Анатолий Сидорченко ""Тихий Дон" создал Фёдор Крюков" эссе

Анатолий Иванович Сидорченко родился 11 сентября 1940 года в Щербиновке (Дзержинске) Донецкой области. Окончил философский факультет Ленинградского университета. Кандидат философских наук. Исследователь плагиата "Тихого Дона". Первым научно доказал, что Михаил Шолохов был неграмотным аферистом, не участвовавшим ни в одной операции по изготовлению плагиата, кроме курьерских обязянностей по перевозке рукописей с Дона в Москву. Именем Михаила Шолохова, как клеймом, авторизовали исковерканный семейством Громославских роман Федора Крюкова "Тихий Дон".

Анатолий Сидорченко

"ТИХИЙ ДОН" СОЗДАЛ ФЁДОР КРЮКОВ

ЭССЕ

"Для решения проблемы настоящего Авторства искореженного плагиат-кражей белоказачьего романа необходим еще белогвардейский менталитет и жажда обязательнейшей реабилитации жертвенно-героического Белого движения против варварского большевизма. У меня этого предостаточно: считаю плагиат "Тихого Дона" продолжением геноцида против казачества. И в деле борьбы за Авторство Крюкова отношу к себе по праву слова поэта Вадима Цыганова, пропетые Викой Цыгановой:

Пусть гремит барабан, ветер треплет знамена,

Наши мысли ясны, наша совесть чиста.

Перед строем Господь всех назвал поименно,

И поручик поднял знамя с ликом Христа!..

И еще для успешного решения проблемы "Тихого Дона" нужно быть преданным нашему Православному христианству так же, как ему был предан писатель Крюков, чтобы ощутить и слова из религиозной песни как относящиеся к твоим личным душевным качествам:

... Белые церкви светлеются издали,

Благовествуя о мире ином.

Живы еще проповедники Истины -

Радость моя, не скорби ни о чем!

Живы еще проповедники Истины -

Радость моя, не скорби ни о чем!..

Истина моей работы состоит в том, что я покончил со всеми загадками и тайнами "Тихого Дона" и провозгласил конец коммунистической лжи вокруг неоконченного Крюковым романа, восстановил на веки вечные светлое имя Автора на обложке романа, а лжеписателя Шолохова перевел в ряд самых знаменитых преступников в истории человечества. Пусть этот невежественный криминал-шалопай больше не позорит "цех Пушкина", а достойно пребывает в цехе "всяких Япончиков, Ленек Пантелеевых и Андреев Чикатило", где он собственно и пребывал всю свою сознательную жизнь, но только был законспирирован Сталиным и КПСС в плохо им исполняемом "образе писателя". В постижении этой великой Истины я оказался "впереди планеты всей", о чем мне с восторгом сообщил 9 декабря 1999 Александр Солженицын. То, что мне сказал этот великий русский писатель, для меня - заслуженный пропуск к мировой славе. "На исчерпе лет" Солженицын меня отметил и на подвиг новый вдохновил! Это вышло совсем не случайно: он всегда был для меня Мировоззренческим Учителем, у которого любой писатель может учиться целеустремленности, жизнестойкости и волезакаленности. В течение всего 1999 я передавал ему частями свою работу о Крюкове: тиходонское преступление советского тоталитаризма органично может быть вплетено в два фундаментальных труда Солженицына: в "Архипелаг ГУЛаг" и в "Красное колесо". И не удивительно, что он несколько глав "Красного колеса" посвятил писателю Крюкову. Закономерно и то, что он признался мне, что я ему "сообщил много сотрясательно-нового и научно-сенсационного относительно тиходонского преступления против Крюкова и фактически начисто срезал советскую мифологию о Шолохове, обеспечил мародеру-плагиатору-стукачу литературную смерть, о которой долго мечтали передовые умы России".

Окрыленный такими словами Солженицына, я именно в его день рождения 11 декабря вывел решение тиходонской проблемы на государственный уровень - отправил две телеграммы Ельцину - Путину с просьбой "начать зачистку" нашей литературы от грязного имени Шолохова и "псевдотворчества" его многочисленных пособников и холуев. А ровно через год, в день 82-летия Солженицына завершил опубликованием работу о великом создателе "Тихого Дона": "Тиходонская" трагедия писателя Крюкова".

Но как ни трудно делать мировые открытия, передавать их стране и миру еще труднее. Мой "подвиг благородный" усиленно замалчивается даже моими не столь талантливыми и не столь решительными предшественниками. Все они, включая и великого Солженицына и выдающегося Роя Медведева, в деле разоблачения тиходонского преступления, разогнавшись - тут же тормозили и постоянно в чем-то сомневались. Их разоблачительность Шолохова была лишь фрагментарной, по сути - вежливо-оппортунистической, она сохраняла и развивала в себе новую мифологию о Шолохове. Мифология эта заключается в том, что никто из моих предшественников не оказался способным познать Шолохова до конца и прийти к заключению: он не только не был писателем, но не был даже читателем, не имел малейшей склонности к "чтению - лучшему учению" (Пушкин), был только буквенно-грамотным, не освоил синтаксис и орфографию; чтобы скрыть свою малограмотность, дико невежественный Шолохов никогда прилюдно не писал даже коротких записок; от Шолохова после его смерти не осталось никаких писательских бумаг, пустым был письменный стол, пустые тумбочки, а в "его библиотеке" невозможно было сыскать ни одной книги с его отметками и закладками. Никогда его не видели работающим в библиотеке или в архивах. Таким образом, те "разоблачители", которые говорили или писали, что Шолохов сделал то-то и то-то, обнаружили незнание плагиатора: Шолохов был способен выполнять только курьерские поручения, а плагиат "Тихого Дона" и всего остального т. н. "творчества Шолохова" - все виды плагиата выполняли другие люди, в основном - жена и ее родственники Громославские. Приписывать Шолохову плагиаторскую работу - значит, заниматься созданием мифологии плагиатора, который был во всех отношениях литературно-невменяемой личностью. Оттого его жена Мария и раздувала легенду о том, что у нее с мужем почерки "одинаково красивые", оттого и сфальсифицированный "его архив" написан разными почерками и разными людьми. Истина абсолютная: Шолохова не было ни писателя, ни деятельного плагиатора: его именем, как клеймом, обозначали плагиат других людей. Шолохова писателем можно было называть только один раз в год в качестве первоапрельской шутки. Он и был кровавой шуткой Сталина, преступным продуктом преступного строя, чумовым испражнением революционного Октября и журнала "Октябрь", незаконнорожденным выродком Октября во всех смыслах. Назначать Шолохова автором "Тихого Дона" - это все равно, что назначать паралитика на роль чемпиона мира по прыжкам в высоту, скажем, на роль Валерия Брумеля, а потом с помощью расстрелов заставлять верить людей в такого "чемпиона-паралитика".

Так что - Плагиат-капут, капут!

Скоро все это поймут.

Плагиат тот - фьюти-фьють!"

"Историческая проблема "Тихого Дона" решается по линии: Сталин - Сидорченко - Путин. Сталин устроил грандиозный обман-лохотрон вокруг "Тихого Дона", Сидорченко разоблачил всю эту кровавую химеру и вылечил человечество от "тиходонской чумы", а Путин теперь как глава России обязан принять достижения русской науки на заданную тему. Поэтому я и засыпал Кремль телеграммами, как природа засыпает тайгу снегом. Как мне сказали, вы с Михаилом Фрунзе установили различные, прямо противоположные рекорды по телеграфированию в Кремль: у Фрунзе - самая короткая телеграмма в ноябре 1920: "Москва, Кремль, Ленину: Южный фронт ликвидирован", а у меня телеграмма самая длинная: на 26 телеграфных листах... Я рад, что не стал - один против всего мира! Меня активно поддержал Председатель "Комитета общественного движения в защиту творчества Крюкова" и по моим рецептам готовит выпуск "Тихого Дона" под именем Федора Крюкова. В связи с этим выражу здесь удовлетворение своей судьбой, используя измененные слова гениального Лермонтова и поэтов-современников:

Ничего от жизни уж не жду я,

И не жаль мне прошлого ничуть.

Не ищу я славы беспокойной,

Лишь хочу всем Крюкова вернуть!..

Конечно же, по жизни не святой я,

Но доброе не путаю со злом,

И исключительным талантом обладаю:

Разоблачать - величайшее искусство

И чудное от Бога мастерство!..

Эй, казаки, пришпорьте лошадей!

На этот раз наш эскадрон

В Ростов без выстрелов ворвется:

Из плена вырван настоящий "Тихий Дон",

Недаром вольным Дон у нас зовется!..

Москва слезам не верит, а в лже-писателя Шолоха до сих пор верит

В Москву с Дона через станцию Грязи

Из станицы Букановской ехали две мрази.

Ехали в Москву тамбовским лесом -

За каким-то темным интересом!..

Как я уже рассказывал в первой книге о Крюкове, после совершения уголовного преступления в 1922 и суда в марте 1923 Шолохов принял предложение экс-атамана станицы Букановской Петра Яковлевича Громославского совершить плагиат "большой литературной вещи" о донских казаках, но прежде породниться через женитьбу на его первой дочери от второго брака - Марии Петровне Громославской (1898-1992).(Александр Солженицын. Евреи в СССР и в будущей России. Анатолий Сидорченко. "Тиходонская" трагедия писателя Федора Крюкова", 2000.)

Разумеется, все бумаги Крюкова Громославский выдавал за свои собственные. Для писательского просперити необходимо было иметь какой-то уровень образования. У запланированного зятя-плагиатора не было и намека на образованность - он был малограмотным да к тому же не имел склонности к чтению книг. Будущий тесть считал, что все это поправимо, если Шолохов поступит в ВУЗ, станет нужным человеком для Советской власти через такую мощную организацию, как ГПУ-ОГПУ - наследницу ВЧК. Приобщение к такой организации со временем заметет следы судимости и преступной деятельности при исполнении должности налогового продинспектора в Букановской. Как правило, на учебу способные ребята из Верходонья ехали в Ростов-на-Дону. Но там трудно было Шолохову замести следы от "пушистого хвоста" своего преступления. Надо было иметь такое место плагиаторской деятельности, где нет риска встретиться с земляками или просто знакомыми. Географический фактор намечаемого преступления был решен чисто по-еврейски: "Приезжайте в Москву, здесь легко можно стать знаменитым!", Решено было, что Михаил поедет в Москву и решит там следующие задачи: поступит на "подготовительный курс" какого-нибудь рабфака, неважно какого - лишь бы "зацепиться за Москву"; обязательно он должен стать агентом ГПУ и с помощью этой всесильной организации опубликовать несколько примитивных фельетонов - архипросоветских! Если что-то из всего этого "проклюнется", тогда отец даст согласие на брак с атаманской дочкой-перестаркой. Что такое девушка-перестарка на Дону, Крюков поясняет так: казачки обычно выходят замуж в 16-18 лет. В 20 лет - уже считается она перестаркой. Любимой старшей дочери Громославского было уже 25. Жениху - 20. Но чтобы его не расстреляли за преступление, его сделали моложе на два года, "тройка" легко переправляется на "пятерку" - так Шолохов, рожденный 24 мая 1903 года, "переродился" и стал 1905 года рождения. Мария, будучи старше жениха на 5 лет, стала теперь старше на 7. Поэтому, если будете на могилах знаменитых литературных обманщиков-лохотронщиков-плагиаторов, не удивляйтесь, что у этих "двух М" нет никаких дат прихода и ухода из нашего грешного мира.

Никто из шолоховской семьи не был посвящен в плагиат-будущее Михаила. Как говорится, в их, Громославских, тесный круг не каждый попадал. Все дочери Громославского - Мария, Лидия, Полина, Анна и сын Иван, второй ребенок от второго брака экс-атамана, - были учителями начальных школ. На них-то и была возложена задача осваивания "творческого наследия" Крюкова. Никто не знал, что из всего этого получится, или, как говорил Шолохов, он "не знал, что получится из этой затеи", вначале Громославские хотели только одного - "заработать на покушать", т. е. жить безбедно с помощью использования литературных достижений "Гомера донского казачества", то есть - Крюкова Федора Дмитриевича.

