СТАНЦИЯ ЭНГЕЛЬГАРДТОВСКАЯ

Юрий Кувалдин

СТАНЦИЯ ЭНГЕЛЬГАРДТОВСКАЯ

повесть

Рядовому Виноградову бросился в глаза распластанный на стене красный щит с белым, как и положено в армии, текстом. Виноградов из любопытства напрягся и медленно, с улыбкой удивления прочитал: "Излишнее многословие способствует распространению цивилизации и культуры". Но ничего не понял в этой чудовищной ахинее. В учебной части, располагавшейся в красном замке какого-то бывшего польского магната, он видел лозунг: "Болтун - находка для шпиона". Коротко и ясно! А тут! Виноградов подозрительно огляделся: куда это он попал? И для разрядки чуть слышно запел:

Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,

Только слышно - на улице где-то

Одинокая бродит гармонь...

Виноградов любил петь, и пел хорошо, у него был отличный слух и приятный голос. Бывало, в деревне, в престольный праздник, да и так, без повода, сядут за стол, как следует, выпьют и запоют, затянут что-нибудь родное, а Виноградов - солирует. И вся жизнь ему представлялась застольем с песней. А без застолья глагол "петь" сиротел, нужна ему была пара - "пить", тогда и петь хотелось, и никакой там сиротливости не возникало.

Станция между тем была пустынна. Виноградов вышел из единственного вагона, прицепленного к тепловозу. В этом странном вагоне были мягкие кресла, кремовые шторки на окнах, витал запах кофе, и на каждом столике - розы в хрустальных вазах. Смущенный этим антуражем, Виноградов, дабы не пачкать сидений, спал в проходе на бушлате, сапоги не снимал, портянки на голенищах не развешивал. К сапогам не привыкать, всю жизнь проходил в сапогах, иначе нельзя - грязь.

Когда уезжал из учебной части, командир роты, кривоногий толстяк, тоже деревенский, свой, понимающий, пропустив стакан и, обняв Виноградова, который выпил уже два стакана, сказал, что направляет Виноградова для прохождения дальнейшей службы в лучшую строевую часть: на станцию Энгельгардтовскую! Виноградов несколько раз повторял это название, чтобы оно улеглось в его памяти, хотя память у него была крепкая. И в Брянске повторял, где делал пересадку с киевского поезда. В Брянске видел красивый дом с белыми колоннами и был на шумном рынке, где сообразил в палатке у какого-то молдаванина четыре стакана "красенького", похожего на уксус. Потом его угощали какие-то усатые запорожцы. Потом пил с узбеками, сидя на дынях и закусывая этими дынями. Потом с вологодскими откушивал мутный самогон и запивал огуречным рассолом. Потом долго искал рюкзак и скатку на том же рынке. Подарил какому-то цыганенку звезду с шапки, отколол и отдал; на шапке осталась на сером фоне тень от звезды. Затем в пьяном угаре плясал русского. Кто-то принес рюкзак, кто-то скатку. Ноги от изнурительного пьянства волочились. Последнее, что Виноградов смутно помнил, это как его вобрал в себя какой-то серебристый сгусток света овальной формы с очертанием небольшого купола наверху.

Когда тепловоз подходил к станции, Виноградов сквозь болезненное похмельное состояние как бы видел надвигающийся на него из темноты яркий луч прожектора, в котором кружились снежинки. Виноградов стоял в тупике в свете надвигающегося тепловоза с басовитым гудком и тяжелым фырканьем. Потом увидел самого себя, выходящего из единственного вагона. Снег не ложился на платформу: уклонялся в сторону, словно какая-то воображаемая крыша не давала ему этой возможности. И что особенно поразило Виноградова - по всей платформе была раскатана бордовая ковровая дорожка. Ждали, что ли, кого? Боязно было ступать сапогами по ней, однако, Виноградов тут же заметил вращающиеся мохнатые щетки автомата для чистки обуви, подошел и с удовольствием начистил свои кирзовые сапоги.

Голова гудела, как тепловоз. Вот бы сейчас выпить и поесть солений: рыжиков, груздей! И потом спеть с чувством что-нибудь. Виноградов старался что-то припомнить, но припоминалось только одно - что, кажется, вчера он ходил вприсядку перед цыганенком, во лбу которого ярко горела красная звезда. Виноградов покопался в карманах и среди семечек набрал рубль мелочью. Огляделся в поисках станционного шалмана. В застекленной будке сидел благообразный, горбоносый, как Наполеон, офицер и увлеченно читал книгу. Специально высоко держал ее, чтобы Виноградов заметил название. Но Виноградов и не взглянул на книжку. Никогда ему на ум не приходило почитать книгу.

- Товарищ капитан! - обратился Виноградов к дежурному, сосчитав маленькие звездочки на погонах. - Где тут у вас магазин?

Офицер снисходительно улыбнулся, разглядывая Виноградова: его огромные синие глаза, с прелестью вечного недоумения в них, подпольного проказничества и смелости, румяные щеки, белый вихор, выбивавшийся из-под шапки, надетой задом наперед, так что содранной звезды не было видно. И чем-то Виноградов походил на жеребенка. Офицер строго сказал:

- Разве вы не видите, что я читаю "Цветы зла" Бодлера?

- Не-а, не вижу...

- Повторите за мной вслух: "Цветы зла", и голова ваша пройдет.

- "Цветы зла", - произнес Виноградов и почувствовал невероятное просветление, как будто вышел на зорьке косить траву.

- Вот и прекрасно, - сказал офицер. - А то вы своим магазином хотели сразу поставить меня на одну ступень с вами, по всей видимости, полагая, что дежурный станционный офицер тоже, как и вы, не в состоянии овладеть всем богатством поэзии. Это не так. За многие годы службы я перечитал всю мировую поэзию...

У Виноградова на лице постепенно появлялась пугливая улыбка от непонятных речей офицера.

- Да я что, - сказал Виноградов, озираясь, - читайте, если делать нечего...

Офицер чмокнул губами, вытянул по-лебединому шею, встал (он был строен и подтянут), согнал складки гимнастерки назад и сказал:

- "Цветы зла" вы должны выучить здесь же, на станции. Иначе вас придется отправлять в другую часть.

И протянул Виноградову книжку. У того от напряжения выступила испарина на лбу. В другом бы месте он бы сам дал почитать кому следует! Так бы дал, что грамотку окончательно бы забыл. А здесь была армия. Нужно было подчиняться старшему по званию. Что в уставе записано? Правильно. Виноградов боязливо, как горячий утюг, взял книжку и отошел в сторонку, косясь на придурочного офицера. Тот сел и взял другую книжку, уперев в нее восхищенные глаза. Виноградов даже сплюнул в сердцах. Как ни направлял на Виноградова обложку офицер, Виноградов читать название новой книжки не стал. Бочком отошел и сел в кресло. Кресло стояло под пальмой в кадке. Виноградов расслабленно откинулся к спинке, вздохнул. Почему-то вспомнились нити сушеных грибов на косяке двери, а в углу - большой образ Спаса, с горящей лампадой. Мать ухватом вынимает из печи чугун с картошкой в мундире. И все-то кругом в деревне деревянное, по-русски, не то что здесь! Еще даже не раскрыв эти самые "Цветы зла", Виноградов заметил за кадкой лыжи. Мелькнула мысль сбегать в самоволку. Что за прелесть для солдата - самоволка! В захолустном украинском городке, где располагалась учебная часть, Виноградов через день бегал в самоволку. К Зинке и за самогоном. Доску в заборе за складами отодвинешь - и ты среди хат и мазанок!

Виноградов затаился и почувствовал дрожь во всем теле от предвкушения самовольной отлучки. Раскрыл книжку, сделал вид, что читает, встал, надел лыжи и, держа книжку перёд глазами, пошлепал на лыжах по ковровой дорожке в конец платформы. Там съехал под уклон по снежку, и пошел вдоль линии железной дороги. Серебрились рельсы, ясное небо сияло звездами. Хорошо было идти на лыжах по морозцу. Но, не пройдя и ста метров, Виноградов с изумлением обнаружил конец железнодорожного пути. Рельсы обрывались перед тупиковой полосатой шпалой. Дальше было голое заснеженное поле и черный лес вдалеке.

Виноградов смотрел на тупиковую шпалу и никак не мог понять, откуда же он сам приехал в вагоне. Развернулся и пошел назад, по своей же лыжне, обследовать путь. Может, где-нибудь ответвление прозевал. Но путь был прям, как линейка. На Виноградова смотрели два красных глаза концевого и единственного вагона! Елочкой поднявшись на платформу, Виноградов на лыжах прошлепал мимо офицера в будке, уже не показывая, что он что-то там читает, а, сунув книжку в карман шинели, прошлепал сосредоточенно в другой конец платформы. Уклона для съезда на лыжах здесь не оказалось. Здесь было ограждение. Внизу, в конце пути, такая же тупиковая полосатая шпала в ярком луче прожектора тепловоза. Черное, белое, черное, белое.

Виноградов сначала очень испугался безвыходности положения, но потом подумал, что это, должно быть, очень засекреченная часть, мол, для шпионов - кругом тупики, а для наших - есть выход, только нужно освоиться, не спешить, войти в курс дела. Может, этот самый тепловоз под землей тут как ходит? Мало ли что. Недаром же нас весь мир страшится. Понапридумывали черт знает что, свои-то никак не разберутся. С этими мыслями Виноградов подошел на лыжах к креслу, сбросил их и поставил на место за кадку с пальмой. Достал из кармана Бодлера и сел в кресло. Приступил к заучиванию стихов, прочитав по слогам первое четверостишие первого стихотворения под названием "Вступление":

Безумье, скаредность и алчность и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают,

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

Как насекомые и жалят и язвят...

В этот момент тепловоз дал гудок и тронулся, содрогая землю. Куда он, там же тупик, нет пути? Виноградов уронил книжку на колени, во все глаза наблюдая, как тепловоз миновал тупик и исчез в чистом поле. Виноградов хотел от невероятности происходящего выдать трехэтажно на врожденном языке что-нибудь, но против воли чеканно выпалил начало:

Безумье, скаредность и алчность и разврат...

Офицер из застекленной будки видел, как Виноградов произнес это наизусть и подумал, что минут через двадцать вся книжка Бодлера будет освоена. Виноградов тоскливо икнул и заговорил стихами. Эх, назад бы, в учебку! Думал об учебке, а рот говорил стихами. С нежностью вспоминалась тусклая казарма, двухэтажные койки, мрачная столовая с длинными столами, клуб, где давали "фильму"... А рот все говорил и говорил стихами этого самого Бодлера, страница мелькала за страницей, пока, наконец, не произнес последнее четверостишие книжки:

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -

В неведомого глубь - чтоб новое обресть!

Не понимая, отчего это так развилась у него тяга к стихам, Виноградов доложил офицеру, что всю книжку вызубрил. Офицер навскидку проверил закрепленный материал из разных мест книжки, и на все-то вопросы получал от Виноградова чеканные цитаты.

- Поздравляю, что и вы подтянулись по строевой поэзии! - похвалил офицер.

- Почему "строевой"? - удивился Виноградов.

- Потому что под Бодлера мы ходим строем на завтрак, обед и ужин!

Виноградов болезненно поморщился и подумал о том, что лучше уж уголь разгружать и бревна ошкуривать, как в учебке, чем тут с вами дурью маяться.

- Куда же мне, товарищ капитан, идти теперь? - спросил он. - Стишки-то освоил я.

- Теперь прямой дорогой, в штаб гвардейского полка! - сказал офицер, указывая за кадку с пальмой, откуда начиналась дорога в гарнизон, которую раньше Виноградов как бы и не замечал.

Хорошая дорога, асфальтовая, снежок убран в аккуратные кучки, фонари светят как днем. Впереди - синие ворота с красными звездами. Будка часового. На часах - строгий усатый солдат, вроде чеченца, в белом полушубке, с автоматом.

- Пароль? - спрашивает.

- "Цветы зла"! - бодро отвечает Виноградов.

- Проходи! - разрешает часовой через окошечко и механически открывает огромные ворота со звездами.

Виноградов увидел широкий бульвар со строем заснеженных лип, со скамейками, тоже заснеженными, с памятником. Памятник - это как положено. По углам фонари из прошлого века так и сияют. И голова у памятника склонена, тоже как положено по уставу. Чтоб знали, кому этот памятник, подписали: "Бодлер", - прочитал Виноградов. Вот он, значит, какой такой будет этот Бодлер, вгляделся в золотисто-зеленоватый огромный монумент Виноградов. Справа и слева бульвара тянулись двухэтажные желтые дома, некоторые с пряничными белыми колоннами, барельефами, атлантами, поддерживающими балконы. Который дом из них штаб гвардейского полка? Бульвар и дома вдоль него уходили в такую далекую перспективу, что Виноградов растерялся, где этот самый штаб искать. Пуст был бульвар. Виноградов решил заглянуть в первый попавшийся подъезд. В фойе за барьером сидела полная женщина, с маленькими накрашенными губками, в военной форме, в звании лейтенанта. Виноградов смутился, но все же спросил:

- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?!

- Извольте, сударь, - машинально сказала женщина, продолжая что-то то ли читать, то ли писать за своим барьером. А от нее запах французских духов так и бьет в нос Виноградову.

- Мне нужен штаб гвардейского полка!

- Бульвар Бодлера, дом сто сорок восемь, - так же машинально сказала женщина-лейтенант, не поднимая глаз.

Виноградов еще раз с удовольствием вобрал в себя запах французских духов и вышел из теплого фойе на мороз, и на углу дома повстречал первую колонну. Это шла в ногу, чеканя шаг, какая-то рота, вся в белых полушубках. Над ротой зависла строевая песня на слова Бодлера:

Какой напиток в трепкой пене

Я залпом выпью,

Какие звезды упоенья

В туман просыплю!

Это из "Танца змеи", узнал слова Бодлера Виноградов и зашагал вперед, поглядывая на номера домов. Вдруг взгляд обожгла вывеска: "Военторг". Рука в кармане нащупала рубль мелочью. Смело вошел в магазин. За прилавком - грудастая блондинка с выщипанными бровями, в звании старшины, в пилоточке. А выбор! Выбор на полках! И "шипр", и "тройной", и "цветочный" по двадцать восемь копеек!

- "Цветочный" и конфетку! - бодро попросил Виноградов, высыпая мелочь на прилавок.

