Александр Зиновьев  Запад. Феномен западнизма

Запад создавался, развивался, поддерживался, охранялся и завоевывал себе место на планете не просто человеческими существами, но людьми определенного типа. Буду называть их западоидами. Ни с каким другим человеческим материалом Запад был бы невозможен. Никакой другой человеческий материал не в состоянии воспроизвести Запад и сохранить его на том уровне, какого он достиг.

Назову характерные черты западоидов или, точнее, западоидности. Это суть практицизм, деловитость, расчетливость, способность к конкурентной борьбе, изобретательность, способность рисковать, холодность, эмоциональная черствость, склонность к индивидуализму, повышенное чувство собственного достоинства, стремление к независимости и успеху в деле, склонность к добросовестности в деле, склонность к публичности и театральности, чувство превосходства над другими народами, склонность управлять другими более сильная, чем у других народов способность к самодисциплине и самоорганизации.[13]

Считается, что западоид — индивидуалист, в отличие от многих других типов людей, являющихся коллективистами. Если не придавать словам «индивидуалист» и «коллективист» никакого морализаторского и оценочного смысла, то с этим можно согласиться. Каждый нормальный человек так или иначе осознает себя в качестве индивида («Я») и в качестве члена объединения себе подобных («Мы»). Но формы этого осознания, пропорции «Я» и «Мы» в менталитете человека, их взаимоотношения и проявления в поведении людей различны. Они и дают в совокупности различные типы людей в этом плане.

Западоиды появились и достигли современного состояния в рамках западноевропейской цивилизации, в которой «Я» играло доминирующую роль в паре "Я — Мы" и было развито сильнее, чем у других народов и в других цивилизациях, а «Мы» было объединением сильно выраженных «Я», можно сказать — в рамках Я-цивилизации. Благодаря западнизму это качество западоидов было развито до высочайшего уровня, охватив все сферы их бытия. С этой точки зрения западноевропейская цивилизация и развившийся на ее основе западнизм суть явления уникальные в истории человечества. В этом смысле западоиды суть индивидуалисты, а их общество — индивидуалистическое.

Весь образ жизни западных стран есть результат и проявление индивидуализма западоидов. Если в нескольких словах выразить его психологическую суть, то можно сказать, что фундаментальным принципом бытия западоидов является такой: работать на себя, рассматривая всех прочих как среду и средство бытия. Это, конечно, предельное огрубление. И если читатель в порядке защиты западоидов назовет какие-то положительные их качества, я спорить не буду. Во-первых, я в приведенном принципе не вижу ничего плохого. Русский мыслитель Н.Г. Чернышевский, переводивший и пропагандировавший работы Д.С. Милля в России в XIX веке, высоко оценивал это качество западных людей, называя его "разумным эгоизмом". Во-вторых, принципы социального индивидуализма не препятствуют развитию у людей многих положительных с моральной точки зрения качеств, как принципы социального коллективизма не препятствуют развитию качеств негативных. Например, высокоразвитое чувство собственного достоинства и стремление к личной свободе немыслимы без социального индивидуализма (без "разумного эгоизма"). А подавление личности есть обычное дело в коллективистских обществах.

В моем понимании западоид не есть некий типичный, средний или часто встречающийся человек. Мое описание его есть абстрактная и суммарная характеристика человеческого материала Запада как множества и массы людей. Качества западоида растворены в этой массе, распределены в самых различных пропорциях, комбинациях и величинах между множеством индивидов. Но «раствор» западоидности тут настолько силен, что всю массу людей в интересах научного упрощения можно рассматривать как множество типичных западоидов.

Любой народ способен воспользоваться благами западной цивилизации, если их преподнесут ему в качестве дара. Но далеко не любой народ способен сам создать цивилизацию такого рода или хотя бы стать соучастником ее создания и воспроизводства. Убеждение, будто различные социальные системы суть ступени в развитии одного и того же абстрактного «человечества» и будто любой народ может пройти эти ступени в своей эволюции, ложно фактически и с научной точки зрения. Западную цивилизацию создавали народы с определенным характером. Это их уникальное и неповторимое творение. Это входит в их натуру, в их характер. Другие народы создавали цивилизации иного типа, более соответствовавшие их характеру и условиям их жизни.

В истории западоидов можно различить два периода. В первый период происходил индивидуальный отбор людей с качествами западоидов. Качества эти не выдумывались гуманистами и мыслителями, а уже существовали у отбираемых людей в виде природных задатков и более или менее развитых способностей. Люди с такими качествами имели какие-то преимущества перед другими, например — были сообразительнее, коварнее, хладнокровнее, тщеславнее и т. д. Со временем число таких людей росло, они становились примером для других и способствовали проявлению в них аналогичных качеств. Эти качества культивировались, поощрялись. Происходил своего рода отбор, подобный искусственному отбору в выведении культурных растений и животных.

