Константин Аксаков. Петру

Великий гений! муж кровавый!

Вдали, на рубеже родном,

Стоишь ты в блеске страшной славы

С окровавленным топором.

С великой мыслью просвещения

В своей отчизне ты возник,

И страшные подъял мученья,

И казни страшные воздвиг.

Во имя пользы и науки,

Добытой из страны чужой,

Не раз твои могучи руки

Багрились кровию родной.

Ты думал, — быстротою взора

Предупреждая времена, —

Что, кровью политые, скоро

Взойдут науки семена!

И вкруг она лилась обильно;

И, воплям Руси не внемля,

Упорство ты сломил, о сильный!

И смолкла Русская земля.

И по назначенному следу,

Куда ты ей сказал: «Иди!» —

Она пошла. Ты мог победу

Торжествовать… Но погоди!

Ты много снес голов стрелецких,

Ты много крепких рук сломил,

Сердец ты много молодецких

Ударом смерти поразил;

Но, в час невзгоды удаляся,

Скрыв право вечное свое,

Народа дух живет, таяся,

Храня родное бытие.

И ждет он рокового часа;

И вожделенный час придет,

И снова звук родного гласа

Народа волны соберет;

И снова вспыхнет взор отважный

И вновь подвигнется рука!

Порыв младой и помысл важный

Взволнуют дух, немой пока.

Тогда к желанному пределу

Борьба достигнет — и конец

Положит начатому делу.

Достойный, истинный венец!

Могучий муж! Желал ты блага,

Ты мысль великую питал,

В тебе и сила, и отвага,

И дух высокий обитал;

Но, истребляя зло в отчизне,

Ты всю отчизну оскорбил;

Гоня пороки русской жизни,

Ты жизнь безжалостно давил.

На благородный труд, стремленье

Не вызывал народ ты свой,

В его не верил убежденья

И весь закрыл его собой.

Вся Русь, вся жизнь се доселе

Тобою презрена была,

И на твоем великом деле

Печать проклятия легла.

Откинул ты Москву жестоко

И, от народа ты вдали,

Построил город одинокой —

Вы вместе жить уж не могли!

Ты граду дал свое названье,

Лишь о тебе гласит оно,

И — добровольное сознанье —

На чуждом языке дано.

Настало время зла и горя,

И с чужестранною толпой

Твой град, пирующий у моря,

Стал Руси тяжкою бедой.

Он соки жизни истощает;

Названный именем твоим,

О Русской он земле не знает

И духом движется чужим.

Грех Руси дал тебе победу,

И Русь ты смял. Но не -всегда

По твоему ей влечься следу,

Путем блестящего стыда.

Так, будет время! — Русь воспрянет,

Рассеет долголетний сон

И на неправду грозно грянет, —

В неправде подвиг твой свершен!

Народа дух распустит крылья,

Изменников обымет страх,

Гнездо и памятник насилья —

Твой град рассыплется во прах!

Восстанет снова после боя

Опять оправданный народ

С освобожденною Москвою —

И жизнь свободный примет ход:

Всё отпадет, что было лживо,

Любовь все узы сокрушит,

Отчизна зацветет счастливо —

И твой народ тебя простит.

1845 г.

Ольга Берггольц. Церковь «Дивная» в Угличе

Евгению Ефремову

А церковь всеми гранями своими

Такой прекрасной вышла, что народ

Ей дал своё — незыблемое — имя, —

Её доныне «Дивною» зовёт.

Возносятся все́ три её шатра

Столь величаво, просто и могуче,

Что отблеск дальних зорь

Лежит на них с утра,

А в час грозы

их осеняют тучи.

Но время шло — все́ три столетья шло…

Менялось всё — любовь, измена, жалость.

И «Дивную» полы́нью занесло,

Она тихонько, гордо разрушалась.

Там в трещине берёзка проросла,

Там обвалилась балка, там другая…

О нет, мы «Дивной» не желали зла.

Её мы просто не оберегали.

…Я знаю, что ещё воздвигнут зданья,

Где стоит кнопку малую нажать —

Возникнут сонмы северных сияний,

Миры друг друга станут понимать.

А «Дивную» — поди восстанови,

Когда забыта древняя загадка,

На чём держалась каменная кладка:

На верности, на правде, на любви.

Узнала я об этом не вчера

И ложью подправлять её не смею.

Пусть рухнут на меня

все́ три её шатра

Всей неподкупной красотой своею.

1953 г.

