КУВАЛДИН-40 СТЕНОГРАММА ВЕЧЕРА

40 ЛЕТ ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЮРИЯ КУВАЛДИНА,

творческий вечер писателя, Малый зал ЦДЛ

17 декабря 2008 года

Далеко не каждый писатель может отметить 40-летие своей творческой деятельности. И тем более далеко не каждый может прийти к этому творческому юбилею с такими прекрасными литературными свершениями и достижениями, с какими пришел к нему писатель Юрий Кувалдин, первый частный издатель в нашей стране, директор издательства “Книжный сад”, основатель и главный редактор журнала “Наша улица”.

17 декабря в Малом зале ЦДЛ, при аншлаге, состоялся вечер этого подпольного классика русской литературы.

Пока гости и участники праздника, как говорится - “съезжались на дачу”, то есть собирались в зал, там нон-стопом звучала фонограмма песни “Когда весна придет, не знаю...” в исполнении Николая Рыбникова:

Когда весна придет, не знаю,

Придут дожди, сойдут снега,

Но ты мне, улица родная,

И в непогоду дорога...

На свете много улиц славных,

Но не сменяю адрес я,

В моей судьбе ты стала главной,

Родная улица моя!

Праздник проходил на фоне нарядной елки с горящими гирляндами лампочек, которая стояла в углу зала, и на фоне стенда с десятью томами собрания сочинений Юрия Кувалдина, на обложках которых – цветные репродукции картин сына писателя – художника Александра Трифонова, и на фоне альманахов “Ре-цепт” и “Золотая птица”, которые Юрий Кувалдин выпустил в 2008 году.

В первой части вечера выступили: поэтесса Нина КРАСНОВА (автор комментарием к 10-томнику Юрия Кувалдина, с докладом о юбиляре), лауреат Пушкинской и Государственной премий поэт Евгений РЕЙН, поэт Геннадий КАЛАШНИКОВ, лауреат премии “Венец” поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, лидер авангарда Третьего тысячелетия художник Александр ТРИФОНОВ, поэт Сергей КАРАТОВ, писатель Ваграм КЕВОРКОВ, лауреат премии “Венец” поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, лауреат нескольких престижных литературных наград, в том числе международной премии “Золотой Еж”, писатель и драматург Андрей ЯХОНТОВ, заслуженный артист России, актер Театра Армии Александр ЧУТКО.

Во второй части вечера выступили: артистка Центрального телевидения и радиовещания, певица Лариса КОСАРЕВА (драматическое сопрано), лауреаты международных конкурсов музыканты Марина ЯБЛОКОВА (фортепьяно), Борис НЕВОЛИН (скрипка), Владимир МАРКУШЕВИЧ (гитара).

Третья часть вечера состоялась в ресторане “Цвет ночи” в Большом Козихинском переулке, в узком кругу участников вечера.

Командовал парадом сам Юрий КУВАЛДИН. Он же фотографировал гостей и участников вечера для сайтов “Нашей улицы”, для своего Живого Журнала в Интернете и для истории и вечности.

ЧАСТЬ 1, официальная, литературная. Малый зал ЦДЛ.

Юрий КУВАЛДИН:

Вон входит в зал Александр Чутко, актер Театра Российской Армии. Театр этот недавно претерпел колоссальные изменения, чисто внешние. Там сделан колоссальный ремонт, поставлены новые кресла, партер приподнят на 30 сантиметров, отремонтирована сцена. А Саша Чутко играет там у Шекспира, в “Гамлете”... В “Гамлете” есть такие персонажи - первый актер, второй актер, а режиссер-постановщик Борис Морозов свел все эти роли в одну, всех актеров - в одного актера, которого играет Александр Чутко... (Чутко идет вдоль кресел, здоровается с некоторыми гостями вечера, переговаривается с ними. Юрий Кувалдин обращается к нему.) Чутко, я про тебя говорю (а ты это не слушаешь)...

Александр ЧУТКО:

А-а?

Юрий КУВАЛДИН:

Получилось так, что Чутко стал центром спектакля “Гамлет”, по Шекспиру.

Александр ЧУТКО (с юмором, несерьезным тоном):

Удивительно!

Юрий КУВАЛДИН (с юмором, серьезным тоном):

Удивительно, да.

(Смех в зале.)

Но я не о Чутко сегодня буду говорить, я сегодня буду говорить о себе. Я пригласил вас сюда в связи с 40-летием своего творческого пути. Я отмеряю этот путь не с момента своих самых первых, неосознанных шагов и своих самых первых опытов в литературе, а с момента своей сознательной, непрерывной работы над своими произведениями. Если вести точку отсчета оттуда, то это получается сорок лет. Сорок лет сознательной, непрерывной работы над своими произведениями.

Причем, когда все это у меня только начиналось в мои юношеские годы, я даже не подозревал, во что это все выльется. Просто у меня была такая жажда, такая потребность к писанию...

Но я не думал, что буду писателем и даже не мечтал об этом. Я в свои ранние годы мечтал и предполагал быть актером. Я очень люблю читать стихи, я люблю читать их вслух. И, когда мне было 15 – 16 лет, я был принят в театральную студию, которую организовали на базе студии Павла Владимировича Массальского, актера МХАТа, Владимир Высоцкий и Геннадий Ялович, на Дзержинке, в клубе милиции. С ними был и Сева Абдулов, и вот Саша Чутко был принят, Александр Яковлевич, мы ходили туда как студийцы, занимались там. И с тех пор и подружились друг с другом.

Но уже в то время я чувствовал, что роль исполнителя мне как-то не совсем подходит. Потому что, когда я читал вслух какой-нибудь текст, даже будь то текст Маяковского или текст Горького, мне хотелось что-то подредактировать там, что-то добавить туда.

И я почувствовал в себе творческие силы и понял, что я должен писать сам. И я начал сочинять сам.

А у нас в студии, Саша Чутко его помнит, был такой врач-кардиолог Юрий Парийский, он был моим приятелем, мы с Сашей сегодня как раз вспоминали его, он блестяще читал стихи. И у нас с ним была своя такая давняя подпольная работа - над самиздатом. Мы с ним собрали стихи Мандельштама, который тогда считался запрещенным поэтом, сделали полное собрание стихотворений Осипа Мандельштама. Я ездил домой к его жене Надежде Яковлевне, на Большую Черемушкинскую улицу. Мы сверяли с ней тексты стихов Мандельштама, так что вот такая работа подпольная у нас шла тогда очень энергично.

Но я всегда как-то вот хотел писать сам. И писал. Причем у меня писались какие-то фрагменты. И я только сейчас, несколько лет назад, увидел, что это был какой-то мой путь. А сначала мы своего пути не видим, когда пишем.

Мы действуем очень спонтанно, действуем без всяких намерений. Нам просто хочется писать, и мы пишем... написали какой-то фрагмент чего-то такого, а во что это выльется, непонятно. Так у меня писался роман, которым открывается первый том моего собрания сочинений, моего 10-томного собрания. Роман, который называется “Стань кустом пламенеющих роз”. Это роман, а можно назвать его большой повестью. Она писалась мною в середине 60-х годов... это 1965, 1966 год... 1967-й.

И так я этот роман окончил в 1967 году, потом туда вошли еще какие-то сюжетные линии и переплетения. Он весь состоит как бы из трех больших повестей, но эти повести связаны единством персонажей, единством развития сюжетных линий, и поэтому я стал называть это все романом, хотя, повторяю, я не намеревался писать роман. Я даже не собирался писать рассказ. Но вот у меня написался роман.

Поэтому я всех тех авторов, у которых есть настроение писать, но которые не уверены в себе... я их всех призываю просто писать, не отдавая себе отчета в том, что они пишут и собираются писать. Если тебе что-то понравилось в жизни, какой-то эпизод, ты запиши его, а потом разберешься, что у тебя получилось. Потому что я, например, всегда говорю себе и авторам, есть у меня такая любимая фраза, она же философская фраза: то, что не было записано, того не существовало. Многие живущие современники не согласны с этим, но по прошествии лет мы видим, что в литературе и в истории и в Вечности остаются только те, кто что-то написал, а те, кто ничего не записывал и жил реальной жизнью, бесследно исчезают с лица земли. Поэтому литература есть литургия, есть память народа, память всех людей, вне зависимости от национальной принадлежности, партийной и так далее, и так далее. Пишущий человек остается в веках на века. Кто-то такой Одиссей? Мы знаем, потому что Гомер написал о нем. А с Гомером в Древней Греции жили миллионы людей, но все они померли, и их никто не знает и не помнит. Кто такой Шекспир? Может быть, это собирательный образ разных авторов, произведения которых собраны под одной обложкой, и всех этих авторов с их произведениями называют - Шекспир, и они выступают под именем Шекспира. Шекспир - это в переводе "Дрожащее копьё".

Поэтому писательство - это в конечном итоге даже не писание текстов. Писательство - это, я скажу, может быть, высокопарно, я не люблю говорить высокопарно, не люблю пафоса, но... писательство - это спасение своей души, то есть сохранение своей души. Мое биологическое тело уйдет в землю, я исчезну, а текст останется.

Поэтому когда ты пишешь свои тексты и выпускаешь их из своих рук, ты должен сделать так, чтобы потом уже не возвращаться к ним, чтобы ты знал, что там все отшлифовано, все упаковано, все сделано раз и навсегда. Ты как бы стоишь на конвейере, на потоке, ты выпустил деталь, она ушла от тебя, и тебе уже не нужно заботиться о ней, доделывать ее.

У нас многие писатели путают литературу с эстрадой, они что-то такое напишут и бегают с листом и спрашивают у всех и у каждого, кого встретят: ну как ты, старик, ты меня читал? Не нужно бегать с листом и дергать своих современников и заставлять их читать тебя.

Вообще, по идее, писатель, глубокий, настоящий, не пишет для современников. Потому что современники любить умеют только мертвых писателей. Мертвый спокоен, его читают и почитают. Сейчас мы читаем и почитаем Андрея Платонова, говорим, что он гений. А при его жизни, когда он был жив, его ругали, его склоняли на все лады и распинали. Понимаете? Или тот же Осип Мандельштам. Да взять всю обойму нашу литературную, всю нашу настоящую литературу, настоящих писателей. Евгений Замятин, Федор Крюков, автор “Тихого Дона”, романа, который приписывают неграмотному Шолохову.

Мы - свидетели трагической эпохи, когда литература была под спудом, настоящая литература, и когда писатели писали как бы не для читателей, а только сами для себя. То есть в принципе каждый настоящий писатель и пишет для себя. А если он выполняет социальный заказ, то это уже не писатель, это временщик, который наступает на горло собственной песне и пишет заказ. То есть он душу свою не раскрывает. А читателя не обманешь. Читатель открывает книгу и видит, кто есть кто. И вот та искренность, которую писатель передает через слово и которую чувствует читатель, она и говорит о степени мастерства и о степени таланта писателя.

...Мне хочется, чтобы наш вечер сегодня прошел на одном дыхании, без всяких перерывов, довольно-таки лаконично. В первой части мы тут немножко поговорим о литературе. Может быть, кто-то там обо мне что-то скажет, я что-то о ком-то и о чем-то скажу... Это все - минут на сорок.

А во второй части нашего вечера будет выступать сорок минут замечательная певица, “чайка Лариса Косарева”, о которой я написал эссе в альманахе “Золотая птица”. Я называю Ларису Косареву “чайкой”, потому что ее образ ассоциируется у меня... скорее даже не с чеховской “Чайкой”, а с моей повестью “Ворона”. Некоторые критики говорили про мою повесть “Ворона”, что это выворотка чеховской “Чайки”, но это не так.

Я просто сделал такой художественный ход, вставил “ворону” в свою повесть, чтобы ввести читателя в существо проблемы, которой я там касаюсь. И в конце я дал то, чего не было в чеховской "Чайке". Эта моя вещь печаталась в “Новом мире”, покойный Залыгин напечатал ее там в 1995 году. А многие критики подумали, что это моя выворотка “Чайки”, что я выворачиваю классику наизнанку. Хотя, при моей любви к Антону Павловичу Чехову, я ничего не выворачиваю, а все, что есть в моей вещи, придумано мною самим. И вот мною придуман этот образ романтической мечтательницы, молодой девушки, стройной, красивой, которая хочет быть актрисой, но ее мечта разбивается о камни действительности. Эта мечта у многих разбивается. У писателя она сразу разбивается, потому что жизнь затягивает его и не дает ему осуществить свою мечту. Поэтому писателями становятся единицы.

Мой сын Саша, Александр Трифонов, художник, говорит мне: “Папа, а чего ты хочешь? Пять человек от века останется писателей хороших, и достаточно...”

(Смех в зале.)

У моего сына критерий очень жестокий. Хотя, действительно, если оглядываться на ХIХ век, мы же кого вспоминаем по именам? Кого? В первую очередь - Достоевского, Гоголя, Толстого. Три имени, которые перекрывают всех. И можно уже не называть дальше список и не продолжать его. Так же и здесь. Потому что “лицом к лицу - лица не увидать”. Мы многое не видим с малого расстоянья. Мы текстов друг друга не читаем. Никто не читает, кроме Кувалдина, кроме меня - я читаю тексты всех присутствующих здесь. А все присутствующие здесь... они меня мало читают (если совсем не читают) и слабо знают. А я их знаю каждого, и знаю на зубок все, что они написали. Поэтому я качественно отличаюсь от многих писателей. А в кругу поэтов - особенно. Гена Калашников сюда не пришел еще. Он вспоминал:

У поэтов есть такой обычай -

В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

(Смех в зале.)

Ну, не только у поэтов. Это характерно вообще для настроения творческой интеллигенции. Потому что творческая интеллигенция - это индивиды. А каждый индивид невольно конкурирует со всеми индивидами и хочет быть первым, лауреатом, победителем, самым лучшим. Это естественно. А если у писателя нет желания быть самым лучшим, тогда ему и нечего заниматься литературой, тогда ему и не нужно писать. Он ничего хорошего не напишет. И к тому же... соревноваться нужно не с современниками, которые там сейчас сидят в подвале, в нижнем кафе ЦДЛа, и пьют водку, а нужно соревноваться с классиками - с Чеховым, с Гоголем, учиться у них и стараться писать так, чтобы (“не было мучительно больно” и мучительно стыдно за все, что ты написал. – Н.К.)... чтобы комар носа не подточил.

...Наш вечер плавно идет... И я хотел бы вам представить сейчас одну участницу вечера, хотя вы ее все знаете... замечательную поэтессу Нину Краснову! Она для меня дорога даже не тем, что она поэтесса и пишет стихи... Это всё ее личные качества, это провинциальная черта многих наших литераторов - писать стихи. Москвичи как-то сразу, как только начинали писать стихи, так стеснялись этого, считали это неприличным и прекращали писать стихи и переходили с них на прозу. И тем не менее... Нина Краснова в совершенстве, ну не в совершенстве, но близко к этому, почти в совершенстве знает мои произведения. И я ей крайне благодарен за ту огромную работу, которую она проделала по составлению моего собрания сочинений в 10-ти томах и по комментированию собрания моих сочинений. И этим она особенно дорога мне. К каждому из 10-ти томов она написала большой материал, в котором рассматривает все произведения данного тома.

Нина Краснова!

(Аплодисменты зала.)

Нина КРАСНОВА:

Об одном из героев своего романа “Стань кустом пламенеющих роз” Юрий Александрович Кувалдин сказал в своем: “Это человек незаурядных интеллектуальных способностей”. И то же самое можно сказать и о самом Кувалдине. Более того, о нем можно сказать, что это человек...

Юрий КУВАЛДИН (Евгению Рейну, который появляется в дверях):

Евгений Борисович (показывает ему жестом: идите сюда, вперед, в первый ряд). Вперед, прошу вас... (Объявляет залу.) Поэт Евгений Рейн!

(Аплодисменты зала.)

(Юрий Кувалдин показывает Евгению Рейну на свободное место в первом ряду.) Присаживайтесь сюда, Евгений Борисович.

Евгений РЕЙН (садится в первом ряду, здоровается с Ниной Красновой, которая стоит у микрофона):

Здравствуй, Нина!

Нина КРАСНОВА (кивает Евгению Рейну головой и говорит тихо, не в микрофон):

Здравствуй, Женя!

(Продолжает свой “доклад” о Кувалдине.)

...более того, о нем можно сказать, что это человек разносторонних, универсальных способностей. И это человек высочайшей образованности, эрудированности и культуры. И человек совершенно потрясающей энергии и силы, оправдывающий свою фамилию. Это писатель-феномен (с ударением на второе “е”, или феномен, с ударением на “о”), особое явление в нашей литературе, подобных которому у нас не было и нет.

В советское время, я помню, в “Литгазете” шли дискуссии о новой литературе, поколения семидесятников-восьмидесятников, то есть о литературе “зажатого” поколения. И все критики в один голос говорили о том, что там нет нового гения, и как бы ждали такого гения, который откроет дверь в большую литературу, поставит на пороге чемодан с 10-ю томами собрания своих сочинений, которые он написал “в приюте спокойствия, трудов и вдохновенья”, и скажет:

Здравствуйте, почтенные господа,

Вот и я прибыл сюда!