Грудастая блондинка отсчитала длинными наманикюренными ноготками нужную сумму, остальное отодвинула в сторону. Виноградов тут же эту сторону ссыпал назад в карман, принял с ликованием "цветочный" и карамельку. Блондинка подозрительно как-то взглянула на него и рассмеялась. Виноградов не обратил внимания на этот смех, выскочил на улицу, скрутил пробку с флакона, и тут же, на ходу, каплю за каплей, горлышко узкое, льется плохо, влил в себя весь флакон. Однако закусывать конфеткой не пришлось: сладок был одеколон, сладок, как лимонад! В злобе Виноградов вгляделся в этикетку и прочитал: "Энгельгардтовская фабрика безалкогольных напитков"! Вот паразиты! Свинство всегда торжествует. Голова была ясная, не болела, а выпить, вот что интересно, хотелось! Подумав, Виноградов вернулся в военторг.

- А "шипр" покажите? - смущенно попросил он.

Блондинка, как ни в чем не бывало, протянула ему "шипр". Нормальная зеленая жидкость. Взгляд на этикетку - та же самая надпись, тем же самым шрифтом! Виноградов переступил с ноги на ногу, посопел.

- Мне бы чего-нибудь со спиртиком, прижечь фурункул на колене, - сказал он.

- Со спиртиком у нас ничего не бывает, - сказала блондинка. - А с фурункулом - в медсанчасть, пожалуйста, господин!

- Какой я такой господин! - обиделся Виноградов. - Что вы придумываете обо мне, товарищ старшина!

- Так положено по уставу, - сказала блондинка.

- Давайте лучше познакомимся, - сказал Виноградов и протянул руку к груди продавщицы.

Та, казалось, никак не отреагировала, но как только Виноградов сжал крепкую грудь под гимнастеркой, тут же получил удар по уху, резкий такой, отрывистый.

- А вот драться не обязательно! - крикнул он.

Блондинка сняла с полки книжку и положила ее на прилавок.

- За то, что вы взяли меня за неприкосновенную часть моего драгоценного тела, вы должны купить устав.

Виноградов, потирая горячее ухо, прочитал на обложке:

"Устав истинного учения по несению гарнизонной жизни".

- У меня денег нет, - сказал он.

- Есть. Цена устава две копейки.

Виноградов покопался в кармане, высыпал мелочь на прилавок, продавщица острым ноготком выловила двушку, тут же раскрыла книгу, а Виноградов, как дурак, против воли, стал читать написанное вслух:

- Истинное учение научает людей высшему добру - обновлению людей и пребыванию в этом состоянии. Чтобы обладать высшим благом, нужно 1) чтобы было благоустройство во всем народе. Для того чтобы было благоустройство во всем народе, нужно 2) чтобы было благоустройство в семье. Для того чтобы было благоустройство в семье, нужно 3) чтобы было благоустройство в самом себе. Для того чтобы было благоустройство в самом себе, нужно 4) чтобы сердце было чисто. Для того чтобы сердце было чисто, нужна 5) правдивость, сознательность мысли. Для того чтобы была сознательность мысли, нужна 6) высшая степень знания. Для того чтобы была высшая степень знания, нужно 7) изучение самого себя.

Текст кончился, книга закрылась. Виноградов облегченно вздохнул. Блондинка протянула ему книгу. Виноградов нехотя сунул ее в карман и обреченно покинул военторг. Одеколоны без спирта, уставы какие-то... Да, совершенства нет на земле! В раздумье вспомнилось из Бодлера:

Будь мудрой. Скорбь моя, и подчинись Терпенью.

Ты ищешь Сумрака? Уж Вечер к нам идет.

Он город исподволь окутывает тенью,

Одним неся покой, другим - ярмо забот.

Из груди Виноградова вслед за стихами вырвалось отчаянное:

- Неужели мне в этой дыре два года трубить?!

Скрипнул зубами, смахнул слезу и зашагал проворнее. Вон дом двадцать мелькнул, двадцать два, двадцать четыре... Черт знает что! Подвез бы кто-нибудь, что ли?! И как раз в этот момент сзади послышался шум мотора. Виноградов неуверенно проголосовал. "Козел" притормозил, приоткрылась дверца. За рулем сидел маленький, тощий, с кудрявыми бакенбардами сержант в дубленке.

- Подбрось, корешок, до сто сорок восьмого дома, - попросил у него Виноградов.

- Так я в ту степь и еду, - весело сказал сержант какими-то незнакомыми словами, но Виноградов их понял. - Садитесь, пожалуйста. Новичок?

- Да вот, сегодня прибыл, - сказал Виноградов, забираясь в машину.

- Откуда?

- Да с учебки.

- Нет, я не об этом, сударь. Родом откуда будешь?

- Деревенский я... С-под Рязани...

- Не слыхал, - сказал сержант.

- Чего, Рязани не слыхал? - удивился Виноградов.

- Нет.

- Ну, ты, корешок, даешь! - воскликнул Виноградов, оглядывая проплывающие по сторонам, бульвара дома. - Рязань! Дурья твоя голова!

- Да не слыхал я такого названия! - очень серьезно сказал сержант. - Где это?

- Так, - сказал сам себе Виноградов. - Понятно. Разыгрываешь. Эта, блондинка, продала какой-то устав за две копейки...

Виноградов полез за ним в карман, а шофер тут же сказал:

- Да это она тебе Конфуция подсунула... Китайцы выпустили двести миллионов экземпляров и все никак реализовать не могут. Там же иероглифы, по-китайски напечатали...

- Это что ж получается, - раскрыл книгу Виноградов и, действительно, обнаруживая иероглифы, - я по-китайски читал?!

- А чего такого, - усмехнулся шофер.

- Сам-то ты откуда? - спросил Виноградов.

- Из-под Парижа, - сказал сержант. - Версаль слыхал?

- Не-а, не слыхал... Ты кто? - вдруг сообразил Виноградов. - Француз, что ли?

- Ну не китаец же! - воскликнул сержант. - Дембель через месяц!

Виноградов отупело уставился на дорогу. Что ж это такое? Как это такое может быть, чтобы русский и француз в одной армии служили?! Виноградов вполголоса, будто что-то вспоминая, запел:

Сегодня в доках не дремлют французы,

На страже мира докеры стоят.

Мы не допустим военные грузы!

Долой войну! Везите смерть назад!

Это он вспомнил "Песню французских докеров", которую часто заводили по радио в детстве.

- Хорошо поешь! - похвалил француз.

- А как же ты по-русски выучился говорить? - осторожно спросил Виноградов.

- Я и не учился. Говорю всю жизнь по-французски.

- Как это - по-французски? Я же тебя понимаю...

- То-то и оно! Сам в толк не могу взять. Без малого три года отбабахал здесь, а ничего не понимаю! - воскликнул сержант. - Тут ребята с Америки есть, с Германии, с Китая в роте охраны... И все в одном гарнизоне...

- М-да, - недоумевая, вздохнул Виноградов и тут же вспомнил и бодро запел:

Русский с китайцем братья навек.

Крепнет единство народов и рас.

Плечи расправил простой человек,

С песней шагает простой человек,

Сталин и Мао слушают нас!

Слушают нас!

Слушают нас!

Припев грянули вместе с французом:

Москва - Пекин!

Москва - Пекин!

Идут, идут вперед народы,

За светлый труд,

За прочный мир,

Под знаменем свободы!

Подъехали к штабу гвардейского полка, белоколонному особняку. "Козел" с французом порулил дальше, а Виноградов вошел в автоматически открывшиеся перед ним стеклянные двери. На месте дежурного сидел майор с профессорской бородкой и, паразит, читал "Цветы зла"! Рядом устав этого самого козла Конфуция! У Виноградова так всё внутри от этого и опустилось. Рот сам открылся и проскандировал:

Я - трубка автора стихов.

Я - деревянная фигурка

С головкой кафра или турка:

Знать, у поэта вкус таков.

И вытянул руки по швам. Майор, почесав бородку, удовлетворенно кивнул и сказал:

- Очень рады вам, господин Виноградов! С прибытием в инфернальный гвардейский полк!

- Служу Советскому Союзу! - заорал как положено Виноградов.

- Молодцом, молодцом! - похвалил бархатистым голосом майор и поднес к уху радиотелефон. - Так, вас, господин Виноградов, направляю в ТЭЧ! Дом восемь по переулку Второму Бодлеровскому!

- А что такое, товарищ майор, ТЭЧ? - с легким испугом спросил Виноградов.

- ТЭЧ - это ТЭЧ! Теоретическо-эстетическая часть! Идите!

- Слушаюсь! - сказал Виноградов и, повернувшись через левое плечо, вышел на улицу.

К подъезду подкатил тот самый "козел", подбросивший Виноградова. Из машины вышел упитанный, маленького роста, генерал в папахе, с красными лампасами на великолепно отглаженных брюках. Виноградов от страха застыл по стойке "смирно" и приложил руку к виску.

- Вольно, - детским голоском добродушно проговорил генерал и похлопал Виноградова по плечу. - Как там звучат заключительные строки из сонета "Красота"?

Виноградов моментально процитировал:

Я - строгий образец для гордых изваяний,

И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,

Поэты предо мной склоняются во прах.

Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,

Сиянье вечности в моих глазах бессонных,

Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.

- Прекрасно! - воскликнул генерал, и лицо его приняло возвышенное выражение. - Однако замечу, что датировка этого сонета вызывает споры. Иногда называется начало 40-х годов. Но формальное совершенство сонета и его редкая у Бодлера концепция красоты в неподвижном говорит, что сонет должен относиться к периоду 50-х годов, когда Бодлера искушала эстетика Готье и парнасцев.

Виноградов пытался внимать генералу (настоящего генерала он видел впервые), но ничего не понимал. Генерал, видимо, это почувствовал и сказал:

- Не смущайтесь, ничего, ничего. Я в ваши годы ни писать, ни читать не умел. Куда вас распределили?

- В ТЭЧ, товарищ генерал!

- Хорошо. Очень хорошо. Думаю, вам удастся определить точную дату "Красоты", - сказал генерал и, подумав, спросил: - Откуда родом?

- С-под Рязани...

- Не слыхал... Ну да ладно, ступайте в ТЭЧ. Лучшее у нас подразделение.

И ушел в подъезд. При слове "лучшее" Виноградова передернуло, он внезапно икнул, сердце стукнуло, пропало, чтобы через секунду вновь объявиться. Француз выглянул из окна "козла" и сказал:

- Генерал-то наш душа-человек! С Новой Зеландии... Везде есть хорошие люди...

- Где эту ТЭЧ-то искать? - спросил Виноградов обреченно.

- Да вон, за угол, четвертый дом справа, - сказал француз и уехал.

С горестным чувством Виноградов пошел за угол, и чтобы развеяться, запел негромко свою любимую:

Где найдешь страну на свете

Краше Родины моей?

Все края земли моей в расцвете,

Без конца простор полей!

И чуть громче - припев:

Светит солнышко

На небе ясное,

Цветут сады,

Шумят поля

Россия вольная,

Страна прекрасная,

Советский край, -

Моя земля!

Правильно говорили старики в деревне, что в армии уму-разуму научат. Не думал Виноградов, что здесь могут быть такие чудеса. А что делать? Бежать? Поймают, посадят! Будь проклята эта служба! Работал бы да и работал в колхозе, пользу приносил. Нет, обязательно нужно было призывать на действительную военную службу. Этого козла Бодлера учить! Пропади он пропадом! Генерал с Новой Зеландии, шофер с Франции! Эх, знать, сильна страна Советов, что всех в кулачок взяла. То-то ребята в учебке поговаривали об особых частях, мол, есть в стране такие части, что не приведи Господь! Весь, мол, земной шар опутали сетями шпионажа. Неужто и я угодил в самую секретную?! Почесав затылок, Виноградов вошел в желтобокое, с белой лепниной - грудастые какие-то девицы с венками и кубками, - здание ТЭЧ.

Из-за стола дежурного поднялся аккуратненький старший лейтенант в пенсне, как только Виноградов отдал ему честь и по форме доложил о своем прибытии. Книжке Бодлера "Цветы зла", которую заметил на столе, не удивился.

- Тэк-тэк, - сказал старлей, оглядывая Виноградова, и нажал кнопку на щитке приборов.

Тут же явился бодренький старшина, правда, лысый, и молча повел Виноградова в подвал. А там был комфортабельный склад. Старшина выдал Виноградову все новое, даже сапожки, кожаные, легкие. Но верхом совершенства была белая дубленка. Никогда и не мечтал Виноградов о таких полушубках, легких, с золотистым ярлыком на загривке: "Мэйд ин Энгельгардтовски".

- Вы знаете, износу не будет, - сказал старшина. - Все натуральное, никакой синтетики.

- Надо бы того, обмыть, что ли, - неопределенно сказал Виноградов, вспоминая, что каждую новую вещь в деревне положено было обмывать.

- Как это "обмыть", одежда же новая? - не понял старшина.

Виноградов даже повторяться не стал, понял, что старшина не местный, хотя, черт его знает...

- Товарищ старшина, а вы откуда, разрешите поинтересоваться, родом будете?

- Я местный.

Виноградов несказанно обрадовался.

- Так давайте выпьем!

- Я энгельгардтовский, - пояснил старшина, - и мы все тут - непьющие. Согласно Конфуцию. Нам нельзя. Сгорит заслонка.

- Какая заслонка?

- Это не нашего ума дело...

- А чьего ж ума?

Старшина выставил вверх указательный палец и поднял глаза на потолок, мол, там наш распорядитель. И только тут Виноградов догадался спросить:

- А Энгельгардтовская где находится?

- Как где? - удивленно переспросил старшина. - На Бодлере! - и рассмеялся, так для него был очевиден ответ. И для убедительности проскандировал:

Мне факты кажутся какой-то ложью шумной,

Считая звезды в тьме, я попадаю в ров...

Но Голос шепчет мне: "Храни мечты, безумный!

Не знают умники таких прекрасных снов..."

- Этого же нет в "Цветах зла"! - отреагировал Виноградов.

Старшина снисходительно улыбнулся, в его карих глазах блеснули дьявольские искорки, и сказал:

- Эх, салажонок! Ничего, наверстаешь. Это - из дополнений, из "Книги обломков"... Пойдем в сауну!

