Юрий Кувалдин
ФЛЕЙТА
рассказ
Действие происходит на сцене.
Профессор консерватории. Себя представляем ангелами вечно живого искусства, ищем минуту и страсть для величия мысли, для возвышенной, сокровенной мудрости.
Флейтист (его ученик). Музыка слов, рождённых стремлением к запечатлению собственной души в вечности, ощущается нами теперь как истинная гармония возвышенного человека.
Профессор. Всё нас призывает переходить от молчания к записанному слову, к воскрешающему немую природу творческому словесному действию. Величие человека заключается в обеспечении постоянного образования на великих классических образцах. Он, пришедший из материнского лона животным, должен в совершенстве овладеть вершинами знания и полётом духа! Кто не знает величественного божественного гласа: превращать себя в буквы и быть бессмертным! Писать и быть всегда новым! Только записывающие свою душу наделены тем широким горизонтом мысли, которая необходима, дабы добавить свою яркую краску на холст вечности.
Пауза.
Флейтист. И именно в этом заключается великое предназначение человека.
В это время несколько рабочих сцены вынесли длинный рулон прозрачной плёнки, положили его на пол возле Профессора и Флейтиста, находящихся на авансцене, и стали раскатывать его к заднику, у которого одновременно с этим опустился штанкет, к которому прикрепили дальний край пленки. Штанкет медленно пошел вверх. Вместе с этим общий свет на сцене стал гаснуть, а софты с синими фильтрами с колосников осветили пленку, которую рабочие принялись покачивать. И море, заиграв поблескивающими волнами, казалось, сейчас прольётся в зрительный зал. В правом верхнем углу показалось изображение маленького белого домика, похожего на парус. А из левого угла, плавно паря, опустилась девочка в белой тунике.
Раздались бурные аплодисменты.
Профессор (глядя на море). Да, в пене волн скрывается любовь. И светлый завиток над таинством рожденья. Со снегом падающим слышу флейту. Она звенит как тоненький ледок. Кто там купается в море, играя на флейте? Кто на пляже читает старинную книгу? Домик стоит на горе. Очень маленький беленький домик. Кажется снизу, что это распахнутый парус.
Флейтист. Парус как древняя пирамида.
Профессор. В этом сравнении дышит ритмичная стройка. Все человеческие инженерные приспособления, все строительные усилия под сладкие звуки флейтистов, которые звуками музыки создавали жилища для душ; рифмованной кладкой плели городов паутину - и каждая строчка веков росла как медлительный улей, такой симметрично простой, но вместе с тем непостижимый. Из хаоса тьмы чёрных тел был выращен северный лотос, белеющий сном человек, построивший в камне Европу. Какая надёжность, какая гармония являлась среди тончайших нитей паутины, стянувших тела под звучание флейты!
Флейтист. Седовласый профессор на пляже читает «Китайскую флейту» (Песнь о земле).
Профессор (декламирует).
В капельке росы
Светится цветок.
Вечности часы
Смотрят на восток.
Флейтист. В капельке восток... Замечательно!
Профессор. Из капельки - тело... На первый взгляд всё кажется обычным. Есть окна, есть дверь. Но, оглянувшись, я заметил, что дверь нарисована, и окна какие-то не такие. Когда перед домом стояла женщина в косынке и с тележкой, я дома не видел. Но как только женщина тяжело покатила свою тележку, я увидел дом. Я всего лишь шёл мимо по улице, не видя дома, а глядя на эту пожилую женщину с тележкой, которых очень много появилось в Москве. Они катят свои тележки в продуктовые магазины и на рынки, и закупают сразу много разных круп и овощей. Здесь я поймал себя на том, что второй план почти всегда ускользает от взгляда. Когда женщина ушла, я подошел к двери, чтобы убедиться, что она нарисована, как это делается теперь повсеместно на задрапированных домах, подготовленных то ли к сносу, то ли к реставрации. Но, что удивительно, дверь в это мгновение ожила, отворилась наружу, и из двери вышла в сопровождении медперсонала в белых халатах счастливая молодая женщина, держа на руках запелёнатого ребенка. Я встряхнул головой, и прочитал табличку, которую до этого не заметил: «Родильный дом».
Флейтист. Девочка в белой тунике, как античная красавица, прогуливается неподалёку. Профессор отстраняется от чтения и замечает устремленный на его плавки воспалённый взгляд девочки. Он кладёт книгу на место взгляда, после чего девочка смущенно опускает глаза.
Профессор: Посмотрите, с этой девочкой светлой явилась на свет прелесть ноты. В ней отчетливо видится сущность грядущих рождений: юный отблеск того, что ещё не явилось пред взором, но заложено в пьесе моих неземных ожиданий. То, что помнил, ушло, но с надеждой рождается снова, воплощаясь в известный, но новый фрагмент повторений; эти вспышки созданий, которые ты наблюдаешь, флейта вечности к жизни какой-то иной призывает. Посмотри, что, когда ты играешь на флейте, я в иные миры улетаю в своих сновиденьях, отдаваясь всецело чудесному брачному гимну.
