1590. Горсей Д. Путешествия сэра Джерома Горсея ДЖЕРОМ ГОРСЕЙ.

ПУТЕШЕСТВИЯ СЭРА ДЖЕРОМА ГОРСЕЯ.

Рассказ или Воспоминания сэра ДЖЕРОМА ГОРСЕЯ, извлеченные из его путешествий, занятий, служб и переговоров, в которых он провел большую часть из восемнадцати лет, собранный и записанный его собственной рукой.

Достопочтенному сэру Фрэнсису Уолсингему(1),

рыцарю, главному государственному секретарю ее величества.

С той счастливой поры, когда мой достойный друг и родственник сэр Эдвард Горсей(2) впервые познакомил меня с вашей милостью, я сумел почувствовать, как много ваша любовь и расположение способствовали моему благополучию и дальнейшему продвижению; зная ваше благородное стремление понять дела иностранных государств, я, согласно вашему совету и наставлениям, прежде данным мне, счел долгом благодарности изложить свой отчет (accounte) о таких делах, которые наиболее заинтересовали бы вас на занимаемом вами посту, и о других достойных упоминания; кроме того, этим изложением я надеюсь поощрить других, желающих идти по моим стопам. Я счел полезным посредством повести или трактата прежде всего для вашей милости, а затем для вас, мои добрые друзья, изложить все то, что вы жаждали узнать о моих наблюдениях во время путешествий, служб, переговоров, о самых редких и значительных явлениях в известных странах и королевствах северной и северо-западной частей Европы и Скифии (Sithia), а именно в России, Московии (Moscovia), Татарии (Tartaria) со всеми примыкающими к ним территориями и государствами — Польше (Pollonia), Трансильвании (Transilvania), Литве и Ливонии; Швеции и Дании, расположенных между Северным океаном и Балтийским морем; в Империи и обширных имперских княжествах Верхней Германии, в пяти верхних и нижних союзных кантонах, Клеве (Clevia), Вестфалии (Westphallia), Фрисландии (Fresland); в нижних странах Нижней Германии, обычно называемых Фландрией, Брабантом, Зеландией и Голландией и состоящих из 17 Объединенных Провинций(3). Столицы и главные торговые города, как внутри этих стран, так и приморские, их предметы потребления, их университеты, старинные памятники, их климат и расположение, их право, язык, религию, положение церкви и государства, природный нрав их людей — все это я предполагаю изложить в четырех отдельных и особых трактатах, настолько полно и последовательно, насколько мне позволят мои наблюдения и опыт семнадцатилетней службы(4).

Прежде всего после моего посещения и осмотра части Франции и Нидерландов (Low Countries) в их цветущем, но тревожном по причине войны состоянии, я прибыл в Московию(5), обычно называемую Россией (Russia). Хотя я плохой грамматик, но, имея некоторые познания в греческом, я, используя сходство языков, достиг за короткое время понимания и свободного использования их разговорной речи; славянский язык — самый обильный и изящный язык в мире. С небольшими сокращениями и изменениями в произношении он близок польскому, литовскому, языку Трансильвании и всех соседних земель; он может служить также в Турции, Персии, даже в известных ныне частях Индии и т. д. Я читал в их хрониках (cronickells), написанных и хранимых в секрете великим главным князем (a great priem prince) страны по имени Князь Иван Федорович Мстиславский (Knez Ivan Fedorowish Mstisloskoie)(6), который по любви и расположению ко мне доверял мне многие секреты, хранимые им в памяти на протяжении 80 лет его жизни(7), — о положении, природе и управлении этого государства; все это было особенно мне полезно во время бесед с русскими о делах прошедших лет, о последних годах правления Василия Андреевича (Vazillie Andreowich)(8), именуемого тогда только великим князем Владимира (Vollademeria, России, Московии и проч. (название титула я приведу в другом подходящем месте)(9), этот правитель значительно увеличил свои владения и княжества как за счет поляков, шведов, так и особенно за счет татар, великого скифского Крыма (Cithian Crim) или хана (Came)(10); он оставил свои владения и людей в великом мире и спокойствии, сильными и богатыми, а своих князей оставил управлять и защищать владения, разделенные на четыре части(11). Из двух его сыновей старший, пяти лет, названный Великим Князем Иваном Васильевичем (Velica Knez Ivan Vazilewich), остался после него княжить и управлять, другой сын, двух лет, стал князем земли, называемой Вага (Vaga)(12). Этот великий князь всей России, Иван Васильевич, вырос красивым, был наделен большим умом, блестящими способностями, достойными для управления столь великой монархией; в двенадцать лет он женился на Настасии Романовой (Natacia Romanova)(13), дочери дворянина высокого звания (gentilman of good ranck); ее брат, Микита Романович (Mekita Romanowich), сильно выдвинулся благодаря этому браку(14). Эта царица была такой мудрой, добродетельной, благочестивой и внимательной, что ее почитали, любили и боялись все подчиненные. Он [Иван Васильевич] был молод и вспыльчив, но она управляла им с удивительной кротостью и умом, в результате он с помощью своих храбрых князей, священнослужителей и совета сбросил ярмо дани, тяготившей его предшественников под властью Скифского Царя Крыма (Cithian Empero of the Crymes)(15), завоевал царство и царей Казани и Астрахани, в 2700 милях от его столицы Москвы, вниз по великой реке Волге (Volga), близ Каспийского моря, вскоре после этого покорил всех татарских князей и их земли и обратил в свое подданство многих знатных людей; это разорение до сего дня служит темами для скорбных рассказов и песен среди тех народов. Посредством этих завоеваний он приобрел могущество и славу, присоединив к своим владениям два отдельных венца и царства и [поэтому] общим советом (by a generall counsall) всех своих князей, бояр, духовенства и людей был венчан и принял титул царя(16), государя (Great Monnarch) и великого князя Казанского (Cazan), Астраханского (Astracan), Московского (Musco), Владимирского (Vollademeria), Новгородского (Novogorodia), Русского с длинным перечнем наименований его провинций; этот титул должны были признавать и полностью называть все послы королей, с которыми он имел сношения. Все же он не переставал воевать с крымскими татарами (Crimme Tartor), которые крайне беспокоили его и его подданных своими ежегодными вторжениями. По мере того как он мужал и росла его слава, увеличивались и его завоевания: он отнял у польского короля знаменитые города: полоцкий (Pollolskoy), смоленский (Smolenscoye), Дорогобуж (Doragabuse), Вязьму (Vazmz)и многие другие(17), имевшие огромные богатства и бесчисленное количество людей, ставших пленными, — все это на пространстве 700 миль внутри этой земли; он покорил Белую Русь (Bella Russia) и Литву (Littuania)(18) — земли с богатыми торговыми городами, изобилующими многими товарами: льном, пенькой, салом, кожами, зерном и множеством скота; многие знатные из бояр, джентри (gentry) и купечества покупались, продавались и подлежали выкупам, поэтому он очень усилился, возгордился, стал могущественным, жестоким и кровавым в своих завоеваниях. Когда его добрая супруга, царица Настасия, умерла, она была причислена к лику святых и до сего дня почитается в церквах(19); она оставила ему двух сыновей — Ивана и Федора(20). После этого он женился на одной из черкесских (Chircase) княжен, от которой, насколько известно, у него не было потомства(21). Обряды и празднества, сопровождавшие эту женитьбу, были столь странными и языческими, что трудно поверить, что это происходило в действительности. Поэтому я не стану повторять свидетельства их исторических сказаний (histories), а перейду к временам, известным мне самому.

Могущество царя усилилось не только в результате завоеваний царств, называемых Казань (Casan) и Астрахань (Astracan), и пленения большинства их князей и наиболее храбрых их полководцев, но также вследствие упомянутого брака, принесшего ему власть и силу этих татар, более стойких воинов, чем они сами; этих татар он использовал также для подавления и усмирения тех его князей и бояр, кто, как он полагал, был недоволен и бунтовал против него из-за его жестокостей, кровопролития, беспрестанных грабежей и казней знати. Раздувшись от честолюбия, хвастаясь, вопреки здравому смыслу, своими будущими великими завоеваниями, он выступил в поход к границам Ливонии и Швеции — пределам христианского мира с той стороны — с армией в 100 тысяч конных и 50 тысяч пеших воинов, с пушками, артиллерией, боеприпасами и со всем нужным провиантом(22); он предавал смерти всех мужчин, женщин и детей, попадавшихся ему на пути к Новгороду (Novogorode) и Пскову (Plesco)—двум большим торговым городам, объединяющим [торговлей] все восточные районы [страны] и образующим вместе с Нарвой равносторонний треугольник по отношению к заливу, на восточном побережье Балтийского моря, прежде принадлежавшем свободной Ливонии, управлявшейся как независимое государство. Там же, я имею в виду у Нарвы, царь построил сильную крепость, названную Ивангородом (Ivana-gorrode)(23); "в награду" за редкую архитектуру этой крепости он приказал выколоть глаза ее строителю(24).

Из Пскова (Vobsco) царь вступил в пределы Ливонии; послал князя Михаила Глинского (Knez Michaell Glinscove) с артиллерией осадить ближайшую крепость Нейгауз (Newe Howse)(25), покорил ее и взял в плен ее защитников, оставив там свой гарнизон в триста человек, которым отдал эту крепость на разграбление; затем осадил и взял другие малые города и замки на пути к Дерпту, большому и крепкому торговому городу, осадил и разрушил его, причем жители Дерпта (Dorpe) сдались с белым флагом, восемь тысяч из них были уведены в плен четырьмя тысячами татар, а казна и товары были взяты в царскую казну и отправлены в Новгород(26). Разделив свою армию на четыре колонны, царь продвигался вперед, не встречая сопротивления; он оставил десять тысяч охранять и перевозить военное снаряжение через реки и озера (ozerors), когда они окончательно замерзнут; он покорил многие крепости, города и деревни, захватил все богатство, скот, людей на своем пути к Пернову (Pernoy); Хаапсал (Hopsoll), Лиль (Loyell), Венден (Wenden), Голдингем (Golden), Митау (Mitoe) и многие другие укрепленные города, расположенные у Восточного моря, числом до 30 и в пределах двухсот миль в округе также были захвачены(27). Ужасны были вопли гибнувших в жестокой резне, пожарах и опустошениях; женщин и девушек, раздетых донага, несмотря на мороз, без жалости избивали, привязывали по три и по четыре к хвостам лошадей и тащили, полумертвых-полуживых, заливая кровью дороги и улицы, полные мертвых тел стариков, женщин, младенцев; среди них были и знатные люди, одетые в бархат, камку и шелк, украшенные драгоценностями, золотом и жемчугом; люди этого края — красивейший в мире народ как по своей породе, так и благодаря сухому и холодному климату страны. Бесчисленные толпы этих людей были уведены в Россию. Богатства, взятые деньгами, товарами и другими сокровищами и вывезенные из этой страны, ее городов, а также из 600 ограбленных церквей, не поддаются перечислению.

Таким образом, царь и его жестокие, немилосердные татары, обшарив и ограбив эту богатую страну и ее несчастных людей, подошли наконец к столице, главному городу, именуемому Ревель (Reavell), у крепости Стейколл (Steucoll), твердыни, стоящей на высокой, скалистой горе на берегу Балтийского моря, почти против Стокгольма в Швеции(28). Он осадил Ревель с двадцатью тысячами человек, громил его из 20 пушек, но воины, женщины и мужчины по ночам заделывали проломы в стенах, сделанные днем, они выливали горячую и холодную воду, которая замерзала постепенно таким толстым слоем льда, что царь после шести недель осады и двадцати тысяч пушечных выстрелов мало преуспел; с потерей шести тысяч человек он поспешил отступить и покинул город с позором. Неожиданная оттепель и наводнения лишили его большей части артиллерии, добычи и снаряжения по меньшей мере 30 тысяч человек, когда он возвращался назад; придя в ярость от своей неудачи, от потери лучшей части своей многочисленной армии, он торопился учинить столь жестокую и кровавую казнь, какой не видел свет. Он пришел в Нарву(29), захватил всю казну и товары, убил и ограбил мужчин, женщин и детей, отдав город на окончательное разграбление своей армии татар. После этого он пошел во Псков (Plescovia), или Вобско (Vobsco), где хотел учинить то же самое, потому что был рассержен и легко поверил тому, что эти два города и Новгород устроили заговор с целью убить его и с помощью врагов нанести поражение его армии и что благодаря этому предательству он был разбит у стен Ревеля и понес такие потери в людях и снаряжении(30).

Но [во Пскове] его встретил колдун или мошенник, которого они почитали как своего оракула, святой человек по имени Микула Свят (Mickula Sweat); он встретил царя смелыми проклятиями, заклинанием, руганью и угрозами, называл его кровопийцей, пожирателем христианской плоти, клялся, что царь будет поражен громом, если он или кто-нибудь из его войска коснется с преступной целью хотя бы волоса на голове последнего из детей этого города, предназначенного богом и его добрым ангелом для лучшей участи, нежели разграбление; царь должен выйти из города прежде, чем божий гнев разразится в огненной туче, которая, как он сам может убедиться, уже висит над его головой и в любую минуту может обернуться сильной мрачной бурей(31). Царь содрогнулся от этих слов и просил его молиться об избавлении и прощении [царю] его жестоких замыслов. Я сам видел этого мошенника или колдуна: жалкое существо, нагое зимой и летом, он выносит как сильную стужу, так и жару, совершает многие странные действия благодаря дьявольскому колдовскому отводу глаз, его боятся и почитают все, как князья, так и народ. Царь, вернувшись в Великий Новгород, где оставалась его добыча и пленные, хотел отомстить его жителям за измену и коварство, так как он был особенно разгневан на этот город за его присоединение к недовольной знати; он ворвался туда с тридцатью тысячами своих татар и десятью тысячами своей охранной стражи, которые обесчестили всех женщин и девушек, ограбили и захватили все, что находилось в этом городе, его казну, сосуды, сокровища, убили людей, молодых и старых, подожгли их склады, хранилища товаров, воска, льна, сала, кожи, соли, вин, одежды и шелка; растопившиеся сало и воск залили стоки на улицах, смешиваясь с кровью 700 тысяч(32) убитых мужчин, женщин, детей; мертвые тела людей и животных запрудили реку Волхов (Volca), куда они были сброшены. История не знает столь ужасной резни. Разрушенный такими действиями город был оставлен безлюдным и пустынным, а царь вернулся с армией и пленными из Ливонии в город Москву. По пути он приказал своим военачальникам и другим чиновникам (officers) выгнать из городов и деревень в округе на 50 миль людей всех сословий: дворян, крестьян, купцов, монахов, старых и молодых, с их семьями, добром и скотом и отправить их очистить и населить разрушенный Новгород. Это было новой казнью, так как многие из них умерли от чумы, зараженные воздухом города, в который они попали; такая мера не могла пополнить население, хотя много людей разного возраста были согнаны туда из отдаленных мест(33).

Эта жестокость породила столь сильную всеобщую ненависть, подавленность, страх и недовольство во всем его государстве, что возникало много попыток и замыслов сокрушить этого тирана, но ему удавалось раскрывать их заговоры и измены при помощи отъявленных негодяев, которых он жаловал (inoibling) и всячески поощрял, противопоставляя главной знати (chieff nobielitie)(34).

После того как он поделил свою добычу и разместил свое богатство и двор в Москве и в наиболее сильных, больших и надежных монастырях, он и эти его солдаты (souldiers) стали проводить все свое время в ограблении и убийстве главной знати, богатейших сановников (oficers), а также лучших представителей купечества и других подданных. Его руки и сердце теперь ожесточились и очерствели, потому что были обагрены кровью многих людей, которых он подверг ужасной, позорной смерти и пыткам,— подлые и жалкие люди без искры мужества. Не доверяя преданности покоренных им татар, царь разместил их по гарнизонам в недавно завоеванных городах и крепостях Ливонии и Швеции. Боясь неповиновения внутри государства и особенно усиления своего старинного врага — Скифского Хана (Sithian Came), царя Крыма, подстрекаемого, как он обнаружил, его же [Грозного] знатью и подданными, он набрал огромную армию из самых отдаленных своих провинций, из поляков, шведов, и собственных подданных, числом в 100 тысяч конных и 50 тысяч пеших,— как для своей собственной охраны и силы (о чем он постоянно заботился), так и для решающего сражения с Крымом,— таковы были приготовления к вторжению в его земли(35).

Тем временем он отдалил свою черкесскую жену, постриг ее в монахини и поместил в монастырь(36), а в супруги выбрал из многих Наталью (Natallia), дочь своего подданного князя Федора Булгакова (Knez Feother Bulgacove), высокого военачальника (a chieff livtennant), или воеводы (viovode), обладавшего большим доверием и опытом. Однако вскоре тому отрубили голову, а его дочь также через год была пострижена в монахини(37). Между тем стало известно, что его враги, крымцы (Cryme), вышли в поле,— это была устрашающая весть для него и добрая для большинства его князей и людей, живших в рабстве и несчастии. Бог покарал этих жалких людей, погрязших в своих вожделениях и ничтожестве, вопиющих содомских грехах; заставил их справедливо быть наказанными и терпеть тиранию столь кровавого правителя. Я бы сказал, что настал час божьей мести в поучение всем будущим поколениям князей и простых людей. Скифский царь (Sithian Emperowr), воспользовавшись моментом, вторгся в пределы России, расположившись с армией в 200 тысяч конных воинов в 50 милях вниз по течению реки Оки (Ocka) лицом к лицу с армией царя Ивана Васильевича, составляющей 100 тысяч храбрых военачальников и воинов, охранявших сильные крепости и броды с помощью многочисленной артиллерии, боеприпасов, людей и оружия, а также большого количества всякого другого снаряжения. Благодаря тайным осведомителям крымцы отважились переправиться, без помех преодолев разделявшую их реку. Царское войско не осмелилось двинуться за пределы 25 миль отведенного ему пространства, и никто не мог под угрозой смертной казни нарушить эту границу, каким бы успехом это нарушение ни обернулось(38).

Враг, достигнув этого берега реки, не терял времени и быстро продвигался к Москве, находившейся уже в 90 милях, где царь считал себя в безопасности. Но когда враг приблизился к великому городу Москве, русский царь бежал в день Вознесения с двумя своими сыновьями, богатствами, двором, слугами и личной охраной в 20 тысяч стрельцов (gunnors) к укрепленному Троицкому монастырю [находившемуся] в 60 милях [от Москвы](39). Неприятель зажег высокую колокольню св. Иоанна, но в это время поднялся сильный ветер, и распространившийся огонь в течение шести часов обратил в пепел все церкви, дома, палаты, построенные почти полностью из сосны и дуба, как в городе, так и в округе на 30 миль. В этом свирепом огне сгорели и задохнулись от дыма несколько тысяч мужчин, женщин, детей; та же участь постигла и тех, кто укрылся в каменных церквах, монастырях, подвалах и погребах, лишь немногие из немногих спаслись как вне, так и внутри обнесенных стенами трех городов(40). Река и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей, нагруженных золотом, серебром, драгоценностями, ожерельями, серьгами, браслетами и сокровищами и старавшихся спастись в воде, едва высунув поверх нее головы. Однако сгорело и утонуло так много тысяч людей, что реку нельзя было очистить от трупов в течение двенадцати последующих месяцев, несмотря на все предпринятые меры и усилия. Те, кто остался в живых, и люди из других городов и мест занимались каждый день поисками и вылавливанием на большом пространстве [реки] колец, драгоценностей, сосудов, мешочков с золотом и серебром. Многие таким путем обогатились. Улицы города, церкви, погреба и подвалы были до того забиты умершими и задохнувшимися, что долго потом ни один человек не мог пройти [мимо] из-за отравленного воздуха и смрада.

Крымский царь со своими войсками наблюдал этот большой пожар, удобно разместившись в прекрасном Симоновом монастыре (Symon monesterie) на берегу реки в четырех милях от города, захватив награбленное и отобрав богатство у тех, кто успел спастись бегством от пожара. Хотя пожар города принес им мало пользы, они удовлетворились этим, возвращаясь назад с пленными и с тем, что успели награбить. Им угрожала встреча с армией царя у Серпухова (Circapur), но они смогли избежать этого, переправившись через реку так же, как и пришли.

Русский царь бежал все дальше со своими сыновьями и богатством, направляясь к большому городу Вологде (Vologdae), где он считал себя в безопасности, находясь в 500 милях от врага. Сильно расстроенный и пораженный постигшим его несчастьем, он, имея среди сопровождавших митрополитов, епископов, священников, главных князей (chieff princes) и старинную знать (aunchient nobillitie), послал за ними и созвал их на царский совет (called for and sommened to a counsall ryall), а когда враг ушел, он распустил свою армию, которая не сделала в его защиту ни одного выстрела; допрашивал, пытал, мучил многих воевод (viovods) и главных военачальников, приговорил некоторых к смерти, конфисковал их добро и землю, разорил их роды и семьи, выпустив указ об очистке, отстройке и заселении Москвы,— трудным было обсуждение всего этого(41).

В разгаре работы его великий враг Шигалей мурза (Chigaley Mursoye)(42) послал ему своего посла в сопровождении других мурз (moursers), по их обычаю так называли знать, все они были на хороших конях, одеты в подпоясанные меховые одежды с черными шапками из меха, вооружены луками и стрелами и невиданными богатыми саблями на боку. К ним [мурзам] была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах, лучшей пищей для них было вонючее конское мясо и вода, им не давали ни хлеба, ни пива, ни постелей.

Когда пришло время представить посла царю, все они подверглись еще и другим обидам и оскорблениям, но перенесли все с равнодушием и презрением. Царь принял их во всем великолепии своего величия, три венца стояли перед ним, он сидел в окружении своих князей и бояр. По его приказанию с посла сняли тулуп и шапку и надели одежду, затканную золотом, и дорогую шапку. Посол был очень доволен, его ввели к царю, но его сопровождавших оставили за железной решеткой, отделявшей их от царя. Это сильно раздражало посла, который протестовал своим резким, злобным голосом, с яростным выражением лица. Четыре стражника подвели его к царю. Тогда это безобразное существо безо всякого приветствия сказало, что его господин Шигалей, великий царь всех земель и ханств (cams), да осветит солнце его дни, послал к нему, Ивану Васильевичу, его вассалу и великому князю всея Руси, с его дозволения, узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), — этим ножом пусть царь перережет себе горло. Его торопливо вытолкнули из палаты без ответа и попытались было отнять дорогую шапку и одежду, но он и его сопровождавшие боролись так ожесточенно, что этого не удалось сделать. Их отвели в то же место, откуда привели, а царь впал в сильный приступ ярости, послал за своим духовником, рвал на себе волосы и бороду как безумный.

Начальник стражи (the chieff captaine) умолял царя приказать изрубить крымцев на куски, но ответа не последовало. Этого посла продолжали держать еще некоторое время, немного обходительнее обращались с ним, а затем царь отослал его с таким ответом: "Скажи своему господину, негодяю и неверному, что не он покарал меня, а бог и Христос за мои грехи и грехи моих людей дал ему, дьявольскому отродью, случай и силу быть исполнителем его воли и упреком мне, но с божьей помощью и волей я надеюсь отомстить и сделать его своим вассалом и подчиненным". Посол ответил, что не окажет царю услуги передать такой ответ(43). Поэтому царь вскоре отправил послом туда умного и благородного дворянина Афанасия Федоровича Нагого (Alfonasse Federowich Nagoie), который был задержан там и претерпел многие лишения в течение семи лет(44).

Царь не хотел ехать в Москву, хотя он послал собрать зажиточных купцов, ремесленников и торговцев со всех городов и мест своего государства, чтобы отстроить и заселить столицу и перенести в нее оживленную торговлю; для этого он отменил все налоги, ввел беспошлинную торговлю, затем подрядил семь тысяч каменщиков и строителей построить красивую каменную стену вокруг Москвы, что и было сделано за 4 года, стена получилась высокая и красивая, украшенная большими медными орудиями, затем он восстановил свои приказы (offices) судей (offices of justice) и управляющих чиновников (governors)— все в той форме, в какой они существовали до этого. Сам царь находился большей частью в Вологде, которая стоит на реке Двине (Dwina), и в Александровской слободе (Slobida Alexandrisca), общаясь главным образом с Элизиусом Бомелиусом (Elizius Bomelius), доктором медицины(45), имея определенную цель, которая позднее стала известной; царь послал в Англию за умелыми строителями, архитекторами, плотниками, столярами и каменщиками, ювелирами, медиками, аптекарями и другими мастерами, выстроил каменное казнохранилище, а также большие барки и судна, чтобы в случае необходимости отправить свою казну в Соловецкий (Sollavetska) монастырь на Северном море — прямом пути в Англию(46).

Обирая своих купцов, он обменивал взятые у них товары у иностранцев на одежду, шитую золотом, талеры(47), жемчуг, драгоценные камни и т. п., все это он постепенно присоединял к своему богатству, не платя ничего или почти ничего и получая огромные суммы от городов, монастырей, истощая их богатства высокими налогами и пошлинами. Все это разбудило против него такую ненависть, что, видя это, он размышлял, как обезопасить себя и свои владения. С намерением уничтожить все обязательства, принятые им на корону, он учредил разделение своих городов, приказов (offices) и подданных, назвав одну часть опричное (oprisnoie), другую — земское (zemscoie)(48), провозгласил новым государем, под именем царь Симеон (Char Symion), сына казанского царя, передал ему свой титул и корону и, отделываясь от своих полномочий, короновал его, но без торжественности и без согласия своих вельмож (peers); заставил своих подданных обращаться со своими делами, прошениями и тяжбами к Симеону, под его именем выходи ли указы, пожалования, заявления — все это писалось под его именем и гербом. Во всех судебных делах ходатайства составлялись на его имя, также чеканились монеты, собирались подати, налоги и другие доходы на содержание его двора, стражи и слуг, он был ответствен также за все долги и дела, касавшиеся казны. Он был посажен на престол, прежний царь Иван пришел бить ему челом (prostrats himself) и приказал своим митрополитам, епископам, священникам, знати и чиновникам делать то же, что и он, а всем послам обращаться к Симеону с теми же почестями, причем некоторые послы отказались это сделать(49). Симеон был женат на дочери князя Ивана Федоровича Мстиславского, главного князя царской крови (prince of the bloud royall).

Такой поворот дела и все изменения могли дать прежнему царю возможность отвергнуть все долги, сделанные за его царствование: патентные письма, пожалования городам, монастырям — все аннулировалось(50). Его духовенство, знать и простое сословие (comons) должны были теперь идти к Ивану Васильевичу с прошением смилостивиться и вновь принять венец и управление; он согласился на многочисленных условиях и достоверных договорах, подтвержденных указом парламента (by act of Parliament), с торжественным посвящением его вновь на царство(51). Чтобы его умилостивить, все подданные любого положения изыскивали средства на дары и подношения ему, это принесло ему огромное богатство. Он был освобожден ото всех старых долгов и всех прошлых обязательств. Было бы слишком утомительно рассказывать о всех подробностях этой трагедии. Эта его затея легко могла бы посадить его между двух стульев, если бы продолжалась чуть дольше; его счастье, что ему удалось вновь вернуться к своему прежнему положению (in statu quo prius). Вновь составленные грамоты, судебные законы, пожалования монастырям, городам, отдельным лицам и купцам давали ему еще большие суммы и доходы.

В то же время он отправил свою татарскую армию под предводительством своих военачальников отвоевать, как он говорил, те города в Ливонии, которые недавно отнял у него король Стефан. Он объявил о женитьбе герцога Магнуса(52) на дочери его брата, князя Андрея (Knez Andrew), послав за ним в его владение Вагу(53). Царь завидовал своему брату; сам живя в тиранстве и ненавидимый своими подданными, он видел, что Князь Андрей умел заслужить сердечную любовь других. Когда он предстал перед царем и пал ниц, то царь поднял его и поцеловал. Говорят, что Князь Андрей сказал ему со слезами: "О жестокий брат, это Иудин поцелуй, ведь ты не мог послать за мной для чего-нибудь доброго, так делай то, что задумал", и с этими словами вышел. Он умер на следующий день и был похоронен у Михайлова Креста (Micholsca crest) со всей торжественностью(54). Несмотря на это, царь продолжал устраивать этот брак, так как он имел некоторое отношение к военным действиям за границей. Герцог (Hertique) Магнус, старший сын Христиана, герцога Голштинии, родился до того, как его отец был избран королем Дании, нынешний король Фредерик родился после, возникшая между ними яростная распря заставила Магнуса обменять свое Голштинское герцогство на остров Эзель (Osell) с правом на Ригу и Ревель, которое оспаривал шведский король Иоганн (John), а также на многие другие города и крепости в Ливонии, завоеванные русским царем. Таким образом, царь выдал свою племянницу Елену (Llona)(55) за герцога Магнуса, дав в приданое за нее те города, крепости и владения в Ливонии, которые интересовали Магнуса, установив его власть там, титуловал королем (Corcell) Магнусом, а также дал ему сотню богато украшенных добрых лошадей, 200 тысяч рублей, что составляет 600 тысяч талеров деньгами, золотые и серебряные сосуды, утварь, драгоценные камни и украшения; богато наградил и жаловал тех, кто его сопровождал, и его слуг, послал с ним много бояр и знатных дам в сопровождении двух тысяч конных, которым было приказано помочь королю и королеве утвердиться в своих владениях в их главном городе Дерпте в Ливонии.

Я боюсь перегрузить мое повествование всеми подробностями этого дела, поэтому оставляю окончание до более подходящего места и продолжаю свой рассказ о жизни царя. Вместо союза и дружбы с королями Дании и Швеции, которых он добивался, последовала война; они оба вместе с польским королем нанесли ему поражение; последний захватил Нарву и осадил Псков — два главнейших города на торговых путях этой части страны(56). Датчане и шведы также вторглись в его владения; все трое были соперниками, оспаривая обладание некоторыми территориями северного побережья: Вардэгуз (Wardhowse), Кола (Colla), Соловецкий (Sollavetsca), Варзуга (Varsagae) и др. Помимо этого, они лишили его торговли и пошлин, объявили о своем намерении не пропускать английских купцов и отрицать их право на рыбную ловлю в этой части побережья и их торговлю с Россией у бухты св. Николая и в Холмогорах (Colmogor)(57).

Царь Иван Васильевич собрал со всего государства самых красивых дочерей его бояр и дворян, девушек, и выбрал из них жену для своего старшего сына, царевича (Charwich) Ивана. Ее звали Настасьей (Natacia), она была дочерью Ивана Шереметева (Sheremiten), воеводы (a viovode) знатного рода(58). Широкие празднества сопровождали эту свадьбу, хотя они и стоят рассказа, но не относятся к существу нашего изложения.

Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые раскрывал каждый день, поэтому он проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях, приговаривая к смерти знатных военачальников и чиновников, которые были признаны участниками заговоров. Князь Иван Куракин (Knez Ivan Curaken) был найден пьяным, как рассказывали, будучи воеводой (Viavide) в Вендене, далеком городе в Ливонии, когда король Стефан осадил его; [за это] он был раздет донага, брошен в телегу и засечен досмерти на торговой площади шестью проволочными кнутами, которые изрезали его спину, живот и конечности(59). Другой, насколько я помню, по имени Иван Обросимов (Obrossimove), старший конюх (a master of his hors), был подвешен на виселице голым за пятки, четыре палача (palacnicks) резали его тело от головы до ног(60); один из них, устав от этой долгой резни, ткнул нож чуть дальше, чтобы скорее отправить его на тот свет, но сам он за это был тотчас же взят в другое место казней, где ему отрезали руку, а так как ее не залечили как следует, он умер на другой день. Многие другие были убиты ударами в голову и сброшены в пруды и озера около Слободы (Slobida), их трупы стали добычей огромных, переросших себя щук, карпов и других рыб, покрытых таким жиром, что ничего, кроме жира, на них нельзя было разглядеть. Это место было похоже на долину Геенны или Тофета, где язычники-египтяне приносили в жертву своих детей мерзким дьяволам. Князь Борис Тулупов (Knez Borris Telupa), большой фаворит в те времена, будучи уличен в заговоре против царя и в сношениях с опальной знатью, был посажен на кол, заостренный так, что, пройдя через все тело, он вышел у горла; мучаясь от ужасной боли и оставаясь живым 15 часов, князь разговаривал со своей матерью, княгиней, которую привели посмотреть на это ужасное зрелище(61). И она, почтенная добрая женщина, за этот же проступок была отдана на поругание сотне стрельцов (gunners). Ее раздувшееся, нагое тело было приказано отдать псарям, бросившим его голодным псам, растащившим его на куски, валявшиеся повсюду. Царь при виде этого сказал: "Кого жалую, тех содержу в чести, а кто мне изменил, тому воздам такую же казнь". Друзья и слуги князя горько оплакивали это несчастье и перемену судьбы. Я мог бы перечислить многих из тех, кто на себе почувствовал жестокость тяжелой в гневе руки царя, однако поберегу скромность и христианское терпение моих читателей.

Царь наслаждался, купая в крови свои руки и сердце, изобретая новые пытки и мучения, приговаривая к казни тех, кто вызывал его гнев, а особенно тех из знати, кто был наиболее предан и любим его подданными. В то время он всячески противопоставлял им и поддерживал самых больших негодяев из своих военачальников, солдат, все это на деле привело к росту враждующих и завистников, не осмелившихся даже один другому доверять свои планы свержения царя (что было их главным желанием). Он видел это и знал, что его государство и личная безопасность с каждым днем становятся все менее надежными. Беспокоясь о том, как бы избежать участи своих жертв, он подробно расспрашивал Элизиуса Бомелиуса — как указано выше, лживого колдуна, получившего звание доктора медицины в Англии, искусного математика, мага и проч. — о том, сколько лет королеве Елизавете, насколько успешно могло бы быть его сватовство к ней(62). И хотя он имел причины сомневаться в успехе, так как две его жены были еще живы, а кроме того, королева отказывала в сватовстве многим королям и великим князьям, однако он не терял надежды, считая себя выше других государей (princes) по личным качествам, мудрости, богатству и величию. Он решился на эту попытку; с этой целью постриг в монахини царицу, свою последнюю жену, обрекая ее жить как бы умершей для света(63). И, как я уже рассказывал ранее, с давнего времени имея мысль сделать Англию своим убежищем в случае необходимости, построил множество судов, барж и лодок у Вологды, куда свез свои самые большие богатства, чтобы, когда пробьет час, погрузиться на эти суда и спуститься вниз по Двине, направляясь в Англию, а в случае необходимости — на английских кораблях(64).

Своего старшего сына, царевича (Charrewich) Ивана, он оставлял управлять и усмирять свое беспокойное государство. С этой целью он задумал изыскать новые богатства, чтобы упрочить власть своего наследника, и теперь привел в исполнение свое давнее намерение. Он потребовал к себе главное духовенство, аббатов (abbets), архимандритов (archiemanders) и игуменов (egomens) всех наиболее влиятельных, богатых и известных монастырей и обителей всего царства, которых было великое множество, и сказал, что "им самим лучше известно то, что он хочет им сообщить. Он отдал свои лучшие годы, ум, силы и молодость борьбе за их благополучие и безопасность, охране и защите своего государства и людей; им лучше других известны все беды и опасности, через которые он прошел. Им одним он поверяет свою мольбу, потому что они одни пожинали его плоды. В результате его богатства истощились, а их увеличились, упрочив их безопасность и спокойствие, он не жалел свои, ежедневно подвергая себя опасности со стороны врагов и бунтарей как у себя дома, так и за границами государства, о чем они, как он чувствует, знают слишком хорошо. Как могут он и они сами существовать далее без взаимной необходимой поддержки? Их готовность должна стать пробным камнем, испытанием их верности так же, как и их добрая воля, которая будет доказана ненужностью принуждения. Их уповающие молитвы не доходят (к богу) или из-за их беззаконий, или из-за грехов его и его людей, или по этим обеим причинам,— он оставляет это для решения богу. Теперь же он ожидает от их благочестивых помыслов и деяний, что они уделят ему часть своих нечестных богатств. Этой жертвы от них требует крайняя нужда, бедственное положение, в котором находится и он и народ. Принести ее для спасения их душ и искупления их грехов повелевают им души их заступников и жертвователей, святых угодников и чудотворцев. Итак, пусть приготовят они свои благочестивые решения, не лжемудрствуя и не пытаясь ему отказать"(65).

Высокий областной собор (A hie and provinciall convocation) был созван в великой консистории св. Духа; присяга на верность была принесена в городе Москве(66). Некоторые боялись, что он потребует у них все; после долгих обсуждений и совещаний они подробно изложили свои рассуждения в грамоте in the originall), представленной на царское рассмотрение. Царь имел наушников, державших его в известности обо всем происходившем. Он медлил с ответом, метал угрозы, которые доносились лазутчиками до совещавшихся. Наконец, он призвал 40 наиболее значительных и назойливых духовных особ и сказал им, что они слишком долго размышляют над этим: "Мы знаем из ваших обсуждений и решений, что вы — главные из порочных единомышленников. Кроткая мольба расстроенного государства и жалкое положение моих людей, а также плохое состояние моих дел не могли ни тронуть вас, ни возбудить в вас сочувствие. Чем воздадим вам за ваши "жертвы"? Знатные люди и простой народ стонут от поборов, которыми вы поддерживаете свое сословие; вы захватили все богатства, вы торгуете всеми товарами, выторговывая себе доходы из предприятий других людей, имея привилегию не платить ни налоги в казну, ни пожертвования на войну, вы запугиваете благороднейших, лучших и состоятельнейших из наших подданных, принуждая их отдавать вам свои имения за спасение души; вы получили, по достоверным подсчетам, третью часть всех городов, аренд, деревень нашего государства своим колдовством и уговорами(67). Вы покупаете и продаете дух и плоть наших людей. Вы живете праздной жизнью в удовольствиях и лакомствах, совершая самые ужасные прегрешения, вымогая деньги, пользуясь взяточничеством и лихоимством свыше возможного. Вы погрязли во всех вопиющих грехах, обжорстве, праздности, содомском грехе, худшем из худших, с животными. Скорее всего, ваши молитвы не приносят пользы ни мне, ни моим подчиненным. Мы в большом ответе перед богом за то, что сохраняем вам жизнь, смерть гораздо более вас достойна, бог да простит мне мое к вам пристрастие. Разве не старался недавно папа настоятельными представлениями своего нунция(68) убедить нас отдать вас в его власть, а ваши должности, привилегии и доходы — в его распоряжение? Разве не упрашивала нас неоднократно греческая церковь через патриарха Александрийского отменить вашу митрополию? Именно так, и всякий раз я пытался, по справедливости, уничтожить ваше сословие, чтобы восстановить тысячи моих обедневших знатных родов (nobillitie), предкам которых вы обязаны большинством своих доходов, принадлежавших, по справедливости, только им, ибо они жертвовали своими жизнями, почестями и средствами, сохраняя вашу безопасность и богатства. Мой богатый народ обеднел из-за вашей алчности и дьявольских искушений, уничтожение такого порядка восстановило бы цветущее положение государства, чему хорошим примером храбрый король Англии Генрих VIII. Кроме хранящихся у вас сокровищ одних ваших доходов более чем достаточно на ваш расточительный и роскошный образ жизни. Оттого беднеют моя знать и мои слуги, истощается казна, тогда как бесчисленные сокровища — как схороненный талант, не употребленный на дела благочестия,— вы же говорите, что они принадлежат не вам, а святым угодникам и чудотворцам. Именами духов ваших покровителей и жертвователей заклинаю вас и приказываю: в назначенный день вы принесете нам точный и правдивый список тех богатств и ежегодных доходов, которыми обладает каждая из ваших обителей, иначе все вы будете карой и праведным наказанием божьим преданы свирепым диким зверям, которые совершат над вами казнь, более лютую и свирепую, чем смерть, постигшая лживых Анания и Сапфиру(69). Необходимость делает непростительной какую-либо отсрочку или исключение. К тому времени мы созовем парламент или царский совет (а parliament or counsaill roial) из всех наших князей и бояр, митрополитов, епископов, священников, архимандритов и игуменов, чтобы они не только рассудили по правоте душевной, насколько необходимо в настоящий момент большое количество средств на защиту государства от короля и князей Польши и Ливонии, от короля Дании, объединившихся с нашими мятежниками, сносившимися с Крымом, но также видели и слышали наше выполнение долга перед богом и его ангелами и чтобы их именем и именем бедствующего народа помочь всем несчастьям и спасти всех, за кого мы вынуждены так усиленно просить, и хотя положение государства бедственно, но от вас зависит его спасти вовремя, на что мы уповаем и во что верим"(70).

Я так многословен в этом рассказе потому, что вы видите, с каким трудом проводилось это дело, надеюсь, последующее вознаградит терпеливость читающих все эти подробности. Главные епископы, духовенство, аббаты собирались и расходились много раз. Сильно ошеломленные и обескураженные, они старались придумать вместе с опальной знатью (discontended nobillitie), как бы повернуть дело и начать мятеж, но для этого нужен был вождь, у которого хватило бы мужества повести за собой эти силы против могущественной власти царя, а кроме того, у них не было ни лошадей, ни оружия. Между тем царь воспользовался этим заговором и извлек из него для себя пользу. Он объявил изменниками всех возглавлявших эти обители. Чтобы сделать их еще более ненавистными, он послал за 20 главными из них, обвинил их в самых ужасных и грязных преступлениях и вероломстве с такими неоспоримыми и явными уликами, что виновность их была признана всеми сословиями (of all sorts of people in generall).