Алексей Гусев. История страны

Как грустно мне читать Карамзина,

Его известную «Историю…» России,

Мне кажется, лежит на нём вина

За унижение, что долго мы сносили.

Создал он мнение о диких племенах,

В невежестве снующих наших предках,

Мол, нет у нас истории, всё прах,

Есть сказка, что гуляла в мифах греков:

В Гиперборее жили дивные сыны,

За дальними, Рифейскими горами,

В сказании были счастливы, не злы,

Ни бурь, ни войн бушующих не знали.

…Не в силах греки правду написать

О той стране с большими городами,

Да разве могут русские создать

Такое чудо за Уральскими горами…

Великим, трудно что - то возразить,

Но им любить страну родную, должно.

Уж лучше промолчать, чем грязь налить.

А на заказ хулу писать не сложно.

Историк! Факты, истину ищи,

Не лёгок путь, остры наветов рифы,

Но Генрих Шлиман Трои кирпичи

Нашёл, читая те же, греков, мифы.

«Танки идут по Праге» — стихотворение, написанное советским и российским поэтом Евгением Евтушенко 23 августа 1968 года — через два дня после начала операции ввода объединённой группировки войск СССР и других стран Варшавского договора в Чехословакию («Операция „Дунай»), положившей конец реформам «Пражской весны». Выражало негативное отношение автора к вторжению в Чехословакию. Распространялось в советском и чешском самиздате, впервые опубликовано в 1989 году. 

«Операция „Дунай» была разработана после нескольких неуспешных попыток урегулирования разногласий между руководством Советского Союза и органами власти Чехословакии по поводу выбора способов реформирования чехословацкой политической и социально-экономической системы. Первый секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек провозгласил курс на построение так называемого «социализма с человеческим лицом», предполагавшего, среди прочего, расширение прав и свобод граждан, легализацию частной собственности и предпринимательства, ослабление государственного контроля над производством, децентрализацию власти. Эти реформы получили название «Пражская весна». Советское руководство опасалось потери внешнеполитического и идеологического контроля над Чехословакией. «Операция „Дунай» началась вечером 20 августа 1968 года. Утром 21 августа танковые формирования вошли в Прагу, к вечеру — основные объекты на территории Чехословакии были заняты объединённой группировкой войск, а Дубчек и другие лидеры «Пражской весны» — арестованы. К вечеру 22 августа в стране установилось временное затишье.

Евгений Евтушенко. Танки идут по Праге

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

Танки идут по соблазнам

жить не во власти штампов.

Танки идут по солдатам,

сидящим внутри этих танков.

Боже мой, как это гнусно!

Боже — какое паденье!

Танки по Яну Гусу,

Пушкину и Петефи.

Страх — это хамства основа.

Охотнорядские хари,

вы — это помесь Ноздрёва

и человека в футляре.

Совесть и честь вы попрали.

Чудищем едет брюхастым

в танках-футлярах по Праге

страх, бронированный хамством.

Что разбираться в мотивах

моторизованной плётки?

Чуешь, наивный Манилов,

хватку Ноздрёва на глотке?

Танки идут по склепам,

по тем, что ещё не родились.

Чётки чиновничьих скрепок

в гусеницы превратились.

Разве я враг России?

Разве я не счастливым

в танки другие, родные,

тыкался носом сопливым?

Чем же мне жить, как прежде,

если, как будто рубанки,

танки идут по надежде,

что это — родные танки?

Прежде чем я подохну,

как — мне не важно — прозван,

я обращаюсь к потомку

только с единственной просьбой.

Пусть надо мной — без рыданий

просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

русскими танками в Праге».

1968 г.

Владимир Высоцкий. "Я никогда не верил в миражи..."

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана, -

Учителей сожрало море лжи -

И выплюнуло возле Магадана.

И я не отличался от невежд,

А если отличался - очень мало, -

Занозы не оставил Будапешт,

А Прага сердце мне не разорвала.

Сергей Есенин. Песнь о Евпатии Коловрате

1

За поёмами Улыбыша

Кружат облачные вентери.

Закурилася ковыльница

Подкопытною танагою.

Ой, не зымь лузга-заманница

Запоршила переточины, —

Подымались злы татарове

На зарайскую сторонушку.

Задрожали губы Трубежа,

Встрепенулись очи-голуби,

И укромы крутоборые

Посолонью зачаведели.

Не ждала Рязань, не чуяла

А и той разбойной допоти,

Под фатой варяжьей засынькой

Коротала ночку тёмную.

