revolt228

Какое же задание получил Азеф от Зубатова, отправляясь за границу? Это никогда не было и никогда не будет известно. Однако, если судить по тому, что делал Азеф в 1901-1903 годы, и тому, как использовал эту деятельность Зубатов, общую идею задания нетрудно восстановить.

Азеф должен был за границей связаться с революционерами (возможно – персонально с Гершуни), способствовать возрождению террора (возможно – и осуществлению отдельных актов), а затем выдать террористическую организацию охранке. Так именно это и произошло. Это и был четкий план Зубатова: вызвать революционеров на террор, а затем раздавить.

Сложнейшим вопросом, на который невозможно дать однозначный ответ, заключался в том, должен ли был стать непосредственной целью первого по счету покушения, наиболее неотразимого в силу его внезапности, именно министр внутренних дел Сипягин, лично оказавшийся наиболее серьезной угрозой для всей деятельности Зубатова?

Возможно, об этом между Зубатовым и Азефом и не было сказано ни одного слова, но у последнего и у самого была голова на плечах! Азеф вообще отличался поразительным умением понимать высказанные и невысказанные мысли собеседников. Так или иначе, но никакого третьего свидетеля подобных разговоров не было и быть не могло!

Но специфика этого сложного задания (и Зубатов, и Азеф действовали на грани, если не за гранью государственного преступления) требовала и соответствующего обеспечения со стороны охранки. Обеспечение это должно было состоять в том, что Азеф должен был быть и оставаться единственным агентом, внедренным в создаваемые ЦК ПСР и БО, – в  противном случае противозаконная деятельность Азефа (от которого прямые нити вели к Зубатову) могла стать известной коллегам Зубатова в охранке, а это (учитывая сложившуюся тогда ситуацию вокруг Зубатова) было смертельно опасно если не для жизни и свободы последнего, то для карьеры безусловно.

Поэтому с самого начала работа Азефа протекала в совершенно беспрецедентных условиях: охранка не только не пыталась проконтролировать деятельность своего агента перепроверкой получаемых сведений, но и принимала все меры к недопущению других агентов в круг деятельности Азефа. Это давало Азефу полную свободу рук в любых противозаконных деяниях, чем он отлично и воспользовался.

Его невероятная политическая карьера обязана не только его личным выдающимся качествам, но и указанной исключительности его положения: в отличие от других революционеров он был неприкосновенен для полиции, и, в отличие от других агентов полиции, ничем не был стеснен в выборе методов деятельности.

Гигантский авторитет Азефа развеялся как дым, когда в 1908-1909 годах он был разоблачен как агент охранки. Преклонение перед вчерашним кумиром сменилось глубокомысленными рассуждениями на тему, на кого именно и в чьих именно целях работал этот агент. (Подобный массовый идиотизм имел место и в 1917 году, когда ведущие политики страны, вместо того, чтобы уяснить причины стремительного взлета влияния большевиков, кричали о немецком шпионаже, будто это что-то могло объяснить и чем-то при этом помочь). В результате вся деятельность этого крупнейшего политика тогдашней России осталась непонятой и необъясненной.

Кроме того, никто всерьез не задумывался над тем, что гораздо более важным вопросом, чем тот, на кого именно работал Азеф, является вопрос о том, против кого он работал. Позднее стало очевидно, что он работал и против правительства, и против революционеров. Практически это означало, что он должен был бояться провала и с той, и с другой стороны. Причем характер его преступной деятельности (против обеих сторон) однозначно подразумевал, что его преступления караются безусловной смертной казнью – на меньшее они не тянули. Это уже практически из области чудес вышло так, что Азеф (как и Дегаев) не был уничтожен ни одной из сторон.