Теперь мы переходим к рассказу о занимательной трагедии (merrie tragedie), которая вознаградит ваше терпение. В день св. Исайи(71) царь приказал вывести огромных диких и свирепых медведей из темных клеток и укрытий, где их прятали для его развлечений и увеселений в Великой слободе (Slobida Velica). Потом привезли в специальное огражденное место около семи человек из главных мятежников, рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и четки в одной руке и пику в 5 футов длины в другой, эти пики дали каждому по великой милости от государя. Вслед за тем был спущен дикий медведь, который, рыча, бросался с остервенением на стены: крики и шум людей сделали его еще более свирепым, медведь учуял монаха по его жирной одежде, он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки его платье, пока не дошел до его мяса, крови и костей. Так зверь сожрал первого монаха, после чего стрельцы застрелили зверя. Затем другой монах и другой медведь были стравлены, и подобным образом все семеро, как и первый, были растерзаны. Спасся только один из них, более ловкий, чем другие, он воткнул свою рогатину в медведя очень удачно: один конец воткнул в землю, другой направил прямо в грудь медведя, зверь побежал прямо на нее, и она проткнула его насквозь; монах, однако, не избежал участи других, медведь сожрал его, уже раненый, и оба умерли на одном месте. Этот монах был причислен к лику святых остальной братией Троицкого монастыря. Зрелище это было не столько приятно для царя и его приближенных, сколько оно было ужасным и неприятным для черни и толпы монахов и священников, которых, как я уже говорил, собрали здесь всех вместе, причем семь других из них были приговорены к сожжению и проч.(72). Митрополиты, епископы, священнослужители всех обителей, имевших свою казну и доходы, прибегли к челобитью и поверглись ниц перед царем, чтобы утих его гнев и недовольство; они не только соглашались удовлетворить его своими страданиями и отпущением грехов, но также обещали выдать ему тех, кто участвовал в заговоре и ужасных преступлениях против него, так явно доказанных, тех, кто заслужил кару за свои злые умыслы; они же уповают, что пример с изменниками послужит к исправлению всех других лиц, отрекавшихся от света. Упомянутые митрополиты, епископы, священники, архимандриты, игумены, настоятели, казначеи и все другие чины главных монастырей и обителей от имени всего духовенства и от душ святых угодников, своих покровителей, чудотворцев, которым они обязаны своими жизнями и существованием, проникнувшись вместе с его величеством (his Emperiall) самыми священными и милосердными соболезнованиями и по его воле (ведь за его успехи и за него самого возносят они свои молитвы и прошения к св. Троице), представляют его царской милости (Emperiall majesty) и повергают к престолу его милосердия точный список (inventorie) всех богатств, денег, городов, земель и других статей доходов, принадлежавших различным святым, которые были отданы им для хранения и сбережения, а также для содержания святых обителей и храмов, на вечные времена. Причем они надеялись и непоколебимо верили в то, что святая душа царя в память всех прежних времен и царствований не допустит свершения преступного изменения прежнего порядка в его царствование, за которое он будет держать ответ, подобно его предшественникам, перед св. Троицей. Если же царь придерживается других мыслей об этом, то они просят его соблаговолить освободить их от ответственности за содеянное перед грядущими поколениями(73).

Я приложил все свое умение, чтобы составить перевод как можно лучше, слово в слово по подлиннику. Своими стараниями духовенство избежало уничтожения своего сословия, но не могло повлиять на непоколебимое требование царя отдать ему 300 тысяч марок стерлингов(74), которыми он таким образом овладел. Кроме того, он получил многие земли, города, деревни, угодья и доходы, пожалованиями которых усмирил недовольство своих бояр; многих из них царь возвысил, поэтому большинство его доверенных лиц, военачальников, слуг лучше исполняли все его намерения и планы. Многие осуждали и называли преступным такой образ действий, но другие находили его более извинительным и, во всяком случае, менее опасным из всех поступков за время его тирании.

Вот таким образом было приобретено основательное богатство для его сына без уменьшения его собственного, однако царь не оставлял своего намерения относительно Англии. И хотя его имущество и решение были готовы, но ни его посол Андрей Совин (Andrew Saphine) не смог выполнить его поручения (так как не понял своего поручения из-за неясности устного наказа, не написанного на бумаге, как это обычно делается)(75), ни м-р Дженкинсон, ни м-р Томас Рандольф в своих переговорах(76), хотя и досконально понимали (о чем идет речь), не смогли ни продвинуть, ни окончить это дело, как он того ожидал. Сам он не сумел сохранить дело в тайне, и вскоре его старший сын, царевич (Chariwich) Иван, и его любимцы и бояре узнали об этом. Заметив это, царь решил успокоить их и женился снова, на пятой жене, дочери Федора Нагого (Feodor Nagaie), очень красивой девушке из знатного и великого рода, от нее родился его третий сын по имени Дмитрий Иванович (Demetrie Ivanowich)(77). Царь занялся усмирением своих недовольных бояр и народа (people), держал в готовности две армии, хотя и с малыми издержками, так как его князья и бояре находились большей частью на своем собственном содержании, а дворяне и простые сыны боярские (comon synnoboarskes) имели участки земли, получая ежегодно деньги и зерно из специально отведенных на это доходов с конфискованного имущества, налогов, пенных сборов; это содержание платилось им независимо от того, шли они на войну или нет, без уменьшения доходов царя и его казны(78).

Одно войско, состоящее из татар, использовалось в борьбе против королей Польши и Швеции(79), войсками которых он был теперь окружен, в войне за Ливонию (Liolande)(80), которую он прежде разорил и завоевал столь жестоко; другая армия, состоявшая, как правило, из ста тысяч конницы его подданных, за исключением немногих поляков, шведов, голландцев (Duch)(81) и шотландцев, сражалась с его большим врагом — крымскими татарами; обычно эти военные действия продолжались ежегодно три месяца: май, июнь, июль. Он лишился большей части завоеванных в Ливонии (Liffland) городов: их отвоевал доблестный король Стефан Баторий (Stephanus Batur), но царь успел угнать оттуда всех богатых и именитых людей, его тиранство и жестокость проявились там с особой силой, об этом скорбно повествует ливонская история (Livonian Historie). Это самая прекрасная страна, текущая молоком и медом и всеми другими благами, ни в чем не нуждающаяся, там живут самые красивые женщины и самый приятный в общении народ, но они очень испорчены гордостью, роскошью, ленью и праздностью, за эти грехи бог так покарал и разорил эту нацию, что большая часть ее была захвачена в плен и продана в рабство в Персию, Татарию, Турцию и отдаленную часть Индии. Мне удалось по особой милости выкупить за небольшие суммы и освободить из плена некоторых мужчин, женщин и детей, среди них были именитые купцы, я помог перебраться одним из них в Ливонию (Liefland), другим — в Гамбург и Любек. С другой стороны, шведский король Иоанн военными силами под командованием своих полководцев Лоренца Форусбека (Lorent Forusbec) и француза Понтуса (Pontus)(82) осадил Нарву с суши и с моря и взял ее, а также сильную крепость Ивангород (Ivana Gorrord)(83) — лучший его морской торговый пункт, но не проявил при этом никакой жестокости.

Войско царя, числом значительно превышающее эти силы, вторглось в Швецию, продвинулось в глубь страны, совершая грабеж и насилие, захватывая много пленных, которых царь отсылал в отдаленные места страны. Там были лифляндцы, французы, шотландцы, голландцы и небольшое число англичан. Царь отослал большую часть их к Москве, поселив отдельно вне города. Поскольку я тогда был хорошо известен при дворе и уважаем главными любимцами и чиновниками того времени, то, используя эти связи, я добился разрешения для них построить церковь, много жертвовал на нее, доставил им хорошо обученного священника, который вел службу и собрание прихожан каждый воскресный день по их лютеранской вере(84). Они за короткий срок завоевали симпатии и расположение и жили с русскими мирно, держались учтиво, но тосковали и жаловались на свою судьбу, потерю имущества, друзей и родины. В то время среди этих пленных иностранцев было 85 несчастных шотландских солдат, уцелевших от семисот человек, присланных из Стокгольма, а также трое англичан, которые были в самом жалком положении. Я употребил все свое старание, средства и положение, чтобы помочь им, а также, используя мой кошелек, добился разрешения разместить их у Болвановки (Bulvan), около Москвы(85), и хотя царь был очень сильно разгневан на них, приговорил многих шведских солдат к смерти, однако я отважился устроить так, чтобы царю рассказали о разнице между этими шотландцами, теперешними его пленниками, и шведами, поляками, ливонцами — его врагами. Они [шотландцы] представляли целую нацию странствующих искателей приключений, наемников на военную службу, готовых служить любому государю-христианину за содержание и жалованье, [я говорил, что] если его величеству будет угодно назначить им содержание, дать одежду и оружие, они могли бы доказать свою службу, показать свою доблесть в борьбе против его смертного врага — крымских татар. Как оказалось, этот совет был принят к сведению, так как вскоре лучшие воины из этих иностранцев были помилованы и отобраны, для каждой национальности был назначен свой начальник; для шотландцев Джими Лингет (Jeamy Lingett), доблестный воин и благородный человек. Им дали деньги, одежду и назначили ежедневную порцию мяса и питья, дали лошадей, сено и овес; вооружили их мечами, ружьями и пистолями. Прежние жалкие люди выглядели теперь веселее. Двенадцать сотен этих солдат сражались с татарами успешнее, чем двенадцать тысяч русских с их короткими луками и стрелами. Крымские татары, не знавшие до того ружей и пистолей, были напуганы до смерти стреляющей конницей, которой они до того не видели, и кричали: "Прочь от этих новых дьяволов, которые пришли со своими метающими "паффами"". Это очень развеселило царя. Позднее они получили пожалования и земли, на которых им разрешалось поселиться, женились на прекрасных ливонских женщинах, обзавелись семьями и жили в милости у государя и его людей. О, как я был рад, что царь не обратил внимания на тех немногих англичан, оказавшихся среди этих пленных! Это могло бы стоить мне жизни, так как я был хорошо известен при дворе, а царь имел бы повод захватить товары английских купцов, которых было в его государстве по крайней мере на 100 тысяч марок стерлингов. Незадолго перед этим король продал главному агенту Компании Томасу Гловеру(86) в жены пленницу из Полоцка, происходившую из благородного польского рода Басмановых (оf а noble howsе in Polland, Basmanovey)(87), за десять тысяч золотых венгерских дукатов(88), но вскоре после того он попал в опалу, у него отобрали товаров на 16 тысяч фунтов(89), главным образом сукна, шелка, воска, мехов и других товаров, и выслали его с любезной женой нищими из страны. Но оставим этот и другие примеры его [царя] действий и вернемся к нашему рассказу.

Царь ожидал ответа на свои письма из Англии и сообщения от Даниила Сильвестра, когда богу стало угодно проявить свою волю. Сильвестр прибыл с письмами королевы к гавани св. Николая, затем в Холмогоры (Collmogorod), где он готовился и снаряжался на царскую аудиенцию, портной принес ему новый желтый атласный жакет, или зипун (jackett оr jepone), в верхнюю комнату на Английский двор, и едва портной успел спуститься вниз, как влетела шаровая молния и убила Сильвестра насмерть, проникнув по правой стороне тела внутрь его нового костюма и пронзив его до ворота. Молния убила также его мальчика и собаку, находившихся здесь же, мебель, письма, дом — все сгорело дотла. Царь был сильно поражен, узнав об этом, и сказал: "Да будет воля божья!"(90). Однако разгневался и был расстроен: его враги — поляки, шведы и крымцы — с трех сторон напали на его страну, король Стефан Баторий угрожал ему, что скоро посетит его в городе Москве. Он быстро приготовился, но недоставало пороха, свинца, селитры и серы, он не знал, откуда их получить, так как Нарва была закрыта, оставалась только Англия. Трудность заключалась в том, как доставить его письма королеве, ведь его владения были окружены и все проходы закрыты. [Он] послал за мной и сказал, что окажет мне честь, доверив значительное и секретное послание к ее величеству королеве Англии, ибо он слыхал, что я умею говорить по-русски, по-польски и по-голландски. [Он] задал мне много разных вопросов и был доволен моими быстрыми ответами; спросил меня, видел ли я его большие корабли и барки (barcks) у Вологды. Я сказал, что видел.

— Какой изменник тебе их показал?

— Слава их такова, что люди стекались посмотреть на них в праздник, и я с толпой пришел полюбоваться на их странные украшения и необыкновенные размеры.

— А что означают твои слова "странные украшения"?

— Я говорю о тех скульптурах львов, драконов, орлов, слонов и единорогов, которые так искусно сделаны, богато разукрашены золотом, серебром и диковинными цветами и прочим.

— Хитрый малый, хвалит искусство своих же соотечественников, — сказал царь стоявшему рядом любимцу.

— Все правильно, ты, кажется, успел хорошо их рассмотреть; сколько их?

— Ваше величество, я видел около двадцати.

— Скоро ты увидишь их сорок, не хуже, чем те. Я доволен тобой. Ты можешь, не сомневаясь, рассказать многое об этом в чужих краях, но ты изумился бы еще больше, узнав, какие бесценные сокровища украшают их внутри. Говорят, королева, моя сестра, имеет лучший флот в мире?

— Это так, ваше величество.

— Какова разница с моим?(91)

- (Ее корабли) обладают силой и мощностью, с которой они пробиваются через великий океан и бурные моря.

— Как они устроены?

— Искусно, они острокилевые, не плоскодонные и их обшивка настолько толста, что ее невозможно пробить пушечным выстрелом.

- Что еще?

— Каждый корабль снабжен пушкой и имеет сорок медных орудий большого калибра, ядра, ружья и порох, цепные ядра, копья и оружие для защиты, зажигательные факелы, огневые снаряды (stanchions for fights), [экипаж состоит из] тысячи моряков и солдат с капитанами и всякими начальниками для несения службы и управления кораблем; заведена строгая дисциплина и ежедневно отправляется богослужение; корабли снабжены всеми необходимыми продуктами: есть пиво, хлеб, говядина, рыба, свинина, горох, масло, сыр, уксус, овсяная мука, водка, топливо, вода и другие припасы; имеются также снасти, такелаж, мачты, пять-шесть больших развернутых парусов, флаги, драгоценные шелковые хоругви, украшенные вензелем и гербом королевы, их всегда приветствуют корабли других стран; также барабаны, трубы, бубны, свистки и другие инструменты для военных сигналов и знаков неприятелю. Этот флот в состоянии атаковать и принять бой с самыми сильными морскими городами и укреплениями, какие только есть, а для союзников ее величества они — сильные и верные в помощи в охране. Таковы, ваше величество, вид и устройство любого из победоносных кораблей королевского флота ее величества. Я имел смелость и набрался духу дать (царю) столь длинное описание потому, что он часто кивал головой, поглядывая на стоявших рядом приближенных, не выражая, впрочем, какого-либо одобрения или восхищения.

— Сколько же у королевы таких кораблей, как ты описал?

— Сорок, ваше величество.

— Это хороший королевский флот, как ты его назвал. Он может доставить к союзнику сорок тысяч воинов.

Затем царь велел мне хранить все в секрете, ежедневно быть наготове, пока будет сделано необходимое для моего отъезда. Он приказал своему тайному секретарю Елизару Вылузгину (secreat secreatarie Еlizar Willusgen) составить с моих слов описание королевского флота(92), ему я подарил искусно сделанный кораблик, оснащенный всеми развернутыми парусами и всеми положенными снастями, подаренный мне м-ром Джоном Чаппелем из Любека и Лондона(93).

В это время царь был сильно озабочен разбирательством измены Элизиуса Бомелиуса, епископа Новгородского и некоторых других, выданных их слугами. Их мучили на дыбе, то есть пыткой (pudkie or racke), им было предъявлено обвинение в сношениях письмами, написанными шифром по-латыни и по-гречески, с королями Польши и Швеции, причем письма эти были отправлены тремя путями. Епископ признал все под пыткой. Бомелиус все отрицал, надеясь, что что-то переменится к лучшему с помощью некоторых его доброжелателей, фаворитов царя (the kungе), посланных посетить царевича Ивана, занятого пыткой Бомелиуса. Его руки и ноги были вывернуты из суставов, спина и тело изрезаны проволочным кнутом; он признался во многом таком, чего не было написано и чего нельзя было пожелать, чтобы царь узнал. Царь прислал сказать, что его зажарят живьем. Его сняли с дыбы (pudkie) и привязали к деревянному шесту или вертелу, выпустили из него кровь и подожгли; его жарили до тех пор, пока в нем, казалось, не осталось никаких признаков жизни, затем бросили в сани и провезли через Кремль (castell). Я находился среди многих, прибежавших взглянуть на него, он открыл глаза, произнося имя бога; затем его бросили в темницу, где он и умер(94). Он жил в большой милости у царя и в пышности. Искусный математик, он был порочным человеком, виновником многих несчастий. Большинство бояр были рады его падению, так как он знал о них слишком много. Обучался он в Кембридже, но родился в Везеле, в Вестфалии, куда и пересылал через Англию большие богатства, скопленные в России. Он был всегда врагом англичан. Он обманул царя уверениями, что королева Англии молода и что для него вполне возможно на ней жениться; теперь царь потерял эту надежду. Однако он слышал об одной молодой леди при дворе королевского рода по имени леди Мэри Гастингс, о которой мы расскажем позднее.

Епископ Новгородский(95) был обвинен в измене и в чеканке денег, которые он пересылал вместе с другими сокровищами королям Польши и Швеции, в мужеложстве, в содержании ведьм, мальчиков, животных и в других отвратительных преступлениях. Все его многочисленное добро, лошади, деньги, сокровища были взяты в царскую казну. Его заключили пожизненно в тюрьму, он жил в темнице на хлебе и воде с железами на шее и ногах; занимался писанием картин и образов, изготовлением гребней и седел. Одиннадцать из его доверенных слуг были повешены на воротах его дворца в Москве, а его ведьмы были позорно четвертованы и сожжены.

Наконец, царь не пожелал больше разбираться между сообщниками этой измены, он окончил дело увещеваниями и объявил свое желание женить второго своего сына, царевича Федора (Chariwich Feodor), так как его старший сын не имел потомства. Хотя это обстоятельство было очень важным и требовало его обсуждения с князьями и духовенством, поскольку царевич был прост умом, однако он все сделал, как ему было угодно. Когда же все они собрались вместе, он не мог не высказать им своего возмущения против их изменничества: "О, неверные и вероломные слуги! Этот день мы должны вдвойне отметить, как день Вознесения Спасителя и как печальную годовщину недавней гибели стольких сотен тысяч невинных душ, чьи имена огненными письменами изобличают вашу измену, жертвой которой они стали. Что сможет обличить перед грядущими поколениями все бедствие и скорбь этого дня? Какое право на забвение может изгладить память об этом гнусном злодеянии и измене? Какое средство смоет пятна его скверны и грязи? Какой огонь может истребить воспоминания об этих предательствах, невинных жертвах и пагубных заговорах?" — и проч. В течение трех часов он распространялся на эту тему в таком же стиле, с большим красноречием, употребляя наиболее сильные выражения и фразы, имея в виду многих присутствующих сторонников последнего заговора; обещал оставить их нищими, бесправными и несчастными людьми для упрека всем другим народам.

"Враги объединились, чтобы уничтожить нас, бог и его блаженные святые на небесах разгневались на нас, об этом свидетельствуют неурожай и голод, кара от бога, который не пробудил в вас никакими наказаниями покаяние и стремление к исправлению". Оригинал (originall) слишком длинен для цитирования. Мало было сказано в ответ, еще меньше сделано на этом собрании (assemblie)(96), но все преклонили колени пред его величеством, предав себя его милосердию, моля бога благословить его святые дела и намерение женить его благородного сына, царевича Федора (prince Charowich Feodor). Царь выбрал ему прекрасную молодую девицу из известной и высокопоставленной семьи, богатой и наиболее ему преданной, дочь Федора Ивановича Годунова (Feodor Ivanowich Goddonove) Ирину (Irinea)(97). Затем после торжественных празднеств царь отпустил всех бояр и священников с добрым словом и более ласковым обращением, что указывало на общее примирение и забвение всего дурного.

Когда письма и наказы царя были готовы, он и Савелий Фролов (Savelle Frollove), главный государственный секретарь (chief secretarie оf estate)(98), спрятали их в тайном дне деревянной фляги, стоившей не более 3 пенсов, полной водки, подвесили ее под гриву моей лошади, меня снабдили четырьмястами венгерских золотых дукатов, которые зашили в обувь и мое старое платье.

"Я не стану рассказывать тебе секретные сведения, потому что ты должен проходить страны, воюющие с нами,— сказал царь,— если ты попадешь в руки наших врагов, они могут заставить тебя выдать тайну. То, что нужно передать королеве, моей любезной сестре, содержится во фляге, и, когда ты прибудешь в безопасное место, ее можно будет открыть. Теперь и всегда оставайся верным и честным, а моей наградой будет добро тебе и почет". Я пал ниц, поклонился в ноги, на душе у меня было беспокойно — предстояли неизбежные опасности и беды(99).

Меня сопровождал дворянин высокого звания (gentilman оf gооd ranck). Моя повозка и двадцать слуг, проделав 90 миль, прибыли той же ночью в Тверь (Оttver), где нам были приготовлены провизия и свежие лошади, затем мы миновали таким же образом Новгород и Псков и прибыли в Нейгауз, проделав шестьсот миль за три дня; мы были на границе с Ливонией, здесь сопровождавший меня дворянин и слуги простились со мной, попросив дать им какой-нибудь знак того, что они благополучно доставили меня сюда. Я приказал им скорее возвращаться, опасаясь, что неприятель, окружавший нас, схватит их и провалит доверенное мне дело. Часовой привел меня к коменданту, или начальнику крепости, он и его люди строго допрашивали меня и обыскивали, так как я приехал из неприятельского лагеря и они не доверяли мне. Я сказал, что рад был выбраться к ним из долины несчастий, какой является страна московитов (thе Мuscovetts), присовокупив к этому небольшую сумму денег. Они посоветовались и отпустили меня на третий день мирно, назначив мне конвойного. Конвойный и охрана ожидали своей награды, но я поклялся им, что у меня ничего нет, мои возможности не соответствовали моим желаниям наградить их. Три дня добирался с большим риском сушей и замерзшими озерами к Эзелю в Ливонии, острову короля Дании, большому и просторному. Потом меня схватили солдаты-оборванцы, которые обращались со мной грубо и привезли меня в Соннебург, а потом в Аренсбург — главный город-крепость того края; меня привели к коменданту, больному, старому, немощному человеку, распорядившемуся запереть меня в помещении как шпиона: всякие гады ползали по моей постели и по столу, куры и петухи клевали их на полу и в жбанах из-под молока, что было для меня страшным зрелищем, не говоря уж о грязи, которая не могла мне причинить особого вреда, страх за свою судьбу заставил меня не обращать на все это внимания.

В назначенное время меня привели к губернатору. Он был очень важной персоной, в большой милости у короля и заправлял всем; вокруг него стояла стража с алебардами и мечами, он допросил меня и задал много вопросов. Я был подданным королевы Елизаветы, жившей в мире и союзе со всеми христианскими правителями, особенно дружно — с королем Дании. Однако это не помогло мне, ведь мы союзничали с Московитом против христианского мира(100). Он спросил мое имя и звание, я ответил. Меня снова отвели в то же помещение, а комендант, отпустив свою свиту, послал за мной своего сына, ладного и красивого дворянина. Комендант держал в руке письмо и опять спросил мое имя. Я сказал.

— Я получал разные письма от моих друзей и одно из них — от моей любимой дочери, взятой в плен царем Московии. Она пишет о той христианской дружбе и расположении, которую нашла в одном из английских джентльменов, называет ваше имя и говорит, что он является посланником королевы Англии при дворе царя.

— Не зовут ли вашу дочь Мадэлин ван Укселл (Madelun vаn Vxell)(101) ?

— Да, так, сударь,— сказал он.

— Я тот, о ком она пишет. Я хорошо ее знаю и оставил в добром здравии при отъезде десять дней назад.

— О, сэр! Это моя дорогая и любимая дочь, которую я никак не могу выкупить, хотя его величество, король Дании, писал специально о ней.

— И он, а также и его сын, с плачем обняли меня:

— Ангел божий послал мне вас, и, хотя вы появились здесь, не встретив должного обращения, я сумею доказать вам мою благодарность и дружбу за ваше добро ко мне и моим близким. Этот остров узнает о вашем достойном имени и добром деле, вы можете приказать все, что хотите.

Он сильно был растроган, и я не меньше его был рад этой счастливой случайности. Он приказал отвести меня в хорошее помещение, его сын показал мне на следующий день табун прекрасных лошадей, принадлежавших ему, свое оружие, обмундирование и библиотеку, затем губернатор послал за своими друзьями и устроил праздник в мою честь, приготовил все письма и пропуски от себя, высказывая всяческое дружеское расположение, подарил мне немецкие часы и дал своего сына и слуг для охраны на случай какой-нибудь опасности; со слезами и молитвой он просил за свою дочь, чтобы я делал добро для нее и впредь и проч.

Я поспешил своей дорогой. Мне повстречался известный в Ливонии каноник. Изумившись тому, что я еду с такой убогой свитой, он, узнав меня, сказал своим людям мое звание, это могло повредить мне: я носил свою (секретную) флягу с водкой на поясе под корсетом днем, ночью она служила мне подушкой. Я думал, что миновал все опасности, когда прибыл в Пилтен (Pilton), сильную крепость на Балтийском море — владение короля Магнуса, о котором вы уже слышали ранее. Он обращался со мной грубо из-за того, что я не мог пить, как он. Он уже растратил и отдал своим приятелям и названным дочерям большинство тех городов и замков, драгоценностей, денег, лошадей и утвари, которые получил в приданое за племянницей царя; вел разгульную жизнь и вскоре после того умер в нищете, оставив королеву и единственную дочь в бедственном положении. Я продолжал продвигаться вперед, миновал герцогство Курляндское (Curelands), Прусское, Кенигсберг, Мелвин(102) и Данциг в Польше, Померанию и Мекленбург и прибыл в имперский город Любек, где меня знали и радостно, с почетом встретили. Теперь мое положение значительно улучшилось, у меня было четверо или пятеро слуг, голландцев и англичан, нанятых в Элбинге (Melvin) и Данциге. Бургомистр и лорды города прислали мне в подарок рыбу, мясо и вино всех сортов, причем посыльные произносили хвалебные речи, перечисляли все услуги, которые я оказывал их близким и им самим. На следующий день пришли достойнейшие представители купечества и их друзья, чтобы поблагодарить меня за те усилия, которые помогли им выкупиться на свободу, ибо только благодаря моим хлопотам и кошельку они освободились из московского плена; они подарили мне прекрасный серебряный сосуд с позолотой и крышкой, наполненный рейхсталерами и золотыми венгерскими дукатами. Я высыпал и возвратил им назад все золото и серебро — скорее расточительно, чем благоразумно, — взял себе сосуд и поблагодарил их; они принесли мне свою городскую книгу, чтобы я написал туда имя и место рождения, чтобы их дети могли прочитать и помнить обо мне.

Я прибыл в Гамбург (находившийся) в десяти милях от Любека, жители города, слышавшие о том, как меня приняли в Любеке, устроили мне такой же прием, и те, кто также был освобожден из московского плена, благодарили меня и дружески приветствовали. Бургомистр и члены муниципалитета (ратсгеры)(raetzheren — нем.)устроили праздник, мне также подарили прекрасную скатерть, две дюжины салфеток и длинное полотенце — все из камки. Все это больше связано с моими личными воспоминаниями, нежели с целью моего рассказа, поэтому я приношу свои извинения, несмотря на то что описанное находится в связи с предыдущим.

Прибыв из Гамбурга в Англию, я открыл мою флягу с водкой, вынул и надушил, как мог, письма и наставления царя, однако королева почувствовала запах водки, когда я их вручал, пришлось раскрыть причину этого, к удовольствию ее величества. Я был удостоен приема и имел беседу три или четыре раза по протекции лорда-казначея и сэра Фрэнсиса Уолсингема, а также при достойной поддержке со стороны лорда Лесестера и особенно сэра Эдварда Горсея, чью любовь и поддержку я особенно чувствовал, как моего доброго друга и родственника. Московская торговая компания устроила мне хороший прием и дарила подарки; я был предупрежден приказом ее величества не разглашать ни под каким видом секретные наставления царя перед отъездом ее величество приказала зачислить меня в число своих телохранителей, подарила мне свой портрет и удостоила поцеловать ее руку.

Я отбыл в сопровождении 13 больших кораблей, около Нордкапа (North Саре) мы встретились с кораблями Дании и сразились с ними, разгромив их. Прибыв в бухту св. Николая, я отправился на почтовых от Ваги и прибыл в Александровскую слободу, где я представил царю письма королевы и ее секретное поручение. Царь похвалил мою быстроту и деловитость, назначил мне содержание и обещал великую милость по возвращении в Москву. Там он взял в казну привезенные товары: медь, свинец, порох, селитру, серу и все остальное ценой в девять тысяч (ливров?) и заплатил за них чистой монетой.

Его величество прибыл в Москву (из Александровской слободы), обрушил свое недовольство на некоторых своих знатных и наместников (governors). Выбрав одного из своих разбойников, он послал с ним две сотни стрельцов грабить Никиту Романовича (Mekita Romanowich), нашего соседа, брата доброй царицы Настасии, его первой жены; забрал у него все вооружение, лошадь, утварь и товары ценой на 40 тыс. фунтов, захватил его земли, оставив его самого и его близких в таком плачевном и трудном положении, что на следующий день [Никита Романович] послал к нам на Английское подворье, чтобы дали ему низкосортной шерсти сшить одежду, чтобы прикрыть наготу свою и своих детей, а также просить у нас какую-нибудь помощь(103). Другое орудие зла — Семена Нагого (Symon Nagoie)(104) — царь послал разорить Андрея Щелкалова (Shalkan)(105) — важного чиновника и взяточника, который прогнал свою молодую красивую жену, развелся с ней, изрезал и изранил ее обнаженную спину своим мечом. Нагой убил его верного слугу Ивана Лотыша (Lottish) и выколотил из пяток у Андрея Щелкалова пять тысяч рублей. В это время царь разгневался на приведенных из Нарвы и Дерпта голландских (Duches) или ливонских купцов и дворян высокого происхождения, которых он расселил с семьями под Москвой и дал свободу вероисповедания, позволил открыть свою церковь. Он послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их; с них сорвали одежды, варварски обесчестили всех женщин, молодых и старых, угнали с собой наиболее юных и красивых дев на удовлетворение своих преступных похотей. Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев.

Да! Бог не оставил безнаказанной эту жестокость и варварство. Вскоре после того царь разъярился на своего старшего сына, царевича Ивана, за его сострадание к этим забитым бедным христианам, а также за то, что он приказал чиновнику дать разрешение какому-то дворянину на 5 или 6 ямских лошадей, послав его по своим делам без царского ведома. Кроме того, царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, ибо его подданные, как он думал, больше него любили царевича. В порыве гнева он дал ему пощечину (метнул в него копьем)(106), царевич болезненно воспринял это, заболел горячкой и умер через три дня(107). Царь в исступлении рвал на себе волосы и бороду, стеная и скорбя о потере своего сына. Однако государство понесло еще большую потерю: надежду на благополучие мудрого, мягкого и достойного царевича (the prince), соединявшего воинскую доблесть с привлекательной внешностью, двадцати трех лет от роду(108), любимого и оплакиваемого всеми. Его похоронили в церкви св. Михаила Архангела (Michaela Sweat Archangle), украсив его тело драгоценными камнями, жемчугом ценой в 50 тыс. фунтов. Двенадцать граждан назначались каждую ночь стеречь его тело и сокровища, предназначенные в дар святым Иоанну и Михаилу Архангелу.

Теперь царь более чем когда-либо был озабочен отправкой в Англию посольства для переговоров о давно задуманном браке. Оно было поручено Федору Писемскому (Feother Pissempscoie)(109) благородному, умному и верному ему дворянину, который должен был совещаться с королевой и просить у нее руки леди Мэри Гастингс, дочери лорда Генри, пэра Гантингтона. Царь слышал об этой леди, что она доводится родственницей королеве и, как он выразился, принадлежит к королевской крови. Послам было приказано просить ее величество прислать для переговоров об этом достойного посла. Посольство царя отправилось в путь. Сев на корабль у (бухты) св. Николая, они прибыли в Англию, где их приняли с почетом, имели прием у королевы, где представили свои верительные грамоты. (Королева) приказала предоставить им возможность увидеть леди, которая в сопровождении назначенного числа знатных дам и девушек, а также молодых придворных явилась перед послом в саду Йоркского дворца. У нее был величественный вид. Посол в сопровождении свиты из знати и других лиц был приведен к ней, поклонился, пал ниц к ее ногам, затем поднялся, отбежал назад, не поворачиваясь спиной, что очень удивило ее и всех ее спутников. Потом он сказал через переводчика, что для него достаточно лишь взглянуть на этого ангела, который, он надеется, станет супругой его господина, он хвалил ее ангельскую наружность, сложение и необыкновенную красоту(110). Впоследствии ее близкие друзья при дворе прозвали ее царицей Московии. В посланники ее величества к царю был назначен сэр Уильям Рассел, третий сын пэра Бедфорда, умный и благородный джентльмен(111). Но его друзья, после серьезного обсуждения этого назначения, отговорили его. Тогда Компания купцов выпросила это назначение для сэра Джерома Бауса (Jerom Bowes), который и был хорошо снаряжен за счет Компании. Впоследствии общество расплатилось за свои хлопоты, так как этот посол не имел никаких других достоинств, кроме представительной внешности(112).

Оба посланника — королевы и царя,— получив отпуск и письма, были отправлены на хороших кораблях и благополучно прибыли в бухту св. Николая. Русский посол отправился сушей и (вскоре) вручил царю свои письма и посольский отчет, которые были с радостью приняты. Сэр Джером Баус на купеческих судах пустился медленно вверх по реке Двине за тысячу миль к Вологде. Царь послал ему пристава (pencioner) Михаила Протопопова (Michaell Preterpopa)(113), чтобы он встретил его, приготовил для посланника провизию, подводы и лошадей на всем пути для него, его спутников и обоза. В Ярославле (Yeraslaue) его встретил другой слуга царской конюшни (equirrie оf the stable)(114) с двумя прекрасными иноходцами на тот случай, если посол захочет ехать верхом. У самой Москвы он был с большим почетом встречен Князем Иваном Сицким (а duke, Knez Ivan Sietzcoie)(115) с 300 хорошо снаряженными верховыми, которые сопровождали сэра Бауса до места его поселения. Царский дьяк (kings secretarie) Савелий Фролов (Savella Frollove) был послан царем поздравить посла с благополучным прибытием, неся ему на ужин множество мясных блюд и обещая хорошее содержание. На следующий день царь прислал боярина Игнатия Татищева (Ignatie Tatishove)(116) навестить сэра Джерома Бауса и узнать, как он чувствует себя, не нуждается ли в чем, а также сказать, что если он не слишком устал от дороги, то может быть принят через два дня, в следующую субботу, поскольку царь очень ждет встречи с ним. Баус отвечал, что надеется, что сможет представиться его величеству.

Как было назначено, около 9 часов в этот день(117) улицы заполнились народом и тысяча стрельцов, в красных, желтых и голубых одеждах, выстроенных в ряды своими военачальниками, верхом с блестящими самопалами и пищалями в руках, стояли на всем пути от его двери до дворца царя. Князь Иван Сицкий в богатом наряде, верхом на прекрасной лошади, богато убранной и украшенной, выехал в сопровождении 300 всадников из дворян, перед ним вели прекрасного жеребца, также богато убранного, предназначенного для посла. Но он, недовольный тем, что его конь хуже, чем у князя, отказался ехать верхом и отправился пешком, сопровождаемый своими слугами, одетыми в ливреи из стамета, хорошо сидевшие на них. Каждый из слуг нес один из подарков, состоявших в основном из блюд (plate). У дворца их встретил другой князь, который сказал, что царь ждет его; Баус отвечал, что он идет так быстро, как может. По дороге народ, отчасти угадав цель посольства, которая была всем неприятна, кричал ему в насмешку: "Карлик!" (carluke), что означает "журавлиные ноги"(118). Переходы, крыльцо и комнаты, через которые вели Бауса, были заполнены купцами и дворянами в золототканых одеждах. В палату, где сидел царь, вначале вошли слуги посла с подарками и разместились по одну сторону. Царь сидел в полном своем величии, в богатой одежде, перед ним находились три его короны(119), по обе стороны царя стояли четверо молодых слуг из знати, называемых "рынды" (rindeys), в блестящих кафтанах из серебряной парчи с четырьмя серебряными топориками. Наследник (the prince) и другие великие князья и прочие знатнейшие из вельмож (nobliest оf rancke) сидели вокруг него. Царь встал, посол сделал свои поклоны, произнес речь, предъявил письма королевы. Принимая их, царь снял свою шапку, осведомился о здоровье своей сестры королевы Елизаветы. Посол отвечал, затем сел на указанное ему место, покрытое ковром. После короткой паузы, во время которой они присматривались друг к другу, он был отпущен в том же порядке, как и пришел. Вслед за ним был послан дворянин высокого звания (gentileman of quallitie), доставивший ему к обеду две сотни мясных блюд; сдав их и получив награду, он оставил сэра Джерома Бауса за трапезой.

Если я и далее буду так подробно описывать ход дела, и без того продолжительного, это займет у меня слишком много времени; состоялось несколько секретных и несколько торжественных встреч и бесед. Король (the Kinge) чествовал посла; большие пожалования делались ему ежедневно продовольствием; все ему позволялось, но, однако, ничто его не удовлетворяло, и это вызывало большое недовольство. Между тем было достигнуто согласие относительно счетов между чиновниками царя и Компанией купцов; все их жалобы были услышаны, обиды возмещены(120), им были пожалованы привилегии и подарки, и царь принял решение отправить к королеве одного из своих бояр послом. Если бы сэр Джером Баус знал меру и умел воспользоваться моментом, король (Kinge), захваченный сильным стремлением к своей цели, пошел бы навстречу всему, что бы ни было предложено, даже обещал, если эта его женитьба с родственницей королевы устроится, закрепить за ее потомством наследование короны(121). Князья и бояре, особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых (the Godonoves), были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения.

Царь, в гневе не зная на что решиться, приказал доставить немедленно с Севера множество кудесников и колдуний, привезти их из того места, где их больше всего, между Холмогорами (Collonogorod) и Лапландией (Lappia)(122). Шестьдесят из них были доставлены в Москву, размещены под стражей. Ежедневно им приносили пищу и ежедневно их посещал царский любимец Богдан Бельский (Bodan Belskoie)— единственный, кому царь доверял узнавать и доносить ему их ворожбу или предсказания о том, что он хотел знать(123). Этот его любимец, утомившись от дьявольских поступков тирана, от его злодейств и от злорадных замыслов этого Гелиогабалуса(124), негодовал на царя, который был занят теперь лишь оборотами солнца. Чародейки оповестили его, что самые сильные созвездия и могущественные планеты небес против царя, они предрекают его кончину в определенный день; но Бельский не осмелился сказать царю так; царь, узнав, впал в ярость и сказал, что очень похоже, что в этот день все они будут сожжены. У царя начали страшно распухать половые органы — признак того, что он грешил беспрерывно в течение пятидесяти лет; он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни.

Каждый день царя выносили в его сокровищницу. Однажды царевич сделал мне знак следовать туда же. Я стоял среди других придворных и слышал, как он рассказывал о некоторых драгоценных камнях, описывая стоявшим вокруг него царевичу и боярам достоинства таких-то и таких-то камней. И я прошу позволения сделать небольшое отступление, изложив это для моей собственной памяти. "Магнит, как вы все знаете, имеет великое свойство, без которого нельзя плавать по морям, окружающим землю (the world), и без которого невозможно узнать ни стороны, ни пределы света (of the earth). Гроб персидского пророка Магомета висит над землей в их рапате (Rapatta) в Дербенте"(125). Он приказал слугам принести цепочку булавок и, притрагиваясь к ним магнитом, подвесил их одну на другую.

"Вот прекрасный коралл и прекрасная бирюза, которые вы видите, возьмите их в руку, их природный цвет ярок; а теперь положите их на мою руку. Я отравлен болезнью, вы видите, они показывают свое свойство изменением цвета из чистого в тусклый, они предсказывают мою смерть. Принесите мой царский жезл, сделанный из рога единорога, с великолепными алмазами, рубинами, сапфирами, изумрудами и другими драгоценными камнями, большой стоимости; жезл этот стоил мне 70 тысяч марок, когда я купил его у Давида Говера (David Gower), доставшего его у богачей Аугсбурга. Найдите мне несколько пауков". Он приказал своему лекарю (phiziccians) Иоанну Ейлофу (Johannes Iloff)(126) обвести на столе круг; пуская в этот круг пауков, он видел, как некоторые из них убегали, другие подыхали.

"Слишком поздно, он не убережет теперь меня. Взгляните на эти драгоценные камни. Этот алмаз — самый дорогой из всех и редкостный по происхождению. Я никогда не пленялся им, он укрощает гнев и сластолюбие и сохраняет воздержание и целомудрие; маленькая его частица, стертая в порошок, может отравить в питье не только человека, но даже лошадь". Затем он указал на рубин.

"О! Этот наиболее пригоден для сердца, мозга, силы и памяти человека, очищает сгущенную и испорченную кровь". Затем он указал на изумруд.

"Этот произошел от радуги, он враг нечистоты. Испытайте его; если мужчина и женщина соединены вожделением, то он растрескается. Я особенно люблю сапфир, он сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненным чувствам, полезен в высшей степени для глаз, очищает их, удаляет приливы крови к ним, укрепляет мускулы и нервы". Затем он взял оникс в руку.

"Все эти камни — чудесные дары божьи, они таинственны по происхождению, но однако раскрываются для того, чтоб человек ими пользовался и созерцал; они друзья красоты и добродетели и враги порока. Мне плохо, унесите меня отсюда до другого раза".