На самом деле никто не верил, что он придет. Это была советская утопия. Но вот как раз Кувалдин и оказался таким писателем, которого критики как бы ждали. Но когда он пришел, они не поняли, что это он и есть, тот самый, кого они ждали. Потому что они по своей профнепригодности просто не смогли прочитать его произведения и воспринять их адекватно. Как в свое время и Булгакова мало кто понимал. И кроме того они просто его испугались и спрятались от него под лавки. Кувалдин человек непростого характера, с символической кувалдой, которой он бьет критиков, литературоведов, филологов...

(Смех в зале.)

...он бьет их за то что, они во все времена не могли и не могут оценить живых гениев при жизни, оценить настоящую литературу, а начинают ценить их только после смерти, уже мертвых, и тогда только начинают писать о них монографии и докторские диссертации и книги, когда мир и без них оценит своих гениев.

Кувалдин родился в Москве и учился вместе с Тредиаковским, Кантемиром и Ломоносовым в одной школе, на улице Никольской, только тремя веками позже, чем они...

(Смех в зале.)

И он очень хорошо знает Москву, как ни один москвич и ни один самый лучший гид не знает ее. Я люблю Москву с детства, почему в свое время и приехала из Рязани в Москву, учиться здесь в Литературном институте, а потом переехала сюда жить, но открыла я ее для себя с тех сторон, с которых никогда не видела и не знала, только благодаря Юрию Кувалдину и его произведениям.

Юрий Кувалдин всегда равнялся на великих писателей и уже в детстве прочитал почти всех классиков и впитал их в себя. И он всю жизнь читает книги и пишет книги. И начал он, как все настоящие прозаики, со стихов. Потом решил, что этот жанр для него слишком легкий. Это как для тяжеловеса, который может поднять штангу в сто килограммов, поднимать штангу в десять килограммов. И он начал писать прозу и пишет ее каждый день по принципу Юрия Олеши: ни дня без строчки. И написал к своему юбилею, и не только написал, но и издал целых 10 томов собрания сочинений, которые вы сейчас видите здесь, на витрине, на стенде. Они такие красивые... и на каждой обложке у них - репродукции картин сына Кувалдина - художника Александра Трифонова, который присутствует в зале.

(Аплодисменты.)

И я о чем хочу сказать и что хочу подчеркнуть? Юрий Кувалдин уникален не только тем, что он написал и издал 10 томов собрания своих сочинений (написал-то он не 10, а теперь уже все 30). Он уникален еще и тем, что он создал свое издательство “Книжный сад” и свой журнал “Наша улица”, чтобы не зависеть ни от каких издателей и ни от каких редакторов, и чтобы печатать самого себя и тех авторов, которые ему нравятся. О чем я написала такие четыре строчки:

Всех издателей в Пензу послав...

Подождите...

(Нина Краснова обращается к зрителям. Делает маленькую паузу, по Чехову, вспоминая вторую строчку своего куплета... и под смех зала начала куплет сначала.)

Всех издателей в Пензу послав,

Нашу улицу он основал

И, соломки себе постлав,

Лег с журналом на свой сеновал!

(Смех в зале.)

На самом деле Кувалдин никогда не лежал на сеновале...

(Смех в зале.)

И на печке он тоже никогда лежал... в отличие от своих собратьев по перу, которые напишут один рассказ и думают, что они, слава Те(бе), Господи, уже все сделали в литературе, все написали, выполнили свою Божественную программу... и могут почивать на лаврах...

(Смех в зале.)

И вот он написал 10 томов... И я их все прочитала добросовестно, еще до того, как он издал их, прочитала с карандашом в руках, и с большим удовольствием и с большой пользой для себя, для своего творческого и интеллектуального развития, скажу я вам. И я открыла для себя (и не только для себя) этого писателя во всей его полноте и во всем объеме. И увидела масштаб этого писателя и этой личности.

Юрий КУВАЛДИН:

Я должен сказать, что Нина как раз говорит о трудоспособности писателя, пишущего человека. Конечно, он должен работать каждый день, но мало кто это может и мало кто это делает. Всех заедает быт и текущая суета и всех затягивают удовольствия жизни, от которых никто не может отказаться.

А я должен сказать и о Нине... что это человек, который предан литературе всей своей плотью и всей своей кровью. Это единственный человек, который каждый день... занимается литературой, и ничем иным. Она все отвергла в своей жизни, кроме литературы. Это редкий случай в нашей культуре, в нашей литературе. Поэтому я еще раз говорю, что я крайне благодарен Нине за то, что она не просто прочитала мои сочинения... это очень важно - прочитать их... но и что она написа-а-ала свои комментарии к ним, написала тексты, прочитав которые, читатель уже в принципе может узнать и понять, что я из себя представляю.

Нина КРАСНОВА:

И вот я прочитала эти 10 томов и написала свои комментарии к каждому тому. И написала четыре вот такие строчки:

Глядит на Юру дева взглядом томным,

Очки солнцезащитные надев:

Как он идет с трудом девятитомным

На свой Олимп и не глядит на дев.

(Смех и аплодисменты в зале.)

Юрий Кувалдин - тоже весь в литературе. Или он - и я тоже. И для него не существует в жизни ничего, кроме литературы.

У него нет никакой другой жизни, только литература и только Божественная программа, в которую он мечтает войти и уже вошел, чтобы встать на одну полку с классиками.

Когда я написала о нем четыре строчки, которые вы сейчас слышали, я подумала, что я как бы вроде в них отклонилась от факта жизни, в угоду экстравагантной рифме: дева... томным” - “девятитомным”. Кувалдин создал не “девятитомный”, а десятитомный труд.

Но потом я подумала: если из 10-ти томов его десятитомного труда изъять мои комментарии к каждому тому, то останется как раз девять томов, то есть девять томов сочинений Кувалдина плюс один том моих комментариев к ним.

(Смех в зале.)

Я, конечно за пять минут, не смогу сказать обо всем десятитомнике, и не буду сейчас делать обзор всех десяти томов, это слишком тяжелая задача. Да я и не сумею, да еще в двух словах, сказать о 10-ти томах Кувалдина лучше, чем я написала об этом в своих комментариях к ним.

Но вот все же скажу несколько слов, допустим, о первом его романе в первом томе “Стань кустом пламенеющих роз”. Это роман о трех поколениях русских интеллигентов, которые во все времена, каждый в своей эпохе, страдали от существующего режима.

Юрий КУВАЛДИН:

...о диссидентах... о трех поколениях русских диссидентов...

Нина КРАСНОВА:

...да, о трех поколениях русских диссидентов. Одно поколение - это Аргунов-старший, который жил при царизме и в первые годы революции. Второе поколение - Аргунов-средний, который жил при сталинизме... Все они погибли в тюрьмах и лагерях... Всех их убили, расстреляли. И третье поколение, АргУнов-младший, которого Господь помиловал от такой трагической...

Юрий КУВАЛДИН:

АргунОв...

Нина КРАСНОВА:

АргунОв... да, АрпгунОв-младший... он, по роману, живет уже в наше советское время, в период развитого капитализма...

(Смех в зале.)

...социализма то есть... И вот он служит в армии. И где-то такое, через свою девушку, достает запрещенную в то время литературу... А запрещенная литература тогда какая была? Которая сейчас считается классикой. Это книги Солженицына, Мандельштама, Цветаевой... И он читает их в казарме своим товарищам, солдатам, которые служат с ним в армии. И кто-то из них донес, “настучал” на него командиру. И вот военный следователь, полковник, вызывает АргунОва-младшего к себе...

Здесь у Кувалдина, как и во всех его произведениях, серьезное сочетается со смешным... и смешное – с серьезным...

Полковник вызывает АргунОва-младшего к себе и говорит ему: “Слушай, где ты достал книгу Солженицына “В круге Первом”? Кто тебе дал эту книгу? (Кстати сказать, сейчас на Таганке идет спектакль по фрагментам из этой книги, и в этом спектакле играет Валерий Золотухин и сам режиссер Юрий Любимов, несмотря на свои 92 года )”. И вот АргунОв-младший, чтобы не выдавать свою девушку, которая дала ему книгу Солженицына, говорит: “Да мне дал ее один профессор в Ленинской библиотеке. В курилке, когда мы с ним там стояли курили...” - “Опиши мне этого профессора... обрисуй его, какой он из себя...” - “А он такой высо-о-окий, с длинными волосами, с высоким лбом и со шрамом на лбу...”

(Смех в зале.)

То есть АргунОв-младший нарисовал портрет самого Солженицына. Обдурачил этого полковника. Ну а потом сказал: “А вообще-то я читал со своими ребятами в казарме книгу не “В круге первом”, а “В кругу семьи”... Это книга о домоводстве – о вязании, о вышивании... Вот ею мы и зачитывались всей казармой. Вот ее-то мы и читали запоем...”

(Смех в зале.)

А прототип АргунОва-младшего - сам Кувадин, который в советское время читал, перепечатывал на машинке и распространял запрещенную тогда литературу, самиздат, за что мог попасть в тюрьму, в “шарашку”, в круг первый Дантова ада.

...У Кувалдина во всех его произведениях много философии Канта, Ницше и философии самого Кувалдина. И в романе “Стань кустом пламенеющих роз” у него тоже есть своя философия - о тайне добра. В чем состоит тайна добра? В том, что добро и зло - две стороны одной медали, и одно не существует без другого... Почему мы и говорим: не было бы счастья, да несчастье помогло. И: нет худа без добра.

Кувалдину все его неприятности и несчастья в жизни помогли закалить его характер и силу воли и стать писателем с большой буквы.

И все, что он написал, еще оценят наши современники, а если не современники, то потомки.

Кувалдин - это птица высокого полета. Это живой классик нашего времени. И его литература - это литература Большого Стиля, которая войдет в Золотой фонд русской культуры.

(Нина Краснова оборачивается лицом Юрию Кувалдину.)

А сейчас я, может быть, спою свои частушки в Вашу честь и в честь Вашего (и нашего) праздника? Спеть мне частушки какие-нибудь свои?

Юрий КУВАЛДИН:

Спой.

(Смех в зале.)

Нина КРАСНОВА (говорит самой себе словами басни Крылова):

Спой, светик, не стыдись...

(Обращается к зрителям.)

Сейчас здесь пойдет низкий жанр...

(Смех в зале.)

...это мои авторские частушки, которые Юрий Александрович Кувалдин печатал в свое время в журнале “Время и мы” и в журнале “Наша улица” и в моей книге “Цветы запоздалые”, которую он выпустил в своем издательстве “Книжный сад” в 2003 году, в прекрасном оформлении своего сына Александра Трифонова.

(Нина поет свои частушки, с легким притопом и приплясом.)

АВТОРСКИЕ ЧАСТУШКИ

НИНЫ КРАСНОВОЙ

Ох, я завлечь его решила,

Юбку маковую сшила.

Он меня увидит в юбке,

Поцелует прямо в губки.

Я ли с милым не полажу?

Ляжу с милым, полежу,

Нежно нос ему поглажу,

Нежно в глазки погляжу.

Ох, разлюбил меня милой,

Прогоню его метлой.

У меня залетка есть

По имени Тима.

Этот Тима, Тима, Тима

Прямо создан для интима.

(Следующую частушку Нина Краснова поет, мельком взглянув на Юрия Кувалдина, оглянувшись на него после первой строчки и приулыбнувшись ему, он кивает ей головой, улыбаясь в ответ и как бы говорит и как бы разрешает поэтессе: пой дальше.)

Юрка спал в своей конурке,

Прибежала Нюрка к Юрке

И ему сказала: “Ю-у-урк...”

И к нему в постельку: ю-у-урк!

(Смех в зале, где сидит жена Юрия Кувалдина Анна и за столом в президиуме, где сидит Юрий Кувалдин.)

В индийском городе Мадрасе

Меня катали на матрасе.

Как увижу я матрас,

Вспоминаю я Мадрас.

(Смех и аплодисменты в зал и крики “Браво!”.)

Юрий КУВАЛДИН:

Наши юные годы проходили в интенсивном общении и в чтении самиздата. И я с ностальгией и с таким поразительным пронзительным чувством вспоминаю те многие дни и вечера, которые мы проводили у выдающегося поэта, переводчика, в том числе переводчика бессмертной поэмы Джона Мильтона “Потерянный рай”, у Аркадия Акимовича Штейнберга, и среди постоянных гостей помимо меня бывал Вадик Перельмутер и многие другие, которые сейчас - уже известные писатели, поэты, переводчики. И там бывал выдающийся поэт, учитель Иосифа Бродского, теперь лауреат Государственной премии Евгений Рейн, которому я с удовольствием предоставляю слово. (Юрий Кувалдин обращается к Евгению Рейну.) Женя (выходи к микрофону)...

(Аплодисменты.)

Евгений РЕЙН:

Спасибо.

Я не очень готов к выступлению. Я не знал ничего о вечере Юрия Кувалдина. Я был за городом, там у меня даже телефона нет.

Юрий КУВАЛДИН:

Это очень хорошо.

(Смех в зале.)

Евгений РЕЙН:

Да. И поэтому туда до меня никакие сигналы, никакие приглашения ниоткуда не доходит. Но, вот так, счастливый случай помог мне попасть на этот вечер. Я сегодня днем встретил в ЦДЛе Юру, Юрия Александровича Кувалдина, и специально остался здесь, чтобы сказать несколько слов об этом писателе.

Конечно же, Юрий Кувалдин человек особый, исключительный. И вот что надо отметить, говоря о нем и о его деятельности. Это - чрезвычайно редкий случай в литературе.

Все мы, творческие, пишущие люди, - эгоисты. Мы все, в общем-то, думаем о себе, и редко когда находим силы на помощь нашим товарищам, на участие в их судьбах. Юрий Кувалдин в этом смысле какое-то замечательное исключение. Кроме того, что он сам, на мой взгляд, очень одаренный прозаик, я многие его произведения читал и высоко их ценю... но он еще и главный редактор журнала “Наша улица” и издатель. И я хотел бы отметить, что он огромное количество сил и внимания уделял и уделяет своим издательским делам, и журнальным, и книжным. Вот его журнал “Наша улица” и издательство “Книжный сад”. Юрий Кувалдин с большим вкусом и пониманием отнесся к своей издательской деятельности. Он помог многим выдающимся людям, которые в свое время были как-то совершенно несправедливо задвинуты куда-то, хотя они выдающиеся люди, по какому-то большому счету, по истинному счету, который, так сказать, с легкой руки Шкловского, принято называть гамбургским, хотя это, как известно, выдумка Шкловского, никакого там гамбургского счета исторически не было, но мы к этому термину привыкли... Кувалдин издал и Евгения Бачурина, который здесь где-то находится? (Евгений Рейн обращается к залу.) Жень!

Юрий КУВАЛДИН:

Он здесь, здесь!

Евгений РЕЙН:

Кувалдин издал Александра Тимофеевского. (Евгений Рейн обращается к Юрию Кувалдину.) Издал, да?

Юрий КУВАЛДИН:

Я просто начал издавать Тимофеевского Александра Павловича, о чем он сейчас скажет, и многих других.

Евгений РЕЙН:

Я не буду перечислять всех. Это довольно большой список. Но вот мне кажется особенно важным, что Кувалдин издал еще и замечательного поэта, который рано, трагически рано умер, это Евгения Блажеевского, выдающегося нашего поэта, который тоже был очень задвинут и который прожил недолгую, горькую, непубликуемую жизнь. И список этот довольно велик. Я просто не знаю такого человека, который один взял бы на себя вот такой груз, так сказать выравнивания подлинной линии подлинного фронта нашей литературы. Вот это взял на себя Кувалдин и с этим справился. Вот! Это замечательно! Это невероятно серезный подвиг, большая заслуга перед всей русской литературой. И он издавал очень хороший журнал “Наша улица! Вот тут, в связи с “Нашей улицей”, я уже и о себе могу сказать. Я когда-то дал такое большое интервью Юрию Александровичу, ну, такое... рассказал ему обо всей своей жизни, о старой, о Ленинграде, обо всем, что произошло в 50-60-70-е со мной, с моими ленинградскими товарищами, не только с Бродским, а со всеми... и как сложились их судьбы, и как эти судьбы были изломаны. Кто-то из моих товарищей уехал за границу, кто-то бросил литературу, кто-то наконец пробился в литературу... И я считаю, что в эти дни, когда отмечается 40-летие Кувалдина, 40-летие его творческой деятельности, будут, найдутся люди, которые, может быть, знают его оригинальное творчество лучше, чем я, а не как я, они скажут о его творчестве подробнее, чем я. Но вот мне хотелось бы сказать, что он был и есть патетический вариант такой кариатиды, которая поддерживала весь наш (раньше - левый, а ныне - правый, свободный, либеральный) край, весь наш фланг литературы. За это ему низкий поклон. И я хочу его поздравить с тем, что он чудесно выглядит, и пожелать ему еще продвинуться по этой линии.

(Смех в зале.)

Вот.

(Аплодисменты.)

И хочу пожелать ему успеха и добра! И его сыну, замечательному художнику, по-моему...

