mart226

Не считая народовольцев, Катков был первым, скептически отнесшимся к перспективам, к которым взялся вести Россию Лорис-Меликов.

В марте 1880 последний составлял программу преобразований (вполне косметического масштаба), одобренную царем: «Благодарю за откровенное изложения твоих мыслей, которые почти во всем согласны с моими собственными. Вижу с удовольствием, что ты вполне понял тяжелую обузу, которую я на тебя возложил. Да поможет тебе Бог оправдать мое доверие»[1].

12 апреля цесаревич изливался по этому поводу в восторгах в письме к тому же Лорису: «Слава Богу! Не могу выразить, как я рад, что государь так милостиво и с таким доверием принял Вашу записку, любезный Михаил Тариелович. С огромным удовольствием и радостью прочёл все пометки государя; теперь смело можно идти вперед и спокойно и настойчиво проводить Вашу программу на счастье дорогой Родины и на несчастье г.г. министров, которых наверно сильно покоробит эта программа и решение государя, да Бог с ними!. Поздравляю от души и дай бог хорошее начало вести постоянно все дальше и дальше и чтобы и впредь государь оказывал вам то же доверие»[2].

Что касается министров, то тут имелся в виду прежде всего записной реакционер граф Д.А. Толстой, занимавший два министерских поста: обер-прокурора Синода и министра просвещения. Против него-то Лорис и затеял в это время интригу, действуя из-за кулис и напустив на Толстого других, прежде всего – Макова.

Каткова все это не обмануло, и он ринулся в борьбу за любимого им Толстого, но не встретил поддержки у Победоносцева. Последнего (нужно называть вещи своими именами!) в это время Лорис просто подкупил: именно Победоносцеву достался пост главы Синода. Министром же просвещения был сделан завзятый либерал А.А. Сабуров – прежний попечитель Дерптского учебного округа и брат посла в Берлине. Свержение Толстого состоялось 24 апреля 1880 года.

Катков, приезжавший в Петербург в начале апреля с тщетными попытками повлиять на Лорис-Меликова и Победоносцева, именно в это время был просвещен последним относительно совершенно непримиримой позиции, занимаемой наследником престола в отношении конституции. До этих времен Катков, как и остальные россияне, не имел достаточных оснований обращать внимание на цесаревича и его политические взгляды.

Тут Катков крепко призадумался, что выразилось, прежде всего, в совершенно удивившем всю Россию смягчении тона его критических выступлений – более и речи не могло идти о каких-либо цензурных предупреждениях в его адрес!

Молчаливый и сдержанный Катков – такого Россия не помнила вот уже более четверти века! Следовало бы опасаться такой зловещей сдержанности, равнозначной тому, что вулкан непримиримости и злобности прекратил вдруг регулярные и не очень опасные изрыгания пламени и дыма!

В то же время и тогдашние россияне, и многочисленные последующие исследователи жизни и творчества Каткова так и не поняли и не оценили, до какой глубины мудрости и мерзости может дойти этот человек, если попробует успокоиться и привести свои мысли в стройную систему. Похоже, что именно тогда, в апреле и мае 1880 года, Катков сумел просчитать шаги, которые в течение последующего года совершал не только он сам, но и все главные персонажи, от которых зависело и настоящее, и будущее России. Факты, по крайней мере, не противоречат возможности столь глубокого понимания им сложившейся ситуации и предвидения ее последующего развития.

Далее стал происходить процесс падения костяшек домино, неумолимо приближая события 1 марта 1881 года и все последующие бедствия России.

Первым дальнейшим важнейшим событием, существенно повлиявшим на все последующее, стала кончина императрицы Марии Александровны 22 мая 1880 года. Некогда влиятельная политическая фигура, в последний год она тихо и незаметно угасала. Зато ее кончина при наличии здравствующей фактической преемницы сулила нелегкие испытания царскому семейству.

Похоже, это стало последним кирпичиком, который использовал Катков для того, чтобы соорудить здание своих дальнейших планов.

Автор этих строк потратил десятки лет на то, чтобы вычислить персонаж, оплативший убийство Александра II 1 марта 1881 года. Дело было не только в политических позициях разных лиц, окружавших убитого императора и его преемника, но и в практической возможности установления живейшей связи между этими лицами и нигилистами-террористами.

