***

Дожди, косые, как сапожник

в дощатой будке под окном,

срезают нити сна без ножниц…

И все вверх дном.

Кто разрешил так барабанить

в стекло и громыхать в ночи…

Но тишины не прикарманить.

Душа, молчи!..

Косым дождям не знать покоя:

им в радость мир залить в броске…

Фонарь и я – нас только двое! –

сопротивляемся тоске.

О, сколько можно ждать рассвета

в забытой Господом глуши!..

Душа промокла до скелета.

Дожди ушли.

***

О, чрево Времени!.. Яма с помоями.

В ней Петр Вяземский, Сомерсет Моэм и

кто-то еще благородных кровей…

Может быть, Эрнест Хемингуэй.

В эту же яму – не в небо над озером!.. –

сбросит меня современник бульдозером.

С веком разорвана пуповина.

Будем гнить вместе. Пушкин. Я. Глина.

А где, вы спросите, Иосиф Бродский?..

В Венеции. На элитном погосте.

Курит себе сигаретку там,

глядя, – курится ли фимиам.

***

Я видел, как разрушается жизнь, –

от вскрика младенца к предсмертным хрипам,

как меркнет свет, исходящий из

темной глуби зрачков к самым радужным бликам.

И я познал невозможность дня,

в котором живет что-то кроме горя,

глазея на кровавую жижу сна

в утро, похожее на грязную пену моря.

Кропал стишки и палил в молоко –

зоркое око не подводило,

даруя тому, по кому колокол

звонит, еще день, будто дивное диво.

И тут же в ответ получал под ребро

от окопной братвы, тем срывавшей ярость.

Господи, где Твое серебро?..

И возможна ли благодарность…

И твердым шагом держа к могиле, –

навстречу солнцу, лицом к востоку –

на брюхе ползать не приучили! –

о воскрешении молюсь не Богу:

Он не покинет, – что в том корысти…

Но будто мантру, снова и снова

молю залитые светом выси

о воцарении во мне Слова!..

***

Путаная канва сознания.

Нить размышлений. Битое зеркало "Я".

Липкий страх созерцания

бездны без дна и края.

Ужас – страж постижений.

Отчаяние – зов пустоты.

Молнии озарений –

мрак падения с высоты.

Вечность в чреве стакана.

Путано тянется вереница лет.

Душа-верблюдица ищет след каравана…

Где ты, свет?..

***

Вот дом и сад, а в нем птички поют.

В доме покой, чистота и уют.

В доме ступени беспечно скрипят.

Сени. Крыльцо. А вокруг – райский сад.

В доме неспешно живая душа

бродит без дела – так жизнь хороша!..

Книг не читает. Не пишет стихов.

Нет за душой ни гроша, ни грехов.

В доме светло даже в сумрачный день.

Можно кружиться, петь песни, – да лень…

Можно бы пить, да вкуснее вода:

как из колодца – ковшом из ведра.

Настежь окно – и гляди в дивный сад.

Кто в дом вошел, не вернется назад.

В доме есть печь, абажур и камин.

Кто в дверь стучит?.. Заходите. Come in!..

Дом тот открыт для врагов и друзей.

В доме приветят всех честных людей.

В доме все счастливы, как ни крути, –

зажил бы в нем, да не знаю пути…

В доме не встретить прогнившей доски.

Нет ни беды, ни хандры, ни тоски.

В доме покой, чистота и уют.

Где этот дом?.. Там, где птички поют!..

***

В изнеможении от озорной грозы,

что лезет в окна, как сквозняк, без спросу,

цежу в бокал янтарный сок лозы

и обессилено перехожу на прозу.

Для озарений предпосылок нет.

И зря гроза сверкает яростно и шумно.

На знамени изорван позумент –

душа и без грозы вконец безумна.

Поэзии отгрохотали громы.

Янтарный сок лозы не согревает.

Харон задумался: не завести ль паромы, –

так много душ без платы прибывает.

Забыт обычай – в зевы класть монету.

Отказ от платы за провоз – всему угроза…

В грозу расколот горизонт, но грома нету, –

поэзия мертва. Тиранствуй, проза!..

***

Эта музыка отгремевших дней,

что, как шум листвы, расплескалась под сводом

онемевшей души, тем ценней,

чем все дальше уходят, год за годом,

те, кто истину вызнал, как ты, – в вине,

закусывая переломленным бутербродом.

Эта музыка нервам едва слышна,

у нее нет нот, мотивчиком не поделиться…

По сравнению с ней тишина так шумна,

что даже трезвому хочется удавиться –

на потеху живым. Мол, какого рожна!.. –

взглянут в гроб удивленные лица.