Юрий КУВАЛДИН:

Да.

(Аплодисменты.)

Евгений РЕЙН:

Да. Очень мной ценимому, очень хорошему, талантливому художнику Саше, Александру Трифонову. И поздравить и его тоже с выходом 10-томника. Вас с ним обоих. И пожелать вам, как там говорят во флоте, - семь футов под килем!

(Аплодисменты.)

Юрий КУВАЛДИН:

Конечно, Евгений Борисович скромно умалчивает, что и он сам – титан.

Евгений РЕЙН:

Да.

(Смех в зале.)

Юрий КУВАЛДИН:

При том, что он поэт и постоянно пишет стихи и прозу и очень много написал всего, он - профессор Литинститута, он работает со своими поэтическими птенцами, и работает так основательно, что я думаю, у кого-то из них в конце концов проклюнется настоящий голос.

...Всем виден как бы только один фланг моей деятельности, издательский. Но он у меня непрерывно связан с писательской деятельностью, с писательством. Я очень много пишу и постоянно этим занимаюсь. Но писателю всегда нужно и всегда было и будет нужно не только писать то, что он хочет, и то, что он думает, но и еще и издавать все это. В советское время я почти ничего не мог издать. Советские издательства представляли из себя род шлагбаумов, пограничников, которые не пускали меня в типографию. А в эпоху перестройки мне открылся путь в типографию, и тогда весь процесс издания книг упростился. И как только Горбачев разрешил кооперативы, я сразу же создал свое издательство. И мне стали не нужны другие издательства и редакции, их функция исчерпана, и многие из них уже исчезли и исчезнут, особенно если государство перестанет давать им деньги, дотации, которые они из государства пока еще по инерции выколачивают и выкачивают. Раньше у свободного писателя было много препятствий для того, чтобы издать книгу. А теперь какие-то есть препятствия?

ГОЛОСА из зала:

Есть!

Юрий КУВАЛДИН:

В виде каких-то материальных препятствий? Но это все можно как-то преодолеть, и можно все эти проблемы как-то решить. Главное - ликвидирована та надстройка, редакторская и цензорская, которая давила и душила нашу свободную, великую и могучую литературу. Главное, что сейчас никто тебя не давит. Это испытали все, кто вышел из советской эпохи. Я еще должен такую краску внести в свое выступление... то есть я должен сказать, что у нас была эпоха не застоя, а эпоха репрессий, во всяком случае, я эту эпоху называю эпохой репрессий. Потому что я сам попал под этот страшный каток. Тот, кто немножко высунулся во время оттепели, тот был раздавлен брежневским катком. Так что никакого застоя не было, а были репрессии, реставрация сталинизма без расстрелов, но с посадками и высылками за кордон, были просто самые откровенные репрессии.

...Сейчас я хочу предоставить слово поэту, которого я издал в одно время с Блажеевским Женей... Женю Блажеевского сейчас везде упоминают постоянно, а при жизни с ним мало кто считался как с поэтом, и он постоянно говорил мне:

“Старик, вообще меня не понимают. Я чувствую себя абсолютным изгоем. Я пишу, никто меня не читает и не слушает, издавать меня не хотят...”

Единственное, кто очень активно издавал его в период 90-х годов, это Игорь Иванович Виноградов, бывший старый критик “Нового мира”, главный редактор журнала “Континент”. Вот он, Виноградов, и меня в “Континенте” печатал, и печатал Женю Блажеевского.

Я издал Блажеевского в 1995 году, выпустил его книгу “Лицом к погоне”. И в том же году я издал поэта очень тонкого, очень мягкого, очень лиричного, Геннадия Калашникова, который сейчас расскажет, как я издал его книжку, книжку с таким непоэтичным названием - “С железной дорогой в окне”. Со временем она стала для меня каким-то поэтическим знаком.

Геннадий Калашников!

Геннадий КАЛАШНИКОВ:

Жалко, что я не умею петь, как Нина Краснова...

(Смех в зале.)

КРИКИ из зала:

Попробуй!

(Смех в зале.)

Геннадий КАЛАШНИКОВ:

Да, действительно, надо попробовать...

Лет тридцать назад я получил от писателя Анатолия Кима записку. Принес ее мне молодой и очень такой экстравагантный человек в красной такой рубашке, яркий, энергичный. А в записке, которую он мне передал, Анатолий Ким писал: Гена, это Юра Трифонов, человек, который умеет видеть, как плывут облака, и умеет слышать, как поют птицы...

Я вот сейчас, к сожалению, не нашел у себя дома этой записки. Где-то она у меня есть... Это все было в 70-е годы... Я тогда вот вместе с присутствующим здесь Андреем Яхонтовым работал в “Литгазете”. А в той записке речь шла о публикации Юрия Кувалдина, который тогда был Трифоновым (это потом он стал Кувалдиным, взял себе фамилию своей мамы, чтобы не быть в литературе вторым Юрием Трифоновым. - Н.К.). Все мы тогда хотели публикаций. Публикацию я ему тогда сделать не смог. Но с тех пор стал дружить с Юрой Кувалдиным, за что я очень благодарен Анатолию Киму. Мы общались с Юрой и, как тогда водилось, бражничали, спорили, читали стихи. Но потом так получилось, что какие-то жизненные обстоятельства... я уже не помню, какие... развели нас. И я довольно долго не видел Юрия Трифонова. Потом началась перестройка, начались перемены, и я услышал в одном месте об издательстве “Книжный сад” и совершенно не подозревал, что издатель и владелец этого издатедльства и есть Юрий Трифонов, который тогда уже стал Кувалдиным. Я тогда даже и представить себе не мог, что Юра стал издателем. Потому что Юра всегда напоминал мне человека, который стоит на палубе корабля, а корабль плывет по штормящему морю, и Юра весь в этой стихии и в свисте ветра. И вдруг я обнаружил, что Юрий Кувалдин это и есть тот самый Юрий Трифонов, и что это человек, который уже знает, как и куда текут денежные потоки, и умеет ими управлять. И причем умеет управлять ими так, чтобы это шло на пользу литературе. Он больше всего на свете любит литературу. Для него литература - главнее, чем жизнь.

И вот я стоял, смотрел на него и думал: а куда же делся тот Юра в красной рубашке? Передо мной стоял такой солидный человек, солидный такой. Я спрашиваю его: “А где оно вообще - твое издательство? Где твой офис?” - А он приподнял свой портфель и сказал: “Да вот оно мое издательство!” - Он показывает мне свой портфель и говорит: “Вот оно...” Все издательство было у него в портфеле. Для меня это было совершенно непостижимо. И все, что делал Юра, тоже было непостижимо. Потому что этот человек занимался и бумагой, и типографиями, и распространением продукции, да всем на свете! Юрий Кувалдин - это универсальный человек, Леонардо да Винчи такой нашего времени.

(Смех в первом ряду.)

И Юра в то тяжелое для меня время протянул мне руку помощи, издал мою книгу. И это было для меня тогда спасательным кругом. Потому что тогда прошло уже десять лет с момента выхода моей первой книги. И та книга, которую Юра мне издал, была для меня как нельзя более кстати. Об этом мы говорили и с Женей Блажеевским, который тоже был в такой же ситуации, как и я.

Недавно мы отметили Юре 60 лет. И я получил в подарок от него увесистый и теперь становящийся знаменитым 10-томник его сочинений. Ну, сразу это все, конечно, не прочтешь, хотя многое уже читано. И каждый раз, когда я открываю какой-нибудь его том, я буквально зачитываюсь им... Я всегда нахожу там что-то интересное, что такое, с чем хочется спорить или с чем хочется соглашаться или над чем хочется думать. Вот я даже тут выписал названия его произведений. Это же большое дело - названия. Это как бы лицо мира писателя. И уже только по одним названиям произведений видно, какая интересная, разнообразная, совершенно потрясающая проза у Юрия Кувалдина. Я даже попытался изобразить что-то такое связное, концепцию его прозы, по этим вот названиям. И назвал я этот свой опус Юриными словами - “Сварщик слов”. Так называется один из его рассказов. И вот этот сварщик слов... собственно говоря, это Нина Краснова уже говорила о Юре Кувалдине... или Юра уже о Нине говорил... они в общем совершенно в этом смысле похожи. Юра это совершенно преданный литературе человек, для которого нет ничего главнее литературы. Он как бы отбросил все, кроме писательства. Он пишет каждый день, пишет упорно, пишет много. И, собственно говоря, он правильно говорит: то, что не явлено в слове, то, что не зафиксировано, то не существует. Вот он, этот “сварщик слов”, сваривает слова, слово со словом, чтобы зафиксировать мир и что-то самое главное в этом мире. И фиксирует через названия своих произведений:

“День писателя”.

“Стол”.

“В своей тарелке”.

Вот так он начинает свой день... Это все названия его произведений. Дальше он совершает поступки. Что это за поступки? Это:

“Похищение Европы”.

“Стань кустом пламенеющих роз”.

“Прими чужую боль”.

Это поступки совершенно неординарные. Это не проверка билетов в трамвае.

Или: где он живет?

“Четвертое место жительства”.

Видимо, у него было очень много мест жительства, так сказать.

Это:

“Шиповник у калитки”.

“Избушка на елке”.

“Буфет в углу”.

“Фикус”.

И если у Юры есть любовь, то она конечно трансцендентная”:

“Трансцендентная любовь”.

И к чему он испытывает любовь?

Это:

“Улица Мандельштама”.

Это:

“Так говорил Заратустра”.

Это:

“Маски Ницше”.

Вот так живет писатель Юрий Кувалдин. И когда он смотрит в окно, то что он видит там?

“Вавилонскую башню”.

“Родину”.

И “Бесконечность”.

Вот на этом я и хочу закончить. Я желаю Юре бесконечности! И поздравляю его с юбилеем!

(Аплодисменты.)

Юрий КУВАЛДИН:

Поясняю, что такое бесконечность. Это очень простое понятие. Бесконечность - это то, что не имеет конца. Это кольцо. Все круглое, все вращается. И все идет по кругу. Вечное возвращение, Ницше.

(Смех в зале.)

Собственно, поэтому я и написал роман “Так говорил Заратустра”, который есть в моем 10-томнике. Я не знал, что у меня получится. Я дал своему роману название совершенно вызывающее, чтобы невольно меня откидывало к Ницше, чтобы у всех сразу возникали ассоциации о вечном возвращении, о Заратустре ницшеанском. И я назвал роман просто “Так говорил Заратустра”. Кирилл Владимирович Ковальджи говорил мне: “Юра, ну ты как-нибудь изменил бы название”. А я - нет. Я специально дал своему роману ницшеанское название - “Так говорил Заратустра”. Потому что у меня главный герой - изломанный лагерями старый человек, пожилой, пьющий. А сын у него - бизнесмен процветающий. И отец постоянно провоцирует его на людях, и говорит, кричит ему при народе: “Что говорит Заратустра?” - А потом сам себе отвечал: “Так! Так говорил Заратустра!” И шел себе дальше, куда шел.

(Смех в зале.)

...Когда я вижу Александра Тимофеевского, я

постоянно напеваю его песню “Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам”. (Юрий Кувалдин напевает песню. Все в зале подпевают ему.)

Пусть бегут неуклюже

Пешеходы по лужам,

А вода по асфальту - рекой,

И неясно прохожим

В этот день непогожий,

Почему я веселый такой...

Ля-ля-ля-ля,

Ля-ля-ля-ля...

Александр Павлович Тимофеевский! Выдающийся поэт! Поэт-экспромтщик! Собственно, эту песню он написал экспромтом, сразу, за один присест. Потому что автор сценария мультфильма про крокодила Гену Эдуард Успенский был в отъезде. А надо было срочно написать песню к этому мультфильму, стихи. И Успенский сказал: у нас есть Тимофеевский, он напишет стихи на любой случай. И Александр Павлович написал стихи. И вместе с композитором Владимиром Шаинским написал “Песенку крокодила Гены”. Причем, что любопытно... когда мы познакомились с Александром Павловичем и когда я стал издавать его книгу “Песня скорбных душой”, с которой он стал известнее в литературных кругах и которой все потом зачитывались и спрашивали у меня: Где ты откопал такого поэта?” - Александр Павлович даже был против того, чтобы я в своем предисловии, то есть послесловии к книге, упоминал о том, что он автор этой песни, потому что он стеснялся ее. На что я говорил ему: “Александр Павлович, да вы что? Как вы можете стесняться этой песни? Это ваш брэнд. Это ваши позывные, как “Дорогая моя столица” или “Москва - моя красавица”. Все, как только услышат ее, сразу будут говорить про вас: “А, мы знаем этого поэта, который написал эту песню...” И в конце концов он согласился с этим. Недавно я был на его творческом вечере, совершенно замечательном, где он читал массу “детских” стихотворений из своих книг... у него вышла масса книг для детей...

Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:

Одна - “Пусть бегут неуклюжи...”.

Юрий КУВАЛДИН:

И еще какая-то была...

Хорошо, вы сейчас расскажете, поясните все это зрителям.

Александр Тимофеевский был мне известен очень давно по самиздату. Я вот для него сегодня, как говорили раньше, “отксерил” и принес ему ксерокопию страниц из “Политического дневника”... Сейчас я найду их у себя...

(Юрий Кувалдин роется в своем портфеле, достает оттуда несколько листов бумаги.)

Я впервые прочитал Тимофеевского много лет назад, в “Политическом дневнике” Жореса Медведева, в 1967 году... представьте себе... сорок лет назад... Мы можем отметить и это сорокалетие. И в дневнике под стихами неизвестного мне тогда поэта было написано просто: Тимофеевский, без имени. Я даже имени его тогда не знал. Я позволю себе процитировать то, что предваряло эти стихи, предисловие к ним. Все было издано в Амстердаме в 1975 году, “Политический дневник”, в двух томах, двухтомник, совершенно замечательный, куда вошла и хроника текущих событий тех лет, все самые значимые антисоветские события на территории СССР. Вот тут третий пункт. О некоторых стихотворениях:

“В Москве в списках распространяется множество стихотворений. Большинство этих стихотворений принадлежит перу известных поэтов. Стихи эти притом отличаются большим художественным вкусом. Они не публикуются, однако, в наших журналах и газетах, потому что речь в них идет о критике культа Сталина и тяжелых последствиях этого культа. Ниже мы приводим несколько лучших стихотворений этого цикла”.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать поэта, идущего первым в этом цикле. Это поэт Борис Чичибабин.

(Юрий Кувалдин читает стихотворение Бориса Чичибабина.)

Борис Чичибабин

***

Клянусь на знамени веселом,

Однако радоваться рано,

И пусть иной орет оракул,

Что не болеть зажившим ранам,

Что не воскреснуть злым оравам,

Что труп врага уже не знамя,

Что я рискую быть отсталым,

Пусть он орет. А я-то знаю:

Не умер Сталин...

Пока у нас неукротимы,

Сидят холеные, как ханы,

Антисемитские кретины

И государственные хамы,

Покуда взяточник заносчив

И волокитчик беспечален,

Пока добычи ждет доносчик –

Не умер Сталин...

И после Бориса Чичибабина идет Александр Тимофеевский, его стихотворение “Примета времени - молчанье”. Я позволю себе прочитать это стихотворение, потому что он сам, наверное, не будет читать его здесь. Сейчас я прочитаю стихотворение, и он выйдет сюда, и я дам ему слово.

(Юрий Кувалдин читает стихотворение Александра Тимофеевского.)

Александр Тимофеевский

ПРИМЕТА ВРЕМЕНИ – МОЛЧАНЬЕ

Примета времени - молчанье

Глубоких рек, земли мельканье,

Ночей кромешных пустота

И дел сердечных простота.

Как обесценены слова,

Когда-то громкие звучанья

Не выдержали развенчанья.

Примета времени - молчанье.

Примета времени - молчанье,

Предпраздничная кутерьма,

Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,

Бесчинствует на перекрестке,

Стоят, с тоски оцепенев,

И не мигают светофоры,

По главным улицам страны

Проходят бронетранспортеры,

Проходят танки по Москве,

И только стекол дребезжанье,

Прохожий ежится в тоске.

Примета времени - молчанье.

Мысль бьется рыбою об лед

И впрямь, и вкось, в обход, в облет.

И что ж? Живой воды журчанье

Сковало льдом повсюду, сплошь.

Мысль изреченная есть ложь.

Примета времени - молчанье.

ГОЛОСА из зала:

Это какого года стихи?

Юрий КУВАЛДИН:

1967 года.

Почему эти стихи нетленны и звучат как сегодня?

Так, я передаю микрофон поэту Александру Тимофеевскому.

(Александр Тимофеевский подходит к микрофону. В зале гаснет свет. Горит только елка в углу, около сцены и окна, то есть лампочки на елке.)

ГОЛОСА в зале:

Свет погас!

Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:

А что, света нет?

ГОЛОСА в зале (Александру Тимофеевскому):

Да говорите так, без света. Это даже интересно.

(Смех в зале.)

Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ:

Да ладно... буду выступать без света.