В полдень он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал главному из своих аптекарей и врачей приготовить все необходимое для его развлечения и бани. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца, тот пришел к ним и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. "Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится только когда сядет солнце". Бельский поспешил к царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня царь пошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, посадили на постель, он позвал Родиона Биркина (Rodovone Boerken), дворянина, своего любимца(127), и приказал принести шахматы(128). Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова (Boris Fedorowich Goddonove)(129), а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел (faints) и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем он был удушен (he was strangled) и окоченел(130). Некоторая надежда была подана, чтобы остановить панику. Упомянутые Богдан Бельский и Борис Федорович, который по завещанию царя был первым из четырех бояр(131) и как брат царицы, жены теперешнего царя Федора Ивановича, вышли на крыльцо в сопровождении своих родственников и приближенных, их вдруг появилось такое великое множество, что было странно это видеть. Приказали начальникам стражи и стрельцам зорко охранять ворота дворца, держа наготове оружие, и зажечь фитили. Ворота Кремля закрылись и хорошо охранялись. Я со своей стороны, предложил людей, военные припасы в распоряжение князя-правителя (the prince protector). Он принял меня в число своих близких и слуг, прошел мимо, ласково взглянув, и сказал: "Будь верен мне и ничего не бойся".

Митрополиты, епископы и другая знать стекались в Кремль, отмечая как бы дату своего освобождения. Это были те, кто первыми на святом писании и на кресте хотели принять присягу и поклясться в верности новому царю, Федору Ивановичу. Удивительно много успели сделать за шесть или семь часов: казна была вся опечатана и новые чиновники прибавились к тем, кто уже служил этой семье. Двенадцать тысяч стрельцов и военачальников образовали отряд для охраны стен великого города Москвы; стража была дана и мне для охраны Английского подворья. Посол, сэр Джером Баус, дрожал, ежечасно ожидая смерти и конфискации имущества; его ворота, окна и слуги были заперты, он был лишен всего того изобилия, которое ему доставалось ранее. Борис Федорович — теперь лорд-правитель (lord protector)(132); и три других главных боярина (chiff boaiers) вместе с ним составили правительство, по воле старого царя: князь Иван Мстиславский (Misthisloskie), князь Иван Васильевич Шуйский (Syskoye) и Микита Романович(133). Они начали управлять и распоряжаться всеми делами, потребовали отовсюду описи всех богатств, золота, серебра, драгоценностей, произвели осмотр всех приказов (offices) и книг годового дохода; были сменены казначеи, советники и служители во всех судах, так же как и все воеводы (liefftennants), начальники и гарнизоны (garisons) в местах особо опасных. В крепостях, городах и поселках, особо значительных, были посажены верные люди от этой семьи; и таким же образом было сменено окружение царицы — его сестры. Этими мерами он [Борис Годунов] значительно упрочил свою силу и безопасность. Велика была его наблюдательность, которая помогла ему быть прославляемым, почитаемым, уважаемым и грозным для его людей, он поддерживал эти чувства своим умелым поведением, так как был вежлив, приветлив и проявлял любовь как к князьям и боярству, так и к людям всех других сословий.

За мною прислали, чтобы узнать мое мнение о том, что следует делать с сэром Джеромом Баусом, его посольство было завершено. Я сказал лордам (the lordes), что к чести короля (Kinge) и государства его нужно отпустить живым и невредимым, следуя правилу всех народов, иначе это будет плохо воспринято и, возможно, вызовет такое недовольство, которое удастся не скоро ликвидировать; свое мнение я предлагал на их более мудрое и достойное рассмотрение. Все они обругали его, упомянув, что он достоин смерти, но что царь и царица теперь более милосердны, они послали сказать мне, что я должен объявить ему об отъезде и передать все слова их недовольства, но я умолял поручить это кому-либо из слуг его величества.

Лорд Борис Федорович (the lord Boris Fedorowich) послал за мной как-то вечером. Я застал его игравшим в шахматы с князем [царской] крови Иваном Глинским (а prince of the bloud, Knez Ivan Glinscoie)(134). Он отозвал меня в сторону [и сказал]: "Я советую тебе меньше говорить в защиту Бауса, лордам (the lords) это не нравится. Иди, покажись им и успокой того-то и того-то. Твой ответ был внимательно рассмотрен, многие требовали расплаты за его поведение. Я делаю все, что могу, чтобы все сошло хорошо, передай ему это от меня". Я пошел к тем боярам, на которых мне указали, и приложил все усилия, чтобы успокоить их. Они говорили мне, что мое участие в судьбе сэра Джерома Бауса может принести мне больше вреда, чем я думаю, так как мне известно и положение дел, и ненависть к нему всех, особенно тех важных чиновников (chieff officers), которые так страдали от его высокомерия. Они любят меня по старинному знакомству, а также еще и потому, что Борис Федорович так покровительствует мне.

"Поэтому старайся не вмешиваться в это дело". И тем не менее я продолжал тайно хлопотать о нем, поскольку его положение было слишком опасным. Я умолял, чтобы его призвали и чтобы он был отпущен; его держали взаперти как пленника, все средства к существованию у него были отобраны. В конце концов, когда другие более важные государственные дела были сделаны, он был призван; не сопровождаемый никем, кроме того, кого за ним посылали, он вошел в приемную комнату, где находились большинство лордов (lords); они обращались с ним безо всякого уважения, обвинив его в ужасном преступлении против короны и государства, никто не хотел тратить время на выслушивание его ответа, особенно его бранили оба Щелкана (the two Shalkans), великие дьяки (great officers)(135), и некоторые другие, особенно терпевшие много недовольства и побоев от царя из-за жалоб и беспричинных обид сэра Бауса, так надоевшего царю и правительству, как никто другой из послов; они сказали ему, что было бы очень поучительно в назидание другим, которые забудутся и забудут свое место, отрубить ему ноги и бросить его тощее тело в реку, при этом ему указали в окно, но бог [сказали они] даровал нам ныне более милосердного царя, который не будет ему мстить и позволит ему, из уважения к королеве Елизавете, видеть свои очи. Но он должен снять свой меч, что он отказался сделать, ибо это было противно его законам и присяге. Они вновь принуждали его [говоря], что перед столь милостивым и миролюбивым государем, чей дух еще скорбит, не пристало являться в военном облачении, его заставили, таким образом, подчиниться, и он, без сопровождавших, был приведен к царю, который устами своего канцлера (chauncellor) отпустил его к королеве Елизавете.

Затем сэр Джером Баус был отведен домой, ему было дано три дня на отъезд из Москвы и сказано о возможном письме, которое будет послано за ним следом. Сэр Джером Баус имел очень мало средств, денег, но что еще поддерживало его — это радость того, как мирно он отпущен, и желание поскорее стать для них недосягаемым. Я изыскал средство достать ему тридцать телег для его багажа и слуг и как можно больше прогонных лошадей. Я испросил позволения князя-правителя на то, чтобы увидеться и поговорить с ним, а также проводить его из города. Простой сын боярский (а meane sinaboarscie) был назначен для его охраны и строгого за ним наблюдения, он обращался с ним весьма грубо, что было нестерпимо для Бауса, едва смогшего это вытерпеть. Я с моими слугами и верными друзьями сопровождал его, пока он не выехал из Москвы, верхом и в полном снаряжении, иначе и он, и его люди имели бы неминуемые неприятности. Отъехав десять миль, я натянул свой шатер и устроил проводы ему и его компании из моих запасов и продуктов, он умолял меня позаботиться о дальнейшей безопасности его пути, и я хотя не давал обещаний, но выполнил [эту] его просьбу. Сильно потрясенный [пережитым] страхом, он благодарил меня за все, что я сделал, говорил, что будет просить королеву и моих друзей отблагодарить меня, а сам и его друзья никогда не забудут этого. Письмо, написанное его собственной рукой с дороги, из Переславля (Pereslaue), подтверждает это и содержит просьбу о моей дальнейшей заботе о нем. Бог мне свидетель во всем том хорошем, что я сделал для него. Я убедил князя-правителя послать свои письма для королевы ему вслед, а также связку соболей ей в подарок от него. Когда он прибыл в бухту св. Николая и погрузился на корабль, он [дал волю] несдержанности, грубости в адрес того дворянина, который его провожал, изрезал всех соболей и порвал письмо в клочья, наговорил много высокомерных слов в адрес царя и его совета(136). После его отъезда великие государственные дьяки Щелканы (great officers оf estate, the Shalkans) сделались, за мое участие в нем, из друзей моими смертельными врагами. Я распространяюсь об этом, потому что позднее вы убедитесь, как хорошо сэр Джером Баус отблагодарил меня(137).

Государство и управление обновились настолько, будто это была совсем другая страна; новое лицо страны было резко противоположным старому; каждый человек жил мирно, уверенный в своем месте и в том, что ему принадлежит. Везде восторжествовала справедливость. Однако бог еще приберег сильную кару для этого народа; что мы здесь можем сказать? По природе этот народ столь дик и злобен, что, если бы старый царь не имел такую тяжелую руку и такое суровое управление, он не прожил бы так долго, поскольку постоянно раскрывались заговоры и измены против него. Кто мог подумать тогда, что столь большие богатства, им оставленные, будут вскоре истреблены, а это государство, царь, князья и все люди так близки к гибели(138). Плохо приобретешь — скоро потеряешь.

Царь Иван Васильевич правил более шестидесяти лет(139). Он завоевал Полоцк (Pollotzco), Смоленск (Smolensco)(140) и многие другие города и крепости в семистах милях на юго-запад от города Москвы в областях Ливонии, принадлежавших польской короне, он завоевал также многие земли, города и крепости на восточных землях Ливонии и в других доменах королей Швеции и Польши; он завоевал царства Казанское и Астраханское, все области и многочисленные народы ногайских и черкесских (Nagaie and Chercas)(141) татар и другие близкие к ним народы, населявшие пространства в две тысячи миль по обе стороны известной реки Волги и даже на юг до Каспийского моря. Он освободился от рабской дани и поборов, которые он и его предшественники ежегодно платили великому царю Скифии, хану крымских татар (the Chan of Crim Tartor), посылая ему, однако, небольшую мзду, чтобы защищаться от их ежегодных набегов. Он завоевал Сибирское царство и все прилежащие к нему с Севера области более чем на 1500 миль. Таким образом, он расширил значительно свою державу во всех направлениях и этим укрепил населенную и многочисленную страну, ведущую обширную торговлю и обмен со всеми народами, представляющими разные виды товаров своих стран, в результате не только увеличились его доходы и доходы короны, но сильно обогатились его города и провинции. Столь обширны и велики стали его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством (regiment) и должны были распасться опять на отдельные княжества и владения, однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело его к могуществу, превосходившему всех соседних государей. Именно это было его целью, а все им задуманное осуществилось. Но безграничное честолюбие и мудрость человека оказываются лишь безрассудством в попытке помешать воле и власти Всевышнего, что и подтвердилось впоследствии. Этот царь уменьшил неясности и неточности в их законодательстве и судебных процедурах, введя наиболее удобную и простую форму письменных законов, понятных и обязательных для каждого, так что теперь любой мог вести свое дело без какого-либо помощника, а также оспаривать незаконные поборы в царском суде без отсрочки(142). Этот царь установил и обнародовал единое для всех вероисповедание, учение и богослужение в церкви, согласно, как они это называют, учению о трех символах, или о православии, наиболее близкому к апостольскому уставу, используемому в первоначальной (the primitive church) церкви и подтвержденному мнением Афанасия и других лучших и древнейших отцов [церкви] на Никейском (Nicene) соборе, и на других наиболее праведных соборах (counsalls)(143). Он и его предки приняли древнейшие правила христианской религии, как они верили, от греческой церкви, ведя свое древнее начало от св. апостола Андрея и их покровителя св. Николая. Эта греческая церковь с тех пор, по причине отступлений и распрей, подвергалась упадку и заблуждениям в наиболее важном: в существе доктрин и в отправлении богослужений.

Из-за этого царь отделил московское духовное управление от греческой церкви и соответственно от необходимости в эту церковь посылать пожертвования и принимать оттуда грамоты. С помощью Троицы он убедил нестойкого патриарха Иеремию отречься от патриаршества в Константинополе или Хиосе в пользу московской митрополии(144). Царь резко отклонял и отвергал учение папы, рассматривая его как самое ошибочное из существующих в христианском мире: оно угождает властолюбию папы, выдумано с целью сохранить его верховную иерархическую власть, никем ему не дозволенную; царь изумлен тем, что отдельные христианские государи признают его верховенство, приоритет церковной власти над светской. Все это, только более пространно, он приказал изложить своим митрополитам, архиепископам и епископам, архимандритам и игуменам папскому нунцию патеру Антонию Поссевино (Pater Antonie Posavinus), великому иезуиту, у входа в собор Пречистой (Prechista) в Москве(145).

[За время своего правления этот царь] построил свыше 40 прекрасных каменных церквей, богато украшенных и убранных внутри, с главами, покрытыми позолотой из чистого золота. Он построил свыше 60 монастырей и обителей, подарив им колокола и украшения и пожертвовав вклады, чтобы они молились за его душу.

Он построил высокую колокольню из тесаного камня внутри Кремля, названную Благовещенской колокольней (Blaveshina Collicalits), с тридцатью великими и благозвучными колоколами на ней, которая служит всем тем соборам и великолепным церквам, расположенным вокруг; колокола звонят вместе каждый праздничный день (а таких дней много), а также очень заунывно в каждую полуночную службу(146).

Заканчивая [повествование] о его благочестии, нельзя не привести один памятный акт, его милосердное деяние. В 1575 году вслед за моровым поветрием начался большой голод, уничтоживший лучших людей. Города, улицы и дороги были забиты мошенниками, праздными нищими и притворными калеками; в такое трудное время нельзя было положить этому конец. Всем им было объявлено, что они могут получить милостыню от царя в назначенный день в Слободе. Из нескольких тысяч пришедших 700 человек — самых диких обманщиков и негодяев — были убиты ударом в голову и сброшены в большое озеро на добычу рыбам; иные, самые слабые, были распределены по монастырям и больницам, где получили помощь. Царь, среди многих других подобных своих деяний, построил за время царствования 155 крепостей в разных частях страны, установив там пушки и поместив военные отряды. Он построил на пустующих землях 300 городов, названных «ямами» (yams), длиной в одну-две мили, дав каждому поселенцу участок земли, где он мог содержать быстрых лошадей столько, сколько может потребоваться для нужд государственной службы(147). Он построил крепкую, обширную, красивую стену из камня вокруг Москвы, укрепив ее пушками и стражей(148).

В заключение скажу о царе Иване Васильевиче. Он был приятной наружности, имел хорошие черты лица, высокий лоб, резкий голос — настоящий скиф, хитрый, жестокий, кровожадный, безжалостный, сам по своей воле и разумению управлял как внутренними, так и внешними делами государства(149). Он был пышно захоронен в церкви архангела Михаила; охраняемый там днем и ночью, он все время оставался столь ужасным воспоминанием, что, проходя мимо или упомянув его имя, люди крестились и молились, чтобы он вновь не воскрес, и проч.

Ко всем государям, союзникам царской империи, были назначены послы, по желанию Бориса Федоровича, чтобы показать его величие. Но сначала были сделаны приготовления для коронации царя, ее описание потребовало бы больше места и времени, чем я могу себе позволить(150), поэтому я, будучи свидетелем всего и удостоившись высокой чести в тот день, должен отослать [читателя] к книге путешествий м-ра Гаклюйта и к трактату д-ра Флетчера, где все это изложено вместе с сообщениями о государстве и управлении, написанными давно моей рукой(151); я среди других был назначен посланцем к королеве. Содержание во всех посольских наказах было одинаковым: объявить, что провидением божьим Федор Иванович (Theodor Ivanowich) был возведен на престол (coroberavated, по их выражению), коронован и объявлен царем тех княжеств и земель, которыми владел его отец, блаженной памяти прежний царь Иван Васильевич. Думая о благе, исходя из священной заботы о мире, он счел необходимым уведомить их величества, государей других держав, как сильно его желание жить с ними в союзе и братской любви, и тому, кто принимает это, он обещает взаимность в связях, торговле и делах с ними и их подданными(152).

Получив эти письма и наказы договориться о некоторых других делах, касающихся одновременно обеих сторон, я был отпущен с необыкновенными милостями, удостоившись многих почестей, особенно от князя-правителя Бориса Федоровича, как частным образом, так и в торжественной обстановке, с особыми постановлениями и поручениями. Меня хорошо снарядили всем необходимым и везде меня принимали, охраняли и встречали как посла, куда бы я ни прибыл. Мое путешествие началось из Москвы 20 августа 1585 года(153), вначале я прибыл во Псков (Vobsco) в 600 милях от Москвы, затем в Дерпт в Ливонии, Пернов, Венден, Либаву и проч., затем в Ригу, столицу провинции, в которой я имел дело к королеве Магнуса, ближайшей наследнице московского престола(154); она жила в замке Риги в большой нужде, существуя на маленькое жалованье, выдаваемое ей из польской казны. Я мог получить разрешение видеть ее только от кардинала Радзивилла (Ragaville), крупного прелата княжеского рода(155), охотника до общества ливонских леди, самых прекрасных женщин в мире, который жил случайно в это время там. Я приложил огромные усилия, чтобы добиться свидания с ней. Кардинал сначала принял важный вид, представив это дело как большую трудность, но когда мы получше познакомились, сделался более приятен и весел и однажды даже засмеялся, проходя мимо меня в важной процессии.

Когда меня привели к Елене (Llona)(156), вдове короля Магнуса, я застал ее за расчесыванием волос своей дочери, девятилетней девочки, очень хорошенькой. Она спросила, что мне нужно. Я попросил позволения поговорить с ней наедине, она начала меня удивленно рассматривать и сказала, что не знает меня и у нее нет ни приемных, ни прислуги. Оставив свою дочь со своей дворянкой, она [отошла со мной к окну] в этой же комнате, с еще более величественным видом.

"Мадам, я боюсь, что более не смогу увидеть ваше высочество, поэтому изложу мое поручение без красноречия, дайте мне ваше королевское обещание, что оставите в секрете все, что я вам скажу, поскольку все это в ваших же интересах". Хотя она сохранила молчание, я продолжил: "Царь Федор Иванович, ваш брат (поскольку так называют [у них] себя двоюродные), узнал, в какой нужде живете вы и ваша дочь, он просит вас вернуться в свою родную страну и занять там достойное положение в соответствии с вашим царским происхождением, а также князь-правитель Борис Федорович, изъявляет свою готовность служить вам и ручается в том же..."

"Сэр,— сказала она,— ни они не знают меня, ни я их. Ваша внешность, речь, платье заставляют меня верить вам больше, чем благоразумие позволяет мне". Вдруг нас прервали, начальник стражи поторопил меня уйти, выражая подозрительность. Она рассталась со мной также неохотно, как и я, начала плакать, за ней заплакали ее дочь и бывшая с ней дворянка; она пожелала, чтобы я нашел средство вновь быть допущенным к ней.

Кардиналу передали это, он послал за мной и спросил, какими шутками я заставил королеву смеяться, я сказал, что ему неверно передали.

"Вы знаете, что я имею в виду, вы можете видеть ее, но не будьте слишком смелы". Я просил его письменного позволения и получил его, королева с нетерпением ждала остальную часть моего поручения, и я также хотел это [поскорее] изложить ей.

— Вы видите, сэр, меня держат здесь, как пленницу, содержат на маленькую сумму, менее тысячи талеров в год.

— Вы можете исправить все, если захотите.

— Меня особенно тревожат два сомнения: если бы я решилась, у меня не было бы средств для побега, который вообще было бы трудно устроить, тем более что король и правительство уверены в возможности извлечь пользу из моего происхождения и крови, будто я египетская богиня, кроме того, я знаю обычаи Московии, у меня мало надежды, что со мною будут обращаться иначе, чем они обращаются с вдовами-королевами, закрывая их в адовы монастыри, этому я предпочту лучше смерть.

— Ваш случай сильно отличается от прочих, а время изменило этот обычай: теперь те, кто имеет детей, не принуждаются к этому, остаются растить их и обучать.

— Какое поручительство, что все, что вы говорите, — правда?

— Ваше желание может испытать то, что задумано, вера в это дело может сделать его успешным, когда вы удостоверитесь и убедитесь в средствах, которые сделают безопасным и успешным это дело.

— Тогда я должна уповать на бога и вашу христианскую скромность и обещание, скажите мне свое имя и возможно более точное время [побега].

— Не сомневайтесь, ваше высочество, в ближайшие два месяца вы узнаете и то и другое, в знак верности я оставляю вам сотню венгерских дукатов золотом, и ваша честь получит еще 400 точно через семь недель или около этого времени. Ее высочество с благодарностью приняла их, а ее дочери я дал еще двадцать. Я простился, королева и ее дочь пожали на прощание мою руку, а я был рад успеху.

Мои слуги и начальник стражи этого замка сильно удивились тому, что я так долго оставался у королевы. Он вновь сказал об этом кардиналу.

— Фу, пустяки, не подозревайте его, вы видите, он молод и красив, я желал бы, чтобы он достиг своего, по крайней мере, я имел бы надежду получить с нее то, во что она мне обходится.

— Но ни король, ни правительство Польши не пошли бы на это даже за 100 тысяч талеров [ответил начальник стражи]. Я подарил кардиналу красивый, шитый золотом платок и покорно благодарил за оказанную мне милость.

— Я рад, что вы имели здесь успех, когда нам доведетсявстретиться в Польше, мы вспомним весело о нашем знакомстве.

Выезжая из ворот города, я встретил девушку, одетую как дворянка, с непокрытой головой, она вручила мне красиво вышитый белый платок, в уголке его было завязано недорогое колечко с рубином, но она не сказала мне от кого, хотя я сам догадался. Я поспешил из владений кардинала через Курляндию (Corland), Пруссию (Prusia), Кенигсберг (Quinsburgh), Мелвин (Melvinge), Данциг (Danzicke), где я решил немного передохнуть, отослав одного из моих слуг, уроженца Данцига, морем в Нарву с моими письмами, платком и донесениями к царю и Борису Федоровичу о сделанном. Все было зашито в его стеганое платье. Он выполнил все столь быстро и благополучно, что та королева с ее дочерью была извещена и очень хитроумно выкрадена и проехала через всю Ливонию, прежде чем ее отсутствие было обнаружено. Начальник стражи послал было погоню, но было поздно, он лишился за это своего места, переданного другому, более надежному человеку. Чтобы кончить эту историю, скажу, что по моем возвращении из Англии я нашел королеву [живущей] в большом поместье, она имела свою охрану, земли и слуг согласно своему положению, но вскоре она и ее дочь были помещены в женский монастырь, среди других королев, где она проклинала то время, когда поверила мне и была предана, но ни она не видела меня, ни я ее(157). Я очень угодил этой услугой [русским], но сильно раскаиваюсь в содеянном. Из Данцига я проследовал через Кашубию (Cashubia), Померанию (Pomerenia), Шецин (Statten), Мекленбург (Mackellburgh), Росток (Rostocke) (где я едва избежал смерти), достиг известного имперского города Любека, там был с почетом и заботой принят. Бургомистр и члены муниципалитета (raettsheren) дарили мне вина, пироги с благодарностью за все, что я делал для них раньше.

Из Гамбурга я прибыл в Англию, явился ко двору в Ричмонд, известив о себе лорда-казначея и сэра Фрэнсиса Уолсингема. Они представили меня королеве, ее величество приняла письма царя и мою речь очень благосклонно и с большими похвалами мне; [она сказала, что] рада иметь слугу столь верного и опытного в делах, что ему дает поручение такой великий иностранный государь. Своему вице-камергеру сэру Томасу Ганиджу (Henneag)(158) она сказала: "Позаботьтесь о помещении для него, уже поздно, я поговорю об остальном с вами завтра". Сэр Джером Баус и его брат м-р Ральф Баус пришли с лучшими пожеланиями поздравить меня с прибытием и настойчиво расспросили обо всем. Он [Джером Баус] сказал, что хвалил мое знание языков, милости в обхождении со мной при дворе царя, всему этому я верил, так как королева говорила мне то же.

На следующий день ее величеству было угодно иметь со мной большую беседу, во время которой она спрашивала о дурном поведении сэра Джерома Бауса, на что я отвечал весьма мало. Мне было доверено перевести письма, в которых я смягчил выражения, относившиеся к Баусу, причем м-ру Секретарю это не понравилось, он сказал мне, что королева будет недовольна, если узнает об этом, ведь ее величество приказала мне не бояться ничего. Когда я закончил перевод, м-р Секретарь прочел его королеве(159). Ее величество захотела услышать наказ, данный для устной передачи, поскольку кроме того, что содержалось в письме царя, сообщалось еще и устное слово. Я сказал ее величеству, что наказ такой большой, что я боюсь утомить внимание ее величества, поскольку уже поздно.

"Тогда я назначу время для вашей следующей аудиенции". Затем ее величество повернулась к лордам и сказала: "Я думаю, лорды, эти письма оказывают нам столь высокое уважение, какое мы едва ли получали от какого-либо государя, вновь коронованного, их обращения и уверения, относящиеся к нам, по всем правилам учтивости и общепринятому обычаю государей мы должны были бы первыми принести им от нас".

Я был помещен в хорошем доме в Лондоне, хорошо снабжен и имел хорошую прислугу, мне выказывали уважение, чествовали и угощали от имени Московской компании сэр Роуленд Гейворд (Heyward), сэр Джордж Барнс (Barns), м-р Кастомер Смит (Smythe)(160) и многие другие олдермены и видные купцы. Королева прислала за мной из Гринвича(161), я изложил все, что имел, и о чем ее величество пожелала спросить меня, она сказала, что мы упустили время и случай, которые могли бы принести ей и подданным большие богатства. Я затратил много времени на выполнение заданий и поручений от царя и лорда-правителя, а также выслушал мнения оксфордских, кембриджских и лондонских медиков касательно некоторых затруднительных дел царицы Ирины (о зачатии и рождении детей), бывшей замужем семь лет, и часто (беременной)(162), а также у меня были поручения о других брачных делах, которые я, опасаясь за себя, держал в тайне(163).

Сэр Джером Баус из-за немилости к нему королевы затаил глубокую обиду на меня, он привел в ярость лорда Лесестера(164), теперь наместника в Нидерландах, который всегда оказывал мне высокие почести и поддержку; [посылал] письма, где мне оказывалась особая милость; я всегда выполнял его поручения, на его письма-запросы я посылал ему богатые меха, белых соколов, белых медведей со всем, что для них требовалось, платя за них моим приятелям добрую цену. [Баус] сказал, будто я провозгласил у себя за столом в такой-то день в присутствии знатных людей, герцогов, что он сбросил с лестницы свою жену, сломав ей шею, чтобы сделаться любовником королевы(165), — таким средством Баус думал уничтожить меня и расстроить переговоры, которые я вел. Сэр Лесестер написал об этом королеве, прося о расследовании и наказании меня. Королева изменилась в лице, поклявшись, что я отвечу за это, и приказала лордам Королевского суда расследовать это дело. Сэр Джером Баус предполагал доказать [мою вину] с помощью одного только Финча (Finch)(166), его прихлебателя, которому он сказал, будто я хотел изжарить его в Москве как лазутчика. Тем не менее королева открыто заявила: "Я не сомневаюсь, Горсей докажет, что он честный человек". Лорд Гансден (Honsdon), тогда камергер, встал на сторону Бауса(167), лорд-казначей, Христофор Гэттон (Hatton)(168), особенно сэр Фрэнсис Уолсингем были тверды и уверены в своем добром мнении обо мне, у меня было много добрых друзей и родственников, вставших горою за меня. Двор и город были полны темных слухов об этом деле.

Нас потребовали в суд. Сэр Джером Баус сказался больным, но лорды по повелению королевы послали к нему с тем, чтобы его привели. Он предстал перед судом, его компаньон-обвинитель был так бледен, говорил запинаясь и боязливо, все время оглядываясь на Бауса, ожидая, что он скажет судьям, так что они все были недовольны. С моей стороны выступали четверо именитых купцов, готовых преклонить колена перед лордами в том, что они находились в Москве все то время, пока этот Финч был там, по разным делам в течение не более десяти дней. Они открыто признали и засвидетельствовали, как добр я был с ними и как дружески я отправил его за свой счет вместе с ними из Москвы, где он был в большой нужде и опасности. Я представил его собственные письма ко мне, полные благодарностей и признательности. Лорды приказали сэру Джерому Баусу выйти из палаты суда, а Финчу сказать правду, он признал [предъявленные] письма своими и обвинил сэра Бауса, что он уговаривал его часто и настаивал, чтоб он предъявил это обвинение, о котором он сам ничего не слышал, говорил, что это способ погубить м-ра Горсея и его посольство. Лорды приговорили его быть сосланным в тюрьму Маршалси, надеть на него тяжелые кандалы, лорд-казначей сказал ему: "Хоть ты, сударь, и не был зажарен, но жалко, что тебя не подпалили немного". Лорд-камергер поспешил в покои королевы, м-р Секретарь опередил его другим путем и рассказал ее величеству обо всем. Она сделала выговор лорду Гансдену, который обвинил во всем Бауса, лорды сказали этому последнему, что он обесчестил себя настолько, что все наказания слишком мягки для него. "Пусть, милорды, будет наказан тот, кто представил ложное свидетельство" [сказала королева]. Она запретила ему являться ко двору. [Мой рассказ] утомителен, но нельзя короче было рассказать о всей ненависти этого злого человека ко мне, стоившей столько же, сколько его жизнь (as much as his liff is worth).

Пришло время, когда моя обида была заглажена и установился благоприятный климат; я, несмотря ни на что, тем временем, с большой помощью моих добрых друзей сэра Френсиса Уолсингема и сэра Джорджа Барна и других, достал львов, быков, собак, золоченые алебастры, пистоли, самопалы, оружие, вина, запас разных лекарств, органы, клавикорды, музыкантов, алые ткани, нити жемчуга, искусно сделанные блюда и другие дорогие вещи в соответствии с моими поручениями. Я получил отпуск у королевы, принял письма ее величества к царю и князю-правителю и разрешение на мой проезд; было сказано много теплых слов и сделано милостивых обещаний, а также были получены — их стоит прочесть — наказы и инструкции от лордов и от компаний, вместе с некоторым вознаграждением за мою службу и услуги, ранее оказанные им мною при царском дворе.

Я выехал из Англии(169), хорошо снаряженный, с девятью добрыми купеческими кораблями, и благополучно прибыл в бухту св. Николая, затем добрался до Москвы, проехав 1200 миль, и явился к лорду-правителю, теперь сделавшемуся князем провинции Вага. Он радостно встретил меня и после длинной беседы повел задним ходом к царю, который, казалось, был рад моему возвращению, потчевал (pochivated) меня, развлекал, а затем отпустил. На следующий день князь-правитель прислал за мной и рассказал мне много странных происшествий и перемен, случившихся за время моего отсутствия в Москве. Я был огорчен, услышав о заговорах родственников царицы, матери царевича Дмитрия (Charivwich Demetrius) и отдельных князей, объединенных с ним [Борисом Годуновым] в регентстве (comission) по воле старого царя, которых он, зная теперь свою силу и власть, не мог признавать как соперников. "Ты услышишь многое, но верь только тому, что я скажу тебе" [сказал мне князь-правитель]. С другой стороны, я слышал большой ропот от многих знатных людей. Обе стороны скрывали свою вражду, с большой осторожностью, осмотрительностью и дипломатией взвешивая свои возможности, это, однако, не могло хорошо кончиться ни для одной из этих сторон. [Князь-правитель] спросил: "Когда прибудут подарки и заказанные товары?" Я отвечал, что, нужно полагать, скоро.

Меня призвали к царю, сидевшему в присутствии большинства членов своего совета. После небольшой вступительной речи, содержащей перечисление его титулов, прославления величия его царской державы, я предъявил список моего наказа и ответные грамоты его величеству от королевы Англии, после их принятия меня отпустили. У меня спрашивали о подарках, посланных его величеству. Я отвечал, что они таковы, что требуют для перевозки больше времени, чем обычно. Тотчас было отдано приказание, и дворянин с 50 охотниками был послан, чтобы принять все меры к быстрой доставке их через реку Двину. В этот раз меня похвалили за хорошую службу и за выполнение воли царя относительно королевы Магнуса, которая была благополучно доставлена в Москву.

Богдан Бельский, главный любимец прежнего царя, был в это время в опале, сослан в отдаленную крепость [города] Казани (а castell and town remott Cazan) как опасный человек, сеявший смуту среди знати в эти тревожные времена(170). Главный казначей старого царя Петр Головин (Peter Gollavine), человек высокого происхождения и большой храбрости, стал дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу и в результате также попал в опалу и был сослан под наблюдением Ивана Воейкова (Vioacove)(171), фаворита князя-правителя, а по дороге лишен жизни(172). Князь Иван Васильевич Шуйский (Suscoie), первый князь (prime prince) царской крови, пользовавшийся большим уважением, властью и силой, был главным соперником [Бориса] в правительстве, его недовольство и величие пугали. Нашли предлог для его обвинения; ему объявили царскую опалу (displeasur cast upon him) и приказали немедленно выехать из Москвы на покой. Он был захвачен стражей под началом одного полковника, недалеко от Москвы, и удушен в избе дымом от зажженного сырого сена и жнива(173). Его смерть была всеми оплакана. Это был главный камень преткновения на пути дома и рода Годуновых, хотя еще многие подвергались подозрению и постепенно разделили эту участь. Я был огорчен, увидев, какую ненависть возбудил в сердцах и во мнении большинства князь-правитель, которым его жестокости и лицемерие казались чрезмерными. Однажды [он] взял меня с собой и вышел через почтовые ворота с немногими из своих слуг, не считая его сокольничих, посмотреть охоту его кречетов на журавлей, цапель и диких лебедей. Это поистине царская забава, особенно с их выносливыми ястребами, когда не нужно заботиться о том, что птица убьется, а выбор их большой и все они совершенны. Нищий монах вдруг подошел к нему и сказал, чтобы он поскорее укрылся в доме, так как не все пришедшие позабавиться его охотой — его истинные друзья. В это время около 500 всадников из молодой знати и придворных ехали якобы для оказания ему почестей при проезде его через город. Он полагал, что никто не должен знать о том, куда он едет, или следовать за ним. Он последовал совету монаха и, устремившись за молодым соколом, спущенным на другую сторону реки, переправился и ближней дорогой поспешил домой, оказавшись у ворот Кремля раньше, чем прибыла эта компания. Я видел, что он был сильно встревожен и рад, что благополучно вернулся во дворец; там его ожидали епископы, князья, дворяне и другие просители со своими челобитными (peticions), причем иные не могли попасть к нему в течение двух или даже трех дней, потому что он пользовался обычно тайным проходом в покои царя. Я просил его оглянуться и выйти к ним на крыльцо. Он сердито посмотрел на меня, будто бы я советовал что-то недоброе, однако сдержался, вышел к ним, приветствовал многих и принял их прошения при громких выкриках: "Боже, храни Бориса Федоровича!" Он сказал им, что представит их челобитные царю.

"Ты наш царь, благороднейший Борис Федорович, скажи лишь слово и все будет исполнено!" — Эти слова, как я заметил, понравились ему, потому что он добивался венца.

Мои подарки и товары наконец благополучно прибыли в Москву. Был назначен день, когда я должен был вновь отправиться на прием к царю послом от ее величества в сопровождении пристава высокого положения (а pencioner of good esteme) Петра Пивова (Peter Peva)(174). Я был верхом на такой же хорошей лошади, как и он, меня сопровождали двадцать слуг, богато одетых, по их очень любимому обычаю, каждый из них нес какой-нибудь из даров. Я ожидал в приемной, пока царь и царица наблюдали из окна дворца бульдогов и львов, которых вели бирючи (birrowd) и их сопровождающие, причем более пяти тысяч любопытных шли следом. [Первым шел] прекрасный белый бык, весь в природных черных пятнах, его зоб висел до самых колен, у него были поддельно позолоченные рога и ошейник из зеленого бархата, украшенный красным шнурком; его заставили встать на колени перед царем и царицей, потом он встал, свирепо оглядываясь по сторонам, люди, смотревшие на него, решили, что это какое-то незнакомое животное, называемое "буйвол" (bueval). Двенадцать псарей провели двенадцать огромных бульдогов, украшенных бантами, ошейниками и проч., затем привезли двух львов в клетках, поставленных на сани, при них был маленький татарский мальчик с прутом в руке, его одного они боялись. Они были размещены перед дворцом, поражая и удивляя любопытных.

Царь восседал на своем престоле, и мы перешли к более серьезным делам и приветствиям. Меня попросили войти, мои слуги с их дарами стали в сторону.

"Благороднейший, могущественнейший и знаменитейший царь Федор Иванович, царь всея Руси, Владимира (Vollademeria), Москвы (Musquo), Казани (Cazan), Астрахани (Astracan), Твери (Otver), Новгорода Великого (Novogorrd Velica), Перми (Perm), Вятки (Vatzca), Сибирской (Sibersca), Кондинской (Condonscoie), Ярославской (Yeraslavsco) [земель], Нижнего (Nezna), царь, государь и великий князь и проч. многих других провинций. Королева Елизавета, божьего милостью королева Англии, Франции и Ирландии, а также королева многих других земель и княжеств, защитница христианской католической веры, высочайшая, могущественнейшая, широко и везде прославленная, ее величество приветствует как любящая сестра ваше величество, ее дорогого и возлюбленного брата, и посылает вашему царскому величеству свои высокие поздравительные письма, желая здоровья и благополучия, дабы вы могли царствовать и править в полном счастье, мире и спокойствии. Ее величество приказала мне, своему слуге и вассалу, сказать вашему пресветлому величеству, что ваши письма к ней получены с благодарностью и что они приятны ее величеству. Содержащиеся в них предложения и уверения в вашей братской любви с большой готовностью принимаются, и королева обещает и провозглашает такую же сестринскую любовь и дружбу, какие существовали при Иване Васильевиче, последнем царе и отце вашего величества, на общее дело обеих наших держав и для наших верных подданных, на процветание и благо, о могущественнейший и величайший царь". Затем с низким поклоном я отошел в сторону и сел на маленькую скамью, покрытую ковром. Царь сказал несколько слов с довольным видом. Но тут канцлер (the cauncelor) прошептал ему что-то на ухо, он встал, снял головной убор и сказал, что рад узнать, что его возлюбленная сестра королева Елизавета находится в полном здравии, после чего я был отпущен и доставлен домой точно так же, как и пришел. Особая опись подарков была мною передана вместе с письмами. За мной следовал Иван Чемоданов (Shamadanove)(175), приближенный лорда-правителя, доставивший мне от царя для обеда 150 мясных блюд всех сортов, разные напитки, хлеб, пряности,— все это несли через улицу в мой дом 150 дворян. Я подарил главному из них платье алого сукна, потчевал (pochivated), угощал их, развлекал и всем остальным дал какую-либо [награду].

На следующий день ко мне пришли разные дворяне, чиновники, священники, купцы, мои друзья и знакомые, чтобы по их обычаю поздравить меня с царской милостью; пили, ели, веселились, пока хватило царского угощения. Правитель (the protector) Борис Федорович провел целый день в пересмотре драгоценностей, цепей, жемчуга, блюд, золоченого оружия, алебард, пистолей и самопалов, белого и алого бархата и других изумительных и дорогих вещей, заказанных и столь любимых им. Его сестра-царица была приглашена туда же, особенно ее удивили органы и клавикорды, позолоченные и украшенные эмалью; никогда прежде не видев и не слышав их, она была поражена и восхищена громкостью и музыкальностью их звука. Тысячи людей приходили ко дворцу, стояли и слушали их. Мои люди, игравшие на них, много получили наград и были допущены в присутствии таких персон, куда и я не имел доступа. Точно так же были хорошо приняты все вещи, даже был взят мой собственный портрет, за все правитель прислал мне хорошую цену, свыше 4000 фунтов; кроме того, его главный служитель конюшни (the master of his horss) Иван Волков (Ivan Volcove)(176) привел мне на выбор трех персидских кобыл с богатыми седлами, сбруей и украшениями, чтобы я мог ездить на них верхом, что я и делал; я выбрал лошадь, оцененную в 200 фунтов; его величество прислал мне с другим его видным дворянином, Михаилом Косовым (Michaell Cossove)(177), три тысячи фунтов лучшей мелкой серебряной монеты в память об отце его, царской отеческой любви и милости. Приняв это, я отпустил посланных, щедро наградив их. Вид всех этих редкостей, бульдогов, львов, органов, музыки и других удовольствий был постоянным напоминанием обо мне, по желанию князя-правителя и его друзей мне были подарены вышитые золотом платки, полотенца, рубашки, балдахины, ковры, кушанья и лакомства; щедрость их была столь велика, что многие поселения, монастыри, приказы (offices) и чиновники, русские и иностранные купцы по моему ходатайству были освобождены от многих пошлин, налогов, получили льготы(178), — все это не без хорошего вознаграждения и благодарности. Хотя в их хрониках (histories) это изложено более подробно(179), мы не будем останавливаться на этих событиях в нашем описании государства русского.