Это означает и то, что и Азеф, и другие подобные двойники (из них общеизвестны лишь немногие: Дегаев, убийца Столыпина Д.Г. Богров и еще несколько менее знаменитых, но на самом деле их было гораздо больше – нам удалось выявить еще по меньшей мере шестерых, принадлежавших к разным революционным организациям; об одном, продержавшемся в этой роли не более нескольких месяцев – О.М. Говорухине – мы уже рассказали[1]) находились под таким прессом ежедневной нагрузки, связанной с необходимостью страховаться от ошибок и просчетов, какую и в близкой степени не испытывали обычные революционеры или обычные агенты полиции – опасность этим двум категориям угрожала только с одной из сторон, а на безоговорочную поддержку другой стороны они могли целиком полагаться (хотя чисто практически такая помощь нередко оказывалась бесполезной или бессильной).

Разумеется, любой агент полиции в революционных рядах был в какой-то степени двойником: ведь не мог же он пользоваться доверием революционеров, если бы не совершал что-то вредное правительству и полиции. Но «честный» агент полиции (вас не умиляют формулировки типа: честный революционер, честный полицейский, честный вор?) обычно должен докладывать полиции и об этом, и тогда она берет ответственность на себя. Однако докладывать все подряд не может никто (кроме Арчи Гудвина, пересказывавшего Ниро Вульфу абсолютно все – но это могло происходить только на страницах абсолютно нежизненных криминальных романов), поэтому разница между честным агентом и двойником трудно уловима. Но все-таки понятно, что это явления разного качественного порядка.

Вот этот-то фактор и нужно прежде всего учитывать, оценивая поступки Азефа в той или иной ситуации. Известны, например, два случая, когда Азеф выдал революционеров заведомо по собственной инициативе и собственному стремлению (А.-Е.Г. Левита в марте 1904[2] и С.Н. Слетова в сентябре того же года[3]). Понятно, что к ним обоим Азеф относился лично весьма негативно (оба, кстати, не совершили никаких особых террористических прегрешений и отделались достаточно мягкими наказаниями), но главным, разумеется, было не его отношение к ним, а фактическая возможность совершить донос без риска попасть под подозрение со стороны революционеров.

Именно этот риск и служил главным сдерживающим фактором для Азефа, не выдавшего сотни остальных, а во множестве случаев прямо спасавшего революционеров от арестов (за что он нередко получал заслуженную благодарность от спасенных), точно так же, как и, наоборот, его энергичное подталкивание соратников на расправу с агентами полиции Н.Ю. Татаровым и Г.А. Гапоном в 1905-1906 годах диктовалось риском разоблачения этими предателями его революционной роли перед полицией. Моральные же переживания и личные симпатии и антипатии Азефа просто не должны были играть никакой роли, отступая перед задачами его личной безопасности – иначе Азеф сгорел бы в несколько месяцев, как подавляющее число провокаторов (или вовремя вышел бы из игры, как сумели некоторые из них), а не держался бы в избранной роли более пятнадцати лет.

Вот этого-то по дилетантски не понимали и не понимают никто из тех, кто до сих пор писал об Азефе – извиняемся за столь жесткую формулировку.

Что же касается политического лица Азефа, то об этом также никто всерьез не задумывался, кроме жандармского генерала А.В. Герасимова, работавшего с Азефом в 1906-1908 годах: «По своим убеждениям Азеф был очень умеренным человеком – не левее умеренного либерала. Он всегда резко, иногда даже с нескрываемым раздражением, отзывался о насильственных революционных методах действия. В начале я этим его заявлениям не вполне доверял. Но затем убедился, что они отвечают его действительным взглядам. Он был решительным врагом революции и признавал только реформы, да и то проводимые с большой постепенностью. Почти с восхищением он относился к аграрному законодательству Столыпина и нередко говорил, что главное зло России в отсутствии крестьян-собственников.

Меня всегда удивляло, как он, с его взглядами, не только попал в ряды революционеров, но и выдвинулся в их среде на одно из самых руководящих мест. Азеф отделывался от ответа незначащими фразами, вроде того, что „так случилось“.»[4]

Как ни странно, свои политические пристрастия Азеф не скрывал и от ближайших товарищей в руководстве ПСР[5] – и те должны были мириться с этим!.. 

