Александр Волобуев
В НОВЫХ ИЗМЕРЕНИЯХ ЛИТЕРАТУРЫ
Юрий Кувалдин. Родина: Повести и роман. Оформление художника Александра Трифонова. - М.: Книжный сад, 2004, 576 с.
Много есть людей пишущих, значительно меньше - хорошо пишущих, и почти нет людей, живущих литературой и ради литературы. Таков Юрий Кувалдин - писатель, автор многих книг, издатель, всецело отдающий себя делу сохранения и продолжения традиций Великой Русской Литературы.
В новую книгу Ю. Кувалдина вошли семь повестей и роман "Родина". Все они в конце прошлого и в начале этого века прошли через периодику: "Континент", "Грани", "Время и мы" и, конечно же, в созданном Юрием Кувалдиным журнале "Наша улица", прекрасном издании для всех небездарных авторов, "невзирая, - как он сказал в связи с пятилетием журнала, - на чины и ранги, на партийность, национальность и так далее".
Произведения этой книги не похожи одно на другое, резко отличаются и по тематике, и по использованным художественным приемам, и по принадлежности их к разным направлениям и творческим методам изображения жизни: от почти соцреалистических до наполненных мистикой, постмодернистских, от светлых, лирических до философских и остросоциальных.
К группе реалистических произведений, описывающих жизнь, условно говоря, "как она есть" в наше очень сложное и в недавнее советское времена относятся повести "Замечания", "Титулярный советник" и "Счастье". Первые две - о счастливых возможностях, неожиданных удачах, которые могут свалиться на рядового, не обладающего властью и достатком человека, и об умении воспользоваться благоприятным моментом.
Повесть "Замечания", открывающая книгу - достаточно приземленная, казалось бы, завязанная на быте, - о судьбе Сергея Васильевича, способного, с большим трудовым стажем (хотя и с пятиклассным образованием) работяги пенсионного возраста, всю свою трудовую жизнь проработавшего на единственном - военном заводе; о его жалком существовании, когда пятый месяц не дают зарплату и приходится подрабатывать "личной конверсией" - делать левую фурнитуру и торговать ей. И в семье у него, как у большинства ныне живущих, склоки и конфликты, постоянные выпивки, уровень культуры - очень низкий, а вся домашняя библиотека состоит из пяти книг: "Пушкин, Кочетов, Есенин, Ваншенкин и толстый том "Сказки народов мира".
Но вот случай, судьба приводят его на другое предприятие, на недавно созданную фирму, и он как бы приобщается к другой культуре, к иным формам общения с людьми, делая вежливые замечания сотрудникам и словно бы возвышаясь над простым народом, к которому относится безо всякого уважения.
Фирма, вроде бы, - без явного криминального уклона, просто директор в рамках закона умеет обманывать государство, уходит от налогов. А к чему приведут подписи, которые ставит на финансовых документах наивный Сергей Васильевич, можно только предполагать.
Читая о действиях и поступках главного героя повести, его быте с конкретным, зримым описанием предметов и обстановки, о его окружении, достаточно ярких, точно выписанных образах и характерах персонажей, замечаешь, что все приземленное в этой повести - не главное, что все это подводит к важным философским выводам, к пониманию сути поведения людей, например: "Вас совершенно не должно интересовать содержание разговора, вас должна интересовать только форма этого разговора! И результат". Другой персонаж, режиссер, тоже, как видно, не вписавшийся в новое время, говоря о том, что все люди в жизни - актеры, только не догадываются об этом, заключает: "Например, у нас, в России, очень популярна роль неудачника, клянущего судьбу".
Очень убедительно, на мой взгляд, написано о взаимоотношении государства и личности: "...Государство уничтожает индивидуальность! А с индивидуальностью уничтожается и индивидуальная совесть. И возникает совесть коллективная, которая по определению бессовестна! ...Чтобы превратить человека в раба, не обязательно его запугивать. Достаточно просто подавить его совесть". И вполне соглашаешься с автором, что возникла "особая форма несвободы без тюремной решетки и лагерной проволоки. Потому что там, где появляется стадо человеческое, там тупость и слепота..."