Царь, я имею в виду князя-правителя, обладал теперь огромным богатством, которое увеличивалось ежедневно, и он не знал даже, как его использовать, чтобы показать свою славу. Король Персии испытывал тогда сильное притеснение со стороны могучей армии турок, его разорили ежегодные набеги, они отобрали у него Мидию (Media), Дербент (Darbent), Шемаху (Shamakie), Бильбиль (Bilbill), Арда-биль (Ardoll) и другие лучшие и богатейшие провинции, оттеснив его к Альпам, как их называют, или к высокогорным областям Персии — Кашану (Cashan), Тебризу (Tauris), Персеполю (Percipolis), Казвину (Casbyn) и проч., а также угрожали завоеванием независимому Грузинскому княжеству по причине его местоположения: христиане, жившие там, были со всех сторон окружены магометанскими и языческими странами(180). Персидские и грузинские государи послали к царю и князю-правителю несколько послов с просьбами о помощи, но поскольку не было возможности послать в столь отдаленное место через Каспийское море армию, то им было предоставлено: королю Персии 200 тысяч рублей на пять лет без процентов, но под надежных заложников, а королю Грузии 100 тысяч марок стерлингов под залог отречения от княжеского титула его государства; это было утверждено официальной грамотой, скрепленной представителями обеих сторон. Но вскоре это стало причиной раздора между турками и царем(181) Борис Федорович, задавшись целью приобрести еще более значительный титул, отправил посольство князя Федора Хворостинина (Knez Feodore Forresten) с целью заключить более тесный союз с королем Дании Фридрихом, но третий сын короля, герцог Иоанн (Hartigue Hans), и его [Годунова] дочь Мария были слишком молоды [для заключения брачного союза], и из этого ничего не вышло(182). Также, чтобы утвердиться в своем могуществе, он послал к германскому императору Максимилиану посольство во главе с умным государственным секретарем Афанасием Масоловым (Alphonasse Masolove)(183) с большой свитой и подарками, посольство перебралось через Двину, погрузилось на английский корабль у бухты св. Николая, плывший в Гамбург и Любек, там ему была приготовлена хорошая встреча и угощение. Он прибыл к императору в Прагу (Prage), представил свои письма и подарки, среди них были белые кречеты, два прекрасных персидских ковра, два куска золотой парчи, четыре связки богатых черных соболей, четыре черных лисы, изумительной работы золотой жезл, дорогое персидское вооружение из булата (bullatt). Имперской короне была предложена дружба, а императорскому дому Австрии — прочный и вечный союз, готовность заодно поднять оружие против общего врага — турок, смертельных противников христиан и христианского мира, теперь ворвавшихся в Венгрию и другие части империи; была предложена помощь: послать из России 50 тысяч конных воинов, храбрых и смелых, в течение трех месяцев, император только должен заставить Стефана Батория, короля Польши, дать свободный и безопасный проход через его страну. Этот посол многого добился, его предложения с большим удовольствием были приняты, его самого чествовали и отпустили с большим почетом(184). Но император, не добившись от короля Польши, не доверявшего своему врагу, Московиту, свободного прохода для предложенной армии, отправил своего посла тоже с подарками — хорошими лошадьми, германскими часами и проч., а также с наказом испытать предложенный союз и занять у русских 300 тысяч рублей, т. е. 900 тысяч талеров(185). Но царь и Борис потребовали ручательства Фридриха, короля Дании, и столь серьезного залога, что из этого ничего не вышло(186), кроме насмешек и злобы турок и крымских татар, которых турки натравили на тыл московитов с такой огромной армией, что царь потерпел большие убытки и людские потери(187). Поляки и шведы, сговорившись, одновременно вторглись в земли, принадлежавшие им ранее; воспользовавшись благоприятным моментом, они отвоевали все то, что отобрал у них ранее царь Иван(188). Русские были в это время заняты также завоеванием Сибири (Siberia), они расширили свои владения и захватили царя Сибири Чиглика Алота (? — А. С.) (Chiglicke Alothe) и привезли в Москву вместе с его матерью и лучшими советниками и мурзами (murseys), как они их называют(189); я видел, как он упражнялся с оружием и верхом, как принято у его народа, и слышал, как он рассказывал, что в его стране живут несколько англичан или по крайней мере людей, похожих на меня, взятых с кораблем, артиллерией, порохом и другими припасами, которые за два только года перед тем пытались отправиться по Оби (Ob), чтобы отыскать северо-восточный путь в Китай (Catay)(190). Несколько шведских солдат бежали оттуда и пришли в Москву, на службу к царю, среди них был некто Габриэль Элфингстоун (Gabriell Elphingsten), храбрый шотландский капитан, судя по письму от полковника Стюарта, которое он мне принес; тот рекомендовал его и еще шестерых солдат-шотландцев, служивших у него королю Дании, но все они не имели ни денег, ни обмундирования. Они умоляли меня устроить их на службу и помочь в нужде. Я дал им 300 талеров, купил платье, пистоли и мечи: когда они маршировали теперь, то смотреть на них было куда приятней, чем на шведов, которые пришли вместе с ними. Я добился, чтобы капитана Элфингстоуна поставили начальником над ними, им дали жалованье, лошадей, назначили для пропитания мясо и питье. Некоторое время они вели себя хорошо, однако не смогли ни вернуть мне долг, ни вознаградить меня, как это ясно видно по их письмам.

В это время составился тайный заговор недовольной знати с целью свергнуть правителя, [разрушить] все его замыслы и могущество. Этот заговор он не посмел разоблачить явно, но усилил свою личную охрану. Был [также] раскрыт заговор с целью отравить и убрать молодого князя, третьего сына прежнего царя, Дмитрия, его мать и всех родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдаленном месте у Углича (Ougletts)(191). Дядя нынешнего царя — третий доверенный, по завещанию царя, наряду с Борисом Федоровичем (который теперь не хотел терпеть никаких соперников в правлении и, как я уже сказал, извел двух других первых князей), Микита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время(192). Но правитель сказал мне, что долго он не протянет. Старший сын его, видный молодой князь, двоюродный брат царя Федор Микитович (Feodor Mekitawich), подававший большие надежды (для него я написал латинскую грамматику, как смог, славянскими буквами, она доставила ему много удовольствия), был принужден жениться на служанке своей сестры, жены князя Бориса Черкасского (Knez Boris Shercascoie), от нее он имел сына, о котором многое услышите впоследствии(193). Вскоре после смерти своего отца он, опасный своей популярностью и славой, был пострижен в монахи и сделался молодым архиепископом Ростовским (Archbishop of Rostove)(194). Его младший брат, Александр Микитович (Alexander Mekitawich), не менее сильный духом, чем он, не мог долее скрывать свой гнев: воспользовавшись случаем, он ранил князя-правителя(195), но не опасно, как задумывал, и бежал в Польшу, где вместе с Богданом Вольским, главным любимцем прежнего царя и сказочно богатым человеком, и с другими недовольными лицами как там [в Польше], так и дома задумывал заговор с целью не просто свергнуть Бориса Федоровича и всю его семью, но разрушить и погубить все государство, как вы и прочтете на этих страницах позднее(196).

Однако пора вернуться к рассказу о наших собственных делах — возложенных на меня переговорах.

Я не тратил времени даром, испросил для Компании купцов освобождения всех ее контор (howses) — в Москве, Ярославле, Вологде, Холмогорах и в бухте св. Николая — от всех высоких пошлин, которые на них наложили из-за неудовольствия, вызванного плохим поведением сэра Джерома Бауса, а также освобождения от уплаты тысячи рублей по случаю строительства новой большой стены вокруг Москвы, за которую все другие купцы обязаны были платить; прекращения иска московских купцов на 30 тыс. рублей, взятых у них одним из приказчиков (factor) общества Антони Маршем (Antony Marsh)(197), которого поддерживали некоторые знатные советники и чиновники; уплаты 2 тыс. рублей, давно и безнадежно одолженных царем за медь, свинец и другие товары. Я добился освобождения Джона Чапеля (John Capell) и возврата находившихся у него товаров на 3 тыс. фунтов, захваченных во время его опалы из-за того, что его объявили любекским купцом; заема из царской казны 4 тыс. рублей для купцов, посылавших в Псков за льном [с отсрочкой выплаты], до продажи их товара; заема у князя-правителя для них без процентов 5 тыс. рублей. Он предлагал в случае необходимости отпустить из своей казны еще 10 тыс. фунтов. [Я добился] выдачи мне на руки для высылки в Англию всех незаконно торговавших в этих странах купцов числом 29; прощения пошлины, следовавшей царю за этот год за все товары и составлявшей 2 тыс. рублей. Я добился у царя привилегии для общества вести торг и обмен во всех его землях по реке Волге и Каспийскому морю, в Персии, без пошлин и налогов. Я добился и получил от царя, за его печатью, свободное право для купцов Английской компании торговать и обменивать товары во всех его владениях без пошлин и налогов на их товары, как ввозимые, так и вывозимые, со всеми выгодами и удобствами, какие я только мог сам придумать и написать. Никогда ни один из посланников не мог получить ничего подобного, хотя бы истратил тысячи; все было утверждено, закреплено и обнародовано князем-правителем в торжественной обстановке перед всеми лордами и чиновниками и объявлено по всему государству(198).

Правитель отослал свои богатства в Соловецкий монастырь, который стоит на северном берегу моря, близ границ с Данией и Швецией. Он хотел, чтобы в случае необходимости они были там готовы к отправке в Англию, считая это самым надежным убежищем и хранилищем в случае необходимости, если бы его туда выжили (he should be inforced therunto)(199). Все эти сокровища были его собственностью, не принадлежали казне, и, если бы было суждено, Англия получила бы большую выгоду от огромной ценности этого богатства. Но он колебался, так как намеревался вступить в союз с Данией, чтобы иметь опору в дружбе и ее могуществе. Он и его приближенные не смогли ни сохранить, ни устроить этот план в тайне, а возможно, их кто-то предал, и старинная знать стала подозревать меня. Так как все они и духовенство завидовали той милости, которой я пользовался, то они перестали оказывать мне свое дружеское расположение. Поэтому я ускорил, насколько мог, мои дела, сделав больше, чем мне было поручено по наказам и инструкциям как от совета королевы, так и от Компании купцов; в назначенное время я получил письма царя, почетный отпуск и отбыл(200). Дворянин по имени Афанасий Сабуров (Alphonasse Savora)(201) с 70 телегами (carts or tilegos) был назначен проводить меня и доставить мой багаж из Москвы на 40 ямских лошадях, не считая моих собственных, до Вологды, за 500 миль по суше. Мне были поручены богатые подарки от царя и особенно от Бориса Федоровича королеве; кроме того, он поручил много заказов на дорогие вещи, а также некоторые секретные поручения. Он послал мне необыкновенно редкое платье из ткани, затканной и вышитой серебром, из Персии, сшитое без швов и стоящее так дорого, что я не смог бы даже оценить его; красивый вышитый шатер или тент, вышитые платки, полотенца, рубахи с золотой и серебряной нитью, принесенные мне Семеном: Чемодановым (Simon Shamodanove)(202), его близким родственником, от имени Марии Федоровны(203), сорок прекрасных соболей, множество отборных соколов с людьми для доставки их до побережья. Уезжая, я выхлопотал еще две милости, которые и были пожалованы. [Первая] — свобода и прощение всех лифляндцев — мужчин и женщин, вдов, детей, с их семействами сосланных в опалу в Нижний Новгород, в пятистах милях от Москвы(204), в пустынное место; их положение было плачевным и нищенским, как свидетельствовали многие письма и прошения, получаемые от них. Список всех их имен был составлен и отдан. Михаил Консов (Michall Consove)(205) был немедленно послан с поручением и письмом от царя к воеводе (viovod) об их освобождении. Радость их сердец, слезы и благодарственные молитвы — все это было в письмах, посланных мне вслед и сохраненных мною, так как они стоили, чтобы их прочли. Другой моей просьбой было прошение за сына одного знатного человека из Гельдерланда (Gelderland), умершего там герра Захариуса Глизенберга (Glisenberght), главного начальника (liotennant) наемной конницы царя. Его сын, мальчик десяти лет, никак не мог быть освобожден, несмотря на переговоры и письма от правительства и от короля Дании. [Мальчик] был поручен мне и отослан к матери, Маргарите де Фиглерс, с моим слугой Гансом Фризом. Джильс Гофман и Антони ван Зельман, которые хлопотали об этом, прислали мне тысячу рейхсталеров и хорошо наградили моего слугу(206). Я выехал из Москвы, где меня с почетом проводили, мое путешествие было легким, я часто натягивал свой шатер и обедал, ужинал той провизией, которой меня снабдили на дорогу. У Вологды меня встретил князь Михаил Долгорукий, воевода (Knez Michaell Dolgaruca, the viovode)(207), он пришел приветствовать меня с царской милостью. Были приготовлены две большие барки, или дощаника (barckes or dosnickes), с лоцманами и 50 гребцами, чтобы доставить меня к устью Двины, в 1000 милях. Сопровождающий меня дворянин вместе с одним из моих слуг, следившим, чтобы тот не обирал и не грабил окрестности, плыли впереди меня в легком судне, запасая провизию, мясо, питье и гребцов в каждом населенном пункте, и так до прибытия в монастырь и крепость Архангельск, где у ворот встречал меня князь Михаил Звенигородский (Izvenagorodscoie)(208) с 300 стрельцов, выстреливших из ружей и из всех крепостных пушек в честь моего прибытия; все голландские и французские корабли также встретили меня пушечными залпами, по предложению князя. На следующий день он чествовал меня и проводил сам на барку, назначив 50 гребцов и 100 человек охраны, находившейся в небольшом судне, сопровождавшем меня до Розового острова (Rose Island); он оказывал мне всяческие почести, сам был одет в золототканое платье, мне он сказал, что это король (King) приказал ему в письме так одеться и встретить меня. Проведя со мной несколько часов на Розовом острове, он уехал, попросив написать о том, что он выполнил свою службу Борису Федоровичу. Розовый остров был почти в 30 милях [от берега], меня здесь встречали все английские приказчики (masters), агенты и купцы. Стрельцы, высадившиеся раньше меня, выстроились и дали залп, который услышали на кораблях, и в ответ раздался пушечный залп. Стрельцов и гребцов угостили вином у погреба и отослали той же ночью назад, в крепость. На следующий день монахи [из обители] св. Николая принесли мне подарок: свежих семг, ржаной хлеб, кубки и крашеные блюда. На третий день моего приезда ко мне был прислан дворянин и капитан Савлук Сабуров (Sablok Savora, а captain)(209) от князя с копией с наказа царя и Бориса Федоровича об их милостях: мне пожаловано было на дорогу 70 живых овец, 20 живых быков и волов, 600 кур, 40 окороков, две дойные коровы, две козы, десять свежих лососей, 40 галлонов водки, 100 галлонов меда, 200 галлонов пива, 100 караваев белого хлеба, 600 бушелей муки, 2 тыс. яиц и запас чеснока и лука. Все эти вещи были доставлены четырьмя дюжими носильщиками и множеством других людей; все было хорошо размещено. Я позволил себе немного отдохнуть и перечитать милостивое письмо от королевы (которым она меня почтила)(210), а также письма от лордов ее Королевского тайного совета, их наказы и инструкции, наказы Компании, а также памятные записки от моих друзей, которые я все сохранил по сей день для своего удобства и для чтения [потомству] после меня. Некоторое время я провел, развлекаясь среди купцов и приказчиков, мы забавлялись игрой, пляшущими медведями, дудками, барабанами и трубами; праздновал вместе с ними, разделяя поровну доставшуюся мне провизию. Между тем я отправил верного слугу, Замятию (Sameiten), ко двору Бориса Федоровича с письмами, полными благодарности за все его милости, а также и к другим лордам и высоким чиновникам, от которых я вновь получил любезные письма и новые подарки с м-ром Фрэнсисом Черри(211) — кусок золотой парчи на платье — носить в память о Борисе Федоровиче — и прекрасную связку соболей на украшение этого платья. Эти письма приятны как по стилю, так и по содержанию, каждый, кто захочет, может взглянуть на них(212).

После всего этого, хорошо приготовленные к дороге, на следующий день после [дня] св. Варфоломея я и мои товарищи сели на большой корабль "Центурион" ( the Centurian) и прибыли благополучно, день в день спустя пять недель в Тинмус в Нортумберленде(213), там я пересел с четырьмя слугами на лошадей и прибыл в Йорк, а затем в Лондон на четвертый день, после чего явился ко двору в Ричмонде.

Стараниями лорда-казначея и м-ра Секретаря, которым в то время был сэр Фрэнсис Уолсингем, я был доставлен к королеве, предъявил при аудиенции письма царя(214) и его привилегии, пожалованные подданным ее величества в знак его братской любви к ее величеству, скрепленные печатью с золотым орлом, раскинувшим крылья. После моего отчета о порученном, который очень удовлетворил ее величество, что было точно выражено добрыми словами и милостивым видом, ее величество просила позаботиться обо мне м-ра Секретаря Уолсингема и на этом отпустила меня. Несколько недель спустя, когда письма и привилегии были переведены и прочитаны королеве, она сказала: "Действительно, лорды, это королевский подарок от Московского царя, и купцы этого не стоят",— она была настроена против купцов в результате жалоб сэра Джерома Бауса, а также из-за их разногласий и распрей. "Но я надеюсь, они окажут хороший прием и вознаградят моего слугу Джерома Горсея, а я буду просить вас проследить за этим",— говорила она лорду-казначею и м-ру Секретарю. Потом она приказала мне встать на колено рядом и разглядывала в грамотах [которые я привез] начертания букв, находя сходство с греческими, спрашивала, не имеют ли те или другие буквы и знаки то или иное значение, потом сказала: "Я могла бы быстро выучить [этот язык]". Она просила лорда Эссекса выучить этот известный и самый богатый в мире язык; он, занимаясь этим, получил много удовольствия и восхищался им, уделяя этим занятиям больше времени и труда, чем он предполагал им уделять.

Корабли благополучно прибыли в Лондон; мои подарки и заказы были готовы. Я попросил новой аудиенции. Меня пригласили в Гринвич. Со мной шли двенадцать разодетых слуг и нанятых людей, несших подарки, которые по приказу королевы пронесли, вопреки моему желанию, задним ходом прямо в распоряжение м-ра Генри Сакфилда; я же прошел в приемные покои, где сидела королева и ее лорды: пэр Эссекс, лорд-казначей, сэр Христофор Гэттон, сэр Фрэнсис Уолсингем, сэр Томас Гинедж, сэр Уолтер Ралей и другие, а также леди Маркиза (Marques) [?], леди Уорвик(215) и другие дамы. Я представил письма от князя Бориса Федоровича, объяснив его титул, засвидетельствовав его дружбу и готовность к услугам, а затем дал знать ее величеству, что превыше всех государей и властелинов мира он почитает и мечтает быть полезным ее императорскому священнейшему величеству(216).

"Если этот князь столь искусен в словах, то что же говорят его письма? Откройте и дайте их прочесть, м-р Секретарь". Он сказал: "Ваше величество, потребуется некоторое время, чтобы их перевести, я доверяю это сделать тому, кто их привез". Тогда королева спросила о подарках. Они были выставлены в галерее. Она приказала некоторым остаться, другим уйти, боясь, что они будут просить чего-нибудь. Я показывал, а королева дотрагивалась своей рукой до каждого свертка; там было четыре куска персидской золотой парчи и два куска серебряной, большая белая мантия из штофа, на которой было выткано солнце, его золотые лучи были вышиты самыми блестящими нитками, золотые и серебряные шелка были гладко уложены, чтобы лучше было видно их красоту, еще был прекрасный большой турецкий ковер, четыре богатых связки черных соболей, шесть больших белых с пятнами рысьих шкур, две белые шубы (shubs or gowns) из горностая. Королева даже вспотела, устав перебирать золотые ткани и особенно соболей и меха; она приказала двум своим горничным м-с Скидмор и м-с Рэтклиф убрать все вещи в ее кладовую, а м-ру Джону Стонгоупу помочь им. Королева смотрела из окна на двух белых кречетов, свору собак, ловчих соколов и на двух ястребов; она приказала лорду Кэмберленду и сэру Генри Ли заботиться и хорошо ухаживать за ними. Ее величество указала [в окно] и сказала, что это действительно редкий и настоящий царский подарок, поблагодарила и отпустила меня.

Я просил м-ра вице-камергера принять меры, чтобы купцы Лондона оценили меха, суконщики — золотую парчу, а лорд Кэмберленд и сэр Генри Ли дали оценку птицам для охоты. Письма и привилегии были переведены. Сэр Роуленд Гейворд, сэр Джордж Барн, сэр Джон Гарт и м-р Кастомер Смит, а также другие видные старейшины и купцы получили свои привилегии вместе со строгим наставлением; они щедро наградили и дружески чествовали меня. Я заметил между ними разногласия, некоторые действовали втихомолку таким образом, что соблюдали свой личный интерес и выгоду в ущерб общему благу, их несогласие и плохое ведение дел как дома, так и за рубежом послужили препятствием к извлечению выгоды из столь больших привилегий(217). Я устал от кропления святой воды при дворе, как мой добрый благородный друг сэр Фрэнсис Уолсингем называл похвалы и лесть; я желал вернуться к более безопасной и тихой жизни, чем та, которую я вел в течение этих прошедших семнадцати лет, находясь в опасности, страхе, тревоге, проживая все, что зарабатывал, и гораздо больше, чем умеренный и разумный человек, заботящийся о своем будущем, мог себе позволить; я вознамерился теперь упорядочить и собрать воедино мое бедное состояние вместе с моими вкладами и доходами, находящимися в руках Компании. [Однако] ее величеству и ее совету было угодно испытать мою службу еще раз, в более трудном и опасном деле, чем все, что я делал до сих пор. Причиной [выбора меня] было [знание] языков и опыт этих семнадцати лет; лорд-казначей и м-р Секретарь Уолсингем захотели услышать и сравнить произношение и различие между языками; я написал [несколько фраз], некоторые из языков я знал хорошо, другие — персидский, греческий, польский, германский — только по общению с послами, знатью и купцами.

По славянски: Ясик славонскому хосподь и св [?] за Христа сина божиа.

По польски: Bozia da vashinins Coopovia malascova moia рапа.

По-немецки: Der hemmell ys hoth und de erde doepaverst der h°.

По-персидски: Sollum alica.

По ливонски: Cusha casha keil sop sull yn umaluma dobrofta(218).

Отдаленное сходство имеется и в других языках, но менее употребляемых.

Однажды королеве было угодно завести серьезный разговор о Борисе Федоровиче, князе-правителе, о его величии и правлении, о царице и о его супруге; она задавала много вопросов, а в конце пожелала иметь один из парадных уборов, что стоило моему кошельку больше, чем я приобрел; [она расспрашивала о том], какие пути убеждения и удачной политики можно найти, чтобы этот князь, не оставлял намерения доверить ее величеству сохранность своего богатства и проч.(219). Я отвечал и просил, чтобы все это хранилось в глубокой тайне, так как некоторые другие поручения, возложенные на меня [ранее], были разглашены не мной, но достигли вскоре ушей князя и царя, что вызвало великую немилость и недовольство настолько, что было послано несколько гонцов (messingers) — Бекман, Кроу и Гарленд — узнать, как появился этот слух, кто и что говорил; это привело к большим неприятностям и большому недовольству как по отношению ко мне, так и к другим более видным лицам, все это не должно обсуждать, а тем более публиковать. Да простит бог одному из тех, кто распускал эти слухи,— сэру Джерому Баусу.

"Хорошо,— сказала королева, — пусть будет правда открыта". — "Ради бога, нет! Если ваше величество желает, чтобы мое будущее поручение было успешно выполнено, пусть об этом нигде больше не упоминают". В это время Фридрих, король Дании, наложил запрет на корабли с товарами английских купцов в своем Зунде у Копенгагена за противозаконный ввоз в его таможню своих товаров; за это все товары были конфискованы его величеством. Они [купцы] обратились к королеве, чтобы она потребовала возмещения их убытков, о том же просили купцы, торговавшие на восточном побережье, так как польский король допускал обиды и разные несправедливости по отношению к ним со стороны его подданных. М-р Секретарь, желая мне добра и продвижения дальше и зная, что мне приказано заехать в Кельн (Cullen), где заседал имперский сейм (the diett), чтобы проводить сэра Горацио Палавичино (Oracio Palavecine) и монсеньора де Фресна (Monzer de Frezen), французского королевского посла, в Германию, поручил мне разобраться со всеми этими делами по пути к царю Московии(220). Я как следует приготовился и был в наилучшей форме; мне назначалось 40 шиллингов в день, затем я получил все письма и грамоты, разрешения на проезд в разные страны и королевства с наказами и поручениями разного рода. Королева дала мне маленькую баночку, полную бальзама, привезенного Фрэнсисом Дрейком(221) и обладающего целительным свойством от ядов и ран. Ее величество также дала мне в награду за красиво вышитые золотом, серебром и персидским шелком разные московские платки, покрывала, полотенца и прочие очень дорогие вещи свой портрет, вырезанный на прекрасном голубом сапфире, чтобы я носил его в память о ее милости. Поцеловав ее руки, я отбыл(222). Один из кораблей ее величества был назначен для Горацио Палавичино и французского посла, другой, названный "Чарльзом", для меня и моих слуг. Я прибыл в Линн (Lynn), совет (the counsall) был предупрежден, что для кораблей ее величества вход туда опасен, поэтому нам было указано пристать к берегу в Ярмусе (Yarmouth), по пути мы зашли в Кембридж, по желанию французского посла, но против воли сэра Горацио, там всем нам устроили ученый прием, потом мы миновали Норвич, в Ярмусе задержались из-за неблагоприятного ветра, причем горожане и знать оказали нам хороший, дружеский прием. Между двумя послами начались разногласия, я старался найти примирение, боясь, что это будет причиной неудачи в их делах; один из них был чрезвычайно горд, другой брал верх над ним своей хитростью.

Наконец наступило благоприятное время для нашего отплытия; я отправился по своим делам, они — по своим, но как они, так и я испытали опасность быть выброшенными бурей на побережье Эмден у Штадена, куда мы наконец пристали. Корабли королевы были опознаны по артиллерии и флагам, мы были хорошо встречены как горожанами, так и английскими купцами, каждый из нас был хорошо устроен, мы были снабжены вином, свежей провизией, нас приветствовали речами. Сэр Горацио и французский посол едва избежали нападения шайки бродяг, они ждали их около монастыря Букстегуд и хотели выкупа. Затем послы направились к герцогу Саксонскому и другим имперским князьям, лучшим друзьям королевы, а я — в Кельн. Когда я прибыл в Гамбург, то приказал моему слуге Джону Фризу прикрепить рано утром на дверь городской ратуши эдикт на латыни и датском языке, запрещавший именем королевы Англии этому и всем прочим городам Ганзы (Hans) и побережья моря провозить через Британский канал в Испанию какие-либо съестные припасы, зерно, военное снаряжение, порох, канаты или какой-либо другой такелаж и снаряжение для кораблей под угрозой конфискации(223), затем я поспешил в Любек в 10 милях от Гамбурга, где предъявил то же самое бургомистру, который разгневался, говорил, что они будут проходить на своих кораблях, несмотря на запрет королевы Англии(224). Оттуда я проследовал через Липсвик (Liepswicke) в Кельн, где должен был собраться сейм, но по причине невозможности съехаться туда всем имперским князьям, он не собрался. Епископ Трирский (Triers) был болен, герцог Бранденбургский, епископ Майнцкий, пфальцграф, герцог Саксонский не приехали, поэтому я послал гонца, м-ра Парвиса, в соответствии с моим наказом известить королеву и ее совет, что сейм отложен на три года и состоится в Регенсбурге; в результате поездка сэра Эдварда Дайера(225), назначенная ее королевским величеством, не состоялась. Однако наблюдать остальных князей, кардиналов, посланников, их свиту, людей и запасы, собранные там, было весьма любопытно.

Посол ее величества сэр Горацио Палавичино и посол короля Наваррского монсеньор де Фреси вели переговоры, убеждая герцогов Саксонского, Бранденбургского и некоторых других из имперских принцев дать королю Франции 8 тысяч швейцарцев, чтобы оставить за ним корону, оспариваемую его подданными(226). Им [имперским принцам] не было никакого дела до короля Франции и его посла, зато уважение и дружба с королевой Англии и поручительство в уплате убедили их снабдить короля Наваррского 8 тысячами обученных солдат, из которых 4 тысячи были отосланы в 14 дней благодаря стараниям и кошельку Горацио Палавичино, который под заемные письма занял во Франкфурте, Штадене, Гамбурге 8 тысяч фунтов с помощью Джильса Гофмана (Giells Hoffman)(227), на дочери которого он женился, Антонио Ансельмана (Anselman) и других богатых купцов этого края; на эти деньги были отправлены солдаты. От французского короля пришли письма его послу, чтобы он передал имперским принцам, что если они не доверяют ему, то пусть верят его любезной сестре, королеве Англии. Четыре тысячи швейцарцев были готовы, а семь тысяч волонтеров были посланы ему королевой Англии под начальством благородного (лорда Уиллоуби)(228) с ними, а также с помощью многочисленных своих друзей и союзников, которые каждый день вливаются в его армию, [король] сможет завоевать мир и не только у себя дома, но осадить стены хоть самого Рима. Поэтому [посол] может не тратить деньги на оставшиеся четыре тысячи швейцарцев и распустить их. Однако! Я должен оставить все эти дела тем, кому они поручены, возвращаясь к моим утомительным путешествиям и дневникам (journalls).

Вернувшись в Веймар, Росток, Макленбург (Rostok in Meckelborugh), я перебрался затем в Эльсинор и Копенгаген, где с помощью Рамелиуса (Ramelious), датского канцлера(229), был представлен королю Дании Фридриху(230). Я предъявил письма королевы и произнес свою речь перед королем, который меня приветствовал. Я низко поклонился ему. Он спросил, как здоровье его любезной сестры.

"Ее величество была в полном здравии при моем отъезде и желала этого же вашему величеству". Он отпустил меня, распорядившись остановиться мне в доме Фридриха Лейеля (Liell)(231). Фриц ван Вард (Frittz von Ward), один из доверенных короля, был прислан от него узнать, имею ли я еще что-либо добавить к тому, что содержалось в письмах королевы. Я сказал ему: "Да, имею, если его величеству будет угодно дать мне аудиенцию". [В то время] там находился любезный джентльмен, некто Эндрю Кейт (Andrew Keith), посол Шотландского короля, пользовавшийся большим расположением(232), он познакомился со мной, так как жил в соседнем доме, и, хотя я вначале отнесся к нему недоверчиво, доказал мне свою доброту; он сказал мне, что ответ на мое посольство уже составлен, что король сердится на королеву за то, что она не так охотно, как ожидалось, дала согласие на брак его дочери с королем [Шотландии]. За мной пришли, [на аудиенции] я постарался в самых лестных выражениях произнести королевский титул, чтобы доставить ему удовольствие.

"Наша любезная сестра, королева Англии, потребовала от нас слишком большой жертвы. Мы получили по конфискации 30 тысяч фунтов из-за мошенничества ее подданных, которые не только обманули наше королевское доверие, но также наказали нашу таможню на сумму гораздо большую, которую мы из любви и честности по отношению к ее величеству им простили, но их примеру последовали купцы других стран, что привело к нашему разорению. Наше стремление к продолжению древнего союза и дружбы наскучили, видимо, адмиралу и казначею, они захватили корабли и товары, принадлежавшие нашим подданным из-за того только, что эти люди плыли через Британский пролив, причем [купцы] не получили никакого возмещения. Что касается другого пункта, ежегодной уплаты нам 100 розеноблей (rose nobles)(233), то это — наше право, поскольку эта дань с незапамятных времен платилась нашим предкам предками ее величества, лордам и королям Норвегии и всех прилежащих морских территорий; это право совсем недавно было подтверждено разумным решением по поручению ее величества послом Гербертом, так что мы намерены это соблюдать и использовать и далее(234). Таковы пункты и формулировки наших ответов королеве, которые мы намерены отстаивать. Как вы видите, время вышло и не позволяет [вам на это] отвечать. Если вы настаиваете, я назначу доверенных принять [ваши возражения], но оставлю их без ответа". Было уже за 12 часов.

"Я не могу испытывать ваше высокое терпение своей настойчивостью, тем более что по милости вашего величества для этого могут быть назначены доверенные, хотя это будет большим неудобством. Я лишь прошу, чтобы выдали письмо ее величеству, содержащее ваш ответ". Он сделал мне легкий поклон и отвернулся, я отправился домой обедать, хотя кое-что из сказанного отбило у меня всякий аппетит.

За мной пришли на следующий день. Датский канцлер, два советника (masters of request) и секретарь были готовы принять меня в большой палате, как мне показалось, обитой красивым штофом. Меня сопровождали один джентльмен, мои слуги и четверо или пятеро купцов, дававших мне наставления.

"Лорды, так как его величеству было угодно не слушать меня более, думаю, что я могу перейти непосредственно к делу, не останавливаясь на церемониях; устный ответ его величества на два пункта, содержавшихся в письмах ее величества, насколько я помню (моя память позволила воспроизвести их дословно), следующие: "Что касается третьего [пункта], заключительного, в котором его величеству было угодно использовать искусство красноречия, то я не имею полномочий отвечать на него, однако надеюсь разрешить его в обсуждении с вами, так как для этого достаточно правды, содержащейся в письмах ее величества, она же может служить и для ответа. Я не собираюсь оправдывать купцов, чья вина была названа мошенничеством. Если это так, то они здесь сами и готовы к ответу и защите против обвинений, поскольку с ведома и дозволения таможенников все было сделано как всегда, с тех пор, как была наложена эта береговая пошлина. Список их сукон и по количеству и по сортам был верен, исключая лишь куски, обертывавшие каждый тюк, однако теперь, по какому-то недоразумению или недовольству, это подвергается сомнению. Купцы, [полагаясь на] прочность дружбы и союза, существующих [между Англией и Данией], могли надеяться, что если они провинились не более других иноземцев перед подданными короля, который прощает ту же вину другим, то их корабли, подобно кораблям последних, не подвергнутся задержанию. Их убытки и потери в торговле, открытой для всех, кроме них, явятся не столько неокупаемыми, сколько слишком суровым наказанием, даже если они и виноваты во всем.

Но их невиновность может их заставить прибегнуть к другим действиям. Однако королева просит для них только обычного правосудия, которого его величество удостаивает всех без исключения. Что касается другого пункта, то мне приказано поставить вас в известность, что последний посол ее величества, м-р Герберт не имел полномочий признавать какие-либо требования, в частности ежегодные уплаты 100 нобелей подданными королевы, торгующими на северном побережье; какое-либо подобное право не может быть признано, [поскольку] предки ее величества никогда не платами [дань] предкам его величества; ни записи, ни история, ни хроники (nor reccord, historie nor cronacle) не упоминают о таком факте. Если подданные ее величества занимаются рыболовством или торговлей в любом городе — Норберграве, Трондгейме, Вардэгузе, расположенном на побережье, они платят свои обычные взносы, как и другие иностранцы, от которых не требуют подобного взноса, а тем более дани (homage), само это слово, я боюсь, будет плохо воспринято и поэтому решительно прошу не ожидать и не требовать ее. Касательно задержания кораблей и товаров подданных короля лордом-казначеем и лордом-адмиралом Англии, это никак не связано с другими обстоятельствами, но могу сказать, что королева была всегда осторожна во всем, что могло подать повод к оскорблению его величества короля Дании. Его величество, может быть, напрасно гневается. Эти корабли, хотя и вышли из Зунда, являются кораблями из Любека, Щецина, Данцига, Кенигсберга, не принадлежащих к территории Дании, [они шли], груженные военными припасами, порохом, канатами и провизией для общего врага его величества и королевы и им [кораблям] не позволили пройти через пролив; также, без сомнения, и король Дании запретил бы в подобном случае проход кораблям королевы и другим и перевозку грузов через Зунд и Балтийское море к его врагу, королю Швеции, с которым он находится в такой же постоянной вражде, как Англия и Шотландия; [все это], возможно, было неправильно изложено некоторыми из его подчиненных, имевших в этом свою выгоду, так как между нами существует прочный союз и дружба. Пусть это будет справедливо доказано грамотами, наказами или накладными (bills or ladinge), и, без сомнения, правосудие и справедливость восстановятся. О! Пусть не достигнут своего злые умыслы тех, кто желает расторжения столь древнего союза между нашими великими монархиями и повода к запрещению прохода по морям океана для подданных ее величества, которые [моря], как и пролив, состоят во владении только королевы и служат источником доходов Великобритании. Нападения и оскорбления подданных ее величества адмиралом Иоганном Вольфом(235), отбиравшем силой необходимые припасы, паруса, снасти, якоря у торговавших на северном побережье, чем он обрекал их без милосердия на верную смерть среди морей,— эти нападения остались безнаказанными по сей день. Слуги и корабельные мастера ее величества переманивались [в Данию], чтобы построить ваш флот по английскому образцу.

Сколько орудий — медных, чугунных, ружей, военных припасов — было вывезено из Англии в Данию за время ваших жестоких войн со шведами. Сколько раз торговый флот купцов ее величества приглашался не только проходить в Балтийское море без всякого платежа, но даже оставить Зунд и через моря Норвежское и Финляндское вести торговлю прямо в Швеции, Стокгольме, Нарве, Риге, Ревеле, Данциге, Кенигсберге и других приморских городах, но они по-прежнему вынуждены ходить через Зунд, чтобы сохранить мир и дружбу [с Данией], вопреки воле всех тех государей, которые рады по любому поводу искать путь к кровопролитию. Я не сомневаюсь, что вы, главные советники государства, по своей мудрости и благоразумию постараетесь предупредить это". Они начали возражать. Я просил извинить меня, позволить мне уйти отдохнуть, так как очень устал. И вскоре отправился домой в сопровождении джентльмена. Король прислал спросить меня, уполномочен ли я окончить это дело и принять по нему решение.

— Нет, мне приказано представить, объяснить письма королевы в соответствии с их точным смыслом, получить ответ,— это все, что велено мне.

— Успокойтесь, сэр, это дело будет решено в двух словах.

Я обедал с королем, но не мог отвечать на все тосты, пил только за здоровье ее величества (her Majestus), его высочества (his Highnes) и королевы Софьи (the Quen Sophias).

Я получил письма его величества, золотую цепь ценой в 40 фунтов, отклонялся и был отпущен. Я возвратился в Любек, откуда послал письма и отчет о том, что мною было сделано, в Англию с почтенным купцом м-ром Даниэлем Бондом(236). По-видимому, мои переговоры имели успех. Купцы, которые соглашались было на уступки, теперь отказались от них, добились посылки с королевскими грамотами м-ра доктора Перкинса, который быстро добился освобождения и отпуска кораблей купцов и их товаров, его за это хорошо вознаградили, тогда как на мою долю пришлось очень мало, почти ничего. Однако я должен был приняться за такое же или похожее поручение(237). Когда я прибыл в Данциг, в 500 милях от Любека, то депутация и уполномоченные от английских купцов м-р Баркер и другие, узнав о моем приезде, пригласили меня заехать в Мелвин, где они имели резиденцию, по пути ко двору польского короля. Там я должен был получить их наставления. Поэтому я поехал через Торунь и Подолию, богатейший район, а затем в Варшаву, где находился король Сигизмунд и где упомянутая депутация, м-р Баркер и его сопровождающие, встретили меня. Я приготовился вступить в новый, еще более запутанный лабиринт. Великий канцлер Замойский (Zamoietzcoie) жил в десяти милях от двора в городе, им самим построенном и названном его именем, к нему я прежде всего должен был попасть, поскольку это был первый воевода, военачальник и деятель (viovod, lieftennant-generall & statzman) в государстве(238). Но чтобы не обидеть других вельмож и чиновников государства и не испортить мои переговоры, я обратился к главному секретарю и подканцлеру, назначившему мне прием для представления моих грамот королю. Но пришлось ждать прибытия ко двору великого канцлера, к которому я делал безуспешные попытки попасть. Его любимец, пан Ян Глебович, наместник Ковно (Pan Ivan Cleabawich, Pallantine of Cowen)(239), был моим знакомым, его родственникам и друзьям, находившимся когда-то в плену у старого царя Ивана Васильевича, я делал добро. Он расположил канцлера в мою пользу, меня приняли с почетом, но недоброжелательно из-за того, что я нарушил его [канцлера ?] волю.

Было назначено два уполномоченных по этому делу:секретарь Станислав и референдарий Оброский (Obroskie), они рассмотрели со мной жалобу королевы в защиту ее купцов, торговавших в тех краях, которые продали в долг купцам и подданным польской короны сукна и других товаров на сумму 80 тысяч фунтов стерлингов(240), но те объявили себя несостоятельными и сменили место жительства, купив на те деньги дома и поместья, в которых и жили, получив от короля письма с привилегией, дававшей право не подлежать суду, к большому разорению и ущербу многих из упомянутых купцов ее величества. Они [уполномоченные] заявили мне, что это новая жалоба, о которой они ничего не слышали, поэтому, вероятно, сведения, дошедшие до королевы, не совсем справедливы. Но купцы были налицо, тут же, и могли доказать это, представив их милостям полный перечень имен и договорные записи, из которых было видно, как долго им пришлось ждать уплаты.

"Все это, возможно, и правда, [сказали уполномоченные], но часть могла быть уплачена, это требует более тщательного расследования. Обвиняемые должны быть также выслушаны". Я и многие из купцов просили ответа и милости его величества.

"Дело будет доложено его величеству и его совету, и вы вскоре будете знать решение [ответили уполномоченные]".

Я вновь просил моего доброго друга, наместника, просить великого канцлера оказать милость и содействие моему выезду, к тому времени его неудовольствие прошло, он посылал мне иногда привет и подарки и призвал меня на свой совет с другими лордами, которые сказали мне, что его королевское величество изумлен тем, что королева Англии написала столь заботливые письма к нему в защиту каких-то мужиков (a sortt of pessants), которые могут жаловаться и без повода.

— Позвольте доложить вашим милостям, что ее величество, королева Англии, писала королю Польши тем же стилем и слогом, каким она пишет всем другим государям, ее-любезным братьям и друзьям, она ставит его братскую любовь и величие даже выше многих других, и ничего, кроме правды, не содержится в письме ее величества, жалобы эти, тщательно проверенные, принесены ее величеству ее достойными подданными, стоящими гораздо выше простых мужиков, они покорно просят всего лишь правосудия, в котором его королевская власть никому не отказывает.

— Приведите доказательства, и правосудие состоится, но знайте, что ваша королева не может ни ограничить, ни изменить волю его величества в пожаловании его королевских привилегий тем из его подданных, кого он найдет достойным.

— Ни о каком ограничении не может быть и речи, благородные господа. Все, чего мы хотим, — это восстановления справедливости по вашим законам и возмещения достояния подданных ее величества, попавшего в руки тех, кто, может быть, обманом завладел своими льготами и удерживает их по сей день. Хорошо известно в мире, как внимательно заботится польское правительство о поддержании торговли и связей с другими странами; таким образом, вывозятся те излишние природные товары, которые производятся в этой стране, и ввозятся такие товары, в которых ощущается необходимость, посредством этого доходы короны растут, знать получает наибольшую выгоду, находят занятия купцы и все ремесленники, а это позволяет государству и людям достичь процветания и жить лучше других народов. Все это оставляю на ваше рассмотрение и прошу извинить меня, если что-то было не так понятно.