Пауза.
Флейтист. Звуки флейты идут из глубин потрясенного сердца.
Профессор (прикрыв глаза, представляя вслух такую картину). Девочка идет по авансцене в переливающихся огнях рампы, в отсвете морских волн, от одной кулисы к противоположной. Ей кажется, что она вот-вот приблизится к белому парусу, когда слышит громкий шум и плеск. Флейтист выходит из моря. Девочка останавливается и смотрит на флейту в его руках. Как можно купаться с флейтой? Можно. Я с ней никогда не расстаюсь.
Флейтист. Я извлекаю из флейты птичьи голоса, и начинаю ходить за девочкой. Та парусом проплывает перед зрительным залом туда и обратно. Я подношу флейту к губам, играю из Густава Малера. На фоне моря возникает лес с пением птиц.
Профессор (декламирует). На поверхности зеркальной - павильон, и мост, и люди в отражении чудесном: перевернута картина в павильоне из фарфора цвета снега и травы. Мост стоит как полумесяц - вниз дугой. Друзья неспешно пьют вино, ведут беседу.
Флейтист. Я зазываю мелодией девочку в море. Она говорит мне, что без купальника, но я советую купаться без всего, ведь на сцене никого нет, кроме меня, её и Профессора.
Профессор (повторяет как бы про себя). Перевернута картина в павильоне из фарфора… Течение жизни можно назвать сумбурным, а можно - хаотичным, а еще это течение бывает противоречивым, воинственным, хищническим. Но почти никогда - добрым. Здесь возможны добавки на любой вкус и интерес. Но течение это поддерживается вечным рождением, и вечной смертью. Если это представить евангелически, то один лежит в хлеву беспомощный, новенький, а другой встает из гроба по мановению того, кто не умирает. Всеобщий метаболизм. Одна волна идет на берег, а другая уходит быстро под ней в море.
Пауза.
Флейтист. Я вижу, что девочка мучительно сомневается, прилично ли ей голышом купаться передо мной.
Профессор. Это почти весна...
Флейтист. Весна мне в юности казалась началом новой поэмы жизни, как будто всё предшествующее обрывалось, и наступал момент невиданного восторга, когда на самом деле я говорил стихами. Новое дыхание весны, как криком паровоза, оглушало меня. Хотя не только меня одного. Весна ассоциировалась с гитарными песнями ребят из соседнего двора. Улица пахла талым ледком и женскими духами. То, что движется, и то, что еще будет. Весна. Она едет, но не подъехала. В этом движении скрывалось ожидание какого-то невиданного праздника.
Профессор. И на этом празднике, опьяненная стихами, девочка грациозно снимает через голову тонкую белую тунику.
Пауза.
Флейтист. Я интересуюсь у девочки, сколько ей лет. Она отвечает, что двенадцать.
Профессор (думает вслух). Надо же, моей дочери столько же!
Флейтист. Какая у неё пронзительно снежная кожа!
Профессор (как бы про себя шепчет). Воображение превратило на минуту девочку в мою дочь.
Флейтист. Нужно быть очень талантливым, чтобы представить такую прелестную девочку. А кругом какие-то бездари. Не замечают красоту.
Профессор. Это верно сказано. Убогий взгляд порождает убожество. Ну, например, люди постоянно угнетают себя понижением своих способностей и возможностей, принижением самих себя, говоря, что они не талантливые, вообще бездарные, что и улица, на которой они живут, им порядком осточертела бездарным рядом однообразных пятиэтажек... А тут такая изумительная девочка, спустившаяся с небес, или рожденная моркой пеной...
Флейтист. Я родился в коммуналке на Калитниковской улице. Любил играть на флейте в длином коридоре. Слышите? Звук донёсся до конца коридора и перелетел через открытую форточку на улицу...
Профессор. Отчётливо слышу с улицы, проходя к кладбищу. У меня там мать похоронена.
Флейтист. Я сказал девочке, что она очень симпатичная. От этого она не на шутку возбудилась. Видимо, оттого, что я вижу её грудь и завиток локона при входе в тайну.
Профессор (громко в зрительный зал). Девочка вдруг раскрепостилась, как раскрепощаются люди, когда принимают окончательное решение, совсем перестала сомневаться в том, хорошо ли показывать обнажённую грудь и тайный завиток Флейтисту.
Флейтист. Я с улыбкой непосредственности рассматриваю её небольшие груди и завиток у края пропасти. Как мне нравится этот светлый завиток у входа в вечность! Девочка, смеясь, посмотрела на собственное тело, и сцепила руки над низом живота.
