Воспоминания Лидии Матюк о Холокосте в г. Дятлово
Воспоминания Хаима Вайнштейна
Родился я в 1929 году в Дятлово, жили в д. Руда Яворская. Дом родителей стоял возле костёла. Хаим ходил в польскую школу (повшехна). Отец зарабатывал тем, что разделывал мясо ( у евреев это делает особый специалист), мать – домохозяйка. Кроме Хаима в семье было ещё трое детей: сестра – 1927 года рождения, брат – 1935 г.р., сестра – 1937 г.р.
В д. Руда Яворская было 10 еврейских семей. Несколько из них отправили в Сибирь как кулаков, благодаря чему им удалось выжить.
В 1939 году, когда началась Вторая мировая война, наша семья переехала в Дятлово. В Дятлово я 2 года учился в советской школе. Отношения между евреями и христианами были терпимыми. С приходом советской власти, антисемитизм был запрещён, но иногда можно было услышать: «Жид, недоверок».
С приходом фашистов 120 человек – интеллигенцию, учёных увезли в г.Новогрудок и там расстреляли. Евреев заставляли сдавать золото. Одна женщина оставила в кармане немного, её расстреляли на месте.
Были люди, которые шли на службу к фашистам. Полицаями становились польские, белорусские жители.
Гетто было создано в начале 1942 года. Оно было обнесено деревянной оградой. В каждом доме жили по 5-6 семей. Старшая сестра работала на заводе - мыла полы. Было очень сложно с продуктами. Крестьяне меняли продукты на товары у евреев ночью.
Мы слышали, что в Городище расстреляли евреев. Эту информацию рассказал один из сбежавших и поселившийся в Дятловском гетто. Поэтому семья сделала «схрон» - место, где можно было укрыться. Это был небольшой подвал в доме, на крышку которго ставился шкаф.
30 апреля - самый ужасный день в моей жизни. 30 апреля 1942 года фашисты окружили гетто, приказали всем идти на старое кладбище (территория, где сейчас располагаются жилые двухэтажные дома по ул. «1 Мая»).
По утро моя мама меня разбудила: «Хаимка, вставай быстро. Немцы окружили гетто и стреляют без остановки и без разбора»
Я видел на улицах евреев в панике бежавших не зная куда.Издалека я видел Эли Пейцис, который объявил, что евреи должны прийти на старое кладбище, которое находилось на территории гетто.
Мать, две сестры и брат спрятались в «схроне», а я и мой отец пошли на старое кладбище. В среду отцу сказали, что ему нужно было идти на на работу. Он пошёл. А я тоже пошёл на старое кладбище, хотя не могу объяснить, почему не спрятался с остальными членами семьи в «схроне».
Когда я пришёл на старое кладбище, то увидел страшное зрелище: немцы разделили людей: детей, женщин и стариков вправо, а мужчин – влево. Там уже было 2000 человек. Фашисты разделили людей: у кого есть допуск заниматься ремесленным делом – в одну сторону, у кого нет – в другую. Когда мой отец увидел, что я пришёл, он спросил: «Почему ты пришёл, почему не спрятался?». Я ответил: «Это наша судьба».
Мы с отцом попали в группу – 1000 человек, которую повели в Курпешский лес. Нас повели по ул. Советской. Пригнав людей на место, фашисты и их помощники приказали остановиться. Расстреливали людей по 20-40 человек, бросали их в ямы. Остальные ждали своей участи.
Мой отец оказался немного впереди и через некоторое время я потерял его из виду. Его убили. День был такой солнечный и прекрасный, и мне так хотелось пожить ещё немного, поэтому я стал продвигаться в конец толпы, надеясь прожить ещё хоть немного.
Воспоминания Филлипа Лазовского
30 апреля 1942 года 11-летний Филип Лазовски был замечен нацистами возле убежища его семьи в еврейском гетто Жетель, Польша. Ему приказали выйти на рыночную площадь, чтобы присоединиться к тысячам других евреев.
Там он с ужасом наблюдал, как нацист радостно зарезал младенца, вскармливаемого грудью их матери. «Он пронзил ребенка своим штыком, развернул его над головами людей и бросил, как футбольный мяч», — рассказывает Лазовски, 91-летний давний раввин.
На трибуне стоял нацистский офицер, разделяющий людей на две группы. Он указывал пальцем либо влево — на тех, кого выбрали жить, включая медсестер, врачей, портных, «которые могли быть полезны», — либо вправо, «на тех, кого собирались расстрелять», — объясняет Лазовски. «Я видел, как все старики и все маленькие дети шли в этом направлении».