Жизнь главного героя с получением высокой зарплаты должна, казалось бы, наладиться, повернуться к лучшему. Он ведь постоянно жил в нужде, до поступления на завод вообще не носил новой одежды, ходил в перешитой, перелицованной отцовской. Но к лучшему почему-то ничего не меняется. В семье продолжаются склоки. И задумывается Сергей Васильевич над смыслом существования: "Жена ему просто ненавистна, дочь - отрезанный ломоть... Что вообще привязывает его к жизни? Новая работа, большие деньги, которые он получает? Но к чему Сергею Васильевичу деньги?.."
Повесть, как профессионально, добротно написанное художественное произведение, ставит перед читателями трудные вопросы, не дает явных ответов, заставляет задуматься. Как, впрочем, и другая повесть - "Титулярный советник", которую я бы даже назвал повестью-притчей, поскольку из нее можно понять, как не надо вести себя в подобных ситуациях, сделать конкретные выводы.
Речь в этой повести идет не о старом российском чиновнике девятого класса, заслужившем право на личное дворянство, а об обычном современном служащем, оставшемся без работы. Этот человек, Олег Олегович, отец трех дочерей, был исключительным лентяем, сорок шесть раз менял места работы, выбирая такие, где на неделе нужно просто показываться, но в неустроенности своей винил всех: "...Виновато правительство, приватизация, коммерциализация, номенклатура - бывшая и настоящая, долларизация, разгул преступности, инфляция, начальник отдела, главный бухгалтер и мерзкий московский климат!" Жена его занималась спекуляцией, но малоуспешно.
И вот этому безработному служащему крупно повезло - бывший однокурсник Марков взял его на свое частное предприятие "Цветы России" заместителем директора и стал платить ему большие деньги, и даже купил ему дом и землю за городом, и автомобиль, не требуя от него практически никакой работы. А объяснялось это просто: "Дело в том, что мне нужен верный человек, - сказал Марков. - Хоть ты знатный бездельник, но в верности и молчании тебе не откажешь..."
Однако не понимаем мы своего счастья. Олег Олегович стал наглеть, не выходить на работу, высказывать претензии, считать, что и он способен организовать собственное дело. И Марков его уволил, потому что сам был большим тружеником, хотя и у него случались времена, когда он по полгода работал без зарплаты, но ему пенять было не на кого, кроме как на самого себя: "Я предприятие собственного интеллекта, собственной воли, собственной смелости. И если я заработал что-то, то это заработал я, а если прогорел, то это я прогорел". Уволив наглого бездарного однокурсника, Марков даже обрадовался, что все кончилось, а его теория о том, что "люди - скоты, подтвердилась, и что он отныне будет полагаться только на себя".
Нашей новой, современной, "демократической" жизни со всей неустроенностью, борьбой за существование, выживание, спекуляцией, подлостью, обманом ближних противопоставляется в повести "Счастье" неяркая жизнь обычной деревенской семьи, хотя и не такая как в "Кавалере Золотой Звезды" и "Кубанских казаках", но все-таки, как ни покажется это кому-то нелепостью - действительно счастливая.
А сторон, оттенков у такого счастья много: лад в семье родителей и сына, сохранившиеся добрые отношения пожилых супругов, семейные завтраки и обеды в теплой, беззлобной обстановке, хорошие отношения на работе, встречи с родственниками - да мало ли еще чего, что и составляет в сумме это понятие - счастье. Приметы, оттенки счастья передаются зримо и образно: "Виктор сидел молча, облокотясь на стол, и улыбался. По глазам было видно, что в его душе происходит как бы торжественное собрание, на котором ему вручают почетную грамоту от имени парткома, дирекции и профкома". Или: "Тем временем началась поклевка у Ивана Семеновича, ощущавшего себя по душевному настроению - превосходному! - находящимся в раю".
Для Маруси счастье - это непременно всегда быть с мужем, жить в селе Тюрищи, никуда не уходить-уезжать, "радоваться каждому новому дню, помнить о родных и близких, особливо о сыне Викторе, примерном в поведении и уважении к родителям. Маруся знает, что Иван Семенович любит ее, и Виктор любит ее". И у мужа ее подобные ощущения и еще "горячее воспоминание о доброй близости с Марусей, постоянной какой-то близости, как будто он сросся с нею; и он был благодарен жене за счастье совместной жизни". А для Виктора, их сына, счастье - встречаться с любимой девушкой и поступить в милицию. Как видим, счастье у каждого в чем-то свое, но и общее есть тоже. И, конечно, дополняет его всеобщий праздник - День Победы: " - А вот и есть счастье, что мы в праздник, живы, понимаешь, здоровы, за столом сидим! - крикнула Маруся".