Тут же, в подвале, через дверь от склада, в прекрасном предбаннике, где кипел ароматный чай, Виноградов сбросил с себя кирзу и х/б, прожарился в сауне на полированной полке и обмылся в голубой огромной ванне. Надев чистое вискозное белье и шерстяную форму, пошел в сопровождении старшины на второй этаж, полагая, что попадет в казарму, но попал в номер 23, отдельную однокомнатную квартирку, с деревянной кроватью, креслами, письменным столом, на котором, разумеется, лежала книжка Бодлера "Цветы зла"... Чувствуя с дороги усталость, Виноградов прилег на кровать поверх одеяла, хотя знал, что в неположенное время это делать запрещается. Однажды в учебке, когда он вот так же прилег, старшина влепил ему наряд вне очереди. И пошел Виноградов на кухню, в этот ад, мыть посуду. Пять тысяч курсантов в учебке, стало быть, пять тысяч железных тарелок, пять - кружек, а уж ложки - без счета. Пять ванн с кипятком, а в нее - засыпаешь горчичный порошок. Грудами кидаешь в ванны тарелки, кружки, ложки. Пар застилает взор. Потный, разбухший, с красными руками, вылавливаешь посуду из ванн и бросаешь ее на конвейер машины посудомоечной, в ней крутой кипяток. Едва к обеду успеваешь перемыть посуду с завтрака. И опять грязную несут! Без передышки. Так спрашивается, стоило ли в неположенное время ложиться на кровать? Но здесь никто не видел, что он прилег. Можно было чуть-чуть отдохнуть до отбоя. А когда отбой? Только подумав об этом, Виноградов почувствовал сильный прилив головной боли. Эта боль преследовала его лет с двенадцати, с тех самых пор, как впервые напился на свадьбе сестры. Жених, - бывший матрос, налил ему полстакана... Ну и понеслось! То в овраге проснется, то в хлеву, то в МТС под колесным трактором - и вперед, похмеляться, с одной мыслью: как бы уклониться от работы. Так до самой армии. А уж провожали с таким грохотом, что очнулся только в бане учебки. И из учебки точно так же проводили. Вот и очнулся!

Голова просто стала раскалываться. Виноградов резко поднялся, так резко, что огненно-зеленые круги поплыли перед глазами. Он стоял у окна и тупо смотрел в темное небо, по которому плыли зеленые круги. Потом эти круги уменьшились, и цвет изменили - стали серебристыми. Голова перестала болеть, а серебристые точки с неба не исчезли. Это ж, звезды, решил Виноградов, но тут же отказался от этого решения, поскольку точки плавно и быстро двигались из левого верхнего угла окна в правый нижний. Красиво, ничего не скажешь! Виноградов пропел проникновенно:

Далеко-далеко,

Где кочуют туманы,

Где от легкого ветра

Колышется рожь,

Ты в родимом краю

У степного кургана,

Обо мне вспоминая,

Как прежде живешь...

Вдруг послышался чей-то голос:

- Построение на ужин!

Виноградов заученно согнал складки гимнастерки под ремнем назад, надел шапку и выскочил в коридор. Подразделение быстро строилось в две шеренги. Виноградов, как это бывает с новичками, замешкался: куда ему вставать? Смущенно прикинул соотношение своего роста с ростом других солдат и нерешительно втиснулся третьим слева во втором ряду. Появился старшина, в шапке, оглядел личный состав и сказал:

- Рядовой Виноградов!

- Я! - испуганно выкрикнул Виноградов, краснея от столь поспешного внимания к своей персоне.

- Два шага вперед!

- Есть! - Виноградов положил руку на плечо впереди стоящему солдату, тот сделал шаг вперед и шаг в сторону, пропуская Виноградова.

Виноградов, выпячивая грудь, вышагнул из строя, лицом к старшине.

- Встаньте лицом к строю! - приказал старшина.

Виноградов, весь красный от волнения, довольно-таки уверенно выполнил команду "кругом", как и положено по уставу - не Конфуция, разумеется! - а внутренней службы, повернулся через левое плечо и со стуком приставил ногу, вытянув руки по швам и еще заметнее выпятив грудь. Старшина глазами одобрил движения и, выдержав малую паузу, сказал:

- Представляю пополнение: Виноградов, рядовой и... - Старшина на некоторое время замешкался, потом заглянул в шпаргалку и дополнил: - С-под Рязани.

Виноградов стоял столбом, видя, что его заинтересованно разглядывают "старики". Разглядывали так, будто он был каким-то чудом диковинным. Послышался шепот:

- С-под Рязани? Не слыхали...

- Разговорчики в строю! - крикнул старшина.

Воцарилось молчание.

- Встаньте в строй! - сказал старшина Виноградову, и для всех: - Разойдись! Одеться! Построение на улице!

Все бросились по своим квартирам за дубленками. Надев ее, Виноградов столкнулся в коридоре с соседом из 22-го номера, быстро спросил:

- Что тут по небу летает?

Сосед рассмеялся над этим вопросом, сказал:

- Ночные полеты начались. Первая эскадрилья сегодня летает.

- На чем летает?

- Ну, ты даешь! - удивился сосед, и его сросшиеся густые черные брови совсем соединились в одну черту над глазами. - Тебя чему в учебке учили-то?!

Они спускались по мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой. Перила - в стиле модерн.

Чему? Виноградов начал вспоминать и ничего не вспомнил: потому что опять сильно заболела голова.

- Бодлероиды летают, дурья твоя голова! Со скоростью миллиард мыслей в секунду! Миллион солнечных систем проходят за час! - сказал сосед, выходя на улицу.

Виноградов про себя прошептал: "Цветы зла". Бодлер", - и голова тут же прошла.

Старшина, расставив ноги и убрав руки за спину, стоял у беседки, засыпанной снегом, наблюдал, как подразделение самостоятельно строится в колонну по три. Виноградов оказался в третьем ряду, как раз возле соседа из 22-го номера: росточком они были одинаковые.

- С песней "Парижский сон" ша-агом марш! - крикнул старшина.

Подразделение грянуло в ногу:

Пейзаж чудовищно-картинный

Мой дух сегодня взволновал:

Клянусь, взор смертный ни единый

Доныне он не чаровал!

Когда прошли вдоль фасада казармы, старшина подал команду:

- Левое плечо вперед!

Колонна, не нарушая рядов, свернула, выгибаясь как змея, направо и зашагала по переулку, оглашая его "Парижским сном". Остановились перед ярко освещенным величественным зданием. По одному вошли в фойе, с фонтаном посередине, с бронзовыми женскими фигурами, держащими в высоко поднятых руках матовые стеклянные шары светильников. "Старики" привычно сдавали полушубки гардеробщикам, которые все были прапорщиками. Виноградов отдал свою дубленку, подождал, когда ему дадут номерок. Но ждал напрасно, номерков никому не давали.

- А как же я узнаю свою? - спросил Виноградов у прапорщика.

- Скажешь: "23" - я и отдам, - удивленно ответил прапорщик.

Виноградов помедлил и еще спросил:

- А до меня кто был двадцать третьим?

- Он надысь дембельнулся. В Турцию свою уехал, - сказал прапорщик.

Пожимая плечами, Виноградов пошел за всеми в огромный зал со сводчатым потолком, расписанным в русском стиле богатырями в кольчугах и русалками чешуйчатыми. На сцене играл симфонический оркестр человек в полтораста: скрипки там разные, виолончели и прочее. Даже барабан большой увидел Виноградов. А в зале с роскошным паркетным полом, поблескивающим как стекло, стояли столики на четверых с белыми скатертями, с живыми красными, розовыми, опаловыми розами в хрустальных вазах. И аромат струился такой, как в оранжерее.

- Виноградов, чего застыл, давай к нам! - позвал его 22-й.

Виноградов робко сел на краешек мягкого стула, обнаружил перед собой несколько тарелок саксонского фарфора одна на одной, пару ножей справа от тарелок, пару вилок и пару ложек слева. Тут же возле тарелок фужер из толстого стекла. И, конечно, салфетки, свернутые конусом. Виноградов напряженно соображал: так, нормально, чего делать? Сосед заметил растерянность Виноградова, успокоил:

- Не боись, ща покормят! Расслабься. Меня Рафаилом зовут, - представился сосед и, кивнув сначала на одного, затем на другого сотрапезников, представил: - Это Тадеуш, а это Ивар.

- А ты откуда? - спросил Виноградов у Рафаила.

- Я с Варшавы, слыхал?

- С Польши, что ли? - переспросил Виноградов.

- Ну да! А вон Тадеуш с Кракова.

- А Ивар? - спросил Виноградов, успокаиваясь в разговоре.

Рыжеволосый Ивар сам пробасил:

- Я с-под Лиепаи.

- А-а! С Эстонии! Это я знаю! - воскликнул Виноградов.

- Да не с Эстонии, а с Литвы, - поправил Рафаил.

- Да не с Литвы, чайник! С Латвии! - обиженно пробасил Ивар.

- Это не страны, а блохи какие-то, черт, все время путаю! - извинительно проговорил Рафаил.

К их столику официант в черном фраке, в бабочке, на фраке погоны старшего сержанта, подкатил коляску с серебристыми кастрюльками. Из первой он выложил на тарелки шипящие, фыркающие маслом, только что с огня, эскалопы в грибном соусе, из второй - отварной картофель в сметане, присыпанный укропчиком, из третьей - тушеные с морковью и специями баклажаны. Фужеры наполнил темным искристым напитком. Виноградов торопливо схватился за фужер и жадно выпил его. То ли кофе, то ли лимонад, непонятно, но вкусно.

- Чего это я засадил? - спросил удивленно Виноградов.

- Кока-колу, - пояснил Ивар.

- Не слыхал! - сказал Виноградов.

Официант, наблюдавший за Виноградовым, спросил:

- Вам еще чего-нибудь?

Виноградов, конечно, в другом бы месте заказал себе бутылку водки, но тут этот номер, он понимал, не проходил, поэтому поинтересовался:

- А вы, товарищ старший сержант, откуда родом?

- Я с-под Падуи, слыхали?

- Не слыхал, - сознался Виноградов, поражаясь, сколько всяких разных городов существует.

Вмешался Рафаил:

- Так то ж с Италии!

- А я думал с Украины, - сказал Ивар.

- Не "с" Украины, а "из" Украины, - поправил Тадеуш.

- Вот тебе раз! Я всегда говорю так: еду на Украину, приезжаю с Украины. Ведь говорим же - еду на Кубу...

- Это остров, - сказал Тадеуш. - А все страны на островах под это правило подходят. Например, еду на Мадагаскар, или на Гаити. Понял?

- Понял, - сказал Рафаил. - Но Украина же не остров...

- Вот ты и сам ответил. Правильно, не остров. И не часть СССР!

- Ты спятил! - вскричал Виноградов.

- Я не спятил, - спокойно сказал Тадеуш. - Просто вы отстали от жизни. Украина - самостоятельная страна. Поэтому говорим: еду в Украину. Если Кубань станет самостоятельной, то перестанем говорить: еду на Кубань, а будем - еду в Кубань!

- Точно, - сказал официант и сообщил по секрету, что скоро Италия будет в составе СССР и все будут говорить: еду на Италию. Потом добавил: - На завтрак будут настоящие спагетти!

- Чего? - не понял Виноградов.

- То есть - макароны, длинные такие, тоненькие, как нитки, - пояснил официант.

- Так бы и говорили сразу, - обидчиво произнес Виноградов и принялся откусывать от целого эскалопа.

- Э, э! Стоп, динозавр! - остановил его Рафаил. - Положи мясо на место.

Виноградов недоуменно опустил вилку с наколотым на нее эскалопом на тарелку, вопросительно посмотрел на Рафаила.

- Так, - сказал Рафаил и принялся учить Виноградова, в какой руке держать вилку, в какой нож, как резать мясо и так далее.

Виноградов, державший вилку в деревне только по большим праздникам, да и то только до третьей рюмки - дальше закусывал руками, - довольно быстро освоился, поглядывал то на Рафаила, то на Ивара, то на сторонника независимости Украины Тадеуша, как они ловко пользовались вилкой и ножом. Конечно, неудобно было использовать левую руку, но ничего не попишешь - армия! Как говорится, всему научит. Что говорил Конфуций? Правильно. Виноградов ел и все про себя думал: ладно, если так кормят рядовой состав, то как же питаются офицеры?! А генералы? Уму не постижимо.

После ужина, когда одевались в гардеробе, Виноградов спросил у Рафаила:

- А теперь чего будем делать?

- Как чего, щас строем - в оперу! Сегодня дают "Парижский сон". Закачаешься! - и он, приставив пальцы к губам, причмокнул.

- Так "Парижский сон" строевая ж песня!

Бодлер неисчерпаем! - резюмировал Рафаил.

- Бод-лер, - повторил значительно Виноградов по слогам.

- Это наш генерал либретто заделал! - сказал Рафаил.

- А когда ж личное время? - огорчился Виноградов.

- Опера и есть - личное время, - спокойно пояснил, Рафаил, надевая дорогую дубленку.

Виноградов вспомнил, как в деревне мать сразу же выключала радио, когда начинали передавать оперы, приговаривая: "Ну, завели канитель".

- Двадцать три, - сказал Виноградов гардеробщику-прапорщику и получил свою белую, с белым же подбоем дубленку, погладил даже ее нежно, как гладил в детстве козу Машу.

Старшина, тоже одетый в дубленку, напоминавший гриб-боровик, переминался с ноги на ногу на морозце. Мигали огоньки гирлянд на заснеженных деревьях.

- ТЭЧ! Становись!

Дружно, находясь во власти родного стадного чувства, построились в колонну по три, толкали друг друга плечами, смеялись.

- Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-а-арш! Раз, два, раз, два, левой, левой! За-апевай! Правое плечо вперед!

Художник, в гений свой влюбленный, -

Я прихотливо сочетал

В одной картине монотонной

Лишь воду, мрамор и металл...

Впереди, на площади с фонтаном, показалось величественное здание с колоннами, освещенное теплым розоватым светом. Виноградов увидел, что со всех сторон гарнизона к зданию стекаются ровные марширующие колонны разных подразделений. Ни толкотни, ни давки. Все ходят строем. Ровно, поочередно, культурно, взаимно, на одного линейного дистанция, вежливо. И все-то для Виноградова ново, монументально, музейно, каменно! Главное - все из камня. Не то что в деревне: покосившиеся избенки, сараи, плетни... Эх, мать моя родина, вот всю бы тебя превратить в такой великолепный гарнизон! Прав был капитан в учебке, что говорил о лучшей части. Это не часть, а какой-то рай Господен! Вернусь в деревню, расскажу - ведь, козлы, не поверят, где мне угораздило служить!