Значит, Юрий Александрович решил мне все-таки подкузьмить и начать говорить обо мне с моей “Песенки крокодила Гены”, хотя знает, что я очень не любою это стихотворение. А пока он говорил, я придумал ему такой ответ, экспромтный.

Александр Тимофеевский

***

Юрию Кувалдину

Прозаики сейчас в почете,

В моем журнале их прочтете,

Зато поэты не в ходу,

И я отправлю их в Пензу-у-у.

(Смех, аплодисменты. В зале вспыхивает свет. Александр Тимофеевский продолжает выступать у микрофона. Свет опять гаснет.)

Мне хочется все-таки поставить точку на этом “противном” Тимофеевском и поговорить о писателе Юрии Кувалдине.

Тут (в зале) темно. Я сделал какие-то записи...

(Александр Тимофеевский пробует без света разобрать свои записи на листах бумаги. Говорит, всматриваясь в них.)

Ну что мне хочется сказать? Меня привлекает в произведениях Юрия Кувалдина рублевская... не рублевская, а раблевская...

(Смех в зале.)

...раблевская страсть к жизни. Буйство глаз и половодье чувств, как говорил Сергей Александрович Есенин. И вот что можно сказать о его прозе. Говорить можно без конца, если взять хотя бы один эротический цикл рассказов Юрия Кувалдина “Юбки”, где в описаниях страсти писатель ни разу не повторяется во всех своих рассказах, и каждый раз эта страсть звучит у него по-новому. Можно написать целый трактат и сравнить Кувалдина с Миллером или Ги де Мопассаном. Это была бы безумно интересная работа, но у нас для этого, к сожалению, нету времени, и я хочу немножко поговорить о своей любимой вещи - о повести “Счастье”. Вот удивительно, как передает писатель это чувство радости, которое испытывает труженик, работящий человек, который умеет все делать своими руками.

Для меня кульминация этой повести - вот в чем, вот в этом абзаце, который я даже выписал на бумагу.

Герой Иван Семенович просыпается утром, в воскресный день, у себя дома, в деревне, и думает, чем ему заняться. Ему хотелось в воскресный день сразу же приняться за работу, копать, сажать, окучивать картошку, забивать гвозди, строгать, пилить доски. И Иван Семенович никак не мог придумать и решить, с чего ему начать свой воскресный день.

(Смех в зале.)

Вот это удивительное ощущение свободы своего героя, свободы выбора, когда у тебя легко на душе и когда тебе так хочется работать, хочется что-то сделать в своем доме, в своем хозяйстве... Кувалдин очень хорошо передал это ощущение...

(Юрий Кувалдин наклоняется к сидящей с ним в первом ряду Нине Красновой, просит ее пойти в фойе, к дежурным, выяснить, почему в зале опять погас свет. Заодно снять со стены афишу вечера на память, пока этого не сделал какой-нибудь коллекционер афиш. Нина Краснова идет выяснять, почему в зале опять погас свет (электропробки на счетчике вырубились)... и приносит с собой в зал афишу, которую предусмотрительно сняла для нее со стены и припрятала у себя за бордюром, “под лампой”, дежурная Лидия Наталкина. Пока Нина Краснова ходит туда-сюда, запись вечера на первой стороне пленки в кассетном диктофоне заканчивается, и Нина Краснова не сразу обращает на это внимание, когда возвращается в зал, и поэтому часть речи Александра Тимофеевского остается за пределами пленки, и при обработке стенограммы вечера Нина Краснова потом восстанавливает ее по памяти, и даже не столько по памяти, не столько по каким-то обрывкам слов и фраз, сколько по тем интонациям и эмоциям, с которыми Тимофеевский произносил все это, и по общему смыслу, который он туда вкладывал.)

И очень хорошо Юрий Кувалдин показывает во всех подробностях жизнь Ивана Семеновича и его семьи... через художественные детали. Он мастер художественных деталей. Они у него очень поэтичны. И каждая из них играет у него свою художественную роль и служит воплощению общего авторского замысла. Мы видим даже, из какой посуды едят его герои, из каких чашек и стаканов они пьют.

А когда он показывает, как его герои сидят у костра, у реки, и пьют самогон, он так это показывает, что мне хочется оказаться с ними в их компании.

(Смех в зале.)

Что такое счастье? - спрашивают герои сами себя. И каждый отвечает на это по-своему.

А Юрий Кувалдин всей своей повестью как бы говорит, что счастье - это ощущение радости жизни, работы, и отдыха в кругу своей семьи, в кругу близких тебе людей... и счастье - это еще и предвкушение счастья, предвкушение какого-то удовольствия, которое тебя ждет.

...Еще у Юрия Кувалдина есть рассказ “Новый сосед”. Я перечитал его сегодня ночью. В этом рассказе соседом по даче у героя, прообраза самого автора, становится новый русский, бизнесмен, который устраивает на своей территории праздник и приглашает туда гостей. В том числе поэтов, писателей, бардов... К нему туда приходит и поэт-бард Бачурин, и солист оркестра Утесова Шамардин, они поют под гитару песни в саду, каждый в своем углу сада... Туда же приходят и поэты Маяковский, и Есенин... вся русская литература. Этот рассказ - это такой блистательный намек новым русским... намек на то, чтобы они обратили внимание на русских поэтов, писателей, на русскую культуру, и поступали, как этот человек... то есть обогащали свою жизнь литературой и искусством.

И последнее, о чем я сейчас хочу сказать. Есть у меня еще один любимый рассказ Кувалдина. То есть у меня много любимых рассказов Кувалдина, но этот, о котором я хочу сказать, один из самых последних... он, если я не ошибаюсь, был напечатан в 100-м номере журнала “Наша улица”, в 2008 году. Рассказ “Сирень”. Там сирень цветет у него сначала так, потом эдак, потом в стихах, потом ранней весной, потом при вечернем освещении... И всему этому у него находятся слова. Я уже подарил Юрию Александровичу Кувалдину одно свое новое стихотворение, на своем вечере 2 декабря. А теперь мне хочется подарить ему еще одно стихотворение. Это как бы эхо на его замечательный рассказ “Сирень”. Стихотворение такое.

(Александр Тимофеевский читает свое стихотворение.)

Александр Тимофеевский

СИРЕНЬ

Юрию Кувалдину

На Киевском вокзале,

Где продают сирень,

Мы души открываем

Друг другу целый день.

Сирень была похожа

В тот день на нас с тобой.

Сирень была похожа

На волны и прибой.

Куст соловьиной трели

И ливень и гроза,

И из него смотрели

Армянские глаза.

Торговка исчезала

И появлялась вдруг

И из двери вокзала

Тащила целый тюк,

А после к нам шагала,

Букеты нам даря,

Как на холсте Шагала,

По воздуху паря.

(Аплодисменты.)

Юрий КУВАЛДИН:

Александр Тимофеевский - прижизненный классик. И вот мы так просто разговариваем с ним.

А сейчас я предоставляю слово автору этой картины (Юрий Кувалдин показывает рукой на картину, которая стоит в зале на подрамнике, сбоку и сзади от микрофона и называется “Ангел Аполлинера”) - то есть Александру Трифонову и по совместительству моему сыну, с которым мы работаем всегда в тандеме.

(Аплодисменты зала.)

Все книги моего издательства “Книжный сад” оформляет он, Саша. Сейчас как он как раз написал много новых холстов и участвует во многих выставках. Одна из них, предновогодняя, планируется... состоится в галерее А-3, 29 декабря, коллективная выставка авангардистов.

Александр Трифонов!

Александр ТРИФОНОВ (присутствующим в зале):

Здравствуйте! Сегодня наш вечер посвящен 40-летию творческой деятельности писателя Юрия Кувалдина, моего отца. И большую часть всего этого периода я находился рядом с отцом и был свидетелем его писательской работы.

Когда я был маленьким, еще в 70-е годы, мы жили на даче в Загорске, который сейчас называется Сергиев Посад, это город. И там мой отец постоянно печатал на своей машинке свои рукописи... Машинка называлась, по-моему, “Прогресс”...

Юрий КУВАЛДИН:

“Ремингтон”, одним словом.

Александр ТРИФОНОВ:

Такая тяжелая советская машинка с тяжелой кареткой... Отец печатал свои рукописи, а я постоянно находился рядом с ним и играл в игрушки и рисовал картинки цветными карандашами. И все время слышал стук машинки, на которой он печатал. Он тогда, как я понимаю теперь, писал книгу “Улица Мандельштама”, которая потом, позже, в 1989 году вышла в свет. Это была его первая книга.

А в 1990-м году у него вышла вторая книга - “Философия печали”, большая часть произведений которой как раз была написана им на даче в Загорске. И повесть “Улица Мандельштама”, которая открывает одноименную книгу, начинается с описания террасы дачного дома, где Юрий Александрович покуривает “Беломор” и размышляет о российской истории и упоминает соседнюю деревню Деулино, где в свое время было заключено деулинское перемирие между Россией и Польшей, в 1618 году...

Также он описывает то, как, залезая на елку, он мог видеть купола Сергиевой лавры и леса, и поля, которые лежат на дороге в Углич, и, проникаясь этими историческими местами, он начинает свою повесть.

Начало 90-х годов - это было очень активное время, когда Кувалдин был полностью погружен в издательскую деятельность и весь увлечен ею, и она поглощала у него так много сил, что, казалось бы, у него не должно было оставаться их для собственной писательской работы. Но ему все равно удается в этот период, помимо того, чтобы издавать свои книги, писать множество новых повестей и рассказов и публиковать их в толстых журналах. Повести “Ворона”, “Поле битвы Достоевский”, “Вавилонская башня”, “Замечания”, “В садах старости” и другие. И я в своем творчестве также стал обращаться к произведениям отца и писать картины по сюжетам его произведений, и у меня появилась некоторая перекличка с его произведениями. У меня есть целый ряд картин, которые называются “Ворона” и посвящены этой повести Юрия Кувалдина. Есть картина “Царь я или не царь?”, полотно, посвященное Юрию Кувалдину, и целый цикл работ “Несение креста” на тему несения креста, где Иисус Христос предстает с разбитой головой и размноженный в пространстве. Эти работы тоже имеют отношение к писателю Юрию Кувалдину и его творчеству.

В 2000-е годы я уже сам стал непосредственным участником книг моего отца, Юрия Александровича Кувалдина, стал оформлять их и оформил в 2003 году его книгу “Кувалдин-Критик”, в 2004 году – его книгу “Родина”, и в 2006-м - десятитомное собрание его сочинений.

На всех обложках всех этих книг присутствуют мои картины, в виде репродукций.

И еще... я хочу сказать, что благодаря мне Юрий Александрович в начале 2000-х годов познакомился с всемирной сетью Интернета и вошел в нее. И в ней он проводит активнейшую работу. У Юрия Александровича 5 сайтов своих, которые он постоянно обновляет. Причем он представляет на этих сайтах не только свои произведения, но и произведения других близких ему по духу писателей, деятелей культуры, искусства. И ежедневно делает сложнейшую рутинную работу, которая большинству других людей не под силу. И она подчас неблагодарная. Но Интернет чем хорош? Он - как снежный ком, он накапливает информацию. И через годы она как бы становится особенно ценной и показывает литературный процесс нашего времени.

Вот сайт журнала “Наша улица”... он стал довольно-таки посещаемым и популярным. Там представлены сотни авторов и их произведения.

Так что я желаю, чтобы у Юрия Александровича все его сайты, как снежный ком, нарастали во всемирной глобальной сети и развивались и приносили известность нам и нашим авторам!

Спасибо.

(Аплодисменты зала.)

Юрий КУВАЛДИН:

Спасибо, Саша...

Интернет - это новая технология публикации произведений. Это публикация с ходу. Люди, привыкшие получать гонорары за свои произведения, не хотят выставлять их в Интернете, а хотят сначала деньги за них получить. А в Интернете авторам деньги не платят. Но мне деньги не нужны. Мне нужна посмертная слава, скажу я скромно...

(Смех в зале.)

...Та-а-ак. Сейчас перед вами выступит Сергей Каратов, замечательный прозаик, прежде всего, хотя он тоже нажимал на стихи, писал только стихи... Как я сказал, все провинциалы, в том числе ленинградцы (это шутливый намек на Евгения Рейна)...

(Смех в зале.)

...пишут стихи. Но дело в том, что поэзия - очень коварная вещь. Вот кто переболеет ею в юности и начинает уже относиться к ней философски, как Рейн, как Бродский, как Мандельштам... я вот такой ряд поэтов строю, выстраиваю... это уже настоящие поэты! То есть это поэзия, вышедшая, поднявшаяся по спирали вверх, выше поэзии, выше художественной прозы и возвышается над художественной прозой... Это поэзия классическая, поэзия единиц, поэзия Есенина, поэзия Блока, поэзия Рейна... Вот такой вот ряд поэтов я предлагаю. И примкнувшие к ним Тимофеевский и Ковальджи.

(Смех в зале.)

Я призываю всех своих авторов немного повыше планку себе ставить и как-то подтягиваться до этой планки.

Так. Сергей Каратов!

Он пишет замечательные стихи, но стихи его я в своем журнале не печатал. А мы с ним очень много провели времени в беседах о прозе. И он как-то очень глубоко и быстро врубился в систему прозаического мышления. И несколько прозаических произведений написал так мастерски, как будто это писал прирожденный прозаик. Ну, Сергей знает, о чем я говорю. Я говорю о его “Туманность Горегляда”... Это блестящая совершенно повесть, или большой рассказ, и “Таежная любовь”. “Таежная любовь” - это большое полотно, связанное с экзотическими местами... это Урал, это реки, природа Урала и все такое... и любовь. И все это написано рукой мастера. Я поражаюсь, что у Сергея Каратова открылся такой талант. Потому что у меня в журнале был один такой поэт... к сожалению, он ушел в этом году... Это Сергей Михайлин-Плавский. Я его считаю выдающимся прозаиком. Пять лет я его пестовал. Но пять лет это короткий срок для прозаика. Должны пройти годы и годы. Тогда все устоится и устаканится. И тогда его будут с удовольствием читать. И вот из этого же ряда замечательных писателей - Сергей Федорович Каратов из города Миасса.

(Аплодисменты зала.)

Сергей КАРАТОВ:

Спасибо.

Вот как вам сказать?.. Поэзия... Мы с Юрием Александровичем никогда особенно не спорили о ней... Потому что...

Нина КРАСНОВА (со своего места из первого ряда цитирует Юрия Кувалдина) :

В споре рождаются враги.

Сергей КАРАТОВ:

С Юрием Александровичем в этом смысле спорить всегда было сложно. У него есть своя, так сказать, система отсчета, свой подход ко всему и к поэзии, свои, скажем так, критерии... И тем не менее, поскольку я начинал свой литературный путь с поэзии, я не бросаю это дело и продолжаю писать стихи. И вот, как сказал Юрий Александрович, который, собственно говоря, настроил меня еще и на Интернет, с тем, чтобы публиковаться быстро и безденежно... Это в общем-то очень нормальная практика. На самом деле писать и ждать, когда вот кто-то тебя издаст, это очень сложно. А Интернет – это прямой выход на читателя, и, кстати сказать, очень хороший выход. Я был... как сказать?.. в Великих Луках и как раз зашел там в Интернет через своих друзей... и вдруг открываю Интернет и нахожу там письмо от Юрия Александровича, который пишет и посылает мне на мою электронную почту письмо о том, что вышла моя повесть в журнале “Наша улица”, в электронном варианте. Мне это было очень приятно. То есть я был так тронут этим... Находясь где-то там такое на отдыхе, на реках и озерах, я вдруг узнаю, что Юрий Александрович опубликовал в своем журнале мою повесть, сделал мне вдруг такой вот подарок. Это говорит о многом...

И вот то, что сейчас сказал Рейн Евгений Борисович... который сказал о том, что Юрий Александрович Кувалдин выровнял линию литературного фронта, когда у нас в литературном мире огромное количество пишущих людей, и причем одаренных, пишущих не просто вот как бы так... графоманствующих, которые весьма высокого мнения о себе...

А тот круг людей, авторов, который пришел к Юрию Александровичу, в частности, в журнал “Наша улица”... он сам за себя говорит. Авторы этого круга почти все стали издавать свои книги, причем хорошие книги.

И мы знаем многих авторов, которые сегодня уже всем известны. В частности, и Гена Калашников... который выступал здесь, и покойный Женя Блажеевский, которому Юрий Александрович Кувалдин издал книгу. Кстати сказать, Блажеевского я прочитал только благодаря Юрию Кувалдину, а до этого у меня не было такой возможности - познакомиться с его творчеством, с его поэзией.

И вот я здесь хотел сказать еще вот о чем. О воздействии Юрия Александровича на своих авторов. Вот это его воздействие, которое он оказывает на них, на нас, оно, с одной стороны вроде бы было направлено на то, чтобы поддержать журнал... ну, журнал требует прозы... и какую прозу лучше всего читает читатель?.. наверное, небольшую прозу, небольшого размера. И поэтому Юрий Александрович требовал от нас прозы и перековывал поэтов в прозаиков. А с другой стороны... он таким образом... (Заставлял нас расширять свои творческие возможности, открывать в себе новые творческие потенциалы и пробовать себя в другом жанре и создавал нас всех заново. - Н.К.)