Мы расстались более дружелюбно, нежели встретились, и на следующее утро канцлер прислал осведомиться, как я отдохнул, и попросил меня прислать с одним из купцов перечень имен кредиторов, их долговые записки и адреса. Я выполнил это и с одним из моих слуг послал ему красивый платок с вышивкой, пару надушенных перчаток и цепочку из серой амбры. Все это канцлер с благодарностью принял и хорошо наградил посланного.

Между тем мы весело проводили время — ездили за город, видели многие памятники и гуляния, ожидая того благоприятного дня, когда канцлер и те же лорды пригласят меня; мне было объявлено, что король удовлетворил просьбу королевы и желает жить с ней в дружбе; ее купцы будут хорошо приниматься, и им не будет притеснений. Было отпечатано 12 воззваний, которые были разосланы и обнародованы глашатаями в Мелвине, Данциге, Кенигсберге (Koningsburgh) и в других таких же городах с торговыми связями, указанных купцами. В воззваниях говорилось: "Все его [короля] подданные, купцы и другие лица, состоящие должниками за товары, деньги или договоры у английских купцов, торгующих в этом государстве, должны немедленно уплатить им или удовлетворить их требования миролюбивой сделкой в течение трех месяцев со дня указа под страхом великого гнева его величества, продажи и описи их имуществ, земель, ценностей, домов, где бы то ни было, несмотря на охранные грамоты, привилегии и льготы. Выдано в нашем королевском городе Варшаве, сего последнего дня июля, во второй год нашего царствования, в год от рождества Христова, anno Domini 1589, stilo vereti".

Я обедал с королем, он сказал мне несколько слов, я получил его грамоты и патенты, поцеловал его руку, и был отпущен. Меня чествовали у лорда; высокого камергера пана Луки Обровского (Pann Lucas Obrovscoie), любимца короля. Я отправил купцов с письмами к секретарю м-ру Уолсингему, сообщая обо всем. Они прилично наградили меня и обещали, что общество еще вознаградит меня; м-р Джон Герберт (Harberd), посланный сюда до меня, не сумел добиться успеха(241). Мне хотелось увидеть королеву Анну(242), дочь короля Сигизмунда III(243), жену, а позднее вдову короля Стефана Батория(244). Позвольте мне, когда наше дело уже изложено, маленькое отвлечение, хотя и не имеющее прямого отношения [к моему рассказу]. Я надел ливрею моего слуги и прошел во дворец, перед окнами стояли горшки и целые ряды больших растений с жасмином, розами, душистыми лилиями и другими пахучими редкими цветами, издававшими тонкий и чудесный запах. Когда я вошел в палату, королева сидела там и ужинала; я встал среди многочисленных джентльменов. Ее величество сидела под белым шелковым балдахином, в кресле на турецком ковре, она была некрасива, ее фрейлины, придворные люди ужинали в той же комнате, отделенные протянутой поперек ширмой. Я видел ее слуг, ее манеру держаться и то, как подавалось кушанье. Напоследок кто-то из видевших меня раньше выдал меня дворецкому, стоявшему у ее кресла, тот посмотрел на меня и приказал другому подвести меня. Я отодвинулся назад, он сказал королеве.

— Позовите его сюда, ничего, что он не в придворной одежде.

Старый лорд спросил: "Хотите ли вы что-то от ее величества?"

— Нет, сэр, я пришел посмотреть только на ее особу и величие ее двора, я приношу извинения, если нарушил [этикет].

— Ее величество хочет говорить с вами. Меня обнаружили из-за необычных рюшей на моей одежде. Леди поднялись из-за стола и окружили королеву. После моих поклонов она спросила, не тот ли я дворянин из Англии, который вел переговоры с королем недавно, и спросила через переводчика, как зовут королеву Англии. [После чего сказала]: "Елизавета — слишком благословенное имя для королевы, которая является бичом католической церкви, ее сестру зовут Мария, преподобная святая на небесах". Я хотел говорить без переводчика, не слишком искусного.

— Говорите, пожалуйста.

— Имя королевы Елизаветы пользуется большим уважением и почетом в целом свете, у всех величайших и могущественнейших государей; она — защитница истинной древней католической церкви и веры, и этот титул признают как ее друзья, так и ее враги.

— Ну, ну, сударь, если она такова, то почему же она казнила так жестоко многих святых католиков: Стори (Storie), Кэмпиона (Campion) и других святых мучеников?(245)

— Они были предателями богу и королеве, замышляли свергнуть ее с престола и разрушить ее королевство.

— Но как же она могла пролить кровь помазанницы божьей, королевы гораздо более великой, чем она сама, не подвергнув ее суду равных, всех христианских государей Европы, без согласия святого Папы?

— Ее подданные и парламент признали это необходимым без ее королевского согласия, потому что ее безопасность и спокойствие королевства находились под постоянной угрозой.

Она покачала головой, ей не понравился мой ответ. Вошел ее духовник, великий иезуит Поссевино, ему не понравилось мое присутствие, так как с ним у меня было столкновение в Москве, где он был нунцием и откуда его удалили(246). Ее величество спросила стакан венгерского вина и два куска сыра с хлебом. Она приказала дворецкому передать их мне, но я отказывался, пока она не передала мне их из своих рук и [затем] отпустила. Я был рад, вернувшись домой, снять ливрею, но моя хозяйка, приятная дворянка, хорошо известная королеве, была вскоре вызвана. Ее величество хотела видеть жемчужную цепь, которую я надел, когда получал отпуск у короля в воскресенье, так как хвастун-еврей, бывший у короля главным поставщиком, по словам королевы, брал ее в руки и сказал королю, что она из поддельного жемчуга, из высушенных рыбьих глаз. Королева хотела также знать, как были накрахмалены рюши на моем платье: они были накрахмалены и укреплены на серебряной проволоке в Англии. Мою цепь вернули, и она нисколько не потеряла своей цены в глазах королевы. Пора вернуться к моему рассказу, я не хотел бы писать еще что-то, не столь серьезное.

Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мертвый крокодил, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилось такое зловоние, что я был им отравлен и пролежал больной в ближайшей деревне, где встретил такое сочувствие и христианскую помощь мне, иноземцу, что чудесно поправился.

Когда я прибыл в Вильну (Villna), главный город Литвы, то представился великому князю воеводе Радзивиллу (the great duke viovode Ragaville)(247) и вручил ему мои грамоты, где было обозначено кто я и указано мое звание. Он был достойных качеств князь, мужественный и протестант по религии. Он принял меня с почетом и пышностью, говорил, что хотя мне ничего не поручено передать ему от королевы Англии, но он столь высоко ценит, почитает и восхищается ее добродетелями, заслугами, что примет меня как ее посланника, это был политический ход, чтобы заставить его подчиненных думать, что я прибыл на переговоры с ним. Он взял меня с собой в свою церковь, где я слышал службу, псалмы, гимны и проповедь, а также совершение св. таинств по обрядам протестантской церкви, чем [он] вызвал ропот своего брата, кардинала Радзивилла. Его высочество пригласил меня обедать, почетный караул из 50 секироносцев, его гвардия из дворян числом 500 человек провожали меня до дворца по городу; он сам, сопровождаемый многими молодыми знатными людьми, встречал меня на террасе и провел в огромную комнату, где играл орган и раздавалось пение и стоял большой стол, за которым сидели воеводы, вельможи и леди, сам он сел под балдахин. Меня поместили перед ним в центре стола. Трубы заиграли и загрохотали барабаны. Когда первые кушанья были поданы, шуты и поэты начали веселить гостей, а громкие и тихие инструменты приятно играли, вошла толпа разряженных карликов, мужчин и женщин, под звуки нежной и гармоничной музыки, получавшейся от смешения протяжных звуков свирели и искусного пения, как они их называли, кимвалов Давида и сладкозвучных колокольчиков Аарона. Такое разнообразие заставило время течь быстро и незаметно. Его высочество пил за здоровье ее величества английской королевы Елизаветы, при этом он говорил о ее величии и качествах. Каждый из именитых князей и леди подняли свои бокалы со сладким вином за этот тост, я в ответ провозгласил здоровье хозяина. Подавали диковинные кушанья: сделанные из сдобного теста львы, единороги, парящие орлы, лебеди и проч., пропитанные винами и начиненные сладостями, чтобы их попробовать, каждого была серебряная ложка (которой нужно было брать куски из брюха этих животных). Было бы утомительно рассказывать по порядку все редкости и описывать необыкновенные блюда; хорошо принятый, угощенный, я был доставлен домой тем же порядком, каким меня привели. Мне отданы были все грамоты, и дворянин должен был проводить меня через страну, с чем я и отбыл. Не буду рассказывать о виденных мной состязаниях львов, быков, медведей, интересных и редких.

Проезжая через Литву, я везде встречал хороший прием, и вскоре прибыл в Смоленск (Smolenska), большой торговый город, первый пограничный город в России. Мой старый знакомый, сосед по Москве, князь Иван Голицын (Knez Ivan Gollichen), теперь воевода и главный наместник (viovode and chiff governor) этого города(248), смотрел на меня невесело и странно. Он, [а также] царь и правитель уже знали о моем пребывании и аудиенции у польского короля Сигизмунда и великого князя Литвы и приготовили мне худший прием, чем я ожидал; мне позволили ехать дальше, но послали вперед предупредить, что я прибыл. Поэтому в десяти милях от Москвы я был встречен сыном боярским (sina-boarscoie), который увез меня и поместил в доме Суздальского (Susdall) епископа, где за мной строго следили, что было не по обычаю, они опасались, что я увижусь с послом Польши, прибывшим с неприятным поручением: требовать возвращения большей части тех южных областей, которые когда-то принадлежали Польше; он держал себя властно; его переговоры продолжались, а мои были задержаны(249). Некоторые из моих старых приятелей присылали мне тайком, через нищих женщин, известия, что произошли перемены и что я должен быть настороже. За мной послали. Я вручил грамоты королевы Царю, он передал их Андрею Щелкалову, главному чиновнику посольств (Andrew Shalcan, chiff officer of ambassages), моему врагу по милости сэра Джерома Бауса. Слабоумный царь вдруг начал плакать, креститься, говоря, что никогда не давал мне повода для обиды, видимо, он был чем-то встревожен. Меня поспешно увели от него.

Князя-правителя не было там, и я ничего не слышал о нем, пока однажды вечером, проезжая мимо моего дома, он не прислал ко мне дворянина сказать, чтобы я приехал к нему верхом в определенное место под стенами Москвы. Приказав всем отойти, он поцеловал меня, по их обычаю, и со слезами сказал, что не может, по разным серьезным причинам, оказывать (открыто) мне прежнее расположение. Я сказал ему, что мне это еще более обидно, ибо совесть моя свидетельствует: я не давал ему повода для обиды, а всегда был верен ему, предан и честен. "Тогда пусть от этого страдают души тех, кто хотел нас поссорить".

Он говорил о разных вещах, которые нельзя доверить бумаге. Прощаясь, он уверял меня, что не даст и волосу упасть с моей головы — это была лишь пустая фраза. Между тем я получил много предупреждений от моих друзей, хотя многих из них за мое отсутствие удалили и прогнали. Мне были предъявлены многие обвинения: исключение из письма королевы печати и полного титула, чего не было в прежних посланиях, а это якобы обидно для царя и оскорбительно для царицы; обвинение в сношениях с польским королем и князем, а также в том, что я вывез из страны большие сокровища. На все обвинения я отвечал исчерпывающим образом, так что они вынуждены были прекратить дальнейшее дознание. Вопреки их воле это получило огласку и вызвало выражения симпатии и дружбы ко мне у многих. Вода, в которой варилось мясо для меня, была отравлена, также были отравлены и мое питье, кушанья и припасы; моя прачка была подкуплена отравить меня, она призналась в этом, сама рассказала кем, когда и как, хотя у меня уже были точные сведения. Мой повар и дворецкий — оба умерли от яда. У меня был слуга, сын господина из Данцига Агаций Даскер, у него открылось двадцать нарывов и болячек на теле, и он едва не умер. Опасаясь оставить меня в Москве, где в то время было много иностранных посланников, Борис прислал шепнуть мне, чтобы я ничего не боялся.

Царь и совет отослали меня на время в Ярославль (Yeraslave), за 250 миль(250). Много других происшествий случилось со мной, их вряд ли стоит описывать. Известия, которые доходили до меня, были иногда приятны, иногда ужасны. Бог чудом сохранил меня. Но однажды ночью я предал свою душу богу, думая, что час мой пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь. У меня в запасе было много пистолетов и другого оружия. Я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам с этим оружием.

— Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой.

Я увидел при свете луны Афанасия Нагого (Alphonassy Nagoie), брата вдовствующей царицы(251), матери юного царевича Дмитрия (Demetries), находившегося в 25 милях от меня в Угличе.

— Царевич (Charowich) Дмитрий мертв, сын дьяка, один из его слуг, перерезал ему горло около шести часов; [он] признался на пытке, что его послал Борис; царица отравлена и при смерти, у нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя: помоги мне, дай какое-нибудь средство!

— Увы! У меня нет ничего действенного. Я не отважился открыть ворота, вбежав в дом, схватил банку с чистым прованским маслом (ту небольшую склянку с бальзамом, которую дала мне королева) и коробочку венецианского териака.

— Это все, что у меня есть. Дай бог, чтобы ей это помогло.

Я отдал все через забор, и он ускакал прочь. Сразу же город был разбужен караульными, рассказавшими, как был убит царевич Дмитрий(252). А четырьмя днями раньше были подожжены окраины Москвы и сгорело двенадцать тысяч домов. Стража Бориса захватила добычу, но четверо или пятеро подкупленных солдат (жалкие люди!) признались на пытке, и было объявлено, будто бы царевич Дмитрий, его мать царица и весь род Нагих подкупили их убить царя и Бориса Федоровича и сжечь Москву(253). Все это объявили народу, чтобы разжечь ненависть против царевича, его матери и их семьи. Но эта гнусная клевета вызвала только страшное отвращение у всех. Бог вскоре послал расплату за все это, столь ужасную, что стало очевидно, как он, пребывая в делах людских, направляет людские злодейства к изобличению. Епископ Крутицкий (Crutetscoie) был послан с 500 стрельцами, а также с многочисленной знатью и дворянами(254) для погребения царевича Дмитрия в алтаре св. Иоанна (как мне кажется) в Угличе(255). Вряд ли все думали в то время, что тень убитого царевича явится так скоро и погубит весь род Бориса Федоровича(256). Больную, отравленную царицу постригли в монахини, принося ее светскую жизнь в жертву спасения души, она умерла для света. Все ее родственники, братья, дяди, приверженцы, слуги и чиновники были разбросаны в опале по разным секретным темницам (Denns), осужденные не увидеть больше божьего света.

Подошло время моего отъезда [в Англию], мне сказали, что письма царя и Бориса Федоровича будут посланы за мной следом. В Москве оставалось много моего имущества, долгов, которые я был бы рад получить, а также порядочная сумма денег за Борисом. В своих письмах ко мне(257), я храню их по сей день, Борис писал, что не смог в отношении меня поступать так, как ему хотелось бы, что он будет стараться, как и раньше, заботиться о моем благополучии, но что ему нужно сперва устранить некоторые препятствия. Между прочим, писал он, если я нуждаюсь в деньгах, он пришлет мне их из своей собственной казны. Пристав (а pencioner) был послан ко мне проводить меня вниз по Двине и посадить на корабль. Я был рад оказаться там, наверное, не меньше Джерома Бауса, когда он отплывал. Многие из знатных людей предлагали мне свои услуги в моем трудном положении.

Я прибыл в Англию, слава богу, в полном здравии и благополучии. Явившись к королеве, я предъявил письма, причем нашел их в гораздо более дружеском тоне, чем ожидал. Все недоразумения между мной и Компанией были улажены с помощью и при посредстве четырех видных лиц. Они уплатили мне за вложенные средства и товары 1845 фунтов. Официальный расчет(258), скрепленный подписями и печатями был вручен мне их управляющими сэром Джорджем Барном и сэром Джоном Гартом, которые от имени их товарищей вручили мне в подарок в знак дружеского расставания красивую золоченую чашу с крышкой; все это вместе с их поручениями, наказами, письмами, копиями привилегий и документов, имевших важные следствия, цело по сей день, так же как и копии писем королевы и документов, относящихся к посольствам и переговорам. Они достойны всякого внимания, некоторые отрывки из них были давно напечатаны в книге о путешествиях м-ра Гаклюйта, другие — у м-ра Кэмдена, а большинство научно изложены у доктора Флетчера(259): о природном нраве и характере русских, праве, языке, строе, порядке их богослужений и управлении государством, доходах, климате, природном положении и о том, с кем они находятся в союзе и торговых связях,— все эти сведения предложены были ему в моем трактате (treatise)(260). Я обещал посвятить два других трактата Польше, Литве, Ливонии, Венгрии, Трансильвании, Германии, Верхним Кантонам и Нижним, 17 Объединенным Провинциям, Дании, Норвегии и Швеции. Используя мои сведения, коллекции (collections) и наставления, я уже несколько раз рассуждал об этом с той целью, чтобы показать моим друзьям, что я провел свое время с большим стремлением узнать как можно больше, чтобы совершенствоваться, и я с радостью готов рассказать обо всем, что они пожелают еще узнать.

Так или иначе, я все-таки не могу оборвать эту историю, не рассказав о том, что так тесно связано с ней, хотя и случилось уже после моего отъезда и явилось несомненным доказательством того, что божий справедливый суд постигает деяния злобы и коварства проливающих невинную кровь во времена удушающей тирании; бог, к утешению избранных, справедливо карает тех, кто предается внушениям дьявола и своим собственным слабостям и честолюбивым помыслам. Пусть читатель не сомневается в правдивости этого.

Вы, вероятно, слышали, а может быть и не вполне, о жестоком варварском и тираническом правлении Ивана Васильевича, о его жизни, о том, как он проливал кровь невинных, какие ужасные грехи совершал, о том, каков был его конец и его старшего сына и как он оставил [другого], глупого сына, как в притчах Соломона(261), более чем слабого умом, управлять столь обширной монархией, в результате чего было пролито еще больше крови; [как] от него избавились, а третий сын, десяти лет от роду, обладавший острым умом и подававший большие надежды, был зарезан — так пресекся этот род и его кровавое поколение, правившее более трехсот лет, и вырванное с корнем, кончившееся в крови. Перейдем теперь к узурпатору, называемому в их языке "тиран-душегубец"(262), к Борису Федоровичу Годунову (Burris Fedorowich Goddonove). Прошу вернуться немного назад, вспомнить, как я оставил его. Я получал письма от моих старинных друзей, а также другие известия, которые готов показать, а кроме того, я встречался с двумя посланниками и сведущим монахом, [от них я узнал] о том, каково положение дел в этом государстве и в его управлении. Борис со своей семьей, как вы уже слышали, становился все более могущественным и захватывал все большую власть, угнетая, подавляя и убирая постепенно самую значительную и древнюю знать, которую ему удалось отстранить и истязать безнаказанно, чтобы его боялись и страшились; он удалил также теперь и самого царя Федора Ивановича(263), а свою сестру царицу послал в монастырь(264), хотя фактически он уже был царем и раньше; заставил патриарха, митрополитов, епископов, монахов и других — новую возвысившуюся знать (the new upspring nobileitie), чиновников, купцов, а также всех других своих людишек (creatures) бить ему челом (to peticion unto him), прося о принятии венца на царство. В назначенное время он был торжественно возведен на престол и венчан, сделавшись при открытом шумном одобрении (with open acclamation) из дворянина (gentilman) царем Борисом Федоровичем, великим князем Владимира, Москвы и всея Руси, правителем (Kinge of) Казани, Астрахани, Сибири и проч., как пишется. Он приятной наружности, красив, приветлив, склонен и доступен для советов, но опасен для тех, кто их дает, наделен большими способностями, от роду ему 45 лет(265), склонен к черной магии, необразован, но умом быстр, обладает красноречием от природы и хорошо владеет своим голосом, лукав, очень вспыльчив, мстителен, не слишком склонен к роскоши, умерен в пище, но искушен в церемониях, устраивает пышные приемы иноземцам, посылает богатые подарки иностранным государям. Чтобы еще больше подчеркнуть и заявить свое превосходство над всеми королями и принцами, он заключил союз и прочную дружбу с императором Германии и королем Дании; скифский хан, король Польши и король Швеции были его врагами, а к ним присоединились те, кто его не любил, и все вместе они погубили его. Он продолжал вести тот же курс в управлении, который вел до этого, только делал вид, что оказывает своим подданным больше внимания, больше заботится об их безопасности и правах. Все-таки, не будучи спокоен за свое будущее и безопасность, он мечтал для упрочения своей власти выдать свою дочь за третьего сына короля Дании, герцога Иоанна (Hartique Hans); условия этого брака были согласованы, для брачных торжеств было назначено время; жених был доблестным, умным, подающим надежды молодым принцем; с помощью его и его союзников царь надеялся совершать чудеса. Но бог послал на него [принца датского] внезапную смерть и забрал его жизнь; он умер в Москве. Свадьба, надежды и планы Бориса — все рухнуло. Вскоре он был подвергнут тяжкому испытанию: крымцы, поляки и шведы вторглись в страну одни за другими(266).

Однако мы пропустили другие необычные события и заговоры со стороны его знати и подданных, перейдем ближе к тому мрачному времени, когда его поразила страшная катастрофа; вы уже слышали ранее о Богдане Бельском, большом любимце великого царя Ивана Васильевича, с которым он [Борис] сослужил свою верную службу царю (served this Emperower his trusty turn), прокладывая дорогу к намеченной цели(267). Никто не был столь любим, никто не обладал столь большой властью, никто не был способен так подавлять недовольство его самых больших врагов, знати и тех, кто не любил его. Но он получил в награду то, что обычно достается исполнителям злых умыслов. Сам царь, его сестра царица и вся их семья трепетали от страха перед его [Бельского] злой волей; они искали случая и возможности избавиться от его присутствия: они подвергли его и его сторонников опале и сослали в отдаленное место, достаточно безопасное, как они думали, уверенные, что там он будет для них безвреден. Однако накопленные им во времена могущества сокровища и деньги, сохраняемые за границей, хорошо послужили ему в задуманной им мести, теперь, бежав, он объединился с другими, недовольными боярами и могущественными людьми с тем, чтобы не только поддерживать их, но и поднять против русских польского короля и влиятельных наместников и принцев Литвы(268). Собрав незначительную армию, уверенный во всеобщей поддержке при появлении их в России, он послал известить, что они несут им избавление истинного и законного государя для короны и страны, царя Дмитрия, сына Ивана Васильевича, убитого происками узурпатора царя Бориса Федоровича, но спасшегося чудом и велением бога и его милостью к угнетенным(269), который сейчас находится в армии, приближающейся к Москве, несущей им благоденствие и избавление. Царь Борис приготовился, насколько позволило время, вооружил преданных ему людей и бояр, у него достаточно было людей, артиллерии, обмундирования, припасов, но недоставало мужества и отваги для битвы, ничто не могло предотвратить того, что наступило. Воевода (the prince pallintine), возглавивший армию вновь воскресшего Дмитрия, и другие, прикрываясь его именем, осадили со всех сторон Москву, таким образом отрезав путь к побегу. Царь Борис Федорович, его жена царица, сын и дочь выпили яд, легли головами вместе, трое из них умерли сразу, а сын еще мучился, и некоторые видные люди из их семьи провозгласили его царем всея Руси Иваном Борисовичем (Ivan Borrissowich), чтобы усмирить и успокоить недовольных, но он вскоре расстался с жизнью(270). После этого народ стал с еще большим нетерпением ожидать новых событий и хотел видеть воскресшего Дмитрия. Ворота Москвы были открыты, Дмитрий вошел вместе со своей армией(271). Овладев городом, [Лжедмитрий] поместился в Кремле, во дворце, все священники и подданные пришли принести присягу, он был венчан и объявлен царем и великим князем всея Руси, хотя и был обманщиком и самозванцем, сыном попа, бродившего по стране и продававшего водку. Наступившая перемена возбуждала ропот в народе, особенно недовольном грубостью и самовольством поляков; завладев городом, [он] повелел прекратить толки, недовольства и выступления. Это усмирение проводил воевода (chieff viovode), поддерживавший самозванца и возглавлявший польскую армию; он выдал за самозванного Дмитрия свою дочь, надеясь укрепиться и выдвинуться, его дочь стала царицей(272). Поляки — высокомерная нация и весьма грубые, когда им выпадает счастье: они стали главенствовать, показывая свою власть над русскими знатными, вмешиваться в их религию и извращать законы, тиранить, угнетать и притеснять, расхищать казну, истреблять родственников и приближенных Бориса, приговаривая многих к позорной казни, и вообще вели себя как завоеватели, так что русская знать, митрополиты, епископы, монахи и все люди (all sorts of people) возмущались и роптали на порядки этого нового правительства. [Русские] решились уловить момент и пресечь своеволие поляков, но на каждого русского приходилось по сотне поляков, и это сильно смущало их. Между тем король и принцы польские, постоянные враги Московии, воспользовавшись положением, начали готовить армию к захвату страны и престола. Тем временем русские свергли самозванца царя Дмитрия; убив его стражу и захватив его в постели его жены, царицы, вытащили его на крыльцо(273). Стрельцы и солдаты бросали в него ножи, изрубили его голову, ноги, тело, вынесли их на площадь, три дня показывали их народу, стекавшемуся туда и проклинавшему предателей, приведших его; воевода (the pallatine) и его дочь царица, а также польские солдаты были выпущены с большим милосердием, чем заслуживали, затем они [русские] приступили к выборам нового царя из своих родов. Были выдвинуты двое: князь Иван Федорович Мстиславский и князь Василий Шуйский(274), оба они боялись принять правление в это мятежное время, когда были распри с поляками и распри между ними, все были разъединены и нельзя было положиться, что в короткое время вновь установится мир. Однако корона и царство прельщали честолюбие, поэтому их принял князь Василий Петрович Шуйский, достойный князь высокого происхождения, третий брат благородного князя Ивана Шуйского, высланного и задушенного, как вы уже знаете(275). Этот князь был коронован и возведен на престол при всеобщем одобрении и очень торжественно, в соответствии с их древними обычаями, назван князем Василием Петровичем, царем и великим князем всея Руси со всеми остальными именами и титулами(276). Он и его люди вооружились, чтобы не только освободиться, но и выдворить поляков и приготовиться на случай угрозы нового вторжения.

Новому царю, князю Василию, был прислан приказ принести присягу польской короне(277), польский король теперь признавал Россию своей завоеванной территорией, присоединенным к монархии Великим княжеством Русским, но не хотел так скоро и просто от него отказаться, он имел в запасе еще много Дмитриев, готовых принять этот титул. Никакие уговоры, уступки, миролюбивые ответы не помогали. Поляки ковали железо, пока оно было горячо, надеясь на поддержку своих интересов русскими боярами и простым людом, уставшим от безвластия, которые, однако, были очень довольны своим выбранным царем князем Василием и его правительством и молили бога о продолжении его царствования. Однако бог отверг их молитвы, готовя еще более суровую кару этому нечестивому племени.

Поляки вторглись с сильной многочисленной армией, напали на слабые духом войска и города москвитян, много военачальников и храбрых солдат было убито с обеих сторон. Поляки победили и вновь захватили Москву, приговорив многих к смерти. Царь князь Василий и разная знать были захвачены в плен, их поместили под строгую охрану в крепости Вильне, столице Литвы(278). Теперь они стали оскорблять и притеснять русских повсюду еще сильнее, чем раньше; захватили их имущество, деньги, сокровища и богатства; многие переправляли товары и казну в Польшу и Литву. Но те сокровища, которые были спрятаны старым царем Иваном Васильевичем и царем Борисом Федоровичем в самых секретных местах, без сомнения, остаются там необнаруженными по той причине, что участников их захоронения никогда не оставляли в живых. Русские покорились и стали вассалами, признав короля Польши своим царем и правителем, и просили его официальной грамотой (instrumenl), сохраненной в записи их царствий (in reccord of their crown), чтобы его сын стал их царем, был коронован и жил бы среди них в Москве. Но король не согласился на это и не доверил им особу своего сына(279), паны польские также не хотели этого, так как были властными вельможами и считали, что этим лишат корону польскую удачного преемника, подающего большие надежды, а кроме того, они не хотели оказать русским такую честь; они лишь вводили, подобно своим, то одни, то другие законы, чтобы подчинить страну и управлять ею по своей воле, пока ее судьба не определится окончательно. Русские запаслись терпением и сносили с тяжелым сердцем все, пока не нашли способа добыть свою свободу. Вторжения и набеги крымцев сильно беспокоили поляков; бунты и недовольство черемисы Луговой (Lugavoie)(280), ногайцев, мордвы (Mordevite), татар, черкесов с их князьями и правителями, которые были хорошими воинами и наездниками, были вызваны тем, что при русском царе они привыкли к лучшему обращению, а теперь терпели стеснения в своих привилегиях от поляков; они оказали и себе и русским большую услугу. Собравшись в большое войско, они напали на поляков и поставили их в опасное положение: грабили, убивали и истребляли их, заставив поспешно бежать с тем, что они успели награбить и захватить. Так они очистили всю страну(281).

Оставшаяся в живых знать, священство и все люди (all sortts of people) воспрянули духом и опять начали думать об устройстве государства и правления внутри страны. Выдворили поляков и всех других иноземцев и свергли их гнет, хотя с условиями и ограничением. Хотя их изгнали, но им были отданы пограничные города и территории, в древности принадлежавшие польской короне. Их последний царь, князь Василий Шуйский, находившийся в бедственном положении, не был выкуплен и продолжал содержаться в жалкой тюрьме(282). Они решили выбрать другого царя, столь многочисленные подданные и монархия не могли существовать без главы и великого правителя. Вы уже знаете, что в начале правления Бориса Федоровича в качестве протектора с ним правила персона поважнее, чем он сам: дядя царя Микита Романович, которого околдовали, он лишился речи, а потом и жизни из-за волшебства, или умопомешательства, или из-за того и другого сразу. Его старший сын, Федор Микитич (Feodore Micketich), достойный и подающий надежды князь, был пострижен в монахи и стал молодым епископом Ростовским, а теперь, говорят, Московским патриархом(283), у него был сын, родившийся до того, как его обрекли на монашескую жизнь. Этот его сын был теперь провозглашен и венчан Михаилом Федоровичем (Michall Fedorowich), царем и великим князем всея Руси, как преемник своих предков, со всеобщего одобрения и согласия всех сословий государства (of all estates of the kingdom)(284). Пошли ему бог продолжительное и безопасное царствие, счастье, мир и лучшие деяния, чем те, которыми известны его предшественники. Хотя он вступил на престол во времена неблагоприятные, при недостатке казны, которую разграбили, и при отсутствии других средств, нужных государю для поддержания своей короны и государства, однако он продолжает править с большим искусством и прислушиваясь равно как к умным советам своего святого отца, так и к велениям времени. Его отцу для его удовольствия, когда он был молод, я написал славянскими буквами латинские слова и фразы вроде грамматики, в которой тот находил много развлечения. Не могу умолчать и о другом, заслуживающем упоминания деле. Известная Компания английских купцов, торгующая с этими странами, предложила последнему царю заем на 100 тыс. фунтов на нужды его величества в знак их благодарности за дружбу и расположение к ним предков этого царя.

О положении вещей и нынешних событиях в этих странах вы можете узнать из рассказа сэра Томаса Смита(285), некоторое время служившего там, а особенно из сведений сэра Джона Мерика(286), человека, подолгу жившего там и обладающего большим опытом. За последние годы было несколько посольств, более частных, нежели общественных и скорее невыгодных, чем полезных.

Итак, опасаясь испытывать ваше терпение скукой моих рассказов, многие из которых можно было бы продолжить, я не стал добавлять многих объяснений относительно имен, выражений, терминов, к которым вы не привыкли, особенно учитывая мой столь некрасивый почерк. Предоставляю на ваше суждение и обдумывание не без удивления эти странные события, о которых не упоминает никакая история и которым бог за грехи мира дозволил совершиться в короткое время из-за злых людских умыслов.

С тех пор моя жизнь изменилась, я прожил более 30 лет в плодородном графстве Букингемском, был там шерифом; выполняя все свои обязанности, я во всех делах старался честно соблюсти мирское правосудие, снискал большую дружбу и любовь как у судей, дворян, так и у всех других, воздавал должное тем судьям, которые с верой правили делами, руководствуясь человеколюбием, благоразумием и справедливостью. Благословением божьим много делает добра в Англии ревностное проповедание Евангелия достойнейшими учеными, благочестивыми и набожными богословами. Да благословит их бог и да продлит сие на долгое время!

Я служил также более 30 лет в парламенте, опыт жизни в этом грешном мире, дома и зарубежом, заставляет меня теперь желать пожить в мире лучшем. А пока я должен оставаться как старый корабль, сослуживший добрую службу, в доке при всех своих снастях. Сказать правду, изо всех известных народов и царств в мире нет ни одного, которое могло бы сравниться с нашей трижды благословенной Англией и ее народом — ангельским царством Ханаана(287). Итак, не желая дальнейшего познания и испытания этой жизни, я следую справедливому высказыванию: "Si Christum sis nihill est si cetera non sis"(288).

Источник <http://sundukis.narod.ru/source/gorsei>

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Уолсингем Френсис (1530?—1590) — крупный английский политический деятель, государственный секретарь (1573—1590) в правительстве Елизаветы Тюдор (см.: Лурье Я. С. Английская политика на Руси в конце XVI века // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. Серия ист. наук. Л., 1947. Т. 61. С. 128—129; Штокмар В. В. Очерки по истории Англии XVI в. Л., 1957. С. 66—67; Rеаd С. Мг. Sесгеtаrу Walsingham & thе роlicу оf quееn Еlizabeth. Охfоrd, 1925. Vоl. 2. Сh. X).

2. Горсей Эдвард (ум. 1583) — член английского Тайного Совета при королеве Елизавете, военачальник, посол в Нидерландах (DNВ. 1891. Vоl. XXVII. Р. 377—378).

3. Наименование имперских княжеств (Германия).

4. О продолжительности пребывания Горсея в России см. Предисловие.

5. На полях рукописи Горсея запись — "в 1572".

6. Мстиславский Иван Федорович (ум. 1586) — воевода, князь, боярин, один из крупных военачальников 50—60-х годов, глава земщины в период опричнины; в 1571 г. был обвинен Иваном IV в "крымской измене", но избежал расправы и оставался одной из самых видных фигур в правительстве Федора Ивановича; при Борисе Годунове был сослан в монастырь, где и умер (ДРВ. М., 1791. Т. XX. С. 62; 3имин А. А. Состав Боярской Думы в XV—XVI веках // АЕ за 1957 г. М., 1958. С. 61; он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 463—464). Остается неясным, что имел в виду Горсей, сообщая о своем чтении "хроник кн. Мстиславского". Чтение русских летописей при его знании русского языка (письменного) было бы явно затруднительно. Возможно, Горсею читали что-то из русских летописей, поскольку русский источник чувствуется в "Коронации", а также в отдельных известиях "Путешествий", рассказывающих о событиях последней четверти XVI в.

7. Fowerscore — восемьдесят. Перевод этой фразы у Белозерской содержит ошибку: "...последних шестидесяти лет" (Белозерская Н.А. Записки. С. 20). Мстиславский упомянут рындой в 1547 г., в 1549 г. он уже стал боярином, а в 1586 г. он умер (см.: Зимин А. А. Состав Боярской Думы... С. 61). Рындами (телохранителями-оруженосцами), как правило, назначали юношей примерно от 14 до 17 лет, следовательно, Мстиславский умер примерно 56-летним. Ошибка Горсея отразилась на трактовке фигуры Мстиславского в последней книге А. А. Зимина, где неверно, вслед за Горсеем, указан возраст Мстиславского (см.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 42, 57, 108—109; 122; см. также: Севастьянова А. А. Рец. на кн.: Зимин А. А. В канун... //История СССР. 1988. № 2. С. 183. Примеч. 3).

8. Ошибка автора: Василий III Иванович (1505—1533).

9. Горсей несколько раз приводит титулатуру русских царей. Наиболее полно это сделано в "Трактате о втором и третьем посольствах".

10. В период правления Василия III к Москве были присоединены Псковская феодальная республика (1510), Смоленск (1514), Рязанское княжество (1521), прекратили свое существование уделы Волоцкий, Калужский, Углицкий. Предпринимались также походы на Казань (1506, 1524, 1530), которые, возможно, и имеет в виду Горсей; походы эти были безуспешны и не привели к присоединению Казанского ханства, а крымские татары в 1521 г. совершили опустошительный набег, дойдя до подмосковных окраин (см.: Зимин А. А. Россия на пороге нового времени: (Очерки политической истории России первой трети XVI в.). М., 1972. С. 112—124, 142—168, 240—266, 396—425).

11. К моменту смерти Василия III сохранились лишь два удела его братьев — Дмитровский и Старицкий. Возможно, Горсей имел в виду здесь эти уделы и земли царевичей Ивана и Юрия (Ср.: Герберштейн С. С. 35—36).

12. Удел Юрия Васильевича, брата Ивана Грозного, включал Углич, Бежецкий Верх, Калугу, Малоярославец, Медынь, Мезецк. Прекратил свое существование в 1563 г. (см.: Веселовский С. Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // Исторические записки. М., 1947. Т. 22. С. 101; Каштанов С. М. Из истории последних уделов//Труды МГИАИ. М., 1957. Т. 10. С. 299. Вага — область на северо-востоке русских земель — в удел Юрия не входила.

13. Иван IV женился в возрасте 16 лет в феврале 1547 г.

14. Юрьев Никита Романович (ум. 1586) — воевода, боярин и дворецкий; рындой стал с 1547 г., сразу после свадьбы Анастасии Романовны и Ивана IV (РК 1475—1598. С. 111; Сборник материалов по истории предков царя Михаила Федоровича Романова. СПб., 1901. Ч. 1. С. 282— 311).

15. Ошибка автора: освобождение от монголо-татарского ига произошло в правление деда царя, великого князя Ивана III (1480).

16. Перепутана последовательность событий. Присоединение Казанского ханства произошло в 1552 г., Астраханского — в 1556 г., а венчание Ивана IV на царство — в 1547 г.

17. Вязьма и Дорогобуж вошли в состав Русского государства еще при Иване III — в 1494 и 1503 гг.; Смоленск был присоединен отцом Ивана Грозного Василием III; Полоцк был временно захвачен русскими войсками в Ливонской войне в 1563 г.

18. Речь идет о действиях в Ливонской войне. Ливонская война (1558—1583) стала для России попыткой разрешить многие спорные вопросы на западном направлении ее внешней политики. Главной целью русского правительства с конца 50-х годов XVI в. становится присоединение Прибалтики и получение удобного выхода к Балтийскому морю. Развитие русской экономики зависело от постоянных связей со странами Западной Европы. К. Маркс писал, что целью действий Ивана IV в Прибалтике "было дать России выход к Балтийскому морю и открыть пути сообщения с Европой" (Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. VIII. М., 1946. С. 165). Русские феодалы надеялись получить в Прибалтике и земли крестьян, а народы этих земель — латыши и эстонцы — рассчитывали на освобождение от гнета немецких поработителей, так как земли в Прибалтике были владениями Ливонского ордена и городские верхи были преимущественно немецкого происхождения. Войну ускорило заключение военного агрессивного союза Ордена с королем польским и великим князем литовским Сигизмундом II Августом в сентябре 1557 г. Поводом к Ливонской войне послужил отказ Ливонского ордена от уплаты России "юрьевской дани", установленной договором между Иваном III и Орденом за владение г. Юрьевом (Дерпт, Тарту). Благодаря внезапности нападения русским удалось в течение полугода занять Нарву, Дерпт, восточные эстонские земли, выйти к Ревелю. В Латвии русское войско достигло Риги, а затем дошло до границ Литвы. После 6-месячного перемирия военные действия возобновились и были поначалу успешными для России: в 1560 г. захвачены крепости Мариенбург и Феллин, магистр Ливонского ордена попал в плен. Орден, по существу, распался. В этом было главное значение первого этапа Ливонской войны.Однако во время упомянутого перемирия ливонские власти успели заключить соглашение с польским королем при посредничестве короля датского. Таким образом, на втором этапе войны России предстояло иметь дело уже с тремя сильными противниками: Великим княжеством Литовским, объединенным унией с Польшей, Швецией, захватившей Северную Эстонию, и Данией, так как под власть датского принца Магнуса перешел остров Эзель (Сааремаа).На этом этапе самым большим успехом русских было взятие Полоцка (февраль 1563 г.), являвшегося "воротами" для дальнейшего продвижения к Вильне — столице Литовского княжества. Однако вскоре победы сменились неудачами: в январе 1564 г. под Оршей русские силы были разбиты. Ответственность за тяжелые поражения Иван IV возложил на "изменников": началась полоса опал и казней — предвестница введенной в том же 1564 г. опричнины. Ливонская война приняла затяжной характер.В годы опричнины военные действия шли с переменным успехом; земский собор 1566 г. отверг предложение польского короля о перемирии и принял решение продолжать войну. С 1569 г. России противостояло уже единое государство — Речь Посполитая. Однако польское "бескоролевье" начала 70-х годов дало возможность Ивану IV предпринять еще одно наступление на Ливонию. На этом третьем этапе было создано вассальное Ливонское королевство во главе с датским принцем Магнусом, замуж за которого Иван IV выдал свою племянницу — Марию Старицкую. Русские войска взяли несколько ливонских городов, осадили Ревель (август 1570 — март 1571 г.), добились перемирия со Швецией, ведшей кратковременную войну с Россией. Но в 1575 г. польское бескоролевье кончилось, во главе Речи Посполитой встал талантливый полководец Стефан Баторий (см. о нем примеч. 244 к "Путешествиям") — сторонник решительных антирусских действий. Хотя русскому войску удалось к 1577 г. занять большую часть Ливонии, но в 1578 г. Стефан Баторий перешел в наступление и отвоевал города в Ливонии, овладел в 1579 г. Полоцком и в 1581 г. осадил Псков. К этому времени перешла к активным действиям и Швеция, занявшая в 1581 г. Нарву. Лишь героическая оборона Пскова, в которой участвовали все его жители от мала до велика, предотвратила дальнейшее наступление на русские земли. Ям-Запольское перемирие с Речью Посполитой (1582) и Плюсское — со Швецией (1583) завершили Ливонскую войну, продолжавшуюся четверть века и окончившуюся поражением для России. "Ливонские известия" Горсея носят следы редактирования; ранний рассказ был потом дополнен автором вставками, внесшими хронологическую путаницу (см.: Севастьянова А. А. Записки Джерома Горсея о России в конце XVI — начале XVII веков: (Разновременные слои источника и их хронология) // Вопросы историографии и источниковедения отечественной истории: Сб. трудов. М., 1974. С. 79—80 (далее — Хронология). Вероятно, сведения, внесенные в текст позднее, могли быть получены автором во время его поездок через Ливонию в 1580 или в 1590 г. Возможным информатором Горсея о событиях Ливонской войны мог стать упоминаемый им И. И. Голицын — его сосед по Английскому подворью, один из воевод 70-х годов (см.: Толстой Ю.В. Сказание англичанина Горсея о России в исходе XVI столетия // Отечественные записки. СПб., 1859. Т. 122. С. 102 (далее — Сказание).