- Комсомолец Виноградов!

- Я!

- Вы выписали "Комсомольскую правду"?

- Так точно, товарищ старшина!

Перед входом пестрели афиши под стеклом: "Бодлер. "Парижский сон". Опера в 10-ти действиях, 120 картинах. Либретто генерал-полковника Новозеландского. Симфонический оркестр Энгельгардтовской филармонии. Главный дирижер генерал-лейтенант Альдебаранов. Опера идет без антрактов"... Как и положено, сияла люстра, поблескивали ложи, а уж о партере и нечего говорить! Так и расстилался, так и расстилался... Виноградов был ни жив, ни мертв. Это и понятно. Человек с-под Рязани первый раз удостоил театр своим посещением. Погас свет, вспыхнула рампа, бросив на низ тяжелого, шитого золотом занавеса красноватый отблеск. Начали перечислять действующих лиц и исполнителей. Виноградов то мимо ушей пропустил, но только до: "Зодчий сказочного мира - артист-рядовой Виноградов"! Виноградов не знал, верить ли ему ушам своим или не верить. Бывало, по радио, в деревне, услышит - Козловский там, Лемешев... А тут! Рафаил толкнул его локтем, мол, давай, нечего за спинами отсиживаться, ступай на сцену. Виноградов с огромным волнением встал, и на деревянных ногах пошел. Шел и видел, что с разных уголков огромного зала на сцену стекаются исполнители.

Он взглянул в зрительный зал и замер от страха: на него были направлены тысячи биноклей! А под биноклями - погоны. Вот, прямо, у всех бинокли, и у всех на плечах погоны. Что же Виноградову делать? Он растерялся. Но тут заиграла музыка, близко, внушительно, пробирая до печенок. Какой-то капитан, загримированный под негра, затянул:

Когда же вновь я стал собою...

Виноградов сосредоточился и голосом Шаляпина запел:

Зелеными просторами

Легла моя страна

На все четыре стороны

Раскинулась она.

Все, кто были на сцене, - как по команде, грянули припев:

А над ней стальные соколы

И день и ночь парят,

И огни ее высокие

Над всей землей горят.

Виноградов оглянулся. За спиной стоял могучий краснознаменный ансамбль имени песни и пляски, амфитеатром уходил к колосникам, все в парадных мундирах, с погонами рядовых, с аксельбантами. Дирижер спросил у Виноградова:

- Вы слышали, что ЦСКА проиграл "Ротору" из Волгограда на его поле?

- Не слыхал, - сказал Виноградов, но спросил: - С каким счетом?

- Ноль - два?

Оркестр заиграл позорный похоронный марш для ЦСКА. Из зала понеслись негодующие возгласы:

- Конюшня!

Публика в зале заволновалась. В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами. Виноградов услышал голос старшины:

- Сбой программы!

На сцену вышел простолицый, он был из народа, министр обороны одной из планет и, разведя руки в стороны, сказал:

- А я хотел сделать их одним парашютно-десантным полком!

Дикий хохот поднялся в зале, кто-то уже вложил пальцы в рот и пронзительно засвистел. Старшина, покраснев, еще раз крикнул:

- Сбой программы!

Тут в глазах у Виноградова мелькнули зеленые круги, голову сдавила невыносимая боль, но он тут же вспомнил "Цветы зла" Бодлера, и боль как рукой сняло. Ему протянули свежий выпуск газеты "Красная звезда", которая вся была забита знакомыми стихами Бодлера Шарля. Виноградов поспешно сунул газету в карман и допел свои "Зеленые просторы". Дальше опера шла без сучка, без задоринки. Потому что мать, только что вошедшая в избу с подойником, козу подоила, выключила штепсель радио - черной тарелки, висевшей возле иконы Спаса, - и больше не включала эти "Зеленые просторы". Там пели хором. Россия - страна хоровая. А ведь, бывало, маленький Виноградов любил слушать радио, когда его провели в деревню. Виноградову было три года, как раз в 53-м году, словно к смерти Сталина приурочили, мол, Сталин умер - теперь пусть все что угодно треплют! Закончив свою партию, Виноградов ушел за кулисы, передохнуть. Спросил у пожарника в звании младшего лейтенанта:

- Вы знаете, кто был Сталин?

- Знамо дело, - сказал усатый пожарник в серебристой каске: - Сталин - наша юность боевая!

У артиста, которому нужно было выходить, спросил о том же.

- Знамо дело, - сказал тот, спеша на сцену: - Сталин - нашей юности полет!

Следом сам Виноградов вышел на сцену. Остался один в свете прожектора. Ногу выставил вперед, вскинул руку. Оркестр торжественно вступил. Виноградов запел:

На просторах Родины чудесной,

Закаляясь в битвах и труде,

Мы сложили радостную песню

О великом друге и вожде.

Сталин - наша слава боевая,

Сталин - нашей юности полет.

С песнями, борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет.

Вспыхнул свет. Женский батальон в парадной форме - все женщины в чине сержантов, в пилоточках, в юбках цвета хаки, в лаковых сапожках - пронес огромный портрет Сталина. У одной женщины на голове была кастрюля, и женщина отчаянно стучала по кастрюле ложкой. Вернувшись за кулисы, Виноградов поинтересовался у пожарника, откуда тот.

- С-под Мадрида, - сказал пожарник.

Виноградов не выдержал, вскричал:

- Ну что вы все тут иностранцы какие-то!

К нему подошел патруль с красными повязками на рукавах.

- Ваши документы!

Виноградов покопался в карманах, нашел военный билет, предписание. Начальник патруля был в чине майора. С ним два сержанта. Майор долго читал документы, потом сказал:

- Все правильно. Вам на поезд "Орел - Рига", до станции Энгельградтовская!

И взял под козырек. Козырнул и Виноградов.

- А сейчас я где? - спросил Виноградов.

- Как где? - удивился майор. - В театре!

На улице шел снег. Старшина приказал строиться. Виноградов уже привычно занял место рядом с Рафаилом. Тронулись с песней:

От Кремля ведут дороги

Прямо к пашням и садам,

И заботливый, и строгий,

Вождь приедет в гости к нам.

Поглядит из-под ладони

На бескрайние поля;

В золотом пшеничном звоне

Встретит Сталина земля...

- Сбой программы! - крикнул старшина.

И тут же, у казармы, песню окончили. Поднялись на второй этаж, разбрелись по квартирам. Виноградов снял дубленку, сбросил шапку, заодно расцепил ремень с латунной пряжкой и бросил его на кровать. Хотел присесть, но из коридора донесся голос дневального:

- Выходи на вечернюю поверку!

Виноградов устало взял ремень, подпоясался и вышел в коридор. Старшина с папочкой уже стоял перед строем, то хмурясь, то язвительно усмехаясь, то неодобрительно поджимая губы.

- Поживей, поживей, господин Виноградов! - прикрикнул он.

Виноградов протиснулся на свое место.

- Равняйсь, смирно! - крикнул дневальный и, строевым шагом, дубася каблуками паркет, подойдя к старшине, доложил: - Товарищ старшина, ТЭЧ на вечернюю поверку построена!

- Встаньте к тумбочке, - сказал старшина дневальному.

Дневальный, со штыком на поясе, послушно отошел на место к тумбочке, на которой стоял черный телефон без диска и лежала амбарная книга записей разрешенных отлучек личного состава ТЭЧ и Управления. Старшина зычным и ясным голосом начал перекличку:

- Английский?

- Я! - откликнулся рыжий, в конопушках, англичанин из второго отделения.

- Французский?

- Я! - откликнулся худощавый, с впалыми щеками француз.

- Мацумото?

- Я! - откликнулся коренастый японец с жестким, как проволока, ежиком волос.

- Баджио?

- Я! - откликнулся смуглый итальянец с Сицилии.

- Виноградов?

- Я! - крикнул Виноградов с внутренней интернациональной радостью.

- Бодунов?

- Я! - хрипло отозвался детина с прыщавым лицом.

После поверки уже ничего не хотелось. На ватных ногах Виноградов ушел к себе на квартиру, кое-как разделся и завалился под одеяло. Голова не болела. Сон был легким, приятным, без пробуждений. Утренний, самый сладкий и крепкий сон нарушил голос дневального:

- Подъем!

Первыми пришли в голову Виноградова "Предрассветные сумерки":

Казармы сонные разбужены горнистом

Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом...

Виноградов выглянул в окно: фонари в переулке действительно дрожали. Было еще темно, пять пятьдесят утра. Светили звезды, и эти паразиты бороздили небо, катились из левого верхнего угла окна в правый нижний. Виноградов широко зевнул, ни о чем не задумываясь, как бессмертный, и потянулся до ломоты в суставах. Пошлепал босиком по глянцевому узорному паркету, ни пылинки, в туалет умываться. Всюду - кафель, никель, медь, пахнет лавандой, вода горячая и холодная, ванные комнаты - пожалуйста, принимай ванну с шампунями, поливайся душем! Почистил зубы "блендамедом", побрился бритвой "жилетт" с плавающими ножами. Проверил подворотничок на гимнастерке - еще белый.

- На построение выходи! - донесся голос дневального.

Ремень - на пояс, шапку - на голову, бегом, в строй.

Перед строем - старшина, румяный, утренний, свежий, с папочкой, зачитывает:

- Английский?

- Я!

Виноградов и свое "я" выкрикнул бодро: состояние было какое-то приподнятое, радостно было стоять в едином строю в великолепной казарме, более походящей на кремлевский президентский дворец - потолки слепили белизной, люстры сияли и, казалось, графический портрет Бодлера на стене весело подмигивал. После переклички старшина отдал команду одеваться и выходить на улицу строиться на завтрак. Все делалось быстро и слаженно. Утренний морозец бодрил. С песней "Душа вина":

В бутылках в поздний час душа вина запела

"В темнице из стекла меня сдавил сургуч,

Но песнь моя звучит и ввысь несется смело

В ней обездоленным привет и теплый луч!.." -

дошли до столовой. Все, как и вчера, да и итальянец-официант не соврал, притащил свои макароны, залил их таким чудесным соусом, что солдаты смели их в минуту. Под завтрак симфонический оркестр играл вариации из вчерашней оперы генерал-полковника Новозеландского. Иногда давали солировать роялю, иногда скрипке. Всю эту музыку Виноградов про себя называл "балалайкой", но не выключишь же ее как радио штепселем. Тут серьезное дело: армия!

- Они с музыкальной части, что ли? - спросил на всякий случай Виноградов у Рафаила.

- Не-е, - сказал тот. - Они в наряде. И ты туда попадешь.

- Я ж ни бум-бум на музыкальных инструментах! - удивился Виноградов.

- Это тебе только так кажется. Я сначала тоже думал, что скрипку от табуретки отличить не смогу. А как первый раз пошел в наряд в оркестр, так заиграл на гобое как миленький!

- Выходи строиться! - крикнул старшина.

- А сейчас куда? - спросил Виноградов.

- По бабам! - воскликнул Рафаил, поблескивая глазами.

- Как "по бабам"? - совершенно не понял Виноградов.

- Очень просто... Увидишь...

Построились, выполнив команду "равняйсь", затем "смирно". С левой ноги начали движение, запели "Парижский сон". Остановились у дома номер 98.

- По избранницам разойдись! - крикнул старшина.

Все бросились в подъезд. Виноградов стоял, не зная, что делать.

- Мне куда?

- 23-й номер, - подсказал старшина.

- Это ж мой номер...

- Номера совпадают.

Виноградов вошел в подъезд, спросил у швейцара с галунами, где 23-й номер, тот подсказал, что на втором этаже. Мраморная лестница, белая, изгибаясь, вывела Виноградова на второй этаж. В коридоре витает запах французских духов. Дубовая филенчатая дверь с медной табличкой "23", бронзовая ручка в виде головы льва. Постучал, вошел. А там блондинка с выщипанными бровями, с военторга, голая! Стоит голая на роскошном ковре и лыбится. Груди с мутными сосками выставила и даже вьющиеся волосы на лобке не прикрыла рукой. Вот это наглость! А дальше - и рассказывать стыдно.

От дома номер 98 двинулись в совершенно другую сторону, куда-то на зады, по шоссейке. Виноградов, отходя от любовных утех, заволновался, в перерыве между песнями спросил у Рафаила:

- Куда это нас опять погнали?

- На работу, - шепнул Рафик и с некоторым ехидством добавил: - Ты что думал, что тебя здесь задарма кормить и предоставлять баб будут?!

Слева от шоссе Виноградов увидел железнодорожную ветку, платформу, на которой стояли какие-то контейнеры, за платформой, высокую кирпичную башню наподобие водонапорной. Сигналя, колонну обогнал "козел" типа "джип" с мигалкой на крыше. Мелькнуло в окне лицо генерала. Подразделение чеканило шаг по очищенному от снега шоссе. Неслась песня:

Мир фантомов! Людской муравейник Парижа!

Даже днем осаждают вас призраки тут,

И, как в узких каналах пахучая жижа,

Тайны, тайны по всем закоулкам ползут...

Это из "Семи стариков", подумал Виноградов, еще громче вплетая свой мощный голос в другие голоса родного подразделения. Справа, вдалеке, виднелись дома бульвара Бодлера. Шоссе забирало влево, куда уходил железнодорожный путь. Впереди показалось огромное здание необычной формы. Вроде стадиона, подумал Виноградов, и начал волноваться по мере приближения к этому феноменальному сооружению, потому что по мере этого приближения, сам себе казался маленьким, уменьшающимся на глазах, как, впрочем, все солдаты и старшина уменьшались.

- Чего мы маленькими такими становимся? - спросил Виноградов.

- Микробы вселенной! - выдохнул Рафаил и добавил: - Это ж ТЭЧ!

- Так ТЭЧ же там, откуда мы пришли!

- Там казарма, - пояснил Рафаил, - а тут мастерские.

Тут мало-помалу к Виноградову стала возвращаться память об учебке, вспомнились самолеты, реле, контакторы, вольтметры, отвертка-крестик, паяльник... Подразделение обогнуло здание с левой стороны и оказалось перед полуоткрытыми огромными алюминиевыми воротами ангара.

