в корове нам собрата.

Но и это невозможно в силу чувства

нелюбви к любви и пылкой страсти к мясу.

Этот повар, чтоб ему там было пусто,

мир приблизил к неизбежностям не к часу.

Я отважно мог вкусить румяный шницель.

Но желудок Времена не принимает.

И эпоха, вавилонская блудница,

как в последний раз, с мгновеньями гуляет.

Под Парижем в ресторанах суматоха.

Посетители желают только спаржи.

На Монмартре, мне шепнули, все неплохо.

Маршируют по постелям секретарши.

Сутенеры измололи шлюх на фарши.

И растет маржа у брокера в штанинах.

Как приятно сознавать, что не монаршие

у меня замашки в этих мешанинах

из червей, людей, коров и прочих тварей,

пожирающих друг друга за обедом.

Я прослышал, Бог опять сменил сценарий.

Говорят, весьма доволен был при этом.

Впереди у нас большие перемены.

В океанах отмечают оживленье.

Так что не корите сердце за измены.

В суматохе будет вам благословенье.

Просыпаются вулканы и цунами.

И Помпеи к небу восстают из праха.

Скоро, знайте, никого не станет с нами.

И дымиться свежей кровью будет плаха.

Океан Времен насытится поживой.

Смерть пройдется по полям молодкой-жницей.

И все это потому, что повар милый

под Парижем спаржу мне сменил на шницель.

Износился шутовской наряд эпохи.

И камзолец мал – трещит подбой из саржи.

Час придет, и мы расстанемся на вдохе.

Поминайте. Водкой. Козьим сыром. Спаржей.

***

В Швейцарии терпят аварии

надежды и судьбы. И люди,

вкушая пейзажи на блюде,

шлют близким свои комментарии.

В них горы, озера и небо.

Сыры. Шоколад. Шале. Лыжи.

Женева шалеет от грыжи

зевак у витрин ширпотреба.

В шале под шефе не так скучно.

И бармен радушен безмерно.

Поэтов он любит, наверно.

Иначе к чему неотлучно

следит, чтоб плескалось в стакане

моем, скрытом флером ладони.

Шале примостилось на склоне, –

абзацем в забытом романе.

Метель барабанит по окнам,

как будто ей нечем заняться.

Тускнеют журналы от глянца.

Их чтение выйдет мне боком.

Нам зимы подводят итоги.

Зря ль в скалах оскалились трассы.

Осталось на гору забраться –

затем, чтоб с нее сделать ноги.

В шале обезумели янки.

Виски от них ломит. И виски

по вкусу заезжей артистке –

напившейся вдрызг нимфоманке.

Спасает без сахара кофе.

Его принимает желудок,

продрогший в промозглости суток.

Снега приведут к катастрофе.

И тонет в тоске деревушка.

В ней выжить почти невозможно.

И горничной в том, хохотушке,

признался я неосторожно.

Конечно, все было ошибкой.

Из номера ей бы убраться.

В горах есть ли место для граций…

Не ведал о том и Гораций.

Метель пеленой встает зыбкой.

В снегах застывают аорты.

Как я ненавижу курорты

Швейцарии. Прелести дикой

давно не осталось и следа.

И здесь только снег хаотичен.

В снегах и дурак обезличен.

Ах, только дожить бы до лета!..

И в час комариного писка

припомнить замерзшие скалы.

И, лед добавляя в бокалы,

вдруг выпасть из общего списка.

Copyright © 2015 Степанов С.