Не совиный ух защурился,

И не волчья пасть осклабилась, —

То Батый с холма Чурилкова

Показал орде на зарево.

Как взглянули звёзды-ласточки,

Загадали думу-полымя:

Штой-то Русь захолынулася?

Аль не слышит лязга бранного?

Щебетнули звёзды месяцу:

«Ай ты, Божие ягнятище!

Ты не мни траву небесную,

Перестань бодаться с тучами.

Подыми-ка глазы-уголья

На святую Русь крещёную,

Да позарься в кутомарии,

Что там го́рами ерошится?».

Как взглянул тут месяц с привязи,

А ин жвачка зубы вытерпла,

Поперхнулся с перепужины

И на землю кровью кашлянул.

Ой, текут кровя сугорами,

Стонут пасишные пажити,

Разыгрались злы татарове,

Кровь полониками черпают.

Впереди ль сам хан на выпячи

На коне сидит улыбисто

И жуёт, слюнявя бороду,

Кус подохлой кобылятины.

Говорит он псиным голосом:

«Ой ли, титники братанове,

Не пора ль нам с пира-пображни

Настремнить коней в Московию?»

2

От Ольги́ до Швивой Заводи

Знают песни про Евпатия.

Их поют от белой вызнати

До холопного сермяжника.

Хоть и много песен сложено,

Да ни слову не уважено,

Не сочесть похвал той удали,

Не ославить смелой доблести.

Вились кудри у Евпатия,

В три ряда на плечи падали.

За гленищем ножик сеченый

Подпирал колено белое.

Как держал он кузню-крыницу,

Лошадей ковал да бражничал,

Да пешнёвые угорины

Двумя пальцами вытягивал.

Много лонешнего смолота

В закромах его затулено.

Только нет угожей засыньки,

Чернокосой побеседнушки.

Не одна краса-зазнобушка

Впотайную по нём плакала,

Не один рукав молодушек

От послезья продырявился.

Да не любы, вишь, удалому

Эти всхлипы серых журушек,

А мила ему зазнобушка,

Што ль рязанская сторонушка.

3

Как гулял ли, хороводничал

Удалой-те добрый молодец

И Ольгу́ ли волноватую

В молоко парное вспенивал.

Собирались злы татарове,

На Москву коней шарахали.

Собегалися боярове

На кулажное устанище.

Наряжали побегушника,

Уручали серой грамотой:

«Ты беги, буди, детинушка,

На усуду свет Евпатия».

Ой, не колоб в поле котится

На позыв колдуньи с Шехмина, —

Проскакал ездок на Пилево

Да назад опять ворочает.

Крутозыбы волны белые,

Далеко их видно по лугу.

Так и мечутся, яруются

Укусить седое облако.

Подскакал ездок ко берегу,

Тянет поводы на быстрицу,

Да не лезет конь в сумятицу,

В две луны подковы вытянув.

Как слезал бегун, задумывал:

«Ай, с чего же речка пенится?

Нет ни чичерного сиверка,

Ни того ль лесного шолоха».

4

Да вставал тут добрый молодец,

Свет Евпатий Коловратович,

Выходил с воды на посолонь,

Вытирался лопушиною.

Утихала зыбь хлябучая,

Развивались клубы пенные,

И надводные коряжины

По-лягвачьему пузырились.

А и крикнет побегушниче:

«Ой ты, лазушновый баторе!..

Ты беги, померяй силушку

За Рязанью над татарами».

5

На узёмном погорелище

За Коломной бабы хныкают.

В хомутах и наколодниках

Повели мужей татаровья.

Хлыщут потные погонщики,

Подгоняют полонянников,

По пыжну путю-дороженьке

Ставят вехами головушки.

У загнетки неба синего

Облака горят, поленища,

На сухменьи ель-ухватище

Пламя-полымя ворочает.

Не кухта в бору замешкалась

И не лышник чешет бороду,

Ходит Спасе, Спас-угодниче

Со опущенной головушкой.

Отворялась Божья гридница

Косятым окном по нудышу,

Выходила Троеручица

На крылечко с горней стражею.

И шумнула мать пелеганцу:

«Ой ты, сыне мой возлюбленный,

Помути ты силу вражию,

Соблюди Урусь кондовую».

Не убластилося Батыю,

Не во сне ему почуялось,

Наяву ему предвиделось —

Дикомыти рвут татаровье.

Повернул коня поганище

На застепное пристанище,

За пожнёвые утырины,

На укрепы ли козельские.

Ой, бахвалятся провытники

Без уёму, без попречины.