- Стой! Раз, два! - скомандовал перед воротами старшина. - По рабочим местам - разойдись!

Все пошли в ангар, один Виноградов замешкался, спросил у старшины:

- А мне куда?

- К начальнику ТЭЧ.

- А кто он?

- Полковник Фицджеральд.

Виноградов пошел в ангар. В воротах на него приятно дунуло горячим воздухом из щели ветродуя. В ангаре был полумрак. Стояли какие-то расстыкованные самолеты: плоскости в одном месте, двигатели в другом, колпаки кабин откинуты, тут и там - кресла-катапульты. Справа по стене шел ряд дверей, в которых исчезали солдаты. На дверях таблички типа "Концепция сонета", или "Перекрестная рифма". Одним словом, черт знает что! Навстречу попался светловолосый капитан.

- Разрешите обратиться, товарищ капитан?

- Вольно, - добродушно сказал капитан. - У нас тут не принято солдафонить...

Виноградов от недопонимания этой реплики пожал плечами.

- Да я из ШМАСа, новенький, - пояснил он.

- Из ШМАСа? Не слыхал?

Ну, опять снова-здорово, подумал Виноградов, но все же объяснил:

- То ж школа младших авиационных специалистов, из Украины! - памятуя о самостоятельности этой страны, вставил Виноградов "из" вместо "с".

- Не слыхал... Ну ладно, не волнуйтесь, - сказал капитан. - Сам я из Ольстера, слыхал?

- Не слыхал...

- У нас тут, - универсальность, вселенская постановка проблем, свойственная "Цветам зла", понимаете? - сказал капитан по-английски, с ирландским акцентом, но Виноградов, разумеется, все понял.

Однако пропустил мимо ушей, спросил, где можно найти полковника Фицджеральда. Капитан указал на застекленное полутемное помещение вдали слева. Козырнув по привычке, Виноградов направился туда. В застекленном помещении нашел еще дверь, открыл, там было светло. За столом сидел полковник и рассматривал какую-то огромную карту звездного неба.

- Разрешите обратиться? - спросил Виноградов.

Полковник поднял на него усталые глаза, видно, уж очень перетрудился над этой картой, и разрешил.

- Для дальнейшего прохождения службы рядовой Виноградов прибыл!

- Вольно! - сказал полковник, задумался и не спеша произнес:

Упорен в нас порок, раскаянье - притворно;

За все сторицею себе воздать спеша,

Опять путем греха, смеясь, скользит душа,

Слезами трусости омыв свой путь позорный...

Только сейчас Виноградов заметил, что один глаз у полковника был как бы разрезан: шрам на веке и на самом глазном яблоке. Полковник перехватил взгляд, сказал:

- 23-го февраля выпили хорошо. Шел домой, деревья какие-то, ветки бьют по лицу, потом из темноты на меня пошел штакетник, и прямо в глаз... Лежал, в госпитале. Глаз починили, но видит неважно, как через полиэтиленовый пакет...

- Вы ж тут не пьете! - вырвалось у Виноградова.

- Конечно, не пьем... Но выпиваем. Начиная со звания полковника, когда заслонку снимают.

Виноградов понял, что ему стать полковником не грозит, поэтому сник. Помолчав немного, полковник сказал:

- Ну, что ж, будете обслуживать "Красоту"... Идите к майору Лондону в группу вдохновений... Седьмая комната.

- Слушаюсь! - отчеканил Виноградов, повернулся кругом и вышел.

В седьмой комнате было жарко от самодельного обогревателя: на короткую асбестовую трубу была намотана толстая спираль, от напряжения светившаяся белым светом. У верстака сидела молодая, симпатичная женщина в звании сержанта, с тремя лычками. Густые темные волосы были собраны в пучок. Виноградов смутился. Он стоял в дверях и переступал, как конь, с ноги на ноги. Наконец женщина подняла на него глаза и улыбнулась. Виноградов сразу же влюбился. Эта была гораздо приятнее, уем та грудастая бесстыдница, которую выделили ему для отправления физиологических потребностей.

- Меня направили... к вам... к майору Лондону, - с волнением сказал Виноградов.

- А Лондон сегодня в полетах, - сказала сержант. - Полетел рассматривать город Лондон.

Виноградов не обратил внимания на это пояснение и, "как бывалыча", сказал:

- Девушка, давайте познакомимся!

Он подошел к ней и положил руку на плечо. Она прикрыла глаза. Он стал смелее, погладил ее по шее и, наклонившись, прислонился к ее горячей щеке.

- Отвали! - крикнула вдруг она и так стукнула его локтем в переносицу, что из глаз посыпались искры.

А она, сменив моментально тон, как ни в чем не бывало, рассмеялась, сказала:

- Вы закреплены за 23-й, а я закреплена за 736-м... А вы вчера хорошо пели на сцене. Я заслушалась. Что это за песня "Зелеными просторами"?

- Это я в детстве по радио слыхал и запомнил, - потирая нос, сказал Виноградов. - Сам я с-под Рязани...

- С-под Рязани? Не слыхала...

- Ладно, не беда. Вот женюсь на вас и увезу с собой. Тогда увидите! А вы откуда?

- Я местная. Надя меня зовут.

- Энгельгардтовская? - мрачновато поинтересовался Виноградов.

- Да.

- С заслонкой?

- Конечно!

В руках у Нади была маленькая отвертка, и она что-то отвинчивала в черном приборе. Этих приборов было на верстаке видимо-невидимо!

- Что это? - спросил Виноградов, взяв одну коробочку.

- Реле вдохновения, - сказала Надя.

- И что же оно делает?

- Управляет двигателем подъема вдохновения.

- А мне что делать? - спросил Виноградов.

- Регламентные работы на помпе "Красоты".

- Как это?

- Вот берите чемоданчик и - вперед, к бодлероидам, на улицу! - вроде как приказала Надя и, склонившись под верстак, достала фибровый чемоданчик.

Виноградов поднял его, раскрыл, обнаружил никелированные инструменты: пассатижи, щипчики, паяльник, отвертки, вольтметр, запчасти и прочее.

- А свидание вам можно назначить? - спросил Виноградов, собираясь на улицу.

- Никак нет. Размножение у нас строго регламентировано. Да вы и не сможете овладеть мною, заслонка не позволит...

- А сломать ее нельзя?

- Бесполезно... Да вы и сами все поймете... Я же не "я", и вы не "вы"... Мы - биороботы, способные к самовоспроизводству...

- А как же быть с любовью?

- А что это такое? Не слыхала...

Виноградов объяснять не стал, потому что сам толком не знал, что это такое. Молча пошел с чемоданчиком отыскивать бодлероиды на улице. По пути спрашивал, где тут бодлероиды по части "Красоты". Все кивали куда-то за бугор. На бугор, который располагался метрах в ста от ворот ангара, шла асфальтовая тропинка. Поднявшись на этот бугор, Виноградов замер от восхищения перед открывшимся простором. То была широкая и, казалось, бесконечная взлетно-посадочная полоса, выложенная огромными шестигранными бетонными плитами. По полосе ползали оранжевые машины с красными мигалками, с вращающимися уборочными щетками. На круглых площадках, прикрепленных к полосе, стояли какие-то серебристые волчки типа самолетов, только без крыльев, с красными бортовыми номерами. У первого волчка Виноградов против воли воскликнул:

- Е-мое, шагнул же разум человека! А ведь в ШМАСе о новом вооружении ни слова не говорили, паразиты! Кругом секреты!

С чего было начинать, Виноградов не знал. Огляделся, увидел сбоку на площадке щит какой-то. Подошел. Там надпись: "Зона "Красоты" 23-го номера".

- Это ж моя зона! - радостно воскликнул Виноградов и нажал первую кнопку, откинув с нее красный колпачок.

Сразу на площадке стало тепло. Виноградов снял свою дубленку, повесил у пульта на крючок, надел белый халат, висевший там же. Из щели пульта вылезла инструкция: "После слов "В лазури царствую" - вскройте люк под лазерным объективом". Виноградов с инструкцией прошел под волчок, размером с легковую машину, на четырех шасси, как табурет. Увидел объектив, возле - люк с четырьмя крестообразными насечками на винтах. Достал отвертку-крестик, вывинтил эти винты, открыл люк. Справа нажал кнопку, опустилась лестница, встал на нее, снова нажал кнопку, поехал в кабину. Красота, да и только! В уютной кабине - мягкое вертящееся кресло, тепло, обзор через прозрачный колпак на все четыре стороны. Снял две заглушки со щитка приборов, просунул в отверстия руки и на ощупь вывинтил из помпы пару щеток, медно-графитных, измерил штангенциркулем. Стесались, паразитки! Взял из чемоданчика новые, проверил зазор, попробовал на сжатие пружинки и поставил их на положенное место. Откинул красный колпак кнопки холостого вдохновения, нажал. Все вокруг посветлело, как будто только что выпил сто грамм водки и закусил соленым рыжиком. Запахло черемухой, вишневый сад расцвел, соловьи запели, солнышко засияло, речка голубая показалась вдали, бережок, лодочка, журавли к родным местам вернулись, пчелы жужжат, трава вымахала в рост человека: васильки там, ромашки, ну и рожь, конечно, так и колосится, так и колосится! На щитке зажглась надпись: "Вторая строфа". Рот Виноградова сам собой проговорил:

В лазури царствую я сфинксом непостижным;

Как лебедь, я бела, и холодна, как снег,

Презрев движение, любуюсь неподвижным;

Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек

Надпись погасла. Виноградов собрал инструмент, спустился на землю, задраил люк и подошел к следующему бодлероиду. Оказалось, что за ним закрепили их двадцать три штуки. Когда шел к седьмому волчку, увидел в дальней части взлетки серебристый сгусток света с куполом, который легко и быстро оторвался от шестигранных плит и пошел в небо. За ним - второй, третий, четвертый. В наушниках прозвучало: "Вторая эскадрилья пошла!".

На обед строились перед воротами ангара. И когда старшина скомандовал: "Запевай!", Виноградов прежде всех вылез со своим оперным голосом:

У нас в подразделении

Отличный есть солдат...

- Отставить! - крикнул старшина и сам напомнил, что нужно петь:

В объятиях любви продажной

Жизнь беззаботна и легка,

А я - безумный и отважный -

Вновь обнимаю облака.

У столовой попалась встречная колонна дошкольников из детского сада. Маршировали карапузы ничуть не хуже взрослых и все были в черной форме с красными погончиками, как суворовцы. Маленькие сапожки у всех были до зеркального блеска начищены. Детсадовцы пели:

Авеля дети, дремлите, питайтесь,

Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.

Каина дети, в грязи пресмыкайтесь,

И умирайте в несчастьи, в позоре!

Виноградов не мог оторвать взгляда от детей и глубоко задумался. Машинально сдал прапорщику дубленку, прошел в залитый светом зал к своему столу, сел, сунул край салфетки за ворот гимнастерки. Оркестр на сцене играл что-то до-мажорное. Суп из осетрины Виноградов съел без всякого аппетита. Все думал о марширующих детях. Жалко ему было детей. Они-то тут при чем? Кровавый ростбиф с хрустящим картофелем ел так же без особого вдохновения. Задумчиво намазывал белый хлеб сливочным маслом и зернистой икрой. Изредка отпивал из фужера боржоми.

- Чего загрустил? - спросил Рафаил.

- Детей жалко, - сказал Виноградов.

- Чего их жалеть! - воскликнул Рафаил. - Это ж - биороботы. Плоды совокуплений с избранницами, сплошная физиология, без поэзии.

- Они же Бодлера поют?!

- Магнитофон тоже поет... Их в летчики готовят. Потому что летают только местные.

- Других летчиков, что ли, нет по стране?

Рафаил как-то странно улыбнулся и прошептал:

- Тут стран других нет.

Старшина закричал от дверей:

- ТЭЧ! Выходи строиться!

Виноградову строиться не хотелось. Надоело. Целый день - стройся, расходись, стройся, расходись! Черт знает что! Конфуций говорил: изучай самого себя. А чего я себя изучать буду, если я такой же биоробот, как эти малыши! Сказано же в уставе - оплодотворенный мужским семенем в женском лоне есть биоробот! Вот тебе и так, и восьмое марта и двадцать третье февраля! Построились. С левой ноги по команде старшины тронулись, запели Бодлера, но пошли не в столовую, а на взлетно-посадочную полосу. Виноградов по пути спросил у Рафаила:

- А кто же тогда люди, если все мы биороботы?!

- Да вот, хоть Бодлер. Книгу-то его никто в лоне не оплодотворял.

- Значит, все писатели - люди?

- Не все. Только те, которые переживают свое время, то есть биологическую сущность...

Остановились у застекленной высокой башни командного пункта. Подошли другие подразделения. Застыли по команде "смирно". Оркестр ударил "Прощание славянки". И вдруг с неба посыпались крылатые то ли биороботы, то ли люди, черт их знает, все у Виноградова перепуталось в похмельной голове.

- Это кто? - испуганно спросил шепотом Виноградов у Рафаила.

- Не боись, - успокоил Рафаил обыденным голосом. - Это ангелы.

Ангелы приземлились, выстроились в длинную колонну, у всех на плечах были погоны младших лейтенантов, крылья сложили за спиной, как рюкзаки, по пятьдесят ангелов в шеренге, и так выразительно промаршировали по взлетке, что Виноградову показалось, что это идет по Красной площади сводная колонна военно-политической академии имени Ленина. А в это время на трибуне появился лысый с ободком белых волос пузатый человек. На плечах погоны, да такие ослепительные, что звания не разобрать, но, наверняка, не ниже генералиссимуса.

- Это кто? - отказываясь понимать происходящее, спросил Виноградов.

- Да этот, с Ерусалима, Бог, - равнодушно сказал Рафаил. - Щас доклад на пол-Библии зашпандорит...

- Как поп в церкви? - спросил Виноградов.

Но Рафаил не успел ответить, поскольку сам Бог с трибуны, вроде как мавзолея, обратился к Виноградову:

- Виноградов, вам особое приглашение требуется?!

Виноградов беспокойно заворочался и почувствовал, что у него болит бок. Отлежал, наверное. Сначала он подумал, что на него летит сияющий ангел, но, присмотревшись, обнаружил перед собой плафон голубоватого цвета. Голова опять загудела. Он вспомнил "Цветы зла", но голова и не думала проходить.