Аристократические связи Софьи Перовской – просто сказки: отношения с ее отцом и его окружением были разорваны ею давно и навсегда. Рассуждая о ее связях при анализе ее личной ситуации летом 1878 года, мы имели в виду то, что кто-нибудь из влиятельных лиц мог бы оказать ей личную помощь и защиту, но ни в коем случае не политическую поддержку – такого эта дрянная девчонка совершенно не заслуживала.

Разумеется, заказчиком мог бы быть любой высокий полицейский чин: такому не трудно было бы через какого-нибудь арестованного обратиться к руководству террористов и обо всем договориться. Словом, разыграть то же, что и с Гольденбергом, но только всерьез. Беда, однако, в том, что Лорис-Меликову цареубийство совсем не было выгодно, а любой его подчиненный должен был бы действовать против всесильного министра и его вовсе не дилетантствующих профессиональных помощников; это было возможно, но в этом состоял колоссальный риск. Это можно было бы попытиться сделать только во имя высокой идеи.

Найти людей, способных на такое, среди карьеристов-жандармов нам не удалось. Известно, что некоторые современные исследователи продолжают подобные попытки поисков – дай Бог им удачи, только сочинять не нужно, вычисляя преступника по телефонной книге!

Представить же себе какого-нибудь иного генерал-адъютанта, беседующего где-нибудь в трактире с Желябовым или Михайловым – такое тоже не укладывается в нашем воображении! Но в принципе возможно и это: затеял же министр двора граф И.И. Воронцов-Дашков переговоры с Тихомировым осенью 1882 года. Интересен, прежде всего, тогдашний механизм обеспечения посредничества: для этого были выбраны литераторы: Н.К. Михайловский и Н.Я. Николадзе; последний – свой человек среди самых крайних радикалов 1860-х годов, а теперь лицо, обладающее самыми высокими связями в деловом мире и среди кавказской аристократии. Тихомиров же тоже принадлежал к кругу литераторов, печатавшихся не только в нелегальной прессе.

Но Каткова-то и вовсе отделяло только одно промежуточное звено (не будем фантазировать, кто это конкретно мог быть) от самого сердца террористического заговора. Катков сам был одним из радикалов пятидесятых и начала шестидесятых годов.

Теперь, разумеется, ничто не связывало его ни с кем из тогдашних единомышленников или почти единомышленников. В молодости и юности между ними могли существовать, однако, и какие-то особые отношения. С тех пор можно было стать и врагами, но сохранить уверенность, что друг Миша или друг Коля не предадут в действительно страшной и опасной ситуации, если попросить их о помощи, – мы тут, конечно, апеллируем к мнению не любого читателя, а читателя соответствующего возраста, имеющего полузабытых, но когда-то верных друзей.

Весной 1880 года существовали еще такие, например, литераторы, как Г.Е. Благосветлов, Г.З. Елисеев и Н.В. Шелгунов, некогда заведомо знакомые с достаточно молодым Катковым, а теперь поддерживающие связи с Михайловским, Тихомировым, Верой Фигнер и другими интеллигентными сливками среди заговорщиков. Были, вероятно, и деятели меньшего калибра, способные оказать Каткову посредническую помощь.

Вот ко всем ним и обратился публично и открыто сам Катков.

На 26 мая 1880 года (очередная годовщина рождения Пушкина, хотя и не круглая) было намечено торжественное открытие ему памятника в Москве, ставшего одной из достопримечательностей старой и нынешней столицы. Траурные дни по поводу кончины императрицы заставили отложить эти торжества.

Делом заправляла так называемая «прогрессивная» публика, и организаторы решали непростой вопрос: приглашать ли реакционера Каткова? Все-таки неудобно показалось не пригласить.

Пушкинский праздник начался 5 июня, а на торжественном банкете 6 июня Катков, произнося тост, обратился к присутствующим «демократам» с неожиданной примирительной речью, завершая которую протянул чокнуться бокал с шампанским к одному из своих старинных недругов – И.С. Тургеневу. Последний отшатнулся и чокаться не стал, но происшествие произвело огромное впечатление не только на присутствующих, но и на всю Россию.