Второй период наметился в первой половине нашего века и во всю силу обнаружил себя после Второй мировой войны. В этот период на смену искусственному отбору пришли новые методы. Людей стали штамповать в массовых масштабах с помощью искусственных средств, а именно — делать по определенным образцам с помощью средств воспитания, обучения, идеологии, пропаганды, культуры, медицины, психологии. Произошло нечто подобное тому, что имело место в улучшении пород домашних животных и культурных растений посредством искусственных стимуляторов, химических удобрений и генной техники.

В деловых клеточках западнизма нет никакой внутриклеточной демократии. Внутри клеточек царит трудовая дисциплина, можно сказать, деловая диктатура. Западное общество, будучи демократическим в целом, то есть политически, является диктаторским социально, то есть в деловых клеточках. Демократия, права человека, гражданские свободы и прочие атрибуты свободного общества нужны Западу как внешняя компенсация за отсутствие их в деловой жизни.

Фундаментальные принципы работы западных клеточек противоположны принципам клеточек коммунистических. Принцип западной клеточки: делать дело как можно лучше, добиваться максимального результата с минимальными затратами. Принцип коммунистической клеточки: делать дело так, чтобы формально выгляде-ло так, будто оно делается хорошо, чтобы вышестоящие оганы власти и управления были довольны. Принцип западной клеточки: максимально использовать силы со-трудников, исключить праздное времяпровождение во время работы, исключить использование сотрудниками рабочего времени и средств клеточки для личных целей, не имеющих отношения к целям клеточки. Принцип коммунистической клеточки: свести трудовые усилия к минимуму, использовать рабочее время и средства клеточки в своих личных целях. Принцип западной клеточки: свести к минимуму число сотрудников. Принцип коммунистической клеточки: дать занятие как можно большему числу людей.

В западной клеточке оценка сотрудников производится главным образом (если не исключительно) по их деловым качествам. В оценку сотрудников коммунистической клеточки включаются многочисленные вне-деловые качества (партийность, общественная работа, активность, моральные качества, связи), зачастую оттесняющие на задний план качества деловые. В западной клеточке преимущества имеет тот, кто лучше приспособлен к деловому аспекту, в коммунистической — тот, кто лучше приспособлен к коммунальному аспекту. В коммунистической клеточке сотрудникам предоставляются дополнительные блага помимо зарплаты за работу (премии, путевки в санатории, жилье), чего нет совсем или что имеется в слабой форме в клеточке западной.

Но западная клеточка, как и коммунистическая, не есть воплощение одних лишь добродетелей. Как говорится, наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Если понимать под степенью эксплуатации отношение величины усилий человека при выполнении дела к величине вознаграждения за это, то степень эксплуатации западного общества выше, чем коммунистического. Западные работающие люди имеют больше материальных благ, чем люди коммунистических стран, но они для этого и трудятся больше. Люди коммунистических стран имеют меньше, чем западные, но они тратят сил на это много меньше. Условия труда у них в принципе легче. Плюс к тому — проблема поисков работы, а также проблема найма и увольнения. До кризиса, начавшегося в 1985 году в Советском Союзе вследствие перестройки, там имела место стопроцентная занятость. Найти работу не было проблемой. Более того, лиц, уклонявшихся от постоянной работы, считали преступниками. Для западных людей иметь работу в большинстве случаев является главной проблемой жизни. Местом работы дорожат. Нет уверенности в том, что оно — надолго. Трудность найти работу и страх ее потери являются могучим средством поддержания дисциплины труда и интенсивности его. С этой точки зрения коммунистическое общество в его нормальном состоянии, какое в Советском Союзе имело место в хрущевские и брежневские годы, есть рай земной в сравнении с западным. Советские люди еще не осознали того, что с попыткой пойти по пути Запада они потеряли больше, чем приобрели.

Характерная клеточка западного общества, превосходно выполняя свои функции, является совершенно пустой и обездушенной с точки зрения социальной жизни внутри ее. Если тут и происходит нечто подобное, это растянуто во времени, загнано вглубь и всячески скрывается. Это — деловой механизм, а не объединение людей со всеми их достоинствами и недостатками. Если о ней нельзя сказать, что она бесчеловечна то нельзя сказать и того, что она человечна. В ней человеческие чувства сведены к внешнему притворству, формальны, искусственно преувеличены, заучены, неглубоки и непродолжительны. Сопереживание не превращается в нечто принципиально важное и не порождает глубокие драмы. В ней человек свободен от такой власти коллектива, как в коммунистическом обществе. Но он из-за этого лишен такой заботы и защиты со стороны коллектива, какая имеет место в коммунистическом коллективе. Для западной деловой жизни человек важен лишь как существо, исполняющее определенную деловую функцию. Западный человек оболванивается идеологически и как-то ограничен политически, но делает это не деловая клеточка. Последняя проявляет в этом отношении интерес к своим сотрудникам, если в стране возникает какая-то общая кампания, но не по своей инициативе. Например, это имело место в США в пятидесятые годы, когда там свирепствовала антикоммунистическая кампания ("маккартизм"). Но такое случается в порядке исключения.