- Виноградов, вам сколько раз можно повторять! - вновь донесся голос Бога, но уже не с трибуны, а откуда-то снизу.

Виноградов завибрировал от страха. Он лежал в шинели на верхней полке. Под голову был положен бушлат. Бросив мутный взгляд вниз, Виноградов увидел за столиком незнакомых людей, улыбнулся и болезненно закрыл глаза, точно ему все это снилось. Потом снова открыл и свесил голову с полки.

- Где я? - задал идиотский вопрос.

- В поезде, - усмехнулся бородатый человек. - Спускайтесь. Самочувствие поправите. Это ж надо так напиваться! Как вас только патруль не арестовал! Хорошо, мы вмешались и уговорили отпустить.

Эта новость побежала из головы по всему телу холодными мурашками, и Виноградов поежился. Пошевелив ногами в тяжелых кирзовых сапогах, провел ладонью по колючей щеке - два дня не брился, собрался с силами, сердито выдохнул из груди весь воздух, поднялся, ударившись головой о близкий потолок, и кое-как слез с верхней полки. Он был какой-то померкший. Все качалось перед глазами. В сумраке купе плавали зеленые круги. Но они тут же пропали, как только среди бутылок и закусок Виноградов увидел книжку Бодлера "Цветы зла".

- Бодлер, Бодлер! - заорал в ужасе Виноградов, пятясь к двери.

- Ну и что? - удивился второй пассажир, гладко бритый молодой человек с сильными залысинами. - Чего ты испугался? Садись, выпей.

Виноградов ощущал, да не просто ощущал, а видел, как у него разрасталась голова, с треском ломая череп, чтобы остановить этот процесс, Виноградов сдавил голову руками и застонал. С этим стоном сел поближе к столику. Бородатый, пассажир тут же налил ему в тонкий стакан коньяку. Виноградов привычно, не размышляя, выпил. Понюхал дольку лимона и застыл, чтобы не расплескать выпитое.

- Где мы? - чуть более уверенно спросил Виноградов минут через пять.

- К Талашкино подъезжаем, - сказал лысоватый.

- Тебя не Рафаилом зовут? - вдруг спросил Виноградов.

- Точно так, усмехнулся Рафаил.

- А тебя? - спросил Виноградов у бородатого.

- Ивар.

Виноградов с некоторым успокоением сказал:

- Понятно. "Цветы зла". Бодлер. Читали?

- Читали.

- О биороботах говорили?

- Говорили...

- Все понятно. Наливай.

- Бодлер - великолепный поэт. Полет на одном вдохновении!

- Это я знаю, - вполне определенно сказал Виноградов и выпил налитое.

- Что же ты пьешь-то так! - с горечью в голосе воскликнул Рафаил.

- Я больше не буду, - сказал Виноградов, грустнея, и спросил, кивая на книжку: - Значит, "Цветы зла" на самом деле существуют?

- Они-то, вне всякого сомнения, существуют. А существуешь ли ты?

- Существую! - твердо сказал Виноградов, ощущая прилив бодрости.

- Ну и мы существуем, - сказал Ивар. - Едем в Ригу на научную конференцию по Бодлеру. Мы - филологи. Изучаем творчество Бодлера.

- Он, когда жил, был биороботом, а потом книгой превратился в человека, - пояснил Виноградов.

Пассажиры переглянулись.

- Доклады свои зачитаем, - сказал Рафаил. - Мало еще изучен Бодлер.

- То-то мне все Бодлер снился. Даже памятник ему в гарнизоне поставили!

Рафаил усмехнулся и сказал:

- Цветы зла - это люди, так сказать, во всей полноте интертекстуального звучания. Ты понимаешь, Виноградов, что ты - цветок зла?

- Понимаю, господа биороботы! Наливайте!

Пассажиры переглянулись. Но налили. Настроение у Виноградова улучшилось. Всякая загадочность постепенно исчезала, как бы холодно говоря, что в жизни возможно все, что угодно. И это все - становилось ясным, понятным, объяснимым. Но почему-то Виноградов вдруг проскандировал ни с того ни с сего:

Безумье, скаредность и алчность и разврат

И душу нам гнетут, и тело разъедают;

Нас угрызения, как пытка, услаждают,

Как насекомое, и жалят и язвят.

Ученые с заметным интересом вгляделись в солдата.

- Неужели ты это во сне запомнил? - спросил Рафаил.

- Вот это память! - воскликнул Ивар. - Я вроде бы негромко читал, а, смотри, уловил и запомнил. Это говорит о том, что у тебя определенный талант. Дорожи этим талантом. Хотя талант - рок. Какой-то опьяняющий рок.

- Да ладно, - махнул рукой Виноградов. - Чего там запоминать-то! Бывало, в детстве, радио послушаю и сразу - запоминаю. И без предупреждения громко запел:

Зелеными просторами...

Его несколько грубоватый, но все же прекрасный природный голос поразил ученых, которые от восхищения смотрели певцу прямо в рот. В общем, хорошо было. И хорошим был перестук колес поезда. И хорошим было звездное небо за окном. Закончив песню, Виноградов осторожно взял со столика книжку Бодлера, раскрыл и уставился на портрет.

- Вот он какой! - через некоторое время воскликнул Виноградов.

- Такой, - сказал Рафаил. - Сумел дать лик своей эпохи и самого себя в этой эпохе, художественно и обобщенно полноценно, полнозвучно. Сумел - значит, классик!

- Понимаю, - кивнул Виноградов.

- Молодец! - похвалил Ивар. - Как говорили классики, мы не по думанью любим, а по любви думаем, даже и в мысли - сердце первое!

- А Бодлер этот с Франции? - спросил Виноградов.

- Из Франции, - поправил Рафаил.

Это "из" для Виноградова было непривычно, как "из" Украины. Но он тут же произнес как полагается:

- Вы говорили, что там будут ребята из Америки, из Китая, а генерал - прямо из Новой Зеландии? Да еще ангелы маршируют строем и Бог с Ерусалима на трибуне?

Ученые переглянулись.

- Где?

- На Энгельгардтовской!

- Да нет! Это тебе приснилось. Мы болтали, конечно, и о божественном, и об ангелах, и о конференции. Действительно, на ней будут представители из Америки, из Франции, из Польши, из Китая, из Новой Зеландии...

- Он был несчастным? - вдруг спросил Виноградов.

- Как ты все схватываешь! - удивился Рафаил. - Конечно, Бодлер был глубоко несчастен. И это наложило на него свою печать. Отсюда его раздражительность, его пьянство, его вызывающее поведение, его озлобленность - в творчестве и в жизни.

- Такой же, как я, - спокойно резюмировал Виноградов.

- Сколько тебе еще служить? - спросил Ивар.

- Два года.

- Не теряй времени зря, - сказал Рафаил. - Занимайся самообразованием. Хочешь, мы тебе списочек книг набросаем? Ведь должна же быть в части библиотека?!

- Это обязательно, - согласился Виноградов. - В учебке эти чудики... москвичи, все туда ходили... Вы Бодлера обязательно запишите! Это ж надо - летать на одной силе поэтической мысли!

- И ты - полетишь! - рассмеялся Ивар и принялся на листочке писать имена и названия.

Виноградов пребывал как бы в двух измерениях: он еще всею душой был там, на странном Бодлере, и здесь - тоже не в очень привычном обществе. Какой, оказывается, странной может быть жизнь во сне, в воображении. Странной и прекрасной! И под обложкой книжки - жизнь, иная, загадочная и вдохновенная. И достаточно прочитать книгу, погрузиться в нее, даже раствориться в ней, чтобы почувствовать, что твоя собственная жизнь стала полнее, как будто ты прожил еще одну жизнь. А если прочитать десять книг? То, значит, проживешь еще десять жизней. А сколько книг существует в мире? Страшно подумать. Собственной жизни не хватит, чтобы и малую часть прочитать. Виноградов представил огромную библиотеку, которая суть бесчисленные другие жизни, и поразился самому себе, что прежде никогда не задумывался над этим.

- Читать книги - это жить другие жизни? - спросил он для подтверждения собственных догадок. Ивар поднял на него удивленные глаза.

- Конечно, - сказал он. - В книгах - бессмертная жизнь, со своими законами и своею реальностью. Слова, произносимые нами, умирают, не будучи записанными. А будучи зафиксированными с определенным талантом, обретают единственную реальность, бессмертную реальность. Ты же не знаешь, кто были твоими предками, допустим, в десятом веке...

- В десятом?! - восхитился Виноградов.

- Именно. Ведь, посуди, чтобы ты родился, цепь твоих предков не была прервана. Ты как лампочка в елочной гирлянде, вроде как сам по себе горишь, но на самом деле - в цепи человечества. Но все - дело в том, что память гаснет, человек гаснет, хотя и другой рождается, но незаписанное - исчезает. Поэтому не реальная жизнь составляет историю, а книжная, составленная из слов. И эта книжная жизнь не похожа на обыденную, книжная - богаче, безграничнее, величественнее. И если жизнь есть твое представление, то оно в соприкосновении с книгами - уходит в бесконечное бессмертие... В общем, там, где включаются слова, там начинается совсем другая реальность...

- Я в ней побывал, - вздохнув, сказал Виноградов.

В купе заглянула сонная, помятая проводница, сказала:

- Солдат, давай на выход! К твоей Генгардовой подъезжаем!

Это перевранное название кольнуло неприятно Виноградова. Он поправил:

- Энгельгардтовская!

Проводница равнодушно зевнула и молча ушла.

- А ты знаешь, как можно перевести это название? - спросил Рафаил.

- Как?

- Ангельский сад.

- Это вот почему ангелы снились...

Виноградов взял рюкзак и перевязанный веревкой грязный бушлат (в нем он плясал на рынке в Брянске и упал в лужу), грустно вздохнул, попрощался, даже расцеловался с учеными, и пошел в тамбур. В непонятной тоске, разъедающей душу, он прижался лбом к стеклу и попытался что-нибудь разглядеть во тьме. Но ничего не видел, кроме звезд. И одна вдруг заскользила из левого угла и плавно пошла в правый. Проскользнула мысль, что он может оказаться дома гораздо раньше срока.

И - всё.

Поезд остановился. Проводница открыла дверь и отбросила заглушку лестницы, заскрипевшую, как несмазанная в деревне телега. Виноградов подавленно спустился на безлюдную, плохо освещенную платформу: повесишься тут - снять некому будет. Ни тебе ковровых дорожек, ни пальм в кадках, ни офицера с "Цветами зла". Станционная бабка в сером платке (зачем они только эти платки носят, ведь лица и так у них серые, как асфальт!) указала дорогу через пути. Обследовать эти пути Виноградов не стал: и так было очевидно, что они были без тупиков, что вели от полустанка к полустанку, от городка к городку, от одной войсковой части к другой, и что по ним идут поезда, и что в них едут люди в погонах. И что идет снег и земля пуста. Зато синие ворота со звездами были на месте. На КПП дежурил ефрейтор с грубым мужицким лицом, в замызганной шинели, от которой пахло мокрой овчиной. Посмотрел документы Виноградова, потом спросил:

- Поддать ничего нету?

- Не, все выпил дорогой, - сказал Виноградов с тоской во взоре.

- Ладно, солобон, иди в штаб гвардейского полка.

Виноградов, не обидевшись, пошел. Слабо светили фонари. Справа и слева показались двухэтажные дома, больше похожие на бараки. Думал ли он о чем-нибудь, пока шел? Синие его глаза в красных веках не смотрели теперь ни на что внимательно, ни на чем подолгу не останавливались. Вошел в тот подъезд, в котором, как и говорил ефрейтор на КПП, стоял на посту у знамени (само знамя было за стеклом, как на витрине) часовой, с узкими глазами, как китаец, в парадном мундире, с карабином у ноги. Направо и налево шел полутемный коридор. Виноградов отдал честь часовому. Тот кивнул налево. Виноградов пошел на кивок, открыл обшарпанную дверь. Тут сидели дежурные радисты, пили из железных кружек что-то. Он спросил у них, где найти дежурного. Подсказали: дверь напротив. Дежурный, капитан с рыхловатым бабьим лицом, оглядел Виноградова, вздохнул, но ничего не сказал по поводу нетрезвости. Вызвал посыльного и приказал отвести Виноградова в ТЭЧ.

- Теоретическо-эстетическая часть? - попытался развеселить капитана Виноградов.

- Чего? - не понял капитан.

Повторять Виноградов не стал. Когда шли по темной аллее, посыльный спросил:

- Сам-то откуда?

Виноградов сначала хотел сказать, что "с-под Рязани", но потом небрежно бросил:

- Из-под Бодлера.

- Не слыхал, - сказал посыльный.

- Еще услышишь! - себе на уме сказал Виноградов.

Казарма оказалась самой обычной: дощатый пол, надраенный красной мастикой, стены, выкрашенные в цвет детского поноса (может быть, он называется "хаки", но Виноградов подумал о детском поносе), койки с серыми одеялами, штук сто. В другой стороне: за решеткой - оружейная комната с карабинами, за - застекленной двухстворчатой дверью - Ленинская комната, у комнаты - самодельное объявление: "В субботу в библиотеке конференция по роману С.Бабаевского "Кавалер Золотой Звезды". Виноградов обрадовался при упоминании библиотеки. Далее была курилка, где стояли банки с черным жиром для смазки сапог, и сортир с чугунными нужниками на десять посадочных мест, с разъедающим глаза запахом хлорки. Далее - в торце у окна, отгороженная барьером - бытовая комната, с рядом небольших зеркал, с электрическими розетками (это у кого из солдат есть электрические бритвы и для парикмахерской машинки). Виноградов пришел в тот момент, когда солдаты готовились к отбою: бродили в галифе и в нательных рубахах. Старшины не было. Его замещал сержант срочной службы с изъеденным оспой лицом и африканскими кудряшками Эрик Гофман, как он сам представился.

- Замена! - заорал он, как только Виноградов доложил ему о прибытии.

Солдаты сгрудились вокруг Виноградова, заинтересованно разглядывали его, как необходимый материал (как цемент или кирпич на стройке), обеспечивающий демобилизацию Эрику Гофману.

- Скоро и нам замена прибудет, - мечтательно вздыхали они.

Виноградов сначала подумал, что сон в лице Эрика да еще Гофмана продолжается, и даже с улыбкой спросил:

- Вы с Германии, что ли, товарищ сержант?