За несколько минут, отделявших Лазовски от жизни и смерти, он заметил женщину, держащую сертификат медсестры и стоящую со своими двумя маленькими девочками. Он спросил, примет ли она его как своего сына.
«Она посмотрела на меня с такой добротой и сказала: «Если они позволили мне уйти с двумя детьми, может быть, они позволят мне уйти с тремя. Держись за мое платье». И мы пошли на сторону живых, — говорит он дрожащим от волнения голосом. «Я видел эту даму всего 15-18 минут, но никогда ее не забывал». Лазовский благополучно вернулся к своей семье, но в августе 1942 года нацисты вернулись, чтобы расправиться с оставшимися в гетто евреями. Когда его мать вытолкнула его из окна, чтобы помочь ему избежать смерти, она сказала своему сыну: «Расскажи миру, что произошло».
«Это результат недостаточного информирования людей о Холокосте», — говорит Лазовски. «Когда люди забывают, что произошло, они уязвимы для [идеи], что этого никогда не было». «У нас есть выбор: сделать этот мир лучше — или ненавидеть и уничтожать друг друга», — добавляет он.
В то время как мать Лазовского, два его брата и сестра были трагически убиты нацистами, он чудом выжил вместе со своим отцом и другим братом, которые в конечном итоге прожили в лесу два года, прежде чем в конце концов добрались до Америки в 1947 году.
Спустя годы он получит сюрприз на всю жизнь. Поселившись в Бруклине, Лазовски неохотно присутствовал на свадьбе одноклассника в 1953 году.
«У меня не было подходящей одежды, я не умел танцевать», — говорит он. Он узнал, что женщина, которая его спасла, Мириан Рабинович, жила в Хартфорде, штат Коннектикут, и позвонил ей. — Я так рад слышать, что ты жив! сказала она ему по телефону.
На следующий день Лазовский писал ей: «Я не забыл и не мог тебя забыть… Я искал тебя повсюду, но, как говорит Талмуд, «день придет», и день пришел. "
Вскоре он посетил Мириам и увидел ее дочерей. Две маленькие девочки, которые были вместе с ними во время Холокоста, теперь стали взрослыми женщинами, им было 18 и 19 лет. Он быстро полюбил одну из них, Рут. Чувство было взаимным.
«Мне нравился его внешний вид, он был очень дружелюбным, — рассказывает Рут .
За годы, прошедшие с тех пор, как они поженились в 1955 году, Лазовски стал давним раввином синагоги Хартфорда; сотрудничал с католическим священником в рамках инициативы по охране психического здоровья в Хартфордской больнице; и стал капелланом Сената штата Коннектикут, где он продолжает служить и сегодня.
Между тем, у него и Рут было трое сыновей, и они семь раз становились бабушкой и дедушкой.
Их сын Алан — 61-летний член правления Антидиффамационной лиги и NAACP — говорит, что Лазовски был «образцовым зятем», который часто возил родителей Рут, Мириам и Моррис, по городу и заботился о них. до конца своей жизни.
Лазовски не обращает внимания на любые похвалы: «Я всегда считаю ее матерью для себя», — говорит он.
Вспоминая мать, которую он потерял из-за зла, которое он хочет, чтобы мир никогда не забывал, чтобы оно не восстало снова, Лазовски добавляет: «Бог был добр ко мне, что я был спасен, что я все еще жив. Я старался изо всех сил и думаю, Я исполнил то, о чем меня просила моя мать».
Родилась в 1917 г. в маленьком городе Жетле, Польша, переехала в Израиль в 1945 г. Воспоминания были записаны 10.04. и 11.04.1992 г. в Тель-Авиве, Израиль. Даты и расстояния были взяты из книги «Дятловский дневник», изданной Варихом Каплинским в Тель-Авиве, 1957, опубликованной «Meuchadot Encyclopedias».
Я родилась и жила в маленьком городе, около 50 км от Новогрудка и Баранович в Польше. В начале войны я работала в еврейском банке, который находился под контролем России, после того, как они захватили Польшу в 1939 г. Там работали русские и евреи. Мы не могли следовать иудейской вере, не могли соблюдать «Мицвот» (еврейские законы), нас заставляли работать в Шаббат и Йом Кипур. Мы не могли сказать «нет» русским.
