revolt227

Сергей Васильевич Зубатов[1] родился 26 марта (7 апреля) 1864 года в Москве в мещанской семье. Его отец служил младшим инспектором в одной из московских гимназий. Сергей Зубатов принадлежал к поколению интеллигенции, которое по молодости лет не успело приобщиться к деятельности народовольцев, но восторженно и восхищенно восприняло весть о цареубийстве.

В Москве в этом поколении верховодили отпрыски богатых еврейских семей: М.Р. Гоц (внук миллионера чаеторговца В. Высоцкого), бывший на два года моложе Зубатова, О.С. Минор (сын раввина – известного еврейского писателя), М.И. Фондаминский и др. В этой компании Зубатов не затерялся; более того, между ним и Михаилом Гоцем развернулось острое соперничество за лидерство в кружке, собиравшимся на квартире Зубатова. Зато отец Зубатова был возмущен общением сына с евреями, и в 1882 году забрал его из гимназии.

Сергей нашел занятие помощника библиотекаря в частном собрании отставного армейского полковника. Руководила библиотекой дочь последнего (Зубатов впоследствии женился на ней). Кроме обычных книг, в библиотеку входило значительное собрание, постоянно пополняемое, запрещенной литературы. Библиотека эта, бесспорно, была заметным центром распространения революционных идей в Москве, и, согласно неизбежным традициям, участникам подобной кружковой деятельности предстояло непосредственно познакомиться с соответствующими компетентными учреждениями.

Сам Зубатов относил начало собственного знакомства с Московским Охранным отделением к июню 1886 года, когда был приглашен «на чашку чая» начальником Охранного отделения ротмистром Н.С. Бердяевым – одним из виднейших жандармов, разгромивших «Исполнительный Комитет Народной Воли». В процессе дружественной беседы Бердяев нарисовал перед собеседником картины его мрачного будущего, которое должно начаться с высылки из Москвы, и вполне благосклонно принял сообщение о том, что вся нелегальная сторона деятельности библиотеки протекала якобы за спиной ничего не подозревавшего Зубатова[2].

С этого момента последний, якобы возмущенный коварством своих друзей, вступает на путь борьбы с революцией.

Щепетильный Зубатов был возмущен воспоминаниями М.Р. Гоца, опубликованными после смерти последнего в 1906 году: Гоц обвинял Зубатова в своем аресте в октябре 1886 года[3]. Зубатов же утверждал, что кого-кого, а своего друга-соперника он никак не мог предать[4]. Неизвестно, так ли это; зато известно, что в течение ряда лет Зубатов был мелким и совершенно бесчестным провокатором. Современники утверждали, что он сам навязывал молодым людям нелегальную литературу, которую затем у них находили при обыске[5].

Хотя накануне ареста Гоц даже организовал подпольную типографию, но все это пока была довольно мелкая возня. В итоге, однако, Гоца и его товарищей, так и не успевших осуществить ничего серьезного, сослали в места отдаленные. Гораздо хуже завершилось дело петербургских заговорщиков, подготовивших несостоявшееся цареубийство 1 марта 1887 года – там было пятеро повешенных и десяток осужденных на каторгу; мы об этом уже рассказали[6].

Но судьба жестоко обошлась и с Гоцем и его соратниками. Весной 1889 года все они оказались в Якутске. Возмущенные произволом местной администрации, тридцать три политических ссыльных подняли... вооруженное восстание! Шестеро из них было убито, трое повешены по суду, а большинство остальных загремело на каторгу. К политической жизни позже вернулись только трое – Минор, Михаил Гоц и его жена Вера, сопровождавшая мужа почти во всех его мытарствах.

Когда Гоц, в конце концов, выбрался в 1900 году в эмиграцию, он уже был тяжелым физическим инвалидом.

Из любителя-провокатора Зубатов превратился сначала в полупрофессионала (т.е. стал платным тайным сотрудником), а затем и в профессионала – когда уже вся Москва знала о его провокаторской деятельности. С начала 1889 года Зубатов был зачислен в штат Департамента полиции; только тогда, кстати, официально было закрыто дело по обвинению его в революционной пропаганде (!).

В 1890 году Зубатов стал уже помощником начальника Московского Охранного отделения – все того же Бердяева. С 1893 года деятельность Зубатова вышла за границы Москвы и губернии. В течение нескольких последующих лет он фактически возглавил политический сыск по всей России за исключением Петербурга. Успеху его деятельности способствовало и внедрение им новейших методов тогдашней криминалистики: фотографирование задержанных, составление картотеки всех арестованных и подозреваемых и т.д. Широко использовалась и традиционная слежка за почтовой перепиской.

Зубатов был общепризнанным гением вербовки и использования провокаторов.

Кроме того, он успешно применял внешнее наблюдение за подозреваемыми. В этом его главным помощником и доверенным лицом был Евстратий Павлович Медников – необразованный сыщик-самородок, обладавший наблюдательностью и сообразительностью Шерлока Холмса. Их знакомство и начало дружбы относятся еще к декабрю 1886 года. Разница в возрасте и жизненном опыте (Медников был на десяток лет старше) только усиливала этот дружный тандем.

В 1894 году Зубатов разгромил партию «Народного Права», созданную вернувшимися из ссылки старыми народниками М.А. Натансоном и Н.С. Тютчевым. При этом Зубатов имел возможность лично познакомиться с будущим вождем и теоретиком Партии социалистов-революционеров В.М. Черновым, что и сделал. Чернов после восьмимесячного следствия был выпущен из тюрьмы, затем сослан в Саратов и позже в Тамбов, откуда благополучно эмигрировал в 1899 году по окончании срока ссылки.

Много позже Чернов таким образом резюмировал идеи Зубатова:

«Во-первых, несмотря на недостатки, царское правительство идет по пути конституционных реформ, развитие которых задерживается революционерами.

Во-вторых, Министерство внутренних дел вырабатывает программу всеобщего обязательного образования.

В-третьих, полиция делает немало ошибок по глупости и незнанию. Чтобы избежать этого в будущем, охранному отделению нужны хорошо образованные, культурные кадры. Необходимо, чтобы общество перестало смотреть на таких работников как на предателей.

В-четвертых, если бы революционеры не убили Александра II, на сегодняшний день Россия уже имела бы конституционную власть. Самым большим врагом всего прогрессивного, сказал Чернову Зубатов, является проповедь терроризма»[7].

Наиболее примечательной стороной дальнейшего творчества Зубатова, однако, оказалось то, что именно он и возглавил возрождение террора, успевшего позабыться со времен народовольцев восьмидесятых годов (история 1 марта 1887 года, как мы знаем, не имеет к этому славному прошлому никакого отношения), но, благодаря деятельности Зубатова и остальных, ставшего одним из наиболее действенных политических инструментов в России, начиная с 1902 года. Именно применение в сюжетах 1914 года этих террористических методов, разработанных и апробированных в России, и заставляет нас обратиться к особенностям данной деятельности.

Зубатов прибег к использованию террористов для успеха собственной полицейской карьеры уже вскоре после того, как проповедовал столь благостное отношение к терроризму в беседах с арестованным Черновым, которому позднее предстояло (вслед за Михаилом Гоцем) стать признанным идеологом терроризма в революционном лагере.

Мы уже упоминали о первом опыте Зубатова в негласном руководстве террористами.

Еще в 1894 году в Москве образовался кружок студента Ивана Распутина (родственником знаменитого позже «старца» он не был). В кружке созрела идея убийства молодого царя Николая – это было ответом студенчества на знаменитую речь Николая II 17 января 1895 года – о «бессмысленных мечтаниях».

Неизвестно, у кого именно возникли эти террористические планы, возможно – у самого Зубатова, поскольку вся деятельность кружка с самого начала проходила под его полным контролем: одну из главнейших ролей там играла Зинаида Гернгросс-Жученко – агент Департамента полиции с 1893 года. Эта юная особа, дочь полковника, служившего на Кавказе, воспитанница Смольного института, была прирожденной авантюристкой. Именно Жученко имитировала проведение рекогносцировки цареубийства непосредственно на улицах, хотя «техники» кружка еще только проводили опыты и были далеки от изготовления боевой взрывчатки.

В мае 1895 года Зубатов счел удобным для себя ликвидацию заговора и арестовал 35 человек. По-видимому, он рассчитал правильно, ибо, как упоминалось, получил за это высший орден России – Св. Владимира (разумеется, низшую его, четвертую степень, но и она в ту пору давала право на получение потомственного дворянства).

Раскрытие заговора было решено не рекламировать: столь вопиющий факт недовольства бросал тень на еще не коронованного самодержца. Его участники отделались сравнительно мягкими приговорами: Распутин – 5 лет тюрьмы и 10 последующей ссылки, которая, разумеется, была сокращена последующими амнистиями (но в дальнейшем он к политической деятельности не вернулся), еще двое – на меньшие сроки, остальных, включая Жученко, разослали под надзор полиции по провинции (это привело лишь к некоторой паузе в деятельности знаменитой «Зиночки», разоблаченной революционерами только в 1909 году – и то только в результате измены одного из высших полицейских чинов – Л.П. Меньщикова).

Разгром распутинцев значительно укрепил положение Зубатова, ставшего известным не только в ведомственных, но и в правительственных кругах – и в последующие два года существенно переменилось и его служебное положение, причем поначалу Зубатов, не имевший никаких полезных связей с высшей администрацией, воспользовался чисто случайными обстоятельствами.

Напоминаем, что 17 мая 1896 года произошла знаменитая «Ходынская катастрофа». В результате официального расследования виновные были, естественно, наказаны и, что еще более естественно, самое высшее петербургское и московское начальство не было отнесено к виновным. Высшим из наказанных оказался московский обер-полицмейстер А.А. Власовский; его уволили в отставку. На его место был назначен Дмитрий Федорович Трепов, бывший до этого строевым гвардейским офицером.

Трепов был представителем могущественного семейного клана высших администраторов.

Его отец, Ф.Ф. Трепов-Старший, был, по слухам, незаконным сыном Николая I и пользовался неограниченным доверием Александра II. Классический администратор-самодур, он действовал на нервы всей России и был уволен в отставку в 1878 году только в результате страшного публичного скандала после суда, оправдавшего стрелявшую в него Веру Засулич – эта знаменитая история до сих пор почитается революционным подвигом, хотя в ней совершенно ясно были замешаны высочайшие соперники и недоброжелатели Трепова.

Все четыре сына Трепова-Старшего были администраторами высшего уровня (А.Ф. Трепов был предпоследним царским премьер-министром в 1916 году), а их зять генерал А.А. Мосолов состоял начальником канцелярии министерства императорского двора, одним из немногих людей, постоянно приближенных к Николаю II.

Испытывая значительные трудности в освоении нового поприща, добросовестный служака Д.Ф. Трепов охотно принял помощь Зубатова. Последний постарался расположить к себе Трепова и подчинить его своему влиянию, в чем и преуспел. В свою очередь дружба с Треповым позволила Зубатову подчинить своему влиянию московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Последнее сыграло решающую роль в деятельности Зубатова.

В том же 1896 году Зубатов занял место своего «крестного отца» – Бердяева, уволенного со службы. Уход Н.С. Бердяева революционеры расценили как результат интриг со стороны Зубатова, но это тоже оказалось только счастливым случаем для последнего: азартный Бердяев проиграл в карты 10 тысяч рублей казенных денег.

Зубатов стал единственным штатским среди начальников Охранных отделений за всю историю этих органов: согласно правилу, на эту должность назначались только жандармские офицеры.

С этого времени Зубатов, как позже он сам выразился, мог заняться «переоценкой ценностей».

Волнения рабочих эпизодически происходили в разных углах России на протяжении всего XIX века.

Начиная с 1895 года такие эпизоды стали возникать в каждом году без перерывов. В апреле 1895 года произошла забастовка в Ярославле и последовал арест ее зачинщиков. Демонстрацию рабочих, потребовавших освобождения арестованных, расстреляли солдаты; были убитые и раненые.

Рекламу происшедшему сделала публично распространенная благодарность Николая II расстрельщикам – «молодцам-фанагорийцам»[8]. Просто поразительно сочувствие этого монарха к истреблению его подданных!

Николай II и вдохновил молодых марксистов – В.И. Ульянова (будущего Н. Ленина), Ю.О. Цедербаума (будущего Л. Мартова) и других на создание «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в Петербурге и его аналогов в провинции, а Зубатова – на серьезное изучение рабочего вопроса.

Летом 1896 года на очередной конгресс II Интернационала, помимо марксистов-эмигрантов Г.В. Плеханова, В.И. Засулич и П.Б. Аксельрода, традиционно участвовавших в этих мероприятиях, впервые приехали социал-демократы непосредственно из России – П.Б. Струве и А.Н. Потресов.