Учителя Громославские подготовили, конечно, под руководством П. Я. для Москвы два фельетона, которые потом выйдут в свет под названием "Испытание" и "Три", Когда "дело пошло", то дослали в Москву еще "Ревизора". 24 мая отметили заговорщики 20/18-летие Шолохова, а через два дня он отправился в столицу, получив строгие наставления как от своей невесты, так и от своего почти тестя, Петра Громославского.

Поступить на "подготовительный курс" рабфака Шолохов не смог: ни комсомольского направления на учебу, ни необходимых знаний у него не было. Он стал агентом ГПУ, оформил его Мирумов (Мирумян). Он же помог Шолохову пристроить три фельетона в газету "Юношеская правда" ("Юный ленинец"). Никогда Шолохов не бил камни на мостовой, не работал ни грузчиком, ни "таскальщиком кулей" на вокзале, работал по своей первой специальности - делопроизводителем (подшивателем бумаг) в одной из жилконтор на Красной Пресне. Мирумов и оказал содействие в получении комнаты в коммуналке в одном из домов в Георгиевском переулке.

Он жил в центре Москвы и осваивал опыт проталкивания чужих фельетонов под своим именем "Мих. Шолох", то есть учился мельтешить-ошиваться в каких-то редакциях, в каких-то околописательских кругах. Никогда никто нигде не видел в этот период Шолохова с книгой в руках (тогда еще не было необходимости у него, красуясь и фасоня, фотографироваться-позировать перед объективом - все это будет потом, когда "процесс пойдет"), читающим или посещающим библиотеку.

Все это за него будут всю жизнь делать другие люди.

А опубликованные три фельетона "весьма смачны" именно тем, что они - каждый в определенной степени! - подтверждают все вышесказанное. Они же и являются публичными свидетелями того, что в 1923 в станице Букановской Громославскими был кнопкой "пуск!" включен при создании фельетонии-идиотии литературно-тиходонской лохотрон. Фельетонный замысел в Москве был реализован: деревня начала успешно обманывать великий город - столицу СССР Москву. Но Шолохов начисто был лишен дара фельетониста и никогда и ничем этого "бездарного дара людей, изготовивших ему фельетоны" больше нигде не проявлял.

Он не любил все то, что было до опубликования "Тихого Дона". Потому что "все то" могло служить (а в моей работе и сослужило) только разоблачению плагиата-кражи "Тихого Дона". Анализ трех фельетонов - ярчайшее тому подтверждение. Поэтому-то свою фельетонию-идиотию в своих кратчайших автобиографиях Шолохов будет всегда затушевывать, писать об этом периоде лживо и абстрактно: "Писать начал в 1923. с этого же года начал печататься в комсомольских газетах и журналах. Первую книжку издал в 1925 году". (М. Шолохов. СС в 8-ми томах. Том 8. с. 32, Москва, 1986.)