Повесть добрая, написанная с любовью к простым сельским жителям, с ностальгическими чувствами по некоторым утраченным ценностям, и хочется повторить произнесенную в ней фразу: "Откройте свою душу одной только тихой русской красоте!"
Несколько странно ведут себя персонажи других повестей - "Вавилонская башня" и "Станция Энгельгардтовская". Хотя причины для такого поведения у них разные. Шевченко из первой повести - заядлый книголюб, врач, приторговывающий наркотиками из больницы, в которой работает, потихоньку сходящий с ума. Он должен переехать из одной квартиры в другую (в другом районе), но то и дело оказывается как бы сразу в обеих, причем вместе с ним оказывается и почему-то живущий там Достоевский, к которому постоянно приходят кредиторы.
Понятие "Вавилонская башня" у Ю. Кувалдина - многоплановое, не просто библейское Вавилонское столпотворение. Прежде всего - интеллектуальная башня, замысловатая схема на огромной бумажной "простыне", где вписаны авторы и названия книг: "Внизу располагались популярные авторы, но не народное чтиво, а элитарные популярные, то есть такие, с которыми могли познакомиться все интеллигенты. А уже к вершине возносились такие, которых мог постичь лишь Шевченко, да еще пара-тройка его современников". Но это и работа над своей душой: "Я не верю в смерть, я верю в бессмертие. Поэтому нужно работать над своей душой, нужно строить свою Вавилонскую башню..." Данное понятие относится и к знанию: "Знание лепится к знанию. Знание на знание. Вавилонская башня". А вот и о книгах: "Что такое все книги мира? Это, разумеется, Вавилонская башня, но перевернутая, основание вверху и оно расширяется, а острием уходит в землю, вернее, в мозг человека, как копье Георгия Победоносца в алую пасть змея". Это понятие используется автором и как символ значимости Достоевского. Говоря о приходе одного из кредиторов - Попова, требующего вернуть долг, грозящего судом, Ю. Кувалдин пишет: "...Понимала ли эта сволочь Попов перед кем он стоит? что такое поповы пред Вавилонской башней!" В споре с Шевченко Достоевский оправдывает свою "словесную избыточность", увеличение объема произведений тем, что он "должен был продавать тексты, чтобы жить".
Если говорить словами книги, то данная повесть - о "двойственности всего на свете, неопределенности и эфемерности, когда невозможно ухватить постоянно ускользающий смысл жизни".
Двойственность, неопределенность и эфемерность сопровождают и героя повести "Станция Энгельгардтовская".
Главный вывод из этого произведения, лежащий на поверхности, - нельзя много пить! А то рядовому Виноградову с-под Рязани "вся жизнь... представлялась застольем с песней". Когда он уезжал из учебной части в строевую, в Брянске выпил у молдаванина четыре стакана "красенького", "потом его угощали какие-то усатые запорожцы. Потом пил с узбеками, сидя на дынях и закусывая этими дынями. Потом с вологодскими откушивал мутный самогон и запивал огуречным рассолом". А потом попал... в фантастическую воинскую часть, где все - представители разных стран - читали "Цветы зла" Бодлера и строем ходили под песни на его стихи, и жили по уставу Конфуция. А когда он очнулся на полке в поезде, оказалось, что все ему приснилось в пьяном полуобмороке под чтение стихов Бодлера ехавшими в Ригу на научную конференцию филологами: "Виноградов пребывал как бы в двух измерениях: он еще всею душой был там, на странном Бодлере, и здесь - тоже не в очень привычном обществе. Какой, оказывается, странной может быть жизнь во сне, в воображении. Странной и прекрасной!"
Когда он попал в реальную воинскую часть и стал там вспоминать Бодлера, ангелов и Бога в погонах - его отправили в санчасть, а затем и в госпиталь на обследование. Кто-то спросил его ехидно: "Думаешь, комиссуют?" и обозвал придурком. Виноградов не обиделся - "ну что обижаться на тех, кто не знает Бодлера".