Тогда же на сцену выступил и Зубатов: в 1895-1896 гг. он разгромил Московский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», а затем и «Южнорусский рабочий союз», руководство которым было политическим дебютом Л.Д. Бронштейна (будущего Н. Троцкого).

При этом Зубатов ближайшим образом познакомился с условиями жизни рабочих и со стремлением революционеров втянуть пролетариат в антиправительственную деятельность; это привело его к собственным планам руководства рабочим движением.

В то время ведущие государственные деятели России еще верили в жизнеспособность социальной утопии, установленной в России после 1861 года. Например, в 1897 году В.К. Плеве утверждал: «Россия идет своим, некапиталистическим путем. /.../ Имеется полное основание надеяться, что Россия будет избавлена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий»[9].

В это же время циркуляр министра внутренних дел И.Л. Горемыкина, выпущенный тогда же, рекомендовал, не мудрствуя лукаво, административно высылать рабочих-забастовщиков (обычно – в деревню на родину, где они сразу становились разносчиками недовольства среди крестьян).

Зубатов первым в государственных кругах России понял, что дальнейшее экономическое развитие покончит с патриархальной утопией и острейшим образом поставит социальные проблемы, которых пытались избежать правительственные идеологи. Ему стало ясно, что бесконтрольное развитие социальных конфликтов может снести до основания монархическую Россию (что впоследствии и произошло).

Первое законченное изложение программы Зубатова – в его докладной на имя Д.Ф. Трепова в 1898 году. Еще более коротко и четко план Зубатова изложен в 1900 году в письме к заведующему Особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаеву:

«1. Идеологи - всегдашние политические эксплуататоры масс на почве нужд и бедности, и их изловить.

2. Борясь с ними, помнить всячески: бей в корень, обезоруживая массы путем своевременного и неустанного правительственного улучшения их положения на почве их мелких нужд и требований. Но обязательно это должно делаться самим правительством. При нынешнем положении девизом внутренней политики должно быть поддержание равновесия среди классов, злобно друг на друга посматривающих. Внеклассовому самодержавию остается разделять и властвовать. Только бы они не спелись (а это уже все для революции). Для равновесия (в качестве противоядия) с чувствующей себя гордо и поступающей нахально буржуазией нам надо прикармливать рабочих, убивая тем самым двух зайцев: укрощая буржуазию и идеологов и располагая к себе рабочих и крестьян»[10].

Ничего сверх-оригинального в подобном подходе нет – недаром Зубатова многократно называли подражателем Бисмарка. У Зубатова были и другие предшественники: еще в 1852 году с санкции Наполеона III французская полиция тоже начала создавать профсоюзы.

Полицейский социализм, таким образом, – не пустая утопия. С 1884 года полицейские профсоюзы во Франции исчезли, уступив свою роль вполне стандартным узаконенным профессиональным организациям рабочих, существующим по сей день.

В то время Трепов оказал полную поддержку Зубатову и добился санкции великого князя Сергея Александровича на зубатовские эксперименты.

История знаменитой «Зубатовщины» – рабочих профсоюзов, созданных и функционировавших непосредственно под руководством полиции и лично Зубатова, достаточно хорошо известна, хотя и не всегда излагается строго объективно. Наиболее же существенно при этом то, что заглавнейшая роль в формулировании идеологических постулатов движения и его задач, принадлежала все-таки не Зубатову, давшему имя всей этой эпопее, а совсем другому человеку.

На эту тему имеется легенда, граничащая с низкопробным политическим анекдотом, которой поделился в октябре 1903 года Витте, рассказав ее Куропаткину: «С.Ю. Витте рассказал мне удивительную историю по рабочему вопросу. По его словам, в 1881 году в каземате по политическим делам сидели два лица: Тихомиров и Зубатов. Теперь Зубатов недавно был начальником всей сыскной части, а Тихомиров является составителем особого плана к решению рабочего вопроса. Тихомиров подал государю красноречивую записку, в которой изложил программу социал-демократической партии, заключающуюся в борьбе с капиталом, с буржуазиею и с правительственной властью. Он посоветовал направить силы недовольных рабочих при помощи особой организации только на борьбу с капиталом и буржуазиею, изъять из программы борьбу с правительством. Мысль понравилась. Кажется ранее всего мысли одобрили в Москве (Сергей Александрович). И вот началось невиданное на Руси дело. Само правительство с одобрения высшей власти через Зубатова начало организовывать рабочее движение. Все бывшие на юге вспышки – в значительной степени результат усердия не по разуму зубатовцев. Фабричные инспектора пришли в ужас и стали доносить Витте о происходящем. Он отсылал донесения Плеве /.../. Ответа не получил. Плеве сочувствовал. Зубатов набирал все большую силу. Плеве говорил, уезжая в отпуск, что он спокоен, ибо Зубатов всех выручит. Лично Зубатов спас жизнь Плеве три раза. Как сыщик, он гениален. Зубатов являлся к Витте и выражал недовольство общим течением дел и деятельностью Плеве.Он говорил, что Плеве никто не знает, что знают его маску. Витте обещал их разговора Плеве не передавать. Зубатов отправился к Мещерскому и говорил ему то же, что и Витте. Мещерский поехал и передал все Плеве. Кончилось арестом и смещением Зубатова. /.../ ныне Сергей Александрович хлопочет о назначении Зубатову пенсии и хочет взять его к себе на службу с хорошим окладом. Витте сделал следующую характеристику Плеве: человек не государственного склада ума, никаких новых широких путей не изобретет и России не выручит. Но очень умен, опытен, обладает сильным характером, лично смел, очень хитер и чрезвычайно способен к интриге. Необычайно умеет скрывать свои мысли и планы»[11].

Эта легенда, при всех ее неточностях, прекрасно характеризует всех упомянутых действующих лиц, не исключая и Витте.

Разумеется, Зубатов и Тихомиров никогда не сидели вместе в каземате – они принадлежали к разным поколениям, и переплетение их личных судеб произошло совсем по-иному. Тем не менее, роль их обоих в инициировании «Зубатовщины» указана Витте достаточно правильно.

В связи с этим нужно немного рассказать об истории жизни Л.А. Тихомирова и о нем самом.

Лев Александрович Тихомиров родился 19 (31) января 1852 года где-то на Северном Кавказе, где его отец служил военным врачем. Как протекало его детство, легко могут понять нынешние юноши, родившиеся в Чечне лет пятнадцать-двадцать тому назад – в 1850-е годы обстановка была примерно такой же; об этом скупо, но с выразительными подробностями вспоминал сам Тихомиров.

Отец его происходил из русского православного духовенства и первым в своем роду пошел по мирскому пути. Он дослужился до офицерских чинов, дающих право на потомственное дворянство, которое и передал своему сыну.

Тихомиров закончил Керченскую гимназию годом раньше своего будущего коллеги – Андрея Желябова; оба великих честолюбца были первыми учениками в своих классах, и тогда это не создавало поводов к знакомству и дружбе. Вот позднее, когда Желябов учился уже в Новороссийском университете в Одессе, он крепко сдружился с другим студентом, блиставшим несколькими курсами старше – с Сергеем Витте; не удивляйтесь этому неожиданному факту, который тщательно скрывался царским министром на протяжении всей его государственной карьеры!

Тихомиров же поступил в Московский университет, а затем в конце лета 1873 переехал в Петербург, с головой уйдя, как это часто случалось со студентами тех поколений, в революционную деятельность. Уже тогда он начал создавать литературные произведения соответствующей идеологической направленности и оказался одним из первых пропагандистов среди рабочих.

Последний факт не дает оснований считать Тихомирова предтечей российских марксистов-пропагандистов: в начале 1870-х годов рабочих пропагандировали совсем для другого: чтобы через них (как правило, не утративших тесные личные связи с деревней) внести революционные идеи в крестьянство и поднять его на революцию[12]. Когда юные революционеры сами двинулись «в народ», то они оставили бесполезную пропаганду среди рабочих, слишком часто сдававших пропагандистов полиции. Когда затем тем же занялись и крестьяне, то пропагандистам оставалось самим взяться за оружие – других неиспробованных революционных путей уже не оставалось.

Личный политический путь Тихомирова несколько уклонился от стандартного: его арестовали еще осенью 1873 года и совсем не в результате предательства кого-либо из неудачно распропагандированных.

Тихомиров никогда не блистал как выдающийся практик и как человек дела: все, что он совершал в жизни, было плодом его углубленных и длительных размышлений. Вот и при аресте в 1873 году Тихомиров растерялся: случайно зашел к товарищу, у которого шел обыск, назвался зачем-то чужим именем, а при конвоировании в участок неудачно попытался бежать.

При других обстоятельствах его бы просто выпустили или, в худшем случае, выслали к родителям на родину, а тут полиция вообразила, что ей попалась важная птица – от этого и все последующее: больше четырех лет тюрьмы под следствием, в том числе полтора года полного одиночного заключения – без выхода на прогулки, свиданий, перестукивания с соседями, переписки и чтения хоть чего-нибудь; некоторые от этого сходили с ума, забывали слова и теряли способность говорить. Тихомиров же был человеком огромной умственной силы и душевной воли, они провели его через этот нешуточный ад, а уединенное спокойствие только способствовало течению мыслей. Нетрудно и предположить, какими же должны были быть эти мысли!..

В итоге же – оправдание по суду на знаменитом процессе 193-х пропагандистов в январе 1878 года, т.к. никаких улик преступной деятельности Тихомирова следствие так и не установило.

Тихомиров, хотя и стал признанным лидером всех протестов подсудимых на этом процессе (в числе которых были Желябов и Перовская и многие иные выдающиеся деятели революционного движения последующих времен), но внутренне для себя еще не решил свою дальнейшую судьбу. Зато Александр II, утверждая приговор уже после скандального оправдания другим судебным процессом Веры Засулич, ужесточил наказание, распорядившись выслать в отдаленные места многих оправданных – в том числе Тихомирова. Последнему оставалось либо смириться с продолжением тяжкого прозябания, либо перейти на нелегальное положение и окончательно, казалось бы, уйти в революцию.

«Исполнительный Комитет Народной Воли» не был исполнительным или центральным комитетом какой-либо партии, как это многие воображают себе даже в наши дни. Такое название носила немногочисленная (единовременно – до двадцати человек) группа заговорщиков, пополняющая собственные ряды исключительно индивидуальной вербовкой проверенных ближайших соратников. Сам Тихомиров позже так описал рождение этого фантома в начале 1878 года:

«Первым систематическим сторонником терроризма можно считать Валериана Осинского. /.../ Он не был уже мальчиком, пробовал действовать в земстве и т.п. И вот он убедился, что „ничего нельзя делать“, т.е. в пользу того, к чему его только и тянула душа, – в пользу полного переворота России. Он тогда перешел на чисто революционный, террористический путь.

Он его основал, создал „Исполнительный Комитет русской социально-революционной партии“. Основан „Комитет“ был в Киеве, если только можно говорить о резиденции некоего призрака. /.../

Просто несколько человек согласились, чтобы была „фирма“, и от ее имени действовали. /.../ Объединял всех сам Осинский, не как член Комитета, а просто как личность. /.../ „Комитет“ же был только для рекламы, „на страх врагам“, чтобы эти враги думали, будто бы есть „организация“ сильная и правильная.

„Комитет“, т.е. Осинский, конечно, завел и печать. Выпускал прокламации и т.п., главное же занялся террором, т.е. мелкими политическими убийствами. Их было совершено Комитетом очень немного. Убит жандармский капитан Гейкинг, совершено покушение на жизнь тов. прокурора Котляревского, да еще /.../ под фирму Комитета было зачислено убийство в Ростове-на-Дону изменника рабочего Никонова. /.../

Притом должно сказать, что убийство Гейкинга было большой мерзостью. Этот Гейкинг совершенно никакого зла революционерам не делал. Он относился к своей службе совершенно формально, без всякого особого усердия, а политическим арестованным делал всякие льготы. Его „политические“ вообще любили, и Гейкинг считал себя безусловно в безопасности. Но именно потому, что он не берегся, его и порешили убить. „Комитету“ нужно было чем-нибудь заявить о своем существовании, а между тем у него не было средств для какого-нибудь сложного убийства, не было ни людей, ни денег, что необходимо для всякого такого „дела“. Итак, нужно было что-нибудь очень легкое. Но нет ничего легче, как убить Гейкинга, который всем известен в лицо и ходит по улицам, не остерегаясь. Его и убили, а потом наврали в прокламации, будто он был жесток, и за это, по решению „Комитета“, „казнен“. Жена Гейкинга, дотоль очень либеральная, была так возмущена этой подлостью, что возненавидела революционеров, и еще долго потом считалось опасным попасть ей на глаза – „донесет“.»[13]

В течение следующего года почти все члены «Исполнительного Комитета» были переловлены и некоторые, включая В.А. Осинского, повешены. Фантом, казалось бы, бесследно исчез, но еще через несколько месяцев произошел раскол тайного общества пропагандистов «Земля и Воля»; обе фракции не смогли договориться о наследовании старого названия фирмы, и террористическая фракция во главе с Тихомировым присвоила себе ставшее бесхозным наименование призрака.    