Евреи, жившие в нашем городе, были, в основном, плотниками, портными, пекарями и торговцами. Поляки и русские тоже этим занимались. Городок был очень маленький – около 3000 евреев и 1000 неевреев – русских и поляков. Отношения между евреями и неевреями оставляли желать лучшего. Но антисемитизм не ощущался.
Было 3 школы – Yidish (еврейская), где преподавание велось на идиш, Tarbut, где преподавали на иврите и польская школа, куда ходили и евреи и поляки. Я училась в культурной школе. Затем я пошла в польское училище (колледж, старшую школу), которая находилась за городом, у нас в городе подобной не было. Во время учёбы я снимала комнату вместе с подругой.
Когда 01.09.1939 началась война, это был шок. Мы узнали, что война началась между Германией и Польшей. Поляки бежали и немцы завоёвывали территории. Они пришли к нам 30 июня 1941 и начался ад.
В начале войны я могла бы сбежать в Россию, т.к. я работала в русском банке, но отец запретил мне уезжать с русскими, т.к. они заставляли нас работать в Шаббат и Йом Кипур.
Перед тем как в Жетл пришли немцы, нас бомбили. Настоящей неожиданностью стало то, как быстро нацисты перешли русскую границу. Наш город находился в 100-150 км от русской границы.
Немцы начали вводить ограничения 14 июля 1941 года. Вначале жёлтые нашивки, затем запрет вести дела с евреями, еврейский бизнес закрыли. Никаких контактов с неевреями, даже нельзя разговаривать. Магазины были закрыты, товары изъяты нацистами. Торговля уничтожена.
Еды не было, люди находились в своих домах, достать кусок хлеба и немного масла удавалось лишь, продав одежду или какие-то свои вещи.
22 февраля 1942 г. все евреи были помещены в гетто. Там ограничения стали ещё суровее. Даже поляки, с которыми у нас были хорошие отношения, игнорировали нас. Они не помогали нам и делали вид, что нас не знают.
Когда мы перебрались в гетто, нам сказали взять лишь бельё и личные вещи. Мы уже знали, что такое гетто. Они впустили 10 семей в один дом. Мы – мой отец, который торговал зерном, мама – домохозяйка, моя сестра Сара и её муж Зви, моя младшая сестра Леаль (остальные дети – 3 брата и сестра были уже в Израиле) жили в гетто в доме, который принадлежал друзьям, вместе с их семьёй и многими другими семьями.
В гетто был Юденрат – администрация евреев над евреями. Они получали приказы и были назначены нацистами. Когда им надо было отдавать команды, они делали это через Юденрат. Например, Юденрату приказали забрать все кожаные товары у евреев. Пришли автобусы и всё увезли.
Гетто занимало очень маленькую часть города. Вокруг стоял забор и немецкая охрана с собаками. Выйти было невозможно. Все оставили свои вещи дома. Позже поляки украли и забрали всё. В гетто мы ничего не делали. Некоторые пытались украдкой ускользнуть, но это удавалось лишь немногим. Они пытались достать еду, но это было невозможно. Тех, кого ловили, расстреливали.
23 ноября 1931 году нам объявили отдать все вещи из золота, серебра и меди нацистам. Они стояли посреди рынка, и всем нам пришлось выйти и отдать наши вещи. Одна женщина по фамилии Грацовски раньше владела магазином и была богатой. Она пришла отдать свои вещи, но нацисты решили обыскать её, и нашли золотую монету в кармане. Они расстреляли её прямо на месте. Я видела это собственными глазами. Она упала на землю и умерла.
Мы отдали им всё, что у нас было – кольца, цепочки, потому что мы боялись.
Прошло время, в ночь на 30 апреля 1942 года, гетто окружили машины, немцы не разрешали нам даже двигаться. Они сказали всем выйти на рыночную площадь. Я не пошла. Если бы я пошла, сегодня меня бы не было в живых. Многие люди пошли, но немцы не были довольны. В каждом доме был погреб. Мы спустились в погреб (дыру в фундаменте). Нас там было 10 человек. Наше убежище было сделано специальными мастерами, об этом, конечно, не знали нацисты.
Немцы имели список тех, кто был в гетто, они заметили, что несколько человек не хватало, начали ходить из дома в дом с собаками, искали нас. Они нашли многих, но нас не нашли. Они запихали всех, кого собрали в автобусы, сказав, что увозят их на работу. Позже мы узнали, что их отвезли в лес в 2-3-х км от Жетла. Они копали ямы, некоторых застрелили, остальных сбросили в ямы и закопали живьём.