Из тех, кто не знает Бодлера, - большинство персонажей повести "Юбки" - у них другие запросы, другие - слишком приземленные - цели в жизни. Это произведение - как бы цикл рассказов с одним героем - Володей Абрамовым, - школьником, молодым рабочим, солдатом, студентом. Связывает эти рассказы одно - секс (хотя в те времена это слово не употреблялось). И завершает цикл, как бы лишает его продолжения, фраза о последней партнерше: "Эля стала его женой".
Мы прослеживаем восьмилетний путь сексуальных исканий от первой неумелой, неуверенной близости четырнадцатилетнего подростка, когда хочется любить всех девушек, с женщиной лет двадцати пяти, недавно сделавшей аборт (Лилия) до уверенной хватки матерого покорителя женских сердец, точнее, тел (Эля), постигшего в "любви" все, что можно (и даже, наверно, чего нельзя. Впрочем, а чего нельзя в сексе при обоюдном согласии?) Видим мы Володю и с "самой некрасивой одноклассницей", оказавшейся поопытнее подростка (Любовь) и с ее младшей, лет одиннадцати, сестрой, нетерпеливо требовавшей удовольствия: "Сделай со мной так же, как тогда с Любкой!" (Светлана). С лирики, "с больших синих глаз" начинается эпизод с Валентиной, любительницей кататься на коньках, с которой в итоге "все совершилось прекрасно, потому что она сама все сделала, и стояла на коленях, как будто мчалась в даль ледовой дорожки на своих беговых коньках, а он настиг ее, склонился над нею, припал к ней, сзади".
Надо отметить, что половые влечения, сексуальные сцены не занимают всего пространства произведения - мы видим и личную, и трудовую, и солдатскую жизнь Владимира, хотя и в обрывках. Видим обстановку в цехе, процесс изготовления обуви, станок Раисы. И только потом совокупление с женщиной, которой "всегда хотелось, чтобы к ней кто-нибудь приставал", на темной заводской лестничной клетке. Очень живописно изображена величественная жена командира части, генеральша лет сорока, с трясущимся белым вторым подбородком, с восторженно-праздничными формами и с грудями как два арбуза. При виде ее у рядового Абрамова "даже в голове задымилось".
Нет смысла перечислять здесь всех партнерш нашего героя по получению удовольствия (их за восемь лет - 18), останавливаться на подробностях близости с женщинами в самых разных, порою совершенно не подходящих для этого местах.
Написана повесть, безусловно, талантливо, и хотя местами слишком натуралистично, с массой нюансов похождения "малыша", я бы не взял на себя смелость назвать повествование пошлым. Здесь скорее не хулиганство, а озорство. В каких-то "скользких" моментах автор переходит на юмор, хочешь - не хочешь, а приходится соглашаться с ним, что "ходить на Руси по бабам считается делом столь же необходимым и обычным, как ходить в магазин на троих, или в баню, или в сортир". В литературе, как известно, запретных тем нет. Все дело в дозе и в таланте.
Еще более откровенно, с нарушением общепринятых норм морали, даются некоторые высказывания в повести "День писателя" и в романе "Родина", - с использованием мата и называния половых органов своими, по понятиям автора - божественными, именами. Оба произведения - с мистикой, с переходом из наших дней, как в недалекое прошлое, так и в библейские времена. Картина молодого художника Александра Трифонова "Несение креста", помещенная на обложке книги, вполне, на мой взгляд, соответствует настрою этих произведений.
Повесть "День писателя" - очень непростая для восприятия и осмысления. Зачин ее - нежелание автора давать интервью, поскольку очень жаль потерянного времени, которое он "предпочел бы отдать работе над новым рассказом, романом или повестью, или чтению произведений авторов моего журнала, или редактуре уже отобранных вещей, или обработке текстов на компьютере, или сдаче балансового отчета в налоговую инспекцию...", или им подобным полезным делам. К тому же бесконечный анализ написанных произведений просто уничтожает их, а, по словам автора, "у меня нет ни малейшего желания участвовать в избиении моих детей". Опять же, сказанное интервьюеру может превратиться на журнальной полосе в полярную противоположность.
