ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БАБЫ-ЯГИ
Баба-Яга проснулась с ранним солнышком от ломоты в костях, тяжёлого не запомнившегося сна и озноба по причине сползшего на пол одеяла. С кряхтением и стонами, не вставая, правой ступнёй она подцепила угол цветного лоскутного тряпья, укрылась им, но холод шёл изнутри, из старческого дряблого тела, колотила не унимавшаяся дрожь, заснуть ей не удалось, и пришлось вставать, растапливать печку, заниматься хозяйством. Любимую пшённую кашу с утра варить не хотелось, дело это долгое, канительное, с вечера она бы успела упреть, а в свежей вкус не тот, с вечера поленилась - и пришлось попить чайку с плесневелыми сухариками да со вчерашней заваркой, новую не стала заваривать по скупости, зато сахарку всыпала, не считая: любила Баба-Яга сладенькое и на сахаре не экономила... То ли старая заварка повлияла, то ли отсутствие каши, а может от недосыпа, печального сна и ревматизма в хрустящих коленях, но удручающая унылая грусть лежала на сердце и сидела на душе, так что Яга даже всплакнула слегка, по-старушечьи, без особого повода...
Успокаиваясь, она уголком передника подсушила скудные слёзы на обеих морщинистых щеках и в углах блёклых глаз и оглядела давно не метёную комнатку на курьих ножках. Лоскутное одеяло, деревянный стол, треснутое пыльное стекло в маленьком окошке, на подоконнике хиреющий фикус и стакан с водой и железными зубами, голая деревянная, посечённая жужелицей стена и у самой двери помело с растопыренными, на вид словно обглоданными прутиками, прислонившееся к кособокой заезженной ступе...
Баба-Яга вспомнила про щель, недавно появившуюся в рассохшемся боку ступы, отчего свежий ветерок холодком беспокоил поясницу, и как её прихватило в конце последней поездки, да так, что она, скрючившись, еле выползла из этой деревянной кадушки и три дня отлёживалась на нетопленой печи, кряхтя и стоная. И от этого воспоминания волна новой жалости к себе накатила на старушку и вышибла новые слёзы из обоих глаз.
Поплакав от души, не торопясь останавливаться, она потихоньку утопила в горючих слезах полную жменю сегодняшней утренней жалости, снова утёрлась передником, шумно и деловито высморкалась крючковатым носом - обеими ноздрями по очереди всё в тот же передник, - и сказала вслух, для себя:
- Нету радости в жизни, одни напрасные хлопоты по поздней дорожке и пустая суета, как карты вчера легли при гадании.
Шмыгнув для порядка освободившимся носом и подсушив влажные вялые щёки, Баба-Яга задумалась:
- А не устроить какой-никакой день рождения, давно что-то гостей не собирала, хоть избу немного приберу, да и с живым миром пообщаться-посплетничать, чего там деется послушать, ну и медку хмельного в компании испить да кваском добавить, беду разогнать и радость сосватать...
Чтобы правильнее и чётче мысли двигались в старческой голове, вынула Баба-Яга зубы из стакана и в рот вставила, сразу на себя похожа стала и шамкать перестала.
- Кащея бы надо позвать, Бессмертного, сколько можно с ним по пустякам сшибки устраивать, последний раз и вспомнить смешно, из-за Кикиморы Болотной разругались, кто с неё оброк, три пуда сушёных лягушек, получать будет. Худой он, Кащей, ест в гостях много и без подарка по скаредности своей придёт, но уж ладно, чего ради мирного соседства не сделаешь. Зато пьёт мало, язвенник. Налью ему жбанчик соку берёзового свежего и скажу: "Костя, чё мы с тобой ссоримся-то из-за мутоты какой, давай, брат, мириться на веки вечные!" Неужто ж откажется!?
Но он ведь на Змее Горыныче прилетит, а тот в еде неприхотлив, но хмельное любит, а как выпьет, куражиться начинает, песни на три голоса всеми головами петь. Ладно, что неприличные, так ещё и невпопад, нот ведь не знает и музыке не учился...
Трёх богатырей позвать тоже стоит, они по одному и не ездят.