За кого же тебя пропили,

Половецкая любовница?

6

У Палаги-шинкачерихи

На меду вино развожено.

Корачевые кумашницы

Рушниками занавешаны.

Не облыжники пеняются,

Не кусомни-поминушники, —

Соходилися товарищи

Свет хороброго Евпатия.

Говорит-гудит детинушка:

«Ой ли, други закадышные,

Не пора ль нам тыквы-головы

Попытать над ятаганами?

Не назря мы, чай, за пожнями

Солнце стрелами утыкали,

Не с безделья в стены райские

Два окошка пробуравили».

Не загулины кувекали,

Не тетерники скликалися,

А удалые головушки

С просулёнами прощалися.

Плачут засыньки по дружникам,

По Евпатию ль все Ольговичи.

Улетают молодикочи

Во погоню на потравников.

Ой, не суки в тыне щенятся

Под козельскими корягами,

Налетала рать Евпатия,

Сокрушала сыть поганую.

Защемило сердце Батыя,

Хлябушиной закобонилось.

Не рязанцы ль встали мёртвые

На угубу кроволитную?

7

А на райских пашнях побрани —

Спорит идолище с Господом:

«Ты отдай победу выкрому,

Правоверу мусульманину».

Говорит Господь узывчиво:

«Ай ты, идолище чёрное,

У какой ты злюки-матери

Титьку-вишенье высасывал?»

Бьются соколы-дружинники,

А не знают волю сполову.

Как сидеть их белым душенькам

В терему ли, в саде райскоем.

Стонет идолище чёрное,

Брови-поросль оторачает.

Как кипеть ли злым татаровьям —

Во смоле, котлах кипучиих.

Скачет хан на бела батыря,

С губ бежит слюна капучая.

И не меч Евпатий вытянул,

А свеча в руках затеплилась.

Не берёзки-белолипушки

Из-под гоноби подрублены,

Полегли соколья-дружники

Под татарскими насечками.

Не карачевое гульбище,

Не изюм-кутья поминная —

Разыгрались злы татаровья,

Кровь полониками черпают.

Возгово́рит лютый ханище:

«Ой ли, черти-куралесники,

Отешите череп батыря

Что ль на чашу на сивушную».

Уж он пьёт-не пьёт, курвяжится,

Оглянётся да понюхает:

«А всего ты, сила русская,

На тыновье загодилася».

***

От Ольги́ до Швивой Заводи

Знают песни про Евпатия.

Их поют от белой вызнати

До холопного сермяжника.

1912 г.

Георгий Иванов. Столица на Неве

Георгию Адамовичу

О, заповедная столица,

Гранитный город над Невой,

Какие сны, какие лица

Являет желтый сумрак твой!

Холодным ветром с моря тянет, —

Вдыхаю жадно я его.

В рассветный час томит и ранит

Твоих видений волшебство.

О, кровь и пот! В крови и поте

Невы твердыня зачата,

Чтоб явью грозною о флоте

Петрова вспыхнула мечта.

А после — бироновы цепи,

Доносов ложных черный сон,

Сиянье и великолепье

Екатерининских времен…

Испытаннее дряхлых библий

Глядит опаловая твердь.

Под нею декабристы гибли,

Монархи принимали смерть; —

И все затем, чтоб в полной славе

Сияла веще ты, когда,

Подобно шквалу или лаве,

На Русь низринется орда.

Я помню: конные гиганты

Летели в сумрак огневой

Зари. И шли манифестанты —

Поток единый и живой.

Как жарко пламенели груди,

На лицах всех — одна печать:

До смерти будут эти люди

Свою Отчизну защищать.

И мне казалось: вновь вернулась

Пора петровской старины,

Стихия грозная проснулась

Самозащиты и войны.

Да, снова потом, снова кровью

Должны служить до смерти ей

Все обрученные любовью

Железной Родине моей!

Александр Климов. Баллада о телевизоре

Двадцатый век. Советский телевизор.

Лиц и событий золотая россыпь.

Гагарин. Таль ферзем творит угрозы.

И Штирлиц мыслит о высоком риске.

А на проселке русском--Магомаев.

"От всей души"--волшебный тон Леонтьевой.

Здесь Мальцева коньки сверкают звонко.

И Евдокимов вальс поет о Мае...

...Век двадцать первый. Время "Нашей Раши".

Собачья свадьба лает на экране.

Экран киркорит, блеет, петросянит.

Сатаножириновский дик и страшен.

Но чаша мелких пакостей полна.