Разумеется, Катков обращался не прямо к Тургеневу, который только под руку подвернулся, – не на ум Тургенева и подобных ему был рассчитан этот демарш. Но кто-то из тех, на кого он был ориентирован, должен был услышать этот неожиданный призыв и озаботиться выяснением его серьезности. Тут, по-видимому, должен был произойти диалог вроде нижеследующего:

 – Извини, друг Миша (мы, надеюсь, по-прежнему на ты?), что-то ты такое на банкете несуразное сказанул. Ты это всерьез или как?

 – Да, друг Коля (или Гриша), это я вполне всерьез. Не поможешь ли мне по старой дружбе?

Вслед за тем состоялась знаменательная командировка Александра Михайлова по югу России.

Анна Корба сообщает: «В июне А.Д. [Михайлов] по поручению Исполнительного Комитета уехал в южные губернии и вернулся только в августе. Он привез с собой деньги, пожертвованные сочувствующими лицами и необходимые для постановки большой типографии, а также для нового покушения на жизнь Александра II. Он привез также данные двух настоящих паспортов для типографии и для будущей лавки Кобозевых.

Его приезда ожидали с нетерпением для решения вопроса об этой лавке. Помещение для нее отыскал Баранников незадолго до возвращения А.Д., и она была одобрена видевшими ее членами Комитета; но хотелось узнать мнение /.../ А.Д. Он остался доволен всеми условиями, связанными с лавкою на Малой Садовой ул[ице], и она была нанята. Тогда начались хлопоты по изготовлению двух паспортов, о которых говорилось выше. Ими занялись А.Д. [Михайлов] и С. Златопольский, который достиг совершенства в паспортных делах»[3].

Она же: «ко мне пришел Баранников в июле 1880 г. с известием, что нашел весьма подходящий подвал на М. Садовой ул. для будущего подкопа. И здесь же позднее, после возвращения А. Михайлова из поездки на юг, состоялось заседание, где окончательно был выработан план подкопа на Малой Садовой улице. Здесь, однажды, тоже в августе 1880 г., Тихомиров просил Комитет дать ему полную отставку, ссылаясь на расстроенное здоровье. Ему, в пылу негодования, отвечал А. Михайлов, напоминая Тихомирову параграф устава Исполнительного комитета, в котором запрещается выход из членов его. Успокоительно и миролюбиво отвечал Желябов, предлагая дать Тихомирову отпуск для поправления здоровья, на что Комитет дал свое согласие»[4].

С осени 1879 года по осень 1880 в курсе всех тайных дел «Исполнительного Комитета» было только трое членов его Распорядительной комиссии – Александр Михайлов, Тихомиров и Желябов. Учитывая, однако, доверительные отношения, сложившиеся у них с их товарищами и возлюбленными – соответственно с Анной Корбой, Екатериной Сергеевой и Софьей Перовской, к посвященным лицам следует отнести и этих трех женщин. Желябов и Перовская были казнены в апреле 1881, Михайлов был арестован в ноябре 1880 и погиб, оставаясь до конца дней в одиночном заключении, супруги Тихомировы пережили революцию, но Лев умер в 1923 году, а Екатерина, не оставившая ни единой известной строчки воспоминаний, – неизвестно когда. Притом Тихомиров, учитывая его сложную биографию, имел основательные мотивы не публиковать прошлых секретов.

Таким образом, Анна Корба оставалась к середине двадцатых годов, когда писались процитированные строки, единственным лицом, способным пролить свет на таинственные события, последовавшие с лета 1880 года. Она оказалась в сложном положении – против нее была вся установившаяся легенда о деятельности «Народной Воли», и не было ни одного человека, который мог бы подтвердить ее сведения, противоречащие этой легенде. Поэтому неудивительно, что Анна Корба избрала стратегию Чука и Гека: если ее мотивированно спрашивали, то она отвечала правдиво, если не спрашивали – хранила молчание. Так, например, по просьбе П.Е. Щеголева она изложила истинный план побега Нечаева, развеяв легенду, сочиненную по этому поводу Тихомировым (об этом – ниже). Не желая и не имея возможность рассказать правду об убийстве Александра II, она, тем не менее, прибегла к изложенным иносказаниям, которые не сложно подвергнуть дешифровке.