Но главное содержание повести - убежденность в великом предназначении литературы. И дается она на фоне путешествия по земле и по истории, по быту и воззрению славян, евреев и других народов. Многочисленное воинство небесное, славящее литературу, получает в книге знак: "Вдруг предстал им ангел и сказал: не бойтесь, я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом спаситель, который есть писатель Кувалдин..." Занимательны рассуждения о происхождении многих слов - понятий и названий, в частности - русский, Москва: "Я полагаю, что Москва названа в честь литературного героя Библии (Ветхого Завета) пророка Моисея (Моше)... Итак, с моей точки зрения и с точки зрения Кувалдина, египетского жреца, славянина из Венеции и писателя, вопрос об этимологии топонима Москва можно считать исчерпанным". Описываемое в произведении путешествие по Москве-реке до Оки - не просто плавание, а экспедиция "по закладке монастырей литературы на неисследованных землях восточных славян".
Литературу автор ставит выше религии, "ибо не религия правит миром, а литература, в которую входит, как дитя, как Моше-Москов-Моисей, религия". А служение литературе - высшее назначение в жизни. "Моя жизнь - в том, чтобы делать литературу в самом широком смысле этого слова, то есть самому писать, самому издавать, и самому читать, - пишет Юрий Кувалдин.- Каждый из этих процессов доставляет мне огромное удовольствие. Литература - это самая захватывающая вещь на свете..." Логично обращение к богатым: "Продавайте имения ваши и мерседесы ваши и давайте милостыню литературе, только она сохранит ваши имена для потомков". Но служить литературе непросто: "Ибо сказано: у литературы очень узкий вход, и не каждый в нее войдет. Просто в нее войти невозможно".
Говоря о некоторых несовпадениях, неточностях в разных его рассказах, автор заявляет: "Меня обвиняют, что безудержнее всего моя фантазия в том, что я рассказываю о себе. Ну, уместно спросить: кому и распоряжаться моей жизнью, как не мне самому? И если я заново переживаю ее в словах, почему бы не поменять местами кое-какие детали, отчего рассказ только выиграет?" И как бы делает вывод: "Художественная проза - мой способ существования. Таких возможностей не может предоставить ни одно другое искусство".
Повесть слишком глубока и сложна, чтобы суметь передать ее смысл и значение в нескольких абзацах. В ней значительная доля не только мудрости, но и юмора. Автор, признаваясь, что время от времени дает идиотские ответы на соответствующие вопросы, удивляется, что всё воспринимают всерьез: "Похоже, в таких случаях надо держать перед собой плакат с надписью "Кувалдин шутит" и еще подчеркнуть это слово".
Теперь о романе "Родина". Он мне представляется произведением о судьбах известных писателей, художников, государственных деятелей. Они (умершие) появляются в нем из ниоткуда и так же неожиданно исчезают - на время или насовсем, - живя своей новой и прошедшей жизнью, о которой мы узнаем много любопытных подробностей. Это Алексей Кондратьевич Саврасов, постоянно выпивающий, признанный "на Пленуме ЦК московских кладбищ" за свою картину "Грачи прилетели" - "самым великим человеком всех времен"; это Достоевский и Булгаков, беседующие друг с другом (и даже Булгаков-Достоевский); это Левитан, Чехов, Гоголь (даже два Гоголя - российского и немецкого происхождения). Появляются Платонов, Шукшин, Есенин, Высоцкий, а также Ленин, Сталин и многие другие.
Сюжетная линия романа - жизнь Милы - Людмилы Васильевны Щавелевой. Она - "рыжая, маленькая, в красном платье с белой сумочкой старуха... член КПСС, доцент кафедры Истории КПСС, кандидат исторических наук", убившая (удушившая) свою мать (иносказательно Родину-мать). В институте она была замом секретаря парткома по идеологии, "блюла состояние идейно-политического и морального облика студентов и профессорско-преподавательского состава". Однажды этот секретарь овладел Милой прямо на столе и это было одним из самых светлых ее воспоминаний: "Лишь один выдающийся половой акт с секретарем парткома Аиньшем на столе был в ее жизни настоящим событием". Убив Родину-мать, она и сама хотела повеситься, но у нее не получилось. Автор описывает ее явно без симпатии - у нее было "тело синей курицы, пролежавшей на витрине полтора месяца, с плоской грудью, с черными маленькими сосками". Когда ее уволили из института, она была в отчаянии: "В голове роилось множество резких мыслей: достать пистолет и совершить главное покушение; поднять мятеж, вернуть правление КПСС... убедить Зюганова начать революционные действия по всей стране..." Она после того, как "выпала из системы", стала ходить везде с топором, она чувствовала, что "готова пожертвовать собой ради могущества России". И вот она забеременела от Ленина (от Ивана Ильича) и в присутствии Сталина родила... русского Бога - Ругора, то есть Русскую Гордость. Вот такая фантасмагория!