Нам отдохнуть бы от истошных визгов.

Верните нам советский телевизор!-

Воспрянет зачумленная страна.

В составе сборной СССР Александр Мальцев:

• Двукратный олимпийский чемпион (1972, 1976), серебряный призёр Олимпийских игр (1980).

• Девятикратный чемпион мира (1969—1971, 1973—1975, 1978, 1981, 1983), серебряный призёр чемпионатов мира 1972 и 1976 годов, бронзовый призёр чемпионата мира 1977 года.

• Восьмикратный чемпион Европы (1969, 1970, 1973—1975, 1978, 1981, 1983), серебряный призёр чемпионатов Европы 1971 и 1972 годов, бронзовый призёр чемпионата Европы 1976 года.

Наум Коржавин. В наши трудные времена

В наши трудные времена

Человеку нужна жена,

Нерушимый уютный дом,

Чтоб от грязи укрыться в нем.

Прочный труд и зеленый сад,

И детей доверчивый взгляд,

Вера робкая в их пути

И душа, чтоб в нее уйти.

В наши подлые времена

Человеку совесть нужна,

Мысли те, что в делах ни к чему,

Друг, чтоб их доверять ему.

Чтоб в неделю хоть час один

Быть свободным и молодым.

Солнце, воздух, вода, еда —

Все, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он

Дожидаться иных времен.

1956 г.

Наум Коржавин. Иван Калита

Мы сегодня поем тебе славу.

И, наверно, поем неспроста, —

Зачинатель мощной державы

Князь Московский — Иван Калита.

Был ты видом — довольно противен.

Сердцем — подл… Но — не в этом суть:

Исторически прогрессивен

Оказался твой жизненный путь.

Ты в Орде по-пластунски лазил.

И лизал — из последних сил.

Покорял ты Тверского князя,

Чтобы Хан тебя отличил.

Подавлял повсюду восстанья…

Но ты глубже был патриот.

И побором сверх сбора дани

Подготавливал ты восход.

Правда, ты об этом не думал.

Лишь умел копить да копить.

Но, видать, исторически-умным

За тебя был твой аппетит.

Славься, князь! Все живем мы так же —

Как выходит — так и живем.

А в итоге — прогресс… И даже

Мы в историю попадем.

1954 г.

Наум Коржавин. Церковь Покрова на Нерли

I

Нет, не с тем, чтоб прославить Россию, —

Размышленья в тиши любя,

Грозный князь, унизивший Киев,

Здесь воздвиг ее для себя.

И во снах беспокойных видел

То пожары вдоль всей земли,

То, как детство, — сию обитель

При владенье в Клязьму Нерли.

Он — кто власти над Русью добился.

Кто внушал всем боярам страх —

Здесь с дружиной смиренно молился

О своих кровавых грехах.

Только враг многолик и завистлив.

Пусть он часто ходит в друзьях.

Очень хитрые тайные мысли

Князь читал в боярских глазах…

И измучась душою грубой

От улыбок, что лгут всегда,

Покидал он свой Боголюбов

И скакал на коне сюда:

Здесь он черпал покой и холод.

Только мало осталось дней…

И под лестницей был заколот

Во дворце своем князь Андрей.

От раздоров земля стонала:

Человеку — волк человек,

Ну, а церковь — она стояла,

Отражаясь в воде двух рек.

А потом, забыв помолиться

И не в силах унять свой страх,

Через узкие окна-бойницы

В стан татарский стрелял монах.

И творили суд и расправу,

И терпели стыд и беду.

Здесь ордынец хлестал красавиц

На пути в Золотую Орду.

Каменистыми шли тропами

Мимо церкви к чужим краям

Ноги белые, что ступали

В теремах своих по коврам.

И ходили и сердцем меркли,

Распростившись с родной землей,

И крестились на эту церковь,

На прощальный ее покой.

В том покое была та малость,

Что и надо в дорогу брать:

Все же родина здесь осталась,

Все же есть о чем тосковать.

Эта церковь светила светом

Всех окрестных равнин и сел…

Что за дело, что церковь эту

Некий князь для себя возвел.

II

По какой ты скроена мерке?

Чем твой облик манит вдали?

Чем ты светишься вечно, церковь

Покрова на реке Нерли?

Невысокая, небольшая,

Так подобрана складно ты,

Что во всех навек зароняешь

Ощущение высоты…

Так в округе твой очерк точен,

Так ты здесь для всего нужна,

Будто создана ты не зодчим,

А самой землей рождена.