А в 1923 он опубликовал всего лишь три фельетона в одной и той же молодежной газете! Так почему же именно так не сказать?! При чем тут "множественное число газет и журналов"? А при том: чтобы никто не догадался ни о помощи ГПУ, ни о том, что Шолох "был фельетонистом"! А почему и от кого скрывается "творческая правда Шолохова" самим Шолоховым - и для чего? Если открывать правду про фельетоны, то может ненароком приоткрыться правда о тиходонском лохотроне - вот главная причина сокрытия фельетонной тайны Шолохова. Ведь дар фельетониста (если он есть?) - это дар "не напрасный и не случайный" (Пушкин), он сопровождает творца всю жизнь. И простой вопрос к Шолохову (жаль, что его ему никогда никто не задавал!): "А почему вы больше никогда не пишете фельетоны?" - страшно пагубный для вора-мародера. Он может обнаружить истину: фельетониста Шолоха не было никогда! Так кто же и зачем опубликовал, написал для Шолохова эти фельетоны? Если ни на минуту не забывать, что в лице Шолохова мы имеем плагиатора романа Крюкова, но необыкновенного - необычного плагиатора, совершенно не способного к литературному труду, то "параллельное" прочтение 3-х фельетонов будет очень интересным. У Громославских-Шолохова вышла такая графоманская тухлятина, которая полностью разоблачает начинающего литератора, будущего "пролетарского плагиатора" "Тихого Дона". Как говорится, паскудная эпоха, паскудная литература, паскуднейшая графомания паскуднейшего из всех "пролетарских воров-плагиаторов"! Ни один великий писатель никогда не начинал свой творческий путь с такого псевдофельетонного словоблудия, с такой карикатуры на фельетоны. Их можно демонстрировать в литературных институтах на семинарах с темой: "Как не надо писать фельетоны!". Эти три фельетона фактически нам говорят не о начинающем писателе, а о том, что пишущий такое никогда не станет писателем, а тем более - автором эпохального исторического романа. Не затрагивая каноники содержания, излагаю фельетоны в своем стиле: вставляя собственные дополнения и пояснения в скобках. Итак, фельетон № 1 - "Испытание". Случай из жизни одного уезда Двинской области (уезда на тихом Дону). Испытанию подвергается бывший коммунист товарищ Тютиков, при НЭПе занявшийся торговлишкой, но не потерявший доверия стойких коммунистов, один из которых в должности секретаря укома (уездного комитета) РКСМ говорит Тютикову - "человеку в широком модном пальто, с заплывшими жиром самодовольными глазками (которые не прикрыты ни очками, ни пенсне - заметим это!): с вами на одной подводе поедет секретарь волостной ячейки, я его плохо знаю, так вы, прикинувшись "этаким нэпом", "тоненько попробуйте к нему подъехать" и выведать, чем он дышит, сколь прочны его "коммунистические убеждения, взгляды на комсомол", "вызовите его на искренность, а со станции сообщите мне". Предложение быть стукачом Тютиков принимает, видит в стукачестве "своего рода маленький политический экзамен", с самодовольной улыбкой качает жирным затылком. "Вечер. Дорога. Грязь..." (Это фраза прямо из Федора Крюкова, например, из "Шаг на месте". Крюков здесь совершенно неуместен: процесс советского стукачества от погоды, времен года и географических условий не зависит. Но Громославские этого "не секут" и обнаруживают себя с самого начала плагиаторскими поклонниками творчества Крюкова!). Сначала Покусаев (фамилия прямо говорит, что ему "кусать хотца" - сейчас Громославские об этом и скажут) "дремал под мерный скрип телеги, свесив длинные ноги, а на скуластом конопатом лице его бродили заблудившиеся тени (надо понимать: тени шли к какому-то другому лицу, может даже, и не конопатому, и вот надо же - заблудились и попали на конопатое!). Тютиков, как добросовестнейший стукач-разведчик, долго рассматривал соседа, "потом из чемодана достал хлеб, колбасу, огурцы и звучно зачавкал. Покусаев очнулся, сел боком и, задумчиво глядя на облезлый зад лошаденки (словно хотел откусить кус лошадиного зада), с тоской вспомнил, что забыл на дорогу поесть (такая необыкновенная память... почти шолоховская, плагиатор через 7 лет признался Исааку Экслеру, что совершенно не помнит, как он "творил "Тихий Дон")". А Тютиков насыщается - глотает и мычит на Покусаева такими вопросами; На сельхозвыставку? - А после "да" Покусаева "работает вовсе не тоненько, а грубо": Глупости. Людям жрать нечего, а они - выставку. - Покусаев нехотя пояснил: "Выставка принесет крестьянству большую пользу" - напоролся на категорическое высказывание: "Дурацкие рассуждения", тут Покусаев "дрыгнул ногой и промолчал" (негатив коммунистический накапливая). А "этакий нэп" так и сыплет: "Строят ненужное, лишнее. Комсомолы - хулиганье! Давно бы прикрыть их надо. Не я у власти, а то я им бы показал Кузькину мать (почти пророчество нашего Никиты Сергеевича, с его усилением "Кузькиной матери" еще большей угрозой - "натянуть им глаза на ж...")! Комсомолистам-мерзавцам прописал бы рецепты! Этакие негодяи-безбожники! Выдумали воздушный флот строить! Драть бы негодников!.. И всех главарей..." Покусаев пытался прервать эту антисоветскую филиппику сдержанной пока угрозой: "Не трепись. За подобные речи получишь по очкам" - но Тютиков не переставал ругаться. "Вдали замелькали огни станции". В условиях такого географического фактора наступила драматическая развязка "двоих в степи": Тютикову не суждено было докончить свою антисоветскую проповедь. А Покусаев не стал дожидаться, пока он, наконец, подавится основательно своей колбасой с огурцами - он "привстал и молча неуклюже навалился тощим животом на самодовольный затылок соседа. Свернувшись дугой, два человеческих тела грузно шлепнулись в грязь. Подвода остановилась. Не в шутку перепуганный Тютиков попытался встать, но разъяренный секретарь, сопя, раскорячился на длинных ногах (второй раз подчеркивает "художник" длинные ноги рассвирепевшего и от гнуснейшей антисоветчины, и от пустозвонно-голодного желудка) и повалил Тютикова на спину. Из-под бесформенной кучи неслись пыхтение и стоны: Уко-о-о-мсекретарь... просил... в шутку... - хрипел придушенный голос, а в ответ ему - злое рычание и такие звуки, как будто били по мешку с овсом... (какая-то топорная "художественность", Громославские еще - да и примкнувший к ним Шолохов - не знают, что получится из их плагиаторско-тиходонской затеи, работают неряшливо, совсем не оттачивая "топорно-бездарнейшей художественности", а только демонстрируя совершенно правильно крюковскую манеру обильными многоточиями прерывать человеческие мысли или человеческое прерывистое дыхание с кишечными звуками). Драма не перешла в трагедию, нападение коммуниста на бывшего коммуниста завершилось благополучно. Новоиспеченный стукач пишет такой отчет тому, кто провел с ним "вербовочную беседу": "Парень, несомненно, благонадежный, но... н... несмотря на все это я доехал благополучно". А за двумя многоточиями раскрывают Громославские для зятя своего такую информацию: "Тютиков окинул взглядом грязное пальто, потрогал ушибленное колено, с тоской посмотрел на (вот те на!?) выбитое стеклышко пенсне, почесал карандашом синюю переносицу и, безнадежно махнув рукой, закончил свое письмо со станции". Для меня сказанное не просто информация, а информация к размышлению: откуда вдруг взялось пенсне на "побитом" Тютикове, когда оно никогда не прикрывало его "заплывшие жиром самодовольные глазки"?! Взято оно по неряшливости у героя "Тихого Дона" Евгения Николаевича Листницкого, взято "напрокат" для усиления драматической концовки "Испытания". Вот и получилось, что Громославские, работая для потенциального тогда еще зятя, сварганили по сути фельетон на самих себя: обнаружили, что и пенсне и саму ситуацию избиения человека они в несколько карикатурном виде переписали из сцены романа Крюкова, где Григорий избивает Евгения за любимую женщину, которую отнял у казака соперник голубых кровей. Сцену-то переписали, да только "совершенно забыли" либо вычеркнуть пенсне, либо написать в первом абзаце "Испытания" исправленную фразу: "... обратился секретарь укома РКСМ к сидевшему напротив человеку в широком модном пальто и смотревшему на него сквозь элегантное пенсне заплывшими жиром самодовольными глазками". Как сказал бы Крюков: "За проделанную работу плагиаторам ставлю "троянскую колонну", т. е. единицу, а вам, Сидорченко, "отлично" и назначаю Вас главным разоблачителем плагиат-кражи моего романа". С первого "Испытания" плагиаторы не прошли испытание на звание мастеров плагиата, завязли в плагиат-идиотии. Теперь изложим второй фельетон - "Три", посвященный рабфаку имени Покровского, куда как раз и не приняли нашего героя. Нажимаем вторую кнопку лохотрона - читаем о том, как с назойливо глуповатой тенденциозностью в болтовне 3-х пуговиц раскрывается остро классовый подход автора к действительности и к трем людям, которые в разных местах носили эти оторвавшиеся пуговицы. Теперь же всем троим предстоит быть пришитыми на ширинке мужских исподников - кальсон. Громославские не сообразили: раз пуговицы - герои повествования, то их надо обозначить каждую персонально с большой буквы, как это проделывал Иван Крылов со своими героями из фауны и флоры. Я доделаю работу родственников Шолохова и назову пуговицы по именам в соответствии с фельетоном: Костяная, Буденовка и Металлическая. "Раньше их было две: одна - большая, Костяная, с аристократически-брюзгливым (очень распространенная у Крюкова форма передачи качественных характеристик своих героев-героинь) и едва уловимым запахом одеколона, другая - маленькая, деревянная, обшитая красным сукном, Буденовка. Последняя - Металлическая, синяя - была принесена только на днях. После утренней уборки дворник свернул цигарку (у Крюкова - цыгарка! - и тут Петр Громославский сделал все, чтобы плагиат языково оказался чрезвычайно отчужденным от Крюкова) и вместе с махоркой вытащил Металлическую... небрежно покрутил в заскорузлых, обкуренных пальцах (такие пальцы много раз встречаются во многих произведениях Крюкова, включая и его "Тихий Дон") и швырнул на подоконник: "Пришей все "три" к исподникам, Анна, а то мои потерялись". Металлическая бойко поздоровалась с Костяной и Буденовкой: Здравствуйте, товарищи! - Красная уныло улыбнулась, а Костяная презрительно шевельнула полинявшей физиономией. Понемногу все "три" разговорились. Начала Костяная, барски шепелявя: "Не понимаю, господа, как я еще живу!.. Запах портянок, пота, какой-то специфический "мужицкий дух" (ненависть к "мужицкому духу" важнейшая составляющая казачьего менталитета на Дону, а Громославскому очень важно, чтобы неказака Шолохова победившая в Гражданской войне пролетарская "вонючая Русь" приняла за "казачьего писателя" пролетарского - это жизненно необходимый парадокс: из Шолохова казака кроили, но так и не сшили), это же кошмар!.. Два месяца назад я жила третьей сверху, на великолепнейшем пальто. Владелец был раньше крупным фабрикантом, а теперь устроился в каком-то тресте - деньги бешеные. Часто, доставая белые шелестящие бумаги из портфеля, владелец мой шептал: "Попадусь в ГПУ... Эх, попадусь!.." (Совсем неубедительно, с таким настроением много бабок не сделаешь, способный делать бешеные деньги, скорее по ночам, обнимая подругу, шептал: "Дусь, а Дусь! Может, я и без ГПУшки обойдусь?!") и пальцы у него дрожали. Вечером на лихаче катал свою артистку, на нее он тратил большие средства. Слезли около казино, она тащила его туда, он упирался, она шипела "пойдем!..", ухватившись за меня, Костяную. "Ты меня на преступление толкаешь! - крикнул он и рванулся-вырвался, а я осталась у нее в руках. Она плюнула ему вслед и швырнула меня на мостовую. После долгих скитаний я очутилась здесь. Но, как ни говорите, а перспектива украшать вонючие мужицкие штаны меня не прельщает, и я серьезно помышляю о самоубийстве..." Костяная выдавила из себя гнойную слезу и умолкла... (Пуговка Буденовка сморозила такое!): "Да, любовь - великое дело!.. Когда-то я алела на буденовке краскома (красного командира), и почему-то сразу - ах, любви все пуговки покорны! - "была" под Врангелем и Махно.(Такое понимание любви Громославскими привело к тому, что они оказались не способны достаточно убедительно и художественно правдиво отобразить любовь Анны Погудко и Ильи Бунчука: главу об этом поначалу опубликовали в "Октябре" № 8 за 1928, но потом выбросили свое плагиаторское отображение любви, находящееся в вопиющем контрасте с текстами Крюкова, выбросили навсегда! За неспособностью передавать любовные переживания Лушку для "Поднятой целины" просто переписывали с образа Дарьи Мелеховой.) Мимо свистели пули. На Перекопе казачья шашка едва не разрубила меня надвое. Все это минуло как славный сон и прочно забылось..." (Громославский как бы подготавливает читателя поверить в такого "необыкновенного писателя", который почему-то ничего не помнит ни о том, как писал "Тихий Дон", ни о том, как участвовал в Гражданской войне. А вот прикованный к постели Николай Островский, совершенно ослепший, почему-то хорошо все помнит, и здоровячок Аркадий Гайдар тоже все хорошо помнит... А помнят они все хорошо потому, что они действительно писатели и действительно участники Гражданской войны на стороне красных. А Шолохов даже не жил на Дону, когда там бушевала война - мирно проживал у родственников в Зарайске Рязанской губернии. Он спешно был с Дона эвакуирован после того, как красные обозники поймали его, шестнадцатилетнего, в камышах и выпороли хорошенько за то, что скрывался там в женском платье и косыночке; его, правда, сначала приняли за девку и чуть не отодрали, а, розобравшись, просто выдрали плетьми, да два раза в морду дали.) Настало затишье... Мой краском потел под буденовкой, изучая математику и прочие мудрые вещи (бездарные плагиаторы вместе с примкнувшим тупейшим Шолохом не знали, несчастные, что "гранит науки" люди обычно "грызут", сняв головные уборы, поскольку занимаются этим обычно в закрытых помещениях - в школьных классах, библиотеках или архивах, а Шолох был только в церковно-приходском училище - и никогда не учился в гимназиях, никогда не переступал своими ногами пороги библиотек или архивов!). Но как-то познакомился мой краском с барышней-машинисткой, и все пошло прахом!.. (А что значит "пошло прахом"? А это значит:) Нитки, державшие меня, ослабли, и часто пожелтевший краском, глядя, как я болтаюсь и вот-вот упаду (не говорит своей бабе - возьми да пришей!), только сокрушенно вздыхал. (Тут в разговор вмешалась совсем уже дико-глупая, зато с ярко-пролетарским менталитетом, Металлическая): Буржуазная идеология!.. - саркастически улыбнулась она (давая этим понять: всякий разговор о любви - это только пережиток проклятого буржуазного прошлого) - Если я и попала сюда, то случилось это гораздо проще: я была на брюках комсомольца-рабфаковца. (Это то место, куда в 1923 на "подготовительный курс" не приняли Мишу Шолоха: Скандинавию он тогда искал в районе Каспийского моря, в слове "еще" делал четыре ошибки, считал, что "прилагательное" в русской грамматике обозначает то, что к чему-нибудь "прикладывается" - в общем, мало чем отличался от фонвизинского недоросля Митрофанушки, превосходя его только подлостью.) Костяная (при таком пролетарском сообщении) презрительно скосоротилась, красная Буденовка смущенно порозовела, (хотя "красная" не может никак "порозоветь", поскольку "краснота" есть вершина, высшая ступень "порозовения"). - Мой владелец, - продолжала Металлическая, - был вихрастый, с упрямым лбом и веселыми глазами (образ списан Громославскими со своего будущего зятя - кривоногого, с желтыми веселыми глазами, если дорисовывать образ до конца). Учился он упорно. Между занятиями таскал кули и распевал "Молодую гвардию" (нет, не про краснодонцев, моих замляков, они тогда в своей основной массе еще не родились, были другие, которые безоглядно поперли за Лениным, как Павка Корчагин, вот про них и пел), хотя у него ничего не было в желудке, из-за чего и был вынужден часто поддергивать штаны. Он это любил. Вихрастый много читал, частенько в райкоме говорил речи, а когда не находил подходящего выражения, любил поддергивать штаны, которые он купил, урезывая себя в необходимом. Но я, Металлическая, не принадлежала ему безраздельно, мною пользовались еще человек пять таких же славных крестьянских парней (пока что Шолоха втискивают в крестьянство, а через пять годков будут выкраивать из него, иногороднего, славного "казачка"). Несмотря на пустой желудок, парни надевали по очереди штаны, и от них, молодых и сильных пахло не одеколоном, а молодостью и здоровьем. И поверьте, я чувствовала себя (на той брючной ширинке) хорошо и уютно. Но однажды пришли ребята хмурые, печальные: (они таскали при пустом желудке кули на вокзале, но денег почему-то не имели, а) надо было купить "Исторический материализм", подписаться на "Юношескую правду" (это как раз и есть та газетенка, через которую Громославские с помощью ГПУ и включили в 1923 свой "тиходонской лохотрон", а Москва, хоть она слезам и не верит, повела себя как город Глупов из Сказок Щедрина и приняла героя литературного лохотрона за писателя). (Пролетарские хлопцы) часа два молчали и думали (или молча думали). Потом вихрастый (опустил руки вниз) и любовно подержался за меня, Металлическую, пальцами и решительно проговорил (учиться и иметь штаны - две вещи несовместные): "Или рабфак кончать, или в новых штанах ходить! Валяй, братва, на Сухаревку!.. (есть такой базар московский, про него писал Гиляровский... Обезумевшие пролетарии) штаны стащили с него оравой, под дружный хохот и крики. В суматохе меня оборвали... Через полчаса, лежа на полу, ребята вслух читали "Исторический материализм, а я под койкой думала: "Если из этого вихрастого парня (то бишь - из Шолоха!) со временем выйдет стойкий боец-коммунист, то этому отчасти причиной буду и я..." - Да, конечно... - конфузливо залепетала Костяная (вытирая гнойные слезы). - Но Металлическая пренебрежительно сплюнула на пол и повернулась к соседкам спиною (как ни поворачивайся, а на мужицкой ширинке им быть вместе). Эту фельетонию плагиат-деятелей завершает карикатура на пародию гоголевского "Ревизора", которая и носит одноименное название - "Ревизор". Истинное происшествие. - Даже если и так, то безмыслые создатели фельетона не ведают того, что не всякое истинное происшествие достойно литературного воплощения. Именно это и показали Громославские, которым только и можно сказать по-гоголевски: над кем же вы смеетесь, господа? Над своим собственным "писательским занятием", которое по сути представляет из себя как раз ту затею, из которой ничего бы так и не вышло, если бы не помощь ГПУ своему новоиспеченному агенту. Фельетон Громославских представляет из себя как бы пьесу из 4-х актов. В первом акте вместо фразы: "Получено известие - к нам едет ревизор!" - "Хлопнув дверью, позеленевший кассир Букановского (Здесь, правда, к упоминанию "Буканов" впервые фельетонистами применена сноска "Царицынской губернии". Сноску следует расширить так: станица Букановская Усть-Медведицкого округа Области войска Донского - нынче Царицынской губернии. Именно в станице Букановской "атаманствовал не по уставу" в 1908-1915 годах Петр Яковлевич Громославский (1870-1939) - и именно писатель Федор Крюков разоблачил и в 1913 опубликовал в "Русском знамени" статью о Громославском Петре Яковлевиче, "правителе-хищнике" - будущем тесте Миши Шолохова.) кредитного товарищества предстал перед председателем правления: Ревизор из РКИ (Рабоче-Крестьянской Инспекции) ночует на постоялом!.. В черном лохматом пальто... Злой, как сатана! Сам видел!.. - У предправления затряслись жирные ляжки, а на носу повисла мутно-зеленая капля волнения ("капля" взята из "Мертвых душ" у сынка Манилова, только здесь "капля" не работает!). Во втором акте выясняется, что комсомолец Кособугров, принятый за ревизора, вовсе не "злой, как сатана", а просто рассеянный пролетарий: "Рассеянность комсомольца Кособугрова достигала анекдотических размеров: на антирелигиозном диспуте он вместо платка высморкался в рясу попа, сидевшего рядом. Плевал и бросал окурки в калоши, а пепельницу пытался надеть на ногу (с культурным гоголевским Хлестаковым этого дикаря-комсомольца и рядом нельзя поставить). Но, несмотря на это (а возможно, именно благодаря этому!) Кособугров был отличным работником, а поэтому губком РКСМ и командировал его в Буканов, Царицынской губернии по работе среди батрачества. Переночевал он на постоялом (конечно, не с таким комфортом, как Хлестаков), утром оделся, сунул в карман чахоточный портфель (а бывают ли вообще "карманные портфели"? - не знаю, не встречал) и пошел в уком. (Тут такая естественная НЭПмановская реакция на предполагаемого пролетарского ревизора.) За углом его встретили с низким поклоном двое неизвестных: "Мы... к вам. Служащие просят... не откажите... - Чего собственно? - А вот... пожалте-с! - осанистый кучер осадил вороных, а те двое услужливо помогли Кособугрову утонуть в рессорной коляске (так ведь могут молодцы-служащие везут утопить в реке комсомольского активиста - река-то есть в Буканове, а классовая борьба еще не затухла окончательно: фельетон какой-то без исторической реальности и полнейшее игнорирование текущего момента классовой ненависти!). Но Кособугров в отключке, полностью забыл о классовой бдительности: "Одначе уком! Лошади-то какие..." - подумал Кособугров и конфузливо измазал бархатную обивку грязными сапогами, потом поджал их под себя (непонятно: сапоги... под себя!?... хам-камса-пакостник!..). (В третьем акте недоразумение разъяснилось нелепейшим образом:) Кособугрову положительно все казалось странным: даже пальто, снятое с него разъярившимся швейцаром (а у швейцара откуда взялась ярость к незнакомцу - не поясняется) и то казалось иным (при такой ярости неадекватной иным казалось собственное пальто, а не швейцар!)... Перед ним явно трепетали. В нем заискивали. Ему засматривали в глаза (а не в его глаза засматривались!), предупреждали каждое движение, а он, глядя на ковры, мебель, только недоумевал (такой тупой, что до сих пор "не въехал", что его не за того приняли, и он очутился не в том месте; и, разумеется, тупые вопросы): "Здесь секретарь живет?" - "Нет, председатель". - "Какие комсомольцы все старые, толстые, как купцы (тем более что так оно и было - перед ним "исполняли танец маленьких лебедей" торгово-деловые люди!)