"Разве я больна шизофренией?" - спрашивает Мила и получает ответ от Фаллоса: "Пока нет, но готова вполне".
В романе много мистики, недаром эпиграфом к нему взяты строки из романа Достоевского "Преступление и наказание": "Тут дело фантастическое, мрачное, современное... Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце..." Есть и перекличка с булгаковским "Мастером и Маргаритой", по крайней мере, Бегемот-кот и здесь присутствует: "...Говорящий на человеческом языке кот был далеко не самым страшным во всем этом!" Присутствует и Сатана с разными именами. Если их собрать в цепочку, то получится: "Велес-Волос-Воланд-Сварог-Даждьбог-Хорс-Фаллос-Фалланд-Сталин". Действие романа развивается хаотично, то и дело речь одного персонажа без перехода заканчивается другим. Автор любит и такие пассажи: "Свет переключился на Анну Григорьевну, в исполнении Л. В. Щавелевой, которую в свою очередь играла Людмила Касаткина...", частенько перемешивает имена и фамилии, да и красный плащ (френч) с белым подбоем может оказаться у него и на Станиславском и на Сталине.
Не уходит Ю. Кувалдин от оценок, довольно-таки резких, даваемых процессам, происходящим в стране: "Финдиректор ... не предполагал, что на Москву нагрянет эта шайка и в мгновение ока положит конец СССР, коммунизму, рублю, Украине, Казахстану и Прибалтике". Или: "Как же безнаказанно работают на временно оккупированной территории России временщики!"
Истины ради, должен сказать, что в романе немало мест, в которых персонажи высказывают сумасшедшие мысли, с которыми соглашаться не хочется - они любопытные, но уж больно сомнительные, например, о том, что "начало языка в мате. Мат (тайный, сакральный словарь - ред.) - начало языка. "М" - это женщина, "Ат" - это мужчина. В Слове "мат" содержится и совокупление, и смешение ради новой жизни. А каково имя Бога?" И с именем (из сакральной лексики - ред.), которое герой романа Фаллос-Воланд-Сталин-Сатана дает Богу, тоже согласиться трудно. Но есть в романе много точных, бьющих в точку, почти афористичных высказываний. Приведу некоторые из них: "В советской литературе крутились огромные деньги, оттого в советских писателях числилось тысяч десять, как теперь у нефтяной трубы". Разве это не точно найденное сравнение? Или: "Словесное определение жизни никогда не совпадает с самой жизнью, а если совпадет, то будет неинтересно, пошло". А вот о том, что убивает литературу: "Литература, приспособленная для того, чтобы поспокойнее и побогаче устроить свою жизнь, самый отвратительный вид делячества. Писатель должен стать стойким, как бы ни было ему трудно. Без этого литературы не существует". Известно, что художник, писатель только через муки и страдания доходит до вершин творчества, но муки, оказывается, нужны и читателю: "Кто не пострадал, тот ничего не напишет. Кто не пострадал, тот ничего из написанного не поймет. Кто не пострадал, тот вообще ничего читать не будет".
Роман закончен, но что произойдет с Милой в следующее полнолуние, сказать трудно: "...Тут уж начинается новая история, которую дорасскажет вам Константин Миронович Достоевский или Родион Афанасьевич Булгаков".
Вопросы, которые ставит автор перед читателями, не всегда им понятны, требуют большой работы ума, нередко вызывают отторжение. Да, Юрий Кувалдин - непрост для понимания. Но вот чего нельзя о нем сказать, так это того, что он одинаков, однообразен, стандартен, предсказуем. И поэтому его работы читаются с большим интересом, вызывают в основном добрые чувства, заставляют задуматься, соотносить все со своей жизнью, и надолго сохраняются в памяти.
Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз.
Том 7, стр. 366