***

Тропинка к Мертвому морю.

Камни – застывшие души.

Закатное медное небо

горит, будто крест на соборе,

под плеск бирюзовой лужи…

Кругом неприметные меты

прошлого – ему этот век не нужен.

Архитектура смерти:

скалы скалят пещеры, –

в их глотках сокрыты клады.

Зеркальной глади не верьте:

тишь и покой – химеры

вечности. Камни рады

хранить в ней осколки веры.

***

Я утерял последнюю надежду

на нахождение не здесь, а между

еще не узнанным, еще как мир громадным,

и сном – загадочным, как счастье невозвратным.

Я утерял нить тонких впечатлений,

что связывает будущность с веками,

где книжная труха кишит червями,

но сказанная истина нетленна.

Я утерял… И поиск бесполезен –

в руинах дней не проложить тропинки.

В душе давно ни чувств, ни слов, ни песен –

лишь ужаса безмолвные картинки.

***

Меня сны по весне манили

туда, где синь во все пространство,

где, как изюм среди ванили,

чернеет лес в кругу убранства

из поенного солнцем снега,

где нет ни горя, ни печали,

где в воздухе любовь и нега…

Где это все?.. Сны промолчали.

Меня отпугивали тени

еще вполне живых печалей.

В лесной чащобе так олени

глядели в душу и молчали,

приметив, как зрачок ружья

следит за ними зло и зорко…

Зачем мне знать чужое "Я",

когда мое ко мне жестоко!..

Меня не выслушало небо, –

всевластным не до разговора…

Жалеть ли, что безмолвным не был

и неизбежно вышла ссора

о том, как здесь, в краю печали,

бедой все души окропили.

Меня сны по весне манили!..

Куда? Зачем?.. Сны промолчали.

***

Я вселен во Вселенную,

словно прибыл с Селены в уют

дачных домиков в тени сосен –

из весны сразу в позднюю осень,

в шум дождя за окном, звон стаканов

и поскрипывание диванов.

Я вселен в гущу странной жизни:

не протиснуться, сколько ни висни

на подножке трамвая,

ни к чему, кроме черствого каравая

и засохшей трески, – ни тебе одалиски

от судьбы, ни любви к ней, ни льда без виски.

Я вселен в осененность словами,

что живут и звенят между нами,

а другим они поперек горла –

так жизнь прогоркла,

если между зеркалом и тобой тишина,

а в постели бессонница и жена…

Я вселен в себя, будто бес,

ошалевший от счастья чувствовать… Лес,

небо, волны, ветра… Острую боль утраты

тех, с кем вместе встречал закаты

и кого провожал без слез

среди кутанных в саван берез.

Я вселен в это Время, как в камеру пыток:

не уйти, не сбежать, и не будет вторых попыток…

И не надо!.. От прошлого ничего не осталось,

от грядущего – только вселенский хаос.

Я вселен… В твои губы. В тело. В болото с тиной…

И буду с грохотом выселен в яму с глиной.

***

Тягучий кисель заката

из треснутой склянки дня

стекает за горизонт, – куда-то,

где нет ни краев, ни дна.

Черствеют и чувства, и мысли,

что скатаны мякишем в катыши…

Мыши сиротства прогрызли

дыры в мешке души.

Тревожно вползает сумрак,

серп в сердце всадить не прочь…

Закат отмерцал, как окурок,

что сплюнут в хмельную ночь.

Глаза – будто виноградины

раздавлены для винца –

глядят в никуда из впадины

глиняного лица.

***

Как дитятко, Боже, я наг перед Вами…

Позвольте спросить, при таком обороте:

зачем мы притянуты кверху ногами

к Земле, утопая в межзвездном болоте

макушками душ… Все – обман на обмане,

и мир перевернут без видимой цели:

не держится счастье в дырявом кармане, –

за ним ли апостолы в рай улетели…

Зачем вижу то, чего нет в самом деле,

к чему слышу то, что давно отзвучало,

зачем, проживая свой миг на пределе,

вдруг осознаю, – это только начало…

Зачем наши души посажены Вами

в навоз суеты, в перегной настроений,

зачем выплеск чувств огорожен словами,

а мысли – заборами жеваных мнений…

Зачем мир лишь кажется чем-то понятным,

а сны так ясны и так неудержимы!..

Земля в них щекой прижимается к пяткам

босым моим, слепленным Вами из глины.