Подобные свидетельства вызвали многочисленные, но весьма поверхностные последующие комментарии. Опять же при этом большинство авторов оказалось просто неспособно воспринять Азефа всерьез. Все это по-прежнему пытались уложить в рамки того, на кого же работал Азеф в тот или иной период своей довольно-таки гнусной деятельности – с последней оценкой невозможно не соглашаться.

Но не проще ли признать, что это не Азеф на кого-то работал, а эсеры работали на Азефа, не имея никакой другой реальной возможности делать хоть что-нибудь практически значимое?.. С полицией же дело обстояло не так просто, но между полицейским начальством и Азефом не раз поэтому возникали весьма резкие, ставшие впоследствии хорошо известными, конфликты и пререкания.

Действительно, сам Азеф не мог работать ни на кого, кроме себя самого, просто потому, что по уму и политическому таланту он на голову был выше ближайшего окружения и в революционном лагере, и в руководстве охранкой. Это признали только некоторые из его самых близких соратников по обе стороны баррикад.

Савинков так формулировал в ноябре 1910 года: «Горе наше, быть может, в том, что рост нашего Центрального комитета и нас, Боевой организации, не превышал роста Азефа»[6], – более честно и самокритично Савинков заявить не мог, но и это задело самолюбие соратников Савинкова и вызвало негодование партийных «светил»! А чего стоили все они вместе и каждый в отдельности – это нагляднейшим образом выявилось в 1917 году, когда судьба вручила им в руки власть над Россией, валявшуюся на улице, а они сумели только выронить ее снова туда же!..

Зубатов же, окончательно давший Азефу «путевку в жизнь», в 1916 году так писал в письме к Спиридовичу об Азефе: «Простите за дерзость, но он едва ли находил равновеликий себе персонаж среди его казенных руководителей»[7].

Азеф не сразу осознал свои истинные возможности и свое призвание, но именно этот человек оказался держателем судеб России в собственных руках, самым вульгарным образом убивая одних правительственных деятелей и сохраняя жизнь другим.

Мы не можем утверждать, стало ли это в достаточной степени воплощением мечты Тихомирова 1879-1881 годов, поскольку не располагаем точными формулировками истинных взглядов последнего в тот период, но это заведомо воплотило в жизнь установки Н.А. Морозова, продолжавшего во время взлета Азефа сидеть в Шлиссельбургской крепости. Тихомирову же оставалось наблюдать реализацию этих идей также только со стороны.

Гершуни нашел в Азефе то, чего ему явно не хватало в течение предшествовавших месяцев безвременья и поиска собственного пути: безоговорочную моральную поддержку и способность реально помочь при решении всех возникающих практических проблем.

Кроме прочего, Азеф не обладал амбициозностью Аргунова, старавшегося сохранить все дело в собственных руках, и легко уступал первенство признанным вождям – нисколько не ударяясь при этом в подобострастие и не умаляя собственного значения. Этим он наверняка подкупил не только Гершуни, но и М.Р. Гоца, В.М. Чернова, а затем Брешко-Брешковскую (хотя и не изжившую антипатию к Азефу, сложившуюся после первого знакомства) и остальных. Это позволило ему сразу объединить и связать усилия людей, до того не нашедших путей сойтись в единую организацию. Фактом остается то, что Гершуни без Азефа оказался не способен создать террористическую организациюю. Гершуни, поддерживаемый Азефом, сделал это легко и играючи.

Мало того: в декабре 1901 года Гершуни и Азеф продумали не только деятельность знаменитой в ближайшем будущем Боевой Организации (БО), но и вся Партия социалистов-революционеров (ПСР) явилась плодом их совместных задумок и организационной работы. Именно они организовали и конституциировали ЦК, привлекли в него известнейших авторитетов – М.Р. Гоца и В.М. Чернова (живших в то время, соответственно, в Париже и Берне, а затем переехавших в Женеву), и партия заработала – безо всякого учредительного съезда, выборов ЦК и принятия официальной программы. Последнее произошло много позже, на рубеже 1905-1906 годов, когда ПСР была уже организацией-ветераном, имевшей грандиозные заслуги в борьбе с царизмом.