Илья-то Муромец, пока трезвый, важный да основательный сидит, брага ему нипочём, не берёт, хоть бочку выпьет. А в прошлый раз настоечки мухоморной ему налила, буянить начал, мебель крушить. Стол кулаком сломал, до сих пор ножки вон верёвочками подвязаны, а он итальянской работы, Папа Римский прислал. А Лешего - ему под горячую руку подвернулся! - узлом морским завязал и Кащею фингал под глаз поставил, тот с испугу в ворону превратился, вокруг избушки, на крыло припадая, летал и, заикаясь, каркал. А потом пиявками неделю лечился, чуть в профилакторий туберкулёзный не угодил, грудь-то у него слабая...
Добрыня Никитич из богатырей самый воспитанный, интеллигент. Руки моет, как за стол садиться - нож и вилку ему подавай, остальные-то руками и лапами обходятся, а этот ещё и салфетку требует. Но тоже хорош. Как-то раз Змея Горыныча на двор вывел и за какую-то царевну крепко навалял всем трём головам. Горыныч в канаве бездыханный сутки провалялся, чуть Богу, которого и нет, душу не отдал. Этих царевен да принцесс пруд пруди, а Змей у нас один, к тому же сирота, его и так Кащей заездил...
А Алёша Попович самый шебутной у них, по молодости своих лет. Больше всего с Соловьём-разбойником не ладит, как вместе где соберутся - пиши пропало, обязательно дракой закончится. Без хорошей драки, конечно, и праздник не праздник, но здесь чуть до смертоубийства не доходит. Лёше сильнее всего не нравится, что Соловей у нас некрещёный, вот они в вопросах веры, как Илья говорит, и расходятся. Алёша как пристанет - "креста на тебе нет!" - и норовит за шиворот схватить. Однажды Соловья в колодец студёный закинул, тот и свистнуть не успел. Колодец мой протух от Соловьиных блох, а сам Соловей фолликулярную ангину подхватил...
Тут на избушкиной печке зашевелились старые телогрейки, и из-под хлястика одной из них высунулась здоровенная, мутная от сна кошачья голова, показались, потягиваясь, две лохматые лапы с жёлтыми загнутыми когтями, и Яга повернула голову на шум за спиной.
Кот Баюн, уютно дремавший с вечера, продолжая потягиваться, спросил:
- Чего ты, матушка, шепчешь-причитаешь, поспать не даёшь?
Вздохнула степенно Яга:
- Да вот, котик, хочу день рождения отметить, пальцы загибаю - кого в гости звать. Много-то и не поместятся, и харчей с медовухой чтобы хватило... Кащея с Горынычем, трёх богатырей, Соловушку нашего... ещё кого?
Кот зевнул сладостно, обнажив острые саблезубые клыки и показав бодро-розовую пасть с деликатным симпатичным красноватым языком, широко раскрыл круглые бесстыжие глаза и мяукнул:
- Сдурела, матушка? Они ж передерутся, изломают всё, изгадят. Помнишь, на Старый Новый год и не звали никого, случайно собрались, вроде тебя поздравить-проведать пришли, а какая беда вышла? Вспомни, еды ни за что ни про что сколько ушло? А гальюн наш, где я, бывало, сиживал и не спеша книжку почитывал, как загадили? Пленные половцы потом неделю скребли-чистили, вонь стояла - близко не подходи... И книжка моя пропала, библиотечная, дорогая, "Сказки Пушкина" называется... Ты лучше в деревеньку слетай, молочка для меня добудь и курочку заодно прихвати, а я пока тебе прутики новые для помела нарву. А прилетишь, молочком и курочкой угостишь, я тебе историй нарассказываю и песенок спою, вот тебе и праздник, тихо, спокойно, уютно. Меня порадуешь, и сама душой отдохнёшь.
Грустно вздохнула Баба-Яга, круче прежнего задумалась и хуже того опечалилась.
- Такие вот гостюшки мои дорогие, а не позови кого - обидится... Ну его к шутам, день рождения, сама затеешь, а потом беды не оберёшься, - решила она и полезла в ступу, готовиться в дорогу...
Комментарии можно оставить в блоге.