..." мысленно удивлялся Косо (буду его кратко называть, надоел мне он своими бесконечными удивлениями одногодовалого ребенка!). "Председатель, наверное, в ссылке был: неуверенный голос, дрожит" - (продолжает размышлять Косо, тут "кавычки" Громославские не там поставили - и вообще много ошибок, я плагиаторам терпеливо помогаю исправлениями). - Вы... вы... - кто-то обратился к Косо, а он: не "выкай", пора привыкнуть к "ты" (намекнул решительно: вежливость - буржуйский предрассудок-пережиток!). Все предупредительно захихикали, зашептались... За столом, после четвертого блюда, председатель шепнул: "Недостаточки у нас маленькие, знаете ли... - В литературе (совсем одурели авторы: ведь если комсомольцы похожи для Косо на купцов, как же он может подозревать у них "недостаточки в литературе"!?) - Не-ет"... - Косо ослабил пояс и громко заговорил об организации работы среди батраков. Все улыбались, то недоумевающе, то растерянно, и смотрели ему в рот (докладывая): "Батраков у нас немного: два конюха, кучер... - Вот и надо использовать комсомолье... я, как присланный губкомом РКСМ" (те в шоке)... - Ка-а-ак?! Кто вы?! - Да по организации батрачества. Мандат я, того... забыл предъявить. - Кто-то ахнул, с кем-то сделалась истерика, зазвенела разбитая посуда, у рыхлого председателя вывалился посиневший язык (ну, это уж чересчур, явный перебор антихудожественности!). А Косо, стараясь перекричать шум, стоя на стуле, зычно читал свой мандат и обводил всех круглыми глазами (да сморкался беспрерывно в белоснежную накрахмаленную скатерть). В четвертом заключительном акте полнейшая дикая чушь: На базаре Косо встретил милиционер и, ничего не объясняя, свел его в милицию. У начальника с него стащили чье-то чужое лохматое пальто, а уполномоченный РКИ, сердито брызгая слюнями, утверждал, что именно он, Кособугров на постоялом дворе спер у него пальто, и, захлебываясь негодованием, громил безнравственность нынешней молодежи. (Так если уже, хотя и не совсем понятно почему, дошло дело до народной милиции, так скажите, спасется ли Косо?). Только "Испытание" является фабульно-законченным, а на два других фельетона умственных потуг у Громославских не хватило. А в целом: пролетарская фельетония-идиотия получилась, которая была направлена на то, чтобы решать задачи не литературные, а идейно-политические для обозначенного автором "Мих. Шолоха". Громославские публично-печатно заявили о своем будущем зяте, что он любит Совдепию, ненавидит буржуазию и нэпманов, может быть преданнейшим агентом ГПУ. В запарке творческой сообщили и совсем ненужные, а даже несколько пагубные сведения для будущего плагиатора "Тихого Дона": он знаком хорошо со станицей Букановской, что в дальнейшем ему, лжеписателю, придется всячески скрывать в своих кратчайших фантаст-биографиях. Именно в станице Букановской в 1923 между Громославскими и Шолоховым созрел заговор против писателя Крюкова и его романа "Тихий Дон", эта станица есть родина зарождения "тиходонского литературного лохотрона", который завершился в 1965 в Стокгольме получением Нобель-премии за преступно-групповую окололитературную деятельность. "Донские рассказы" также имеют разоблачительное значение для тиходонского преступника Шолохова. Не зря он их "стеснялся". Эти рассказы "проталкивались" в печать при активном участии "железнопоточного негодяя" писателя Александра Серафимовича Серафимовича (1863 - 1949). Тот был давнишним завистником и идейным врагом Крюкова, земляком Петра Громославского и большим начальником в писательской среде. С Громославским Серафимовича связывали и родственные отношения. Таким образом, бездарнейшие, примитивно-вульгарные "Донские рассказы", "Лазоревую степь" (название прямо взято у Крюкова - его рассказа: "На речке Лазоревой") вытягивали в печать двойной тягой: с помощью ГПУ и Серафимовича. Сам Серафимович, которого Горький считал "носителем трухлявого интеллекта", тоже не чуждался плагиата: его постоянно упрекали в том, что он очень много списывает у Горького и Короленко, а роман "Железный поток" ему, как человеку с высоким положением при новой власти, делала целая группа безработных, но прекрасно образованных гимназистов, то есть "бывших людей". Позже их почти всех прокатали катком репрессий как "чуждый элемент" социализму. Чтобы затушевать роль Серафимовича в становлении лжеписателя Шолохова на почве "сатанинской ненависти" к Федору Крюкову, преступно-шолоховедческие деятели пытаются "разводить антимонию" о какой-то дружбе Серафимовича с Крюковым, хотят убедить читателей, что именно Серафимович помог Крюкову выпустить в Москве в 1914 первый том своих рассказов. Но эти конъюнктурные фантасты никогда не ответят на вопрос, почему Крюкова не издавали в течение 70-ти лет и почему "влиятельный" Серафимович не позаботился о том, чтобы Крюкова упоминали в литературных энциклопедиях? И, наконец, почему Серафимович так тщательно скрывал "свою дружбу" с Крюковым?! Скрывал он и настоящую дружбу Крюкова с Короленко. Чтобы затушевать роль Серафимовича в становлении лжеписателя Шолохова на почве "сатанинской ненависти" к Федору Крюкову, преступно-шолоховедческие деятели пытаются "разводить антимонию" о какой-то дружбе Серафимовича с Крюковым, хотят убедить читателей, что именно Серафимович помог Крюкову выпустить в Москве в 1914 первый том своих рассказов. Но эти конъюнктурные фантасты никогда не ответят на вопрос, почему Крюкова не издавали в течение 70-ти лет и почему "влиятельный" Серафимович не позаботился о том, чтобы Крюкова упоминали в литературных энциклопедиях? И, наконец, почему Серафимович так тщательно скрывал "свою дружбу" с Крюковым?! Скрывал он и настоящую дружбу Крюкова с Короленко. Впервые ответы на все эти вопросы даны мной - до меня их даже никто и не ставил: Серафимович - предатель Донского казачества, сделал все от него зависящее, чтобы наш народ забыл патриота казачества и России, великого создателя "Тихого Дона" и врага большевизма Крюкова. Другими словами, Серафимович активно содействовал продолжению геноцида против казачества и в духовно-литературной сфере, сделал все возможное, чтобы плагиат-кража лучшего романа о казачестве Советской властью успешно завершилась. Это воровское безобразие мог в 1928 остановить Сталин, но он поступил, как преступный пахан преступной соцзоны: захотел войти в долю... *** "Как это много - сказать перед всем миром, что ты думаешь..." Светлана Иосифовна Аллилуева К дочери Сталина следует относиться с уважением: она сама стала жертвой тирании своего отца. Я же хочу отнестись к ней не только уважительно, но и лирически, используя слова из песни, правда, посвященные другой Светлане: "Я на свободу возвратился, Света, Считайте, прямо, что с того света, В тюрьме по 70-той томился, Света, И ничего не позабыл... Ах, Светочка, к Сталину любовь сломалась, словно веточка, И значит, жизнь свою я, Светочка, на хлеб казенный променял... Вы в Англии теперь, Света, Мне так обидно понимать это, И все сжимается внутри где-то: Уж лучше б жили Вы в Москве! И в литературе Сталин преступник, Света, Но Вам, конечно, ни к чему это. На что я Вам такой, Света, Уже не смоешь, не сотрешь... Ах, Светочка, Шолоха сломал я, будто веточку, Жизнь оправдал свою я, Светочка - Святое дело совершил..." Как-то Светлана спросила своего папу: "За что ты всех родственников поубивал?!" - "Они слишком много болтали", - то есть за то, что они были просто нормальными людьми, которые, как известно, отличаются от животных мышлением и речью. Другими словами, 30 лет во главе нашей страны стояло - в Кремле торчало! - "криминал-чудовище". Это чудовище царь обязан был повесить еще в 1907 за убийство простых людей: казаков, инкассаторов и других банковских служащих. В 1922 Ленин искал подобного себе террориста на должность Генерального секретаря ЦК ВКП(б) - и нашел такового в лице товарища Сталина, который не только помог Ленину управлять партией, но в 30-е годы уничтожил эту ленинскую партию, создав взамен ее - свою сталинскую партию. Светлана могла задать отцу и такой вопрос: "А зачем ты убиваешь людей, которые знают, что роман "Тихий Дон" создал Федор Крюков? Зачем тебе нужен этот ничтожный кривоногий желтоглазик Шолох, ради которого ты сгубил столько людей?!" Богом и судьбой мне назначено давать ответы на подобные вопросы, потому что никто другой это сделать не может. Возможно, роман Крюкова в плагиаторском варианте никогда не был бы обнародован, если бы Сталину как-то доложили вовремя, что белоказачье произведение готовятся издать в советской Москве - в журнале "Октябрь". Но Сталина в это время в Москве не было. Рой Медведев, полвека изучающий людоедство Сталина без понимания людоедства Ленина (Сталин убил его отца-комбрига), пишет в книге "Неизвестный Сталин", с. 14: "Сталин прошел полный курс мацестинских теплых сероводородных ванн. Это ему помогло. Однако в 1927 Сталин снова приехал в Мацесту, уже в конце ноября и с теми же жалобами. Он провел на курорте почти весь декабрь". Именно в конце ноября Шолохов привез в Москву сразу три тома "Тихого Дона". Напомню вкратце о его судьбе. Возвратившись из Москвы в Букановскую станицу в конце 1923 года, Шолохов ошарашил Громославского просьбой выдать за него замуж не Марию-перстарку, а 20-летнюю Лидию. Но П. Я. решительно настоял на том, что отдаст за него только старушую дочь, иначе он никогда не станет "знаменитым писателем". Шолохов покорно женился на Марии, взял ее потихонечку, "без шума и пыли" - никакой свадьбы не устраивали. Торжество женитьбы совместили со встречей Нового года, а в первых числах января молодые поехали через станцию Грязи в Москву, чтобы в столице "из грязи попасть в князи". Пока молодые хоронили Ленина, шатались по редакциям, принюхивались к литературной атмосфере и обдумывали, как им лучше обдурить литературную Москву, в это время в Букановской неустанно скрипели перьями все дети Громославского от двух браков: варганили зятьку своему "Донские рассказы". Когда плагиат-дело пошло на лад, в 1926 Мария родила дочь Светлану. В семье Шолоховых четверо детей: Александр (1928-1990), Михаил 1935, Мария 1938. Трое здравствующих детей во спасение родителей-плагиаторов болтают всяческую чепуху, организовывают всякие дикие мероприятия и даже идут на преступления: в Ростове говорят упорно об участии Михаила в убийствах Василия Шукшина - 1 октября 1974 и разоблачителя плагиата доцента Ростовского университета Марата Тимофеевича Мезенцева в 1994. Как только началась публикация "Тихого Дона" во всех областных центрах Юга России люди заговорили о плагиате произведения Крюкова, они знали его как писателя № 1 Донского казачества. В таких городах, как Воронеж, Ростов, Тамбов стали организовываться "Общества в защиту Крюкова от плагиата Шолохова". Никто не обращал внимания на статейку большевика Серафимовича в "Правде" за 19 апреля 1928 - пошлую апологетику окололитературного проходимца Шолохова. Статейка была лишена всякой конкретики относительно жизненного и творческого пути лже-автора "Тихого Дона". Слухи о чудовищном плагиате продолжали "шириться, не ведая преград". Тогда в дело вмешался Сталин - политический прагматик, он сразу оценил ситуацию с "феноменом Шолохова", понял, как этот прохиндей сможет быть ему полезен в деле литературной реабилитации, кровавой коллективизации. Сталин очень любил использовать тех, которые помогали его вину за преступления против народа перекладывать на плечи других людей, которых потом можно будет и расстрелять... как раз за то, что они рьяно выполняли указания вождя. Для него главным было - оставаться любой ценой популярным в народе, чтобы всякие дураки потом говорили: так ведь Сталин не знал, его обманывали всякие злодеи-перегибщики, Сталин выступил в "Правде" за 29 марта 1929 со статейкой, подписанной пятью холуями, что будут уничтожены как "враги диктатуры пролетариата" все те, кто будет распространять слухи, что Шолохов - не автор "Тихого Дона". Одновременно он остановил публикацию третьей книги романа: ему надо было заставить банду Громославских и примкнувшего к ним Шолохова поработать над созданием произведения, которое реабилитировало уничтожение наших крестьян-кормильцев. Кремлевский Генсек-пахан хотел быть в доле... 3 октября 1929 Громославские пишут для Шолохова сразу два письма: А. Бусыгину "Хочу поставить тебя в известность, что в этом году печатать в "Октябре" "Тихий Дон" я не буду. Причина проста: я не смогу дать продолжение, так как 7-я часть у меня не закончена и частично перерабатывается 6-я". На самом деле вся третья книга уже в январе 1929 находилась в редакции "Октября", успели до апреля опубликовать в трех первых номерах 12 глав, но последовал звонок из секретариата ЦК партии - "Тихий Дон" остановили. Второе письмо А. Фадееву еще более интересное: "У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинений в плагиате, еще не отгремели рулады той сплетни (от которой меня спас тов. Сталин - АС), а на носу уже другая: статья Н. Прокофьева в Ростовской "Большой смене", по поводу этой статьи я и нахожусь сейчас в Ростове. Со всей решительностью заявляю: обвинения Прокофьева - ложь, заведомая ложь. Я убежден: расследование переломает Прокофьеву ноги. Это дело еще более возмутительное: Прокофьев, будучи в Вешенской, наслушался сплетен, исказил их и спаровап меня с Пильняком... После окончания этой муры я подаю в Вешенскую ячейку заявление о вступлении в партию... Вам придется написать на сей счет окружкому..." И Прокофьев, и Пильняк погибли от репрессий. Шолохов после поддержки Сталина обнаглел и всегда активно добивался смерти своих разоблачителей, а Борис Пильняк тоже был одним из них. И в 1980 и в 1986 составлением Собрания 8-томных сочинений Шолохова руководила его дочка М. Манохина-Шолохова (окончила биофак МГУ, была одно время замужем за болгарским послом), она избегает конкретики, напр., не указывает номер журнала с обвинениями Прокофьева, который в Вешенской от жителей получил сведения, что Шолохов не писатель вовсе. Но даже в таком фрагментарном виде оба письма показывают; Шолохов, как всегда, бессовестно врет, а не врать он и не может! - обвинения в плагиате надо снимать только одним способом: не возмущаться, а проводить пресс-конференции, где подробнейше рассказывать, как ты, будучи безграмотным, написал чудесный историко-бытописательский роман, который на Дону мог создать только один писатель: Федор Крюков! Шолохов рассказывать про это не может. Поэтому - поддержанный Сталиным! - он стремится всем своим разоблачителям "переломать ноги", а им не ноги ломают, а делают контрольные выстрелы в затылок! И еще: Шолох не мчится устраивать вечера вопросов и ответов по тихДонразбору - он мчится, как угорелый, быстренько стать членом партии, стать крутейшим сталинцем, плагиат-террористом-головорезом и отправлять в мир иной всех своих недоброжелателей. А тем временем лохотронщики Громославские усиленно работают над "Поднятой целиной" по заказу Сталина, который руководит перешибом хребта советского крестьянства. Громославские изготовляют в 1931 для зятя очерк "По правобережью Дона", в котором исключительно агрономическая ерунда, с помощью которой творцы хотят внушить лохам: Шолохов спец тиходонских полей, настоящий знаток и крестьянин-трудяга. Бросается в глаза знакомое уже по "Тихому Дону" стремление Громославских не давать никаких пояснений таким таинственным словам, как, например, "кейс", "катерпиллер", действуют они с той же "целеустремленностью, запрограммированностью" - им надо, чтобы жертвы их лохотрона думали: ах-вах! какой же гениальный писатель Шолохов, но еще, однако, молодой и неопытный в издательском деле чудак, не знает элементарных правил передачи бумаге всего того, что вырабатывает голова. Бросается в глаза и другое: этот очерк и всякая подобная чепуха - это дедощукарский юмор: пишут все это исключительно не для чтения, а для "писательской статистики" несуществующего писателя - мол, вот он какой плодовитый! Настоящие писатели не станут заниматься "статистической ерундой"! И хотя за Шолохова работают другие, он треплется на литературном вечере в Ростове: "В третьей книге я даю показ вешенского восстания, еще не освещенного нигде (кроме как в архиве Крюкова! - А.С.). В этом большая трудность. Промахи здесь вполне возможны.... Я своеобразно покаюсь и скажу, что сам не доволен последними частями романа и хочу основательно обработать их". Спрашивается, если тебе так трудно, бедняге, так зачем ты себя еще переутомляешь очерком и всякой ерундой?! А еще ж на тебе "завис" заказ Сталина! Вот ты, Шолох, фактически и признался, что ради статистики за тебя работают какие-то другие люди. За большой срок шолоховской "нетворческо-жульнической жизни" было написано множество всяческой статистической ерунды, всяких эссе-поденков, статей, которые никому не нужны и тут же забываются после прочтения. Много спекуляций на "трупоедстве", когда пишут за Шолоха всякие "скорби по знаковому покойнику", много всяких пустых поздравлений, которые просто неприлично включать в "собрание сочинений"... Вот эта жадность к "пухлости" томов еще одно важное доказательство, как холуи плагиата готовы из штанов повыпрыгивать - лишь бы обмануть Москву, Россию и все остальное человечество насчет "феномена Шолохова". Но благодаря мне и моим предшественникам этот обман не удался: они не прошли! Они и не могли пройти, потому что Шолох как писатель недоказуем. Для пытающихся доказывать недоказуемое "будет вечно работа, будут вечно проблемы и дежурные фразы и пустые слова". Потому что если бы не было сталинского террора, то и писателя Шолоха не было бы. Сталин стал основным "крестным отцом" всего "творчества Шолохова". И совершенно искренне Шолохов выступил 8 марта 1953 со своей скорбью по поводу кончины Сталина - властителя-отца "своего творчества". - "Правда, 8 марта, 1953, № 67/12635/ "Прощай, Отец!" Стр. 4. - Как внезапно и страшно мы осиротели! Осиротели партия, советский народ, трудящиеся всего мира... Со дня смерти Ленина еще не постигала человечество столь тяжкая, безмерно тяжкая утрата. Мы потеряли Отца всех трудящихся, и вместе с чувством навеки незабываемой утраты великая скорбь неслышными шагами прошла по стране и властно вторглась в каждый дом, в каждую семью. В эти дни люди плачут и в одиночестве и не стыдятся плакать при народе. В эти дни светлые слезы детей и женщин льются вместе со скупыми мужскими слезами, кто за четыре года войны, не уронив слезы на поле боя, только скрипел зубами, так и не научившись плакать... Боль и горе жгут наши сердца! Пусть в них навсегда останется святая скорбь об ушедшем от нас Отце, учителе, вожде и друге, но непреходящая любовь к нему высушит на глазах слезы! Человечнейший из людей, он любил только мужественных, а не слабых духом. Еще звучат в эфире слова обращения к народу ближайших соратников и друзей великого Сталина: "Дорогие товарищи и друзья!", а уже отовсюду могучими волнами любви и бесконечной преданности идет ответ многомиллионного советского народа: "Мы всегда и везде с вами, наш родной Центральный Комитет Коммунистической партии, наше родное Советское правительство!". Падает на поле брани сраженный смертью вождь, в панике бегут или топчутся на месте трусы и маловеры, а настоящие воины дерутся еще ожесточеннее, еще яростнее, врагу и как бы самой смерти мстя за смерть вождя! Но когда же наш героический народ не был и героическим воином? Так и в эти скорбные дни: еще яростнее вскипает работа на новостройках, в цехах заводов, в шахтах и на южных полях Родины; еще ожесточеннее трудятся люди всюду, где, думая о Сталине, они работают, создают, творят, преобразуют, движимые одной величественной идеей, идеей коммунизма. И, находясь вдали от Москвы, где бы ни были, все мы видим сейчас Москву, Колонный зал Дома союзов, приспущенные траурные знамена, гроб в обрамлении зелени, и такое, до каждой черточки, до мельчайшей морщинки знакомое, милое и родное, но вместе с тем уже отдаленное от нас смертью лицо... Отец, прощай! Прощай, родной и до последнего нашего вздоха любимый Отец! Как многим мы тебе обязаны... Нас миллионы и все мы мысленно прощаемся с тобой, медленно проходим мимо твоего гроба, стремясь запечатлеть в памяти твои черты, низко кланяемся и по-сыновьи целуем Тебя, провожая в последний путь... Ты всегда будешь с нами и с теми, кто придет в жизнь после нас. Мы слышим твой голос и в ритмическом гуле турбин величайших гидроэлектростанций, и в шуме волн вновь созданных твоей волей морей, и в мерном шаге непобедимой советской пехоты, и в мягком шелесте листвы необъятно раскинувшихся лесных полос... Ты навсегда и всюду с нами, родной Отец. Прощай! - Мих. Шолохов. Станица Вешенская. Если учесть, что "синдром родного Отца Сталина" всю жизнь сопровождал Шолохова: в честь 70-летия вождя его выступление называлось "Отец народов", он никогда ничего не сказал против Сталина даже в эпоху Хрущева, навсегда сохранил к Сталину "сыновью верность", то все это вместе взятое говорит о том, что Шолохов всю жизнь оставался верным сталинцем, благодарным ему за успешное плагиат-мародерство. Именно Сталин вместе с Горьким стал главным "столбом шолохо-плагиаторского забора". Как учил кровавый Жданов, нужно рубить прежде всего столбы - и тогда вражеский забор сам повалится. В этом смысле оба столба тиходонского плагиат-забора - Сталин и Горький! - срублены. Что касается Сталина, то шолохобрехи так увлеклись этой опорой плагиата, что сами же его и завалили, или помогли завалить. "Обвал Сталина" идет прежде всего через чрезмерное вранье в отношении вождя как Шолохова, так и его приверженцев. Они тут так переборщили, что из опоры плагиата Сталин превратился в явное прямое доказательство преступления. Шолохохрюны прохрюкали нам, будто Шолохов не явился на встречу со Сталиным, а поехал в ресторан пьянствовать: мол, Еська, я долго хотел с тобой встретиться, ты мне отказывал, а теперь и ты подожди. Если бы это было действительно так, то Сталину на другой бы день Абакумов или Берия доложили бы - Шолохова пьяного вчера переехал трамвай: голова налево, яйца направо. И Сталин сказал бы: зазнался тов. Шолохов, мы ему оказали большое доверие, сделали писателем, назначили автором "Тихого Дона" и "Поднятой целины", а он поступил как двурушник: не оправдал высокого доверия партии; но похороним мы его с почестями, нельзя, чтобы народ узнал о тиходонском преступлении и о том, что писателя Шолохова никогда "на самделе" не было. - "Ресторанного эпизода" против Сталина никогда не было. Последняя встреча Сталина с Шолоховым была 31 октября 1938. Больше Сталин никогда с ним не встречался, после его выступления на XVIII съезде наш герой Сталину так опротивел, что он больше с ним не встречался. Но не только поэтому Сталин у меня есть "вырубленный столб из забора", который преграждал так долго путь к разгадке тайн тиходонского преступления. Сталин сам, хотя и не для широкой публики и не для печати, но добровольно отказался от миссии опоры-столпа "писательского имиджа" Шолохова. Академик-сталинист Федор Васильевич Константинов, у которого я работал помощником в 1971-1972 после защиты диссертации на философском факультете МГУ, рассказывал мне, что Сталин сказал своему главному секретарю Поскребышеву: "Этого бездарного деревенского мудака Шолохова больше никогда ко мне не записывайте на прием, о чем бы этот счастливый плагиатор меня ни просил!" Поскребышев не опубликовал это знаменитое "признание вождя", а вот посланник Тито Милован Джилас такое признание в вежливой форме опубликовал. Джилас в Коммунистической партии Югославии заведовал идеологией, хорошо знал литературу. В первую встречу 1945 он понравился Сталину, и когда у того начались трения с Тито, он пригласил в январе 1948 в Москву Джиласа. О встречах со Сталиным Джилас издал книгу "Беседы со Сталиным", М., 2002. Про тиходонское преступление Джилас, естественно, ничего не знал, считал нашего оболтуса-плагиатора крупным литератором, способным в чем-то быть полезным при разборе литературных вопросов. На литературные темы на этот раз беседовали на даче Сталина. Замечу сразу: в тиходонском вопросе иностранцы - большие невежды. Это и оттенил Джилас на с. 180: "Говоря о современной советской литературе, я, как в большей или меньшей степени и все иностранцы, отметил силу Шолохова. Сталин заметил: сейчас есть лучше! - и назвал два имени, одно из которых принадлежало женщине. Оба они были мне неизвестны". Как говорится, стоп-кадр! Информация к размышлению: в 1929, как мною впервые установлено, Сталин с большой иронией назвал Шолохова "знаменитым писателем нашего времени", назвав роман "Тихий Дон" "не совсем негодной вещью" и сравнив его с брошюрой некой Микулиной "Соцсоревнование", а теперь, когда литературоведы в штатском трубят о "выдающемся писателе Шолохове" (Альтшулер-Лежнев начал трубить об этом в 1941 книгой "Михаил Шолохов"), Сталин вдруг поправил иностранца, важного посланца пока еще дружественной комстраны решительной репликой, что в СССР "есть два писателя лучше Шолохова". И - кто же? Неизвестные нашим друзьям за рубежом какой-то писатель и какая-то писательница, которых Джилас, человек с прекрасной памятью даже не запомнил, даже не записал. Не буду писать о том, как я установил подлинные имена, которые назвал наш вождь - для этого потребовалось бы рассказывать слишком много, назову лучше сразу имена: Александр Корнейчук и Ванда Василевская! Такие имена Сталин мог назвать только в одном случае: когда он точно знал, что Михаил Шолохов не писатель и не автор "Тихого Дона". Он не мог, разумеется, сказать правду до конца - мол, дорогой Милован, я это чудище алкогольное произвел в писатели самолично, так было нужно для диктатуры пролетариата, так нужно было для строительства коммунизма. А если еще честнее, добавил бы Сталин, наша партия прозевала белоказачий роман - и стараниями предателя Серафимовича и двух активных дамочек он был опубликован (одну мы расстреляли позже, а у другой зятя расстреляли и детей репрессировали), а счастливый плагиатор Шолохов нам понадобился, чтобы выкрутиться из создавшегося положения. Партия выкрутилась, но далеко не лучшим образом, ради торжества плагиата многих пришлось уничтожить - особенно молодых учителей. А вот и подтверждение сказанного. Открываем огромный том: Международный фонд. Демократия. Россия XX век. "Власть и художественная интеллигенция. Документы 1917-1953", М, 2002. Среди документов на сс. 688-691 "Деятели литературы и искусства на приеме у И. В. Сталина. Из журналов записи лиц, принятых генеральным секретарем ЦК ВКП (б). Шолохова Сталин принимал первый раз 28 ноября 1930, затем 28 декабря 1931, 29 октября 1932, 2, 4 июля 1933, 14 июня 1934 (более 3-х лет не принимал!), 4 ноября 1937, 31 октября 1938 (принял последний раз!). Ванду Василевскую - 8 октября 1940 (в этот год больше никого С. не принимал!), 7 мая, 11 августа, 8 ноября 1943; 11 раз принял в 1944 - 17, 22, 23 мая, 22 июня, 15 июля, 3, 5, 7, 27 августа, 29 сентября, 1 октября; 21 апреля 1945 - последняя встреча; Александра Корнейчука Сталин принимал: в 1942 - только одного Корнейчука! - дважды: 24 июля, 20 августа - принимал несмотря на жуткую напряженку от военных поражений!; 21 и 25 апреля 1943. Корнейчука Сталин особенно полюбил за пьесу "Фронт": она снимала с вождя ответственность за немецкие победы, перекладывала его вину на подчиненных, а Василевскую - за высокую художественность и патриотизм в "Радуге" и других произведениях. А Шолохов никакой пользы для нашей победы он не принес, не помог ни одному солдату повернуть колесо телеги или пушки... Сталин давно понял, что Шолохов не тот, за кого он его принял, у него было в нем полнейшее разочарование. Ну, а ты, Москва златоглавая, слезам не верящая, должна в тиходонском вопросе поверить только мне да всесильным фактам, которых будет еще много-премного впереди... В тиходонском вопросе, благодаря преступникам-большевикам и лично Сталину, "донская деревня" обманула Москву! И с этим позором Москвы надо покончить раз и навсегда. Хрущев, очень медленно и непоследовательно разоблачая культ личности Сталина, фактически принял от него эстафету продолжения тиходонского преступления коммунизма. Заметно было, что Шолохов никогда никаких нападок на Сталина не делал. Тем не менее, Хрущев, литературно малограмотный, образование черпающий в основном из газет и фильмов, - как будто иностранец, тоже видел в Шолохове крупного литератора, которого он надеялся использовать...