Короче говоря, если деловая клеточка коммунизма пронизана и опутана отношениями коммунальности, то в деловой клеточке западнизма эти отношения ослаблены или исключены совсем. Если деловая клеточка западнизма пронизана и опутана правилами наилучшего исполнения деловых функций, то в деловой клеточке коммунизма эти функции ослаблены или превращены в чистую формальность. Тут лежит одна из самых глубоких причин того, что коммунистическое общество есть общество внутренне сложных, но плохо работающих бездельников, паразитов и имитаторов деятельности, а западное общество есть бездушный, хорошо работающий механизм, состоящий из внутренне упрощенных, но хорошо работающих полуроботов.

У меня не было иллюзий насчет внутриклеточных отнощений на Западе. И все же то, что мне довелось узнать из официальных источников в Германии,[23]меня потрясло. По исследованиям социологов и психологов, более миллиона наемных работников в Германии является жертвами систематического психологического террора со стороны коллег. Многие исследователи условий труда считают центральной проблемой девяностых годов преследование группой сотрудников своих «слабых» коллег. Рабочее место для огромного числа людей превращается в ад. Интриги, оскорбления, шантаж, угрозы, принуждение к сексу и т. п. являются обычными явлениями. На рабочих местах идет ежедневная война такого рода. В коммунистических коллективах против этого есть хоть какая-то защита (партийная и комсомольская организация, общие собрания, дирекция, стенная газета и т. п.), в западных же ее почти нет. Клеточка коммунистического общества более человечна.

На тот факт, что многие аспекты жизнедеятельности западных предприятий умышленно игнорируются теоретиками, обращали внимание и другие авторы, вовсе не являющиеся врагами капитализма и западного образа жизни вообще.

Каждая система имеет свои принципы функционирования. Вот для примера некоторые принципы коммуни стического управления. Максимальный контроль за всеми аспектами жизни общества и отдельных граждан. По возможности не допускать то, что не может контролироваться. Если этого невозможно избежать, то допускать в той мере, в какой это не угрожает общей установке на максимальное контролирование. По возможности ограничивать число управляемых объектов, сводить к минимуму число «точек» и акций управления. Не допускать конфликтов между частями целого. В случае возникновения таковых отдавать предпочтение интересам управляемости. Не допускать непредвиденного.

А вот для примера некоторые принципы западного управления. Контролировать только такие «точки» управляемого тела, контроль над которыми дает возможность контролировать все тело. Сводить число таких точек к минимуму. Если контролируемое тело нормально выполняет свои жизненные функции, не надо мешать ему избыточным контролем. Не мешать неуправляемым явлениям, если они не вредят делу. При всех конфликтных ситуациях отдавать предпочтение интересам дела.

Упомянутые принципы постоянно нарушаются, — общество все-таки есть живое существо, состоящее из огромного числа живых существ с различными интересами и свойствами. В систему управления вовлечено огромное число людей, которые преследуют свои цели, вступают в отношения друг с другом, вынуждены подчиняться общим правилам управления как особой профессии. Из совокупности их действий возникают такие следствия, что коммунистическая система начинает проявлять себя западнообразно, а западная — подобно коммунистической.

Я не отвергаю важнейшую роль частной собственности в формировании и сохранении западнизма и Запада. Но я считаю необходимым внести в понимание этого феномена ряд коррективов не столько политического, сколько ориентационного характера. Поясню, что я имею в виду.

Прежде всего хочу сказать, что никакого врожденного чувства собственности нет. Собственность есть явление сугубо социальное. Причем возникает оно на довольно высоком уровне развития общества. Во-вторых, надо различать собственность и владение. Не всякое владение чем-то есть собственность. Собственность есть владение узаконенное, в силу права. Когда буржуазные революции провозглашали частную собственность священной и неприкосновенной, они не констатировали факт собственности, но превращали в собственность то, чем люди владели фактически. Юридическое признание факта владения есть возникновение собственности как социального феномена. Собственность есть феномен правовой, так что считать ее определяющим признаком общественно-экономической формации, как это делали марксисты, просто бессмысленно.