Конечно, поначалу это была еще не партия, а классический призрак – почище «Исполкома Народной Воли». Но, тем не менее, когда одно за другим начались террористические выступления, вся Россия была поставлена этим призраком буквально на уши. Это и стало главным и самым заметным проявлением деятельности ПСР, созданной за несколько месяцев энергичными усилиями Гершуни и Азефа. Таким образом, надежды, которые на него возложил Аргунов, оправдались с лихвой.

Трудно переоценить роль Азефа в создании ПСР. В короткое время этот агент Департамента полиции стал ведущей фигурой всего революционного и либерального движения.

Положение, которое Азеф занял в ПСР, вполне позволяет сравнивать его с лидерами других политических партий, например – с В.И. Лениным или П.Н. Милюковым.

Азеф не был ни таким теоретиком, как Ленин, ни таким эрудитом, как Милюков – но много ли толку от такой теории и такой эрудиции? Ленин бесспорно был великим политиком, и он это доказал не своими сомнительными теориями, а проявив невероятную хватку и остроту понимания ситуации, борясь за власть в России в 1917 году и удержав ее за собой в последующие годы. Именно в этом и проявилось превосходство Ленина над всеми его современниками.

В период с 1902 по 1908 год столь же очевидным было превосходство Азефа над всеми остальными лидерами революции – тогда это практически никем не оспаривалось.

Из российских деятелей тогдашней эпохи Азефа, пожалуй, уместнее всего сравнивать со Сталиным, звезда которого взошла существенно позднее, хотя, конечно, трудно ставить рядом деятелей, один из которых остался в истории едва ли не курьезным героем уголовно-полицейской хроники, а другой прожил долгую политическую жизнь, сделал неизмеримо более крупную и удачную карьеру и достиг всемирно-исторической известности. Но мы все же попробуем.

Речь не пойдет о сравнении злодейских качеств этих людей: их масштабы несоизмеримы. Нельзя равнять Азефа, число жертв которого (включая и убитых сановников, и погибших террористов) едва ли превысило три десятка человек, со Сталиным, у которого счет шел на десятки миллионов! Не будем сравнивать и моральный облик этих великих персонажей ХХ века – это слишком сложная задача. Речь пойдет об их деловых личных качествах, обеспечивших их уникальные карьеры.

Здесь между ними много общего: оба сделались вождями партий, действуя в окружении гораздо более одаренных соратников и будучи совершенно им чужды по моральному духу и идейным устремлениям. Оба они без зазрения совести (если это слово вообще уместно рядом с именами Азефа и Сталина) манипулировали своими товарищами и оба добились в этом баснословных успехов, хотя, казалось бы, не имели для этого достаточно серьезных данных.

Оба прекрасно понимали, что уступают своим соратникам по внешнему блеску; борясь с этим, Сталин постепенно постарался окружить себя посредственностями.

Оба не были теоретиками, хотя Сталин это остро переживал и создал не без посторонней помощи множество «теоретических» произведений, достойных только осмеяния; здесь мы не имеем в виду его программные выступления и статьи, нередко переворачивавшие судьбы многих миллионов людей.

Оба были бездарными ораторами, почти косноязычными. Сталин, борясь с этим, выработал своеобразный стиль выступлений: с медленным выцеживанием слов и прописных истин – от этого они звучали особенно веско и солидно – при этом длинные доклады он был вынужден читать, не будучи способен на импровизацию сложных построений. Все это годилось только для аудиторий, заполненных почтительно выслушивающей публикой; на революционных митингах, где Сталин не выступал, его просто не стали бы и слушать.

Азеф же вовсе не пытался быть оратором, но его краткие замечания всегда производили сильнейшее впечатление – отчасти и потому, что всегда были точными и верными по существу. Реплики Сталина обладали тем же свойством, нередко поражая мрачным и неожиданным юмором.