Сталин понял, как этот «писатель» сможет быть ему полезен в деле литературной реабилитации кровавой коллективизации. Сталин очень любил использовать тех, которые помогали его вину за преступления против народа перекладывать на плечи других людей, которых потом можно будет и расстрелять... как раз за то, что они рьяно выполняли указания вождя. Для него главным было — оставаться любой ценой популярным в народе, чтобы всякие наивные люди потом говорили: так ведь Сталин не знал, его обманывали всякие злодеи-перегибщики. Сталин выступил в «Правде» за 29 марта 1929 со статейкой, подписанной пятью холуями, что будут уничтожены как «враги диктатуры пролетариата» все те, кто будет распространять слухи, что Шолохов - не автор «ТД». Одновременно он остановил публикацию третьей книги романа: ему надо было заставить банду Громославских и примкнувшего к ним Шолохова поработать над созданием произведения, которое реабилитировало уничтожение наших крестьян-кормильцев…

3 октября 1929 Громославские пишут для Шолохова сразу два письма: А. Бусыгину «Хочу поставить тебя в известность, что в этом году печатать в «Октябре» «ТД» я не буду. Причина проста: я не смогу дать продолжение, так как 7-я часть у меня не закончена и частично перерабатывается 6-я». На самом деле вся третья книга уже в январе 1929 находилась в редакции «Октября», успели до апреля опубликовать в трёх первых номерах 12 глав, но последовал звонок из секретариата ЦК партии - «ТД» остановили.