частные собственники возникли не просто как какое-то число индивидов, обладающих собственностью, а как класс в социальном смысле слова, то есть нечто объединенное в целое благодаря законодательству (конституционному праву) и государству, охраняющему право собственности. С этой точки зрения частная собственность есть общественная собственность, лишь распределенная по частным лицам в ее функционировании. Так что ликвидация частной собственности не может быть не чем иным, как превращением государства во владельца и распорядителя того, чем до этого распоряжались частные лица.

Частные собственники, далее, образуют не просто множество людей, сходных по принципу собственности, но многоступенчатую иерархию с точки зрения размеров собственности. Хотя в буржуазных конституциях наряду с правом собственности провозглашался принцип равенства, частная собственность именно как правовой феномен с самого начала допускала и узаконивала факт неравенства в рамках обладания собственностью.

Наконец, частная собственность есть не просто право индивида распоряжаться чем-то по своему усмотрению, но определенная социальная позиция этого индивида. Это узаконенное и охраняемое государством социальное положение человека, его определенная социальная роль. С этой точки зрения частная собственность есть сложная система социальных отношений.

Понятие частной собственности точно так же стало многосмысленным. Если какой-то предмет А является частной собственностью человека (или группы людей) В, из самого этого факта еще не следует, что В может делать с А все, что хочет. Что позволено и что не позволено А делать с В, зависит от ряда других факторов, например, от обычаев, традиции, общественного мнения, моральных норм, неписаного права или законодательства.

Процесс эволюции феномена собственности протекал по таким основным линиям. Первая линия — сосредоточение в руках отдельных людей и групп людей (в частном владении) огромных средств, как в виде средств производства, так и в виде денег. При этом само понятие собственности потеряло тот смысл, какой оно имело и имеет в отношении мелкого и даже среднего собственника. Последний действительно является (или являлся) хозяином своего дела, если, конечно, не опутан кредитами, договорами и долгами. Такой свободный собственник может распорядиться своей собственностью по своему усмотрению. Он может начать дело или прикончить его. Может передать дело другим. Но все это не так-то просто сделать для современного крупного собственника. Он может лично как-то выйти из дела, но не может распорядиться делом так, как это мог бы сделать свободный собственник. Он не властен над своей собственностью в полную меру, его власть ограничена. Он является своего рода представителем собственности и выполняет в ее функционировании лишь частичные роли. То, что он имеет много средств для личного потребления, не влияет на суть его положения. Он в предприятии играет лишь отчасти роль идеального собственника. Он уже не может по своему произволу прикрыть предприятие. А главные его функции здесь могут исполнять другие лица, наемные, избираемые, назначаемые. Его положение собственника дает ему возможность занять положение, которое уже не является положением собственника. Собственность становится лишь условием, благодаря которому собственник может сразу занять высокое положение в иерархии социальных позиций. Без собственности ему пришлось бы потратить всю жизнь, чтобы добраться до такого уровня, да и то при том условии, что ему повезло бы. Из десятков и сотен тысяч людей, карабкающихся по ступеням социальной иерархии, лишь единицам удается достичь ее вершин.

Важнейшим следствием усложнения и укрупнения предприятий, концентрации капиталов и усложнения ситуации рынка явилось развитие класса управляющих и дифференциация функций предпринимателей на функции собственников и функции управляющих делом. В результате собственники утратили часть своей власти над делом, разделили ее с несобственниками, а порою уступили ее последним полностью.

Таким образом, на высшем уровне эволюции феномена собственности он ограничивается своей исходной функцией — быть лишь условием дела. Но теперь он теряет качество необходимого условия, без него в принципе можно обойтись. Его роль становится в значительной мере символической.

социальную основу западного общества образует не получение прибыли, а деловой аспект, лишь создающий возможность для прибыли и поддающийся ее воздействию в качестве своего следствия.

Миллионы собственников, о которых идет речь < мелких акционеров >, являются уже не собственниками в первоначальном смысле слова, но собственниками потенциальными и фиктивными. Когда все суть собственники, понятие собственности теряет смысл. Эти миллионы являются собственниками вынужденными. Все общество в целом теперь превратилось в единый деловой механизм, взяв на себя часть функций собственников и сделав само понятие собственности бессмысленным.

Следующая линия эволюции собственности — развитие договорных и вообще правовых отношений до такой степени, что о свободе отношений между различными социальными категориями людей уже и речи быть не может. Люди вольны или невольны заключать договоры. Но, заключив их, вынуждены действовать в этих рамках, ограничивая тем самым свою свободу как собственников.

Сказанное не следует понимать так, будто на Западе исчез класс частных собственников или он перестал играть важную роль. Такой класс существует и обладает огромной властью. Но в него входят далеко не все те, кто имеет какую-то собственность. В него входят те, кто использует свою собственность в качестве капитала. В него входят также те, кто благодаря собственности может занять более или менее высокое и выгодное положение в социальной структуре или по крайней мере иметь условия для использования своих способностей и своего труда для добывания средств существования. И эти люди играют важную роль в обществе не в качестве собственников, а в качестве лиц, занявших определенное положение в обществе и использующих собственность как средство деятельности и карьеры.