Жесткий устав «Исполкома», составленный уже Тихомировым, предполагал пожизненное пребывание в его составе – выход из организации не допускался.

Всем посторонним члены «Исполкома» представлялись «агентами Исполкома» третьей степени (чтобы было невозможно догадаться, сколько существует еще более высоких степеней – как у масонов), несколько десятков ближайших помощников торжественно было принято в «агенты» второй степени.

Вот как, например, рассказывает об этом Галина Чернявская: «Л. Тихомиров на специально для этого назначенном свидании изложил мне сущность народовольческой программы, принципы ее организации, строго централистической, и спросил, согласна ли я вступить в партию „Народной Воли“, и после моего утвердительного ответа объявил, что я принята в члены партии, в качестве агента»[14].

Всем сочувствующим, которым было можно относительно доверять и использовать их в качестве рядовых исполнителей, присваивалось звание «агентов» первой степени – этих набегало до трех-четырех сотен, так что действительно создавалась иллюзия существования какой-то партии. «Народной Волей», к тому же, назывался центральный орган, издаваемый этой организацией.

Из пятерых казненных за цареубийство 1 марта 1881 года только двое были членами «Исполкома» – Желябов и Перовская, остальные были агентами.

На самом деле существовала еще одна степень посвященности: Распорядительная комиссия из трех лиц, которые избирались тайным голосованием всех членов «Исполкома» – «тройка», зловещий прообраз всех позднейших «троек». Образована она была еще в июне 1879 – в период существования «Земли и Воли», и представляется, что с осени 1879 года происходили только довыборы ее членов вместо выбывших, а изначально выбранные позднее не переизбирались.

Исключением из этого правила стали перевыборы всей «тройки» в целом в сентябре 1879 года в связи с разделением первоначальной организации («Земля и Воля») на две (упомянутый «Исполнительный Комитет» и «Черный Передел»). Вполне возможно, что это было только предлогом для замены одного наличного члена «тройки» на другого: к двум первоначальным ее членам, благополучно переизбранным – Александру Михайлову и Льву Тихомирову – вместо Фроленко добавился А.А. Квятковский (арестованный затем через два месяца).

Разумеется, эта кадровая перестановка имела определенную подоплеку, которую никто не разъяснял, но о мотивах которой можно догадаться – публикация жизнеописания Михаила Федоровича Фроленко, просидевшего в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях почти 25 лет, остается за нами; чтобы разгадать основные его секреты, нам пришлось много лет разбирать ребусы, разбросанные не только в двухтомных воспоминаниях самого Фроленко, но и в десятках других свидетельств.

С лета 1879 года по весну 1882 года Лев Тихомиров вроде бы оставался единственным членом, неизменно входившим в состав «тройки». Наиболее эффективный ее состав включал Тихомирова, Желябова и Александра Михайлова – с ноября 1879 по ноябрь 1880.

Кто затем заменил арестованного Михайлова и каким стал состав Распорядительной комиссии еще позднее, уже после ареста Желябова (с апреля 1881 по апрель 1882 в нее заведомо входили Тихомиров и М.Н. Ошанина-Оловенникова[15]), – абсолютно неизвестно.

Заговор молчания относительно последнего пункта объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что авторы воспоминаний, прекрасно знавшие распределение руководящих ролей в «Исполкоме» зимой и весной 1880-1881 года (Тихомиров, Фроленко, Фигнер, Анна Корба, Анна Якимова, Прасковья Ивановская), приложили все усилия к тому, чтобы затушевать роль С.П. Дегаева, оказавшегося агентом полиции. Переход руководства заговором в руки последнего принято датировать осенью 1882 года, а измену Дегаева – следующей зимой. На самом же деле в подготовленных к печати материалах мы беремся доказать, что Дегаев работал на полицию уже с апреля 1881, а вошел в состав Распорядительной комиссии еще осенью 1880 года.

О распределении ролей уже внутри «тройки» судить труднее, хотя в годы славы Льва Тихомирова о нем отзывались весьма выразительно: Тихомиров «являлся главным руководителем всех террористических предприятий. /.../ К замечательнейшим личностям революционного движения, несомненно, принадлежит еще непойманный Тихомиров (про которого Желябов говорил, что он неуловим, как иголка на дне морском)»[16] – это написано в 1883 году.

Главенствующая роль Тихомирова именно в политическом руководстве организации подтверждается воспоминаниями виднейших деятелей: Фроленко, входившего, повторяем, в первый состав «тройки», В.Н. Фигнер, ставшей во главе организации много позднее – в 1882-1883 годы, и Н.А. Морозова, явно претендовавшего на заглавные роли в 1878-1880 годах.

Фигнер писала: Лев Тихомиров «входил в тайную группировку внутри „Земли и Воли“ и, как ее член, участвовал в Липецком съезде /.../. Когда же о[бществ]во разделилось на „Черный Передел“ и „Народную Волю“ Тихомиров стал членом „Исполнительного Комитета“, дал окончательную редакцию программе новой партии и сделался главным редактором партийного органа. В осуществлении актов борьбы с самодержавием Тихомиров участия не принимал: у него не было темперамента для этого, и он не принадлежал к тем, которые по нравственным мотивам личным участием хотели „слово“ воплотить в „дело“. Но, как член „Исполнительного Комитета“, при обсуждении этого рода дел, Тихомиров никогда не поднимал своего голоса против, а, как член „Распорядительной Комиссии“ (эта комиссия из трех, с одной стороны, ведала дела особо секретные, а с другой – в ее ведении были текущие дела в промежутках между собраниями „Исполнительного Комитета“), наравне с другими, добросовестно исполнял все обязанности, и если позднее был освобожден от них[17], то это было с общего согласия – в интересах литературной работы»[18] – оставим на совести мемуариста этот последний этап, придуманный ею.  

Фроленко отмечал: «Тихомирова /.../ считали мало практичным, неловким в обыденной жизни. Его боязнь шпионов не раз давала пищу шуткам. Но это не имело никакого значения. На практические дела никто его и не думал посылать, для этого были другие люди; что он опасался шпионов, было даже хорошо. Он лучше, дольше сам сохранялся и не водил за собой так называемых хвостов (шпионов). /.../ Его роль и значение /.../ вытекали из того, что это был человек, умеющий хорошо логически излагать и доказывать свои мысли, умеющий склонять и других на свою сторону. Его легко можно было бы назвать головой организации /.../. К этому необходимо только добавить, что /.../ Тихомирова всегда надо рисовать рядом с Александром Михайловым. В первое время они составляли настолько одно целое, что для не знающего их хорошо человека трудно было даже разобраться, где начинался один и кончался другой, – так дружно и согласно они проводили свои предложения, свои начинания, так хорошо спевались заранее. Обыкновенно Александр Михайлов, как хорошо знающий положение вещей и обладающий недюжинным практическим умом, являлся с тем или другим предложением. Тихомиров, заранее обсудив это дело с Ал. Михайловым, выступал тогда на собраниях, при обсуждениях, теоретическим истолкователем этих предложений и своей логикой способствовал почти всегда тому, что предложение проходило. /.../ не участвуя в практических делах, Тихомиров тем не менее имел большое значение при обсуждениях этих дел, и тут он не был вял, напротив, всегда принимал горячее участие. Его выслушивали, с ним спорили, но чаще соглашались»[19].

Разумеется, совсем по-другому писал Морозов, который мнил себя соперником Тихомирова в роли главного теоретика: «У меня очень обострились теоретические, а отчасти и моральные разногласия с Тихомировым, который, казалось мне, недостаточно искренне ведет дело с товарищами и хочет захватить над ними диктаторскую власть, низведя их путем сосредоточения всех сведений об их деятельности только в распорядительной комиссии из трех человек на роль простых исполнителей поручений, цель которых им не известна. Да и в статьях своих, казалось мне, он часто пишет не то, что думает и говорит иногда в интимном кругу»[20].

Конфликт между ними разрешился в феврале 1880 года «высылкой» Морозова за границу – в качестве полномочного зарубежного представителя «Исполкома». В Женеве Морозов выпустил брошюру «Террористическая борьба», в которой обрисовал собственную программу действия террористов. Отбрасывая необходимость захвата государственной власти и указывая (совершенно справедливым образом) на чуждость идеалов социализма интересам народных масс, Морозов делал упор на реальную силу террора, способного заставлять государственное руководство следовать, под угрозой убийства, указаниям террористов. «Террористическая революция», – писал он, представляет собой «самую справедливую» и «самую удобную» из всех форм революции. «С незначительными силами она дает возможность обуздывать все усилия до сих пор непобедимой тирании»[21].

Народовольцы позднее официально отмежевывались от программы Морозова – в том числе во время судебных процессов над ними, но в чем же конкретно состояли разногласия – точно установить невозможно, т.к. откровенного изложения внутренних целей Тихомирова и узкой группы его единомышленников так никогда и не последовало.

Рассуждая в общем плане, разницу разглядеть несложно: это террор с захватом власти или без захвата власти – обе формы, как легко понять, доказали свое право на существование. Эффективность первой подтвердили Ленин, Сталин, Гитлер и другие главы террористических государственных режимов, а эффективность второй – сами народовольцы, Азеф и его подручные и современные могущественнейшие подпольные организации террористов.

Едва ли разногласия между Морозовым и Тихомировым были столь существенны до того, как перед террористами открывались бы реальные перспективы самостоятельного захвата власти. Чисто практическая значимость идей Морозова была доказана как раз в момент его отъезда за границу: после взрыва в Зимнем дворце в феврале 1880 года правительство вынужденно сменило курс в направлении либерализации режима. Это, на самом деле, как не трудно догадаться, не очень-то и соответствовало целям Тихомирова, ни на шаг не приблизив его к захвату власти в собственные руки.

Узнав об аресте в ноябре 1880 Александра Михайлова, с которым Морозов сохранил дружеские отношения, Морозов немедленно выехал в Россию, но был арестован на границе в начале 1881 года и просидел в крепостях четверть века – чуть больше, чем Фроленко, арестованный несколькими месяцами позднее.

Налицо, таким образом, концентрация высшей власти в заговоре в руках двух лиц – Михайлова и Тихомирова; только им двоим, по существу, было известно, как же распределялись между ними их индивидуальные роли.

Заметим, что в такой предельной конспиративности был определенный смысл: народовольцы играли вовсе не в игрушки. Все это поколение еще за несколько лет до создания «Исполкома» совершенно четко формулировало свои практические цели и задачи: «нам ведь революцию хотелось произвести самое большее в три-четыре года»[22].

Когда выяснилось, что на народную поддержку рассчитывать не приходится, то все равно оказалось жаль собственных усилий, уже затраченных и еще возможных к применению, тем более, что состояние противостоявшего царского карательного аппарата не внушало ни уважения, ни серьезных опасений: «Само III Отделение находилось в слабом и дезорганизованном состоянии, и трудно себе представить более дрянную политическую полицию, чем была тогда. Собственно для заговорщиков следовало бы беречь такую полицию, – при ней можно было бы, имея единый план переворота, натворить чудес. При тогдашнем правительстве, тогдашнем настроении общества и офицеров, да еще при такой полиции, – положительно возможно бы было организовать дворцовый переворот. Но, на счастье России, наши революционеры были все-таки мальчишки и невежды. Они болтали о революции в народе, боялись „буржуазии“, боялись „конституции“ и вовсе не желали сознательно низвергнуть правительство и тем менее захватить власть в свои руки. Они шли „в террор“ просто по бунтовскому темпераменту, по досаде, из мщения за своих собратьев и, – в самом сознательном случае, – из надежды „дезорганизовать“ правительство... Как будто можно было желать более дезорганизованного правительства, чем было тогда!»[23] – в этих ностальгических строках, написанных много позже того, как Тихомиров изменил делу революции, бывший великий революционер покривил душой, пытаясь создать впечатление о бесцельности и бессмысленности собственных прежних усилий; немного ниже мы приведем несколько иную его собственную трактовку прошедшей борьбы. Заметим, что все эти оценки не разделялись его прежними соратниками.

