Осип Мандельштам, "Адмиралтейство", 1913
В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в темной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали — воде и небу брат.
Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота — не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.
Нам четырех стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек:
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?
Сердито лепятся капризные Медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря —
И вот разорваны трех измерений узы
И открываются всемирные моря.
Май 1913
Введение
Стихотворение вошло в сборник "Камень", первый, акмеистический сборник поэта.
В стихотворении идет речь об Адмиралтействе, здании – символе царствования Петра Первого, основателя Петербурга. Город, а вслед за ним и его строитель становятся предметами данного текста, построенного, в свою очередь, по всем правилам строгой архитектуры.
Стихотворение состоит из четырех четверостиший, и написано шестистопным ямбом. Структура стихотворения делает возможным разделить его на три части.
Первые две строфы вводят главного "персонажа" стихотворения – фрегата на конце шпиля адмиралтейства.
Третья строфа вводит лирический голос ("нам"), и отмечена обращением к читателю.
Последняя, четвертая строфа представляется читателю как заключение стихотворения, возврат "на землю" после возвышения, позволенного вопросом в предыдущей строфе.
I. Первые две строфы вводят образ фрегата – вышки Адмиралтейства, центра архитектурной системы Петербурга и символа математических законов, которым следовал градостроитель.
Адмиралтейство возникает в тексте не сразу. Первые строки вводят особенный городской пейзаж солнечного (пыльный указывает на лето, сияет) Петербурга:
"В столице северной томится пыльный тополь."
В первой строфе доминирует ощущение остановленного времени, представленного "циферблатом". Глагол "томится", указывающий на долгое ожидание, глагол "запутался", а также "пыль", покрывающая деревья, передают впечатление медлительности, вязкости времени. Из этой недвижимости, неподвижности возникает "фрегат". "Сияет издали" также указывает на отсутствие движение. Наоборот, в общей неподвижности и стабильности адмиралтейский шпиль как бы связывает низ и верх, "воду" и "небо", устанавливая прочную вертикальную связь, противопоставленную горизонтальности остального пейзажа.
Именно поэтому шпиль Адмиралтейства ("ладья воздушная и мачта-недотрога") является "линейкою" – это вертикальная мерка пространства. Скрещивание вертикальной и горизонтальной линий создает впечатление, что всё городское пространство ( в трёх измерениях) расчерчено, и следует строгим геометрическим законам.
Использование прилагательного "воздушная" связывает пространства геометрии и вдохновения, о чем говорят последние две строки строфы: то, что кажется воздушным, на самом деле есть результат строгого исчисления.
"Красота – не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра."
В этих двух строчках содержится "мораль" всего стихотворения: красота Петербурга есть наглядное подтверждение того, что для того, чтобы построить нечто красивое (как город), нужно не просто захотеть (прихоть полубога), а методично трудится. Более того, данное правило развенчивает миф о загадочном и божественном строении Петербурга, города, построенного на болоте, вопреки всем правилам природы. Строение его было возможно потому, что на самом деле были произведены все необходимые подсчеты. Человеческие амбиции (хищный глазомер) имеют большую силу6 нежели капризы богов.
II. Третья строфа отмечена прямым обращением к читателю, риторическим вопросом, заданным от лирического героя (нам).
Строительство Петербурга есть нечто большее, чем просто город – это само по себе доказательство превосходства человеческого мастерства над законами физики (пространство) и природы (четыре стихии).
"Свободный человек", тот, кто управляет инструментами исчисления и строительства, может изменить законы природы и создать новое измерение, возвыситься над уже существующим пространством.
Отметим, что в отличии от мифа сверхчеловека, который присутствует в символистской лирике, у Мандельштама сверхчеловек тот, кто сумел, как землемер Декарта, подчинить себе природу посредством удачно подобранных инструментов.
Отметим также библейскую метафору, присутствующую в стихотворении – кроме фигуры столяра, отсылающую к Иосифу, слово "ковчег" отсылает читателя к Ветхому завету – уже не Бог, а "свободный человек" создает ковчег, новый символический сосуд, пределы которого он определяет сам.
III. Таким образом новое, созданное столяром пространство оставляет позади себя все то, что приковывало его к старому, ветхому миру и пониманию природы.
Фрегат, он же и созданный Петром Петербург, оставляет позади себя древние мифы ("сердито лепятся капризные Медузы") и различные тяжести ("ржавеют якоря").
После недвижимости первой строфы последняя строфа наоборот передает ощущение движения, в том числе благодаря анафоре ("И вот разорваны / И открываются"), так как фрегат на конце адмиралтейского шпиля как будто пускается в плавание.
Заключение
Можно отметить, что выбор поэтом Адмиралтейства и строительства Петербурга неслучаен, так как сама тема архитектуры и градостроительства является отчасти предлогом для размышления над поэтическим творчеством.
Отрицая миф создания Петербурга, поэт отрицает тем самым и миф о божественном вдохновении, и проповедует, наоборот, поэтическую технику и мастерство. В этом четко видится акмеистическая программа юного Мандельштама – в отличие от символизма, акмеизм отстаивает "плоть" и "тяжесть" слов, которые должны стать, по Мандельштаму, строительным материалом для стихов. Каждое слово несет в себе определенный смысл, и от этого "тяжелеет" – само название сборника, "Камень", в который было включено это стихотворение, позволяет судить о смысле выбранной поэтом метафоры градостроительства.
Петербург, таким образом, стройный, строгий и ослепительно красивый город (красота здесь – синоним ясности) становится символом такой же строгой, точной, геометрической поэзии. Сходную позицию можно найти у Блока, в его стихотворении "На островах", в котором поэт назван "геометром". Техника поэтического мастерства в обоих случаях превосходит идею о божественном вдохновении и является залогом истинно большое искусства.