Второе письмо А. Фадееву ещё более интересное: «У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинений в плагиате, ещё не отгремели рулады той сплетни (от которой меня спас тов. Сталин - АС), а на носу уже другая: статья Н. Прокофьева в Ростовской «Большой смене», по поводу этой статьи я и нахожусь сейчас в Ростове. Со всей решительностью заявляю: обвинения Прокофьева - ложь, заведомая ложь. Я убеждён: расследование переломает Прокофьеву ноги. Это дело ещё более возмутительное: Прокофьев, будучи в Вёшенской, наслушайся сплетен, исказил их и спаровал меня с Пильняком... После окончания этой муры я подаю в Вешенскую ячейку заявление о вступлении а партию... Вам придется написать на сей счёт окружкому...». И Прокофьев, и Пильняк погибли от репрессий. Шолохов после поддержки Сталина обнаглел и всегда активно добивался смерти своих разоблачителей, а Борис Пильняк тоже был одним из них. И в 1980 и в 1986 составлением Собрания 8-томных сочинений Шолохова руководила его дочка М. Манохина-Шолохова (окончила биофак МГУ, была одно время замужем за болгарским послом), она избегает конкретики, напр., не указывает номер журнала с обвинениями Прокофьева, который в Вёшенской от жителей получил сведения, что Шолохов не писатель вовсе. Но даже в таком фрагментарном виде оба письма показывают: Шолохов, как всегда, бессовестно врёт, а не врать он и не может! - обвинения в плагиате надо снимать только одним способом: не возмущаться, а проводить пресс-конференции, где подробнейше рассказывать, как ты, будучи безграмотным, написал чудесный историко-бытописательский роман, который на Дону мог создать только один писатель: Фёдор Крюков! Шолохов рассказывать про это не может.

Ещё звучат в эфире слова обращения к народу ближайших соратников и друзей великого Сталина: «Дорогие товарищи и друзья!», а уже отовсюду могучими волнами любви и бесконечной преданности идет ответ многомиллионного советского народа: «Мы всегда и везде с вами, наш родной Центральный Комитет Коммунистической партии, наше родное Советское правительство!».

Падает на поле брани сражённый смертью вождь, в панике бегут или топчутся на месте трусы и маловеры, а настоящие воины дерутся ещё ожесточённее, ещё яростнее, врагу и как бы самой смерти мстя за смерть вождя! Но когда же наш героический народ не был и героическим воином? Так и в эти скорбные дни: ещё яростнее вскипает работа на новостройках, в цехах заводов, в шахтах и на южных полях Родины; ещё ожесточённее трудятся люди всюду, где, думая о Сталине, они работают, создают, творят, преобразуют, движимые одной величественной идеей, идеей коммунизма.

И: находясь вдали от Москвы, где бы ни были, все мы видим сейчас Москву, Колонный зал Дома союзов, приспущенные траурные знамена, гроб в обрамлении зелени, и такое, до каждой черточки, до мельчайшей морщинки знакомое, милое и родное, но вместе с тем уже отдалённое от нас смертью лицо (от которого при жизни воняло людоедством - А.С.)... Отец, прощай! Прощай, родной и до последнего нашего вздоха любимый Отец! Как многим мы тебе обязаны... Нас миллионы и все мы мысленно прощаемся с тобой, медленно проходим мимо твоего гроба, стремясь запечатлеть в памяти твои черты, низко кланяемся и по-сыновьи целуем Тебя, провожая в последний путь...

Ты всегда будешь с нами и с теми, кто придет в жизнь после нас. Мы слышим твой голос и в ритмическом гуле турбин величайших гидроэлекростанций, и в шуме волн вновь созданных твоей волей морей, и в мерном шаге непобедимой советской пехоты, и в мягком шелесте листвы необъятно раскинувшихся лесных полос... Ты навсегда и всюду с нами, родной Отец. Прощай! - Мих. Шолохов. Станица Вешенская.

Если учесть, что «синдром родного Отца Сталина» всю жизнь сопровождал Шолохова: в честь 70-летия вождя его выступление называлось «Отец народов», он никогда ничего не сказал против Сталина даже в эпоху Хрущёва, навсегда сохранил к Сталину «сыновью верность», то всё это вместе взятое говорит о том, что Шолохов всю жизнь оставался верным сталинцем, благодарным ему за успешное плагиат-мародёрство. Именно Сталин вместе с Горьким стал главным «столбом шолохо-плагиаторского забора». Как учил кровавый Жданов, нужно рубить прежде всего столбы - и тогда вражеский забор сам повалится. В этом смысле оба столба тиходонского плагиат-забора - Сталин и Горький - мной успешно срублены. Что касается Сталина, то шолохобрехи так увлеклись этой опорой плагиата, что сами же его и завалили, или помогли завалить. «Обвал Сталина» идет прежде всего через чрезмерное враньё в отношении вождя как Шолохова, так и его приверженцев. Они тут так переборщили, что из опоры плагиата Сталин превратился в явное прямое доказательство преступления. Шолохведы поведали нам, будто Шолохов не явился на встречу со Сталиным, а поехал в ресторан пьянствовать: мол, Ёська, я долго хотел с тобой встретиться, ты мне отказывал, а теперь и ты подожди. Если бы это было действительно так, то Сталину на другой бы день Абакумов или Берия доложили бы - Шолохова пьяного вчера переехал трамвай: голова налево, яйца направо. И Сталин сказал бы: зазнался тов. Шолохов, мы ему оказали большое доверие, сделали писателем, назначили автором «Тихого Дона» и «Поднятой целины», а он поступил как двурушник: не оправдал высокого доверия партии; но похороним мы его с почестями, нельзя, чтобы народ узнал о тиходонском преступлении и о том, что писателя Шолохова никогда «на самделе» не было - «Ресторанного эпизода» против Сталина никогда не было.