Фигнер писала: «„Народная Воля“ ставила своей первой неотложной задачей свержение самодержавия, и жестокую борьбу с правительством решила вести наличными силами партии. Это было неслыханное новшество: вся рутина прошлого революционного движения говорила против нас. Заявлять о необходимости завоевания политической свободы считалось до тех пор ересью, опасной для осуществления социальной революции с ее экономическим переворотом. Еще большим отступлением от прежних традиций было – не ждать восстания народа, а самим начать битву»[24];

«политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил, как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом, – все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. /.../ чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовалось 1-1½ года неутомимой пропаганды и целый ряд ослепительных фактов: общий ропот неудовольствия поднялся при выходе номера «Народной Воли» /.../ и единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 г.»[25].

По существу имел место заговор с целью государственного переворота (как бы ни иронизировал об этом сам Тихомиров много позже). Разумеется, замыслы и сюжеты такого заговора должны были быть весьма секретны. Скрывался даже сам факт такого заговора, что привело к одной курьезнейшей ситуации.

Первым идеологом захвата революционерами государственной власти в России был П.Г. Заичневский – революционер с 1861 года, автор кровожадной прокламации «Молодая Россия», потрясшей Петербург в мае 1862 года: «Выход из /.../ гнетущего, страшного положения, губящего современного человека /.../, –  один: революция, революция кровавая и неумолимая /.../.

Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, погибнут, может быть, и невинные жертвы /.../; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы скорее она, давно желанная. /.../

Мы будем последовательнее великих террористов 1792 г. Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка придется пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 1790-х годах. /.../ Помни, что кто тогда будет не с нами, тот будет против; кто против – наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами.

Да здравствует социальная и демократическая республика русская!»[26]

Свои дальнейшие теории Заичневский развивал в Орле, где он находился с 1873 года под надзором полиции и собрал вокруг себя кружок местной молодежи – в основном из гимназисток.

Невозможно отрицать влияние идей Заичневского сначала на Тихомирова, а затем и на юного Володю Ульянова, в свою очередь просвещавшихся бывшими «орлятами» Заичневского. Воспитанницами последнего были две женщины, наиболее близкие к Тихомирову в «Исполкоме»: Е.Д. Сергеева (ставшая женой Тихомирова) и М.Н. Ошанина-Оловенникова.

Благодаря некоторой несдержанности Желябова замыслы «Исполкома» несколько приоткрылись: «„Захват власти“ появляется в записке „Подготовительная работа партии“, документе позднейшего происхождения. Не могу с уверенностью сказать, этот документ или аналогичное место о захвате власти в одном из наших изданий вызвало нарекания на Желябова, как автора, допустившего выражения в духе якобинизма. /.../ все мы были недовольны, так как не признали себя якобинцами. Никогда у нас не было речи о навязыванию большинству воли меньшинства, о декретировании революционных, социалистических и политических преобразований, что составляет ядро якобинской теории. Причем иначе была бы „Народная Воля“, взятая нами, как девиз и знамя партии?»[27].

Имея таких «единомышленников» как Фигнер, Перовская и большинство «Исполкома», Тихомиров, Михайлов и Желябов должны были действовать крайне осторожно – и это в целом удавалось. Политика «Исполкома» проводилась настолько скрытно, что Заичневский, старавшийся крутиться в той же революционной среде, даже не разгадал в народовольцах собственных единомышленников, что тщательнейшим образом скрывали Тихомиров и другие: Заичневский «так и остался до конца вне наших партий, потому что даже и Народную Волю не вполне одобрял из-за ее терроризма. Он старался внушить идею заговора и государственного переворота»[28].

На самом же деле 1 марта 1881 года произошел вполне успешный государственный переворот, только вот никаких выгод революционеры при этом не извлекли – их просто нагло использовали, а затем обманули и раздавили.

Обо всем этом Тихомиров задумался уже весной 1882 года, утратив ближайших друзей и соратников и продумывая дальнейшие перспективы заговорщицкой деятельности: «Говорить о государственном перевороте силами тех мальчишек и девчонок, которые теперь составляли девять десятых революционной среды, – это была бы фраза просто бессовестная для меня, уже пожившего, научившегося взвешивать истинную цену тех сил, которые были теперь к услугам революционного заговора. /.../ Оперируя с ними, немногие „недобитки“ старых времен осуждены лишь на то, чтобы питать полицию с ее шпионами, доставлять им награды за раскрытие заговоров.

Вот хотя бы и я... /.../ оставаясь в России, я был неизбежно осужден на самый близкий арест. /.../ Для громадного большинства революционеров арест означал только административную ссылку, в худшем случае – суд и для немногих каторгу. Для меня быть арестованным значило быть повешенным. /.../

Но чего достигли сами люди героических времен? /.../ наши „великаны сумрака“ /.../ боролись с безграничным самопожертвованием, с самой фанатической верой, работая каждый за десятерых. Где же они? /.../ Мы разбиты вдребезги, истреблены, а враги стоят неодолимой стеной, вдесятеро более крепкие, чем прежде. Что же это означает? Была ли правильно поставлена борьба, были ли правильно поставлены сами цели, которых мы хотели достигнуть?

/.../ Передумывая эпизоды нашей революционной борьбы, я не мог уловить логики событий из простого сопоставления сил борющихся сторон. В исход столкновений постоянно врывался случай, который вдруг подавал неожиданную помощь то нам, то правительству. /.../ Ведь я очень хорошо понимал, что самое убийство Императора Александра II удалось только благодаря непонятной случайности... /.../ Что же это за случай, играющий во всем решающую роль, имеющий больше значения, чем сознательные и преднамеренные усилия борющихся сторон?

/.../ решения у меня не было. Единственное, чего я хотел настойчивее с каждым днем, – это уединениться, вдуматься в дело, которому служил, пересмотреть все, чему веровал.

И вот у меня стала являться мысль об эмиграции...»[29]

Все последовательные выводы Тихомиров сделал позднее...

Следующее наше замечание имеет исключительно личный характер: автор этих строк должен присоединиться к наблюдению Тихомирова, поскольку, хотя в отличие от Тихомирова и не занимался никогда практическими политическими заговорами, но отдал исследованию последних большую часть своей жизни: проследить замыслы Проведения, совершенно очевидно вмешивающегося в подобного рода деятельность (как и во все другое!) – это и есть самая захватывающая часть подобных размышлений!..

Возвращаясь же к Тихомирову, нужно констатировать, что для этого отнюдь не только теоретика, а, по складу личности, классического ученого-экспериментатора, его собственные теоретические выводы не имели бы существенного веса, пока он не постарался бы применить и проверить их на практике!

Такого игрока могла смирить только старческая немощь и могила, на краю которой он смог бы убедиться, что проиграл во всем!..

В качестве объяснения последнему мы позволим себе высказать свое собственное скромное предположение о том, что, хотя Тихомиров-мыслитель и был гением и провидцем, но сам Тихомиров, как смертный человек, так и не смог отыскать ту позицию, на которой его игра шла бы на стороне Бога!..

В 1883 году, когда Тихомиров уже жил в Париже, случай предоставил в его руки разоблаченного Дегаева. Через Дегаева Тихомиров решил перевербовать полицейского шефа этого провокатора – инспектора охранных отделений подполковника Г.П. Судейкина.

В историю вошла легенда, что Судейкин якобы соблазнил Дегаева на предательство совместной задачей использовать террор для продвижения Судейкина на вершины государственной власти, где Судейкин потом смог бы проводить прогрессивные реформы. Легенда эта не имеет ни малейших оснований в настроениях и намерениях Судейкина, который, судя по всему, был честнейшим служакой (хотя и себе на уме), и истребление революционеров было его единственной жизненной задачей, которую он решал с изощренной фантазией и грандиозным размахом. К тому же, насколько нам известно, Дегаев стал предателем еще до знакомства с Судейкиным – об этом мы уже обещали рассказать в дальнейшем, уже после публикации данной книги.

Понятно, кто был автором легенды о двойной игре Судейкина – сам Дегаев, которому только эта легенда и давала шансы на жизнь и освобождение от обеих борющихся сторон. Дегаев прекрасно провернул эту операцию, организовав тривиальное убийство Судейкина и скрывшись затем с помощью Тихомирова в Америку, где и осел под чужим именем в качестве профессора математики одного из провинциальных университетов.

История эта не принесла Тихомирову ни успеха, ни почета.

Но хорошая идея никогда даром не пропадает!..

В 1888 году пришел черед Тихомирова перевербовывать себя самого: он решил поиграть в те же игры, но на другой стороне баррикад.

Образ Тихомирова – углубленного философа, аскетичного мыслителя, разочаровавшегося в революции, достигшего истинных глубин (или вершин) православной веры, стал новомодной современной легендой. Предисловие к современному изданию его воспоминаний носит характерное претенциозное название: «От Бога все его труды»[30]. Позвольте поинтересоваться: цареубийство – тоже? В каких вообще шарашкиных школах преподается право рассуждать от имени Бога?

Новейшая легенда не имеет никакого отношения к реальному Тихомирову. Чтобы сделать этот вопрос недискуссионным, сошлемся на свидетельство его самого в одном из важнейших эпизодов его жизни и деятельности, относящемся к 1907-1908 годам.

Тогда П.А. Столыпин проявил интерес к новейшим социальным и политическим идеям Тихомирова, и предложил последнему поступить на службу.

Строго говоря, Тихомиров и раньше служил: будучи редактором «Московских ведомостей», он состоял при Министерстве внутренних дел без чина. Теперь же это перестало быть пустой формальностью: 13 марта (ст. ст.) 1908 года Тихомиров был назначен членом Совета Главного управления по делам печати Министерства внутренних дел.

Приведем выдержки по этому поводу из дневника Тихомирова[31]: «Я уже получил пакет с наименованием „его превосходительству“ и предложение начальника принять на себя контроль за киевским и казанским комитетами и харьковским и одесским инспекторами».

На следующий день Тихомиров был на приеме у премьер-министра и, как известно, одновременно министра внутренних дел. Дневник Тихомирова: «Был на приеме. Ужасное множество людей, золота, лент, орденов. Однако я был „золотее“ многих. Ожидал приема три с половиной часа, весь изнемог. Говорил минут пять. Столыпин был весел, любезен донельзя, радовался, что устроил меня. Ну просто совестно! Самое главное из разговора то, что дополнительное жалованье остается при мне. Буду кое-что и работать при министре. Именно по рабочему вопросу».

26 марта 1908 года: «Сегодня представлялся государю императору в Большом дворце (Царское Село)» – остается только порадоваться за царя и за убийцу его деда!

6 апреля: «Я хочу поставить дело на государственную почву: мой лозунг: „Все делать в интересах народа, рабочих и крестьян, а революцию и социалистов – усмирять. В целях защиты от революции – народных прав не умалять“. Очень боюсь, что министр не усвоит этой точки зрения, а по примеру „серьезной“ интеллигенции предпочтет смесь мер полицейски-ограничительных с поблажками социалистам».

8 апреля: «Сегодня имел доклад у Столыпина о рабочем вопросе. Не знаю, что сказать. Кое-что из моих соображений ему понравилось. Кое-что идет вразрез. Но вообще, должно быть, с ним можно поладить. Хочет провести меня в комиссию о профессиональных обществах. Я был бы очень рад. /.../

Столыпин передал мне „на память“ документ – кусочек бумаги из записной книжки государя, на котором собственной государя рукой написано: „О необходимости Тихомирову продолжать свою литературную деятельность“.

Моя фамилия написана с ошибкою (i десятиричное).

Однако, Столыпин хотя и сказал: „Теперь вы имеете высочайшее повеление продолжать писать“, однако, все-таки добавил, что в экстренных случаях лучше спросить, не помешает ли это ему (правительству).

Это, конечно, вполне резон. Но, имея „высочайшее повеление“, я все-таки теперь могу соображаться с правительством по собственному убеждению в необходимости этого».

Что тут сказать, кроме того, что не переводятся солженицыны на Руси!..

Весь этот поход во власть закончился для Тихомирова полным фиаско:

3 мая 1908 – дневник Тихомирова: «Столыпин – это становится все яснее – не хочет меня даже слушать, а не хочет потому, что никаких глубоких реформ просто не представляет себе. Он воображает положение, нелепое в основаниях, исправить мелочной работой, частичными улучшениями. Но в такой работе я не могу быть полезным орудием, п[отому] ч[то] вижу ее ничтожность и прямо вред».

7 мая 1908 года: «Сегодня было заседание профессиональной комиссии. Мало толку. Мою устроительную идею отвергли. Банальщина – смесь европейского либерализма с нижегородской полицейской прижимкой».

Печально, конечно, что ни Николай II, ни Столыпин, ни прочие чиновники не доросли до идей, которые проповедовали Тихомиров и Зубатов на рубеже столетий. Печально это и для России, и лично для Тихомирова и Зубатова.