Первое: Михайлов привез деньги (вероятно – не все сразу) для решения всех проблем «Исполкома». Учитывая характер этих проблем и сроки их разрешения, речь шла о последующем приблизительно полугодии и о сумме порядка 30 тысяч рублей.

Второе: соглашение, которое было заключено для получения денег, включало в качестве задачи цареубийство – это следует изо всех последующих действий заговорщиков, завершившихся 1 марта 1881 года.

Третье: сам характер соглашения был настолько экстраординарен, что Тихомиров впал в шок и отказался от участия в продолжении игры. Его образумили, а из последующего известно, что из шокового состояния он вышел к концу назначенного отпуска и вернулся к исполнению обязанностей (включая – подготовку цареубийства) не позднее начала ноября 1880. Отпуск, таким образом, продолжался примерно два или два с половиной месяца – вполне разумный срок для подлечивания нервов.

Четвертое: лицо, финансировавшее предприятие, потребовало гарантий как выполнения поставленных задач, так и возможности вмешаться в деятельность террористов – включая возможную отмену цареубийства. Отсюда – даже не паспорта, а данные для паспортов, которые и были изготовлены. Исходя из общих соображений, высказанных, например, Судейкиным Попову, таких паспортов у революционеров было множество, так что значительной самостоятельной ценности эти данные иметь не могли.

Почему же об этом многозначительно упоминает Корба? Очень просто: именно под именами, привезенными Михайловым, и были прописаны хозяева и лавки на Малой Садовой, предназначенной для цареубийства, и хозяева квартиры, где разместилась нелегальная типография «Народной Воли». Эти же данные после прописки попадали в паспортный стол; поэтому лицо, с которым народовольцы заключили соглашение, всегда имело возможность, во-первых, проверить, как движется выполнение соглашений и, во-вторых, при необходимости сдать и лавку, и типографию полиции – этим гарантировалась зависимость террористов от спонсора. В свою очередь и безопасность этих помещений от арестов являлась доказательством сохранения лояльности спонсором. Почему и полиция оказалась подключена к выполнению данных обязательств – об этом ниже.

Забегая вперед, отметим, что и лавка, просуществовавшая до 4 марта 1881, и типография, организованная в октябре 1880 и просуществовавшая до 2 мая 1881, не арестовывались полицией (хотя для этого имелась масса оснований!) и «обнаруживались» лишь тогда, когда их обитатели заведомо оставляли помещение.

Что же касается того, какие гарантии имелись у террористов при такой зависимости от спонсора, то тут Корба могла ничего и не писать – и так можно догадаться. Террористы, посчитавшие себя обматутыми, всегда имели такую возможность призвать виновного к ответу, как пустить ему пулю в лоб. Уберечься от этого не могла никакая даже царственная особа, тем более – не царственная. Но такой договор полезно было бы закрепить и подробным письменным соглашением, который так же являлся взаимной гарантией: если спонсор не принадлежал к революционным кругам, то публикация договора грозила немыслимым скандалом – в особенности для спонсора, поскольку террористы всегда могли оправдаться принципом – цель оправдывает средства.

Это, опять же, забегая вперед, и объяснение невероятной судьбы Льва Тихомирова – такой письменный договор оставался его охранной грамотой, действовавшей, если разобраться и подумать, даже после 1917 года: зачем большевикам загаживать революционную историю публикацией таких страшных секретов? Делом техники, хотя и не простым, было сделать его хранение недоступным для всех недругов и в то же время сохранять возможность его публикации при необходимости.

Вот что можно извлечь из скупых строк Анны Корбы!

Вопрос теперь о том, кто же мог быть этим таинственным спонсором?

Подразумеваемый ответ – Катков! – нуждается, конечно, в дополнительных аргументах.

Их в нашем распоряжении два. Первый: совпадение политических целей Каткова и террористов по крайней мере на ближайших этапах, требовавших борьбы против введения конституции, не желательной ни Каткову, ни социалистам – исходя из различных соображений. Характерно, что это было достаточно очевидно для образованной российской публики. Как раз, вероятно, тогда, когда и происходили нелегкие переговоры Михайлова с Катковым, «Голос» (фактически официоз Лорис-Меликова) прямо писал 27 июля 1880 года о совпадении интересов Каткова и «Исполкома Народной Воли»[5].