И ещё вопрос - и он главный - зачем вокруг Шолохова так много необыкновенного вранья, вранья вкруговую, вранья тотального, вранья, организатором которого всегда являлся сам Шолохов, а затем уже все его прихлебатели и вся Советская власть?! Главная причина этой тотальной советской лжи вокруг Шолохова состоит в том, что за этим именем никогда не было творческой личности вообще и автора «ТД» и Пц» в особенности. Была пропагандистская реклама, за которой никогда не было факта - факта существования самой субстанции этой рекламы. Был могущественный обман народа, который мог опираться только на личную диктатуру Сталина с его расстрелами, а параллельно он вынужден был искать опору в эффекто-метафории-идиотии. Исторически и идеологически сложилось так, что Сталин в отношении тиходонского преступления выполнял две функции: он силой навязал литературе Шолохова на обложку «ТД» и он же стал первым жлобом-столпом эффекто-метафорической идиотии «псевдодоказательтва», будто Шолохов - «автор «ТД» и «Пц». Рядовой человек — существо слабое, а Сталин - сильная личность с мощнейшим криминальным потенциалом Кремлёвского владыки-варвара. И если будет мелькать в СМИ Сталин и Шолохов, Шолохов и Сталин, то обыватель постепенно привыкает к тому, что писатель Шолохов действительно существует, поскольку могущественный Сталин очевиден, то допускается общественным сознанием «лжесуществование» «писателя Шолохова», хотя его писательская жизнь и не очевидна, а напротив - она какая-то странная, тайная и недоказуемая. Эффект метафоры «Сталин - Шолохов» работает на толпу, на недалёкие ущербные умы, на людей умственно отсталых и духовно ленивых, которым важнее всего в жизни держаться мнения толпы. Конечно, в эффект метафоре «Сталин - Шолохов» работает и обратная связь: Шолохов - Сталин, когда лже-писатель тоже отвечает взаимностью и, как верный пес, активно раздувает культ личности, исполняя при этом и вторую палаческо-стукаческую функцию путём всяческого выискивания врагов Сталина и врагов своих, личных, подставляя и тех и других под топор сталинской инквизиции. Со времён Ягоды и Ежова у Шолохова-агента были апартаменты в Москве, где он осуществлял агентурную деятельность по уничтожению врагов народа в писательской среде. Но не всех заманишь в сети НКВД. К Корнею Чуковскому, который всегда был в списке «подозреваемых» (а в том чекистском списке; как правило, числились все истинные интеллигенты: раз получил при царе образование - ты уже «чуждый элемент» и для преждевременной смерти весьма желателен!), провокатор Шолохов явился сам. Почитаем «Дневник» Чуковского, т. 2,1930-1969, М.," 1997, «единственное его произведение, не предназначавшееся для печати», с. 157: «1941, 4 января. Вчера познакомился с Шолоховым... 5 января провёл с ним весь вечер. Основная тема разговора: что делать с Союзом писателей. У Шолохова мысль: «надо распустить Союз - пусть пишут. Пусть остаётся только профессиональная организация». Чуковский на такое крамольное предложение провокатора просто промолчал, а скажи он ему пару слов - и не было бы у нас этого замечательного детского писателя-поэта! Ведь было уничтожено более 600 писателей. Но Чуковский уцелел благодаря своей осторожности - с 1937 делал очень мало записей в дневнике, а в записи от 14 апреля 1968, с. 426 делает пояснение: «1937 - год сталинского террора. Отечественные хунвейбины распоясались. Шло поголовное уничтожение интеллигенции (которую, кстати, всю жизнь ненавидел Шолохов - А.С.). Среди моих близких были репрессированы бессмысленно (т. е. без всякой вины и оснований) писатели, переводчики, физики, художники, артисты. Каждую ночь я ждал своей очереди». Чуковский оказался свидетелем дружбы Шолохова с Исаем Григорьевичем Альтшулером-Лежнёвым, исполнителем личных поручений Сталина по литературной части (он бывший меньшевик, в 1933 вернулся из эмиграции, подло ее обхаял, был принят в партию, стал пламенным сталинцем и родоночальником фальшивого шолоховедения) — запись 1941, 11 февраля, с. 157. «Позвонил дней пять назад Шолохов: приходите скорей. Я приехал, номерок в «Национале» крохотный - номер 440. Шолохов бешено-накуренный, сидит пьяный Лежнёв, полупьяная Лида Лежнёва (неизвестно, откуда Альтшулер взял себе псевдоним - перешёл на имя жены, или - похитил у одного из персонажей тургеневского романа «Рудин» - А.С.) и Шолохов. Ниже, в номере 217 мать Шолохова, он привёз её показать врачам Кремлевки. Но больно было видеть Шолохова пьяным, и я ушёл».

Я уже не раз подчёркивал, что о Сталине в литературном смысле надо говорить лишь как о вопиюще невежественном человеке. Он читал исключительно политическую литературу, имидж «знатока языка и художественной литературы» ему создавали «партийные негры», вроде Альтшулера-Лежнёва. Одна из книг Салтыкова-Щедрина ему понравилась - и он её прочитал до конца, процитировал в официальных документах. И подхалимы тут же назвали Национальную библиотеку в Ленинграде именем Салтыкова-Щедрина (ныне Санкт-Петербургская Национальная библиотека), хотя сатирик Салтыков-Щедрин великолепный писатель, но не столь великий - не из первой десятки русских писателей, куда входят Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, Чехов, Булгаков, Есенин, Высоцкий, Солженицын, имена которых могут украшать наши лучшие библиотеки. Так что имя Салтыкова-Щедрина в этом смысле - результат невежества Сталина. Но не только поэтому Сталин у меня есть «вырубленный столб из забора», который преграждал так долго путь к разгадке тайн тиходонского преступления. Сталин сам, хотя и не для широкой публики и не для печати, но добровольно отказался от миссии опоры-столпа «писательского имиджа» Шолохова. Академик-сталинист Фёдор Васильевич Константинов, у которого я работал помощником в 1971-1972 после защиты диссертации на философском факультете МГУ, рассказывал мне, что Сталин сказал своему главному секретарю Поскрёбышеву: «Этого бездарного деревенского мудака Шолохова больше никогда ко мне не записывайте на приём, о чём бы этот счастливый плагиатор меня ни просил!» Поскрёбышев не опубликовал это знаменитое «признание вождя», а вот посланник Тито Милован Джилас такое признание в вежливой форме опубликовал. Джилас в Коммунистической партии Югославии заведовал идеологией, хорошо знал литературу. В первую встречу 1945 он понравился Сталину, и когда у того начались трения с Тито, он пригласил в январе 1948 в Москву Джиласа. О встречах со Сталиным Джилас издал книгу «Беседы со Сталиным», М., 2002. Про тихо-донское преступление Джилас, естественно, ничего не знал, считал нашего оболтуса-плагиатора крупным литератором, способным в чём-то быть полезным при разборе литературных вопросов. На литературные темы на этот раз беседовали на даче Сталина. Замечу сразу: в тиходонском вопросе иностранцы - большие дети. Это и оттенил Джилас на с. 180: «Говоря о современной советской литературе, я, как в большей или меньшей степени и все иностранцы, отметил силу Шолохова. Сталин заметил: сейчас есть лучше! - и назвал два имени, одно из которых принадлежало женщине. Оба они были мне неизвестны». Как говорится, стоп-кадр!

Хрущёв, очень медленно и непоследовательно разоблачая культ личности Сталина, фактически принял от него эстафету продолжения тиходонского преступления коммунизма. Заметно было, что Шолохов никогда никаких нападок на Сталина не делал. Тем не менее Хрущёв, литературно малограмотный, образование черпающий в основном из газет и фильмов, - как будто иностранец, тоже видел в Шолохове крупного литератора, которого он надеялся использовать в своих политических целях. И на втором писательском съезде, и на XXI! съезде КПСС Шолохов, не делая нападок на Сталина, выступал в духе хрущёвской «оттепели», с нетерпением ожидая конца этой «оттепели»: после Сталина Шолохов вёл затаённо-сталинскую жизнь! Несмотря на прочную привязку к политической колеснице правящей партии и многочисленные премии (сталинские, потом ленинские) над Шолоховым продолжала висеть «туча плагиата»; только одураченный агрессивной догматикой простой народ верил - раз на обложке романа «ТД» (а теперь уже и на обложке «Поднятой целины» и рассказа «Судьба человека») значится имя и фамилия Шолохова, то значит он и есть настоящий автор «Тихого Дона». Никто не мог додуматься до простой и ясной мысли, что «Поднятая целина»», «Судьба человека» и всё остальное так называемое «послетиходонское творчество» Шолохова появилось именно потому, что никак невозможно доказать его «тиходонское творчество». У лже-автора, разумеется, никогда не было ни имиджа писателя, ни писательского образа жизни и абсолютно никакой работы в писательской среде - там не было ни одного человека, который мог бы сказать: «меня открыл Шолохов и именно он помог мне стать писателем!» Он только числился в редакциях ведущих литературных журналов СССР, ничего там никогда не делал. Настоящие интеллигенты России никогда не верили, что он автор «ТД», но никто не мог толком доказать, кто же этот настоящий Автор?!.. Естественно, при «нависшей плагиат-туче» Шолохов и не помышлял о Нобель-премии, но закомплексованный и неуверенный в себе (наглое хамство, бескультурье, грубость и вульгарные запои - только формы защиты от закомплексованности), он, конечно, мечтал об этой премии - и прежде всего как о мощной плагиат-защите, считал: после неё его уже никто не разоблачит!

Для Шолохова наконец-то пришёл благоприятный «господин случай» и в нобелевском направлении - этот случай называется «господин Борис Пастернак»! Поэт-писатель создал роман «Доктор Живаго» и с 1957 года стал «пробивать» его в печать. Но рассматривать нашу людоедскую «Великую Октябрьскую революцию» сточки зрения вечных общечеловеческих ценностей в хрущёвскую эпоху Кремль не хотел, а сам Хрущёв мозгами не дотягивал до тезиса: «Социалистично только то, что полезно всем людям, а не каким-то отдельным классам, партийным кланам и бандитским группировкам, включая сюда и группировки литературные!».

В 1958 в Италии опубликовали «Доктор Живаго». В Союзе советских писателей Пастернака слишком долго мурыжили. По свидетельству Корнея Чуковского Федин даже предлагал издать роман Пастернака с помощью «хитрого уничтожения»: 200-300 экземпляров раздать представителям надёжной партийно-писательской номенклатуры, а основной тираж «пустить под нож», переработать как макулатуру и возвратить в издательство в виде чистой бумаги. Другими словами, была мысль не «литературного, а партийно-химического издания романа Пастернака» - издать его так, чтобы читатели и не узнали ничего о романе «Живаго», кроме того, что скажут о нём официально-казённые критики. А эти холуи партии с разбойничьим пером всегда скажут то, что нужно Суслову и прочим партийным мракобесам. Допустив самовольное издание своего романа, Пастернак наступил на сатанинское горло рогатой нечисти - вызвал небывалое завывание коммунистических шакалов во главе с Хрущёвым, который отрезвел и каялся только в отставке, подчёркивая, что его на «Живаго» и художниках-абстракционистах грубо надули подонки во главе с Сусловым. Запад выразил солидарность с Пастернаком и организовал поэту Нобелевскую премию. Поведи себя Пастернак мужественно, история нашей литературы развивалась бы иначе. Но Пастернак не оказался предтечей Солженицына: он струсил, не явился в посольство Королевской Швеции и в Стокгольм не поехал. Его исключили из СП, затравили, и он в 1960 нашёл приют на кладбище в писательском посёлке Переделкино. Можно сказать, погиб затравленный...