В различных источниках приводятся различные величины, характеризующие распределение работающих граждан западных стран по упомянутым трем сферам экономики. Чаще приводятся такие величины: от 20 до 25 % работающих заняты в промышленности, от 3 до 6 % — в сельском хозяйстве, от 70 до 75 % — в сфере обслуживания. Эти данные истолковываются, само собой разумеется, как показатель очень высокой производительности труда и эффективности экономики Запада. Я не оспариваю это утверждение. Однако я считаю, что эти данные лишены социологического смысла, как и сама классификация сфер экономики.

От 3 до 6 % работающих занято в сельском хозяйстве. Но характеризует ли это реальную социальную структуру западного общества существенным образом? Почему бы, например, не подсчитать, сколько людей вообще занято в той сфере экономики, в которой продукты сельского хозяйства производятся, хранятся, транспортируются и вообще достигают потребителя, причем не только внутри данной страны, а и во всем мире, кормящем эту страну? Думаю, что картина получилась бы иная.

В обществе складывается густая сеть производителей, распределителей и потребителей. Отношения между ячейками этой сети находятся опытным путем и строятся на основе договорных соглашений. Это индивидуальная сеть в данном районе страны и в стране в целом. В стране складывается множество таких более или менее обширных и до известной степени автономных сетей, которые переплетаются в сети более сложные и в конечном счете в единую хозяйственную сеть страны.

Я подчеркиваю, что сети такого рода на разных уровнях складываются опытным путем, на основе личных контактов владельцев их ячеек или лиц, каким-то путем получивших право вступать в переговоры, принимать решения и заключать контракты, одним словом — предпринимателей. Это — живой процесс. В нем имеют место пробы, ошибки и изменения, какие случаются в процессе жизни всякого сложного организма. Люди, участвующие в этом процессе, являются профессионалами в своем деле, а если включаются в него впервые, так или иначе приобретают опыт и становятся профессионалами. Весь процесс есть дело и подчиняется законам дела. Я обращаю внимание на все эти общеизвестные, казалось бы, явления потому, что они удивительным образом игнорируются или недооцениваются в профессиональных исследованиях, и тем более в идеологии. А между тем именно они образуют связную (я бы сказал — "плотную") хозяйственную среду или ткань, имеющую свои законы и играющую гораздо более важную роль в жизнедеятельности социального организма, чем вырванные из этой среды и всемерно раздутые свобода предпринимательства и отношений «свободного» рынка.

Понятие «распределение» имеет также другой смысл, чем тот, который рассмотрен выше, а именно — распределение жизненных благ между гражданами общества в зависимости от того, какое положение они занимают в обществе и какими возможностями располагают. К этой проблеме я обращусь ниже.

Пункты распределения, о которых я говорил, это рынок, на котором происходит встреча потребителей и производителей. Здесь имеет место взаимное влияние потребителя и производителя. Потребитель воздействует на производителя путем выбора из множества предлагаемых вещей и услуг то, что ему хочется или что он может позволить себе. Производитель воздействует на потребителя, предлагая и так или иначе навязывая ему то, что он хочет сбыть. Чем детерминируется выбор, осуществляемый потребителем? Тут играют роль привычки, вкусы, реклама, случай, покупательные возможности, отсутствие времени на более тщательный выбор, отсутствие опыта, безразличие и другие факторы. Вы-бор того, что сделано лучше при той же цене, и того, что дешевле при том же качестве, образующий основу так называемой свободной конкуренции производите-лей, представляет лишь один из принципов, которым Руководствуется покупатель, причем невсеобъемлющий. К тому же разница в предлагаемых вещах и услугах, ко-торые может себе позволить потребитель, обычно не столько велика, чтобы вообще осуществлять какой то сознательный и расчетливый выбор. Да и разница в ценах вещей и услуг, которыми себя ограничивает потребитель, обычно незначительна. Так что фактически роль свободной конкурентной борьбы за покупателя на некоем свободном рынке не является всеобъемлющей, как это изображают апологеты свободного рынка и свободной конкуренции. Их роль ограничена прежде всего не какими-то мерами государства, монополиями, картелями и другими внешними факторами, а самим конкретным процессом жизни людей, пользующихся рынком. Только в тех случаях, когда дело касается больших покупок, осуществляемых профессионально занятыми этим делом людьми, действует коммерческий расчет в чистом виде. Но каков объем таких покупок в общем объеме покупок?