Но, с другой стороны, при прочитении этих сцен невольно вспоминается давно повешенная Софья Перовская, в которую когда-то был безнадежно влюблен Лев Тихомиров. Перовская – дочь губернатора – с детства нагляделась на подобные сцены, и они вызывали у нее неукротимое желание взорвать все это бомбой!

Не будучи ни поклонником подобных желаний, ни сторонником идей Перовской, все-таки начинаешь понимать строй мыслей и чувств взбалмошной революционерки, читая подобные откровения «подвижника» и «философа»! Сдается также, что Перовская, предпочтя Тихомирову Желябова, не прогадала в своем недолгом и бесплодном женском счастье!..

Тихомиров «изменил революции», находясь в эмиграции в 1888 году, получил полную амнистию от правительства Александра III и вернулся в Россию, чтобы затем принять участие в описанных ниже (и отчасти непосредственно выше) событиях. Такая биография создает массу неудобств для комментаторов всех политических направлений.

Интересно при этом и то, что Тихомирову не было поставлено условие предательства соратников: он просто сказал: извините (правда – весьма громко!) – и его полностью простили!

Якобы представители власти не задавали ему никаких вопросов криминального плана – и это входило в условия достигнутых соглашений. Были ли они действительно полностью выполнены – неизвестно, но факт, что все его уцелевшие соратники единодушно подтверждали, что никаких ухудшений судеб измена Тихомирова им не принесла, а ведь он знал секреты, раскрытие которых должно бы было привести на виселицы десятки людей, находившихся и на свободе в России, и в заключении, и прежде всех – его самого!..

Как объяснить, что величайший революционер оказался изменником «делу революции»?..

Как, с другой стороны, власти могли распорядиться таким образом, что величайший преступник не понес никаких наказаний, в то время как гораздо менее виновные его сообщники были либо казнены, либо продолжали гнить и умирать на каторге – вплоть до всеобщей амнистии в октябре 1905 года?..

Молчаливым соглашением, соблюдаемым до настоящего времени, было принято, что Тихомиров не был никаким революционером и преступником, а был, как сформулировала Вера Фигнер (член «Исполкома», отсидевшая в крепости с 1883 по 1905 год), «наш признанный идейный представитель, теоретик и лучший писатель»[32].

Так же, примерно, продолжают трактовать революционный период деятельности Тихомирова и в наше время, приписывая этому террористу фактическую роль Н.К. Михайловского, бывшего действительно в определенной степени идеологом «Исполкома», соредактором (вместе с Тихомировым) «Народной Воли» и представителем интересов «Исполкома» в прочей легальной и нелегальной прессе.

Тем не менее продолжали возникать и публиковаться коротенькие свидетельства, наглядно демонстрирующие решающую роль супругов Тихомировых в подготовке цареубийства 1 марта 1881 года.

При подготовке цареубийства именно Тихомирова-Сергеева вместе с Перовской и руководили наблюдениями за маршрутами и расписанием проездов царя.

Вот как об этом вспоминает Е.Н. Оловенникова (младшая сестра Ошаниной-Оловенниковой): в 1880 году «в ноябре месяце я вместе с Тырковым, Рысаковым, Сидоренко, Тычининым получаю от партии первое серьезное поручение – наблюдение за выездами и проездами царя по Петербургу /.../. Наблюдение было организовано таким порядком: на квартиру ко мне или к Тычинину являлась Софья Перовская или Тихомирова и давали нам расписание дежурств /.../. Результат наблюдений каждый из нашей группы сдавал при очередном сборе Перовской или Тихомировой (чаще последней), и тут же получал новые наряды»[33].

Упомянутый Е.М. Сидоренко подтверждает эти воспоминания с некоторой вполне понятной коррекцией: он «забывает» упомянуть Тихомирову-Сергееву, но зато считает нужным проехаться по адресу самого Тихомирова: «Выслеживание велось под непосредственным руководством С.Л. Перовской шестью лицами: И. Гриневицким, Е.Н. Оловенниковою, Н. Рысаковым, А.В. Тырковым, студ[ентом] Тычининым и мною /.../. /.../ обыкновенно раз в неделю собирались на квартире Оловенниковой или Тычинина для доклада Перовской о результатах наблюдения и сводки их. Помнится, из членов Исполнительного Комитета этих собраний никто не посещал, кроме Льва Тихомирова (один раз) /.../, которого [я] раньше не встречал /.../. Посещение Тихомирова я связал с предположением, что в наших наблюдениях наступает момент, когда можно уже сделать определенный практический вывод. Потом из его брошюры „Почему я перестал быть революционером“ я узнал, что в это именно время он, по-видимому, собирался сделать свой практический вывод, но в сторону, противоположную от всяких покушений на царя»[34] – желание этого персонажа лягнуть мертвого Льва послужило, на самом деле, свидетельством того, кто же именно из иерархов «Исполкома» курировал предварительную подготовку цареубийства.

Тихомиров, вернувшийся в Россию, был поселен поначалу в Новороссийске, где прошло его детство и где проживали его родственники. Возможно, правительство Александра III полагало, что на этом с великим террористом было покончено, но не тут-то было!..

Тихомиров прекрасно разбирался в идеологии, а не только в разбрасывании бомб. Его настойчивые выступления, на этот раз – против терроризма, проторили ему пути в Москву и сделали редактором «Московских ведомостей» – официозного органа, возглавлявшегося до смерти в 1887 году М.Н. Катковым.

Когда в середине 1890-х годов Зубатов занялся рабочим вопросом, то у Тихомирова были готовы ответы на все его вопросы.

Первым объектом их совместных манипуляций оказался «Общееврейский рабочий союз в России и Польше» (Бунд), созданный в 1897 году. Объединяя еврейских рабочих и ремесленников Западного края, Бунд был в то время единственной политической организацией, выходившей за рамки чисто интеллигентской среды. В 1898-1900 гг. все ведущие деятели Бунда были арестованы и свезены в Москву к Зубатову. Это был блестящий успех филеров Е.П. Медникова – талантливейшего руководителя службой наружнего наблюдения в Москве – правого руки самого Зубатова.

Местная полиция практически не имела агентуры среди евреев – помимо политического и классового различий сказывались еще религиозный и языковый барьеры. Филеры, не владевшие идиш, на котором говорили местечковые евреи, по чисто внешним признакам безошибочно выделили политических оппозиционеров и их лидеров – по интенсивности размахивания руками!..

После многомесячных переговоров с Зубатовым большинство арестованных было выпущено (наиболее непримиримых административно выслали в Сибирь). Одни стали верными поборниками зубатовских идей, другие колебались (часть из них бросила активную деятельность вообще), третьи устояли и утвердились в своей революционной идеологии, и лишь один (член ЦК Бунда И.М. Каплинский) был завербован Зубатовым в секретные сотрудники (разоблачен Бурцевым в 1910 году, изловлен и расстрелян уже при Советской власти)[35].

Сначала Зубатов пытался полностью подчинить себе Бунд, но это не получилось. Тогда по инициативе Зубатова Бунд раскололся, и в июне 1901 года была создана Независимая еврейская рабочая партия, которая, опираясь на полицию, взяла на себя улаживание конфликтов между рабочими и предпринимателями.

Аналогичную роль пытались играть зубатовские Рабочие союзы в Москве, к созданию которых Зубатов приступил чуть позднее, но в том же 1898 году.

Остановимся на основных конфликтах, с которыми столкнулся Зубатов в этой деятельности.

Прежде всего, тщетной оказалась надежда Зубатова на интеллигенцию. Поначалу он считал, что пекущиеся о благосостоянии рабочих социал-демократы поддержат его инициативы в пользу рабочего класса.

Соответствующим образом Зубатов и действовал в рамках своих возможностей: по его совету Ратаев в 1899 году финансировал легальный марксистский журнал «Начало» (фактическим издателем стал агент охранки и сподвижник Зубатова М.И. Гурович) и способствовал отъезду за границу бежавшего из ссылки Акимова (В.П. Махновца), лидера «экономизма» – течения, выступавшего за первоочередность непрерывного улучшения положения рабочего класса (в духе европейского ревизионизма Э. Бернштейна). Да и «Искра» началась не без финансовой помощи Департамента полиции[36]!

В то же самое время Зубатов постарался решительно пресечь попытки революционных социал-демократов руководить рабочим движением.

Знаменитый Первый съезд РСДРП, состоявшийся в Минске в марте 1898 года, проходил под бдительным надзором полиции.

Съезд избрал ЦК из состава участников: последних было всего восемь человек; никто из них позже не стал знаменитостью. Затем делегаты взялись объезжать подпольные организации, сформировавшиеся к тому времени в разных городах, чтобы оповестить всех своих сторонников о рождении партии и других принятых решениях. В результате Зубатов выявил и всех местных руководителей, если он до этого кого-то из них не знал; во всяком случае, удалось уточнить распределение персональных ролей внутри социал-демократии. Последовавшие аресты изъяли из политической жизни и ЦК, и почти всех ведущих социал-демократов в местных комитетах. Была разгромлена и типография нелегальной «Рабочей Газеты» в Екатеринославе, назначенной решением съезда Центральным Органом партии (еще до съезда успело выйти два номера). Социал-демократия, таким образом, на пару лет оказалась полностью парализованной на территории России.

В 1900 году бывшие руководители Петербургского «Союза борьбы», вернувшись из сибирской ссылки, постарались возобновить подпольную деятельность, но новые массовые аресты в апреле-мае продемонстрировали нежизненность этих попыток. Совещание в Пскове в мае 1900 года с участием В.И. Ленина, Ю.О. Мартова, А.Н. Потресова и лидеров «легального марксизма» П.Б. Струве (написавшего по поручению Первого съезда программу РСДРП; его труд удостоился даже в целом положительной оценки коммунистических историков) и М.И. Туган-Барановского констатировало безнадежность создавшейся ситуации и приняло решение направить Ленина и Потресова в эмиграцию – налаживать там издание марксистской литературы. Так была задумана «Искра».

Арест и ссылка Струве за участие в студенческой демонстрации у Казанского собора в Петербурге в марте 1901 года сорвали его запланированное участие в этом мероприятии. Либералы позже стали издавать свой собственный эмигрантский орган – «Освобождение», редактором которого и стал Струве, бежавший из ссылки в декабре 1901 года.

Тактика Зубатова вполне понятна: он вытеснял радикальных оппозиционеров за границу – подальше от рабочих, а в то же время рассчитывал, что социал-демократическая пропаганда усилит интерес к рабочему вопросу и поспособствует его собственным, Зубатова, попыткам облегчить положение рабочего класса. Но быстро выяснилось, что на действительное положение рабочих социал-демократам наплевать, а вот на то, что у них из рук выбивают оружие, на которое они возлагают наибольшие надежды (т.е. возбужденный революционный пролетариат) – вовсе не наплевать.

Поначалу часть либеральной профессуры откликнулась на призыв Зубатова и стала читать лекции рабочим и проводить различные культурные мероприятия (И.Х. Озеров, А.Э. Вормс, И.И. Янжул, В.Э. Дэн, В.И. Анофриев, Н.Ф. Езерский, А.А. Мануйлов – будущий министр Временного правительства и др.). Но затем интеллигентское общественное мнение четко и ясно выступило против Зубатова, и профессура покинула ряды его сторонников под угрозой прямого общественного бойкота. На стороне Зубатова остались деятели только крайне правого направления – между ними и основной массой интеллигентов и так была стена. Среди них публично выделился именно в это время Л.А. Тихомиров, составивший ряд программных документов зубатовских организаций и выступавший в их поддержку в прессе.

По позднейшему свидетельству А.И. Серебряковой (секретной сотрудницы и соратницы Зубатова), Зубатов к 1900 году в значительной степени находился под идейным влиянием Тихомирова[37] – это подтверждается и идентичностью смысла программных документов, принадлежавших перу их обоих.

Очень важным оказалось то, что личные попытки Зубатова найти общий язык с капиталистами успеха также не имели. Капиталисты вовсе не желали того, чтобы возбуждение пролетариата гасилось перекачиванием части прибыли из кармана хозяев в карманы рабочих. Капиталисты поспешили создать два фронта противоборства зубатовским начинаниям. Прежде всего, они постарались получить поддержку в правительстве, жалуясь на препятствия частному предпринимательству, чинимые Зубатовым. Эта инициатива нашла полный отклик у министра финансов С.Ю. Витте и министра внутренних дел Д.С. Сипягина – родственника и протяже Витте, в 1899 году сменившего Горемыкина.

Не имея возможности прямо выступить против великого князя Сергея Александровича, недоброжелатели распространяли в правительственных и придворных кругах различные слухи, порочащие «Зубатовщину» и ее авторов. Рассказывали, например, что и Зубатов, и Тихомиров так и остались тайными революционерами, а познакомились они, якобы, когда сидели в молодости вместе в Петропавловской крепости – см. выше фрагмент из дневника А.Н. Куропаткина. И т.д. и т.п.