Воткнул все-таки по забывчивости это колхозное "с", но затем быстро поправился:

- Из Германии?

- Да нет, Старик, что ты! Я с Одессы!

- А-а, - неопределенно отреагировал Виноградов.

- А ты откуда?

- Из-под, - медленно произнес Виноградов, - Рязани.

Эрик опять заорал на всю казарму:

- Шматриков! Иди сюда! Земляк прибыл!

Из толпы вышел какой-то маленький, коренастый, в очках в тонкой металлической оправе на простецком лице, Шматриков.

- Здорово, земеля! - воскликнул этот Шматриков и принялся обниматься с Виноградовым.

- Ты откуда? - спросил он.

- Из деревни Епихино, - сказал Виноградов.

- А я из Скопина! - сказал Шматриков так, как будто был с Бодлера.

- Слыхал, - сказал Виноградов.

Гофман едва отодрал Шматрикова от Виноградова, сказал:

- Дайте моей замене отдохнуть! Устал ведь с дороги человек!

Глаза сержанта Гофмана были полны восторга, а в голове пульсировала одна и та же сладостная мысль - через два дня домой, в Одессу, дембель! Дождался своего спасителя! Виноградов попытался охладить пыл Гофмана фразой:

- А вы слыхали, что Украина отделилась от СССР?

Но никто, разумеется, всерьез это не воспринял. Виноградову показали свободную койку; место в общем шкафу для бушлатов-шинелей; в фанерной тумбочке, которая стояла между койками, место на верхней полке, нижнее отделение принадлежало соседу. Виноградов разделся до рубахи, разулся, долго разглядывал и нюхал портянки, затем надел свои шлепанцы, сшитые из кирзы, пошел со всеми в курилку. Закурил. Все тоже закурили и с поблескивающими глазами ждали рассказов Виноградова. Мол, как добрался, и всякое разное по ходу дела? Виноградов, поднимая на расспрашивающих воспаленные синие глаза, кое-что рассказывал, особенно отмечая, как здорово поддал в Брянске и как чуть не забрал его патруль, но ученые отбили.

- Какие ученые?

- Бодлероведы, - как о само собой разумеющемся сказал Виноградов.

- Метеориты, что ли, изучают? - спросил Гофман.

- Во-во, - не стал разубеждать Виноградов. - Вроде того. На одной силе поэтической мысли летают!

От тумбочки дневального донесся зычный голос:

- Управление, отбой!

Виноградов вскочил с лавки.

- Не бери в голову, - сказал Гофман. - Эти пижоны с Управления дисциплинку свою показывают!

- Из, - подчеркнул, - какого Управления? - спросил Виноградов, не поняв.

- У нас казарма - на два подразделения, - пояснил Гофман. - Справа от входа - ТЭЧ, слева - Управление.

Управленцы (писари, штабисты, дешифровщики, радисты) погасили свет на своей половине, послышались их недовольные голоса:

- Тэчеры, гасите свет!

Пошла, зевая, потягиваясь, почесывая бока, и ТЭЧ укладываться. Виноградов только донес голову до подушки - сразу заснул. Причем, ничего ему в эту ночь не снилось. Утром, в пять пятьдесят, при команде "подъем", военнослужащие поднимались без суеты, не как в учебке, лишних движений не совершали, все делали как-то по-домашнему, словно никуда не спешили, никуда не опаздывали. Виноградов умывался. Рядом - иностранная речь.

- Вы откуда? - удивленно спросил Виноградов.

- С Эстонии, - сказал рыжий верзила.

- Из Эстонии, - поправил немного смущенно, будто сам над собой посмеиваясь, Виноградов.

"Иностранцы" переглянулись и молча отошли в сторонку. Виноградов чистил сапоги. Опять рядом - иностранная речь, восточная какая-то.

- Вы откуда?

- С Таджикистана.

- Из Таджикистана, - поправил Виноградов, оглядывая ребят с задумчивым любопытством.

- Ну да, - сказал крепыш с раскосыми глазами. - С Душанбе.

Виноградов брился в бытовой комнате. Рядом опять - иностранная речь.

- Вы откуда, ребята?

- С Латвии.

- Из Латвии, - поправил Виноградов.

Латыши на всякий случай отошли в сторонку. Появился старшина: ноги колесом, как у кавалериста, нос картошкой, лицо блином, в шапке, офицерской, каракулевой.

- ТЭЧ! Становись! - крикнул он и, подумав, добавил: - В головных уборах.

В две шеренги выстроились. Виноградов, прикинув свой рост, встал третьим во вторую шеренгу. За спиной старшины на стене он увидел щит с моральным кодексом строителя коммунизма, который вчера не заметил. Старшина начал перекличку:

- Абельсон?

- Я!

- Блезенблаттер?

- Я!

- Вайнштейн?

- Я!

- Гофман?

- Я! - крикнул Эрик.

- Друнискайтенис?

- Я!

- Енбергалиев?

- Я?

- Жупенко?

- Я!

- Зуппе?

- Я!

- Игнатов?

- Я!

- Крупп?

- Я!

- Керимов?

- Я!

- Козлов?

- Я!

- Лиепиньш?

- Я!

- Мормышкин?

Тишина.

- Где Мормышкин?

От тумбочки дневального донеслось:

- В наряде!

- Зубов?

Тот же голос дневального:

- На губе!

Старшина вставил, отвлекаясь от списка:

- Норму не знает, пьет, как этот... Когда речь дошла до Виноградова, старшина приказал ему сделать два шага вперед, представил подразделению, а дневальному приказал сбегать в штаб и поставить Виноградова на довольствие, потом, дочитав, список личного состава, сказал, чтобы выходили строиться на улицу, в бушлатах. Виноградова же приостановил, завел в оружейную комнату и закрепил за ним карабин СКС № 36795, боевой, незаряженный. Затем Виноградов схватил свой бушлат, а он весь в каких-то ржавых пятнах.

- Где это вы, рядовой Виноградов, унавозились? - спросил старшина.

- В Брянске, товарищ старшина! - доложил Виноградов.

- Хорош был?

- Так точно, товарищ старшина!

- Вот это я люблю, - усмехнулся старшина. - Правду я люблю! Зайди вечерком в каптерку, - и подмигнул.

На улице построились в колонну по три. Старшина стоял у беседки, засыпанной снегом, командовал:

- Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-арш! Запевай, ВВС!

Кто-то звонким тенором повел:

Там, где пехота не пройдет,

Где бронепоезд не промчится,

Тяжелый танк не проползет -

Там пролетит стальная птица...

Подразделение поддержало:

Пропеллер, громче песню пой...

В столовой стоял полумрак. Длинные столы, покрытые выцветшей клеенкой. Пахнет вымытым полом и селедкой. Железные миски. Котел - на центр стола. Виноградову, как самому молодому, поручили "разводящую", по-простому - черпак. Накидал всем поровну пшенки и по куску жирной селедки. Налил всем по железным кружкам чаю из огромного алюминиевого чайника. Сам взял алюминиевую ложку с перекрученным черенком...

- ТЭЧ! Выходи строиться!

Надели бушлаты, подпоясались. Построились.

- Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-арш! Запевай!

Тот же тенорок начал:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...

Между казармами вышли на шоссе. Слева потянулась железнодорожная насыпь. Платформа. На ней - какие-то контейнеры. За платформой - высокая круглая кирпичная башня, наподобие водонапорной. Над башней - стая ворон. Шоссе уходило влево. Казармы, уменьшаясь, отдалялись вправо. Подразделение обогнал "козел". Мелькнуло заспанное лицо майора. Впереди показался авиационный ангар. Солдаты заметно уменьшались по мере приближения к нему. Остановились перед приоткрытыми воротами.

- Стой! Раз, два! - скомандовал старшина. - По рабочим местам - разойдись!

На площадке перед ангаром стояли самолеты с откинутыми колпаками кабин. С горки на площадку ехал, рыча как трактор, огромный тягач с красной кабиной, тащивший на регламентные работы очередной самолет. А ангаре стоял полумрак. Лишь в бомболюке расстыкованного самолета ярко горела переноска и луч пятном лежал под ним на цементном полу. С Эриком Гофманом Виноградов зашел в отдел электрооборудования. На стенах - наглядная агитация. На полу - самодельный обогреватель: на асбестовой трубе - раскаленная толстая спираль За верстаками сидели механики в комбинезонах. И среди них - женщина, крупная, во вкусе Виноградова. Одному механику Эрик доложил:

- Товарищ капитан, вот замену привел...

- Ну что ж, (непечатное), Эрик, давай, иди, (непечатное), в штаб, оформляйся, - сказал капитан и обратился к новичку: - А тебя, (непечатное), как зовут?

- Рядовой Виноградов! - отчеканил тот, не сводя глаз с женщины.

- Это (непечатное), понятно. У нас тут, (непечатное), не принято солдафонить. Вот, (непечатное), что, (непечатное), Виноградов... Бери чемодан, (непечатное), - Эрик тут же выдвинул из-под верстака свой фибровый чемодан с инструментами и передал Виноградову, а капитан продолжил: - И давай, (непечатное), по-быстрому и "23-му", (непечатное)... Смени щетки, (непечатное), на помпе подкачки и замени, (непечатное), в двигателях реле запуска... Чтоб управился за полчаса, (непечатное)! Потом, (непечатное), покатим на взлетку, (непечатное) В час дня, (непечатное), ему в полеты, (непечатное)... Понял, (непечатное)?

- Так точно! - выкрикнул Виноградов, поражаясь частоте всяких разных выражений капитана.

- Слушай, (непечатное), перестань тут так кричать, пугаешь, (непечатное)... Иди, работай, (непечатное)

Виноградов опустил руки и, пожав плечами, пошел на улицу. Эрик проводил до самолета, сказал:

- Душа-человек капитан, хоть и ругается как сапожник.

- Там же женщина, - сказал Виноградов.

- А женщина, что, не человек?

Сначала Виноградов решил заменить реле. Отверткой оттолкнул держатели облицовки двигателей. Потом голову сунул, как в бочку, во входное воздушное отверстие, обхватил руками эту обшивку и попятился с нею, поставив затем ее на землю. Делал, работу и про себя повторял:

Пейзаж чудовищно-картинный

Мой дух сегодня взволновал;

Клянусь, взор смертный ни единый

Доныне он не чаровал!

Появилась мрачная рожа Енбергалиева.

- Давая поскорее, - сказал он. - Давая двигателя мне починять!

- Ты кто? - спросил Виноградов.

- Моя - двигателиста.

Виноградов ловко поменял реле. Перешел в бомболюк. Едва размонтировал помпу, показалась физиономия Лиепиньша.

- Корей, корей тафай... Мне нато пиропатрон пломпировать...

Руки у Виноградова замерзли. Пальцы плохо слушались. А тут этот, иностранец, над душой стоит. С трудом поменял щетки, закрутил заглушки. А за Лиепиньшем уже Жупенко лезет с какой-то дрыной.

- Гарно, гарно, - говорит. - Тикай!

- Чего спешишь? Ты уже отделился от СССР! - бросил ему Виноградов.

Он все свое закончил, пригнулся, вышел из-под самолета. Жупенко, ошарашенный юмором, как он это воспринял, новичка, исчез с железякой под самолетом. Виноградов пошел докладывать капитану.

- Перекури, (непечатное), - сказал капитан, что-то паявший на верстаке.

Механик-сержант Гриша держал это что-то пассатижами. В теплой курилке сидели взрослые механики из других отделов. Сплошь сержанты-сверхсрочники. Виноградов смущенно присел в уголочке на ящике. Один говорит:

- Три часа вчера мочалил свою и так и не кончил...

Другой говорит:

- У дочки в детском саду карантин. Ветрянка.

Виноградов подошел к говорящим.

- Это что... Все делается по уставу Конфуция не так... Там, значит, на сцене - симфонический оркестр человек в полтораста...

- Где?

- Да на Бодлере... Это вам не столовая, это вам - ресторан. На потолке, высоченном; богатыри в кольчугах, русалки там разные... И дают то осетрину, то икру красную, столики на четверых... Я в белой дубленке ходил...

Виноградов не стал дожидаться реакции, и так заметил, что на него стали как-то подозрительно смотреть, бросил окурок в урну и пошел в отдел. Капитан уже собирал с Гришей самодельный торшер.

- Ну, (непечатное), как? - спросил он у Виноградова, кивая на торшер.

- Красиво, - сказал Виноградов, оглядывая поблескивающие латунные трубки, плексигласовые столик и подставку, широкий абажур из парашютного шелка. - Только когда у голых женщин матовые шары светильников в поднятых руках - то красивее!

- (Непечатное, непечатное, непечатное)! - сказал капитан.

Потом на руках, как телегу, катили самолет, облепив его, как мухи, на взлетку. Бросили под колеса, чтобы не покатился, специальные башмаки. Капитан залез в кабину. Подъехал ЗИЛ-электрозарядчик. Воткнули тяжелую вилку кабеля в розетку на борту самолета. Капитан запустил двигатели. Виноградов тут же оглох. Даже бетон под ногами завибрировал. Из сопл двигателей вырвался огонь. Погазовав минут пять, капитан выключил двигатели. Наступила тишина, но свист в ушах продолжался. Виноградов побежал в отдел. Так и есть - женщина-механик была одна.

- А вас я знаю как зовут! - с порога выпалил он.

- Как? - удивилась женщина.

Взгляд ее был неподвижным, как у проснувшегося человека.

- Надя!

Он подошел к ней и положил руку на плечо. Надя молчала, только подбородок ее дрогнул. От нее шло тепло, как от обогревателя. Затем погладил ее шею и, склонившись, вдыхая запах пудры и волос Нади, прижался щекой к ее щеке, но тут же получил удар локтем по носу. Свист в ушах продолжился. Совсем он исчез, когда строились перед воротами ангара на обед.

- Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-арш! Запевай!

Абельсон затянул:

Путь далек у нас с тобою...

Где-то против водонапорной башни песня кончилась. Виноградов, не глядя на старшину, шагавшего сбоку, затянул:

Мы люди большого полета,

Взрастил нас геройский народ,

Орлиное племя - пилоты,

Хозяева синих высот...

Он пел до самой столовой.

- Хорошо поешь! - похвалил старшина.

Виноградов смущенно опустил глаза. Потом сказал:

- Я другие песни знаю. Бодлера, например.

- Не слыхал, - подумав, сказал старшина.

