Для своих концертов, проводимых в Лейпциге с оркестром, составленным из студентов университета и положившим начало прославленному оркестру Гевандхауза, Бах на протяжении нескольких лет писал светские кантаты, в основном — на стихи местного поэта Пикандера (настоящее имя — Христиан Фридрих Генрипи, 1700—1764). Ему принадлежит и текст кантаты «Состязание Феба и Пана», в основу которого положен древнегреческий миф, изложенный Овидием (43 до н. э. — oк. 18 н. э.) в его «Метаморфозах» (15 книг, даты создания не установлены). Пикандер внес в сюжет некоторые изменения, чтобы приспособить его к музыке. Краткое содержание произведения таково: светлое божество, могущественный покровитель искусства Феб-Аполлон и бог стад, лесов и полей Пан решили выяснить, кто из них лучший певец. Им мешают ветры, Момус (иначе — Мом, божество злословия), бог торговли Меркурий, бог горы Тмол, носящий ее имя, и царь Фригии Мидас. Феб и Пан убеждают их вернуться в свою пещеру, чтобы не мешать состязанию. Избран третейский суд; Феб просит быть его защитником Тмола, Пан — Мидаса. Оба поют свои песни. Тмол объявляет победителем Феба, Мидас — Пана, поскольку, как он говорит, эта песня «сама западает в уши». За это Феб награждает Мидаса ослиными ушами. В заключение все действующие лица прославляют музыку, которая нравится не людям, а богам.
«Состязание Феба и Пана» с его незатейливым сюжетом отличается непринужденным, подчас грубоватым юмором и сатирическими чертами. Бах написал кантату приблизительно в то же время, что и «Кофейную», т. е. в 1732 году. Впервые исполнена она была летом 1732 года в Лейпциге, в саду, примыкающем к кофейне Циммермана, под управлением автора. В середине XIX века известный немецкий теоретик Зигфрид Ден (учитель Глинки и Антона Рубинштейна) высказал предположение, что эта кантата — сатира на вполне определенных лиц, в частности, на главного критика Баха Шейбе, упрекавшего музыку Баха в напыщенной сложности, в том, что она не воздействует непосредственно на чувства.
1. С первых же звуков вступительного хора мы оказываемся в пространстве, где могли бы состояться такое состязание или, по крайней мере, античная драма на эту тему.
Секстет солистов в сопровождении хора убеждают ветры вернуться назад в их пещеру, чтобы не помешать предстоящему состязанию.
Оркестр, разумеется, изображает воздушные вихри, которые лихо закручиваются, следуя за голосами струнных и воображением – нашим и композитора.
Но воображение композитора – материя прихотливая, и в среднем разделе вступления Бах вооружает хор и солистов практически средневековой техникой выразительного короткого дыхания, называемой гокет. Таким образом, участники событий дают понять, как значительно всё происходящее, как волнует их исход поединка.
2. В следующем за вступлением речитативе первыми любезностями обмениваются и сами «виновники торжества». Каждый сообщает другому, что способен на такое... – нимфы с деревьев попадают! Они похожи на разминающихся боксёров, но Феб чувствует себя куда более уверенно. Пан припоминает свои заслуги: флейту, звучанием которой заслушиваются лесные обитатели. Феб насмехается: это, мол, всё для козочек и пастушек, а его игре на лире внимают боги!
Тотчас на помощь простодушному Пану приходит Момус. Роль этого второстепенного участника жюри Бах доверил женскому голосу. И неспроста!
3. Момус, кажется, «болеет» за Пана и, посредством энергичной арии, напрямую обращается к его патрону, Мидасу, требуя твёрдо стоять за Пана и его искусство, не пасуя перед превосходящими силами противника.
Почему превосходящими? Положим, Мидас – царь! Но Тмол всё же бог! Пан, слов нет, живой малый – ещё бы: всю жизнь на свежем воздухе; но Аполлон – настоящий олимпиец! И этим всё сказано!
Только Мидас и Пан почему-то не понимают, что исход поединка давно предрешён.
4. Меркурий (его роль также поручена альту) призывает музыкантов к соглашению: прекратить ругань и приступить к настоящему поединку.
Феб призывает Тмола быть справедливым судьёй.
Пан утверждает, что истинный судия не кто иной, как Мидас, ибо он на его стороне.
Меркурий объявляет всем собравшимся, что они вот-вот узнают, кто из претендентов искуснее.
5. Можно представить, с каким азартом Бах работал над конкурсной арией Феба. И перед ним стояла непростая задача. Ведь ария должна была получиться:
– прекрасной (Аполлону не пристало петь всякую дрянь!);
– смешной (сочинение-то ироническое);
– нести в себе отголоски античной культуры, быть может, музыки, о которых мало что было известно.
Прослушав арию и сверившись с текстом, мы убедимся лишь в том, что это глубоко лирическое произведение, то есть проникнутое, а точнее, густо пропитанное любовной тематикой. Это, безусловно, делает арию смешной, ведь за минуту до её исполнения Феб ругался, как извозчик. Но не только это.