Ассортимент производимой продукции и услуг детерминирован исторически сложившимися потребностями потребителей, а последние, в свою очередь, детерминированы привычно производимыми вещами и услугами. Тут исторически складывается определенный жизненный стандарт, который, с одной стороны, стимулирует производство (то есть предложение) товаров и услуг, а с другой стороны, он же и ограничивает производство. Спрос не безграничен. Тут складывается более или менее устойчивое и динамичное равновесие спроса и предложения (потребления и производства), лишь время от времени и лишь частично нарушаемое привходящими обстоятельствами и новаторством производителей. Одним словом, в западной экономике в ее глубине существует некий твердый «стержень» ("скелет"), вокруг которого становится возможной ее динамика.

Сказанное также может служить примером, иллюстрирующим одну особенность процессов в социальном организме: они являются не линейными, а циклическими в том смысле, что в них причины и следствия меняются местами, взаимно стимулируют друг друга, так что в них невозможно найти концы. Эти циклические процессы, конечно, получают какой-то «толчок» (имеют начало) в истории организма и постоянно поддерживаются какими-то внешними и внутренними «толчками». Но в основном они приобретают некоторую ав тономию, подобную обмену веществ в живом организме.

Одним словом, хозяйство как процесс производства, распределения и потребления вещей и услуг имеет свои собственные закономерности, независимые от его денежного облачения. Оно образует определенный "обмен веществ" между организмом общества и его средой, а также между частями организма довольно высокой степени интенсивности уже само по себе, независимо от его денежной формы. Последняя привносит в этот "обмен веществ" нечто такое, что делает его лихорадочным, причем непрерывно ускоряющимся.

Я думаю, что введенное Марксом (а может быть, и раньше его) понятие "производительные силы" тут вполне научно и уместно. Оно охватывает материальные средства производства и рабочую силу, которая их использует для производства вещей и услуг.

Западнизм возникал не только как новая форма социальной организации, но и как более высокий уровень производительных сил. Маркс правильно обратил внимание на этот факт, но он же и вульгаризировал его. Исторически дело обстояло не так, будто прогресс производительных сил имел следствием новые "производственные отношения" (новый тип социального устройства), а как раз наоборот: развитие "производственных отношений" западнизма стимулировало развитие производительных сил. Западнизм зародился с теми производительными силами, какие достались от прошлой истории. Он их развил и усовершенствовал. Но свои собственные, качественно новые производительные силы он развил лишь как результат своего расширения и усиления. И с точки зрения субординации различных феноменов в рамках развитого общества западного типа приоритет принадлежит социально-экономическим отношениям (и марксистской терминологии — "производственным отношениям"), а не производительным силам.

Я выше уже сказал, что научно-технический комплекс с самого начала был условием развития западнизма, а в развитом состоянии последнего этот комплекс является одним из важнейших его элементов и неотъемлемым атрибутом западного общества. Но при всех обстоятельствах он не может занять место деловой и политической (государственной) сфер общества. Всему свое место. Бизнес и управление обществом имеют свои специфические правила, требуют особой профессиональной подготовки людей, отличной от профессии математиков, инженеров, программистов, экономистов и других представителей научно-технического комплекса. Деловые, социальные, экономические и политические проблемы не являются проблемами чисто академическими, для решения которых нужен лишь «математический» интеллект, то есть интеллект, ищущий научную истину и оптимальное техническое решение. Это — прежде всего и главным образом проблемы ситуаций, в которых сталкиваются различные и часто (если не чаще) несовместимые интересы людей, групп людей, предприятий, классов, слоев, больших человеческих объединений и даже целых стран. В этих ситуациях идет борьба, считающаяся прежде всего с силами участников их, а не с интересами научно-технических задач как таковых. Научно-технические знания в таких ситуациях используется в их специфической роли, то есть как подсобные средства, а не в качестве инструкций поведения для конфликтующих или кооперирующихся сил. Представители научно-технического комплекса участвуют в таких ситуациях в качестве советников, а не ответственных лиц. Если же они попадают в число последних, они действуют все равно по особым правилам поведения деловой или политической сферы, лишь принимая во внимание то, что им известно в качестве выходцев из научно-технического комплекса.

с победой западнизма создались ничем не сдерживаемые условия для того, что я называю денежным тоталитаризмом. Из формы (средства) социальных отношении людей деньги превратились в самодовлеющую сущность, сделав людей средством для своего бытия. Испокон веков деньги выполняли функции знака и меры ценностей. Затем к этим функциям присоединилась функция капитала. В современном западном обществе, особенно после Второй мировой войны, в полную силу развилась еще одна их функция, деньги стали универсальным и всеобъемлющим средством измерения, учета и расчета деятельности людей, учреждений и предприятий, средством управления экономикой и другими сферами общественной жизни, средством управления людьми и контроля за их общественным поведением. В экономической и социологической литературе иногда роль денежной системы сравнивают с ролью кровеносной системы живых организмов. К этому с полным правом можно добавить то, что денежная система выполняет значительную часть и функций нервной системы организма.