19. Царица Анастасия Романовна, первая жена Ивана IV, умерла в 1560 г. Она не была канонизирована.

20. Царевич Иван Иванович (1554—1581) и царевич, а затем царь Федор Иванович (1557—1598) — дети царицы Анастасии и Ивана Грозного

21. Мария (Кученей) Темрюковна (Черкасская), вторая жена Ивана Грозного, стала царицей в 1561 г. О князьях Черкасских см.: Мордовина С. П. Служилые князья в конце XVI в. // Труды МГИАИ. М., 1970. Т. 28. С. 334—335.

22. Существуют разные точки зрения на общую численность русского войска в это время. По мнению А. А. Зимина, она составляла примерно 150 тыс. С. М. Середонин полагал, что к концу XVI в. русская армия насчитывала 110 тыс. человек, а Р. Г. Скрынников считает, что "полевая армия" была намного меньше — 60—80 тыс. воинов (см.: Середонин С. М. Сочинение Джильса Флетчера "Of the Russe Commonwealth" как исторический источник. СПб., 1891. С. 336—346 (далее — Сочинение); Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 448; Скрынников Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983. С. 51).

23. Ивангород был основан Иваном III в 1492 г.

24. Горсей отразил предание об участи строителей храма Василия Блаженного; в рассматриваемой группе известий чувствуется влияние каких-то устных источников.

25. Нейгауз (Новгородок) был взят в июне 1558 г. силами русских под командованием П. И. Шуйского и А. М. Курбского (ПСРЛ. М., 1965. Т. 13. С. 303—304).

26. Дерпт (Юрьев, Тарту) сдался русским войскам в июле 1558 г. (ПСРЛ. Т. 13. С. 304), его добровольной сдаче способствовало предшествующее освобождение пленных ливонцев, захваченных русскими у Нарвы и не разосланных "по иным землям" (ПСРЛ. Т. 13. С. 296). Основанием для известия Горсея, возможно, послужили более поздние события 1565 г., когда переселенцы из Дерпта были насильственно отправлены в Нижний Новгород, Владимир, Кострому, Углич (ПСРЛ. Т. 13. С. 397; Псковские летописи /Подг. А. Н. Насонов. М., 1955. Вып. II. С. 248; Russia at the Close of the 16th Century / Ed. by E. А. Bond. l., 1856. Р. 267).

27. Хронологическая последовательность и ход событий Горсеем перепутаны: Пернов, Гопсаль, Лиль были взяты в 1575—1576 гг. (РК, 1559 — 1605. С. 119—120); Венден (Цесис), Голдинген (Кулдига), Митау (Елгава) не были завоеваны.

28. Рассказ Горсея об осаде Ревеля содержит ряд неточностей, связанных с поздним редактированием им своего текста (см. Предисловие). Ревель (Колывань, Таллинн) неоднократно, хотя и безуспешно осаждался в ходе Ливонской войны: в 1558, 1559, 1577 гг. — русскими войсками, в 1570 г.—войсками Магнуса (см.: Королюк В.Д. Ливонская война. М., 1954. С. 38—40, 81, 96), Издатели записок Горсея Берри и Крамми отмечают (с. 268) некоторое сходство его с известиями "Ливонской хроники" (Scriptores rerum Livonicarum. 1853, 1848. Vol. II. Р. 56, 62).

29. Нарва (Ругодив) пала под ударами русского войска в мае 1558 г. (ПСРЛ. Т. 13. С. 295). Однако у Горсея здесь речь идет только о разграблении города; автор мог иметь в виду, что захват его уже состоялся, тем более что Нарва упоминается в известиях об Ивангороде и Дерпте.

30. "Изменой" и неудачей под Ревелем Горсей объясняет поход на Псков и Новгород. Реально поход на Новгород предшествовал появлению Царя во Пскове (см. Предисловие). Причина, указанная Горсеем, близка к рассказу Псковской I летописи о клевете на Псков и Новгород, которой "легко поверил" царь (Псковские летописи. М.,Л, 1941. Вып1.,с.115 -116)

31. Предание о юродивом Николе, спасшем Псков, в разных вариантах приводится в записках других иностранцев— Штадена (с. 91), Таубе и Крузе (с. 50—51), Флетчера (версия которого, кстати, сильно отличается от рассказа Горсея — с. 126—127) и др. По Псковской I летописи Иван IV был встречен жителями, "...стояще бе коиждо пред домом своим со женами и детьми, изнесше хлеб и соль пред враты и падше поклонишася цареви... И прииде благослопитися ко блаженному Николе... блаженный же поучив его много ужасными словесы... царь же преже сия глаголы нивочто же вменив, повеле у св. Троица колокол сняти, того же часа паде конь его лутчий по пророчествию святого, и поведаша сия царю, он же ужасен вскоре бежа из града" (Псковские летописи. Вып. I. С. 115—116). Вероятно, те, кто показали Горсею юродивого, рассказали и легенду о нем.

32. Цифра сильно преувеличена; в источниках приводятся разные данные: по Псковским летописям число жертв — 60 тыс., по А. М. Курбскому в один только день погибло 15 тыс. новгородцев, по Шлихтингу — 2770 человек. И. Ильинский и А. А. Зимин считают, что число жертв новгородского погрома достигло 40 тыс., Р. Г. Скрынников склоняется к данным Шлихтинга (см.: Севастьянова А. А. Хронология. С. 78. Примеч. 62).

33. Известие Горсея о переселенцах в Новгород уникально. По поводу достоверности этого сообщения исследователи высказывают мнения как "за", так и "против" (см. Предисловие).

34. Нельзя считать закрепленными в тексте Горсея термины "noblemen", "gentlemen" и их производные, обозначающие представителей верхушки господствующего класса в России (см. подробнее: Севастьянова А. А. Записки о Московии Джерома Горсея: (К вопросу о принципах научного перевода терминов при публикации источников) // АЕ за 1976 г. М., 1977. С. 71—78 (далее — Термины); см. также Предисловие). В записках Горсея, в отличие от сочинения Флетчера, нет деления русского населения на группы и сословия. Эта особенность хорошо просматривается в данном фрагменте, где речь идет о "пожалованных" (inoibling) в "знать", значит, "nobility" может обозначать у Горсея не только "знать по рождению". Едва ли следует усматривать в этом фрагменте указание на состав и способ пополнения опричного войска (Берри и Крамми. С. 270. Примеч. 1), ведь потомственной знати в нем было лишь немногим меньше, чем в земщине и в доопричном Дворе (см.: Кобрин В. Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного // АЕ за 1959 г. М., 1960. С. 11).

35. Ср.: "Число всадников, находящихся всегда в готовности... простирается до 80 000 человек..." (Флетчер Дж. С. 80). В. О. Ключевский приводит интересную сводку иностранных источников по вопросу об общей численности русского войска, показывающую самые разные цифры (см.: Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. Пг., 1918. С. 89—91). Исследователи отмечают серьезное увеличение численности русской армии к концу столетия (см.: Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XV—XVII вв. М., 1954. С. 27— 29, 94—95; см. также примеч. 22 к "Путешествиям").

36. Известие ошибочно. Царица Мария Темрюковна умерла в Москве в 1569 г.

37. Известие о Наталье Булгаковой ошибочно. Третьей женой Ивана IV стала Марфа Собакина, выбранная из 2 тыс. свезенных на царский смотр невест; свадьба состоялась 28 октября 1571 г., а 13 ноября новая царица умерла (Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 107—108; Таубе и Крузе. С. 55). После смерти царицы ее отец Василий Большой Собакин в 1572 г. был насильственно пострижен в монастырь, а трое двоюродных братьев Марфы казнены за "чародейство", которым якобы хотели "извести" царя (см.: Веселовский С. Б. Синодик опальных царя Ивана как исторический источник // Проблемы источниковедения. М.; Л., 1940. Сб. III. С. 300; Послания Ивана Грозного. М.;Л„ 1951. С. 178; Зимин А. А. Опричнина... С. 466).

38. Крымский хан Девлет-Гирей в апреле 1571 г. двинулся на Москву, пользуясь сведениями изменников о бродах, а также о тяжелом положении столицы, терпящей голод и чуму. Царь направился было к Серпухову, но вести о стремительном продвижении ханского войска заставили Грозного повернуть через Александровскую слободу к Ярославлю, а потом бежать в Белозерский монастырь. Под Серпуховом хан разгромил опричный отряд Я. Ф. Волынского, после чего путь на Москву был открыт. Данные о численности татарского войска по иностранным источникам колеблются от 30 до 200 тыс.; число, приведенное Горсеем, считается завышенным (Пискаревский летописец // ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 191; Зимин А. А. Опричнина... С. 453).

39. Источники сообщают разные версии о бегстве царя. Большинство их сходится на том, что царь направлялся к Ярославлю, но дошел только до Ростова (см.: Зимин А. А. Опричнина... С. 453). В известии о набеге Девлет-Гирея, произошедшем в апреле — мае 1571 г., записки Горсея, достаточно точно, судя по другим источникам, передают канву событий, начиная с сожжения Москвы.

40. Ср.: "И прииде царь крымской к Москве и Москву выжег всю, в три часы вся сгорела, и людей без числа згорело всяких" (ПСРЛ. Т. 13. С. 191). Число жертв, по данным источников, колеблется от 20 тыс. до 800 тыс. человек (см. сводку: Зимин А. А. Опричнина... С. 454— 458). "...трех городов..." — на протяжении XVI в. в столице за Кремлем были возведены три кольца укреплений: Китай-город (30-е годы). Белый город, построенный Федором Конем (80-е годы), а в 1591—1592 гг. возник деревянный "Скородом".

41. Неспособность опричного войска защитить Москву привела к казням видных военачальников в 1571 г.: М. Т. Черкасского, В. И. Темкина-Ростовского, В. П. Яковлева и других, а также стала одной из причин отмены опричнины в 1572 г. (РИБ. СПб., 1914. Т. 31. Стб. 283; Синбирский сборник. М., 1844. Ч. I. С. 30; Штаден Г. С. 62, 97, 116; Таубе и Крузе. С. 54; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 435, 467, 477). Это известие Горсея послужило также основанием для предположения о том, что "...в Москве в те дни заседал земский собор... На нем обсуждался вопрос о восстановлении столицы" (Скрынников Р. Г. Опричный террор. Л. 1969. С. 129). С. О. Шмидт полагал, что "...Собор был созван... в Ростове или Вологде" (Шмидт С. О. К истории соборов XVI в. // Исторические записки. М., 1965. Т. 76. С. 144). Н. И. Павленко отрицает созыв собора летом 1571 г. (см.: Павленко Н.И.К истории земских соборов XVI в. // ВИ. 1969. № 5. С. 98). На наш взгляд, смысл сообщения в другом. Речь идет, скорее всего, о совете царя с ближней думой и духовенством, сопровождавшими его в отъезде.

42. Ошибка автора. Речь идет о крымском хане Девлет-Гирее. Горсей спутал его с касимовским царем и казанским ханом Шах-Али (Шиг-Алеем) (см.: Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 469; Зимин А. А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович // Из истории Татарии. Казань, 1970. Сб. IV. С. 144—145, 149).

43. Рассказ о приеме посланца Девлет-Гирея, который принес царю нож,— характерный фольклорный сюжет, расцветивший трагические события крымского вторжения в рассказах очевидцев и современников (см., напр.: Таубе и Крузе.С. 54). Горсея в ту пору еще не было в Московии.Крымские послы были приняты царем в июне 1571 г., т. е. фактически сразу после пожара. В обмен на мир с Девяет-Гиреем царь обещал создание полунезависимого княжества в Астрахани (см.: Зимин А. А. Опричнина... С. 465). Состояние мрачной угнетенности, о котором пишет здесь Горсей, наступало у царя всякий раз с появлением угрозы крымского набега и зафиксировано в интереснейшем документе — духовной грамоте (завещании) царя, составленной летом 1571 г.: "...Тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася..." (ДДГ. № 104. С. 426).

44. Нагой Афанасий Федорович (ум. ок. 1593) — воевода, видный государственный деятель времен Ивана IV, посол в Крыму с 1563 по 1573 г., думный дворянин, участвовал в переговорах 70-х годов с имперскими, литовскими, датскими, крымскими, польскими посланниками (ПДС. СПб.. 1851. Т. I. Стб. 533—544; РК 1475—1598. С. 259, 276, 292, 295; Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Состав особого двора Ивана IV в период "великого княжения" Симеона Бекбулатовича // АЕ за 1976 г. М., 1977. (179—181; Rerrie М. Jerome Horsey's Account of the Events of May 1591 // Oxford Slavonic Papers. 1980. Vol. 8. Р. 38—39; Зимин А. А. В канун... С. 19).

45. Бомелиус Элизиус (Елисей Бомелий — в русских источниках) (ум. 1573 ?) — авантюрист, английский лекарь, бывший при дворе Ивана Грозного астрологом, лейб-медиком, а иногда и орудием казней: так, в 1572 г. он, как утверждают немецкие авантюристы-опричники, отравил по приказу царя до 100 опричников (см.: Таубе и Крузе. С. 54).

46. Есть известие о том, что царь отправил казну в Новгород в преддверии нового набега Девлет-Гирея в феврале 1572 г. (Новгородские летописи. С. 110). Мотивы изгнанничества звучат в духовной грамоте, написанной царем летом 1572 г. в Новгороде: "...изгнан есмь от бояр... скитаюся по странам" (ДДГ. № 104. С. 426—427).

47. Талер (нем.) — большая серебряная монета, выпуск которой начался в 1518 г. в Богемии (г. Иоахимсталь). С 1555 г. использовался в качестве денежной единицы в Священной Римской империи, Польше, Швеции, Франции, Турции и т. д. Первоначально содержал 29—30 г чистого серебра. Название "талер" с некоторыми изменениями применялось к крупной серебряной монете ряда стран. Так, в англосаксонских странах от "талера" произошло название "доллар". В России талеры были известны как "ефимки", а их серебро использовалось для чеканки русских монет (см.: 3варич В. В. Нумизматический словарь. 2-е изд. Львов, 1976. С. 120—121).

48. Опричнина (1565—1572) была политическим мероприятием царя Ивана IV (см. Предисловие). Часть земель, людей, учреждений, казны, не попавшая в опричнину, называлась "земщиной". Историки спорят о социальном составе опричников в разные годы, о том, была ли она мерой, направленной против уделов, или способом противостоять крупному феодальному землевладению, а также о других вопросах, связанных с опричниной.

49. Симеон Бекбулатович (ум. 1616) — касимовский "царь", в 1573 г. крестился и принял имя Симеон, в 1575—1576 гг. был "посажен" Иваном IV на престол как великий князь всея Руси, причем сам Иван именовался князем Московским, но во внешнеполитических актах ставил царский титул (Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 195; ПСРЛ. Т. 34. С. 192, 226). В 1576 г. Симеон был сведен с великокняжеского престола, получил в удельное княжение Тверь и Торжок, позднее, в 90-е годы, был сослан Борисом Годуновым (см.: Корецкий В. И. Материалы по истории Земского собора 1575 г. о поставлении Симеона Бекбулатовича "великим князем всея Руси" // АЕ за 1969 г. М., 1971. С. 296—299; он же. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины // ВИ. 1967. № 5. С. 43). Загадочное "вокняжение" Симеона привлекло внимание многих исследователей. Некоторые из них считали его продолжением "политического маскарада" опричнины и фарсом (см.: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1957. Т. 2. С. 178; Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве. М., 1937. С. 118—119). Аналогии поставлению искали в литературном памятнике "Повесть о Варлааме и Иоасафе", а также в положении других соправителей и татарских царевичей при великих князьях. Само "вокняжение" рассматривалось то как попытка Ивана IV выдвинуть свою кандидатуру на пустующий польский престол и таким образом завершить Ливонскую войну, то как рецидив опричнины или антиопричнина. Сводку мнений историков сделал А. А. Зимин (Зимин А. А. В канун... С. 24—28, 35—42). В отдельных работах историки, вслед за Горсеем и Флетчером, объявляли целью Ивана IV отказ от обязательств, в первую очередь финансовых (см.: Предисловие).

50. Ср.: "...заставил он нового государя отобрать все грамоты, жалованные епископам и монастырям, коими последние пользовались уже несколько столетий. Все они были уничтожены" (Флетчер Дж. С. 63). Однако С. М. Каштанов в своей работе показал, что при Симеоне иммунитетная политика не изменилась (К вопросу об отмене тарханов в 1575/76 г. // Исторические записки. М., 1965. Т. 77. С. 209—235).

51. Некоторые историки склонны усматривать в известии об "акте парламента" возможное сообщение о Земском соборе 1575 г. (см.: Предисловие) или 1576 г. (см.: Шмидт С. О. Становление российского самодержавства. М., 1973. С. 255—256). Кстати "common", переведенное Н. А. Белозерской как "купечество" (с. 31), явно относится к более широкой социальной группе; для обозначения купечества Горсей пользовался словом "merchants". На наш взгляд, сообщение Горсея может стать в данном случае необходимой, но не достаточной отправной точкой в доказательстве факта созыва Земского собора 1576 г. (см. также возражение Н. И. Павленко: Павленко Н.И. Указ. соч. С. 100).

52. Магнус — брат датского короля Фредерика II, герцог датский, в сентябре 1569 г. заключил договор с Иваном IV о создании Ливонского королевства, став, таким образом, марионеткой царя в Ливонской войне (Акты Копенгагенского архива. Вып. I // ЧОИДР. 1915. Кн. 4. № 146, 160). Однако этот союз в ходе войны распался (см. примеч. 18 к "Путешествиям").

53. Ошибка в имени: не Андрея, а Владимира Андреевича. Герцогу Магнусу была обещана рука дочери князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя; другие источники сообщают, что в 1570 г. он находился не в Ваге, как у Горсея, а в Костроме (см.: 3имин А. А. Опричнина... С. 433).

54. Осенью 1569 г. царь заставил В. А. Старицкого выпить яд (РИБ. Т. 31. Стлб. 285—286; Таубе и Крузе.С. 46—47; ПСРЛ. Т. 13. С. 191; Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 23).

55. Переговоры царя с Магнусом были скреплены брачным договором; сначала невестой стала Евфимия (Евдокия) Владимировна Старицкая (отсюда, видимо, у Горсея путаница имен: он называет жену Магнуса Еленой), но в 1570 г. она умерла и за герцога выдали другую дочь князя Старицкого — Марию (см.: Цветаев Д. В. Мария Владимировна и Магнус Датский // ЖМНП. 1878. № 3. С. 57—85.).

56. Нарва была захвачена шведами в 1581 г. Псков безрезультатно осаждался войском Стефана Батория тогда же (см. примеч. 18 к "Путешествиям").

57. Подтверждением этого известия служат данные переписки царя и королевы Елизаветы в 1582 г. (Сб. РИО. СПб., 1883. Т. 38. С. 8—10; см. также: Берри и Крамми.С. 277. Примеч. 21).

58. Царевич Иван Иванович был женат трижды. В 1571 г. первой его супругой стала Евдокия Сабурова, постриженная в том же году в монастырь; по-видимому, в 1579 г. в другом монастыре оказалась и вторая жена царевича — дочь М. Т. Петрова-Солового; третьей супругой Ивана Ивановича стала в 1580 г. Елена (а не Настасья, как у Горсея), дочь боярина Ивана Шереметева Меньшого (см.: Зимин А. А. В канун... С. 91).

59. Не ясно, о каком Куракине идет речь. Если Горсей подразумевал Ивана Андреевича Булгакова-Куракина, то известие ошибочно. Он был насильно пострижен в монастырь в 1566 г. и вскоре умер (см.: 3имин А. А. Состав Боярской думы... С. 73). Стефан Баторий осадил Венден в 1578 г.

60. Если автор имел в виду "конюшего", а не "конюха", то известие ошибочно: последним конюшим был И. П. Федоров, казненный в 1568 г. (см.: Зимин А. А. О составе дворцовых учреждений Российского государства конца XV и XVI вв. // Исторические записки. М., 1958. Т. 63. С. 199). После этого титул конюшего никто не носил до 1584 г., когда его принял Борис Годунов.

61. Тулупов Борис Давидович — окольничий, был казнен, видимо, в июне — августе 1575 г. (см.: Зимин А. А. Состав Боярской думы... С. 77; он же. В канун... С. 22—23). Горсей передает в этом известии официальную версию причины казни Тулупова.

62. Известие Горсея о попытке сватовства Ивана IV к английской королеве Елизавете уникально. Глухое подтверждение слухов о намерении царя жениться в Англии можно найти в Псковских летописях (Псковские летописи. Вып. II. С. 262); все другие источники свидетельствуют о сватовстве царя к Мэри Гастингс, родственнице королевы Елизаветы (см. примеч. 110 к "Путешествиям").

63. Ошибка Горсея: последняя жена Ивана IV Мария Нагая (см. примеч. 77 к "Путешествиям") не была при жизни царя пострижена в монастырь. Русский посол Ф. Писемский (см. примеч. 109 к "Путешествиям"), выполнявший тайное поручение о сватовстве к М. Гастингс, должен был, следуя наказу, так отвечать на щекотливые вопросы о жене Ивана IV: "...государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь, а не по себе. А будет королевнина племянница дородна... и государь наш... свою оставя, зговорит за королевнину племянницу" (Сб. РИО. Т. 38. С. 6; Путешествия русских послов XVI—XVII вв. / Под ред. Д. С. Лихачева. М.; Л., 1954. С. 402. Примеч. 68).

64. Записки Горсея едва ли не единственный источник, рассказывающий о постройке флота Иваном Грозным в Вологде (см.; Казакова Н.А. Летописные известия и предания о пребывании Ивана IV в Вологде // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1978. Т. X. С. 203—204).

65. Этот фрагмент записок Горсея дает основания рассматривать его как свидетельство о церковном, или "церковно-земском", соборе 1580 г. Известно, что собор был созван 15 января 1580 г. для обсуждения вопроса о том, как выйти из трудностей, вызванных хозяйственным кризисом 70-х годов. На нем были представлены все русские епархии и монастыри. До нас дошла грамота с текстом соборного приговора (СГГиД. М., 1813. Ч. I. № 200. С. 583—587; ПРП. М„ 1956. Вып. IV. С. 526—528; Акты земских соборов // Российское законодательство Х—XX веков. М., 1985. Т. 3. С. 26—28; Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII века. Тексты. Л., 1986. С. 57—59). Решения церковного собора содержат несколько пунктов, касающихся церковного землевладения. Приговор, во-первых, закрепил за церковью все те вотчины, которыми она владела на момент принятия приговора; запрещались тяжбы по поводу церковных земель, их выкуп. Во-вторых, монастырям запрещалось приобретать земли, и хотя вотчинники имели право завещать земли, но монастыри в этом случае могли рассчитывать лишь на денежное вознаграждение из казны. Сами земли поступали в казну для раздачи "воинскому чину", т. е. служилым людям, дворянству. В-третьих, соборный приговор объявлял судьбу прежде купленных духовенством или полученных им по вкладам "княженецких" вотчин зависимой в каждом случае от воли "бога да государя". В-четвертых, устанавливался контроль государства над порядком наделения землей: монастыри могли получить землю лишь по челобитью царю и решению Боярской думы. (О соборе см.: Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947. С. 99—104; Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М., 1978. С. 121—123. Акты земских соборов. С. 23, 29—31).В рассказе Горсея отражена атмосфера борьбы светских и духовных землевладельцев на соборе. Еще в XIX в. А. С. Павлов указал, что Горсей располагал русским текстом соборного приговора и дал своеобразное переложение этого документа в речи Ивана Грозного перед собором (Павлов А. С. Исторический очерк секуляризации церковных земель в России. Одесса, 1871. Ч. 1. С. 147—149). Горсей действительно упоминает после приведенных (см. текст здесь и ниже) речей Ивана IV о своем переводе русского подлинника. С. Б. Веселовский не доверял словам Горсея о имеющемся у него "русском подлиннике", считая, что рассказ Горсея основывается большей частью на "тех слухах и толках" о борьбе духовенства с намерением правительства ограничить его права и привилегии, которые ходили по Москве (см.: Веселовский С. Б. Феодальное землевладение... С. 101; см. также: Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 122— 123). Легко убедиться, что в тексте Горсея нет перевода документа, хотя совпадают мотивы вступительной части приговора (Акты земских соборов. С. 27) и "речей Грозного" в передаче Горсея: в условиях внешней опасности обязанность духовенства — поддержать страну своим пожертвованием; обличение монашества в пьянстве, "непотребстве", праздности, стяжательстве. Автор вставляет в свой рассказ побочные детали и сюжеты, черпая их из тех "слухов и толков", о которых говорит С. Б. Веселовский. В целом, как справедливо отметил Л. В Черепнин, рассказ Горсея воспроизводит политическую линию правительства и реакцию на нее на соборе 1580 г. и дает "...ощутить остроту, вероятно, происходивших на заседаниях конфликтов" (Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 123).

66. Фраза: "Высокий областной собор был созван в великой консистории св. Духа..." — переведена у Н. А. Белозерской неточно: "Было созвано великое со всех провинций собрание..." (с. 36). На эту ошибку впервые указал Э.Халберт(Hulbert Е. The Zemskii Sobor of 1575:а Mistake in Translation // Slavic Review. 1966. June. Vol. 25. N 2. Р. 300— 302). Ошибка, отразившаяся в предположении В. И. Корецкого о Земском соборе 1575 г., рассмотрена в Предисловии к настоящей публикации (см. также подробный разбор этой гипотезы в работах Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 115—118; Зимин А. А. В канун... С. 30—31). В одной из своих последних работ В. И. Корецкий настаивал на своем понимании известия Горсея о "высоком областном соборе": "Перевод А. А. Севастьяновой слов "а high and provincial convocation" как "высокий областной собор" не меняет существа дела, ибо "высокий областной" и означает не что иное, как собрание в Москве представителей областей, т. е. земщины" (Корецкий В. И. История русского летописания второй половины XVI — начала XVII в. М., 1986. С. 44). Все же думается, что интерпретацию этого отрывка из Горсея надо связывать не с Земским собором 1575 г., а с церковным собором января 1580 г. Ведь Горсей определенно говорит здесь о собрании именно духовных лиц: "...он потребовал к себе главное духовенство, аббатов, архимандритов и игуменов всех наиболее влиятельных, богатых и известных монастырей и обителей..." Известие о "высоком областном соборе" непосредственно связано в тексте с приведенной фразой.

67. По подсчетам С. Б. Веселовского, "домовым монастырям" Московского митрополичьего дома принадлежала треть митрополичьих владений( см.: Веселовский С. Б. Феодальное землевладение... С. 455); у Горсея — треть всех земель в государстве. В новой работе А. И. Плигузова данные о "трети всех земель" рассматриваются как преувеличенные (О размерах церковного землевладения в России XVI в // История СССР. 1988. № 2.С. 157—163).

68. Речь идет об Антонио Поссевино (1534—1611), воинствующем иезуите, папском посланнике в Литву, Речь Посполитую, затем в Россию. Первая поездка его к Ивану IV состоялась 18 августа — 14 сентября 1581 г. и имела официальной целью посредничество в заключении мира со Стефаном Баторием. Вместе с тем папская курия связывала с миссией Поссевино далеко идущие планы окатоличивания России. О второй поездке иезуита в Россию см. примеч. 145 к "Путешествиям" (см. также: Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 10, 239. Примеч. 1). Упоминание о Поссевино — датирующий признак, указывающий, что автор имеет в виду 80-е годы.

69. Анания и Сапфира (библ.) — персонажи Нового завета, супружеская чета, принявшая христианство, но утаившая часть проданного имущества от общины, за что "святой дух" через апостола Петра покарал их смертью (Деяния св. апостолов. Гл. 5. ст. 1—10).

70. В передаваемой Горсеем "речи" царя есть два интересных момента. Во-первых, упоминание о намерении царя созвать "...парламент или царский совет из всех наших князей и бояр, митрополитов, епископов, священников, архимандритов и игуменов". Оно доказывает, что сама "речь", по замыслу автора, произносится именно перед церковным собранием, которому, по содержанию, приказывается составить, "опись" ко дню "парламента или царского совета" (см. примеч. 65 к "Путешествиям"). К сожалению, увлекшись рассказом о семи монахах, затравленных в Александровской слободе медведями, Горсей не возвращается более к упомянутому им "парламенту или царскому совету". Между тем, конкретизация этого сообщения в записках имела бы исключительное значение, так как показала бы, действительно ли Горсей знал и различал типы совещаний XVI в. и была ли среди них форма, близкая к земским соборам. Во-вторых, в этом фрагменте "речи" есть мотив, наиболее близкий к определенному месту в тексте приговорной грамоты 1580 г. (см. примеч. 65 к "Путешествиям"),—упоминание о трудной внешнеполитической ситуации и угрозе России:

Приговор

"...от турского, и от крымского, и от нагай, и от литовского короля, с ним же совокупишася Полша, угры, немцы Лифлянския и другия Свейския, сии все совокупившеся..."

Горсей

"...от короля и князей Польши и Ливонии, от короля Дании, объединившихся с нашими мятежниками,сносившимися с Крымом..."

(Акты Земских соборов, С. 27)

71. День св. Исайи — 28 мая по григорианскому календарю.

72. Известие Горсея о казни монахов, затравленных медведями, уникально. Есть известие о похожей казни новгородского архиепископа Леонида, которого якобы затравили собаками, "в медведно ошив" (Псковские летописи. Вып. II. С. 262; Новгородские летописи. С. 148). Горсей, по мнению С. М. Середонина, рассказал заодно о двух разновременных, похожих событиях: казнях 1575 г. и (см. текст ниже) церковном соборе 1580 г. (см.: Середонин С.М. Известия англичан о России во второй половине XVI века//ЧОИДР. 1884. Кн. 4. С. 31). В. И. Корецкий же считал,, что все описанные события происходили осенью 1575 г. и были связаны с созывом земского собора (см.: Корецкий В. И. История русского летописания... С. 43—47).

73. Горсей говорит о челобитье представителей всех слоев духовенства как о последнем акте борьбы царя и священнослужителей. Таким образом, рассматриваемый отрывок логически связывает и завершает весь рассказ автора о церковном соборе, "речах" Грозного, казни монахов и челобитье покорившегося духовенства. Горсей вновь, как и в начале рассказа, перечисляет духовные чины, которые "поверглись ниц" перед царем, ни о каких представителях земских чинов здесь, как и ранее, не говорится (см. примеч. 66 к "Путешествиям").

74. Под понятием "марка" здесь, видимо, имеется в виду не серебряная монета, "марка счетная", т. е. счетная денежная единица, состоявшая из точно определенного количества монет. Так, например, рижская счетная марка состояла из 36 шиллингов (см.: 3варич В. В. Указ. соч. С. 84). О стерлингах см. примеч. 89. к "Путешествиям".

75. Автор имеет в виду посольство Андрея Григорьевича Совина в Англию а 1569—1570 гг. (см.: Опись архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977. Ч. 1. С. 190). Посольство А. Совина имело поручение заключить русско-английский союзнический договор, одним из главных пунктов которого была гарантия убежища в случае необходимости для царя и для королевы в Англии и в России. Посол имел инструкции не допускать изменений в тексте договора. Поскольку королева Елизавета не хотела связывать себя союзническими обязательствами, то миссия А. Совина была неудачной (См.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. № 21).

76. Посольства в Россию Антони Дженкинсона в 1571—1572 гг. и Томаса Рандольфа в 1568—1569 гг. сильно разочаровали Ивана IV, так как ни Рандольф, ни Дженкинсон не дали ответа на вопрос о заключении русско-английского союза и об убежище для царя Ивана (см.: Середонин С. М. Известия англичан... С. 76, 85).

77. Дмитрий Иванович (1582—1591) — царевич, младший сын Ивана IV и Марии Нагой. Мария Федоровна Нагая стала царицей, последней женой Ивана Грозного, в 1580 г. Свадьба состоялась в октябре этого года; Мария была седьмой, а не пятой, как у Горсея, женой Грозного.Личная жизнь царя в 70—80-е годы отличалась запутанностью брачных отношений. После смерти первой жены Анастасии Романовны и второй — Марии Темрюковны (см. примеч. 13, 14, 19, 21 к "Путешествиям") браки царя становятся частыми: в 1571 г. он выбрал в жены Марфу Собакину, но по неизвестной причине она прожила после венчания всего 15 дней (см. примеч. 37 к "Путешествиям"), в 1572 г. в монастырь попадает четвертая жена — Анна Колтовская, а в конце 70-х годов — пятая жена Анна Васильчикова. Тогда же Иван IV взял в жены некую Василису Мелентьевну, брак с которой, по-видимому, не был церковным, поэтому русские источники часто говорят о шести браках царя. Судьба Василисы Мелентьевны остается неясной. Последней царицей стала в 1580 г. Мария Нагая (подробнее см.: Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1975. С. 206—214).

78. Сведения Горсея об окладах служилых людей позднее дополнил Флетчер. Ср.: "Первый разряд составляют так называемые дворяне ближние или полк главных окладных, из коих одни получают 100, другие 80 руб. в год, и ни один не менее 70. Второй разряд составляют средние дворяне или вторые по количеству их оклада... К третьему, или низшему, разряду принадлежат дети боярские, самые последние по окладу. Из них те, коим дается наибольшее жалованье, получают 30 руб. в год, а другие только 25 или 20, но никто не менее 12... Такое денежное жалованье получают они сверх земель, приписанных к каждому из них..." (Флетчер Дж. С. 79).

79. Общее число татар в русском войске не превышало 10 тыс. (см.: Середонин С.М. Известия иностранцев о вооруженных силах московского государства в конце XVI в. СПб., 1891. С. 13). По данным Р. Г. Скрынникова, в 60—70-е годы численность татар от 4 до б тыс. человек (см.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. Л., 1975. С. 46. Табл. 2).

80. Имеется в виду, судя по смыслу, Ливония. Горсей пишет здесь и далее: "Liolande", "Liffland", "Liefland".

81. В переводе Н. А. Белозерской "Dutch" — "датчан" (Записки. С. 41), в переводе Ю. В. Толстого — "немцев" (Путешествия. С. 23). Считаем правильным перевести слово "Dutch" (у Горсея "Duch") как "голландцы", поскольку перевод "немцы" предполагает американизированный вариант, а перевод "датчане" ошибочен ("Danes" — датчане).

82. Понтус Делагарди (1520—1585) — профессиональный военачальник, служил в Швеции с 1568 г., был шведским послом к императору и к папе в 1576 г., наместником в шведской части Ливонии, участвовал в переговорах с Россией 1583 г., завершившихся миром России и Швеции в Ливонской войне.Под именем Лоуренца Форусбека Горсей, возможно, имеет в виду Георга Фаренсбека (1552—1602), служившего в 70—80-е годы в русском войске, затем управляющим Эзеля и в 80-е годы — в Польше (см.: Берри и Крамми. С. 287).

83. Нарва и Ивангород были взяты шведским войском в 1581 г. В результате захвата Нарвы русская балтийская торговля фактически прекратилась.

84. Кроме Горсея о протестантской общине в столице, разгромленной Иваном IV в 1578 г., сообщают иностранные авторы И. Бох, К. Буссов, Ж. Маржерет (см.: Зимин А. А. В канун... С. 53—54).

85. Болвановка — центр Немецкой слободы в Москве. На первом этапе Ливонской войны часть купцов-иностранцев была переселена из Прибалтики в русские города. В Москве Иван IV разрешил им построить кирху. Разгром Немецкой слободы (см. примеч. 84 к "Путешествиям") был следствием неудач в Ливонской войне, недовольства русского духовенства, а также, возможно, раздражением правительства огромными доходами иностранцев от торговли вином (Сборник материалов по истории Прибалтийского края. Рига, 1880. Т. III. С. 293—294, 303; Зимин А. А. В канун... С. 53—54).

86. Томас Гловер был агентом Московской компании английских купцов с 1562 по 1567 г.; он отказался выехать из России, оставшись в Нарве, по его собственному объяснению, из-за преследований соотечественников. Но в самом конце 60-х годов. Гловер оказался в Англии, откуда вернулся в Россию вместе с послом А. Совиным, чтобы возместить компании английских купцов свой долг, который надеялся получить у царя. В этом он не преуспел, так как царь отказал ему. Гловер пережил в Москве пожар 1571 г. во время набега Девлет-Гирея (Willan Т. S. The Early History of the Russia Company, 1553—1603. Manchester, 1956. Р. 86, 122, 125, 130). Известие Горсея о высылке Гловера (см. текст ниже) относится, видимо, к отправке его в Англию в конце 60-х годов.

87. Горсей, видимо, имеет в виду не боярский род Басмановых-Плещеевых (см.: Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России XV—XVI вв. М., 1985. С. 210), а других Басмановых, из Полоцка.

88. "Венгерские золотые дукаты". С XV в. эта денежная единица стала в Европе синонимом золотой монеты, так как поставлялась преимущественно Венгрией; это привело к тому, что любую золотую монету с весом дуката стали называть "венгерской", даже если ее чеканили, например, в России (см.: 3варич В. В. Указ. соч. С. 58—59; Потин В. М. Венгерский золотой Ивана III / Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 290, 292).

89. Фунт, фунт стерлингов (англ.) — денежная единица в Великобритании, равнялась 20 шиллингам или 240 пенсам. Вес 240 серебряных пенсов ("стерлингов") был равен английской единице веса фунту, отсюда название денежной единицы "фунт стерлингов"; символ 2, обозначающий фунт стерлингов, произошел от латинского слова libra (фунт) (см.: 3варич В. В. Указ. соч. С. 132—133).

90. Английский гонец Даниил Сильвестр был убит молнией в 1576 г. в Холмогорах. Похоже, что записки Горсея — единственный источник, рассказывающий об обстоятельствах смерти Сильвестра. Не вполне ясно, случилось ли это на обратном пути из Москвы в Англию, или Сильвестр, уже побывав в Англии, прибыл в том же 1576 г. обратно в Московию. О посольстве Даниила Сильвестра см.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С.179—185; Willan Т. S. The Early History... Р.128.

91. Второй возможный вариант перевода: "Why have you dissembled with me then?" — Почему ты умолчал об этом?

92. Вылузгин Елизар Данилович — крупный деятель в дьяческом аппарате управления при Иване IV. Впервые он упоминается на службе в 1578 г., стал подьячим в 1581 г., с 1583 г. — сначала дьяк, потом думный дьяк, в 1595 г. — ближний дьяк. Участвовал в приемах многих иностранных посольств, в следствии по "Углицкому делу" о смерти царевича Дмитрия; последний раз упоминается в документах в 1600—1601 гг. (см.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 110— 111; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 183—184;Зимин А. А. В канун... С. 172).Записки Горсея отразили сословно-чиновную терминологию государственного аппарата времен централизации. Любопытно преломление этой терминологии в записках англичанина: так, "думный" или "ближний" дьяк у Горсея — "тайный секретарь", "главный государственный секретарь" (см. текст ниже о дьяках Щелкаловых). Известно, что чины и титулы зародились в России с образованием единого государства во второй половине XV в. Если оставить в стороне титулованную знать, то высшими чинами в государстве были думные, т. е. чины членов Боярской думы: боярин, окольничий, думный дворянин и думный дьяк. Ниже думных чинов стояли чины придворные или дворцовые; стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы. Основную же массу дворянства составляли чины "городовые", т. е. провинциальные. Верхушку этого провинциального служилого сословия составляли дворяне выборные ("выбор" из "городов"). Дьяческий аппарат управления своим рождением связан как с дворцовыми учреждениями, так и с великокняжеской канцелярией — Казной. Причем, великокняжеские "казенные" дьяки считались рангом выше дворцовых дьяков. Казначеями в XV—XVI вв. назначались приближенные государя, хорошо знавшие внешнеполитические дела, осуществлявшие руководство дипломатией. Дьяки великокняжеской канцелярии на протяжении XVI в. становятся реальными исполнителями велений великокняжеской власти в разных приказах. По происхождению эта приказная администрация Ивана Грозного вышла из низшего духовенства, простолюдинов, иногда — из мелких землевладельцев. К середине XVI в. в Русском государстве налицо приказная система управления с ведомственным распределением в ней обязанностей дьяков (см. подробнее: Копанев А. И., Маньков А. Г., Носов Н. Е. Очерки истории СССР. Конец XV — начало XVII в. Л., 1957. С. 68—72; Леонтьев А. К. Образование приказной системы управления в Русском государстве. М., 1961; Зимин А. А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. М., 1982. С. 245—254; Кобрин В. Б. и др. Вспомогательные исторические дисциплины. М., 1984. С. 186—195).