Вот я был на вручении премии “Дебют” в Калягинском театре. И там было много интересных таких молодых имен, которые пишут стихи и прозу. Прежде чем члены комиссии отобрали для каждой из десяти номинаций по три-четыре человека, они прочитали огромное количество авторов... 50 тысяч работ...

В “Нашей улице” в основном люди такие, которые по своему возрасту старше, чем те, которых отбирает вот этот “Дебют”. “Дебют” дает широкую дорогу в основном творческой молодежи, такая у него тенденция.

А Кувалдин вывел в стенах “Нашей улицы” и выводит на арену не зеленую молодежь, а, как бы сказать, другую популяцию авторов, которые несколько старше авторов “Дебюта”. Но, тем не менее, одаренную популяцию и несколько, так сказать, затертую в советское время. Он сам перенес на себе большой прессинг, который существовал в советское время, и поэтому он в этом плане сочувствует и всем нам, которые тоже перенесли нечто подобное и оказались затертыми. И вот когда я пришел к нему со своей поэзией, а он стал советовать мне писать рассказы и я стал писать рассказы, я поначалу подумал, что я занимаюсь не своим делом... Но воздействие Кувалдина на меня было настолько благодатным, что у меня, оказывается, появились какие-то удачи в жанре прозы.

А сейчас я хотел бы прочесть стихотворение, которое я посвятил нашему юбиляру... юбиляру, так сказать, не в возрвастном смысле, а который 40 лет трудится в литературе.

Юрий КУВАЛДИН:

Это главное... Сергей, если ты помнишь, я постоянно говорю тебе и всем своим авторам о том, что не надо заниматься бытовухой, надо жить в тексте, писать тексты. Для нас важны тексты. Автор проявляется в текстах. Бессмертие обеспечивается текстами. Как у Бродского его посвящение Евгению Борисовичу Рейну:

Плывет в тоске необъяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада,

ночной фонарик нелюдимый,

на розу желтую похожий,

над головой своих любимых,

у ног прохожих...

Сергей КАРАТОВ (читает свое стихотворение):

Сергей Каратов

***

Юрию Кувалдину

Лебедь, Лира, Волопас

Позовут в полночный час.

Ударяешься в скитанья;

Ум представит

очертанья,

Недоступные для глаз.

Несомненно звезд

влиянье,

Их названья, обаянье;

Ночь колышет бахрому...

Взгляд пронзает

расстоянья,

Неподвластные уму.

Это вот стихотворение, которое я посвятил Юрию Александровичу Кувалдину. И как раз я хотел через это стихотворение выразить нечто такое, “неплодвластное” ни расстоянью, ни уму, что есть в Юрии Кувалдине, если попытаться вникнуть в это. То есть Кувалдина вот с этой его огромной 10-томной работой надо воспринимать и все. Он огромную работу ведет в интернете. Интернет предоставляет огромные возможности авторам, в обход всяких издательств, редакторов и редакций, для публикации своих текстов, для вхождения в мировую классическую и современную литературу. Как такое явление - Кувалдин. И надо просто верить ему и не ударяться в какие-то анализы его творчества и его личности.

(Сергей Каратов читает следующее свое стихотворение.)

Сергей Каратов

ЗОЛУШКА

Я на балу далеком, дивном, школьном

С ней танцевал изящно и легко

И все потом ходил путем окольным,

Боясь шепнуть два слова на ушко.

Люблю тебя - несложно, по-немецки,

“Ich libe Dich” луну смущал во тьме.

Там после бала подал мне дворецкий

Надежду, не завещанную мне.

И лишь на первый взгляд она простая.

Ее воспели флейта и смычок.

Она сбежит, в моей душе оставив

Поэзии хрустальный башмачок.

(Сергей Каратов читает следующее свое стихотворение.)

Сергей Каратов

ГЕРОЙ

На Парнас я не взбирался в связке;

К жизни обретая интерес,

Всюду, как герой народной сказки,

Шел один, с копьем наперевес.

Не боясь ни холода, ни стужи,

Чудищ брал, красавиц вызволял,

И, ремни подтягивая туже,

Я коня на вепря направлял.

В светлом граде и на диком бреге

Конь буланый оставлял следы.

Сам дивлюсь: какие обереги

В трудный час спасали от беды?

Где дела, содеянные ране,

Где слова, вводившие в экстаз?

Почему-то помнят о тиране

И забыли напрочь, кто их спас.

Извлекут мои стихи и снимки,

Воспроизведут, как манекен...

Я, должно быть, в шапке-невидимке

Прожил, не замеченный никем.

(Аплодисменты в зале.)

Спасибо.

ГОЛОС из зала (обращается к Сергею Каратову):

Скажите, пожалуйста, как можно охарактеризовать ваш интерес к интернету? Книги должны быть на бумаге, а интернет кажется мне какой-то свалкой!

Юрий КУВАЛДИН (перехватывает обращение к Сергею Каратову и отвечает сам, видя в спросившем человека некомпетентного):

Вы знаете, сейчас на этот вопрос мы отвечать не будем. Здесь сейчас не место и не время для этого...

Слово предоставляется прозаику, который стартовал в поздние годы, а до этого всю свою жизнь посвятил работе на телевидении, был режиссером, автором многих телевизионных фильмов, в том числе такого фильма, как “Мальчик со шпагой”, по Владиславу Крапивину. И вдруг у этого режиссера проявился, пробудился талант прозаика.

Ваграм Кеворков!

(Аплодисменты.)

Ваграм КЕВОРКОВ:

Меня привела в журнал “Наша улица”, три года назад, Нина Краснова, за что я ей очень благодарен. Юрий Александрович Кувалдин меня тогда спросил: “Вам сколько лет?” – “68...”. Мне тогда было 68. – “Да вам надо было начинать в 18 лет... в 18 лет надо было начинать, в 18 (в восемна-а-адцать)...” Но, тем не менее, я начал приносить ему свои сочинения. Он прочел мои первые сочинения, так сказать, прочитал. Я позвонил ему через неделю. Он сказал мне: “Ну что ж, через два месяца ваш первый материал пойдет в моем журнале “Наша улица”. Я был страшно обрадован. Потом Юрий Александрович сказал мне: “Вы вот ведь работали на телевидении. Ну и напишите об этом”. Я написал. Он говорит мне: “Слушайте, где же вы бегали всю жизнь? Вам литературой надо было заниматься. А вы что делали?”

Нина КРАСНОВА (с первого ряда):

Материал для своих произведений собирал...

Ваграм КЕВОРКОВ:

Юрий Александрович Кувалдин дал мне крылышки. И я, как мог, полетел ввысь... полетел, ну и лечу пока...

Так случилось, так получилось, что мы с Юрием Александровичем живем неподалеку друг от друга. Поэтому он предложил однажды: “Давайте мы с вами погуляем. У нас тут чудесные места”. И вот как-то раз, когда мы гуляли с ним, он сказал мне: “Вот у вас там, в рассказе упоминается и имя, и фамилия, и отчество вашего персонажа, героя. Зачем? Достаточно или имени или фамилии...” Я подумал и решил: “А правда? Зачем? И оставил в рассказе только имя героя (или только фамилию)...” Потом как-то раз мы с Юрием Александровичем смотрели фильм... такой вроде бы современный фильм, в котором и какие-то проблемы поднимаются, и в котором есть веяния социализма с человеческим лицом, и люди с такими человеческими лицами... Юрий Александрович посмотрел этот фильм и сказал: “Да неправда все это...”. Вы знаете, у меня после этих его слов как пелена с глаз спала. И вот этот человек - Юрий Кувалдин... у него какое-то очень большое и огромное и очень обостренное чувство правды. И вот часто, когда я пишу там что-нибудь, рассказ какой-нибудь... я все время как бы глазами Кувалдина смотрю на него и говорю себе: “Э-э, нет, братец, вот здесь, в этом месте рассказа, ты соврал... написал здесь так, как не бывает в жизни и не может быть...”

Вообще он заражает всех своей огромной творческой личностью, всех, кто так или иначе с ним соприкасается. Я уподобляю Кувалдина магниту, к которому, как иголки, тянутся и притягиваются творческие люди. И он, действительно, пробуждает в них творческий импульс и - самое главное – дает крылья и дает возможность взлететь ввысь. Это - самое главное качество Кувалдина, и это - драгоценное качество.

Очень от многих людей я был и есть наслышан о Кувалдине как о человеке с очень жестким характером. Они говорят мне: “Слушай, Кувалдин - это страшный человек, это ужасный человек! И у него такой жесткий характер...” Что я скажу на это? Характер у него, действительно, жесткий, но... в общем-то нормальный характер.

(Смех в зале.)

Требовательный, ответственный к себе и к другим характер.

Очень многие говорят о нем: это потрясающий человек! Да я не буду ссылаться на кого-то, а возьму близкий пример. У меня живет родственница в Абхазии. Она очень свежо мыслит, она человек литературный. Она даже какое-то время была секретарем Союза писателей... Я послал ей свою книжку “РоманЫ бахт”, которую издал с помощью Кувалдина в его издательстве “Книжный сад”. И она мне потом по телефону говорит: “Слушай, какую хорошую книжку ты написал, какой ты молодец!” Потом через неделю я опять общаюсь с ней по телефону, она звонит мне и говорит: “Слушай, а какое замечательно послесловие написал к твоей книжке Кувалдин, какое талантливое послесловие”. Потом через неделю мы опять говорим с ней по телефону, и она говорит мне: “Слушай, а как же так замечательно он издал тебе эту книжку! Великолепно! Это нужно быть просто очень талантливым издателем, чтобы издать такую книжку...”

Часто про него говорят: “Ну-у, это человек-журнал, это человек-учреждение...” Это все правда, это все правда. Но принципиально абстрагируя все это, я бы сказал, что Юрий Александрович Кувалдин - это явление в литературной России, в сегодняшней России, с чем я всех нас и Юрия Александровича и поздравляю! И я желаю ему новых свершений на его пути подвижника во славу великой русской литературы! Аминь.

(Смех и аплодисменты зала.)

Спасибо.

Юрий КУВАЛДИН:

Сейчас слово поэту Кириллу Ковальджи, с которым мы знакомы очень давно, с тех пор, когда Кирилл Владимирович работал еще в журнале “Юность”, на Маяковке. Я туда к нему приходил. Потом мы с ним в Коктебеле часто встречались.

Поэт, эссеист, прозаик... Мне вот что удивительно: поэты, зрелые уже, очень хорошо владеют прозой. Это проза может быть отчасти мемуарной, но, тем не менее, она полна образами, она очень хорошо написана, вкусно написана.

Кирилл Владимирович Ковальджи!

Кирилл КОВАЛЬДЖИ:

Ну что же? Юрию Кувалдину дано многое - и талант... есть это у него? есть! и характер... есть? есть! и независимость... есть? есть! и трудоголизм... есть? есть! и подходящий возраст... Я подумал: мог ли я подвести такой итог, когда отмечал сорок лет своей деятельности? Конечно, не мог. Преимущество Юрия Кувалдина еще и в том, что он родился в более удачное время, чем я.

Юрий КУВАЛДИН:

Да, вы в неудачное время родились, ваше поколение.

(Смех в зале.)

Кирилл КОВАЛЬДЖИ:

Я бы мог отвечать за свое поколение в 1985 году. Но вы знаете, не это важно сейчас. Не сопоставление поколений, а другое. Все-таки Юра приложил руку к судьбе многих писателей, в том числе и к моей поэзии. Потому что с его легкой руки вышло три мои книги. Две, как говорится, книги стихов, и одна книга прозы... И его воздействие на сегодняшнюю литературу еще никем не исследовано, и оно - огромно, это его воздействие на сегодняшнюю литературу. Я бы не сказал, что это заметно по нашей прессе, по телевидению и так далее, но это реально существует, и это будет отмечено... Я как бы с исторической точки зрения заглядываю в будущее и знаю, что это будет отмечено. Это воздействие, которое ощущают все и журналы, и газеты... Они как-то оглядываются с некоторой опаской на такое явление, как Кувалдин, на такую его независимомсть и неуемность и целеустремленность...

Когда-то у Иона Друце один из его рассказов был подвергнут разгрому партийной печати в Кишиневе. Я сразу прибежал к нему, чтобы как-то его утешить. Смотрю, он сидит у себя за столом и что-то пишет. Думаю, что он пишет опровержение в газету? - Он говорит: “Нет, я пишу рассказ”.

(Смех в зале.)

Юрий КУВАЛДИН:

Вот я и писал так, в советское время я так и писал...

Кирилл КОВАЛЬДЖИ:

Я ему говорю: “Ты что - не читал прессу, что она о тебе пишет?” - “Читал. Но у меня на все единственный ответ, на любые обстоятельства – я сажусь за стол и пишу новое произведение”. Вот так и Юрий Кувалдин. Но в отличие от Друце, который занимается только собой и своими рассказами, Юрий Кувалдин умеет еще заниматься и другими писателями, и молодыми, и среднего возраста, и стариками, и литературой вообще. И вот эта его многоветвистость, что ли, не просто дерево, а целый лес... Это замечательно, что такое вот явление в нашей литературе есть. И я чрезвычайно благодарен ему за это и поздравляю его с сорокалетием творческой деятельности на благо литературы.

Юрий КУВАЛДИН (Кириллу Ковальджи):

Кирилл Владимирович, четыре свои строчки не прочитаете? “У России не та колея”. Гениальные совершенно строчки.

Кирилл КОВАЛЬДЖИ (читает свое стихотворение):

У России свой путь. Вековые вопросы

Возвращают на круги своя...

На границе вагоны меняют колеса -

У России не та колея.

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Юрий КУВАЛДИН:

Так мы плавно подошли к финалу. Я сейчас хочу дать слово великолепному драматургу и прозаику Андрею Яхонтову.

Андрей ЯХОНТОВ (в микрофон):

Меня хорошо слышно?

ГОЛОСА из зала:

Хорошо!

Андрей ЯХОНТОВ:

Я хочу сказать, что не каждый может... не каждому удается, не каждому выпадает такой счастливый случай - отметить свое сорокалетие... сорокалетие своей творческой деятельности. Это большая редкость. Но тем более не каждому выпадает отметить сорокалетие своей творческой деятельности вот в такой атмосфере, в таком антураже, на фоне замечательной картины своего сына, на фоне своего 10-томника, в присутствии своей красавицы жены, в присутствии всех ведущих литераторов, которые существуют в сегодняшней литературе...

Юрий КУВАЛДИН:

Это правильно.

Андрей ЯХОНТОВ:

Наконец - в сиянии новогодней елки...

(Смех в зале.)

Сорок лет назад... Вы только вдумайтесь в это... сорок лет назад, а это произошло ровно сорок лет назад, день в день, в тот самый день, в который мы сегодня собрались здесь и который мы сейчас празднуем, Юрий Кувалдин сел за письменный стол, взял в руки ручку, придвинул к себе лист бумаги и стал писать... это был чарующий момент! И что мы, гости юбиляра, имеем с этого? А то, что когда у нас здесь, в зале померк свет, то в углу зала горела елка. Если бы он сел писать в какой-то другой день, например, в июльский или, скажем, в сентябрьский, мы бы сидели в полной темноте...

(Смех в зале.)

А вы, Юрий Александрович, освещаете свой путь сегодня практически как Данко своим вырванным из груди сердцем, и эта аналогия имеет полное отношение к Юрию Александровичу. Я целиком согласен с предыдущими ораторами, которые выступали здесь. Масштаб содеянного Юрием Александровичем Кувалдиным грандиозен! И это хорошо! Потому что если человек пишет мало, куце, то нам очень легко выйти к микрофону и сказать о нем: “Предыдущие ораторы исчерпали тему. Что мне можно еще сказать? Ничего мне не остается”. А тут – простор, простор!..

И сколько ни говори о Юрии Александровиче, и сколько ни перечисляй заслуг Юрия Александровича перед литературой, и какие списки из заглавий произведений Юрия Александровича ни составляй, а все что-то остается еще, что можно сказать о Юрии Александровиче, и можно говорить и говорить о нем дальше и дальше...

Юрий КУВАЛДИН (Андрею Яхонтову):

Скажи, как мы беседовали о твоих переулках, в которых ты родился. Скажи, а, старик?

Андрей ЯХОНТОВ:

Старик... я – старик?

(Смех в зале.)

Можно говорить о Кувалдине, что это совершенно молодой человек, потому что выглядит он совершенно молодо.

(Смех в зале.)

Я сегодня здесь не хотел касаться чего-то такого своего личного, связанного у меня с Юрием Кувалдиным. Потому что сегодня здесь уже слишком многие говорили о том, какое громадное влияние оказал Юрий Александрович на каждого из них, на их литературу.

...Но мне придется сказать об этом.