Деньги стали (подчеркиваю, стали теперь, а не были такими изначально!) главным регулятором всей основной жизнедеятельности людей западного общества, основным побудительным мотивом, целью, страстью, заботой, контролером, надсмотрщиком, короче говоря — их идолом и богом. Западные люди одержимы деньгами[34] вовсе не потому, что они морально испорчены (в моральном отношении они не хуже людей обществ иного типа), а потому, что деньги стали абсолютно необходимым условием, средством и формой их жизнедеятельности. В деньгах концентрируется и символизируется вся суть жизни людей в этом обществе. Это есть та реальная социальная атмосфера, которой они дышат, социальная пища, которой они питаются, социальная среда, в которой они движутся в поисках средств существования. Деньги для западного человека — это возможность иметь все то, что необходимо для жизни, и иметь то, что сверх необходимого. Это — возможность иметь комфорт, образование, культуру, здоровье, удовольствия. Это — уверенность в завтрашнем дне, уверенность в будущем детей. Кто бы ни был западный человек, он так или иначе, прямо или косвенно, сам или через других людей вынужден быть участником, объектом и субъектом денежного тоталитаризма. По вещной форме деньги разделяются на такие категории: 1) товарные деньги, имеющие ценность как вещи, то есть сами по себе; 2) бумажные денежные знаки и монеты; 3) ценные бумаги, чеки, кредитные карты, юридические денежные документы. Определяющими для современного западного общества являются денежные знаки, выпускаемые специальными банками и охраняемые государством, — государственные денежные знаки. Так называемые товарные деньги начинают играть роль денег в экстремальных ситуациях. В нормальных условиях они суть вещные ценности, оцениваемые в государственных деньгах и в принципе обмениваемые на них. Указанные в третьем пункте бумаги предполагают в основе государственные деньги и возможность иметь с их помощью денежные знаки. Так что деньги, без которых немыслим капитал и капитализм, суть фактор государственности, то есть суть явление не только в деловом аспекте общества, но и в коммунальности.

Уровень условных денег как всеобъемлющий и доминирующий стал возможен благодаря развитию определенной тонкой технологии и компьютерам. Практические его удобства несомненны. Но власть денег над людьми от этого не ослабла, а усилилась. Она приняла еще более принудительные формы, неимоверно расширив при этом круг подвластных. Практически почти все занятые (имеющие работу) люди оказались подданными тоталитарного денежного режима. Ослабить власть этого режима можно только одним путем, а именно — усилением своей деловой активности, стремлением любыми средствами увеличить свой счет в банке или хотя бы свести концы с концами.

Банк, хотя в нем и работают люди, имеет дело с обезличенными числами. Он беспощаден. Власть денежного тоталитаризма вынуждает людей на более интенсивную жизнедеятельность, а все общество — на более интенсивный обмен веществ, какого не знали и не знают общества иного типа. Уйти полностью из-под власти этого режима можно только такими путями: быть от рождения или стать очень богатым человеком, самому войти в касту диктаторов, удовольствоваться каким-то постоянным источником дохода, уйти в сферу преступности или опуститься на уровень полной нищеты.

Условные деньги (безналичный денежный расчет) не имеют ничего общего с коммунистической идеей исчезновения денег в некоем будущем обществе всеобщего изобилия. Согласно коммунистическому идеалу надоб ность в деньгах отпадет, поскольку все потребности людей будут удовлетворяться. Нелепость этой идеи теперь очевидна всем, и нет надобности ее критиковать. По изобилию материальных богатств современное западное общество превосходит все то, что могли себе вообразить коммунисты прошлого. Но роль денег от этого не уменьшилась, а, наоборот, всемерно возросла, подобно тому, как не отмерло, а усилилось государство в коммунистическом обществе, хотя отношения частной собственности были почти полностью ликвидированы.

Высшим результатом развития денег явилось то, что они стали исчезать из повседневной жизни людей как телесные феномены. Но при этом они сохранили и усилили свое значение в бестелесных расчетах денежных учреждений. Они скрылись в оболочку денежного механизма. Они спрятались за кулисы повседневного жизненного спектакля, сохранив за собою функцию режиссера этого спектакля.