Среди зелени — белый камень,

Луг, деревья, река, кусты.

Красноватый закатный пламень

Набежал — и зарделась ты.

И глядишь доступно и строго,

И слегка синеешь вдали…

Видно, предки верили в Бога,

Как в простую правду земли.

1954 г.

Владимир Маяковский. Октябрь. 1917–1926

Если

   стих

      сердечный раж,

если

   в сердце

        задор смолк,

голосами его будоражь

комсомольцев

       и комсомолок.

Дней шоферы

       и кучера

гонят

   пулей

      время свое,

а как будто

      лишь вчера

были

   бури

      этих боев.

В шинелях,

     в поддевках идут…

Весть:

   «Победа!»

        За Смольный порог.

Там Ильич и речь,

         а тут

пулеметный говорок.

Мир

  другими людьми оброс;

пионеры

     лет десяти

задают про Октябрь вопрос,

как про дело

       глубоких седин.

Вырастает

      времени мол,

день — волна,

       не в силах противиться;

в смоль-усы

      оброс комсомол,

из юнцов

     перерос в партийцев.

И партийцы

      в годах борьбы

против всех

      буржуазных лис

натрудили

     себе

       горбы,

многий

    стал

      и взросл

           и лыс.

А у стен,

    с Кремля под уклон,

спят вожди

      от трудов,

           от ран.

Лишь колышет

       камни

          поклон

ото ста

    подневольных стран.

На стене

     пропылен

          и нем

календарь, как календарь,

но в сегодняшнем

         красном дне

воскресает

      годов легендарь.

Будет знамя,

       а не хоругвь,

будут

   пули свистеть над ним,

и «Вставай, проклятьем…»

             в хору

будет бой

     и марш,

         а не гимн.

Век промчится

       в седой бороде,

но и десять

      пройдет хотя б,

мы

  не можем

       не молодеть,

выходя

    на праздник — Октябрь.

Чтоб не стих

      сердечный раж,

не дряхлел,

      не стыл

          и не смолк,

голосами

     его

       будоражь

комсомольцев

        и комсомолок.

1926 г.

Андрей Рукавишников. Наша История

Нам надо чётко разобраться

В истории своей страны.

Без всяких там инсинуаций

Где факты вовсе не важны.

Пусть ясный, грамотный анализ

Укажет нам ошибок суть.

Где мы с пути в тупик сбивались

И где он верный этот путь.

Тот, что страну наполнит силой

И людям радость принесёт,

Где будет честным и счастливым

Мой древний праведный народ.

Кто нам в колёса палки ставил

И кто за это им платил.

Кто нас как нацию прославил

И кто героем нашим был.

На все вопросы дать ответы,

Всю правду в книги записать,

Поднять архивы, документы,

Чтоб после слова не менять.

Нам есть, что славить, чем гордиться,

Кого поставит всем в пример.

Здоровых правильных амбиций

Кто в дело воплотить сумел.

Но есть и те, кого стыдиться

Потомки в будущем должны

И чьи предательские лица

Позором стали для страны.

Но их мы все забрать не вправе,

Они нам горестный урок,

Чтоб мы вниманья не теряли

И маслом мазали курок.

Пусть люди прошлое читают,

Им эти строки так важны,

Пусть поколенье воспитают

Во Славу нашей Родины!!!

Алексей Константинович Толстой. История государства Российского от Гостомысла до Тимашева. 1868 г.

Вся земля наша велика и обильна,

а наряда в ней нет.

Нестор, летопись "Повесть временных лет" 

1

Послушайте, ребята,

Что вам расскажет дед.

Земля наша богата,

Порядка в ней лишь нет.

2

A эту правду, детки,

За тысячу уж лет

Смекнули наши предки:

Порядка-де, вишь, нет.

3

И стали все под стягом,

И молвят: «Как нам быть?

Давай пошлём к варягам:

Пускай придут княжить.

4

Ведь немцы тороваты,

Им ведом мрак и свет,

Земля ж у нас богата,

Порядка в ней лишь нет».

5

Посланцы скорым шагом

Отправились туда

И говорят варягам:

«Придите, господа!

6

Мы вам отсыплем злата,

Что киевских конфет;

Земля у нас богата,

Порядка в ней лишь нет».

7

Варягам стало жутко,

Но думают: «Что ж тут?

Попытка ведь не шутка —

Пойдём, коли зовут!»

8

И вот пришли три брата,

Варяги средних лет,

Глядят — земля богата,

Порядка ж вовсе нет.