93. Чапель Джон — лондонский купец, с 1584 г.— "слуга" Московской компании; в России был арестован и заключен в тюрьму по обвинению в сношениях со Швецией и Данией, освобожден в 1587 г. Купцы Компании обвиняли Горсея в доносе, вызвавшем арест Чапеля (Сб. РИО. Т. 38. С. 181—182; Бонд Э. С. 319; см. также Приложение I к настоящей публикации.

94. Бомелий был замучен в 1579 г. (ср.: Штаден Г. С. 123—124; Таубе и Крузе.С. 546; Псковские летописи. Вып. II. С. 262; см. также: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 18—19; Зимин А. А. В канун... С. 57—58).

95. Речь идет, вероятно, об опале на новгородского архиепископа Леонида, обстоятельства, время опалы и смерти которого вызывают разногласия у историков (см.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 14—18; Зимин А. А. В канун... С. 32—34). Р. Г. Скрынников указал на источник, подтверждающий такую деталь известия, как упоминание о "ведьмах", которые были "позорно сожжены", а именно запись синодика о казни 15 новгородских "жен", колдуний (см.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 15).

96. Остается неясным, какой именно "оригинал", содержащий речь Ивана IV к "собранию", цитирует Горсей. Отметим в этом фрагменте начало речи царя, в котором есть упоминание о "дне Вознесения", совпавшем с "...печальной годовщиной недавней гибели... сотен тысяч невинных душ...". Здесь, как нам представляется, можно разглядеть упоминание о набеге Девлет-Гирея на Москву (апрель — май 1571, см. примеч. 38 к "Путешествиям"). День Вознесения — это весенний переходящий праздник, связанный с пасхой. Таким образом, известие о речи Ивана IV к. "собранию", скорее всего, соотносится у автора не с 1575 г., а с более ранним временем (см.: "...недавней гибели").

97. Большинство историков сходится на том, что свадьба Федора Ивановича и Ирины Годуновой состоялась в 1575 г. (Пискаревский летописец. С. 163. Примеч. 88; см. сводку данных источников: Зимин А. А. В канун... С. 14).

98. Фролов Савва — подьячий и дьяк в 80-е годы XVI в., участвовал в переговорах с английским послом Баусом в 1583—1584 гг. РК 1475— 1598. С. 276; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. С. 551). О Баусе см. примеч. 112 к "Путешествиям".

99. Отъезд Горсея состоялся в 1580 г. Мнение Э. Бонда, что эта дата противоречит указанной Горсеем цели — доставки в Россию военных припасов, — считаем неубедительным: в России все еще шла Ливонская война и военные припасы были нужны (см.: Бонд Э. С. 190. Примеч. 1.; Гамель И. X. Англичане в России в XVI и XVII вв. СПб., 1865—1869. С. 116).

100. Вероятно, имеются в виду оживленные торговые и дипломатические англо-русские связи, так как союзнического договора Англия и Россия не заключали. Возврат

101. Издатели Записок Горсея 1968 г. считают, что это известие не лишено вероятности (Берри и Крамми.С. 296. Примеч. 4), так как управляющим о. Эзель в 1576—1579 гг. был ливонец Иоганн Укскюль. Возврат

102. Мелвин (Melving) постоянно упоминается Горсеем как один из опорных пунктов английской торговли в Европе, однако города с таким названием нет; под Мелвином Горсей, вероятно, имеет в виду Элбинг (Эльблонг), возможно — Мемель (Клайпеду) (см.: Путешествия русских послов... С. 390. Примеч. 21).

103. Кроме Горсея о грабеже Никиты Романовича Юрьева по приказу царя рассказывает только один источник — Московский летописец (ПСРЛ. Т. 34. С. 192, 226). В. И. Корецкий датировал это событие 1575 г., связывая его с земским собором (см.: Корецкий В. И. История русского летописания... С. 44).

104. Нагой Семен Федорович — старший дядя царицы Марии, последней жены Ивана Грозного (см. примеч. 77 к "Путешествиям"). С. Нагой участвовал в Ливонской войне и обороне против татарского вторжения в 1571 г.; после воцарения Федора Ивановича и ссылки царицы Марии в Углич с 1584 г. он служил в далеком Васильсурске. Факт грабежа С. Нагим Щелкалова, о котором говорит Горсей, в других источниках не отражен. После "Углицкого дела" 1591 г. С. Нагой оказался в темнице одного из Низовских городов, где умер, вероятно, насильственной смертью (Сказание о Гришке Отрепьеве // РИБ. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 715, 716; РК 1475—1598. С. 231, 233, 245, 348—349, 378, 390, 436; Зимин А. А. В канун... С. 111; Берри и Крамми. С. 299).

105. Щелкалов Андрей Яковлевич ("Щелкан", "Щалкан" — в английских записках и документах и, видимо, в русской устной традиции; ср. известное более раннее производное "Щелкан" от "Чол-хан") (ум. ок. 1597) — "ближней думы большой дьяк" (с 1570 по 1594) в правлениях Ивана IV, Федора и Бориса Годунова. Будучи одаренным администратором. Щелканов одновременно ведал делами Посольского и Разрядного приказов и являлся членом Боярской думы (1572) (см.: Лихачев Н.П. Указ. соч. С. 193, 554; Зимин А. А. Состав Боярской думы... С. 80). Щелкалов был открытым противником привилегированной широкой торговли англичан в России (см. текст ниже и в Приложении I), противопоставлял английской ориентации союз с Габсбургами. Он вышел в отставку в 1594 г., возможно, из-за своих настойчивых требований союза с Империей, обвиненный в сношениях с имперским послом Н. Варкочем (см.: Кобеко Д. Дьяки Щелкаловы // Известия Русского генеалогического общества. СПб., 1909. Вып. 3. С. 78—87; см. также: Зимин А. А. В канун... С. 194).

106. Запись на полях рукописи, сделанная не рукой Горсея: "Thrust at him with his piked staff" — метнул в него своим острым посохом (см.: Бонд Э. С. 195; Толстой Ю. В. Путешествия. С. 35. Примеч. 2). Приписка в рукописи отражает два разных слуха о причине смерти царевича Ивана в 1581 г.

107. О причине ссоры Ивана Грозного с сыном, имевшей столь трагические последствия, источники рассказывают противоречиво. Большинство источников свидетельствует, что царевич пострадал, заступаясь за свою третью жену (две первые были отправлены Иваном IV в монастыри — см. примеч. 58 к "Путешествиям"). Были распространены также слухи о подозрениях и зависти царя к сыну, а также о конфликте, связанном с готовящимся походом на Псков, во главе которого народ хотел видеть не царя, а наследника (см. сводку данных источников: Зимин А. А. В канун... С. 90—93). Горсей со своей версией гибели царевича Ивана стоит несколько особняком среди других источников.

108. Неточность автора: 27 лет от роду.

109. Писемский Федор Андреевич (ум. 1591) — дипломат, посол в Крыму между 1564 и 1573 гг., опричник, в 80-е годы был наместником в Чернигове, Новгороде и Пскове; думный дворянин в 1589—1590 гг. (РК 1475—1598. С. 348, 350, 359, 410, 414, 433; Кобрин В. Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного. С. 57). Писемский был послом в Англии в 1582—1583 гг.; цель и, видимо, обстоятельства его визита в Англии Горсей указывает правильно (Путешествия русских послов XVI— XVII вв. С. 100—155, 386—387; Сб. РИО. Т. 38. С. 3—70).

110. О ритуале русского посольского обычая см.: Юзефович Л. А. Из истории посольского обычая конца XV — начала XVII в. // Исторические записки. М., 1976. Т. 98. С. 331—340. Неточный перевод этого известия Горсея (см.: Белозерская Н.А. Записки. С. 53) дал основания М. А. Алпатову считать, что Писемский в своей встрече с М. Гастингс "разыграл комедию" (Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII—XVII вв. М., 1973. С. 292), однако текст Горсея, как нам кажется, исключает такую трактовку поведения русского посла. Писемский доносил, что Мэри Гастингс "ростом высока, тонка, лицом бела, очи серы, волосом руса, нос прям, у рук пальцы тонки и долги" (Сб. РИО. Т. 38. С. 65—70).

111. Рассел Уильям (1558—1613) —крупный военнокомандующий и государственный деятель времен Елизаветы Тюдор (Берри и Крамми. С. 301. Примеч. 2).

112. Баус Джером (ум. 1б1б) — английский посол в России в 1583 — 1584 гг. Основным в переговорах посла было требование монопольной морской торговли для Англии в России в обмен на возможное заключение военного союза. Баус, как свидетельствуют источники, отличался крайне неприятным, вздорным характером, что сильно осложняло переговоры (см. примеч. 118 к "Путешествиям"; см. также: Сб. РИО. Т. 38. С. 12, 129—130; Толстой Ю.В. Первые 40 лет. С. 201—219. № 45—48; Лурье Я. С. Английская политика... С. 124—136; Croscey R. Hakluyt's Accounts of Sir Jerome Bowes Embassy to Ivan IV // Slavonic and East European Reveiw. Vol. 61. № 4. Oct. 1983. Р. 558—564).

113. В действительности навстречу Баусу были высланы думные дворяне М. А. Безнин и Д. И. Черемисинов (Сб. РИО. Т. 38. С. 71). Протопоповы — дворянский род; Михаил Протопопов упомянут в боярских спискам (Боярские списки. М„ 1979. Ч. I. С. 131). Известен также стряпчий Кормового двора Суббота Протопопов (см.: Клейн В. К. Дело розыскное в 1591 году про убивство царевича Дмитрия Ивановича на Угличе. М., 1913. Склейки XXI, XXVIII).

114. О служащих царской конюшни см.: Альшиц Д. Н. Новый документ о людях и приказах опричного двора Ивана Грозного после 1572 года // Исторический архив. 1949. Т. 4. С. 42—48.

115. Сицкий Иван Васильевич (ум. 1608) — воевода, боярин, принадлежал к старинной знати. Впервые упоминается на службе в 1577 г. В начале 80-х годов участвовал в переговорах с Баусом, затем был в составе посольства к Стефану Баторию. При царе Борисе попал в опалу за сочувствие и связь с Романовыми (состоял в браке с дочерью Никиты Романова Евфимией), был сослан и умер в монастыре. Известие Горсея об участия Сицкого в переговорах подтверждается также другими источниками (см.: Зимин А. А. В канун... С. 96, 109, 121, 134, 196, 216).

116. Татищев Игнатий Петрович (ум. 1604)—воевода, с 1583 г.— думный дворянин, с 1600 г.— казначей. Участвовал в переговорах со Швецией в 1583 г. и был послом в Польше в 1591 г. (АИ. СПб., 1841. Т. I. С. 271: Сб. РИО. Т. 38. С. 103—104; Боярские списки 1 Ч. I. С. 105; Флетчер Дж. С. 54; Берри и Крамми. С. 156. Примеч. 18; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря / Подг. Е. Н. Клитина, Т. Н. Манушина, Т. В. Николаева. М., 1987. С. 49).

117. Аудиенции Бауса начались в октябре 1583 г.

118. Описание обнаруживает, что Горсей именно стоял в толпе во время прохода Бауса: вероятно, на его вопрос: "Что значит "карлик"?" ему объяснили, что у Бауса "журавлиные ноги". Горсей воспринял это как перевод. Сохранившийся портрет Бауса свидетельствует о поразительной меткости этой насмешки. Напыщенность и самовлюбленность, отмеченные Горсеем как характерные качества Бауса, высмеиваются также в любопытной английской эпиграмме XVII в., найденной Я. С. Лурье, (см.: Lur'e Ya. S. An Unpublished Epigram on an English Ambassador in Russia // Oxford Slavonic Papers. 1974. Vol. 7. Р. 13—17).

119. Известие автора представляется вполне достоверным: царские венцы ("короны", по Горсею) — Казанский, Астраханский и другие, являвшиеся символом власти над покоренными землями, могли помещаться перед царским троном во время церемоний приема посольств.

120. Подробнее см. примеч. 121 к "Путешествиям"; материалы о Московской компании в Приложении I.

121. По свидетельству Писемского, английская королева всерьез интересовалась правами возможного наследника от предполагаемого брака царя и М. Гастингс, отсюда, видимо, отраженная Горсеем популярность этой темы в английской дипломатической среде. На переговорах с Баусом в 1583—1584 гг. обсуждался широкий круг вопросов: от заключения военного союза и сватовства Ивана IV до условий английской торговли в России и приглашения из Англии мастеров и ратных людей. Претензии англичан на исключительную роль в торговле с Россией встретили протест некоторых представителей русской стороны во главе с А. Щелкаловым. Неуступчивость в этом вопросе Бауса, имевшего соответствующие инструкции, привела к тому, что царь обвинил англичан в нарушении торговли и даже усомнился, имеет ли Баус полномочия посла. Только на последней аудиенции Иван IV согласился возобновить торговые привилегии англичан. Что же касается условий предполагаемого брака с англичанкой, то царь в действительности предлагал выделить лишь обычный удел возможному наследнику, не пересматривая вопрос о наследовании престола (Сб. РИО. Т. 38. С. 7, 90—132; Берри и Крамми. С. 303).

122. Запись на полях: "Огромная сверкающая звезда и другие знаки были видны 7 недель над Москвой в год 85-й, в этот год король Себастиан и два короля Фесс и Морокко, Португалии и Бэрберии, и этот великий царь умерли" (Бонд Э. С. 199. Примеч. 1).

123. Бельский Богдан Яковлевич (ум. 1610) — думный дворянин, оружничий, глава Аптекарского приказа при Иване IV, был выходцем из неродовитых детей боярских. Сделавшись опричником, он уже в конце 60-х — начале 70-х годов становится любимцем Грозного, что и определило во многом его высокое положение. Быстрому продвижению способствовало и родство с Малютой Скуратовым, приходившимся дядей Вольскому. Русские и иностранные источники говорят о Вольском как о человеке умном, честолюбивом, искушенном в делах государственных, а равно и в придворных интригах (см.: Временник Ивана Тимофеева. С. 15, 46; ЧОИДР. 1884. Кн. 4. Отд. III. С. 100; Пeтрей П. С. 167; Кобрин В. Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного. С. 25; Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 163). В последние годы жизни Грозного Бельский "стоит у трона" на посольских приемах (1581—1582), являясь, бесспорно, одним из самых влиятельных лиц при царе. При Федоре Ивановиче Бельский был сослан в Нижний Новгород (1584—1591) в связи с московскими волнениями 1584 г. (ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 35— 36; Зимин А. А. В канун... С. 113—117). Его дальнейшее повышение связано уже с царствованием Бориса Годунова, в день коронации которого Белъский получил чин окольничего. В Смуту Вольский служил Лжедмитрию; при царе Василии Шуйском был отправлен подальше от Двора, в управляющие Казанью, и там в 1610 г. убит (РК 1475—1598. С. 244, 260, 276, 293; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 202, 204; Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 67; Зимин А. А. В канун... С. 20, 88—89, 265).

124. Гелиогабалус (Гелиогабал) — Марк Аврелий Антоний, римский император (218—222), поклонник бога Солнца. Устраивал в Риме бесконечные празднества и богослужения, сопровождавшиеся дикими, изуверскими обрядами и расточительством. Вызвал всеобщее презрение и ненависть. Убит заговорщиками (История Древнего Рима / Под ред. А. Г. Бокщанина и В. И. Кузищина. М., 1971. С. 405).

125. Рапата (ст.русск.) — молитвенный дом иноверцев (мечеть, кирха и т. п.). Возможно, здесь имеется в виду Дербентский мавзолей VIII в. (см.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. Стб. 164).

126. Ейлоф Иоанн (Иоганн, Джованни Эйлоф) — голландский анабаптист, лейб-медик Ивана Грозного. Источники подтверждают его влияние на царя в последние годы жизни Ивана IV; очевидна и его связь с Богданом Бельским, присутствовавшим при смерти царя (см. примеч. 130 к "Путешествиям"), так как Ейлоф находился в подчинении у главы Аптекарского приказа. Ср.: "...Богдан Бельский... подал ему прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд..." (Масса И. Краткое известие о Московии. М., 1937. С. 32). После смерти Грозною Ейлоф был выслан из России (Сб. РИО. СПб., 1902. Т. 116. С. 287—288; Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 100; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя // ВИ. 1979. № 9. С. 96—97; Зимин А. А. В канун... С. 98, 106).

127. Биркин Родион Петрович (ум. 1589) — рязанский дворянин, известен по источникам с 1574 г., видная фигура "особого" Двора Ивана IV. После смерти царя в 1585 г. служил в Пронске; в 1587—1588 гг.— посол (вместе с П. Пивовым) в Кахетии, где принимал в русское подданство грузинского царя Александра II (см.: Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 165—166; Зимин А. А. В канун... С. 267).

128. Запись на полях: "Все шахматные фигуры, кроме короля, которого он никак не мог поставить на доску" (см.: Бонд Э. С. 201). Горсей наиболее подробно из всех источников рассказывает о последних днях и часах жизни Ивана IV. Насколько его версия достоверна — судить трудно. Если он действительно побывал в царской сокровищнице в день смерти Грозного — тогда мы имеем рассказ почти очевидца событий. Впрочем, есть и другие версии смерти царя. Ряд источников свидетельствует, что он в течение нескольких дней находился в состоянии забытья, иногда приходя в себя (см.: Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. М., 1963. С. 209—210; Петрей П. С. 157— 161; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя. С. 96—97).

129. Годунов Борис Федорович (ок. 1549 (или 1552) — 1605) — крупнейший государственный деятель последней трети XVI — начала XVII в., прошел долгий путь от низших ступеней служебной лестницы до царского престола. Одно из ранних упоминаний его имени относится к 1567 г., когда Борис значился уже опричником; женитьба на дочери царского любимца Малюты Скуратова вводит его в круг приближенных царя Ивана IV, в 1575 г. он назван "дружкой" на царской свадьбе. Положение Годунова при дворе еще более укрепилось после женитьбы царевича Федора на сестре Бориса Годунова Ирине. Пройдя последовательно чины кравчего (с 1576 г.), затем боярина (с 1580 г.), Борис оказался шурином наследника престала после неожиданной гибели царевича Ивана Ивановича в 1581 г. При царе Федоре Борис Годунов — конюший, всесильный правитель государства. Социально-политический кризис в России последней трети XVI в. был во многом смягчен энергичными действиями правительства Б. Годунова, но они основывались на усилении феодально-крепостного гнета. Поэтому, когда после пресечения царской династии Годунов, будучи избранным на земском соборе (1598), взошел на престол, он оказался лицом к лицу с назревавшей смутой и крестьянской войной. Умер от апоплексического удара 13 апреля 1605 г. (ДРВ. Т. VII. С. 42, 52; ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 7. С. 21, 24, 40; см. также: Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1978; Зимин А. А. В канун... С. 17— 19, 40—43, 90—94, 105—113, 211—238; Павлов А. П. Соборная утвержденная грамота об избрании Бориса Годунова на престол // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1978. Т. X. С. 206—225).

130. "...Он был удушен и окоченел" (was strangled & stark dead). Пассивный залог английского глагола дает нам основания именно для такого перевода и интерпретации этого места как уникального известия о насильственной смерти царя. Царь Иван умер 18 марта 1584 г. Горсей называет главных "свидетелей": Богдана Вольского и Бориса Годунова, связанных, как известно, узами родства (см.: Предисловие). Версию Горсея поддерживает ряд источников начала XVII в.: Временник Ивана Тимофеева, Пискаревский летописец, Новгородская летопись. Об отравлении царя писали И. Масса, гетман Жолкевский. У историков нет единого мнения по этому вопросу. С. М. Середонин переводил Горсея так же, как и мы. С. Б. Веселовский считал, что насильственная смерть царя вероятна, но не доказана; к этому мнению присоединился и А. А. Зимин. Последний разбор всех точек зрения находим в специальной работе В. И. Корецкого, полностью принявшего версию Горсея в вышеуказанном переводе. Любопытно, что исследование останков царя, проведенное М. М. Герасимовым, обнаружило наличие ртути в костях, что, впрочем, может объясняться и употреблением лекарств (см.: Середонин С.М. Сочинение. С. 32; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 48; Герасимов М, М. Документальный портрет Ивана Грозного // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института археологии АН СССР. М., 1965. Т. 100. С. 140; 3имин А. А. В канун... С. 96—99, 267; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя. С. 98—103; он же. История русского летописания... С. 48—65).

131. Регентский совет, созданный по завещанию Ивана Грозного, должен был выполнять функции государственного органа при слабоумном Федоре Ивановиче. Участие в нем Б. Годунова остается одним из спорных вопросов русской истории этого периода. Обычно считают, что, согласно завещанию Грозного, Б. Годунов возглавил опекунский совет, в который кроме него входили еще 3 человека. Так, в настоящем фрагменте Горсей ясно говорит о четырех регентах, первым из которых называет Б. Годунова. Иного мнения придерживается Р. Г. Скрынников, считающий сообщение Горсея малодостоверным и полагающий, что Иван IV, надеясь на развод Федора, не мог включить брата Ирины Годуновой в свои душеприказчики (см.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 106; он же. Политическая борьба в начале правления Бориса Годунова // История СССР. 1975. № 2. С. 49; он же. Борис Годунов. С. 16— 17). Однако известия Горсея не дают достаточно оснований для подобной точки зрения. Во всех случаях, когда Горсей упоминает о регентах, он неизменно называет и Б. Годунова (см. текст в "Путешествиях" ниже, "Коронацию", "Трактат"; примеч. 133 к "Путешествиям", 3 — к "Коронации", 35 — к "Трактату"). Вместе с тем следует обратить внимание и на расхождения в записках Горсея, называющего то четырех лиц, то пятерых (см. примеч. 133 к "Путешествиям"). Со Скрынниковым полемизирует А. А. Зимин, считавший свидетельства Горсея заслуживающими доверия (см.: Зимин А. А. В канун... С. 104—108; см. здесь же полную сводку известий источников по поводу завещания Ивана IV). Завещание царя до нас не дошло, что породило в среде имперских дипломатов легенду о намерении Грозного передать русский престол имперскому эрцгерцогу Эрнсту (см.: Зимин А. А. В канун... С. 107—108).

132. Горсей называет Бориса Годунова "лордом", "лордом-правителем" и чаще всего "князем-правителем". Ю. Толстой считал, что этот титул англичанин применял по аналогии с титулом герцога Соммерсетского, лорда-покровителя при короле Эдуарде VI (см.: Толстой Ю.В. Путешествия. С. 41. Примеч. 2).

133. Относительно состава регентского совета в сочинениях Горсея имеются расхождения. В комментируемом фрагменте он называет Б. Ф. Годунова, И. Ф. Мстиславского, И. П. Шуйского, Н. Р. Юрьева. Ср. с его же известием в "Коронации": "...боярин Борис Федорович Годунов, князь Иван Федорович Мстиславский, князь Иван Петрович Шуйский и Богдан Яковлевич Бельский — все знатные люди, главнейшие по завещанию царя..."

134. Глинский Иван Михайлович — князь, воевода, боярин с 1585— 1586 гг. Впервые упоминается в источниках во время похода Ивана IV на Новгород в 1571 г. как рында; благодаря браку с дочерью Малюты Скуратова быстро продвигался по службе; "свояк" по этому браку Борису Годунову (см. примеч. 129 к "Путешествиям"; РК 1475—1598. С. 293, 364, 379, 381, 387, 413, 414, 463. РК 1559—1605. С. 217; Мордовина С. П. Указ. соч. С. 330—331; Бычкова М. Е. Родословие Глинских из Румянцевского собрания // ЗОР ГБЛ. М., 1977. Вып. 38. С. 123).

135. Имеются в виду дьяки, братья Андрей и Василий Щелкаловы. См. примеч. 105 к "Путешествиям".

136. Рассказ Горсея о скандальном отъезде Бауса из России подтверждается данными русских дипломатических источников. В декабре 1584 г. правительство Федора послало в Англию гонца, ливонца Бекмана, с жалобой на поведение Дж. Бауса (Сб. РИО. Т. 38. С. 144—145; ЧОИДР. 1884. Кн. 4. Отд. III. С. 104; Любименко И. И. История торговых сношений России с Англией. Юрьев, 1912. С. 49—50; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 235).

137. Имеется в виду донос Бауса на Горсея и последующее разбирательство королевского суда в Англии (см. текст далее); фраза о "благодарности" Бауса — след редактирования Горсеем своего труда.

138. Еще один признак редактирования, осуществленного уже в начале XVII в. Весь фрагмент, начиная с разбора "дела Бауса" после смерти Ивана IV и кончая подведением "итогов" правления Грозного (см. текст ниже), вероятно, является более поздней вставкой автора (см.:Севастьянова А. А. Хронология. )

139. Ошибка автора: 51 год (1533—1584).

140. Смоленск был присоединен Василием III в 1514 г.

141. В 1540 г. был заключен союз с Большой Ордой Ногаев, не нарушавшийся фактически в течение всего правления Ивана IV; в 1584 г. Россия, заинтересованная в дружественных отношениях, отправила в Орду Ногаев своего посла Ивана Холопова, принявшего в 1586 г. присягу на верность царю от ногайского хана Уруса. (Опись архива Посольского приказа 1626 г. Ч. I. С. 287; Кушева Е. Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией (вторая половина XVI — 30-е гг. XVII вв.). М., 1963). Северокавказские правители Кабарды и Черкесии принесли присягу Ивану IV в 1552—1557 гг. В 1578 г. кабардинское посольство "било челом в службу" Ивану IV, а сын посла (Борис Черкасский) остался при русском дворе и принял православие. Впоследствии он женился на дочери Н. Р. Юрьева. Союзнические отношения с черкесами продолжались и при преемниках Ивана IV (см.: РИБ. СПб., 1908. Т. 22. Кн. II. Стб. 61; Кабардино-русские отношения в XVI—XVIII вв. М., 1957. Т. Г. № 21, 25; Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М., 1889. Вып. 1. С. 47—48; Кушева Е. Н. Указ. соч. С. 258—259).

142. Этот фрагмент можно интерпретировать как указание на судебную реформу и Судебник 1550 г., принятые правительством Ивана Грозного. В результате реформы судопроизводство стало иметь больший удельный вес в государственном центральном управлении, увеличилось участие в нем приказных людей. В наместнических судах участвовали теперь представители зажиточного посада и черносошного крестьянства (см. подробнее: Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969. С. 54—56).

143. Комментарий Берри и Крамми: "Горсей использует протестантский термин (примитивная церковь? — А. С.) в описании деятельности церковного собора 1550—1551 гг. Его решения касались в основном литургической практики и укрепления догматики. [Горсей] ссылается на Афанасия (298—373 гг.), архиепископа Александрии и защитника ортодоксальной доктрины от ереси ариан, и на первый собор в Никее (325), провозгласивший никейские правила" (см.: Берри и Крамми. С. 311. Примеч. 6).

144. В тексте Эрем(греч.). Известие неточно. Константинопольский патриарх Иеремия, прибывший летом 1588 г. в Москву с обычной просьбой о "милостыни", был сначала с почетом принят московскими властями, ожидавшими от Иеремии решения вопроса об учреждении русского патриаршества. Иеремия медлил с ответом, тогда ему предложили стать русским патриархом с резиденцией во Владимире или поставить русским патриархом митрополита Иова, сторонника Бориса Годунова. После целого года вынужденного пребывания в Москве Иеремия "рукоположил" на патриаршество Иова. Россия с учреждением в 1589 г. патриаршества становилась в один ряд с крупнейшими мировыми центрами православия (СГГиД. М., 1819. Ч. II. № 58—59; Шпаков А. Я. Государство и церковь в их взаимных отношениях вМосковском государстве. Одесса, 1912. С. 109—140. Приложение. Ч. 1. С. 45—46: Скрынников Р. Г. Борис Годунов (С. 51—60); Зимин А. А. В канун... С. 147).

145. Рассказ Горсея об Иване IV и Поссевино в основе своей подтверждается русскими источниками. Второе посещение папским легатом Москвы (февраль — март 1582 г.) ознаменовалось диспутами с царем и церковным собором о вере. Прения царя и Поссевино в Кремле носили острый характер, что и отразили записки Горсея (см. подробнее: Поссевино А. Указ. соч.; ЧОИДР. 1847. Кн. 3. С. 24—30; Годовикова Л. II. Московское посольство Антония Поссевино // Вести. Моск. ун-та. Сер. История. 1970. № 5. С. 88, 98; Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. С. 88—90).

146. Известие относится к колокольне Ивана Великого. В 1532— 1543 гг. зодчий Петрок Малый пристроил к уже имевшейся в Кремле колокольне с северной стороны звонницу. В ней помещался тысячепудовый колокол "Благовестник", о котором здесь и вспомнил Горсей. Всего на колокольне и звоннице сохранился 21 колокол, что также указывает на осведомленность англичанина (По Кремлю. Краткий путеводитель. 5-е изд., доп. М., 1975. С. 66—68).

147. Известие Горсея полностью достоверно. С середины XVI в. всеобщая ямская повинность была заменена службой "ямских охотников", живших на станциях ("ямах") и имевших участки земли. Это, впрочем, не отменяло ямские подати с населения (см.: Гурлянд И. Я. Ямская гоньба в московском государстве до конца XVII в. Ярославль, 1900. С. 83— 94, 122—131).

148. Возможно, имеется в виду Китайгородская стена в столице, сооруженная в 1535 г., или часть стены Белого города ("Царь-город").

149. Ср. у С. И. Шаховского: "Царь Иван образом нелепым (некрасивым.— А. С.), очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плеши имея высоки, груди широки, мышцы толсты; муж чюдного разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, к ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя... жестокосерд велми и на пролитие крови и на убиенна дерзостен и неумолим" (РИБ. Т. 13. Стлб. 619—620). М. М. Герасимов воссоздал облик царя по черепу (см.: Герасимов М.М. Указ. соч. С. 139—142).

150. Венчание на царство Федора состоялось 31 мая 1584 г. См. описание Горсея в "Торжественной коронации".

151. Очень важный датирующий признак текста, указывающий на редактирование Горсеем своего труда. Первое издание сборника Гаклюйта — "Книга путешествий мистера Гаклюйта" — было осуществлено в Лондоне в 1589 г.; второе издание — в 1598—1600 гг. "Трактат доктора Флетчера" — сочинение Дж. Флетчера "О государстве русском" — было впервые опубликовано в 1591 г., а затем включено в указанное гаклюйтовское издание 1598—1600 (см.: Hakluyt R. The Principal Navigations, Voiages, etc. of the English Nation: In 3 parts. L., 1589. Part 1. Р. 819—825; Hakluyt R. Collection оf the Early Voyages, Travels, & Discoveries оf the English Nation: In 3 vols. L., 1598—1600. Vol. 10. Р. 467—470; Fletcher G. Of the Russe Commonwealth. L., 1591).

152. Горсей пересказывает содержание полученного им наказа.

153. В "Коронации" Горсея указана другая дата — 5 сентября 1585 г.

154. Мария, вдова короля Ливонии Магнуса, дочь Владимира Старицкого, двоюродного брата Ивана IV, действительно оказывалась при бездетности Федора претенденткой на престол "по крови", вслед за царевичем Дмитрием и царицей Марией Нагой, седьмой женой Грозного, чей брак мог быть сочтен церковью недействительным (см. примеч. 53, 55, 77 к "Путешествиям").

155. Радзивилл Ежи (1556—1600) — епископ, позднее — кардинал в Вильне, между 1582 и 1586 гг. правил областью в Ливонии.

156. Ее имя Мария. Об этой ошибке Горсея см. примеч. 55 к "Путешествиям". Горсей действительно сыграл решающую роль в судьбе Марии Владимировны, уговорив ее вернуться в Россию, хотя есть мнение, что в данном случае состоялся не побег, а соглашение с польским правительством о ее выдаче. В России она была пострижена и заключена вместе с дочерью в Подсосенском монастыре; имеется грамота от 7 августа 1588 г., выданная ей на владения (ААЭ. СПб., 1836. Т. 1. № 340; Цветаев Д. Мария Владимировна и Магнус Датский. С. 83—85; он же. Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1890. С. 429. Примеч. 1).

158. Ганидж Томас (ум. 1595) — член парламента, вице-камергер, член совета при королеве Елизавете Тюдор (DBN. Vol. 25. Р. 407; Беррии Крамми. С. 318. Примеч. 1).

159. "М-р Секретарь" — Фр. Уолсингем, см. примеч. 1 к "Путешествиям". См. письмо царя Федора к Елизавете 1585 г. (сентябрь) в публикации Ю. Толстого "Первые 40 лет" (с. 253—269). Письмо можно рассматривать как "образец" знакомства Горсея с деловым языком московской письменности.

160. Речь идет о деятелях Московской компании английских купцов: Гейворд Роулеяд (ум. 1593) — олдермен Лондона, член парламента с 1572 по 1581 г.; Барн Джордж (ум. 1558) — олдермен Лондона, дворянин; Смит Кастомер (ум. 1591) — процветающий делец, землевладелец, таможенник лондонского порта (Willan Т. S. The Early History... Р. 78, 102 — 103; Берри и Крамми. С. 319. Примеч. 3).

161. Гринвич — предместье Лондона, загородная резиденция королевы Елизаветы.

162. В оригинале слова в скобках написаны кириллицей, но по-английски: "фор консертион энд проквратион оф чилдрен" (о зачатии и рождении детей); "консивед" (была беременна) (см.: Гамель И. X. Указ. соч. С. 114—115).

163. Горсею не удалось сохранить в тайне свои поручения. Об этом свидетельствуют письмо купцов Московской компании лорду Берли (см. Приложение I) и письмо Елизаветы царице Ирине 1586 г. (см.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 284—285).

164. Дадли Роберт, лорд Лесестер (Лейчестер, Лейстер) (1532 ? — 1588) — фаворит королевы Елизаветы; в 1568 г., создав видимость своей поддержки Марии Стюарт, выдал ее заговор Елизавете. В 1585 г. Лесестер был назначен главнокомандующим в Нидерланды, боровшиеся тогда с Испанией, прославился там своим произволом, старался захватить власть и был отозван в Англию в 1587 г. (DNB. 1888.

165. См. примечание первого издателя Горсея Э. Бонда: "...Эми Робсарт, первая жена Лесестера, умерла в сентябре 1560 г., и слухи, подобные приведенному, распространились после ее смерти" (с. 215, примеч. 2). Слухи о смерти первой жены Лесестера послужили основой романа Вальтера Скотта "Кенилворт".

166. Финч Джон — слуга Горсея в Москве; его жалоба лордам Королевского совета датирована 1585 г. (см.: Берри и Крамми. С. 320. Примеч. 5; Приложение I).

167. Кэри Генри, первый барон Гансден (1524? — 1596), один из ближайших родственников королевы Елизаветы (см.: Берри и Крамми. С. 320. Примеч. б).

168. Лорд-казначей — Сесиль Уильям, лорд Берли (1520—1598). Гэттон Христофор (Hatton) (1540—1591) — лорд-канцлер в 1587— 1591 гг. Оба — крупные государственные деятели при Елизавете Тюдор (DNB. 1891. Vol. XXV. Р. 159—162; Берри и Крамми. С. 320. Примеч. б, 7).

169. Отъезд Горсея в начале 1586 г. в Россию был связан с попыткой правительства Елизаветы вернуть купцам Московской компании сокращенные при царе Федоре привилегии в торговле с Россией (Сб. РИО. Т. 38. С. 169—173, 176—179; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 277— 284; Любименко И. И. Указ. соч. С. 49—51).

170. Богдан Бельский был сослан при Федоре в Нижний Новгород, а в начале XVII в., при Василии Шуйском,— в Казань (см. примеч. 123 к "Путешествиям"; Зимин А. А. В канун... С. 224, 232).

171. Воейков Иван Меньшой Васильевич — из захудалого боярского рода Воейковых; впервые упоминается в источниках в 1573 г., стольник, затем рында в ливонских и других походах Ивана IV 70-х годов; участвовал в посольских приемах 80-х годов. Позднее служил головой в Верхотурье и был выборным дворянином по Вязьме. В мае 1606 г. принимал участие в убийстве Лжедмитрия (см.: Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 169).

172. Головин Петр Иванович — из боярского рода Ховриных, известен как казначей с 1576/1577 гг., в 1582/1583 гг. получил чин окольничего в боярской думе, в 1584 г. оказался в опале и, сосланный и Арзамас, скончался там "с помощью" годуновского эмиссара дворянина Ивана Воейкова (РК 1475—1598. С. 276, 292; ДРВ. Т. XX. С. 61; ПСРЛ. Т. 34. С. 195— 196; Зимин А. А. Состав боярской думы... С. 78; он же. В канун... С. 182).

173. Шуйский Иван Петрович (ум. 1587) — воевода и боярин, герой обороны Пскова от войск Стефана Батория в Ливонской войне. После смерти Ивана IV — лидер партии Шуйских, соперников Бориса Годунова во второй половине 80-х годов. Был схвачен в своей вотчине в Суздале в 1586 г. и пострижен на Белоозере, где и "...скончася нужною смертию" (ПСРЛ. Т. 34. С. 195—196; РИБ. Т. 13. Стб. 3—6, 147—150, 715—716; Повесть како отомсти // ТОДРЛ. 1971. Т. XXVIII. С. 241—243; Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 190).

174. Возможно, Пивов Петр Михайлович, опричник, в 1587 г. посол (вместе с Биркиным) в Кахетии (см.: Кобрин В. Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного. С. 57; Белокуров С. А. Указ. соч. С. 32, 41, 53—62; Зимин А. А. В канун... С. 142, 146).

175. Чемоданов Иван Иванович (ум. 1631) — доверенное лицо и видная фигура при дворе Бориса Годунова; отвечал за сына Бориса, Федора Годунова, во время похода царя на Серпухов в 1598 г.; играл значительную роль в восстановлении монархии и освобождении страны от интервентов во время Смуты. При Михаиле Романове — "стряпчий с ключом" (РК 1475— 1598. С. 543; Дворцовые разряды. СПб., 1850. Т. I. С. 132; Боярские списки. Ч. I. С. 131, 279; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 126; Берри и Крамми.С. 325. Примеч. 7).

176. Волков Иван — известен при дворе Федора Ивановича, участник приема имперского посольства Варкоча (1593) (ПДС. Т. I. Стб. 1276; Берри и Крамми.С. 326. Примеч. 8; см. также о подьячем Иване Волкове: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. С. 104). В составе служилых людей Конюшего приказа Опричного двора упомянуты: Васюк Иванов Волков, Олеша Волков, Кондратко Матвеев Волков, Воинко Волков (см.: Альшиц Д. Н. Указ. соч. С. 46—48; см. также примеч. 7 к "Трактату").

177. Михаил Косов упомянут в посольских документах как помогавший принимать послов Габсбургов в 1597 и 1599 гг. (ПДС. Т. II. Стб. 518, 621;).

178. О льготах, полученных по ходатайству Горсея см.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 256—258 (ср. с. 347); Гамель И. X. Указ. соч. С. 117. См. также "Коронацию".

179. Трудно определить, какие именно документы имеет в виду автор под словом "histories" (хроники).

180. Свидетельство Горсея относится к ситуации на Кавказе, сложившейся в конце 80-х годов. Ирано-турецкая война началась в 1578 г. и продолжалась до 1590 г.; турки захватили к 1590 г. Ширван, Тебриз, Люристан, часть Грузии. Персидский шах Мухаммед Ходабенде, кахетинский царь Александр II пытались заручиться московской поддержкой и помощью в условиях турецкой агрессии на Кавказе. Иранское посольство в Москве в 1587 г. добивалось антитурецкого союза с русскими; для выяснения ситуации в Иран в 1588—1589 гг. выехало посольство Г. Б. Васильчикова, но новый шах Аббас уже заключил к этому времени перемирие с Турцией, посольство Васильчикова имело целый ряд дипломатических переговоров с владыками Ирана (см.: Бушев П. П. История посольств и дипломатических отношений русского и иранского государств в 1586—1612 гг. М., 1976. С. 73—117).Грузинский правитель Кахетии Александр II, добившийся протекции в Москве в 1587 г., как оказалось напрасно, надеялся на защиту Грузии русскими силами от турок русская экспедиция на Северный Кавказ потерпела поражение в 1594 и 1604—1605 гг. от османов и была вынуждена временно приостановить свои действия (см.: Кушева Е. Н. Указ. соч. С. 268—269, 287, 288; Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М.; Л., 1948).

181. Неясно, какой период имеет в виду автор. В 80—90-е годы у России с Турцией сложились достаточно прочные дипломатические отношения, хотя укрепление русских позиций на Северном Кавказе вызывало раздражение османов, заинтересованных в удобных путях на Иран.Посольство Р. Биркина и П. Пивова в Кахетию завершилось осенью 1587 г. Они сообщали, что царь Александр II согласился "...со всею Иверскою землею быта в государеве жалованье под его царскою рукою", а в октябре 1588 г. послы кахетинского царя привезли грамоту от царя Александра II (РК 1559—1605. С. 242; Белокуров С. А. Указ. соч. С. 32, 41, 53—62; Зимин А. А. В канун... С. 142, 146).

182. Горсей спутал последовательность событий и рассказал в этом фрагменте о переговорах, происходивших в разное время. Хворостинин Федор Иванович (ум. после 1608) — дворецкий, окольничий, затем боярин, участник нескольких посольских миссий, в 1599 г. встречал предполагаемого жениха Ксении (а не Марии!) Годуновой, принца Густава (РК 1475—1598. С. 239, 461, 467, 476, 516, 517; Боярские списки. Ч. I. С. 85, 263; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 46). Герцог Ганс, сын Фредерика II Датского, был сосватан за Ксению Годунову в 1601 г. и прибыл в Москву, но заболел и умер до свадьбы.

183. Издатели 1968 г. считают, что под Афанасием Масоловым Горсей имел в виду Афанасия Власьева, думного дьяка и видного государственного деятеля последней четверти XVI в. и первого десятилетия XVII в. (см.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. С. 98). В 1595 и 1599 гг. был послом к императорскому двору (см. примеч. 184 к "Путешествиям"). Укажем, что в Боярском списке 1588 — 1589 гг. есть дьяк Афанасий Мазалов (Боярские списки. Ч. I. С. 107).