Оба обладали заметными внешними и внутренними дефектами, обычно отталкивавшими от них симпатии людей при первом знакомстве, хотя оба умели и очаровывать собеседников в узком кругу!

В то же время оба были достаточно скромны и поначалу не оскорбляли самолюбия политических конкурентов; оба были очень себе на уме и гораздо выше того умственного уровня, который признавали за ними почти все близкие знакомые, и, наконец, оба не были белоручками и охотно брали на себя тяжелую и неблагодарную работу, от которой уклонялись их соратники, считавшие себя выше недостойной их суеты!

В последнем и содержится ключ к тому, что позволило им обоим легко затыкать за пояс почти всех гораздо более заметных и талантливых деятелей своего лагеря. А наиболее крупные, самостоятельные и также работоспособные вожди просто не могли отказаться от услуг столь деловых, безотказных и полезных помощников. Гоц и Гершуни не могли отказаться от Азефа, Ленин не мог отказаться от Сталина.

Поначалу роли между отцами-основателями разделились так: Гершуни – руководство создаваемой Боевой Организацией, Азеф – обеспечение других технических мероприятий партии, важнейшим из которых была доставка нелегальной литературы из-за границы в Россию. Распределение ролей не имело четкой границы: Азеф участвовал и в разработке планов террористических ударов, а Гершуни пытался заниматься и транспортировкой литературы, но эта сторона его деятельности успехов не имела, т.к. тут Азеф потихоньку постарался подставить товарищу ногу.

Колоссальный исходный моральный капитал Азефа был обеспечен Аргуновым: связи, пароли и явки, сохранившиеся после разгрома основного ядра аргуновского «Союза», позволили Азефу успешно решать проблемы доставки нелегальной литературы из-за границы в Россию: никто не пишет о провалах, сопровождающих эту деятельность Азефа – их, очевидно, и не было. Действительно, и в донесениях Азефа в Департамент полиции, опубликованных после революции, нет ни слова, способного в свое время помочь обнаружению ящиков с двойным дном, отсылаемых Азефом и его соратницами. Зато Азеф позаботился, чтобы другой путь транспортировки литературы сразу попал под наблюдение жандармов, назвав человека, заведующего окном на границе – М.А. Розенбаума[8].

Но провалы в доставке литературы, о которых писал С.Н. Слетов[9], объясняются не только происками Азефа (после 1908 года и до наших дней самым расхожим стало такое объяснение чуть ни всех успехов полиции в борьбе против ПСР: понятно, ведь в это время там действовал Азеф!), а бездарной в целом организацией транспорта непосредственно из Женевы в Россию и отсутствием рабочих связей женевских революционеров с глубоко законспирированными российскими бездельниками. Это, разумеется, дополнительно возвышало престиж Азефа, всегда добивавшегося успеха.

Кроме того, положение человека, посвященного во все секреты конспиративных предприятий в России, ограждало Азефа от любых возможных подозрений в нечестной игре даже тогда, когда они позже появились и имели под собой весьма веские основания.

Азеф не мог казаться предателем просто потому, что если бы он был таковым, то, по мнению революционеров, это привело бы к провалу сотен (а позже – и тысяч!) людей в России, деятельность которых была прекрасно известна Азефу. Разумеется, не был бы возможен и центральный террор, благо тут Азеф почти всегда располагал доскональнейшими сведениями о террористах. Революционерам, конечно, и в голову не приходило, что у полицейского руководства (не исключая и Азефа) просто были более важные заботы, чем отлавливать конспираторов!

В 1901-1902 годах Азеф сполна отплатил за оказанное доверие не только Аргунову, но и Зубатову. В чем бы ни состояло формальное задание Азефа, он прекрасно понял, чего же на самом деле хотел Зубатов. Нужно было спасать карьеру Зубатова, и Азеф блестяще справился и с этой задачей.