Сегодня там стоит памятный знак всем тем, кто там умер. Те, кто остался в гетто, вышли из убежищ после того, как немцы уехали. Я была среди них. Мои родители были среди тех людей, кого немцы нашли в убежищах. Их расстреляли в булочной (пекарне). Моим родителям было 60-70 лет. Позже я узнала, что моим сёстры и швагр спрятались в каком-то бункере с друзьями сестры.
Некоторым людям, которые пришли на рыночную площадь «по своей воле», просто негде было прятаться, или они верили, что их действительно отвезут в трудовой лагерь. Единственное, о чём их предупредили, взять с собой одежду. Чтобы совершить расстрел специально приехало много людей. Когда они уехали, местные жители стали жить спокойно, конечно, насколько это было возможно.
Где-то год спустя, 4 августа 1942 года те же убийцы вернулись и вывели нас на рыночную площадь. После первого расстрела около 1000 человек осталось в гетто. Я была там с моими двумя сёстрами и швагром. Однажды, на рассвете, нас всех снова вывели на рыночную площадь и сказали, что им нужны люди для работы. Но какой работы? Они не сказали. Они отдавали команды по-немецки, и нам приходилось прислушиваться, чтобы понять. Они выбрали 200 молодых мужчин, способных работать. Среди офицеров, приехавших на казнь, был один, кто знал меня со времён моей работы в Секретариате Юденрата. Следует подчеркнуть, что Юденрат в Зетел был одновременно сильной подпольной организации под руководством юриста Алтера Дворецкого.
Он вывел меня и мою подругу, которая работала вместе со мной. Он хотел спасти нас. Он увёл нас с теми мужчинами. Моя сестра Лиа стояла рядом со мной, но он оставил её, а взял меня и вывел к тем мужчинам. Когда он отвернулся, я снова подбежала к сестре. Офицер это увидел и очень разозлился, но мы так сильно держались за руки, и он вывел нас обеих. Нас отвезли в гетто в Новогрудок. Мы не боялись, что нас убьют, потому что видели, что большинство людей выжили, но мы беспокоились о людях, которые остались в Зетел – среди них была моя сестра Сара и её муж. Мы слышали позже, что их всех вывезли в лес, где уже были подготовлены ямы. Там были убиты моя сестра и её свекровь. Это была вторая казнь.
Прожив в Дятловском гетто больше года, мы переехали в Новогрудок. Там гетто было маленьким, на немцев работали портные, башмачники и т.д. Там было несколько домов, среди них был большой дом, куда ходили на работу. Мы жили по 25 человек в комнате, спали на лежаках в три яруса. Днём мы ходили на работу. Наш управляющий определил меня к швеям. Меня научили шить. Сестра жила со мной в одной комнате, но работали мы врозь.
До войны у нас был большой дом. У меня была своя комната. Нам всего всегда хватало. Мы привыкли в гетто ко всему, кроме одного. Мы привезли с собой простыню, которую клали поверх досок с соломой. Кроме вшей, которые были повсюду. Там ещё были маленькие жучки, которые кусались и оставляли на простыне красные пятна крови, которую они высасывали. Лиа не могла заснуть ни на минуту и ужасно страдала. Мы не могли спать, мы просто сидели и разговаривали всю ночь о том, что знали, и нет.
Однажды они снова вывели нас всех и отобрали людей для расстрела (очередного). Лиа стояла рядом со мной, мгновенно она исчезла, и я её больше не видела. Они её расстреляли, ей было всего 18 лет.
Я осталась совсем одна. Некому было меня поддержать. Все вокруг плакали и причитали. Я была не единственная, кто потерял всех. Никто никому не помогал, просто не мог.
Однажды, когда мы были в гетто, это было Рождество, мы увидели в окне дома, где жили немцы, как они танцевали. «Что там смотреть?» - сказала я. - Я больше никогда не буду танцевать». Мой друг ответил: «Ошибаешься. Некоторые выживут, и они будут танцевать». Я стала спорить с ним: «Как они могут танцевать, смеёшься?» Он ответил: «Ты наивная, но помни – кто-то выживет, и будет танцевать». Этот человек погиб.
Мы не отмечали праздники, даже не следили за эти. Я постилась на Йом Кипур. Это было не трудно – есть было нечего.