Юрий Александрович, спасибо тебе за то, что ты печатал у себя в “Нашей улице” некоторые мои произведения. Но для меня не менее, а может быть, еще более важно то, что ты в свое время напечатал свое интервью со мной. И то, как ты провел со мной это интервью... Когда его у тебя берет журналист, это одно, а когда это делает опытный писатель, громадный по своему значению... и обращается к тебе, писателю не столь громадному и объемному, это другое. Это всегда немножко странно. В этом есть какая-то противоестественность. И мне было даже как-то неловко, когда он брал у меня интервью... поскольку вообще жанр интервью - это не удел писателя, а все-таки удел журналистов, и, как правило, это удел людей, которые неспособны сами творить, а в основном питаются чужими мыслями, чужим материалом. Они хорошо находят кандидатуры для интервью, замечательно выстраивают вопросы и ответы, публикуют это, и перед нами предстает личность интервьюируемого. Но когда человек такого масштаба, как Кувалдин, обращается к кому-то и делает с кем-то интервью, то, конечно, в этом есть некая диспропорция.

Но с другой стороны, благодаря этому, тому, что он брал интервью у поэтов, писателей, артистов и так далее, благодаря его такому... к счастью, недолгому увлечению, мы получили замечательные, интереснейшие беседы с такими людьми, как Рейн, с такими людьми, как Золотухин... И эти люди теперь навеки запечатлены во времени и отмечены тавром Кувалдина, что тоже немаловажно.

И та беседа, которая у меня состоялась с Юрием Кувалдиным, или у него со мной, она получилась протяженная во времени и длилась долго, несколько часов. А не то что мы посидели двадцать минут, поговорили, и все.

И был у нас с ним такой эпизод, о котором я уже упоминал здесь когда-то, который меня просто потряс... Уже после того, когда наша с Кувалдиным беседа состоялась, мы встретились с ним, вроде как для того, чтобы я что-то такое там поправил авторучкой в тексте беседы, которую он набрал на компьютере и распечатал. И он спросил у меня: “Ты располагаешь временем?” - “Да”. – “Каким временем ты располагаешь? Есть у тебя время прогуляться со мной улицам Москвы?” - “Есть”. – “Ну тогда пойдем теперь туда, где ты жил в детстве, в этот переулок, Мансуровский, туда, где белый особнячок Мастера... туда, куда прибегала Маргарита”. Я был настолько потрясен этим. Я действительно знаю, как делаются интервью. Я работал в “Литературной газете”, и в “Московском комсомольце”, о чем Гена Калашников здесь упоминал, но интервью с Кувалдиным, это было не интервью, это было что-то другое, это было познание Кувалдиным моей души, это было обращение к каким-то таким моим истокам, которые я, может быт, в себе уже и позабыл. Я не скрывал своих слез. Я заплакал.

Юрий КУВАЛДИН:

Андрей, я попутно скажу... может быть, кто-то не знает... Андрей Николаевич Яхонтов возглавлял клуб “12 стульев” в “Литгазете” в ее лучшие времена...

Андрей ЯХОНТОВ:

Ты меня сбиваешь на несерьезные разговоры, а я хотел перейти к серьезному разговору...

(Смех в зале.)

Поэтому я скажу, завершая свою часть выступления на этом вечере. Когда мы пришли в этот мой переулочек, Мансуровский, где я провел свое детство, я не сдержался, я не мог сдержаться, когда я пришел к этому моему дому, где я в полуподвале рос, где у меня были дедушка, бабушка, пианино, которое было куплено вместе с телевизором моим дедушкой... он садился за пианино, играл на нем... и там был папа, и была мама... Я заплакал. Потому я не думал, что кому-то моя жизнь может быть настолько интересна, что она может вызывать у кого-то интерес. И это был не формальный интерес со стороны Кувалдина. Это был интерес к человеку, это был интерес к его прошлому. И я хочу сказать, что, как теперь выяснилось, Юрий Александрович очень своевременно тогда привел меня в мой переулок, к моему дому. Потому что в этом переулочке потом все снесли!..

(Зал: ах!)

...В этом переулочке все снесли, кроме моего дома!

(В зале вздох облегчения: слава Богу! Что все снесли, а дом Андрея Яхонтова не снесли.)

Иногда я даже думаю, что мой дом не снесли, может быть, благодаря тому, что ты, Юрий Александрович, отметил его своим тавром. Поэтому он и устоял. И все другие дома снесли, и дом, где жил профессор Преображенский, снесли...

(Юрий Кувалдин и весь зал: ха-ха-ха!)

...и построили на том месте чудовищный очередной, значит, бетонный кошмарный высотный дом, повышенной комфортности... я не буду называть все своими именами, не хочу плохими словами омрачать этот прекрасный вечер... А мой дом не снесли. Юрий Александрович, спасибо за это, спасибо особое!

Но все же я хочу сказать сегодня, в твои сорок лет творческой деятельности, а не в мои тридцать и двадцать...

(Смех в зале: ха-ха-ха!)

...что в твоей прозе меня поражает неизменно? Симбиоз, сочетание бытовых подробностей, об этом сегодня уже много говорили, и потрясающий интеллектуализм, потрясающие знания... Это очень редко бывает, когда мы от бытовых деталей вдруг можем сразу перейти к очень высоким и серьезным нотам, к глубокому разговору. И это у тебя в твоей прозе - постоя-я-я-янно... и это сочетание, это соседство всего этого рядом не случайно. И всегда, когда читаешь тебя, ищешь у тебя какую-то параллель с кем-то из писателей. Иногда мне кажется, что чуть-чуть твоя проза прибивается к Шукшину с его чудиками, с его странными характерами. Иногда мне кажется, особенно когда это касается краткости в описании природы и характеров, что у тебя есть что-то от прозы Юрия Казакова. Иногда я угадываю у тебя переклички с мастерами зарубежной прозы. Например, в рассказе “Новый сосед”, где новый русский, как говорил об этом Тимофеевский, приглашает к себе поэтов, и там оказываются Маяковский, Есенин... это все по стилю очень близко к одному зарубежному писателю... Но у него за столом сидят все такие не русские писатели, а все такие чешские, все такие европейские, живущие в Париже. И у него там тоже за столом сидит русский поэт – Лермонтов. Это у тебя очень близко по стилю к прозе того писателя.

И вот эта парадоксальность с перехлестами, и перекатывание времени в твоем рассказе из одного в другое, все это у тебя во многом перекликается с тем писателем.

Я сейчас остановлюсь только на одном рассказе, в котором ты пишешь о советской армии... и где у тебя есть и Достоевский, и Бабель... И все это написано лаконично и очень просто и с иронией и с замечательным юмором... Конечно, если бы ты тогда пришел ко мне в “Литгазету”, а не к Гене Калашникову, который тогда тоже работал там, конечно, я бы напечатал это на своей полосе... Потому что это юмор очень высокого класса, потому что чуден Днепр из окна вагона для призывника... это юмор высшего класса.

(Смех в зале.)

И в то же время в этом рассказе все так поэтично и все так драматично... Потому что тут же, вслед за юмором идет судьба Бабеля и расстрел Бабеля... и это все умещается на очень малой площади...

Замечательны и любопытны твои эссе о критике Андрее Немзере, о Юрии Любимове, о Льве Разгоне... Это тоже твой (свой) свой взгляд, тоже твое (свое) неповторимое видение культурного пространства и тех, кто работает там.

И во всех этих твоих небольших эссе присутствует та литература и та жизнь, которая была раньше и которая наступила сейчас, и твои наблюдения, связанные со всем этим.

И там мы встречаем и Олега Чухонцева, и Натана Злотникова, и все те фигуры, которые играли или играют мало-мальскую или большую роль в нашей литературе. И когда читаешь твои эссе, вдруг становится понятно, что ты не случайно все эти сорок лет твоей деятельности занимался именно писанием. И вдруг оказывается, что можно сидеть в кабинете и сочинять что-то такое, что будет интересно всем, и со временем это все будет еще интереснее...

И когда читаешь твои эссе, становится видно и как ты активно жил, и с каким широким кругом людей ты общался, и какие удивительные, не банальные, ни на чьи другие не похожие выводы ты для себя и для нас, писателей, сделал из всего этого...

Александр Павлович Тимофеевский сказал, что когда он читал повесть “Счастье”, то ему хотелось быть в компании выпивающих персонажей этой повести, и сказал, что в “Счастье” очень много определений счастья, и вот Александр Павлович не мог найти точного определения для себя, что такое счастье. А я, Юрий Александрович, нашел для себя такое определение. Счастье - это когда читаешь Юрия Кувалдина! (Нина Краснова, когда писала свои комментарии к сочинениям Юрия Кувалдина, между прочим, сказала автору тогда то же самое. – Н.К.)

(Аплодисменты и смех зала: ха-ха-ха!)

Юрий КУВАЛДИН (подходит к Андрею Яхонтову и что-то шепчет ему на ухо: шу-шу-шу... – приглашает Андрея Яхонтова принять участие в третьей, неофициальной, части вечера, которая состоится в ресторане “Цвет ночи”, в узком кругу друзей Юрия Кувалдина.):

................................... (Пауза по Чехову.)

Андрей ЯХОНТОВ (залу):

Юрий Александрович просил меня еще десять минут выступить, но я все-таки хочу предоставить микрофон следующим участникам вечера.

(Смех в зале. Аплодисменты.)

Юрий КУВАЛДИН:

Что-то разговорный жанр у нас здесь задержался. Но вот, наконец-то, мы сейчас будем финишировать прекрасным выступлением заслуженного артиста Российской Федерации, артиста Центрального Академического театра Российской Армии Александра Чутко, моего древнего друга.

Александр Чутко!

(Аплодисменты.)

Александр ЧУТКО:

Давным-давно, году в 1967-м, наш с Юрой Кувалдиным учитель по актерскому мастерству Геннадий Ялович, царствие ему небесное, который был учеником Бориса Вершилова, который в свою очередь был учеником Михаила Чехова... так что мы с Юрой внучатые и правнучатые ученики Михаила Александровича Чехова... так будем говорить...

Юрий КУВАЛДИН:

Замечательно!

Александр ЧУТКО:

...он, Геннадий Ялович, говорил нам: “Ребята, одно из главных дел, которым вам придется заниматься в любом жанре, какой бы жанр вы ни выбрали, это сопромат, сопротивление материалу. Потому что все, что вас окружает в жизни, все обстоятельства жизни, работы, времени, погода... это все сопротивление нам и вам во всем, что бы мы и вы ни делали, и все против нас и против вас. И то, что у вас в вашем жанре будет получаться иногда более-менее, будет получаться не ПОТОМУ, ЧТО, а НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО... (Не благодаря чему-то, а несмотря ни на что.)

(Смех в зале: ха-ха-ха!)

И самое главное, чтобы вы, ребята, помнили: вы должны быть людьми сопротивления. Потому что если не сопротивляться, то вас сомнут, подстригут под ноль, уравняют со всеми и вы станете никем. Я очень рад, что Юра всегда остается человеком сопротивления. Как бы все эти обстоятельства, в том числе и те, которые сейчас становятся похожими на обстоятельства Советского Союза в его высших проявлениях, как бы они на нас ни наваливались, Юра все равно остается самим собой, он ведет свою линию и, что еще замечательно в нем (у него), это его потрясающее трудолюбие и потрясающее количество сил и энергии. И к нему совершенно не относятся строчки Игоря Мироновича Губермана:

Гляжу на белые листочки.

И вот уж вечер за окном.

Ни дня, ни строчки...

(Смех в зале: ха-ха-ха!)

Это совершенно не относится к Юре. Он совершенно замечательно работает, работает много.

Ну, как справедливо заметил зарубежный классик Селенджер, все мы пришли из нашего детства. Поскольку нам уже пора заканчивать наш вечер, время нас поджимает, поэтому из тех трех стихотворений Юры, которые мы с ним отобрали, я сейчас прочитаю одно, то самое, которое из детства Юры, с той самой Никольской улицы, из той самой школы, в которой учились и Юра, и Ломоносов, и Тредиаковский...

(Александр Чутко читает стихотворение Юрия Кувалдина, первый раз в жизни, на людях, со сцены.)

Юрий Кувалдин

МЕСТО РОЖДЕНИЯ

...Еще звонарь не влез на колокольню,

А Тредьяковский, засветло проснувшись,

Неспешно измеряет двор безлюдный,

Перелагая еллинские вирши

На слог доступный,

Мерою спокойной

И штилем верным:

“...Плыви, корабль,

Беленый, просмоленный...”

И вторю я,

Коснувшийся науки

Видеть

Поросшее морщинами жилье:

Плыви, корабль, беленый, просмоленный,

Плыви, Москва. Я тоже поспешаю

Вослед тебе... Но где моя ладья?

Журнал “Литературная учеба”, № 3 - 1978

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

ЧАСТЬ 2, неофициальная, музыкальная. Малый зал ЦДЛ.

...Перед началом вечера певица Лариса Косарева собралась было пойти в гримерку, чтобы переодеться там в длинное белое концертное платье, в наряд белой чайки, но ключей от гримерки ни у кого из дежурных ЦДЛа не оказалось. Нина Краснова предложила Ларисе Косаревой переодеться за занавесом сцены, как это делают все певцы и певицы, которые приходят выступать в Малом зале. “Но когда я буду переодеваться, я же буду голая...” - сказала певица. – “Ну и что в этом такого? Я постою около занавеса, посторожу вас и никого не пущу к вам на сцену. И никто не будет на вас смотреть и никто не увидит вас голой...”. – “Нет, тогда я лучше пойду в женский туалет и буду переодеваться там...” - с некоторой обидой в лице и в интонации голоса сказала певица. - “По крайней мере там вы будете в полной безопасности...” - успокоила певицу поэтеса. И та пошла в женский туалет переодеваться там в туалет чайки.

...Перед началом вечера Юрий Кувалдин предложил певице Ларисе Косаревой выступать не около стола президиума, где выступали все участники вечера, а на сцене, на возвышении, чтобы ее видел весь зал. Лариса Косарева подняла было стойку с микрофоном и проводами, чтобы поставить ее на сцене, но Юрий Кувалдин не дал этой “чайке” из его повести “Ворона” поднимать такую “тяжесть”, как будто это была не стойка весом в 1 кг, а вандомская колонна весом в несколько тонн, он услужливо подлетел к ней селезнем и сказал: “Нет-нет-нет, что вы, Лариса, я сам (это сделаю)...” И перехватил у нее стойку с микрофоном и сам поставил ее на сцене. И тут же сказал поэтессе Нине Красновой, которая была рядом с ним: “Нина, подними стол и вытащи из-под него провода от микрофона (которые оказались придавленными столом)”. Принцесса поэзии “Московского комсомольца” и Королева эротической поэзии России Нина Краснова приподняла стол в 30 килограммов и высвободила из-под него провода от микрофона, чтобы певица могла петь без технических помех.

Юрий КУВАЛДИН:

Прежде чем перейти ко второй части нашего вечера, я представлю вам замечательную певицу, которой я посвятил свое эссе в альманахе “Золотая птица” - “Чайка Лариса Косарева”. Лариса Косарева! Артистка Центрального телевидения и радиовещания. Драматическое сопрано.

(Аплодисменты.)

Лариса КОСАРЕВА (в длинном белом концертном платье, в наряде чайки, выходит на сцену и обращается к зрителям):

Дорогие друзья, мне сегодня аккомпанирует на фортепьяно лауреат междунарлдного конкурса Марина Яблокова.

(Аплодисменты.)

Юрий Александрович просил меня посвятить вам мою программу “Русские романсы”, но немного подсократить ее, поскольку вечер немного затянулся. Конечно, большая часть русских романсов моего репертуара, самая лучшая часть сегодня прозвучит здесь.

О романсе можно говорить много. Я не буду убеждать вас, что романс - это искусство вечное и что в нем живут душа, ум и самые тончайшие нюансы человеческого настроения, человеческого состояния. Ведь это же удивительно, что кто-то написал такую музыку и такие слова и выразил там то, чем так полнится наше сердце.

И сейчас для вас прозвучат два романса из программы “Золотой век русского романса”. Антон Рубинштейн, на стихи Пушкина, “Ночь”. Эти стихи Пушкин посвятил Амалии Ризнич, молодой итальянке, в которую поэт был страстно влюблен. Вскоре после их знакомства она уезжает со своим мужем за границу и там умирает. Но душа поэта не может смириться со смертью любимой женщины. Итак, Рубинштейн, Пушкин, “Ночь”.

(Лариса Косарева слегка откашливается и поет романс “Ночь”.)

Мой голос для тебя, и ласковый, и томный,

Тревожит позднее молчанье ночи темной…

…………………………………………...............

Во тьме твои глаза блистают предо мною…

………………………………………...................

Мой друг, мой нежный друг,

Люблю! Твоя!

Люблю! Твоя!

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Чайковский, на стихи Плещеева, романс “Ку-ку”. Это романс из детского цикла Петра Ильича Чайковского, но отнюдь это не детская песенка. И вы сейчас в этом убедитесь.

(Лариса Косарева поет романс “Ку-ку”.)

………………………………..

Ку-ку!

Ку-ку!

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

А сейчас для вас прозвучит несколько городских романсов в сопровождении гитары. Гитара и романс пришли к нам из Испании.

Романсы Гурилева и Варламова. Эти авторы - юбиляры этого года. В октябре и ноябре 2008 года исполнилось 150 лет со дня смерти Александра Гурилева и 160 лет со дня смерти Александра Варламова. Два-три романса.