Обратившись к стилистике арии, мы будем поражены тем, насколько хорошо Бах знал культуру античного мира, в частности традиции древнегреческого театра. Каждая оркестровая тема сопровождается тихими отголосками, звучащими будто эхо. А ведь это излюбленный прием античных драматургов. Но в этом ничего смешного нет!
А музыка вызывает улыбку. В чём же дело?
Она слишком красива! Пожалуй, это самая «кудрявая» ария во всей истории музыкальной культуры. Все её мотивы, все кадансы украшены изысканнейшими завитушками. А благодаря эффекту эха на этих завитушках разрастаются новые завитушки. Тонкое звуковое письмо создаёт ощущение блуждания каких-то причудливых музыкальных теней. Причём, достигается это весьма скромными оркестровыми средствами. Вспомним, состав оркестра тех времён редко превышал 10–12 человек.
6. Речитатив. Момус и Пан
Это Момус сообщает Пану, что пришло время показать себя в деле. Но Пан не упускает случая и на словах подтвердить свою готовность превзойти Феба.
7. «К танцам, прыжкам!» – вот название конкурсной арии Пана. К этому призыву сводится и основное её содержание. Мы вновь услышим гокет, ведь Пан просто не в силах устоять на месте. Прыгучесть – в его природе. Всё сказанное не отменяет обаяния этой милой непосредственности. И кажется, композитор относится к этому персонажу с сочувствием. Об этом, в частности, говорит и то, что Пан импровизирует: в средней части своей арии он пародирует тему Феба и изображаемое олимпийцем любовное томление.
8. Речитатив. Меркурий. Очень короткий речитатив... Меркурий, похоже, торопится окончательно разделаться с Паном.
Понятно, ведь у него всегда так много неотложных дел...
9. В своей арии Тмол предстаёт истинным эстетом. Звучание гобоя с характерным для этого инструмента носовым призвуком (почти что французским прононсом) усиливает остроту того глубокого впечатления от арии Феба, которое испытывает (или изображает?) Тмол.
Бах не забывает и о природе речного божества. Звучание клавесина сопровождает всю арию Тмола каким-то бульканьем и журчанием прозрачных водяных струй.
А Пана-то будто и на свете не было...
10. Но не таков покровитель козочек и пастушек!
Ну же, Мидас, – требует он, – открой же всем глаза на мои достоинства и заслуги!
И Мидас подхватывает: «Ах, Пан, как ты порадовал меня лёгкостью и непринуждённостью своего искусства! С какой радостью теперь я последовал бы за тобой в твой зелёный мир, где под сенью деревьев резвятся нимфы... Да, Феб, пожалуй, выглядел куда как пёстрым и безвкусным»...
11. Мидас решил твёрдо стоять на своём: Пан – великий мастер, Феб проиграл. Всё!
Доводов у Мидаса не так много, зато упрямства предостаточно. Его тезисы навязчиво повторяются вновь и вновь, и вскоре музыка арии трансформируется во что-то похожее на звучание тупой пилы, которой вам к тому же пытаются отпилить голову. И всё больше напоминает крик осла.
12. – Да ты в себе ли, Мидас?
Коварный Момус! Он первый не выдержал. Шутка-то зашла слишком далеко! Как бы это всё не закончилось бедой!
– В своём ли, Мидас, ты уме? – это уже Меркурий.
А Феб: «Что, Мидас, делать-то теперь с тобой? Содрать ли шкуру, или постепенно... соскоблить?»
Короче, все страшно переругались. До соскабливания шкуры дело, правда, не дошло, но ослиные уши – награду за упрямство – Мидасу всё-таки навесили. Так и ходил до конца дней во фригийском колпаке, чтобы подданные не прознали, какие развесистые у царя уши. И Пан чувствовал себя совершенно несчастным...
И только Момус съязвил напоследок: «Что ж, Феб, теперь ты – лучший. Бери же лиру и давай бренчать!»
13. Ария Меркурия.
14.
15. Последний хор возвращает слушателей в своё время. Это своего рода мораль: «Да здравствует искусство! Да здравствует веселье! Добрая музыка дороже злой свары, в чём боги убедились на своём примере» и т.д. и т.п.
Боги – на своём, а Иоганн Себастьян – на своём.
И пусть характер у него был не сахар, а склок с коллегами он не выносил. Не всегда удавалось уберечься. Вот исследователи до сих пор и гадают по кантате «Состязание Феба и Пана», кто тут Бах, а кто Эрнести (недалёкий ректор Школы Св. Фомы), кто тут Шейбе (самый злобный критик Баха), а кто Бидерман (саксонский профессор, отличившийся высказыванием о том, что музыка не только вредит обучению, но что самые «дурные субъекты» в школе обычно те, которые занимаются искусством).