Отметим, что успехи БО строго регламентуются теми временными рамками, когда Азеф стоял во главе конспиративной работы социалистов-революционеров – ни до, ни после этого никакие попытки осуществить террористические акты, исходящие от этой публики (за исключением все того же «подвига» Карповича), к успеху не приводили. Вероятно, Азеф должен был понять это с самого начала и оказался перед альтернативой: самому вмешаться в дело руководства террором, что едва ли могло быть в то время одобрено его полицейскими руководителями, стремящимися исключительно к ускорению своей служебной карьеры, или смириться с невозможностью осуществления террористических актов – но что же и кто же тогда будет выручать карьеру этих полицейских бонз?

Ситуация, вполне обычная для крупных деятелей в любой отрасли: делать основную работу самому или смиряться с тем, как ее проваливают бездарные исполнители. Именно так, по-видимому, и обстояло дело, и решение, на котором остановился Азеф, нашло практическое воплощение. Но при этом он постарался максимальным образом спрятаться за Гершуни, который и принялся осуществлять замыслы и планы Азефа – ведь своих собственных у Гершуни так до этого и не возникало.

В начале 1902 года Гершуни, о знакомстве с которым Азеф подробно доложил Ратаеву[10], съездил в Россию, подготовил (с помощью Михаила Мельникова и Павла Крафта) покушения на Сипягина и Победоносцева и вернулся за границу рассказать о результатах и согласовать программу немедленных дальнейших действий.

В воспоминаниях Чернова сообщается, что и он сам, и другие ведущие зарубежные руководители новорожденной ПСР были заранее посвящены во все детали подготовленных убийств, включая несостоявшееся покушение на Победоносцева. Чернов, всячески избегающий упоминания Азефа в своей писанине позднейших времен, не уточняет в данном случае перечень посвященных. Едва ли Азеф, заведомо бывший не менее близким сотрудником Гершуни, чем Чернов, отсутствовал в этой компании, включавшей, конечно, и Михаила Гоца.

Подтверждается полная информированность Азефа о планах покушений и в позднейших его собственных письмах к соратникам по ПСР, и в официальных заявлениях руководства ПСР, сделанных после разоблачения Азефа.

Нет никаких оснований считать все это ложью, а самого Азефа – невинной овечкой и «честным сотрудником правительства»[11]. Последний, вероятно, не выходил при этом за пределы роли, которую когда-то играл Тихомиров в «Исполкоме Народной Воли», но роль эта была отнюдь не символической! Затем Гершуни снова выехал в Финляндию и Россию – доводить дело до конца.

Архивные данные, известные теперь, не свидетельствуют ни о каких серьезных попытках Зубатова предотвратить покушение – чего можно было бы ожидать, если допустить, что он должен был всерьез отнестись к явному возрастанию активности своего «крестника» – Гершуни, о чем его должен был по служебной линии информировать Ратаев. Учтем, кстати, что покушение должно было произойти на территории, не подведомственной Зубатову, а Ратаев не получил даже намека на то, чем может грозить деятельность этого «культурника».

Ясно, что если бы Азеф захотел, то без труда сохранил бы жизнь Сипягину.

Но Азеф не захотел, не дав ни малейших намеков на готовящиеся события, а накануне самого покушения, 1/14 апреля 1902 года, сообщил из Берлина о Гершуни (едва ли без ехидства!): «Между прочим, он теперь в Петербурге»[12], – это было, конечно, и психологическим алиби Азефа перед Департаментом полиции.

Зима и весна 1902 года знаменовались в России совершенно необычайными событиями.

Сначала вновь обострились студенческие волнения. В самом начале года нелегально состоялся всероссийский студенческий съезд, вынесший решение координировать выступления в разных городах и придать им определенно политическое направление. Вслед за этим студенческое движение, не затухавшее с 1899 года, дало новую вспышку, вылившуюся в уличную демонстрацию в Москве 8 февраля.