“Улетала пташечка” и “Так и рвется душа”. Мне аккомпанирует лауреат международного конкурса Владимир Маркушевич.

(Аплодисмены, крики “Браво!”.)

(Лариса Косарева поет романс Гурилева “Улетала птишечка…”)

Улетала пташечка в дальние края,

Унеслася молодость ясная моя.

Воротится пташечка в мой зеленый сад,

А ты не воротишься, молодость, назад,

А ты не воротишься, молодость, назад.

И т.д.

Варламов, “Так и рвется душа…”

(Лариса Косарева поет романс Варламова “Так и рвется душа…”)

Так и рвется душа

Из груди молодой,

Хочет воли она,

Просит жизни другой…

И т.д.

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Старинный романс “Не зажигай огня…”

(Лариса Косарева поет романс “Не зажигай огня…”.)

Не зажигай огня во тьме душистой ночи,

Отрадно мне с тобой сидеть наедине…

И т.д.

Я очень люблю, когда со сцены звучит цыганский романс. А знаете ли вы, друзья, что впервые цыгане появились в России в первой четверти XVIII века? Цыганский хор был завезен графом Орловым в Россию не откуда-нибудь, а из Молдавии, где ему доводилось слышать пение уличных цыган. И с тех пор в России звучит цыганская музыка. Сейчас для вас Владимир Маркушевич исполнит свою собственную фантазию на тему “Цыганской венгерки”.

Итак, фантазия, Владимир Маркушевич, “Цыганская венгерка”.

Владимир МАРКУШЕВИЧ (с гитарой):

Если можно, перед “Цыганской венгеркой”... раз сегодня у нас здесь такой писательский день... я сыграю сочинение писателя, который написал музыку, а я переложил ее на гитару, потому что она была написана для фортепьяно. А писатель этот - Владимир Федорович Одоевский, вы все его знаете. “Сентиментальный вальс”.

Я сяду сюда, в центр (садится в центре зала перед столом президиума).

Вальс называется “Сентиментальный”.

(Владимир Маркушевич играет на гитаре “Сентиментальный вальс” Владимира Одоевского.)

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Лариса КОСАРЕВА:

А теперь прозвучат для вас два жестоких романса из программы “Под чарующей лаской твоей”. Этот роман создан на рубеже XIX-XX веков. Жестокий - значит страстный, взволнованный, яркий, где все по высшей мере страстей.

Самуил Покрас, жестокий романс “Две розы”

...Одна из них, белая-белая,

Была, как улыбка несмелая,

Другая же алая-алая,

Была, как мечта небывалая,

И обе манили и звали

И обе увяли....

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Мастер жестокого романса - Борис Фомин. Для вас сейсас прозвучит романс Бориса Фомина на стихи Тимофеева “Эй, друг гитара!..”

В жизни все неверно и капризно,

Дни бегут, никто их не вернет.

Нынче – праздник, завтра будет тризна,

Незаметно старость подойдет.

Эй, друг гитара!

Что звенишь несмело!

Еще не время плакать надо мной.

Пусть жизнь прошла,

Все пролетело,

Осталась песня, песня в час ночной...

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Все эти романсы прозвучали в сопровождении Марины Яблоковой (фортепьяно) и лауретата международнго конкурса Бориса Неволина (скрипка).

А сейчас еще одно сольное произведение.

Владимир Маркушевич порадует нас вальсом Дунаевского из кинофильма “Цирк”.

Владимир МАРКУШЕВИЧ:

История романса XX века была сложной. Романс был подвергнут гонениям. В частности, Борис Фомин и многие другие композиторы были преданы забвению. Недаром в советских энциклопедиях нет этих имен, а ведь это золотой репертуар романсов XIX века.

Или, скажем, другой композитор... пострадал в сталинское время, он практически сгинул в сталинских лагерях.

И можно сказать, что история гитары тоже преследовалась. В частности, я сейчас сыграю вальс из кинофильма “Цирк”, где идет такая счастливая линия кинематографическая, но в то же время... Жил простой гитарист, которого за анекдот про Сталина тоже посадили в тюрьму. Дали ему 10 лет лагерей.

И так получилось, что в мою группу попал этот артист... Попал он следующим образом. Дело в том, что он взял с собой в лагерь гитару, которую с одной стороны он наклеил портрет Сталина, а с другой стороны – портрет Ленина. И таким образом ему в лагере дали, разрешили сочинять музыку для гитары. Друзья помогали ему нотной бумагой и продуктами, и он в благодарность за это посыла им свои сочинения.

И сейчас я сыграю вальс, который был написан им в заключении. Вальс называется “Мечты”. И после этого я сыграю вальс из кинофиотьма “Цирк”, в его обработке.

(Владимир Маркушевич играет вальм “Мечты” и вальс из кинофильма “Цирк”.)

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

Лариса КОСАРЕВА:

Два романса современного автора Антона Шатько, из программы “Диалог с Мариной”. Это программа состоит из романсов на стихи Марины Цветаетвой. Не так давно в Доме ученых прошел вечер с этой программой. На вечере были представители Фонда культуры. И у нас была большая радость. После посещения нашей программы представителями фонда культуры нас пригласили выступить с нею в Польше. Так что мы сейчас готовимся к гастролям в Польше. Повезем туда эту программу.

А сейчас два романса на стихи Марины Цветаевой. “Руки люблю целовать” и “Я тебя отвоюю”.

(Лариса Косарева поет романс Марины Цветаевой “Руки люблю целовать”, по заявке Нины Красновой.)

Руки люблю целовать

И люблю имена раздавать

И еще раскрывать двери настежь

В темную ночь...

(После этого Лариса Косарева поет романс на стихи Марины Цветаквой” “Я тебя отвоюю”.)

Я тебя отвоюю у всех земель,

У всех небес,

Оттого, что лес - моя колыбель

И могила – лес.

Оттого, что я стою на земле одной ногой,

Оттого, что я спою о тебе, как никто другой.

(Аплодисменты. Нина Краснова дарит Ларисе Косаревой ярко-желтый цветок, герберу, точно такую же, какую подарила Юрию Кувалдину в начале вечера.)

Юрий Александрлвич, ваше желание - сократить мою программу остается в силе? Или я еще могу петь?

Юрий КУВАЛДИН:

Пойте.

Лариса КОСАРЕВА:

Можно, да?

Юрий КУВАЛДИН:

Пойте.

Лариса КОСАРЕВА:

Спасибо.

Юрий КУВАЛДИН:

Тогда для вас сейчас прозвучит еще два романса композитора Гельсят Шайдуловой – она руководитель художественного коллектива на радио, где я работаю уже 16 лет, в “Синтез капелле”. И она - автор романсов, доверяющая мне исполнять их.

На стихи Роберта Бернса, “Любовь”.

(Лариса Косарева поет романс на стихи Бернса “Любовь”.)

Любовь, как роза красная, цветет в моем саду.

Любовь моя, как песенка, с которой в путь иду...

Светлее красоты твоей моя любовь одна,

Она с тобой, пока моря не высохнут до дна.

...................................................................................

Будь счастлива, моя любовь, прощай и не грусти.

Вернусь к тебе, хоть целый век пришлось бы мне пройти.

(Аплодисменты.)

Романс “Вернуть все невозможно”, на стихи Анатолия Поперечного. Я очень волнуюсь. Пою первый раз этот романс. Очень переживаю. Но он мне нравится. И я не могу не исполнить его.

(Лариса Косарева поет романс “Вернуть все невозможно”.)

Кто может знать того, что мы с тобою

Расстались, чтобы встретиться опять.

Вернуть все невозможно.

Возможно лишь одно:

Чтоб длилась ночь тревожно...

По заявке Юрия Кувалдина звучит “Заздравная”!

(Лариса Косарева поет “Заздравную" Исаака Дунаевского на слова Василия Лебедева-Кумача)

Заздравную чашу до края нальем,

Застольную песню, играя, споем…

..........................................................................

Застольная песня, звени веселей,

Сегодня мы вместе средь милых друзей...

(Аплодисменты, крики “Браво!”)

(Юрий Кувалдин преподносит певице огромный букет ярко-розовых роз: “Стань кустом пламенеющих роз”.)

Лариса КОСАРЕВА:

Дорогие друзья, спасибо большое за внимание. Я сейчас еще раз хотела бы пригласить сюда, на сцену, наших замечательных музыкантов.

Лауреат международного конкурса пианистка Марина Яблокова.

Лауреат нескольких международных конкурсов скрипач Борис Неволин.

Юрий КУВАЛДИН:

Чайка Лариса Косарева!

Лариса КОСАРЕВА:

Принимаю (титул чайки. – Н.К.).

И лауреат нескольких всероссийских и международных конкурсов Владимир Маркушевич.

(Аплодисменты.)

Юрий Александрович, извините, я нарушу этикет нашего вечера, но я хотела бы пригласить всех присутствующих в свой музыкальный салон. Он проходит в библиотеке имени Гоголя, Никитский бульвар, дом 7 А, по четвергам. Начало в 17.30. И ближайший концерт состоится завтра. Для вас будут петь молодые исполнители музыкального театра Натальи Сац. Меццо сопрано и бас. Пожалуйста, приходите.

На выходе из этого зала вы можете взять рекламу с собой.

Юрий КУВАЛДИН:

Спасибо всем! Вечер окончен.

...После окончания вечера Юрий Кувалдин дарит Нине Красновой два букета темно-вишневых и оранжевых роз и (возвращает ей) желтую герберу, которую поэтесса подарила ему перед началом вечера и с которой сфотографировала его на фоне афиши.

Участники вечера фотографируются около елки, по два-три-четыре человека, малыми группками.

Юрий Кувалдин дарит гостям вечера альманахи журнала “Наша улица” “Ре-цепт” и “Золотая птица” и дает автографы.

ЧАСТЬ 3, неофициальная. Ресторан “Цвет ночи”, Большой Козихинский переулок, 12/2, строение 1.

После окончания вечера Юрия Кувалдина в ЦДЛе виновник торжества и его “приближенные”, то есть ближайшие друзья и авторы “Нашей улицы”, участники вечера, направились завершать вечер в ресторан “Цвет ночи”, где Юрий Кувалдин заказал стол на шесть персон, а их оказалось не шесть, а больше - девять: Евгений Рейн, Александр Тимофеевский, Алексендр Чутко и его жена Людмила Чутко, Геннадий Калашников, Сергей Каратов, Ваграм Кеворков, сам Юрий Кувалдин, и аз, грешная, Нина Краснова. А Андрей Яхонтов, который было пошел с нами, потом подумал-подумал, да и не пошел, сказал, что его дома ждет жена и маленький ребенок (которому два – или три? - года). А певица Лариса Косарева еще раньше отказалась идти в ресторан, сказала, что ее дома ждут муж, дети и внуки.

Накануне вечера Юрий Кувалдин предупредил меня по телефону: “Нина, возьми с собой в ЦДЛ сменную обувь, без каблуков, потому что после вечера мы пойдем в ресторан, а идти туда придется далеко”. Когда я пришла в ЦДЛ, я переобулась из ботинок на плоской подошве в туфли на высоких каблуках, а после вечера - из туфель на высоких каблуках в ботинки на плоской подошве, и могла идти в них “хоть до Ламанша”.

Мы всей нашей компанией шли по морозцу знакомыми улицами и переулками: Кувалдин впереди, как говорится - “на лихом коне”, рядом с ним - Петька-ординарец, Сергей Каратов... все другие сзади, а сзади всех я, Тимофеевский и Рейн, которого я держала под ручку, за большой мягкий рукав, греясь об него, потому что на мне под холодной дерматиновой курткой со сломанным замком была очень легкая белая шелковая кофточка.

- Тебе холодно? - заботливо спросил меня Рейн.

- Нет, теперь уже нет.

- У тебя нет теплой одежды?

- Есть, но она мне не нужна. Мне все время жарко. Как в стихотворении Зинаиды Александровой:

Мороз десятиградусный

Трещит в аллеях парка.

Нам весело, нам радостно

И на морозе жарко.

Рейн и Тимофеевский стали читать вслух стихи (я не помню - чьи, Бродского или еще кого-то) про мороз и про двух персонажей, один из которых был “в кепке”, и удивлялся, почему на улице мороз, и про того, который был “в шапке” и говорил ему: потому что на улице зима, а не лето. Рейн как раз был в кепке, а Тимофеевский – в кепке с ушами, то есть как бы в шапке, а я - в капюшоне.

Тимофеевский и Рейн говорили о поэзии Крылова, которого Рейн считает гением, как и Некрасова, и о поэзии Сельвинского, о его поэме “Улялаевщина” и о какой-то поэме, которую он не успел закончить, и о его эротических стихах. Тимофеевский сказал, что у Сельвинского есть эротические стихи, в которых очень много секса, и что он по сексу - первый поэт в нашей поэзии.

Евгений Рейн категорично сказал:

- В поэзии Нина Краснова - первая по части секса!

- А Сельвинский – второй, за ней? – спросил Тимофеевский.

- Да. Он второй. Нина Краснова – впереди него, а он сзади нее.

Классик поэзии Александр Тимофеевский согласился с классиком Евгением Рейном. А я гордо подняла свою голову с символической короной Королевы эротической поэзии на своей голове.

...Улицы, по которым мы шли, были темные-темные, бесснежные, но с яркими неоновыми рекламами в витринах домов и с контурами домов, очерченными гирляндами горящих электрических лампочек, как на “гнилом” западе, как в Германии, в городке Вайблингене под Штутгартом, где я когда-то первый раз в жизни увидела контуры домов, очерченные гирляндами разноцветных лампочек.

- Я не пойму, где мы сейчас идем? – спросила я у Рейна.

- Мы прошли улицу Спиридоновку, прошли Малый Спиридоньевский переулок (они запечатлены Кувалдиным в романе “Родина”. – Н.К.), теперь мы идем к Малой Бронной в Большой Козихинский переулок, - прокомментировал Евгений Рейн.

- Вот что значит – коренной москвич, всю Москву знает, - восхищенно сказала я про Рейна... забыла, что Евгений Рейн не москвич, а коренной петербуржец, как я коренная рязанка.

Юрий Кувалдин показал рукой на старинный дом, в котором располагается посольство Южно-африканской республики, Гранатный переулок, дом 1, дом Льва Разгона, откуда его в свое время чекисты забрали и увезли в лагерь, в тюрьму...

- Как жестоко с ним обошлись, - сочувствуя Льву Разгону, сказала я.

- А его родню вообще расстреляли.

- Значит, с ним обошлись еще как бы мягко по сравнению с ними, и ему по сравнению с ними сильно повезло... – горько-иронично заключила я.

Евгений Рейн показал мне на дом высокопоставленных чиновников, мимо которого мы проходили и на котором не было ни одной горящей рекламы:

- Это дом повышенной комфортности, с сауной, и у каждого чиновника там по восемь комнат...

- Ого! – а с виду скромный такой дом, не выделяется среди других... законспирирован под другие дома, чтобы не привлекать к себе внимания людей.

- Задрапирован...

На доме не было не только ни одной горящей рекламы, но у него почему-то не было и ни одного горящего окна, как будто жители этого дома боялись воздушной тревоги и бомбардировки и занавесили окна плотными черными занавесками, из-за которых на улицу не пробивается ни один луч электрического света.

- Что-то Юра Кувалдин водит-водит нас по темным улицам и никак не приведет нас туда, куда он нас ведет, - сказали Рейн и Тимофеевский дуэтом, как Бобчинский и Добчинский из “Ревизора” Гоголя.

- Он водит нас как Сусанин, который сейчас заведет нас куда-нибудь, как поляков, или как Моисей, который будет нас водить по этим улицам сорок лет, как Моисей водил евреев по пустыне... – пошутила я.

- А может быть, он забыл, где находится ресторан, в который он нас ведет? – пошутил Александр Тимофеевский.

- Это было бы интересно... Но в любом случае хорошо, что мы прогуливаемся по улицам. Когда еще вот так специально прогуляешься? – философично сказал Евгений Рейн, не жалуясь на свою ногу, которую он не так давно ломал. А когда мы проходили мимо ресторана “Марко Поло”, он сказал:

- Мы идем в такой район Москвы, где самые дорогие кафе и рестораны... Туда мы идем или нет?

Туда! Туда!

...Мы пересекли Малую Бронную, свернули в Большой Козихинский переулок и оказались у дверей ресторана с “Цвет ночи”.

Там мы и сидели пировали до 23.30 часов ночи, за большим стеклянным длинным овальным столом, на длинном мягком, нежнокожаном диване вогнутой формы с мягкими думочками вдоль спинки дивана... “В цвете ночи, при свете дня”, – скаламбурил Сергей Каратов. И главное, кроме нас, там никого из посетителей не было!

Расселись мы все в таком порядке, слева направо от центра, по часовой стрелке: на правой половине первой стороны стола - Юрий Кувалдин (в центре), справа от него - Евгений Рейн, слева - Ваграм Кеворков, Геннадий Калашников, на закруглении стола - Сергей Каратов, по другой стороне стола – Александр Чутко, Людмила Чутко, на другом закруглении стола – Александр Тимофеевский, на второй половине первой стороны стола – Нина Краснова (потом Краснова пересела на место Тимофеевского, а он на ее место, потому что она выходила из-за стола и фотографировала присутствующих).