184. Комментарий Берри и Крамми: "...фрагмент, возможно, относится к миссии Власьева ко двору Габсбургов в Праге в 1599 г. Подобно "Масолову" у Горсея, Власьев путешествовал в Центральную Европу северным морским путем и через порты Северной Германии — довольно необычным способом. Более того, хотя официальные источники не указывают на то, что он мог плыть на английском корабле, однако посол явно был под покровительством английских агентов во время отъезда и пути в Империю. Когда он добрался до Праги, то сутью его поручения оставалось предложение Бориса Годунова о посылке императору 10 тыс. стрельцов для помощи против турок. Строго говоря, у Горсея имеется несколько несоответствий. Императором в это время был Рудольф (1576—1612); Горсей спутал его с эрцгерцогом Максимилианом, его младшим братом. Королем Польши был Сигизмунд Ваза, а не Баторий, умерший в 1586 г. Так же, как Христиан IV, правил в Дании после смерти Фредерика II в 1588 г." (с. 328, примеч. 10).

185. Речь идет, вероятно, о переговорах 1594 г. имперского гонца Михаила Шиле (Шиля), автора записок о России, написанных после 1598 г. (см.: Шиль М. Известие о кончине... Федора Ивановича // ЧОИДР Р. 1875. Кн. 2).

186. Комментарий Берри и Крамми: "Возможно, относится к миссии Михаила Шиле в Москву в 1601 г. Хотя фрагментарные официальные отчеты о его визите в столицу Московии не упоминают о поручении императора просить субсидии на войну с турками, эмиссары Габсбургов делали такие запросы по разным поводам в конце XVI столетия. Когда император строил планы ответного посольства в Москву после миссии Власьева, он избрал в качестве посланника Абрахама цу Донау, наказывал ему, например, получить у царя субсидию. Но когда Донау попытался выполнить поручение, польское правительство возвратило его от границы. Тогда Шиль был послан другой дорогой продолжить связи императора с русским двором (ПДС. СПб., 1852. Т. II. С. 753—787;...)" с. 329, примеч. 11. Донау Абрахам (Донской Аврам) — бургграф, ландсфогт Верхней Лужицы, имперский посол в Россию, прибыл с целью получить денежные средства в 1597 г. (см.: Зимин А. А. В канун... С. 192).

187. Последние вторжения крымцев датируются 1591 и 1592 гг. (см.: Новосельский А. А. Указ. соч. С. 41).

188. Горсей, по всей вероятности, рассказывает о военных действиях со Швецией в январе — феврале 1590 г., успешных, однако, для русских, а не для их противника. Россия смогла вернуть потерянные в Ливонскую войну Ям, Копорье, Ивангород. Готовившиеся к войне с Россией агрессивные польские круги во главе с королем Сигизмундом Вазой были вынуждены пересмотреть свои военные планы. В начале 1591 г. было заключено перемирие с Речью Посполитой (см.: Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. М., 1973. С. 35—38; он же. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI — начале XVII в. М., 1978. С. 217—238).

189. Начало присоединения Сибири было положено походом Ермака с казачьим отрядом в 1581—1584 (или 1585) гг. на Сибирское ханство. В результате разгрома основных сил хана Кучума в Москву были привезены знатные пленники, перешедшие затем на службу к царю. Одним из них был крупный военачальник, царевич Маметкул, племянник Кучума, попавший в Москву, видимо, в 1585 г. О нем, возможно, идет речь у Горсея в комментируемом отрывке, хотя трудно определенно сказать, кого имеет в виду Горсей, называя Чиглика Алота (Дополнения к АИ. СПб., 1846. Т. I. № 128. С. 184—185; Введенский А. А. Дом Строгановых в XVI—XVII вв. М., 1962. С. 90—109; Скрынников Р. Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1982. С. 178).

190. Ср. рассказ русских купцов англичанину А. Маршу (см. о нем примеч. 197 к "Путешествиям"): "...некогда ваши люди уже достигли устья названной реки Оби на корабле, который потерпел кораблекрушение, а люди ваши были убиты самоедами, которые думали, что они приехали ограбить их..." (Алексеев М. П. Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1932. Т. I. С. 187). О подготовке в Англии в 1580 г. новой экспедиции на поиски северо-восточного маршрута в Китай говорят инструкции Артуру Пэту и Чарльзу Джекмену. С именем и плаваньем последнего связывают в литературе приведенное известие о гибели иностранного судна в устье р. Оби (см.: Английские путешественники в Московском государстве XVI века/Пер. Ю. В. Готье. М., 1937. С. 18—19, 129—164; Скрынников Р. Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1982. С. 178—179). Рядом с этим известием на полях рукописи Горсея сделана его рукой (по мнению издателя Бонда) помета: "Frobusher" (Бонд Э. С. 225), обозначающая имя Мартина Фробишера (1535—1594), английского мореплавателя, совершившего в 70-е годы три плавания в Северную Америку. Его четвертое путешествие, намеченное на 1581 г. и связанное с исследованием северного морского пути, не осуществилось (Английские путешественники. С.10,149,297).

191. Ср. у Флетчера: "Младший брат царя, шести или семи лет..., содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников дома Нагих, но в опасности, как я слыхал, из-за попыток устранить его путем заговора тех, кто простирает свои помыслы на трон, если царь умрет без потомства: ( Fletcher. Of the Russe Commonwealth // Берри и Крамми. С. 128). Свидетельства Горсея и Флетчера (чей труд о России был впервые опубликован а 1591 г.) навеяны распространением соответствующих слухов о положении "малого" двора царевича Дмитрия и Нагих в Угличе.

192. Никита Романович Юрьев умер в 1586 г. (см.: Снегирев И. М. Новоспасский монастырь в Москве. М., 1863. Приложение XI). Известие Горсея о причастности Годунова к смерти тяжело болевшего боярина Юрьева не подтверждается русскими источниками.

193. Горсей имеет в виду Михаила Романова; известие может служить подтверждением редактирования текста в начале XVII в.

194. Юрьев-Романов Федор Никитич (ум. 1633) — двоюродный брат царя Федора, с 1586 г. — боярин, играл выдающуюся роль при Дворе в 80-е годы. Избрание царем Бориса и преследование Романовых вынудили его принять монашеский постриг в Антониево-Сийском монастыре под именем Филарета. Лжедмитрий I (см. примеч. 269 к "Путешествиям") сделал его митрополитом Ростовским и Ярославским. В годы "Смуты" Филарет — видная политическая фигура, участвовал в посольстве к Сигизмунду III в Смоленск, где был взят заложником и отправлен в Польшу. После избрания в 1613 г. его сына Михаила царем и по возвращении своем из плена Филарет, уже патриарх, стал фактически соправителем государства вплоть до своей смерти (Дополнения к АИ. СПб., 1846. Т. II. № 76. С. 194; РИБ. Т. 13. Стб. 567; Сказание Авраамия Палицына/Подг. текста и комм. О. А. Державиной и Е. В. Колосовой. М.; Л., 1955. С. 104). Федор Никитич был женат не на "служанке" (как у Горсея), а на дворянке из рода Шестовых, а его сестра, Марфа Никитична, была женой князя Бориса Черкасского.

195. Юрьев-Романов Александр Никитич (ум. 1602) — второй сын Н. Р. Юрьева, кравчий в 1586—1591 гг., с 1598 г.— боярин (ОР ГПБ им. Салтыкова-Щедрина. Эрм. № 390. Эрмитажная разрядная книга. Л. 894. Благодарю А. П. Павлова за указанный источник). Был оговорен в измене и сослан, как и другие Романовы, в 1600 г. Умер в ссылке (РК 1559—1605. С. 269, 320; РК 1598—1604. С. 23, 44; ДРВ. Т. XX. С. 63). О покушении его на Бориса Годунова упоминают только иностранцы (см., напр.: Буссов К. Московская хроника. М.; Л. 1961. С. 93, прим. 32).

196. Эти страницы "Путешествий" писались Горсеем как воспоминание; рассказ о "Романовичах" указывает на редактирование или вставку, сделанные в начале XVII в. (см. также примеч. 193 к "Путешествиям").

197. Разбирательство по делу английского купца Антони Марша, агента и приказчика Московской компании, началось во время правления царя Федора. Кроме коммерческих операций Компании он вел и самостоятельную торговлю с Сибирью и Астраханью. А. Марш был обвинен в злоупотреблениях и финансовых махинациях; наделав долгов на 23 тыс. рублей, он оказался банкротом. Компания отказалась платить долги своего агента. Горсей, как утверждали купцы и Андрей Щелкалов, был замешан в махинациях Марша, хотя все отрицал (Сб. РИО. Т. 38. С. 179—187, 197— 225; ВМОИДР. 1850. Кн. 8. С. 1—16; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 291—327. № 61—62; W illan Т. 5. Тhе Еаrlу Нistoгу... Р. 196—198).

198. Описанные Горсеем привилегии Московской компании царь Федор пожаловал не в 1587, а в 1589 г. Флетчеру (см.: Толстой Ю.В. Первые 40 лет. С. 347—353; Бонд Э. С. 281—287). Горсей, возможно, начал хлопоты об этих привилегиях, но добиться желаемого результата ему не удалось. Московское правительство даже настаивало в одном из дипломатических документов, что вовсе не давало привилегий в 1587 г. (Бонд Э. С. 333).

199. Это известие Горсея не находит подтверждения в других источниках.

200. Отъезд Горсея с письмами состоялся в 1587 г. О содержании писем см.: Сб. РИО. Т. 38. С. 179—184.

201. Сабуров Афанасий Юрьевич (ум. 1557) — упоминается в разрядах уже как военачальник в середине 50-х годов. Горсей, вероятно, имел в виду кого-то другого из рода Сабуровых, может быть Афанасия Константиновича Сабурова-Долгово (см.: Берри и Крамми.С. 333. Примеч. 1; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 76; Боярские списки. Ч. I. С. 197).

202. Чемоданов Семен Иванович (ум. 1630) — приближенный Бориса Годунова, в Боярском списке 1588—1589 гг. вписан между строк среди жильцов (см. примеч. 92 к "Путешествиям"), хотя позднее служил в более низком чине выборного дворянина по Суздалю, упоминается в приговоре Земского собора 1598 г.. избравшего Бориса царем, около этого времени дал богатый вклад в Троице-Сергиев монастырь. Его деятельность при дворе известна в основном в "смутное время" и прослеживается вплоть до конца 20-х годов XVII в. 22 февраля 1630 г. его женою Е. Ф. Лихаревой был сделан вклад "по своем муже" ("во иноцех Сергие") в Троице-Сергиев монастырь (Боярские списки. Ч. I. С. 112, 186, 197; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 125—126).

203. Неясно, кого имеет в виду Горсей: Ирину Федоровну, сестру Бориса Годунова, или Марию Григорьевну его жену. А может быть, речь идет о царице Марии Федоровне Нагой?

204. Известие о ссылке лифляндцев достоверно. Особая слобода "нижегородских немец и литвы" существовала в Нижнем Новгороде со времен царя Федора Ивановича и упоминается в русских источниках начала XVII в. — писцовых книгах Новгородского уезда (см.: Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 442).

205. Вероятно, имеется в виду Косов, см. о нем примеч. 177 к "Путешествиям".

206. Известие Горсея подтверждается английскими делопроизводственными источниками (см. об этом:Sisson Ch.Englishmen in Shakes-peare's Muscovy or the Victims оf Jerome Horsey // Melanges en I`honneur de Jeles Legras. Р., 1 939. Р. 245; Берри и Крамми. С. 334. Примеч. 7).

207. Долгорукий Михаил Иванович — князь, впервые в разрядах упоминается в 1576 г. "на Мышеге". В Боярском списке 1588—1589 гг. записан среди служилых князей Оболенских с пометой "в Новгород" (РК 1559—1605. С. 127; Боярские списки. Ч. I. С. 122).

208. Известие относится, по всей вероятности, к князю Василию Андреевичу Звенигородскому. С 1577 г. до начала 90-х годов XVI в. он, выборный дворянин по Дорогобужу, служил воеводой на Двине в 1585— 1587 гг., находился в Сибири в 1588—1589 гг. Его карьера прослеживается вплоть до 10-х годов XVII в., когда он в 1611 г. вошел в состав Боярской думы в чине окольничего (РК 1475—1598. С. 459—461; Боярские списки. Ч. I. С. 97, 172, 256, 267, 325).

209. Вероятно, Савлук Сабуров. Сабуровы — старинный московский боярский род; трудно сказать, о ком из его представителей идет речь, так как лиц с этим именем нет в основных разрядах. Имя Савлук (означающее, согласно С. Б. Веселовскому, "сорт яблок коричневого цвета") встречается в письменных источниках XVI в. (см., напр.: Боярские списки XVI—XVII вв. // Сов. архивы. 1973. № 2. С. 96; Кобрин В. Б. Две жалованные грамоты Чудова монастыря (XVI в.) // ЗОР ГБЛ. М., 1962. Вып. 25. С. 302—303; Веселовский С. Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974. С. 276).

210. Слова в круглых скобках вынесены на поля рукописи (см.: Бонд Э. С. 215. Примеч. 1).

211. Черри Френсис (Фрянчик Иванов — в русских источниках. 1553 — 1605) — один из видных членов Московской компании английских купцов в 80-е годы ведший также и собственную торговлю в России (см.: Берри и Крамми. С. 336. Примеч. 11). В 1587, 1591 гг. перевозил царские грамоты в Англию; в 1598 г. был отправлен в Россию как посол и принят царем Борисом (см.: Путешествия русских послов. С. 404—405. Примеч. 12).

212. Ср. текст "Трактата о втором и третьем посольствах", а также Приложение I.

213. В Нортумберленд Горсей прибыл 30 сентября 1587 г. (см.: Бонд Э. С. 195).

214. О содержании писем см. подробнее: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 346—353. Речь идет о финансовых и других злоупотреблениях, в которых обвиняли Горсея в 1589 г.

215. Речь идет о придворных королевы Елизаветы.

216. Текст документа, о котором упоминает здесь Горсей см.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 354.

217. Привилегии, о которых так часто говорит Горсей, действительно не были использованы английскими купцами Московской компании из-за дела Марша (см. примеч. 197, 198 к "Путешествиям") и злоупотреблений самих англичан, в том числе и Горсея (см.: Приложение I; Бонд Э. С. 333; Берри и Крамми. С. 339. Примеч. 11).

218. Приведенные Горсеем образцы его знания разных языков доказывают обратное: ни один из его примеров не имеет смысла.

219. На полях рукописи в этом месте рукой Горсея, по мнению издателя 1856 г. Э. Бонда, сделана запись: "слишком поздно" (см.: Бонд Э. С. 236; Толстой Ю. В. Путешествия. С. 78. Примеч. 3).

220. Известие Горсея ярко дополняет то, что известно об этих деятелях. См. комментарий издателей 1968 г.: "Палавичино (ум. в 1600) был выдающимся купцом и политическим деятелем. Он родился в Генуе, был посвящен Елизаветой в 1587 г. в рыцари, скопил невероятное состояние и ссуживал деньгами Елизавету, Генриха Наваррского, города Нижней Германии; Филипп де Канаи, сеньор де Фресн (1551—1610) был французским. дипломатом и протестантом. Он путешествовал через Германию, Италию, Константинополь в 1577 г. В Англию был послан в 1586 г. как посланник Генриха IV..." (Берри и Крамми. С. 341. Примеч. 15).

221. Фрэнсис Дрейк — английский полководец, выигравший известное сражение с испанской "Непобедимой Армадой".

222. Последняя миссия Горсея от Елизаветы к царю, о которой он здесь рассказывает, состоялась в 1590—1591 гг. Свой предшествующий "побег" в Россию и возвращение с Флетчером в 1588—1589 гг. Горсей никак не освещает в записках. Само это умолчание служит косвенным подтверждением затруднительного положения автора на родине, когда обвинения в злоупотреблениях сыпались на него и с русской и с английской стороны (см.: Приложение I; Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 390— 403; Бонд Э. С. СХII, 321; Лурье Я. С. Письма Джерома Горсея // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. Серия ист. наук. Л., 1941. Вып. 8. № 73. С. 190, 193).

223. См. примечание издателей 1968 г.: "Елизавета жаждала пресечь торговлю между северогерманскими городами и Испанией. Когда она посылала сэра Горация Палавичино в Германию в 1590 г., она поручила ему попытаться убедить Свободные Города (в Германии. — Л. С.), что торговля с Испанией была против их собственных интересов как протестантов... Нет свидетельств, что Горсей предъявлял какое-либо предупреждение от Елизаветы, хотя он посетил Любек и Гамбург и отправил отсюда свои донесения об испанской торговле" (Берри и Крамми.С. 342. Примеч. 3).

224. Английское правительство, заинтересованное в изоляции Испании, действительно предприняло попытки прервать торговлю между Испанией и ганзейскими городами, об этом свидетельствуют документы посольства Палавичино; рассказ Горсея дополняет уже известные сведения любопытными подробностями.

225. Дайер Эдуард (ум. 1607) — придворный поэт, представленный королеве Елизавете Лейстером. В 1589 г. с дипломатическими поручениями побывал в Дании (см.: Берри и Крамми. С. 343. Примеч. 5).

226. Комментарий издателей 1968 г.: "Палавичино с двумя посольскими миссиями был на континенте в 1590 и 1591 гг., чтобы поднять германскую военную силу на вторжение во Францию в поддержку Генриха Наваррского против его врагов..." (Берри и Крамми.С. 343. Примеч. б).

227. Гофман Джильс (Джильс ван Ичелберг) — крупнейший делец и банкир из Антверпена, основатель известного в Европе банкирского дома Гофманов. Его дочь действительно стала женой Палавичино в 1591 г. (см.: Берри и Крамми.С. 343. Примеч. 7).

228. Помета на полях рукописи правильно уточняет имя командующего: "лорд Уиллоуби". Перегрин Берти, лорд Уиллоуби де Эресби (1555— 1601) был главнокомандующим английскими войсками в Нидерландах в 1587 г. (см.: Бонд Э. С. 239. Примеч. 2).

229. Рамел Генрих (Рамелиус) (ум. 1610) — немец по происхождению, сделал служебную карьеру в Дании, стал канцлером и возглавил службу иностранных дел в конце 80-х годов.

230. Король Дании Фридрих умер еще в 1588 г. Издатели 1968 г. считают рассказ Горсея о его поездке в Данию едва ли не самым впечатляющим сюжетом в записках, сочетающим элементы сфабрикованного эпизода (ибо английское правительство не давало такого официального поручения Горсею) и достоверные факты о положении дел в Дании (см.:Берри и Крамми.С. 344. Примеч. 9). Издатели отмечают близость рассказа Горсея к тексту отчета Христофора Перкинса (см. примеч. 237 к "Путешествиям") о его переговорах в Дании в 1590 г.

231. Лейель Фридрих (ум. 1601) — сборщик податей в Орезунде, а с 1591 г. — мэр Копенгагена (см.: Берри и Крамми. С. 345. Примеч. 10).

232. Посольство Эндрю Кейта в Данию состоялось в 1589 г. Горсей верно передал цель его поездки (см.: Берри и Крамми. С. 344 — 345. Примеч. 9, 11).

233. Розенобль (англ.) — разновидность золотой английской монеты высокой пробы с изображением корабля — нобля, выпускавшейся с середины XIV в. Розенобли стали чеканиться со второй половины XV в.; в 1619 г. их выпуск прекратился. Название объясняется изображением розы на борту корабля. Нобли и розенобли находились в обращении многих европейских стран. В русских землях они получили название "корабельники", "корабленники" и использовались как денежные подарки (см.: 3варич В. В. Указ. соч. С. 93—94).

234. См. примечание издателей 1968 г.: "В конце 70-х годов правительство Дании, испугавшись потери южных пошлин, предприняло шаги для подготовки своего требования на право Дании иметь налог со всех кораблей, проходивших вокруг побережья Норвегии. Королева Елизавета резко протестовала, напоминая о свободе мореплавания. В конце концов, в 1583 г. она послала Джона Герберта послом в Данию для переговоров о компромиссе, по которому датчане согласились не требовать налог с английских кораблей, пользовавшихся северным проходом, а довольствоваться уплатой сотни ноблей от английских купцов за право плавания вокруг Норвегии" (Берри и Крамми.С. 346. Примеч. 14).

235. Ошибочное утверждение: адмиралом датского флота в 1576— 1593 гг. был Петер Мунк (см.: Берри и Крамми.С. 348. Примеч. 19).

236. Бонд Даниэл — старший сын Уильяма Бонда, процветавшего торгового деятеля, кораблевладельца и члена Московской компании. В 60 — 70-е годы его торговые корабли совершали рискованнейшие предприятия, не исключая даже пиратских захватов (Willan T.S. The Early History... Р. 68; Idem. The Muscovy Merchants оf 1555. Manchester, 1953. Р. 70).

237. Перкинс Христофор (1543?—1622) выполнял с 1590 г. дипломатические поручения королевы, в частности, был послом в Дании (см. примеч. 230 к "Путешествиям"; DNB. 1896. Vol. XLV. Р. 3—4; Берри и Крамми. С. 349. Примеч. 20). Хотя другие источники молчат о деятельности и переговорах Горсея в пользу английских купцов, все эти рассказы автора не могут быть отвергнуты полностью как недостоверные или фальсифицированные (см.:Берри и Крамми. С. 344. Примеч. 9; С. 349. Примеч. 20); ничего неизвестно о том, как провел Горсей 1589 г., когда он так неожиданно исчез из Англии. Возможно, какие-либо неофициальные поручения ему давались его высокими покровителями из правительства королевы; о них он и мог "вспомнить", рассказывая о своем последнем путешествии через Европу в Россию в 1590 г. в этой части своих записок.

238. Замойский Ян (1541—1602) — королевский секретарь, затем канцлер и великий коронный гетман Речи Посполитой, крупнейший военный и политический деятель 70—80-х годов, вождь польской "коронной шляхты", убежденный и последовательный противник России, осаждавший Псков во главе польской армии в 1580 и 1581 гг. (см.: Новодворский В. В. Указ. соч. С. 202; Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие... С. 143, 181 и др.; Греков Б. И. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв. М., 1963 г. С. 365).

239. Глебович Ян (1544—1591) — воевода в Троках, литовский военачальник и посланник, известный своим покровительством протестантам (см.: Берри и Крамми. С. 350. Примеч. 24).

240. См. примеч. 89 к "Путешествиям".

241. Известие содержит ряд неточностей: упомянутый Джон Герберт провел по делам английских купцов в Польше 1583—1585 гг., добиваясь разрешения на торговлю через порт Элбинг, которое получил в 1585 г. (см.: Любименко И. И. Указ. соч.; Берри и Крамми. С. 353. Примеч. 5). Обровский не может быть идентифицирован.

242. Королева Анна (1523—1596) — дочь Сигизмунда I (см. примеч. 243 к "Путешествиям"); после пресечения мужской линии Ягеллонов вышла замуж за избранного королем Стефана Батория (см. примеч. 244 к "Путешествиям"). Она обладала значительным политическим влиянием, которое сумела сохранить и после смерти мужа.

243. Ошибка Горсея. Речь идет о Сигизмунде (Жигмонте) I Казимировиче Ягеллоне (1467—1548), короле Польском, великом князе Литовском с 1506 г.

244. Стефан Баторий (1553—1586)— талантливый государственный деятель и полководец, трансильванский князь. Благодаря своей огромной популярности у шляхты, желавшей продолжения Ливонской войны с Россией, был выбран в 1576 г. на польский престол. Пользуясь поддержкой в Европе, Стефан Баторий предпринял в 1579—1582 гг. несколько походов на Россию, взял крупные крепости Полоцк, Великие Луки. Однако героическая оборона русскими Пскова в 1581—1582 гг. остановила продвижение сил Батория. и в конечном счете привела к заключению Ям-Запольского мира (1582) (см. примеч. 18 к "Путешествиям"). Вместе с тем военные планы захвата России вынашивались Стефаном Баторием и в последующие годы, вплоть до его неожиданной смерти в 1586 г. (см.:Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы. С. 120—140; Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. Россия времени Ивана Грозного. М., 1982. С. 138—144).

245. Джон Стори, Эдмунд Кэмпион — видные деятели католической церкви, казненные в Англии при Елизавете (DNB. 1886. Vol. VIII. Р. 398— 402).

246. Трудно объяснить, почему Горсей упоминает в этом эпизоде Поссевино, покинувшего Польшу после смерти короля Стефана Батория и назначенного в 1587 г. ректором в Падуе. Других свидетельств о его появлении при польском дворе в 1589—1590 гг. нет (Поссевино А. Указ. соч. С. 15). Интересно указание автора на его "столкновение" с Поссевино в Москве. Не исключено, что Горсей мог иметь какое-то отношение к известным диспутам царя и Поссевино (см. примеч. 145 к "Путешествиям") в 1582 г. В сочинении Поссевино читаем: "Кроме того, еретики английские купцы (выделено мной. — Л. С.)... может быть, испугавшись, как бы в чем-нибудь не уронить авторитета своей королевы... или чтобы угодить князю, передали ему книгу, в которой папу именуют антихристом" (Там же. С. 202—203).

247. Радзивилл Криштоф (1549—1603) — воевода виленский и великий гетман литовский, был крупнейшим военным и политическим деятелем Речи Посполитой со времен Ливонской войны. Рассказ Горсея о приеме у Радзивилла дает дополнительные сведения о политическом статусе К. Радзивилла в 90-е годы.

248. Голицын Иван Иванович (ум. 1607) — происходил из боярского рода князей Булгаковых, впервые в разрядах упомянут рындой в январе 1576 г., в 1577 г. он уже стольник, в 1588—1589 гг. дворянин "з государем", был в Алексине, в 1590—1591 гг. служил воеводою в Смоленске, боярин с 1592 г.; входил в окружение Романовых, погребен в Троице-Сергиевом монастыре (Боярские списки. Ч. I. С. 86, 125; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 135; РК 1475—1598. С. 434, 458; РК 1559—1605. С. 120; Зимин А. А. В канун... С. 193, 216)..И. И. Голицын, вероятно, был одним из близких друзей и осведомителей Горсея в Москве.

249. Речь идет о посольстве Станислава Радиминского в Москву осенью 1590 г. для переговоров о перемирии, которое было заключено в 1591 г. (см.: Флоря Б. Н. О текстах русско-польского перемирия 1591 г. // Славяне и Россия. М., 1982. С. 71—81).

250. Расстояние составляет 240 верст, или около 159 миль (см.: Петров В. А. Географические справочники XVII в.// Исторический архив. 1950. Т. 5. С. 104).

251. Афанасий Федорович Нагой был не братом, а дядей царицы Марии (см. примеч. 44 к "Путешествиям"). В литературе существует точка зрения, согласно которой А. Ф. Нагой, сосланный в Ярославль, умер там в 1585 г. (см.: Берри и Крамми. С. 375. Примеч. 5). Однако Р. Г. Скрынников считает, что Нагой был жив и оставался одним из самых деятельных участников политической борьбы 90-х годов (см.: Скрынников Р. Г. Борис Годунов и царевич Дмитрий // Исследования по социально-политической истории России: Сб. ст. памяти Б. А. Романова;Л., 1971. С. 188).

252. Ср.: "19-го числа... случилось величайшее несчастье: юный князь 9-ти лет... был жестоко и изменнически убит; его горло было перерезано в присутствии его дорогой матери, императрицы; случились еще многие столь же необыкновенные дела... После этого произошли мятежи и бесчинства" (Письмо Горсея лорду Берли от 10 июня 1591 г. // Лурье Я. С. Письма... С. 199—201). Известие Горсея, жившего в Ярославле, об обстоятельствах смерти Дмитрия рассматривается исследователями как важный источник, так как оно написано почти участником событий, хотя и много позднее. (Английский двор — "двор немецкой агленских немец" — действительно находился в Ярославле, почти в центре города, и был резиденцией приезжавших туда англичан. См.: Ярославские переписные и писцовые книги // Труды Ярославской губернской ученой архивной комиссии. Ярославль, 1914. Т. VI. Л. 723. Указано авторами коллективной курсовой работы, студентами 2 курса ЯрГУ.) Оно широко используется историками в разных версиях о смерти царевича Дмитрия (разбор и тщательный анализ источников и литературы см.: Зимин А. А. В канун... С. 153—182). В целом повествование Горсея и особенно "речь" Афанасия Нагого "воспроизводят версию Нагих" (см.: Скрынников Р. Г. Борис Годунов и царевич Дмитрий. С. 196), хотя нет доказательств, подтверждающих предположения Р. Г. Скрынникова, что центром заговора был Ярославль (Там же. С. 191).

253. Горсей невольно или намеренно излагает антигодуновскую версию о подтасовке фактов в показаниях пойманных поджигателей Москвы. О больших пожарах в столице сообщают также К. Буссов, Ж. Маржерет, "Новый летописец".

254. Следственная комиссия в составе боярина кн. В. И. Шуйского, окольничего А. П. Клешнина и митрополита (а не епископа, как у Горсея) Крутицкого Геласия приехала в Углич 19 мая. Перед этим, 18 мая, сюда прибыл отряд московских стрельцов во главе со стрелецким головой Темирем Засецким. О последовательности событий этого месяца 1591 г. см.:Полосин И. И. Указ. соч. С. 226—227.

255. Погребение состоялось 22 мая 1591 г. (Повесть об убиении царевича Дмитрия // ЧОИДР. 1864. Кн. 4. С. 4).

256. Датирующий фрагмент, служащий указанием на позднее редактирование рассказа о смерти Дмитрия.

257. См. текст этих писем в "Трактате о втором и третьем посольствах".

258. Здесь помета на полях рукописи: "1589". Издатели 1968 г. считают эту дату неверной и приписанной позднее (см.: Берри и Крамми. С. 360. Примеч. 1).

259. Горсей, видимо, ссылается на 1-е издание 1589 г. сборника Гаклюйта, где была опубликована "Коронация", или на 2-е издание 1589— 1600 гг. (см. археографическое введение). Сочинение Флетчера появилось частью в том же 1-м издании Гаклюйта (Hakluyt R. The Principal Navigations, Voiages, etc. of the English Nation. L., 1589. Vol. 1. Р. 498— 500), а отдельным изданием вышло впервые в 1591 г. Л. А. Никитина связывает ссылку Горсея на У. Кэмдена с исторической хроникой Кэмдена, первый том которой доведен до 1589 г. и вышел в 1615 г. (см.: Никитина Л. А. Англо-русские отношения в свете хроники В. Кэмдена // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 314 — 315). Отметим, что Горсей в этом известия не утверждает, как считает Л. А. Никитина, что Кэмден издал его документы в своей хронике (Никитина Л. А. Указ. соч. С. 314).

260. "Трактат" Горсея о природе, характере русских и проч., упоминаемый здесь, не известен. Горсей, безусловно, был информатором Флетчера во время их совместного возвращения в Англию в 1589 г. (см.: Берри и Крамми. С. 93).

261. "Дом глупцов будет сметен" (Притча 14:11; Берри и Крамми. С. 361. Примеч. 1).

262. Слова "тиран-душегубец" Горсей передает по-английски, но кириллицей.

263. Царь Федор умер естественной смертью б января 1598 г. (Житие царя Федора // ПСРЛ. Т. 14. С. 16—22). Слухи о его насильственной смерти были достаточно распространены, они отразились в памятниках антигодуновской направленности (см., напр.: Повесть како отомсти... С. 243— 244).

264. Преувеличение автора. Царица Ирина на 8-й день после смерти мужа сама отправилась в Новодевичий монастырь, где приняла постриг, "не восхоте... царствовати" (ПСРЛ. Т. 34. С. 235—236; ПСРЛ. Т. 14. С. 21—22; Буганов В. И. Сказание о смерти Федора Ивановича и воцарение Бориса Годунова // ЗОР ГБЛ. М., 1957. Вып. 19. С. 176; Скрынников Р. Г. Борис Годунов. С. 106—108; Зимин А. А. В канун... С. 212).

265. Борис Годунов родился около 1549 или 1552 г., умер в 1605 г. (о дате рождения Бориса см.: Зимин А. А. В канун... С. 18. Примеч. 55).

266. В действительности одновременного вторжения "крымцев, поляков и шведов" не последовало. В 1598 г. ожидался поход крымского хана на Россию, но он не состоялся. В первые три года XVII в. Речь Посполитая и Швеция не открывали военных действий против русских. Более того, распад польско-шведской унии и назревавшее столкновение Польши и Швеции создали условия для активизации русской политики в Прибалтике. Борис Годунов предложил помощь Швеции против Речи Посполитой на условиях уступки России Нарвы (см.: Флор я Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос... С. 71; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века. Л., 1985. С. 92—96).

267. Рассказ о Богдане Бельском содержит намек Горсея на исключительную роль его в обстоятельствах насильственной (по Горсею) смерти Ивана IV (см. примеч. 130 к "Путешествиям").

268. Горсей несколько "сдвинул" хронологию: Богдан Бельский начал действовать не до, а после смерти Бориса в 1605 г., когда самозванец был на пути к Москве (см.: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937. С. 271—275).

269. Лжедмитрий I (ум. 1606) — авантюрист, самозванец принявший имя умершего царевича Дмитрия. Русские источники свидетельствуют, что самозванцем был беглый монах Григорий, в миру мелкий галицкий дворянин Юрий Отрепьев. В 1602 г. он бежал в Речь Посполитую, там самозванец вошел в тесные контакты с высшими кругами католической церкви и польскими магнатами Вишневецким и Мнишком (см. примеч. 272 к "Путешествиям"), надеявшимися с помощью своего ставленника на русском престоле удовлетворить свои территориальные притязания, а также подключить Россию к войне Речи Посполитой со Швецией. Поход самозванца на Москву начался в 1604 г. малыми силами в 2000 наемников. После присоединения казачьих частей, крестьян, а также посадских людей южных окраин России, войско Лжедмитрия стало реальной угрозой для правительства Бориса Годунова. Голод 1601—1603 гг., нищета, постоянные репрессии, вызывавшие недовольство широких народных масс, породили все же надежду на избавление "истинным царем" — все это обеспечило поддержку самозванца со стороны народа. В 1605 г. Лжедмитрий захватил Москву (см. примеч. 271 к "Путешествиям"). Однако продержаться на троне ему удалось менее года: подтверждение в целом крепостнического законодательства, засилье поляков при дворе, недовольство и интриги русской знати привели к восстанию в столице 17 мая 1606 г., Лжедмитрий был убит (Сб. РИО. СПб., 1912. Т. 137. С. 176, 247, 319; ААЭ. Т. 2. С. 78—79; см. также: Платонов С.Ф. Очерки... С. 2.71— 280; Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. М., 1912; Скрынников Р. Г. Борис Годунов. С. 155—181).

270. Борис Годунов скоропостижно умер 13 апреля 1605 г., по-видимому, от апоплексического удара (см. подробнее: Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба... С. 216). Москва присягнула его сыну по имени Федор (а не Иван) (СГГиД. Ч. II. С. 189; Масса И. С. 97; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба... С. 242). Показания источников о расправе с семьей Годуновых по приказу самозванца проанализированы Р. Г. Скрынниковым. По его мнению, версия о самоубийстве Годуновых исходила из официальных кругов в лице боярина В. В. Голицина, клеврета самозванца, тогда как осведомленные иностранцы (некоторые из них были даже очевидцами) Исаак Масса, Якоб Маржерет, Томас Смит, Петр Петрей настойчиво сообщают о казни Федора и царицы Марии Годуновых (ПСРЛ. Т. 14. С. 66; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба... С. 290—293).

271. Источниками Горсея об этих событиях начала XVII в. были, скорее всего, записки и рассказы Томаса Смита (см. о нем примеч. 285 к "Путешествиям"). Лжедмитрий I вошел в Москву 20 июня 1605 г. 1 июня его гонцы огласили грамоты нового претендента на русский престол сначала в подмосковном Красном селе, а затем и в самой Москве на Красной площади. Обращение Лжедмитрия I спровоцировало выступление московского посада, правительство Ф. Б. Годунова пало (ПСРЛ. Т. 14. С. 65—66; РИБ. Т. 13 Стб. 47, 577, 729; Платонов С.Ф. Очерки... С. 266—271; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба... С. 239—323).

272. "Воевода" — Юрий Мнишек, в русских источниках именуется как "воевода Сендомирский" (см.: Белокуров С. А. Разрядные записи за "смутное время" (7113—7121). М., 1907. С. 8. и др.). Юрий Мнишек - крупный польский магнат, поддержавший самозванца в Речи Посполитой. За согласие на брак с его дочерью Мариной Лжедмитрий I предлагал будущему тестю Новгород, Псков и миллион золотых. 2 мая 1606 г. Марина Мнишек в сопровождении огромной свиты прибыла в Москву, 8 мая состоялось бракосочетание (ДРВ. 1775. Т. VII. Свадебный чин Лжедмитрия I).

273. Восстание против Лжедмитрия I вспыхнуло 17 мая 1606 г. Самозванец был тут же убит ворвавшейся в Кремль толпой, Мнишки не пострадали (см.: Платонов С.Ф. Очерки... С. 223—225).

274. Горсей перепутал имена и отчества. Правильно: Федор Иванович Мстиславский. Шуйский Василий Иванович (1552—1612) — представитель знатного рода суздальских князей, служил рындой у Ивана IV в 1574—1579 гг. В 1580 г. — царский дружка на свадьбе Ивана IV с Марией Нагой, с 1584 г. — боярин, в 1591 г. возглавлял "углицкий розыск" о царевиче Дмитрии. Один из организаторов свержения самозванца в мае 1606 г. В 1606 — 1610 гг. — русский царь. Выл насильственно сведен с русского престола и пострижен в монахи 17 июля 1610 г. Умер в заточении в Польше (РК 1475—1598. С. 260, 276, 359, 530; Боярские списки. Ч. I. С. 48, 49, 76, 246; Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Указ. соч. С. 191; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 30; Повесть о победах Московского государства. Л., 1982. С. 25; Платонов С. Ф. Очерки... С. 325—340; Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 160—167; Скрынников Р. Г. Россия накануне "смутного времени". М., 1980. С. 74—85).

275. О смерти Ивана Петровича Шуйского см. примеч. 282 к "Путешествиям".

276. Коронация Василия Ивановича Шуйского (а не Петровича, как у Горсея) состоялась 1 июня 1606 г.

277. Источники не подтверждают это известие Горсея.

278. Горсей не совсем верно передает канву событий. 17 июля 1610 г. Шуйский был сметен с престола не интервентами, а массовым движением в столице, начавшимся после поражения русских войск и подхода к Москве сторонников Лжедмитрия II. Л. В. Черепнин считает, что решение об отставке самодержца было принято земским собором (см.: Платонов С. Ф. Очерки... С. 325—340; Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 160— 167). Василий Шуйский был вывезен в Польшу, власть на время оказалась в руках группы бояр. Лжедмитрий II — авантюрист, самозванец, выдававший себя за русского царя Дмитрия Ивановича, якобы спасшегося во время восстания 17 мая 1606 г. (см. примеч. 269 к "Путешествиям"). Происхождение его неясно. В 1608 г. с отрядом польских и казацких войск Лжедмитрий II подошел к с. Тушино под Москвой (отсюда кличка "Тушинский вор"), где было сформировано правительство из русских феодалов и приказных. Разорял русские села и города. Убит в декабре 1610 г. (см.: Платонов С. Ф. Очерки... С. 267—281).

279. 17 августа 1610 г. "семибоярщина" заключила договор, по которому русским царем признавался польский королевич Владислав. Однако Сигизмунд III, принявший условия о переходе королевича в православную веру и сохранении прерогатив боярской думы, земского собора, а также о снятии осады Смоленска, на деле не собирался их выполнять, надеясь править Россией. Владислав не был послан в Москву Сигизмундом III. Публикацию договора 17 августа 1610 г. см.: СГГиД. Ч. II. С. 200.

280. В XVI в. "Луговой стороной" называлась территория к востоку от Казани вдоль берегов Волги. Основное население этой местности составляли мари и удмурты, известные под обобщенным именем "луговой черемисы" (см.: Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 485).

281. Рассказ об освобождении от интервентов далек от достоверности. Освобождение Москвы произошло в основном силами русского народа 26 октября 1612 г. Ему предшествовала борьба против польско-шведских интервентов первого ополчения под руководством П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого, и И. М. Заруцкого, а затем второго ополчения Д. М. Пожарского и К. Минина, объединившего патриотические силы в стране (см.: Платонов С. Ф. Очерки... С. 360—423; Любомиров П. Г. Очерк истории нижегородского ополчения 1611—1613 гг. М., 1939. С. 146—157).

282. В. И. Шуйский умер в польском плену в сентябре 1612 г.

283. Датирующее известие, указывающее на время написания Горсеем этого заключительного фрагмента. Филарет был провозглашен патриархом в июне 1619 г. (см. примеч. 194 к "Путешествиям").

284. Михаил Федорович Романов был избран царем на земском соборе в феврале 1613г. и коронован 11 июля того же года (см.: Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 194—201).

285. Смит Томас (1558?—1625) — управляющий Московской компанией в начале XVII в. Он побывал в России в 1604—1605 гг. (Willan Т. S. The Muscovy Merchants of 1555. Р. 122). Близость записок Горсея к его документам уже отмечалась выше (см. примеч. 271 к "Путешествиям"); на английском языке этот отчет был опубликован в 1604 г. (см.: Берри и Крамми. С. 368. Примеч. 27; см. также:Смит Т. Путешествие сэра Т. Смита. СПб., 1893).

286. Мерик Джон (ум. 1638) — агент и позднее управляющий Московской компанией. Побывал в России в первые годы XVII в. (Willan Т.S. The Muscovy Merchants of 1555. Р. 144; Берри и Краммв.С. 368; Примеч. 28; Phipps J. M. Sir Gohn Merrick. Newtonville, 1983).

287. Ханаан (библ.) — древнее название территории Палестины, Сирии и Финикии. В употреблении Горсея, вероятно, означает "земля обетованная".

288. "Будь христианином, не заботься об остальном" (лат.).

Источник <http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Gors/03.php>