Практическое отсутствие правительственной поддержки выразилось, в частности, в том, что не была официально легализована и Независимая еврейская рабочая партия: ее существование терпели – и только. Тем легче ее оказалось впоследствии закрыть – просто директивой МВД своим местным органам.

Другой рукой капиталисты стали щедро жертвовать деньги социал-демократическим организациям.

Без учета факторов появления зубатовских профсоюзов невозможно понять причины неожиданного взлета социал-демократического движения в 1901-1903 годы. В течение десятилетия до этого оно влачило самое жалкое существование (почитайте официальные курсы истории КПСС!), а тут вдруг и «Искра», и Второй съезд партии, и бурнейшие дискуссии об уставе и о тактике – и все это на какие же шиши? Просто некоторые капиталисты вполне резонно решили отпустить деньги на то, чтобы рабочие бастовали не за увеличение зарплаты, а против правительства и за свободу, и забастовщиков при этом на совершенно законном основании подавляла бы полиция.

И тогда, и теперь посвященные недоумевали и недоумевают: отчего это жертвовали деньги социал-демократам такие махровые реакционеры как Л.И. Бродский и С.Т. Морозов – а недоумевать-то нечего!

В конечном итоге, зубатовские организации в целом остались без руководящих интеллигентских кадров. Кроме нескольких деятелей, выдвинувшихся непосредственно из рабочей среды, общее руководство осуществляли сам Зубатов и некоторые подчиненные ему или сочувствующие его идеям сотрудники охранки.

Активнейшую роль играл полковник Н.В. Васильев в Минске, где под его крылом и развернуло свою деятельность руководящее ядро Независимой еврейской рабочей партии. Но большинство жандармов ни по своей подготовке, ни по своим настроениям не было способно руководить профсоюзным движением. В этом была ахиллесова пята «Зубатовщины».

Явно полицейская инициатива движения и сомнительность побудительных мотивов самого Зубатова оказывали влияние даже на его ближайших сподвижников из рабочей среды. Лидер Независимой еврейской рабочей партии М.В. Вильбушевич так писала в письме к Зубатову: «Вы прекрасно понимаете, что /.../ повернуть историю народа и царей по своему желанию Вы и никто не в состоянии, может только человек, преследующий свои личные цели. Вам нет абсолютно никакого дела ни до царя, ни до рабочего движения, ни до русского народа. Вы теперь демократ, потому что это Вам выгодно, если спустя некоторое время Вам будет выгодно стать защитником аристократии, буржуазии или чего другого, Вы, не задумываясь, сделаетесь им. Если Вам принесет пользу антисемитизм, Вы первый станете во главе его, если сионизм – Вы со всем своим врожденным красноречием будете проповедовать это движение. Словом, Вы мудрый политик – только»[38]. Убийственная характеристика Зубатова со стороны его ближайшей соратницы!

Здесь нужно учитывать, конечно, и то, что Вильбушевич по-женски самым серьезнейшим образом увлеклась Зубатовым, а затем, не встретив желанного отклика от женатого мужчины, крайне критически настраивала себя, хотя деловое сотрудничество Вильбушевич с Зубатовым продолжалось вплоть до увольнения Зубатова со службы.

Была ли Вильбушевич права, считая всю экстравагантную политическую деятельность Зубатова лишь средством сделать выдающуюся служебную карьеру? Или наоборот: служебная карьера была лишь средством для реализации реформаторских замыслов Зубатова?

На такие вопросы трудно найти однозначный ответ: Зубатов был слишком умен и скрытен, чтобы можно было проникнуть в его истинные цели. Это четко ощущали некоторые его соратники. Вот, например, как выглядит Зубатов в письме к Марии Вильбушевич одного из ее помощников Н. Катаевича: «Зубатов прав, и новый путь, указанный им – хороший путь. Но он сам шпион – начальник охранного отделения, хотя всегда будет оставаться на высоте своего положения, потому что он умней нас всех»[39].

В 1901 – начале 1902 года зубатовское движение оказалось территориально ограниченным. В Москве и губернии зубатовские организации начисто вытеснили социал-демократов из рабочего движения. То же было в Минске и некоторых других центрах Западного края. «Зубатовщина» процветала там, где великий князь Сергей Александрович или другие руководители местной администрации, сочувствовавшие Зубатову, могли противостоять нажиму руководства Министерства финансов и Министерства внутренних дел.

Парадокс: ярый антисемит Сергей Александрович покровительствует Зубатову, руководящему еврейским рабочим движением, а в 1902 году даже разрешает ему собрать съезд сионистов в Москве! В данном случае Вильбушевич права: политика есть политика.

Но в общероссийском масштабе деятельность Зубатова зашла в тупик.

Полицейское начальство в большинстве рабочих центров, включая столицу, действовало по молчаливой пока указке правительства. Мало того, при этом умышленно или неумышленно (бывало, вероятно, по-разному) напрямую вредили самому Зубатову: эмиссаров от рабочих или от социал-демократов, приезжавших в Москву ознакомиться с профсоюзной деятельностью, при возвращении немедленно арестовывали. Таким образом, усиливался повод считать «Зубатовщину» чисто полицейской провокацией, предназначенной для выявления и отлавливания революционеров. Вильбушевич отмечала, что каждому такому аресту бурно радовались в Бунде.

В октябре 1901 года Вильбушевич, в целом с оптимизмом смотревшая в будущее, все же предупреждала Зубатова о том, что он, конечно, понимал и сам: «Если правительство не возьмет назад то, что оно нам уже дало, оно будет способствовать действительно подлинной и очень значительной конструктивной эволюции в России»[40]. Увы, надежды на это становились все призрачней.

В конце 1901 года Зубатов в Департаменте полиции был явным триумфатором: он только что разгромил «Союз социалистов-революционеров», организованный и руководимый А.А. Аргуновым. В 1901 году «Союз» произвел фурор, выпустив несколько номеров нелегальной газеты «Революционная Россия» – ему удалось то, что не смогли сделать ни социал-демократы, ни либералы.

На правах победителя Зубатов добился организации совещания в Департаменте для обсуждения своей программы расширения сети Охранных отделений и совершенствования методов их работы (негласно предполагалось, что руководство этой реформой будет поручено ему). На совещании большинство участников – руководителей губернских жандармских управлений – поддержало Зубатова: сам факт совещания с докладом Зубатова показал им, куда ветер дует – и они чуть не ошиблись! Против Зубатова выступил лишь А.В. Герасимов из Харькова: он почувствовал в верхах дуновение в другую сторону, но ошибся. Впрочем, его звезда взошла позже – после последовавшего сначала взлета, а затем все-таки краха Зубатова.

Но против плана Зубатова выступил и директор Департамента С.Э. Зволянский: этот четко знал позицию министра Сипягина – и инициатива Зубатова была провалена.

Мало того: на освободившееся место начальника Петербургского Охранного отделения (в связи со смертью прежнего начальника), которое считалось выше Московского, был назначен не Зубатов, а его подчиненный подполковник Я.Г. Сазонов. Это была весьма недвусмысленная демонстрация, которая указывала на уже совсем явный тупик и карьеры, и деятельности Зубатова.

Нужно было предпринимать нечто экстраординарное, что и было сделано.

Почему-то признается, что экономические и социальные идеи Зубатов вполне мог заимствовать у Тихомирова, но о практически-политических просто и речи не может быть. Между тем, коль скоро считаются достоверными никем не оспариваемые контакты Тихомирова и Зубатова в связи с методами руководства рабочим движением, то что же мешало договориться этим двум лицам по другому спектру вопросов, крайне волновавших их обоих?

Тогда следует признать возможным, что колоссальный опыт решения общеполитических проблем террористическими методами, накопленный Тихомировым в 1878-1883 годах, в значительной степени поступил в распоряжение Зубатова.

Практические последствия этого не замедлили обнаружиться.

Для Зубатова существовал вполне естественный выход из тупика, в котором оказалось его карьера к концу 1901 года: резко активизировать розыскную деятельность и добиться еще больших успехов в борьбе с революцией – такое рвение могло изменить отношение начальства к самому Зубатову и заставить более благосклонно принимать и его социальную программу. Но события того же 1901 года показали, что даже разгром достаточно крупной нелегальной организации, выпускавшей собственную газету, не смог оказаться в сложившейся ситуации достаточным для продвижения по службе: этого не последовало. Зубатову пока удалось лишь сохранить позиции и предотвратить закрытие своих профсоюзов Министерством внутренних дел.

Для того, чтобы добиться еще больших успехов в борьбе против революционеров, нужно было бы, чтобы эти последние представляли собой еще большую угрозу для правительства.

Естественной ступенью эскалации революционной деятельности интеллигентов оставался все тот же террор.

Намерение изловить идеологов революции четко входило в официально провозглашаемую программу Зубатова. В минуты откровенности он высказывался еще яснее: «Мы вызовем вас на террор – и раздавим». Слова эти позже неоднократно цитировались (в том числе таким знатоком российских политических интриг первой половины ХХ века, как Б.И. Николаевским), но все почему-то упускали из виду то обстоятельство, что, когда Зубатов это заявлял, никакого террора в России не было.

Чтобы осуществить угрозу раздавить террористов, нужно иметь необходимое предварительное условие – иметь этих самых террористов.

Разумеется, существовал опыт создания «заговора» И.С. Распутина, но то было в 1895 году. Сейчас же начальство, которому вполне понятны были заботы Зубатова, так легко не проглотило бы подобную липу. Террор должен был быть не фикцией, а вполне реальной угрозой.

Террористические настроения в России имелись.

За границей к террору и цареубийству призывал В.Л. Бурцев (за что в 1898 году и получил полтора года заключения в английской каторжной тюрьме – за подстрекательство к убийству: ничего не поделаешь – правовое государство!) – участник революционного движения с 1882 года и эмигрант с 1888 года.

В России террористической агитацией занялась Е.К. Брешко-Брешковская – участница революционной пропаганды еще с 1860-х годов, вернувшаяся из Сибири в 1896 году после многолетних каторги и ссылки; позже ее наградили помпезным титулом – «Бабушка русской революции», который мы уже упоминали.

К концу века выросли новые молодые кадры, бредящие террором: М.М. Мельников, П.П. Крафт, В.В. Леонович, С.Г. Клитчоглу. Студенческие волнения 1899-1902 годов выделили группу еще более молодых экстремистов: П.В. Карпович, С.В. Балмашев, Е.С. Созонов, А.Д. Покотилов, Б.В. Савинков, И.П. Каляев, М.И. Швейцер – все они поначалу были социал-демократами, но природный темперамент звал их к настоящему оружию.

Однако до поры до времени их кровожадные намерения так намерениями и оставались: никто из них не смог взять на себя инициативу в воссоздании такого сложного и работоспособного механизма, каким был «Исполнительный Комитет Народной Воли» двадцатилетней давности. Большинство вышеперечисленных было истреблено в террористической борьбе или раздавлено морально, если не самим Зубатовым, то его коллегами, но это произошло позже – когда для террористов нашлись подходящие руководители.

Савинков, например, сохранился в политическом строю вплоть до революции, но именно в 1917 году и позже стала очевидна его практическая беспомощность. Впрочем, и он уже к этому времени был в значительной степени сломленным человеком.

Для успеха единичного террористического акта не обязательна сложная организация. Пока другие рассуждали и спорили, образец решительности продемонстрировал двадцатишестилетний студент Петр Карпович: о его террористическом акте 14 февраля 1901 года против министра народного просвещения Н.П. Боголепова мы уже рассказали – это стало пиком затянувшегося и бесплодного конфликта между студентами и администрацией.

Выстрел Карповича был громом среди ясного неба: напомним, что уже более 15 лет никакие террористические замыслы не доходили до реальных попыток осуществления (едва ли за таковую можно считать хождение по улицам с бомбами соратников Александра Ульянова). Разумеется никто – начиная от столичного полицейского начальства и кончая швейцаром в Министерстве просвещения – не был готов к такому развороту событий.

Через две недели Боголепов умер в жестоких мучениях. Карпович загремел на каторгу, откуда бежал в 1907 году и вернулся к террору.

Каждый крупный террористический акт в России возбуждал волну подражания; в психически неуравновешенных людях, готовых повторить подвиг, которым восхищалась интеллигентная общественность, недостатка не было.

Через несколько дней после смерти Боголепова земский статистик Н. Лаговский производит четыре выстрела по окнам квартиры обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева. Затем почти на год наступила пауза.