Второй аргумент – гораздо более точный и выразительный. Он не возник бы, если бы Катков был более богатым человеком, а главное – не был бы таким жадным. Но Катков, по счастью для нас (как расследователей исторических загадок), обладал полным комплектом качеств настоящего подонка: ему и в голову не могло прийти оплачивать цареубийство из собственного кармана!

Как же он поступил? Очень просто: осенью 1880 года возникло дело между Московским университетом и Катковым о растрате последним денег, предназначенных для издания «Московских ведомостей», остававшихся формально собственностью университета и арендуемых Катковым. Дело тянулось и грозило перейти в суд. Сумма похищенного составляла не много, не мало, а 33 тысячи рублей[6] – таковой и оказалась стоимость головы Царя-Освободителя – согласно смете!

Как же разрешился этот конфликт между Катковым и университетом? Тоже очень просто – и об этом в самом конце нашего повествования!

Договор Каткова с террористами, о котором мы можем теперь говорить, как о достоверном факте, совершенно не случайно шокировал Тихомирова. Что ни говори об эфемерности революционной чести, но все же существует разница между обычной политической возней и наемным убийством. Очевидно, это понимали и ближайшие соратники Тихомирова.

Очевидно, это понимал и сам Катков. Поэтому он должен был не только соблазнять террористов деньгами, но и сулить какие-то политические выгоды от взаимного сотрудничества. Просто пресечение какой-либо конституции (как и получилось после 1 марта) было, разумеется достаточно жалким результатом, чтобы напрягать для его достижения все силы пусть и малочисленной, но мощной и слаженной террористической организации. Поэтому Катков должен был что-то обещать и более весомое.

При этом дело не могло обойтись без блефа, поскольку обещания от имени наследника выдавать было явно преждевременно, а политическое влияние самого Каткова при настоящих условиях было совсем не таким, чтобы он мог оказывать террористам какую-то существенную помощь. Приходилось, поэтому, нагло врать.

Если взглянуть со стороны, то вырисовывается абсурдная картина: в Алексеевском равелине Петропавловской крепости Нечаев врал развесившим уши солдатам о своей близости к наследнику и блестящих совместных перспективах, а вне Петропавловской крепости Катков врал то же самое наивным террористам, оказавшимся в вопросах дворцовой и околодворцовой политики такими же профанами, как и безграмотные солдатики.

Между тем, Катков явно наплел что-то конкретное и о своих могучих связях с полицией. И, похоже, лидеры «Исполкома» рискнули в это поверить, расплатившись за легковерие собственными жизнями.

Произошло это, однако, несколько позднее.

В июле 1880 события, между тем, развивались согласно мрачному предвидению Каткова: смерть царицы открывала дорогу бурной карьере молодой претендентки на престол.

6 июля (буквально кратчайший срок после смерти жены – сорок с небольшим дней) царь привел под венец свою многолетнюю подругу.

Веньчание было тайным, но потом, сугубо под секретом, царь стал об этом сообщать царедворцам – одному за другим; большинство еще ранее доверительного посвящения прекрасно узнавало об этом.

13 августа очередь дошла и до цесаревича с супругой, отсутствовавших до этого в столице – лечились на курорте в Гаспале (Хаапсалу). Вот Александр Александрович и Мария Федоровна действительно были потрясены этим известием!

Прошедшее полугодие, в течение которого вроде бы начало складываться политическое содружество царя с его старшим сыном, вызвавшее тревоги сторонников конституционных перемен, завершилось столь основательной трещиной в их отношениях, что она стала быстро расширяться и углубляться, превращаясь в пропасть.

Это, очевидно, также предвиделось Катковым, решившим сделать ставку только на одного из них.

Лорис же продолжил свою политику сидения на двух стульях.

[1] [Анонимный автор]. Народная Воля.

[2] Там же.

[3] А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 18-19.

[4] Деятели СССР и революционного движения России, с. 207.

[5] В.А. Твардовская. Указ. сочин., с. 195.

[6] Там же, с. 199-200.