Профессор. Когда она с нескрываемым любопытством посмотрела на плавки Флейтиста, то заметила там стремительно увеличивающуюся выпуклость.
Флейтист. Девочка без какой-либо видимой робости подошла ко мне вплотную, присела на корточки у моих ног и с завидным изяществом стянула с меня плавки до колен, чтобы я был первозданным, как она, и моя флейта закачалась у нее перед глазами.
Пауза.
Профессор. Как же ей хватило смелости?
Флейтист. Я и сам удивлён.
Профессор. Тайное стало явным.
Флейтист. Явное станет тайным.
Профессор. Девочка нервозно захихикала, впервые увидев величественную флейту мужчины. Девочка слышала уже не раз, что мужчины имеют такой необыкновенный инструмент.
Флейтист. Девочка недоуменно спрашивает у меня: «А почему она такая большая и твердая?»
Профессор. Потому что Господь всегда твёрд и огромен!
Флейтист. Девочка явно растеряна.
Профессор. И весь народ растерян пред явлением Христа.
Флейтист. Всё в этом мире создано по образу и подобию.
Профессор. Непостижима величественная музыка сфер... На всём лежит покрывало тайны. И на этой большой и твёрдой флейте.
Флейтист. О, да!
Профессор. Флейтист рассмеялся, сказав: «Она такая, чтобы девочкам, подобным тебе, с ней приятнее было играть, и чтобы она доставляла тебе ни с чем несравнимое наслаждение».
Флейтист. Девочка наивно переспросила: «Играть?»
Профессор (к зрительному залу громко). Ну да, все прелестные девочки невольно становятся очаровательными женщинами, как только овладевают этим божественным инструментом.
Флейтист. Это абсолютно так. Обнаженное женское тело всецело повелевает флейтой. И в этом ничего не изменишь.
Профессор. Когда Флейтист увидел эту миленькую девочку, казалось, что взгляд его полыхнул огнём. Это и понятно, поскольку девочка изящно покружилась перед ним, как античная танцовщица, а затем легла на горячий песок животом вниз. Преодолев смущение, Флейтист склонился над ней и с нежной осторожностью погладил её по ягодицам.
Пауза.
Флейтист. Я увидел вдруг себя дремлющим новорожденным сыном на обнаженной материнской груди.
Профессор. Увидеть на груди - ещё полдела. Вот лицезреть своё явление из чрева - это да!
Флейтист. Всё устройство женское известно. Но почему охватывает трепет перед новой?!
Профессор. Так намечено при сотворении человека; в этом ты преуспел, и со всей определенностью понимаешь, что жизнь перемалывает всё, ничего не отвергая. Она владеет бесчисленным арсеналом средств, только бы не прекратилась её чудодейственная работа по превращению дерева в камень, огня в снег, пену волн в девушку...
Флейтист. Вновь из волны рождается Венера...
Профессор (декламирует).
Вечности часы
Смотрят на восток.
В капельке росы
Светится цветок.
Флейтист. Стало быть, всё исполняется самой жизнью по давно написанной пьесе?
Профессор. О, да! И это чудесное превращение совершается постоянно и бесконечно, и я перевоплотился из небытия в бытие неукротимой силой вечного двигателя, я превращён в то, что я представляю из себя на самом деле в эту минуту, в то, что позволяет мне перевоплотиться в другого человека, дабы я существовал вечно!
Флейтист. И эта девочка, возникшая из волн морских под звуки флейты, есть всего лишь мысль, выраженная словом, и превращенная в образ, уносящийся над гладью переливающегося позолоченной лазурью моря к горизонту, где маячит маленький черный силуэт сторожевого эсминца.
Пауза.
Профессор. Мы все уходим в сияющих лучах музыки в непостижимую бесконечность. Так и девочка неотвратимо превратилась в мысль - иначе говоря, воплотилась в то, что пожелала жизнь, чьим стала она голосом, потому что житвородящая, томительная, непостижимая музыка жизни, которая её в мгновение ока создала, опять зовёт к преображению, и девочка, вся поглощенная страстно звучащей флейтой, подчинившись своей женской сущности, вновь стала мыслью, которая рождается только в сказанных нами словах.
Флейтист. Если нет слов, то и мысли нет?
Профессор. Нет!
Рабочие выносят на сцену длинную лестницу-стремянку. Устанавливают её. Вершина лестницы скрывается в колосниках. Первым поднимается по ней Профессор.
Профессор. Слава слова - в лестнице мысли. (Исчезает в небе.)
Флейтист (поднимаясь по лестнице). Пора и мне слиться с вечностью, стать пылинкой космоса.
Издалека доносятся звуки симфонического оркестра, вступают скрипки, затем виолончели. Неторопливо льётся умная музыка. Пауза. И после замирания, в тишине, - вступает флейта.
Занавес.
"Наша улица” №170 (1) январь 2014