Однако неутихающие студенческие волнения дают новую вспышку терроризма.  9 февраля уже 1902 года курсистка Е. Алларт приходит на прием к московскому обер-полицмейстеру Д.Ф. Трепову, но ее пистолет дает осечку. Дело Алларт даже не передается в суд ввиду ее явно недостаточной вменяемости.

Через несколько дней акцизный чиновник Михалевич с ножом в руках пытается ворваться в квартиру Трепова.

Безнадежность и беспомощность этих попыток показывают, что террор - все-таки занятие не для дилетантов. Это было понято по обе стороны баррикады.

В свое время успехи «Исполкома Народной Воли» (сначала – еще «Земли и Воли») начались с того, что террор возглавили такие серьезные и решительные деятели, как А.Д. Михайлов и Л.А. Тихомиров. Для воссоздания террора в начале ХХ века требовались деятели не меньшего масштаба.

Зубатову, знавшему наперечет всех революционеров, было довольно трудно обнаружить таковых среди известных ему лиц.

Однако летом 1900 года наряду с другими деятелями Бунда и примыкающих к нему организаций был арестован в Минске тридцатилетний Григорий Андреевич (Герш Ицкович) Гершуни. Как и остальных, его доставили в Москву для знакомства с Зубатовым.

Сын богатого арендатора (фактически – помещика; евреям законодательно запрещалось владеть земледельческими участками), фармацевт по образованию, Гершуни до этого много и плодотворно занимался различной легальной деятельностью. Открыл в Минске химико-бактериологический кабинет (который мог бы при ином развитии событий вырасти в первый в России научно-исследовательский институт подобного профиля), создал школы и курсы для евреев – взрослых и детей и т.п.

Первый его арест произошел в 1896 году в Киеве; тогда Гершуни легко доказал, что не занимается никакой противозаконной деятельностью, и быстро был выпущен. Но знакомство в 1898 году с Брешко-Брешковской привело его к более тесному сотрудничеству с революционерами, которым он оказывал услуги вполне делового и практического рода (организовал изготовление фальшивых паспортов, оборудования компактных нелегальных типографий и т.д.).

Человек это был крайне деловитый, страстный, решительный и умеющий подчинять себе других. Словом, казалось бы, идеальный руководитель террористической организации.

Диалоги Зубатова и Гершуни имели явно нестандартный характер. Позже А.И. Спиридович (один из ближайших помощников Зубатова в 1900-1903 годах) прямо сформулировал: «Едва ли не эти собеседования привели Гершуни к окончательному заключению, что террор есть необходимый способ борьбы с высшими представителями правительственной власти, что надо бросать легальную деятельность и, перейдя на нелегальное положение, посвятить себя всецело террору»[41].

Ко всему, что написано Александром Ивановичем Спиридовичем, необходимо подходить с крайней осторожностью. Обуреваемый как писательским, так и профессиональным полицейским честолюбием, Спиридович не мог проходить мимо интереснейших фактов конспиративной деятельности без упоминания и объяснения этих фактов. В то же время этот человек был едва ли не самым информированным полицейским деятелем дореволюционной России и был обязан хранить секреты, которые не могли быть обнародованы ни при каких обстоятельствах. В частности, он заведомо был посвящен во все тайны убийства П.А. Столыпина в 1911 году, поскольку не только находился в непосредственном соприкосновении со всеми лицами, причастными к покушению, но был и сам среди его организаторов. Поэтому все, сообщаемое Спиридовичем, должно проверяться по другим источникам и соотноситься с общим контекстом происходивших событий.

В данном случае мнение Спиридовича подтверждается мемуарами В.М. Чернова[42] и строго соответствует общей фабуле биографии Гершуни: до встречи с Зубатовым Гершуни террористом не был, после встречи – стал.

Разумеется, сам Спиридович не присутствовал при диалогах Зубатова с Гершуни; зато он мог неоднократно беседовать и с тем, и с другим. Иное дело то, что честь мундира и личная близость к Зубатову не могли позволить Спиридовичу закончить описание этого эпизода тем, что переубежденный Гершуни был просто выпущен Зубатовым на свободу – не за чем иным, как для реализации террористических намерений. Поэтому Спиридович продолжает: «По неимению формальных улик, Гершуни вскоре был освобожден. Зубатов не понял тогда Гершуни. Он больше видел в нем полезного правительству интеллигента-культурника, чем революционера; он не разглядел в Гершуни того выдающегося революционного вождя, каким показал он себя затем, оставив дом, общество, уйдя в подполье, сделавшись профессиональным революционером».

В этом вынужденном заявлении Спиридовича нет никакой логики. До встречи Гершуни с Зубатовым все видели в Гершуни только интеллигента-культурника, после встречи Гершуни с Зубатовым все разглядели в Гершуни выдающегося революционного вождя – это объективный факт. Неужели только мнение Зубатова о нем, как о культурнике, переполнило чашу терпения Гершуни и заставило его целиком изменить поприще? Не проще ли прийти к выводу, что Зубатов первым разглядел в Гершуни вождя-террориста и открыл ему самому правильное понимание собственного призвания?

К тому же Гершуни едва ли мог показаться Зубатову обычным «культурником»: в нелегальных публикациях Гершуни, предшествовавших его аресту, отчетливо звучали призывы к террору.

Гершуни и Зубатов о чем-то безусловно договорились: последний договаривался о чем-то с каждым арестованным собеседником. Иное дело, что последние, выйдя на волю, далеко не всегда стремились выполнять договоренности. Кроме того, каждый стремился скрыть от товарищей, в чем же он проговорился и что пообещал. «Каждый конспирирует о том, что он говорил в кабинете Зубатова»[43], – писала в августе 1900 года М.В. Вильбушевич.

Гершуни был выпущен после написания пространного покаянного заявления; оно было извлечено из архивов и опубликовано в 1917 году и немало тогда шокировало революционную публику. Сам Зубатов в сопроводиловке, приложенной к заявлению Гершуни, просил начальство об освобождении последнего, хотя и назвал его «двусмысленным человеком».

Выйдя на волю, Гершуни заявил товарищам по Бунду, что Зубатов «страшнее для движения всех до сих пор бывших» на его посту «извергов»[44] – интересная оценка! Никто из революционеров, как бы отрицательно они ни относились к предложениям Зубатова о сотрудничестве, не разглядел изверга в этом умном и обаятельном охраннике. Это дополнительный штрих, свидетельствующий о том, что Зубатов и Гершуни касались тем, стоящих на грани или за гранью общечеловеческой гуманности и морали.

Гершуни, несомненно, обманул Зубатова, если последний хотел найти в нем сотрудника – формально не существует никаких фактов, указывающих на последующее сотрудничество Гершуни ни с Зубатовым, ни с иными охранниками. Зато известно, что среди планов, которые Гершуни не успел реализовать в течение относительно недолгого периода руководства террором, было и убийство Зубатова. Гершуни пытался обсуждать и возможность взрыва Московского Охранного отделения – похоже, его беспокоили архивы этого учреждения (!).

Но если Зубатов действительно готовил Гершуни к руководству террором, то и в этом последний сначала его обманул: выйдя на волю, Гершуни вовсе не спешил к террористической деятельности, хотя для чего-то сразу перешел на нелегальное положение – не для того ли, чтобы надежнее скрыться от Зубатова?

С лета 1900 года прошло полгода, и прозвучал выстрел Карповича, а Гершуни все заняться террором не собрался. Прошел еще почти год, а Гершуни все террором не занимался.

Мы позволим, однако, высказать и такую гипотезу относительно данного поведения Гершуни: он, кроме всего прочего и вопреки славе, сложившейся о нем как об организаторе террора, ничего в это время не организовал, потому что это ему было не по силам: организация аптеки или школы все же не эквивалент террористического предприятия! В наше время уже высказывались мнения о том, что Гершуни как руководитель террористической организации проявлял себя жалким дилетантом по сравнению с Азефом[45].

И вот только в декабре 1901 года (в критический момент для карьеры Зубатова) Гершуни встретился с человеком, который окончательно убедил его оставить прежнюю ерунду и следовать своему истинному призванию. Но не Бог послал к Гершуни этого человека, а Зубатов!

Новым знакомым Гершуни оказался Азеф.

Евгений Филиппович (Евно Фишелевич) Азеф был годом старше Гершуни; родился и вырос в семье мелкого лавочника, все заработанные средства тратившего на обучение своих детей. В 1874 году семья сумела выбраться за черту оседлости и обосноваться в Ростове-на-Дону. Там Евно Азеф закончил гимназию, но на продолжение образования денег не хватало. Азеф занялся комиссионной торговлей, а кроме того принимал участие в местных революционных кружках. В результате последнего ему стал угрожать арест, и Азеф скрылся за границу, прихватив с собой 800 рублей, принадлежавших одному мариупольскому купцу – громадную по тем временам сумму. По другой версии, деньги эти (или значительную их часть) взял у Азефа кто-то из товарищей-революционеров и не вернул; не имея возможности погасить растрату, Азеф и скрылся. В общем, почти по Гоголю: не то он шубу украл, не то у него шубу украли.

В 1892 году Азеф поступил в Политехнический институт в Карлсруэ. Весной 1893 года, оставшись без средств к существованию (что свидетельствует в пользу версии о его материальной стесненности при отъезде за границу; а может быть – в рулетку проиграл?), Азеф в письме в Департамент полиции предложил свои услуги как информатора о настроениях и намерениях многочисленной российской диаспоры в Европе, испросив при этом 50 рублей жалования в месяц – они вполне покрывали его тогдашние потребности. Соглашение состоялось.

После этого Азеф, параллельно с учебой, стал активно внедряться в эмигрантскую политическую жизнь, демонстрируя себя убежденным сторонником террора. На этой почве он пытался сблизиться с Бурцевым, но помешал арест последнего в Англии.

Женившись на революционерке Л.Г. Менкиной (по другим сведениям – Генкиной; при замужестве она приняла фамилию мужа), жившей в Дармштадте, Азеф перевелся в Дармштадтский Политехникум. Вскоре в молодой семье родился первый сын.

В самом начале 1899 года Азеф появился в России и уже очно познакомился с Ратаевым и Зубатовым. Завершив затем учебу в Германии и недолго там поработав, осенью того же года Азеф поступил на службу в электротехническую компанию в Москве. Интересно, что он не смог получить на это официального разрешения: имея высшее образование, он мог жить вне черты оседлости, но власти не признали его зарубежный диплом.

Сам Азеф немало возмущался таким отношением к себе. Тут возможен тонкий расчет Зубатова: с одной стороны, он держал агента в подвешенном, а, следовательно, в более зависимом положении (вспомним Бердяева, так же поступавшего с самим Зубатовым); с другой – спасал от ненужных подозрений в революционной среде, чутко реагирующей на всякое благоволение начальства. В конце концов, Азеф получил возможность и вполне полноценно работать по специальности (с соответствующим заработком), и выражать недовольство начальством и порядками – притом вполне искренне!

Судя по позднейшим воспоминаниям коллег-инженеров, Азеф, несмотря на небольшой стаж работы, оказался блестящим специалистом[46]. С собой он привез и хорошие рекомендации от революционеров зарубежных к революционерам московским. По линии Департамента полиции он поступил в прямое подчинение к Зубатову.

Очевидно, знакомство произвело на Зубатова соответствующее впечатление, потому что с самых первых шагов в Москве судьба Азефа-агента стала развиваться нестандартным путем. Во-первых, Азеф как сотрудник был скрыт Зубатовым от всех полицейских чинов, кроме Медникова, на одной из квартир которого и происходили конспиративные встречи Зубатова с Азефом. Почти никаких письменных следов от этих контактов, продолжавшихся около трех лет, не сохранилось. Во-вторых, Зубатов и Медников не жалели сил, знакомя Азефа с тонкостями своего искусства. В-третьих, Азеф, который после приезда в Москву получал уже от Департамента 100 рублей в месяц, а с 1900 года стал получать и 150 (плюс наградные к Рождеству и к Пасхе), практически никакой деятельностью как агент не занимался. Почти все, что он делал в этом направлении – это вращался в революционной среде и мягко и ненавязчиво завоевывал доверие и расположение руководителя «Союза социалистов-революционеров» А.А. Аргунова. С другими явными членами аргуновского «Союза» Азеф не стремился близко общаться: не в интересах Зубатова было подставлять своего суперагента под подозрения в связи с неминуемым разгромом организации, явно годами заботливо выращиваемой для последующей посадки.

Все это позволяет сделать вывод о том, что в течение более чем двух лет Азеф тщательно готовился Зубатовым к выполнению какой-то особой миссии.

В конце 1900 – начале 1901 года в Финляндии Аргунов с двумя наборщицами (одной из них была его жена) отпечатали 500 экземпляров № 1 «Революционной России». Ее распространение произвело фурор.