***

Предвестник темных битв,

чумы, пожаров, пагуб,

кровавый свет пролит

в закат на кровли пагод,

соборов, синагог,

где, вечен и грядущ,

внимает немо Бог

отчаянию душ.

***

Граммов сто для поднятия тонуса –

будто выйти из чащи к реке…

И отплыть в никуда, в бездны Хроноса –

без надежд, без любви, налегке.

Будни цепью сует обмотаны

вокруг шеи. Жаль, в небеса

не подняться без крыльев… Вот они!.. –

тянет фляжку Господь. – Налей сам.

Ни сомнений, ни раздражения…

Лишь хмельная, как осень, грусть.

Не страшны перехожим лишения.

Что ни выпадет, – ну и пусть!..

Опустела душа до донца.

И ни капли нет про запас.

Где вы, крылья!.. Сквозь бездны Хроноса

ноги сами несут в лабаз.

***

О, кто ты, русская душа?..

В степях, где прочие дичали

и зло с победою венчали,

ты выступаешь без ножа

навстречу гибельной печали.

И бьешься в кровь… И в крестный ход

не требуешь счастливой доли.

И ждешь безропотно в неволе,

когда Господь по зову боли

тебя на небо приберет.

***

Дожди идут. Куда? Зачем…

Что ждет их там? Чем здесь им плохо,

среди такыров и кочевий,

забытых Богом.

Грохочет скарб в степной кибитке.

Бродягам не нужны дороги.

Дожди идут, – то злы, то прытки…

Гляжу им вслед в слепой тревоге.

Дожди идут… И невозвратно

уносят жизнь за горизонт,

на память оставляя пятна

луж и в прихожей – мокрый зонт.

***

Живу на отшибе культуры,

неведом ее корифеям,

читателям, лесби и геям

и сдатчикам макулатуры.

Пишу что-то очень неспешно,

без веры в успех и призванье,

и в стол отправляю небрежно,

без правки и без названья.

А где-то грохочут фанфары

и ножки скользят по дорожке

карминово-красной. И крошки

шлет Бог на фуршетах задаром.

Проносятся, будто "Феррари"

среди кипарисов у Ниццы,

культурных затей вереницы –

концерты, турне, фестивали…

А здесь, на отшибе, угрюмо

пасутся на пастбищах яки.

Их злобно гоняют собаки,

скучающие безумно.

Нет масок – живые гримасы

на лицах безвестных прохожих,

культурой своей не похожих

на в центре живущие массы.

И в наших краях, без сомненья,

культура желает водиться…

Взгляните, как вскинуты лица! –

прохожие ждут вдохновенья.

Оно просочится в лазейки.

И сдатчикам макулатуры –

творю на отшибе культуры!.. –

найдется, что сбыть за копейки.

***

Худой тропинкой выйду к морю.

И здесь, в шумливой тишине,

себя приуготовлю к горю,

как неизбежности во мне.

Чуть горьковатый привкус брызг

волны, разбившейся о камни,

меня напоит пьяно, вдрызг,

как будто проза Мураками.

И, бросив взгляд на карамель

тревожного, как сон, заката,

покину берег, словно мель

под парусом любви когда-то…

Вернувшись в дом, под кров, к делам,

лепя прекрасное из глины,

сорву покров с души и сам

сорвусь во тьму неотвратимо.

***

Стихосложение –

мысли сужение

в точку решительного удара.

Хрясть!.. И навзничь без дыма и пара.

Лежи, опрокинут, пялься в небо, –

переваривай мякиш духовного хлеба.

Считай, повезло:

приголубили, но незло.

***

Обломки ломки – мысли хрупки,

в душе разброд, в глазах – туман.

Как дым из вересковой трубки,

уходит жизнь… Самообман

забот недолго будет длиться, –

из трубки выбьется зола.

Надтреснуты сердца и лица,

как зеркала.

Зря ль парапеты вдоль канала

ко мне нежданно холодны.

Душа любовь и боль познала

под плеск взволнованной воды –

ей вечно новы чьи-то чувства:

рябится, входит в сон и дрожь…

Как серо все, как безыскусно

в осенний дождь!..

И одиночество никчемно,

когда вконец исчеркан лист.

Нет утешения ни в чем, но

перед истиной я чист:

без сна бродяжил по пустыне

в надежде обрести свой Нил –

гнал страх, кружил, молил: "О, Сыне…"

И ничего не находил.

***

Гроза в глаза!.. От участи не деться.

Спаси, лоза, – оледенело сердце.

Сверкай, гроза!.. Твой мрак невыносим.

Мерцай во мне, как иней мглистых зим.

Copyright © 2016 Степанов С.