9

«Hу, — думают, — команда!

Здесь ногу сломит черт,

Es ist ja eine Schande,

Wir müssen wieder fort».[1]

10

Но братец старший Рюрик

«Постой, — сказал другим, —

Fortgeh’n wär’ ungebührlich,

Vielleicht ist’s nicht so schlimm.[2]

11

Хоть вшивая команда,

Почти одна лишь шваль;

Wir bringen’s schon zustande,

Versuchen wir einmal».[3]

12

И стал княжить он сильно,

Княжил семнадцать лет,

Земля была обильна,

Порядка ж нет как нет!

13

За ним княжил князь Игорь,

А правил им Олег,

Das war ein großer Krieger[4]

И умный человек.

14

Потом княжила Ольга,

А после Святослав;

So ging die Reihenfolge[5]

Языческих держав.

15

Когда ж вступил Владимир

На свой отцовский трон,

Da endigte für immer

Die alte Religion.[6]

16

Он вдруг сказал народу:

«Ведь наши боги дрянь,

Пойдём креститься в воду!»

И сделал нам Иордань.[7]

17

«Перун уж очень гадок!

Когда его спихнём,

Увидите, порядок

Какой мы заведём!»

18

Послал он за попами

В Афины и Царьград.

Попы пришли толпами,

Крестятся и кадят,

19

Поют себе умильно

И полнят свой кисет;

Земля, как есть, обильна,

Порядка только нет.

20

Умре Владимир с горя,

Порядка не создав.

За ним княжить стал вскоре

Великий Ярослав.

21

Оно, пожалуй, с этим

Порядок бы и был;

Но из любви он к детям

Всю землю разделил.

22

Плоха была услуга,

А дети, видя то,

Давай тузить друг друга:

Кто как и чем во что!

23

Узнали то татары:

«Ну, — думают,- не трусь!»

Надели шаровары,

Приехали на Русь.

24

«От вашего, мол, спора

Земля пошла вверх дном,

Постойте ж, мы вам скоро

Порядок заведём».

25

Кричат: «Давайте дани!»

(Хоть вон святых неси.)

Тут много всякой дряни

Настало на Руси.

26

Что день, то брат на брата

В орду несёт извет;

Земля, кажись, богата —

Порядка ж вовсе нет.

27

Иван явился Третий;

Он говорит: «Шалишь!

Уж мы теперь не дети!»

Послал татарам шиш.

28

И вот земля свободна

От всяких зол и бед

И очень хлебородна,

А всё ж порядка нет.

29

Настал Иван Четвёртый,

Он Третьему был внук;

Калач на царстве тёртый

И многих жён супруг.

30

Иван Васильич Грозный

Ему был имярек[8]

За то, что был серьёзный,

Солидный человек.

31

Приёмами не сладок,

Но разумом не хром;

Такой завёл порядок,

Хоть покати шаром!

32

Жить можно бы беспечно

При этаком царе;

Но ах! ничто не вечно —

И царь Иван умре!

33

За ним царить стал Фёдор,

Отцу живой контраст;

Был разумом не бодор,

Трезвонить лишь горазд.[9]

34

Борис же, царский шурин,

Не в шутку был умён,

Брюнет, лицом недурен,

И сел на царский трон.

35

При нём пошло всё гладко,

Не стало прежних зол,

Чуть-чуть было порядка

В земле он не завёл.

36

К несчастью, самозванец,

Откуда ни возьмись,

Такой задал нам танец,

Что умер царь Борис.

37

И, на Бориса место

Взобравшись, сей нахал

От радости с невестой

Ногами заболтал.

38

Хоть был он парень бравый

И даже не дурак,

Но под его державой

Стал бунтовать поляк.

39

А то нам не по сердцу;

И вот однажды в ночь

Мы задали им перцу

И всех прогнали прочь.

40

Взошёл на трон Василий,

Но вскоре всей землёй

Его мы попросили,

Чтоб он сошёл долой.

41

Вернулися поляки,

Казаков привели;

Пошёл сумбур и драки:

Поляки и казаки,

42

Казаки и поляки

Нас паки бьют и паки;[10]

Мы ж без царя как раки

Горюем на мели.

43

Прямые были страсти —

Порядка ж ни на грош.

Известно, что без власти

Далёко не уйдёшь.

44

Чтоб трон поправить царский

И вновь царя избрать,

Тут Минин и Пожарский

Скорей собрали рать.

45

И выгнала их сила

Поляков снова вон,

Земля же Михаила

Взвела на русский трон.