Демонстрация была подавлена полицией и казаками, большинство участников задержаны, вожаки позже высланы. В этих событиях существенную роль сыграл Спиридович, действовавший умно, решительно и хладнокровно (в мемуарах он не корчил из себя супермена и откровенно рассказал, каких усилий это ему стоило); при проведении работы по «фильтрации» арестованных он один входил в камеры Бутырской тюрьмы, забитые разъяренными юнцами и девицами (что было еще опаснее!).

Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов по достоинству оценил усилия своего подчиненного, и отныне стал надежным покровителем Спиридовича, что сыграло немалую роль в последующем.

Самого Трепова молва сочла главным виновником жестокого обращения с демонстрантами, и в ответ в следующие дни произошло два упомянутых выше неумелых и неудачных покушения на него.

На этом студенчество успокоилось. Дело в том, что сильнейшее впечатление на умонастроение в Москве, да и во всей России произвела другая демонстрация, состоявшаяся еще несколькими днями позже.

В годовщину Манифеста 19 февраля 1861 года, Зубатов вывел на монархическую манифестацию в Кремле у памятника Александру II не то тридцать, не то пятьдесят тысяч рабочих – во всяком случае их было раз в двадцать больше, чем студентов на предыдущей демонстрации.

Манифестация была разрешена властями, рабочие произвели впечатление самодисциплиной, а во главе всего праздника был сам великий князь Сергей Александрович – пример, которому позже неумело пытался следовать Николай II. Этим зрелищем Зубатов поразил великого князя и его супругу в самые сердца и обеспечил себе на некоторое время их безграничную поддержку.

Вслед за этим в Петербурге состоялось нарочитое продолжение демонстрации: 22 февраля делегация московских рабочих возложила серебряный венок на гробницу Александра II.

В эту бочку меда фабриканты постарались плеснуть свою ложку дегтя: петербургскому начальству настучали, что Зубатов обязал оплатить рабочим этот прогульный день.

Весной произошли массовые волнения крестьян на Харьковщине, Полтавщине и Черниговщине: количество постепенно переходило в качество, и рост аграрного перенаселения, начал, наконец, отражаться на массовых настроениях крестьян.

Власти, пока что, не желали считаться с этим. Харьковский губернатор князь И.М. Оболенский двинул на деревню казаков и подверг бунтовавшие селения поголовной порке всех взрослых без различия пола. Вся Россия буквально взвыла от такого произвола!

Следующие события развернулись снова в Москве. 

Впредь капиталисты решили не отступать перед Зубатовым. И когда на заводе Ю.П. Гужона рабочие выдвинули очередные экономические требования, владелец наотрез отказался вести переговоры с зубатовским профсоюзом.

Вспыхнула забастовка. Взбешенный Трепов распорядился выслать французского подданного Гужона за границу. Вмешался французский посол, которого поддержал Витте. Распоряжение Трепова было отменено, забастовка продолжалась, а министр внутренних дел Сипягин решил ликвидировать зубатовские профсоюзы, но не успел.

2/15 апреля 1902 года потомственный дворянин и потомственный революционер Степан Балмашев застрелил министра внутренних дел Д.С.Сипягина.

[1] См. раздел 2.4.

[2] «Былое» № 2 (24), 1917, с. 207-208.

[3] Письма Азефа, с. 252.

[4] А.В.Герасимов. На лезвии с террористами. Париж, 1985, с. 144.

[5] В.М.Чернов. Указ. сочин., с. 173; А.Пешехонов. Мои отношения с Азефом. // «На чужой стороне», Прага, 1924, № 5, с. 63.

[6] Р.А.Городницкий. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг., с. 178.

[7] «Красный архив», т. 2, 1922, с. 286.

[8] Партия социалистов-революционеров. Т.1, с. 65.

[9] Там же, с. 139-146.

[10] Письма Азефа, с. 66.

[11] Этой версии посвящены достаточно современные исследования типа: А.Гейфман. Три легенды вокруг «дела Азефа». // Б.Николаевский. Указ. сочин., с. 330-361.

[12] Письма Азефа, с. 66-67.