Копанка

Из воспоминаний Прохоровой Василины Васильевны: «Старшая дочь (ей было 6 лет) играла с детьми на улице, прибежала домой и говорит: «Приезжали немцы и сказали: Вот где партизанское гнездо, их надо уничтожить». Но мы ей не поверили. А через два дня фашисты приехали и устроили расправу над людьми. В ту ночь мне не спалось. Было тревожно и страшно. Вышла на крыльцо и увидела, что горит Высокое. Пока разбудила своих, дым поднялся и со стороны Загатья. А через несколько минут увидела, как на машинах и лошадях фашисты окружают нашу деревню. Оккупанты приказали, чтобы все жители шли на собрание. Кто не пойдет, значит – партизан и будет наказан. Люди начали собираться к школе. А моя свекровь отказалась идти, сказала: «Все равно убьют, сын в партизанах. Пусть стреляют здесь, в доме...». Я задержалась с детьми, младшенькой было только полтора месяца. Вижу, двоюродная сестра с детьми идёт, немцы её подгоняют и бьют. Попрощалась со свекровью и тоже пошла на собрание. Соседка с сыном закрывали дом. Немец, который шёл по улице, сделал по ним очередь из автомата. Тогда же убили и мою свекровь. Иду дальше. Рядом раздался выстрел, я сразу не поняла, что пуля попала в мою младшенькую, которая была на руках. Вся в крови, с мёртвым ребёнком на руках и с двумя ещё живыми пришла к школе, где уже были все. Пришли... Вокруг – немцы, полицаи с засученными рукавами. Люди все потемнели, понимали, что их ждёт. Дочь спрашивает: «Мама, нас убьют? Я буду злиться на тебя. Пусть бы убили вместе с бабушкой...».  Говорили, что собрание будет на колхозном току. Перед тем, как отправить людей туда, каратели замучали до смерти старосту, которого подозревали в связи с партизанами. 

     Ток длинный, в нем несколько ворот. Немцы все ворота забили гвоздями, оставили только одни. Посередине поставили столы, на них пулеметы. Спрашивали о партизанах, комсомольцах и коммунистах. Все молчали, только дети плакали. Тогда один немец и говорит: «Все вы партизаны...». Начали стрелять из пулемётов. Меня ранило в грудь, среднего ребёнка, также, как и младшенькую, убили. Еще одна пуля пробила плечо и я потеряла сознание. А когда очнулась, увидела, что ворота открыты, старшая девочка жива, но без сознания. Всё горит, люди, которые ещё  живы, ползут... Схватила я свою девочку на руки, а у ворот убитые люди. Бегу, а сама не знаю куда. Добежала до леса, положила дочку на землю, стала перед нею на колени и давай рыдать... Слышу: «Не плачь, видишь, она неживая, беги хотя сама» – оглянулась, а там какая-то женщина, сама без ноги тянет дитя... Люди по лесу бегают, а за ними каратели гоняются. Подъехали на лошадях и ко мне, а я лежу. Они постояли, да и поехали, видимо подумали, что я убита. Иду в глубь леса. Тихо... Чувствую, что теряю последние силы. Пуля мне не только плечо изуродовала, но и челюсть повредила. Обхватила я здоровой рукой сосну, чтобы не упасть, и тут подбежали люди, вправили челюсть, перевязали раны, послали в Туров за доктором Галицким. Как только подлечилась, осталась в партизанах. С тех пор я перестала бояться. Никакого страха. Люди кормили нас, чем могли. Приближалась Красная армия. Я рвалась на фронт, но на меня наложили броню и поставили заведующей склада. Однажды я поехала в Ельск по запчасти, вижу стоит состав с нашими бойцами, которые направляются на фронт. Упросила капитана взять и меня с собой. Бойцы сначала смеялись, но всё же взяли меня санитаркой. Так я отправилась на фронт».