46

Свершилося то летом;

Но был ли уговор[11] —

История об этом

Молчит до этих пор.

47

Варшава нам и Вильна

Прислали свой привет;

Земля была обильна —

Порядка ж нет как нет.

48

Сев Алексей на царство,

Тогда роди Петра.

Пришла для государства

Тут новая пора.

49

Царь Пётр любил порядок,

Почти как царь Иван,

И так же был не сладок,

Порой бывал и пьян.

50

Он молвил: «Мне вас жалко,

Вы сгинете вконец;

Но у меня есть палка,

И я вам всем отец!..

51

Не далее как к святкам

Я вам порядок дам!»

И тотчас за порядком

Уехал в Амстердам.

52

Вернувшися оттуда,

Он гладко нас обрил,

А к святкам, так что чудо,

В голландцев нарядил.

53

Но это, впрочем, в шутку,

Петра я не виню:

Больному дать желудку

Полезно ревеню.

54

Хотя силён уж очень

Был, может быть, приём;

А всё ж довольно прочен

Порядок стал при нём.

55

Но сон объял могильный

Петра во цвете лет,

Глядишь, земля обильна,

Порядка ж снова нет.

56

Тут кротко или строго

Царило много лиц,

Царей не слишком много,

А более цариц.

57

Бирон царил при Анне;

Он сущий был жандарм,

Сидели мы как в ванне

При нём, daß Gott erbarm![12]

58

Весёлая царица

Была Елисавeт:

Поёт и веселится,

Порядка только нет.

59

Какая ж тут причина

И где же корень зла,

Сама Екатерина

Постигнуть не могла.

60

«Madame, при вас на диво

Порядок расцветёт[13], —

Писали ей учтиво

Вольтер и Дидерот[14], —

61

Лишь надобно народу,

Которому вы мать,

Скорее дать свободу,

Скорей свободу дать».

62

«Messieurs,- им возразила

Она,- vous me comblez»[15], —

И тотчас прикрепила

Украинцев к земле.

63

За ней царить стал Павел,

Мальтийский кавалер,[16]

Но не совсем он правил

На рыцарский манер.

64

Царь Александер Первый

Настал ему взамен,

В нём слабы были нервы,

Но был он джентльмен.

65

Когда на нас в азарте

Стотысячную рать

Надвинул Бонапарте,

Он начал отступать.

66

Казалося, ну, ниже

Нельзя сидеть в дыре,

Ан глядь: уж мы в Париже,

С Louis le Desiré.[17]

67

В то время очень сильно

Расцвёл России цвет,

Земля была обильна,

Порядка ж нет как нет.

68

Последнее сказанье

Я б написал моё,

Но чаю наказанье,

Боюсь monsieur Veillot.[18]

69

Ходить бывает склизко

По камешкам иным,

Итак, о том, что близко,

Мы лучше умолчим.

70

Оставим лучше троны,

К министрам перейдём.

Но что я слышу? стоны,

И крики, и содом!

71

Что вижу я! Лишь в сказках

Мы зрим такой наряд;

На маленьких салазках

Министры все катят.

72

С горы со криком громким

In corpore,[19] сполна,

Скользя, свои к потомкам

Уносят имена.

73

Се Норов, се Путятин,

Се Панин, се Метлин,

Се Брок, а се Замятнин,

Се Корф, се Головнин.

74

Их много, очень много,

Припомнить всех нельзя,

И вниз одной дорогой

Летят они, скользя.

75

Я грешен: летописный

Я позабыл свой слог;

Картине живописной

Противостать не мог.

76

Лиризм, на всё способный,

Знать, у меня в крови;

О Нестор преподобный,

Меня ты вдохнови.

77

Поуспокой мне совесть,

Моё усердье зря,

И дай мою мне повесть

Окончить не хитря.

78

Итак, начавши снова,

Столбец[20] кончаю свой

От рождества Христова

В год шестьдесят восьмой.

79

Увидя, что всё хуже

Идут у нас дела,

Зело[21] изрядна мужа

Господь нам ниcпосла.

80

На утешенье наше

Нам, аки свет зари,

Свой лик яви Тимашев —

Порядок водвори.

81

Что аз же многогрешный

На бренных сих листах

Не дописах поспешно

Или переписах,[22]

82

То, спереди и сзади

Читая во все дни,

Исправи правды ради,

Писанья ж не кляни.

83

Составил от былинок

Рассказ немудрый сей

Худый смиренный инок,

Раб Божий Алексей.