...Официант подал нам на стол большое фарфоровое блюдо с салатом, с листьями и плоскими кружочками мяса. Нина Краснова (дальше я буду писать о себе в третьем лице) взяла в свои руки инициативу и блестящую никелированную лопаточку и вилку и стала раскладывать салат всем присутствующим по тарелкам. “Вот, Нина, правильно делаешь”, - похвалил ее Юрий Кувалдни. Тарелки были чисто-белые, без цветков, полосочек и узоров, очень большие, почти пятьдесят на пятьдесят.

Молодой и любезный официант разлил по коньячным фужерам армянский коньяк в пять звездочек.

Александр Тимофеевский, Евгений Рейн, Юрий Кувалдин

Александр Тимофеевский встал из-за стола, поднял свою рюмку, сказал:

- Я хочу произнести тост в честь Юрия Кувалдина.

- Тимофеевский хочет произнести тост, - сказал Евгений Рейн и тут же добавил: - Тимофеевский-Интимофеевский! – то есть Рейн придумал поэту псевдоним с анафорой, может быть, отталкиваясь от частушки Нины Красновой: “Этот Тима, Тима, Тима Прямо создан для интима”.

ТИМОфеевский-ИНТИМОфеевский произнес такой тост:

- Юра Кувалдин чувствует Слово как поэт. Выпьем за Слово Кувалдина! И еще я предлагаю выпить за страсти Кувалдина. Кувалдин любит художников, творческих людей. Он влюбляется в них со всей своей страстью. Он был влюблен в меня, в мою поэзию, был влюблен в Чутко, в тебя, Нина (Александр Тимофеевский положил свою ладонь на кисть руки Нины Красновой)... Выпьем за страсти Кувалдина!

- За страсти по Кувалдину (как за “Страсти по Матфею”), - в один голос сказали Евгений Рейн и Нина Краснова, будто сговорились и будто отрепетировали эту фразу.

Ха-ха-ха!

- Нет, за страсти мы пить не будем! – сказал Юрий Кувалдин. - Выпьем за Слово!

Так тому и быть, как сказал “юбиляр”. Все выпили за Слово. Кто коньяк, кто сок.

...Официант подал к столу поднос с кусками рыбы без костей, Юрий Кувалдин сказал Нине Красновой:

- Здесь не девять кусков, а шесть, раздели их на всех так, чтобы всем досталось по куску, и разложи всем присутствующим по тарелкам.

Нина Краснова стала делить куски рыбы на куски, но поделила их так, что ей самой ничего не досталось.

Юрий Кувалдин увидел, что ее тарелка пуста, и сказал:

- Нина, а тебе не досталось рыбы? – и отрезал своей вилкой часть рыбы от своего куска и положил ей на тарелку.

Тогда и все другие присутствующие стали отрезать от своих кусков куски рыбы и класть на тарелку Нине, делиться с Ниной своей рыбой. И у нее в тарелке оказалось рыбы больше, чем у всех. И Нина сказала с улыбкой:

- Со мною так делились рыбой, что мне досталось больше всех...

Александр Тимофеевский сказал:

- Нина заговорила стихами.

Со мною так делились рыбой,

Что мне досталось больше всех... -

И стал досочинять эти стихи, делать варианты за вариантами. А Евгений Рейн и Нина Краснова помогали ему. В конце концов у них получилось такие коллективные стихи:

ЗАСТОЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ

АЛЕКСАНДРА ТИМОФЕЕВСКОГО, ЕВГЕНИЯ РЕЙНА

И НИНЫ КРАСНОВОЙ

от лица Нины Красновой

Вариант 1.

Со мною так делились рыбой,

Что мне досталось больше всех.

Рейн уважать меня заставил

И похвалил меня при всех.

Сказала я ему спасибо,

А он поднял меня на смех.

Вариант 2.

Со мною так делились рыбой,

Что мне досталось больше всех,

Рейн уважать меня заставил,

А всех других поднял на смех.

Александр Тимофеевский вошел в раж и, когда официант подал к столу поднос с мясным блюдом стейк из говядины, стал сочинять стихи еще и про мясное блюдо стейк, которое Нина Краснова опять стала резать ножом на куски и раскладывать всем по тарелкам:

Александр Тимофеевский

ЗАСТОЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ

Нине Красновой

Вот стейк тебе, бери и ешь,

Не суетись, другим не режь. (Не суетись, ножом не режь.)

Эти же стихи в редакции Нины Красновой:

А вот и стейк. Бери и режь.

Потом его бери и ешь.

Нина Краснова захотела запомнить эти стихи, эти экспромты, вытащила из своей сумочки шариковую авторучку “Corvina”, а из своей папки для бумаг лист бумаги для компьютера и стала записывать эти стихи.

- Ты всегда все записываешь? – спросил у нее Евгений Рейн.

- Не всегда, - ответила Нина так, будто Рейн застал ее за интимным занятием.

- “Иногда не записываю”... – сказал за Нину Краснову, как бы от ее лица, Сергей Караитов со своего края стола, сыграл роль Нины Красновой.

...Потом Нина принялась записывать названия блюд на столе и спрашивать и уточнять у присутствующих названия этих блюд:

- Салат, который мы ели, с чем он был, с такими тонкими, плоскими кружочками мяса?

- С ростбифом, - сказал Юрий Кувалдин.

- А рыба, которую мы ели?.. Это что за рыба?..

- Филе... Одна порция стоит 920 рублей... – подсказал Нине Юрий Кувалдин... – Это филе рыбы дорадо...

- А мясо?.. Стейк?

- Стейк... из говядины... – подсказал Юрий Кувалдин, вытаскивая из своего кармана карточку с нашим меню и подглядывая туда.

Присутствующие удивленно спросили у Нины Красновой:

- Зачем ты все это записываешь? Зачем тебе это надо?

- Ну как – зачем? Я хочу запомнить, что мы ели и пили... - Мы же все это первый раз за сорок лет творческой деятельности Юрия Кувалдина едим и пьем... в таком ресторане... в такой компании...

- Ей это для стенограммы вечера надо, - сказал Юрий Кувалдин, одобряя и поддерживая Нину Краснову. – Через сорок лет мы будем вспоминать, что мы ели и пили сегодня на моем творческом юбилее в ресторане “Цвет ночи”.

- А сок мы какой пьем? Вишневый?

- Вишневый.

- И коньяк...

Евгений Рейн тут же прочитал стихи какого-то поэта про коньяк и про “в полоску пиджак”.

А Александр Тимофеевский прочитал стихи другого поэта:

У статуи Родена

Мы пили спирт-сырец,

Художник, два чекиста

И я, полумервец.

...Когда мы все ели рыбу, я сказала Александру Тимофеевскому, который сидел рядом со мной:

- Где эта рыбка плавала? Плавала она, плавала и попала к нам на тарелки. Но она в хорошие руки попала...

Александр Тимофеевский в ответ на это рассказал сюжет от Тимофеевского о том, как барашка зарезали на шашлык, а потом ели шашлык и хвалили барашка: “Хороший был барашек... пасся в горах... а теперь из него сделали шашлык...”

Людмила Чутко сочинила экспромт в две строки. Про афишу вечера Юрия Кувалдина и рыбу фиш:

Вот афиша

Около фиша.

За столом на званом ужине Юрия Кувалдина было весело. Все присутствующие шутили, сочиняли экспромты (некоторые из которых приводятся в стенограмме), рассказывали анекдоты, говорили о литературе и о поэзии. Евгений Рейн сказал, что Некрасов и Крылов – гениальные поэты. И вспомнил и рассказал за столом анекдот про героев басни Крылова “Стрекоза и муравей”.

АНЕКДОТ ОТ ЕВГЕНИЯ РЕЙНА,

который Евгений Рейн слышал от кого-то еще

(а Нина Краснова запомнила и пересказывает своими словами):

ПРО СТРЕКОЗУ И МУРАВЬЯ

из басни Крылова

(новая интерпретация старого сюжета)

Муравей все лето строил себе на зиму домик, таскал доски, пилил и строгал их, работал днем и ночью. И построил домик. А попрыгунья Стрекоза все лето ничего не делала, не работала, а только летала по лугам и садам, среди цветов, и пела песни. Когда пришла осень и начались дожди, она попросилась к Муравью в его домик, чтобы перезимовать там зиму. А Муравей, который был строгим моралистом, как в басне Крылова, сюжет которой Крылов позаимствовал у Лафонтена, а тот, еще раньше, позаимствовал его у Эзопа, не пустил ее к себе и сказал ей: “Ты все пела, это дело, так поди же, попляши”. И сказал ей: “Ты не перезимуешь эту зиму, замерзнешь и пропадешь. Будешь знать, как не работать”. Стрекоза опустила свою голову и пошла по дороге, куда глаза глядят. Настало новое лето. Муравей ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет “Запорожец”, из него вылезает Стрекоза, живая и невредимая, и идет к нему и говорит ему весело: “Здравствуй, Муравей!”. Он удивленно говорит ей: “Как, ты разве не замерзла? Почему?” - “А я пошла от тебя по дороге, куда глаза глядят, и встретила одного студента. Он пожалел меня и взял к себе и приютил у себя, чтобы я могла у него зиму перезимовать”. – “Но если ты этим летом опять не будешь работать и не построишь себе домик, ты обязательно замерзнешь зимой и пропадешь”, - сказал Муравей и опять не пустил ее к себе. Настало новое лето. Муравей ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет “Волга”, из нее вылезает Стрекоза и идет к нему и весело говорит ему: “Здравствуй, Муравей!” Он удивленно говорит ей: “Как? Разве ты опять не замерзла зимой? Почему?” - А она говорит: “А я встретила одного нового русского на дороге. Он пожалел меня и взял к себе и приютил меня у себя, чтобы я могла у него зиму перезимовать”. – Муравей говорит: “Это все чистая случайность. Но если ты опять все лето не будешь работать и не построишь себе домик, ты на этот раз обязательно замерзнешь и пропадешь...” Настало новое лето. Муравей опять ремонтирует свой домик и видит: по дороге едет “Мерседес”, а за рулем сидит Стрекоза. Она вылезает из машины и идет к нему. Он говорит ей: “Как?! Ты опять не замерзла зимой? Почему?” - “А я шла от тебя по дороге и встретила одного иностранца, француза... И он взял меня к себе. И сейчас построил замок в Париже, и я еду к нему в Париж”. Муравей сказал ей: “Стрекоза, как приедешь в Париж, найди там Лафонтена и скажи ему: “Пошел ты со своей басней и со своей моралью к ...беной матери!..”

ЕВГЕНИЙ РЕЙН О ДОВЛАТОВЕ:

Я много раз рассказывал ему сюжеты, которых не записывал. А потом читал книги Довлатова и находил там свои сюжеты, которые он записал за меня, но уже не под моим, а под своим именем.

Он писал от случая к случаю, не по принципу: ни дня без строчки. Но постепенно у него собралась большая книга с интересными сюжетами, некоторые из которых рассказывал ему я, некоторые – кто-то еще, а некоторые он брал из своей жизни.

ЕВГЕНИЙ РЕЙН О ЧУТКО,

об Александре Чутко, который играет в Театре Армии в спектакле “Гамлет” первого и второго актера, а не Гамлета:

- Если бы я был режиссером, я был дал Саше Чутко играть роль Гамлета в спектакле по трагедии Шекспира “Гамлет”. Один персонаж трагедии говорит Гамлету: “Гамлет, ты что-то потучнел...”

Чутко, скажем так, сильно “потучнел” для роли Гамлета, то есть как раз созрел для нее. И чем он не Принц?

Все застольщики вечера в “Цвете ночи” согласились с Рейном в том, что из Чутко получился бы хороший нетрадиционный Гамлет.

Юрий Кувалдин во время застолья в ресторане фотографировал участников “овального стола” на свой цифровой фотоаппарат “Никон”, для истории, для сайтов “Нашей улицы” и для своего Живого Журнала в Интернете, говорил всем: “Я на работе”. Нина Краснова помогала ему, фотографировала всех на свой цифровой фотоаппарат “Олимпус”.

...Официант подал нам к столу суфле (тамарису?) в шести фужерах. Юрий Кувалдин попросил Нину Краснову поделить суфле на девять человек и отдал ей половину своего суфле.

СЮЖЕТ ОТ ЕВГЕНИЯ РЕЙНА

ОБ АННЕ АХМАТОВОЙ

(который Нина Краснова запомнила и пересказывает своими словами):

Я не раз бывал дома у Анны Ахматовой, в гостях. И вот как-то раз пришел к ней, а у нее дома гости сидят, незваные. Они пришли к ней и не знают, о чем с ней говорить. Сидят у нее час, сидят два часа, три. И все не знают, о чем с ней говорить. Посидели у нее часов пять, потом сказали ей:

- Ну мы, пожалуй, сейчас пойдем. – И как бы стали подниматься, чтобы уйти.

Ахматова сказала им:

- Посидите еще десять минут, а потом уходите.

То есть она культурно выпроводила их. Но так, что как бы не дала им понять, что они ей надоели и что она их выпроваживает.

Евгений Рейн сказал присутствующим:

- Я сказал своей жене, что приду домой в 6 часов (вечера). А сейчас уже сколько:.. – все, у кого были на руках часы, посмотрели на свои часы. - 12-й час... Сейчас я позвоню своей жене, скажу, где я есть, и скажу ей, что я задерживаюсь, чтобы она не волновалась.

Евгений Рейн сказал Тимофеевскому:

- Саш, набери номер ее телефона по твоему мобильнику. У меня нет своего мобильника. И я не умею им пользоваться. Я ни мобильником, ни компьютером пользоваться не умею...

Евгений Рейн продиктовал Александру Тимофеевскому номер телефона своей жены. Та подняла трубку. Тимофеевский передал свой мобильник Рейну. Тот стал объяснять, где он находится:

- Я сейчас сижу в кафе... Недалеко от ЦДЛа... С компанией. Мы пришли сюда после творческого вечера в ЦДЛе. Кто тут со мной сидит? Все свои... Юра Кувалдин... Саша Тимофеевский, Нина Краснова, Саша Чутко со своей женой Людой... Сережа Каратов... Гена Калашников... Мы уже посидели здесь и сейчас пойдем домой... Уже уходим...

Рейн отдал мобильник Тимофеевскому, тот отключил его и положил себе в карман. Тут же, через две секунды, у него в кармане заиграла классическая музыка – то есть зазвонил мобильник. Тимофеевский вытащил его из кармана, приложил к уху... Это звонила жена Рейна, которая волновалась о нем. Потом она позвонила еще и еще раз. И мы поняли, что нам всем пора расходиться по домам.

...Когда мы все поднялись и вышли из-за стола, Юрий Кувалдин протянул мне карточку с нашим меню, с подробным перечнем всего, что было у нас на столе в ресторане “Цвет ночи”, всего, что мы ели и пили. И сказал:

- На это... используй, когда будешь делать стенограмму моего вечера (не перепутай названия блюд).

Ресторан “Цвет ночи”

000 “Формула вкуса”

Большой Козихинский переулок, 12/2, стр. 1

Чек # Чек # 11 Гостей 6 (на самом деле – 9. Н.К.)

17-12-2008 Открыт 15:34 Закрыт

Кассир: __________

Официант: Никитин

Блюдо Кол-во Сумма

Руккола с креветками 2 1300.00

Салат с ростбифом 2 1040.00

Филе дорадо по-лигурийски 6 4020.00

Стейк из говядины 6 4080.00

Молодой картофель 6 1500.00

Тирамису 6 1740.00

Яблочный 200 мл 3 360.00

Вишневый 200 мл 3 360.00

_____________________________________________

Всего: 14400.00

_____________________________________________

Налог с продаж: 0.00

Итого с налогом: 14400.00

_____________________________________________

Рубли 14400.00

_____________________________________________

Вознаграждение официанту приветствуется,

но все остается на Ваше усмотрение.

_____________________________________________

Страница 1

Большой Козихинский пер. д. 12/2

Тел. 2911881, факс 2910361

E-mail cvetnochi@gmail.com

...Из ресторана мы все, участники “овального стола”, поднялись в фойе, откуда спускались в ресторан. И пошли по Большой Бронной к станции метро “Пушкинская”. И поехали каждый в свою сторону.

А ступеньки в ресторан “Цвет ночи” - светящиеся. Каждая ступенька обведена ярко-сиреневыми неоновыми полосочками... И когда по ним идешь, вверх или вниз, кажется, что ты спускаешься и поднимаешься в какой-то прекрасный фантастический мир, в котором нет никаких кризисов, никакой инфляции, никакой суеты сует, а только чистое искусство, только Слово, которое есть Бог, и - Вечность...

Стенограмму подготовила

поэтесса Нина КРАСНОВА

18, 20 (расшифровка)

и 23-26, 28-29 декабря 2008 г. (обработка и вычитка стенограммы, уточнение деталей),

Москва