А во Франции тоже в 1960 погиб в автомобильной катастрофе знаменитый философ-экзистенциалист Альбер Камю. Лауреат Нобель-премии политературе 1957 года, он именно в связи с травлей Пастернака, при которой упоминалось мракобесами имя Шолохова, решительно заявил, что Шолохова и за сто километров нельзя подпускать не только к Стокгольму, но и к Швеции: у него ничего нет, кроме украденного «Тихого Дона», и то, что он за 30 лет не создал ничего такого, что подтверждало бы его «авторство знаменитого романа» со всей очевидностью говорит о том, что мы имеем в лице Шолохова не писателя, а лже-писателя-мародёра-плагиатора. В начале лета 2003 по Софийскому радио на базе моей книги-2000 прозвучали несколько передач о том, какими преступными методами в 1965 коммунисты организовали преступнику Шолохову получение Нобелевской премии. Эти методы мной уже описаны. Здесь - остановлюсь лишь на фальшивке «Письма Шолохова к Горькому», которое было состряпано преступниками от литературы. Выполняю здесь роль первого разоблачителя! Горький ненавидел Шолохова, никогда не фотографировался рядом с Шолоховым, как и Сталин - они оба, как рассказывал Илья Шкапа (секретарь Горького), относились с большой долей брезгливости к плагиатору. Никогда Шолохов не вступал в переписку с Горьким, никогда Горький не посылал Шолохову ни писем, ни телеграмм. Между ними всегда сохранялась напряжённейшая атмосфера холодной отчуждённости. Горький ненавидел и Серафимовича за многое, но особенно за то, что тот через творчество Крюкова «втащил малограмотного плагиатора» в русско-советсткую литературу. Серафимович в свою очередь ненавидел Горького за то, что этот «неудачливый эмигрант» припёрся в СССР и потеснил Серафимовича и всех остальных РАППовских начальников на второй план, затмил всех и стал Сталину больше всех нужен для решения задач по созданию Союза Советских Писателей - ССП. К Горькому Шолохова посылали ещё в 1930. Он ехал в Сорренто через Германию вместе с Артёмом Весёлым, который один добрался до Италии, поскольку Шолохов испугался Горького и из Берлина трусливо повернул назад в СССР. После он объяснял, будто в Германии ему не дали визу в Италию. Это ложь бессовестнейшая: демократическая Германия давала всем визу беспрепятственно. Шолохов повернул обратно по совету своего мудрого-премудрого тестя Громославского: тот сказал, что Горький лично знает Крюкова и помнит его «Зыбь» - поэтому раскусит «зятя-неписателя» без лишнего промедления и, наверняка, доложит Сталину о своём разоблачении. Готовясь к нобелевской авантюре для Шолохова сфальсифицировали в 1963 «переписку с Горьким». За Горького не стали подделывать никаких «ответов Шолохову» - только снабдили «лжепереписку» репликами: «Телеграмма Горькому не сохранилась», «ответ Горького не сохранился», т. 8, 27. Фальшивка «Письмо М. Горькому», ст. Вешенская, 6 июня 1931 - содержит несколько важных и интересных моментов разоблачительного характера для плагиата. Шолохов в «письме» якобы сообщает Алексею Максимовичу (без прилагательного «уважаемый» - намёк, что с Горьким у него интимно-дружественные отношения), что он попросил Фадеева передать ему 6-ю часть (третью книгу), просит простить «неважную перепечатку и бумагу разношёрстную».

А вот для меня главное: «печатали мне в районе на старой-престарой машинке» - это самопризнание Шолохова а том, что он, «печатаясь с 1923», за восемь лет! «писательской деятельности» так и не научился печатать на пишмашинке, потому что он никогда не занимался писательской деятельностью, всё печаталось разными Громославскими на разношёрстной бумаге и в разных домах: все дочки эксатамана были уже давно замужем. Если помнить пояснения Крюкова про казачек-перестарок, то перестарок там больше не было, всех брали замуж вовремя, Маша была исключением.

«6-я часть почти целиком посвящена восстанию на Верхнем Дону в 1919» Для ознакомления с этим историческим событием пересылаю вам (с маленькой буквы!) выдержку из книги Какурина «Как сражалась революция» и несколько замечательных приказов Реввоенсовета» - Шолохов бессовестно врёт: он сам никогда не пользовался книгой Какурина: для изображения войны белых с красными она ему была не нужна, поскольку богатейший материал именно о борьбе белых с красными находился в архиве Крюкова, которым и располагали Громославские, делая для зятя плагиат-вариант крюковского романа. Сказанное подтверждается и «шолоховской сноской-репликой»: «Выдержка из книги Какурина не сохранилась». У него никогда ничего не сохраняется, когда начинается «изображение борьбы красных с белыми», потому что в материалах Федора Крюкова, естественно, про «краснопузых иудобольшевиков» материала было значительно меньше.

Фальшивку «Письма к Горькому» с головой выдаёт пустопорожняя энергичная болтовня о том, что надо делать Горькому (для фамильярности «Вы» везде с маленькой буквы): найти обязательно время читать Шолохова, а если захочется - ещё и поговорить с ним (Шолохов говорит это именно потому, что у Горького никогда не было желания ни говорить с плагиат-прохиндеем, ни принимать его на даче в Краскове, ни фотографироваться с ним!), «то дайте знать в Вёшенскую, и я с большой радостью с Северокавказского края примчусь на день в Москву. По этому краю я всё ещё езжу из-за спора с Радеком» (по словам Шолохова, Карл Радек обвинил его в политической неграмотности, в незнании русского языка и вообще мужика деревни. И он стал ради реабилитации мотаться по краю. А я скажу: мотайся, не мотайся, тов. Шолохов, а ослиные уши «твоего ничегонезнания» вечто будут с тобой, и интеллигентным людям они будут видны за версту!). «И заехать мне легко: «семь вёрст ведь доброму молодцу не круг...» - (Реплика глупая, потому что из любого населённого пункта Северокавказья есть прямой железнодорожный и самолётный путь в Москву. Но всё это цветочки, а вот ягодки разоблачительные впереди). Шолохов Горькому, как школьнику, растолковывает-разжёвывает «Вешенское восстание 1919»: допустили перегибы к казаку-середняку (значит Гришка всё-таки середняк, а не носитель только каких-то индивидуальных черт - такое он мелет в 30-х годах Экслеру, то лишний раз подтверждает фальшивку «Письма к Горькому». Остроумный Чехов назвал бы такое письмо: «Послание ничтожного червя-жителя из деревни «Тупые углы» большому писателю, приехавшему из Сорренто в Москву». - А.С.). И этими перегибами воспользовались эмиссары Деникина. (Иногородний Шолох, которому на казаков наплевать, геноцид казачества называет перегибами, выкормыш Сталина, он и в хрущёвское время продолжал лицемерно массовые убийства людей называть какими-нибудь другими словами!).

Дальше у Шолохова идёт настоящий криминал, за который Сталин убивал! Вот что не учли конъюнктурные придурки, любители составлять фальшивые письма ради фальшивого писателя!! Они проигнорировали в который раз власть всесильных фактов. А факт на этот раз такой: всю почту Горького просматривал всегда Ягода. Одновременно он начал флирт с невесткой писателя, женой его сына, который вместе с супругой служил в НКВД. И если бы «криминал-просвещение Горького Шолоховым» через Ягоду легло в 1931 году на стол Генсека Сталина, то Шолохова непременно тайным образом удушили бы, поскольку Генсек популярных людей любил уничтожать не как «врагов народа», а как «друзей народа». По этому рецепту были уничтожены и Горький, и Фрунзе, и Куйбышев, и Бехтерев, и физиолог, лауреат Нобель-премии Павлов Иван, и Михоэлс... Бухарина Сталин уничтожил как «врага народа» потому, что тот не был популярен в широких слоях народа, он только был «любимцем партии» да холуем, послушно сделавшим Сталину такую Конституцию, с помощью которой было легче уничтожать ленинскую партию и отправлять на Соловки или Беломоро-Балтийский канал даже 12-летних подростков.

.. Но вернёмся к нашему барану-Шолохову. Слава Богу, что такого «письма» не было в 1931, иначе жизнь его закончилась бы раньше, чем жизнь самого Горького, - и тогда мне было бы намного труднее разоблачать плагиат. Фальшивка изготовлялась в 1962: когда Шолохов пригласил к себе в гости Луи Арагона, попучив от него твёрдые заверения, что после уничтожения Альбера Камю нет препятствий, чтобы Франция в лице главы ФКП Мориса Тореза, философа Жан-Поля Сартра, самого Арагона с женой Эльзой Триоле - русской еврейкой, родной сестрой знаменитой чекистской шлюхи Лили Коган-Брик - поддержала явно и тайно выдвижение Шолохова кандидатом в лауреаты Нобель-премии. В 1963 году эта фальшивка впервые была опубпикована в огромном томе «Неизвестных материалов о Горьком», опубликованных к 95-летию писателя - не могли никак дождаться 100-летия, поскольку все партийные и государственные структуры СССР рвали и метали - спешили как можно быстрее нашего плагиат-барана превратить в Нобель-мана! - и таким образом взять наконец реванш за Пастернака, воплотить в жизнь мечту долгожданную безграмотного Хрущёва и грамотного мракобеса Суслова - добиться Нобель-премии «для писателя-коммуниста»! Задача защиты плагиата с помощью такой премии стала для правящей партии навязчивой идеей - чем-то вроде «нрбель-шизофрении». Излагаю криминал-фальшивку 1963-1931 «Письма Шолохова к Горькому из деревни Тупые углы»: итак, эмиссары Деникина, работавшие в Верхне-Донском округе, превратили разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление против красных. Причём характерно то, что иногородние, бывшие до этого по сути опорой советской власти на Дону, в преобладающем большинстве дрались на стороне повстанцев: создав так называемые «народные дружины», и дрались ожесточённей, а следовательно, и лучше казаков-повстанцев. Так пишет Шолохов.

И хотя, как мной установлено точно, третья книга - 6-я часть с января 1929 начала печататься в «Октябре», придурки-составители «фальшивки-письма 1931» для маскировки цитируют в нём книгу Л. С. Дегтярёва, которая фактически вышла позже плагиат-«ТД» и никакого отношения к «ТД» не имеет. Ибо и без Дегтярёва знали давно, хотя бы на сломе карьеры и гибели легендарного полководца Второй конной армии красных Филиппа Кузьмича Миронова, те прописные истины, которые теперь втолковывает Горькому Шолохов, который в полном соответствии с фамилией создан самой природой, чтобы блеять для простофиль-лохов, шибко-обманывать-лохов! Врать простым людям бессовестно-бессовестнейше настолько, что Богу надоело это сатанинское вранье, и он взял да и поразил брехуна раковыми метастазами прямо в язык! Через цитирование книги Л. С. Дегтярёва «Политработа в Красной Армии в военное время» М - Л, Госиздат, 1930, с. 104—105— Шолохов так « просвещает Горького»: «В гражданской войне, в практической политическом работе против этих положений (об отношении к середнякам — АС), вели борьбу со средним крестьянством. Примером яркой ошибки (за которую виновникам положена скамья Нюрнбергского процесса! — АС) может служить политика «расказачивания» донского казачества весной (нет - зимой! – А.С.) 1919 г., которая привела к поголовному восстанию многих станиц Донской области в тылу Красной Армии, приведшему к поражению Южфронта и к началу длительного наступления Деникина». Реввоенсовет в приказе «Восстание в тылу» пишет: «Весьма возможно, что в том или другом случае казаки терпели какие-либо несправедливости от отдельных проходивших воинских частей или от отдельных представителей Советской власти... (Вот как до неузнаваемости могут «смягчать факты геноцида» краснопузые твари путём пустопорожнего словоблудия и хамского пустословия, которые потом будут сопровождать всю эпоху варварского кроваво-советского тоталитаризма! - А.С.). Но некоторые «ортодоксальные» «вожди» РАППа (именно они вместе со Сталиным с помощью террора спасли Шолохова от разоблачений и неопровержимо-обоснованных обвинений в плагиат-краже! - АС), читавшие 6-ю часть, обвиняли меня в том, что я будто бы оправдываю восстание, приведя факты ущемления казаков Верхнего Дона (опять лицемерный язык краснопузой рогатой нечисти! - А.С.). Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию (нарисовал, да «недорисовал!», в чём сейчас начнёт «сознаваться»! - А.С.).