После того расстрела мы вернулись в Новогрудок и стали думать, как сбежать. Это место хорошо охранялось, было смотровая вышка, постоянный прожектор. Мы начали копать туннель. Ночью все – и мужчины и женщины копали. За месяц он уже был 2,5 метра глубиной, 90 см в ширину, 60 см в высоту и 187 м в длину. Квадратные рамки поддерживали стены. Мы копали туннель из одного из домов. Проблема была в том, куда девать песок. Мы не хотели, чтобы немцы что-то заметили. Ночью песок в мешках переносили на чердаки одного из наших домов. Были сделаны двойные стены. Между ними засыпали песок. Комнаты стали значительно меньше. Мы копали землю лопатами и другими инструментами, которые мужчины приносили с работы, например из мастерских. Они брали их на ночь и возвращали утром. Немцы не знали о туннеле и ничего не нашли.
23 сентября 1943 года дождливой тёмной ночью люди, которые занимались электричеством, вызвали замыкание, и гетто покрылось теменью. В гетто нас было 235 человек. Они сделали список: кто пойдёт первыми, следующими и т.д. Всё шло по плану. Люди карабкались по туннелю, пока не выходили в маленький лес. Ползти было очень трудно. Внутри был свет, но едва различимый.
Немцы поняли, что темнота эта неспроста и начали обыск, но ничего не нашли. Они пытались починить электричество, но не могли. Они начали стрелять в воздух в направлении туннеля, хотя ничего о нём не знали
Из 235 человек выжило чуть больше 60-ти, я была среди них, при чём не ранена. Остальные были убиты или сильно ранены и не могли двигаться. Те, кто был ранен слегка и мог двигаться, ушли.
Впоследствии, немцы, конечно, стали обыскивать местность. Нам удалось спрятаться в лесу. Ночью мы двигались перебежками, пока, не добрались до большого леса «Налибоцкой пущи». Там мы нашли партизан, о которых мы знали и знали, как их найти. Путь к ним был долгим, несколько ночей мы пробирались через лес. Нами руководил Тувиа Бельский (он умер в США и позже был похоронен в Израиле). Он был руководителем, ему помогали его братья. Когда мы добрались к партизанам, они приняли и женщин и больных. Обычно русские партизаны, которые боролись с немцами, не принимали евреев, впоследствии не по своей воле.
Партизаны, к которым присоединилась я, все были евреями. Ночью мужчины ходили в близлежащие деревни, угрожали местным жителям, приносили еду и кое-какую одежду. Однажды они принесли пару ботинок, мне повезло, они достались мне (до этого я всё время ходила по снегу босая). Ботинки были велики. Я всунула в носки немного бумаги и носила на босые ноги.
У партизан было немного оружия. Только те, кто ходил в деревни, носил его. В лесу была кухня и пекарня. Около 1000 человек жили в землянках. Это были глубокие ямы 3 м. глубиной. В них стояли длинные лавки, на которых мы спали. Все спали вместе. Землянки накрывались специальными тентами, спрятанными в траве. Там было несколько ступеней, по которым мы спускались в землянки. Кухня была общая, там готовили суп, в пекарне пекли хлеб. Утром его резали на куски и раздавали всем. Мы приходили туда за едой.
В землянках мы жили и спали на лавках рядом друг с другом. Везде были вши, люди умирали от тифа, который переносили вши. В одной из землянок был госпиталь. У нас были врачи. У нас были и подземные туалеты, которые нельзя было видеть сверху. Ночью мы снимали одежду, стирали её и сушили на следующий день. Переодеться было не во что. Один из управляющих жил со своей семьёй. У них была большая землянка. Его пожилая мать любила меня и иногда она подогревала воду в кастрюле, чтобы я могла помыться тёплой водой.
В 1944 г. немцы начали отступление. Они бежали из России потоком, шли в Германию, проходили через лес, где мы прятались, видели землянки. У некоторых было оружие, у других – нет, они были полностью дезорганизованы. Они заходили в землянки, убивали людей. Партизаны тоже убили много немцев.
Нас освободили и все пытались вернуться домой. Я вернулась в Зетел, мой родной город, вместе с другими людьми. Дома наши были . Там были только руины. Я стала жить у подруги учительницы, чей дом уцелел. Я занимала одну из комнат.
Эти воспоминания были записаны дочерью Чаей Гольдхабер (Регов Дрезнер, д.17, Тель-Авив, Израиль)
В Израиле Батя Рабинович вышла замуж за пережившего Холокост в Риге еврея Наума Градиса. У них родилась дочь Чая Гольдхабер, она замужем, у неё 3 детей. Батя работала в банке бухгалтером 22 года, занимала руководящую должность в банке Леулеи. Она умерла 25 ноября 2004 г. в Тель-Авиве.