К июлю 1901 года был отпечатан № 2 и еще два выпуска «Летучего листка», один из них – к юбилею 1 марта 1881 года. Сложилась и редакция газеты с участием А.В. Пешехонова и В.А. Мякотина – будущих основателей и лидеров партии народных социалистов – легального умеренного крыла социалистов-революционеров; эта партия так никогда и не получила достаточного влияния и популярности.

Реализация тиража и рост известности, стимулирующий сочувствующих спонсоров, принесли и материальные доходы: к сентябрю 1901 года поступления в кассу «Союза социалистов-революционеров» превысили четыре тысячи рублей – дело явно становилось на ноги.

Одно было плохо: дача, где находилась типография (в ее руководство вступил С.И. Барыков), совершенно точно попала под пристальное наблюдение полиции. Арестов не было, так как аресты на территории Финляндии были сопряжены со значительными бюрократическими проволочками, но становилось ясно, что при продолжении деятельности типографии российская администрация все же нажмет на финнов и дело провалится: слежка велась безо всякой утайки.

Нужно было переносить типографию, и было бы лучше воспользоваться советом Азефа и перевести все за границу. Но Аргунов предпочел переправить типографию в Томск: в сентябре 1901 года переехавший туда Барыков начал печатать № 3 «Революционной России».

Тут же до Аргунова и дошла весть об аресте томской типографии. Немедленно начались аресты и в Москве; всего было арестовано 23 человека – все руководство «Союза социалистов-революционеров».

Состав «Союза» и роли его участников были великолепно известны Зубатову по агентурным данным и результатам наружнего наблюдения, но только арест и откровенные признания работников нелегальной типографии, взятых с поличным (их добился Спиридович, специально командированный в Томск), позволили дать ход созревшей ликвидации. Зубатов это виртуозно осуществил, хотя, как мы знаем, и не снискал при этом ожидавшихся лавров.

Аргунов позже вспоминал:

«Мы (я, жена и М.Ф. [Селюк]) оставались невридимыми. Был выход бежать за границу. Но нам не хотелось идти добровольно в ссылку заграничную, а главное, жаль было бросить дело, труда потраченного. И мы решили остаться, чтобы спасти то, чего еще не коснулись жандармы, удержать связи и обеспечить продолжение издания „Рев[олюционной] Рос[сии]“. Зная, что трудно будет возобновить издание в России, мы сделали уступку времени, решили напечатать экстренно арестованный № 3 „Рев. Рос.“ за границей. Для этого отрядили за границу М.Ф. Ей выдали в московской полиции легальный вид, и она 25 октября уехала за границу. За нами слежки не было.

Азеф принял горячее участие в нашем горе. Из пассивного участника он превратился в активного члена нашего Союза. Торжественного вступления в Союз не было. Сделалось это само собой. Хотя слежки не было, но виделись мы с ним конспиративно. Помню свидание в Сандуновских банях: обсуждали дела голыми. Он настаивал на том, чтобы нам всем немедленно эмигрировать и продолжать дело за границей. Сам он ехал тоже за границу по своим личным делам (командировка в Берлин конторой) и предлагал свои услуги там.

В конце концов мы сдались перед неизбежностью и признали совершившийся факт – конец нашего Союза и необходимость апеллировать к загранице. Уехавшей М.Ф. мы дали завещание войти в соглашение с заграничными организациями и выпустить во что бы то ни стало № 3 „Рев. Рос.“. У нас сохранились дубликаты статей и, кроме того, был набор для № 4. Все это было отослано за границу с одним молодым студентом [– Абрамом Гоцем, младшим братом Михаила Гоца, возвращавшимся после каникул в Берлинский университет]. Затем мы спешно увиделись с уцелевшими кое-где нашими товарищами по Союзу и сотрудниками и старались вселить в них уверенность, что не все пропало, что погром не вырвал корней Союза.

Азефу мы вручили все, как умирающий на смертном одре. Мы рассказали все наши пароли, всех людей, все без исключения связи (литературные и организационные), все фамилии и адреса и отрекомендовали его заочно своим близким. За границей он должен был явиться с полной доверенностью от нас, как представитель Союза, рядом с М.Ф. Чувство к нему было теплое, товарищеское, пожалуй, даже чувство дружбы. За эти дни несчастья его активное вмешательство сдружило нас.

/.../ В конце ноября Азеф с семейством уехал за границу /.../.

7 декабря нас арестовали»[47].

Внедрение агента прошло, таким образом, идеально: арестовали всех ведущих деятелей «Союза», кроме тех, с кем он был непосредственно связан – супругов Аргуновых и М.Ф. Селюк. Не вина Зубатова и Азефа, что Аргуновы отказались эмигрировать – вопреки очевидной необходимости. Азефу в Берлине хватило и известной революционерки Марии Селюк – в качестве живого пароля.

За границу Азеф выехал со всем семейством: женой, обоими сыновьями (второй только что родился) и кормилицей младенца. Никакой командировки в Берлин по делам фирмы, конечно, не было: на самом деле Азеф уволился и по специальности больше не работал (в Германии он появлялся на заводах и выполнял для них бесплатно какую-то работу, имитируя для революционеров продолжение профессиональной деятельности и объясняя тем самым источники своих доходов).

От Департамента полиции с момента отъезда за границу ему было установлено жалование уже 500 рублей в месяц (а сверх того оплачивались дорожные и прочие сверхурочные расходы) – это совершенно баснословная сумма, примерно в 10 раз превышающая зарплату обычного начинающего инженера. В конце же деятельности, в 1906-1908 годах, казенное жалование Азефа дошло до 1000 рублей в месяц – это было на уровне товарища (заместителя) министра внутренних дел и выше директора Департамента полиции[48]!

Для сравнения укажем, что накануне и в начале 1905 года «генералы» большевистской партии – члены и агенты ЦК (всего 11 человек) получали от партии по 100 рублей на каждого в месяц (независимо от их семейного положения, образа жизни и возможностей побочного заработка)[49]. Официально и содержание Азефа от его партии было примерно на таком же уровне – он получил постоянный оклад в 125 рублей в месяц.

Но в то же саме время в руках Азефа было практически бесконтрольное использование средств Боевой Организации, с 1903 года находившихся в его полном распоряжении. Одновременно и его жена, состоявшая официальным представителем Партии социалистов-революционеров в Париже имела доступ к партийным деньгам, которыми она «пользовалась без всякого контроля»[50].

Последнее, однако, едва ли поддается однозначной трактовке, поскольку «Азеф ругал жену за каждую копейку, был противником любых трат, внешне они жили весьма скромно, хотя сам Азеф любил удобства, хорошие костюмы, короче говоря, „жизнь“ во всех ее проявлениях»[51].

Позднее Л.П. Менщиков, один из ближайших сотрудников Зубатова, а затем и Герасимова, выражал недоумение и возмущение деятельностью Азефа: последний получал бешеные деньги, а за все годы сотрудничества (1901-1908) выдал полиции всего нескольких революционеров, да и то большинство из них – уже известных и преданных другими полицейскими провокаторами, о чем Азеф мог знать или догадываться, и завершал анализ его деятельности вопросом (не известно, насколько искренним): «Кто же в сущности был Азеф? Кому же он служил в действительности?»[52].

К окончательному ответу на этот вопрос мы еще вернемся, а в отношении 1901-1903 годов определенно скажем, что Азеф выполнял специальную миссию, возложенную на него Зубатовым.

В декабре 1901 года в Берлине и произошла встреча Гершуни с Азефом.

[1] Здесь и ниже мы в основном используем текст нашей прежней публикации на эту тему: В.Брюханов. Лабиринты русской революции. Правда о политической борьбе в России в 1901-1911 гг. // «Литературный европеец», Франкфурт-на-Майне, 1998, № 1, с. 28-34; № 2, с. 33-37; № 3, с. 41-45; № 4, с. 27-30; № 5, с. 32-36; № 6, с. 31-36.

[2] Б.П.Козьмин. С.В.Зубатов и его корреспонденты. Среди охранников, жандармов и провокаторов. М.-Л., 1928, с. 52-53.

[3] «Былое», 1906, № 9, с. 66.

[4] Б.П.Козьмин. Указ. сочин., с. 55.

[5] И.И.Старинин. Записки библейского книгоноши. // «Голос минувшего». 1914, № 12, с. 190.

[6] См. раздел 2.4.

[7] Д.Поспеловский. На путях к рабочему праву. Профсоюзы в России. Франкфурт-на-Майне, 1987, с. 43.

[8] Т.е. солдатам Фанагорийского полка: История ВКП(б). Том I, вып. первый. Под ред. Е.Ярославского. М.-Л., 1926, с. 121.

[9] А.П.Корелин. Дворянство и торгово-промышленное предпринимательство в пореформенной России (1861-1904 гг.). // Исторические записки, т. 102. М., 1978, с. 149.

[10] Ф.Лурье. Полицейские и провокаторы. СПб., 1992, с. 239.

[11] Дневник А.Н.Куропаткина. // «Красный архив», т. 2, 1922, с. 81-82.

[12] М.Ф.Фроленко. Собрание сочинений в двух томах. М., 1931, т. I, с. 110-111.

[13] Воспоминания Льва Тихомирова. М.-Л., 1927, с. 105-106.

[14] Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989, с. 311.

[15] Г.С.Кан. Идейные «еретики» «Народной воли». // Индивидуальный политический террор в России. XIX – начало ХХ в. материалы конференции. М., 1996, с. 29.

[16] А.Тун. История революционных движений в России. Изд. 4-е, Л., 1924, с. 171, 222.

[17] При уходе в отпуск в августе 1880 – к этому эпизоду мы должны вернуться в наших последующих публикациях.

[18] В.Н.Фигнер. Предисловие к книге: Воспоминания Льва Тихомирова, с. XXIII.

[19] М.Ф.Фроленко. Указ. сочин., т. II, с. 52-53.

[20] Н.А.Морозов. Повести моей жизни. Мемуары в двух томах. М., 1961, т. I, с. 15.

[21] Г.С.Кан. Указ. сочин., с. 27.

[22] М.Ф.Фроленко. Указ. сочин., с. 59.

[23] Воспоминания Льва Тихомирова, с. 118.

[24] Деятели СССР и революционного движения России, с. 248.

[25] В.Фигнер. Полное собрание сочинений. Т. I, М., б.г. [1929], с. 169-170.

[26] Ф.Кон. История революционного движения в России. Том первый, Харьков, 1929, с. 18-21.

[27] В.Фигнер. Полное собрание сочинений. Т. I, с. 172-173.

[28] Воспоминания Льва Тихомирова, с. 114.

[29] Л.А.Тихомиров. Тени прошлого, с. 308-310.

[30] М.Смолин. От Бога все его труды. // Л.А.Тихомиров. Тени прошлого, с. 5-16.

[31] «Красный архив», т. 74, 1935, с. 142-147.

[32] В.Фигнер. Полное собрание сочинений. Т. I, с. 285.

[33] Деятели СССР и революционного движения России, с. 177-178.

[34] Там же, с. 223.

[35] Г.Головков, С.Бурин. Указ. сочин., с. 191-193, 196.

[36] В.Л.Бурцев. Борьба за свободную Россию. Мои воспоминания (1882-1922 гг.). Т. 1, Берлин, 1923, с. 150.

[37] И.В.Алексеев. Провокатор Анна Серебрякова. М., 1932, с. 130-131.

[38] Д.Заславский. Зубатов и Маня Вильбушевич. // «Былое» 1918, № 3, с. 105.

[39] Там же, с. 127.

[40] Г.Головков, С.Бурин. Указ. сочин., с. 197-198.

[41] А.И.Спиридович. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники. 1886-1916. Пг., 1918, с. 65.

[42] В.М.Чернов. Указ. сочин., с. 135.

[43] Г.Головков, С.Бурин. Указ. сочин., с. 195.

[44] Там же, с. 193.

[45] Р.А.Городницкий. Три стиля руководства Боевой организацией партии социалистов-революционеров: Гершуни, Азеф, Савинков. // Индивидуальный политический террор в России. XIX – начало ХХ в., с. 54-55.

[46] Р.А.Городницкий. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998, с. 169.

[47] Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 1. 1900-1907 гг. М., 1996, с. 62-63.

[48] Ч.Рууд, С.Степанов. Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993, с. 180.

[49] Леонид Борисович Красин («Никитич»). Годы подполья. Сборник воспоминаний, статей и документов. М.-Л., 1928, с. 358.

[50] Б.Николаевский. История одного предателя. Террористы и политическая полиция. М., 1991, с. 355.

[51] Р.А.Городницкий. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг., с. 168.

[52] Л.Меньщиков. Указ. сочин., ч. III, М., 1932, с. 22.