Виноградов привычно орудовал "разводящей", наливал мутный суп из перловки, потом разбрасывал по мискам перловую же кашу с почками, и наконец, разливал по кружкам компот из сухофруктов.

- Становись! Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-арш! Виноградов?

- Я! - отозвался бодро Виноградов.

- Запевай!

На только ему известный мотив ритмичного марша Виноградов запел:

О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!

И грудь моя, что всех погубит чередой,

Сердца художников томит любовью властно,

Подобной веществу, предвечной и немой...

У ворот ангара старшина с недоумением во взоре спросил:

- Что это ты пел?

- "Красоту", - сказал Виноградов.

- Хорошо, - вздохнул старшина. - Но непонятно. Ты пой чего-нибудь поближе к народу...

- Это сначала непонятно, - сказал Виноградов. - Потом - поймете. Ведь, на одной силе поэтической мысли все летает!

- Ну, иди, иди, - неопределенно сказал старшина, пристально глядя на Виноградова, - работай.

Механики занялись другим самолетом на улице перед воротами.

- Чефой ты пель? - спросил Лиепиньш с некоторым испугом.

- "Красоту" Бодлера, - сказал Виноградов. - Я же из спецчастей прибыл, там стран никаких нет, только одна страна, а ребята есть с Америки, с Франции, с Польши, а в роте охраны - с Китая, - вмазывал специально, с удовольствием это "с" Виноградов.

Лиепиньш, побледнев, молча полез под самолет.

- Ну, ты даешь! - только и сказал Жупенко. - Ты кто? Интеллигент, что ли?

- Нет, инопланетянин.

Виноградов менял свои щетки и реле. На него уже почему-то никто не покрикивал, не торопил. Терпеливо ожидали, когда он закончит свои операции. Капитан заметил это, крикнул под самолет:

- Ну что ты, (непечатное), как этот (непечатное), прости господи, (непечатное)!

В пять часов рабочий день закончился. Старшина скомандовал:

- ТЭЧ.

Виноградов поддержал:

- Теоретическо-эстетическая часть!

Да так громко поддержал, что наступило тягостное молчание. Наконец старшина тихонько одернул, искоса глядя на него:

- Становись, становись в строй, Виноградов.

Виноградов встал в строй, чувствуя, что жизнь обманывает всех нас своим мнимым реализмом; только чувствуя это, но не облекая это чувство словами типа "реализм".

- Техническо-эксплуатационная часть, - на всякий случай, глядя на Виноградова, произнес подробно старшина, - становись! Равняйсь! Смирно! Ша-агом а-арш!

В казарме было тепло. Виноградов повесил бушлат в шкаф. Хотел зайти в ленинскую комнату, полистать газеты. Старшина отозвал его в сторонку, сказал:

- Кто тебя этому научил, как его?

- Бодлеру?

- Во-во... Бодлеру кто научил?

- Американцы и эти... инопланетяне... Из правого верхнего угла светящиеся сгустки света в левый нижний идут... Бодлероиды летают. А стран, товарищ старшина, честное слово, там нет! Все в одной части служат: и ребята из Америки, и из Франции, и, как у нас, с Эстонии, с Латвии... И ангелы, - Виноградов оглянулся на всякий случай, - летают, и Бог выступал с трибуны. Оказывается, он настоящий, лысый. На Бодлере живет и по всему небу летает. А чего такого? На одной силе поэтической мысли! Ангелы, между прочим, все с погонами, в чине младших лейтенантов... И у Бога с Ерусалима на плечах погоны! А что вы думали! Там и дети все в форме ходят, как наши суворовцы. Они - биороботы! Да, вот так вот. Правда, я не разглядел, сколько звезд на погонах у Бога с Ерусалима...

Старшина с испугом ухватил Виноградова под руку и повел к себе в каптерку, прикрикнул на каптенармуса Грачева, чтобы тот исчез. Сели под полками с личными вещами солдат (чемоданами и рюкзаками) на топчан из реек. Старшина спросил:

- А почему с Америки-то?

- Да это ж инфернальный полк, товарищ старшина! Командир полка - генерал с Новой Зеландии! - рассмеялся Виноградов.

- Ну-ну, - часто заморгал старшина.

- Он на "джипе" типа нашего "козла" ездил! Они все там сплошь ученые, конференции созывают! А, слыхали, что Украина от СССР отделилась?

Тут старшина вздрогнул, совсем как-то обмяк и прошептал:

- Идите, Виноградов, идите... Разрешаю в неположенное время полежать на кровати...

Виноградов пожал плечами и вышел. Лежать ему не хотелось. Он послонялся по казарме, почитал моральный кодекс строителя коммунизма. Спросил у Гофмана, который пришивал свежий подворотничок к парадному мундиру:

- Сейчас личное время?

- Личное, - покосился на него Гофман, про себя думая, что за мудака к ним еще прислали.

- А там в личное время, - сказал Виноградов, присаживаясь рядом с Гофманом на табурет, - в оперу все строем ходят!

Гофман застыл с поднятой иголкой в руке и, не моргая, уставился на Виноградова.

- Где, не понял?

- На Энгельгардтовской, - простодушно пояснил Виноградов, разглядывая на мундире Гофмана значки "Гвардия", классного специалиста, ГТО, комсомольский...

Гофман вдруг покраснел и закашлялся.

- Старичок, у нас нет оперы, - сказал он. - Ты что-то перепутал.

Виноградов улыбнулся загадочно, встал с табурета, вытянул руку, отставил ногу и громко, на всю казарму, объявил:

- "Зелеными просторами". Слова М. Исаковского, музыка В. Захарова. Исполняет солист оперного театра Энгельгардтовской филармонии рядовой Виноградов!

И запел (текст песни дается полностью):

Зелеными просторами

Легла моя страна

На все четыре стороны

Раскинулась она

А над ней стальные соколы

И день и ночь парят,

И огни ее высокие

Над всей землей горят

Гремят победной песнею

Заводы и поля,

И мы, страны ровесники,

Проходим у Кремля.

Наше знамя, шелком шитое,

Пылает в вышине

И лежат пути открытые

Для нас по всей стране.

Куда б ты ни поехал,

Куда б ты ни пошел,

Повсюду наша молодость,

Повсюду комсомол.

Все мы Сталиным воспитаны

В родном своем краю,

Все проверены, все испытаны

В работе и в бою.

И мы проходим с песнями

Во всех концах страны, -

Мы все - ее ровесники

И верные сыны.

И пускай друзья и недруги

Увидят в этот час,

Что на свете нету юности

Счастливей, чем у нас.

Гофман был бледен. Вокруг собрались любопытные, столь же бледные. Гофман оглядел всех испуганно. Трудно было измерить глубину молчания, воцарившегося в казарме. А Виноградов, царственным взором окидывая собравшихся, спросил торжествующе:

- Может, скажете, что и Бодлера у вас нет?

- Бодлера у нас... нет, - нетвердо сказал Гофман и добавил: - Крупп есть, Енбергалиев есть, даже Жупенко есть, а вот этого... как его?

- Бодлера...

- Вот... Бодлера - нет.

- А это что?! - воскликнул Виноградов и с подъемом проскандировал:

Пейзаж чудовищно-картинный

Мой дух сегодня взволновал;

Клянусь, взор смертный ни единый

Доныне он не чаровал!

Виноградов с каким-то победоносным видом блеснул глазами и, подойдя к стене, крикнул:

- Вот он Бодлер-то! Чудаки, смотрите! - и указал на графический портрет в рамке.

Из толпы выглянуло лицо старшины.

- Дневальный!? - страшась самого себя, позвал он.

- Я!

- Отведите рядового Виноградова в санчасть!

Виноградов пожал плечами, сказал:

- Я здоров. Зачем мне в санчасть?

Потом вспомнил про спиртик и нехотя согласился. На улице уже стемнело. Качались на ветру тусклые фонари. Дневальный шел молча. Сначала держал. Виноградова за локоть. Потом, видя, что тот сам шагает бодро, отпустил. Виноградов чуть слышно напевал:

Мы люди большого полета,

Взрастил нас геройский народ,

Орлиное племя - пилоты,

Хозяева синих высот...

Вошли в одноэтажное кирпичное здание медсанчасти. Дежурный лекарь-сержант выслушал дневального, отойдя с ним на неслышное расстояние. Дневальный ушел. Виноградов снял бушлат и с лекарем пошел в палату, в которой стояло четыре пустых койки.

- Разденься и ложись, - сквозь зубы сказал лекарь.

- Слушаюсь, товарищ сержант! А у вас тут библиотеки нет?

- Нет?

- Бодлера бы почитать, - мечтательно произнес Виноградов.

Лекарь кашлянул и молча ушел, но вскоре вернулся с мензуркой.

- Давай-ка выпей.

- А чего это? - покосился Виноградов на жидкость.

- Не твоего ума дело!

Виноградов послушно выпил. Повспоминал в приятной истоме Энгельгардтовскую. Потом задремал. Утром в палату зашел майор в накинутом на погоны халате. Один погон со звездой между двумя синими полосами был виден.

- Итак, рядовой Виноградов, как ваше самочувствие?

- Отличное, товарищ майор! - доложил, приподнимаясь на локтях, Виноградов, разглядывая красноватое лицо майора.

- Так, значит, ангелы - лейтенанты?

- Младшие лейтенанты, все как один!

- И у Бога - погоны?

- Точно!

- А генерал откуда, говорите?

- С Новой Зеландии, товарищ майор!

- Понятно. А что там летало?

- Серебристые сгустки света, товарищ майор! - попытался с волнением объяснить Виноградов и для доходчивости добавил: - Бодлероиды. Они без крыльев. Летают на одной силе поэтического вдохновения!

- Вы не волнуйтесь, - сказал майор. - Я понимаю. Летают без крыльев. Как ракеты?

- Да нет, что вы! Они как волчки!

- Понятно.

Но Виноградов по лицу майора понял, что тот ничего не понимает. Поэтому Виноградов заговорил:

- Да это же на Энгельгардтовской! Понимаете? Там ребята с Америки, с Франции, с Польши... А в роте охраны - ребята с Китая! Официант с Италии! Там стран никаких нет! Всего одна страна! Понимаете? По уставу Конфуция все идет, мол, главное, изучай самого себя! - заволновался Виноградов, вспоминая, как его вобрал в себя на рынке в Брянске серебристый сгусток света, и произнес чеканно:

В мозгу моем гуляет важно

Красивый, кроткий, сильный кот

И, торжествуя свой приход,

Мурлычет нежно и протяжно...

- Ну ладно, - сказал майор, вставая, - отдыхайте. Все пройдет.

- Бодлер не может пройти! - с чувством сказал Виноградов и восторженно покрутил головой. - Он классик, такой же, как и я! А, слыхали, что Украина отделилась от СССР?

Майор не просто застыл, но задеревенел в дверях.

- Ну-ну... - сказал он и хотел что-то добавить, но вдруг замолчал, побледнел и удалился.

Принесли завтрак. Пюре с котлеткой. Как на Энгельгардтовской почти что. Виноградов с удовольствием съел "порцовку". Затем с не меньшим удовольствием выпил стакан какао с белым хлебом и сливочным маслом. Могли бы, конечно, красной икры положить. Заглянул лекарь. Виноградов попросил:

- Принесите мне Бодлера почитать.

- Поинтересуюсь в клубе, - более вежливо, чем вчера, сказал лекарь.

Вошел медбрат со шприцем. Сделал укол. Виноградов уснул до обеда. Когда проснулся, то ощутил всею кожей страшную пустоту армейской жизни. Какой-то солдатик в халате протянул ему книгу. Виноградов взглянул. "Цветы зла". На самом деле существует! И затрепетал от восторга. Подали борщ со сметаной в фарфоровой глубокой тарелке. Солидный кусок мяса плавает в борще. На второе - жареный картофель с антрекотом. Чай. Виноградов жадно принялся за "Цветы зла", минут за двадцать освоив десять страниц, но тут сделали еще один укол и Виноградов заснул. Проснувшись, он приподнялся и долгим взглядом смотрел в окно на небо, на садящееся солнце. Потом принесли ужин: запеканка из манной каши с клубничным вареньем! С улицы донесся отдаленный грохот Виноградов догадался, что вторая эскадрилья начала полеты. На другой день он проснулся поздно, когда уже солнце по-зимнему дымно било в окно, и свет от него, расчерченный переплетом рамы, ложился золотым квадратом на пол. Вошел новый дежурный, старший сержант, с темным, заветренным лицом, сказал.

- Собирайся. В госпиталь на обследование поедешь.

- Вот чудаки! - усмехнулся Виноградов. - Чего меня обследовать, ведь я здоров!

- Это не тебе решать! - хмуро сказал старший сержант.

У подъезда стоял коричневый фургон с красным крестом на боку. Виноградов залез в него. Старший сержант - следом. "Цветы зла" Виноградов на всякий случай прихватил с собой. Вдруг да там не окажется библиотеки. Старший сержант долго смотрел на него молча. Потом спросил:

- Ты чего, с американцами, что ли, служил?

- А чего такого! Там были ребята с Франции... А в роте охраны - с Китая! Но главное - генерал с Новой Зеландии! Мне приказал изучать "Красоту" Бодлера. Вот я и изучаю! - Виноградов придвинул обложку "Цветов зла" к самому лицу старшего сержанта.

За окнами проплывали заборы и сараи какой-то деревни, через которую шло шоссе.

- Думаешь, комиссуют? - вдруг ехидно спросил тот, отодвигая от себя книгу.

- Чего? - не понял Виноградов.

- Ладно, сиди, придурок!

Виноградов снес молча оскорбление. Чтобы не заострять на этом оскорблении внимание, процитировал, не торопясь, вслух:

В провалах грусти, где ни дна, ни края,

Куда Судьба закинула меня,

Где не мелькнет веселый проблеск дня,

Где правит Ночь, хозяйка гробовая...

- Я - цветок зла, - сказал задумчиво Виноградов.

- Ты же ведь деревенский, - рассудительно сказал старший сержант. - Откуда всё это?

Солнце ударило в лицо, на мгновение ослепив Виноградова.

- С Энгельгардтовской, - спокойно ответил он.

- Ну, давай-давай, наяривай! Вошел в роль, придурок!

Виноградов опять не обиделся. Ну что обижаться на тех, кто не знает Бодлера.

"Наша улица", № 8-2000

Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 6, стр. 321.