Механизм денежного тоталитаризма образует гигантская финансовая система общества, которая теперь обусловлена прежде всего необъятным числом денежных операций, охватывающих все аспекты жизни людей и общества в целом, в том числе и все то, что связано с капитализмом. Этот механизм есть механизм особого подразделения делового аспекта общества — денежного дела. Но в силу особой роли этого подразделения общества он превратился в механизм общества в целом. Он включает в себя два рода учреждений и предприятий: 1) банки и другие финансовые предприятия, которые называются другими словами, но выполняют ту же роль или разделяют с банками отдельные функции денежного дела (сберегательные кассы, страховые компании, кредитные учреждения и т. д.), а также крупные фирмы и концерны, обладающие большими суммами денег и выполняющие функции, аналогичные отдельным функциям банков; 2) государственные финансовые учреждения.

Денежный механизм организован так, что в нем неразрывно соединяются принципы дела и принципы коммунально сти. В нем принципы коммунальной субординации и координации доведены до уровня точности часового механизма и беспощадности бездушной машины, так что коммунистические и другие диктаторские режимы выглядят в сравнении с ним как демократическая расслабленность и распущенность.

Среди трех важнейших перемен в мировой экономике в последние десятилетия П. Друкер[37] называет то, что двигателем ее стала не торговля товарами и услугами, а движение капиталов, то есть денежных масс. Произошел переход от «реальной» экономики к "символической". В мировой экономике «реальная» и «символическая» экономики существуют в значительной мере независимо друг от друга. Движение капиталов независимо от торговли во много раз превосходит то, что необходимо для торговли. 

 Государство не есть надстройка над каким-то базисом. Оно имеет свои корни, независимые от капитализма. Оно может проводить политику в пользу капиталистов. Последние могут оказывать на него давление. Но это не означает, будто государство становится органом капитализма. Оно само использует капитализм в своих интересах и в интересах исполняемой им роли в обществе. 

Функция охраны денежной системы испокон веков принадлежала государству. Государства западных стран не являются в этом отношении оригинальными. Новым здесь являются масштабы денежной системы и место государства в ней.

Центральный (государственный, главный) банк не зависит от правительства, но правительство есть лишь часть государства, а не все государство. Центральный банк не может быть независимым от государства, ибо он сам есть часть государства. Я думаю, что в системе разделения властей западнистского государства к трем традиционным его частям — к законодательной, исполнительной и судебной властям — следует добавить четвертую, денежную. Государство устанавливает свод законов, регулирующих все действия и отношения людей, предприятий и учреждений, так или иначе облаченные в денежную форму. Государственные учреждения следят за исполнением законов и принимают карательные меры в отношении нарушителей их. Государство проводит определенную финансовую политику, принимая меры для обеспечения экономики деньгами и кредитами, регулирует массу денег.

Государство устанавливает определенную систему налогов. Особые государственные службы следят за соблюдением налогового режима. Благодаря налогам государство становится обладателем огромных денежных сумм — самым крупным владельцем денег в стране. И государственные траты денег превосходят все прочие.

«Отмывание» незаконно нажитых денег и срастание преступного бизнеса с законным стало обычным явлением. Более того, современная западная экономика вряд ли могла бы вообще существовать, если бы она целиком и полностью была заключена в рамки законности.

Марксисты навязали понимание западного общества как капиталистического всей интеллектуальной и политической элите Европы. Ленин объявил капиталистическим даже российское общество, в котором капиталистов в западноевропейском смысле можно было пересчитать на пальцах. Он был не одинок. На этой позиции стояла основная масса русской интеллигенции. И русская революция 1917 года прошла под антикапиталистическими лозунгами, хотя основную массу ее участников составляли малограмотные крестьяне, а не пролетарии европейского образца. Любопытно, что власти западных стран, включая США, не чинили практически никаких серьезных препятствий критике капитализма и западного общества с этой точки зрения. Самые острые критики капитализма пользовались всеобщим уважением[40] и не подвергались преследованиям вовсе не потому, что в западных странах и в России господствовала демократия (ничего подобного еще не было), а потому что западное общество еще не ощущало себя капиталистическим, не говоря уж о России, а власти западноевропейских стран и России вообще считали капитализм лишь одним из явлений жизни своих стран, причем подвластным им. Власть денег и капитала в этих странах все еще оставалась властью капитализма в более обширной социальной среде, а не самодовлеющей силой, которая сама со временем (после Первой мировой войны) станет превращаться во всеобъемлющую среду для всего остального. Марксистская оценка западного общества как тотально капиталистического была преувеличением в интересах идеологической и политической борьбы. В реальности правители западного общества в такой же мере были слугами капитала, в какой сам капитал служил интересам некапиталистических привилегированных и правящих слоев общества.

В течение почти семидесяти лет после 1917 года, когда наступил необычайный подъем идеологии и практики коммунизма, в мире доминировало представление о западном обществе как о капиталистическом, причем с негативным оттенком даже в самих западных странах. Раздавались голоса в пользу капитализма, но они не влияли на общую ситуацию заметным образом. В апологетике западного общества стремились избегать употребления слова «капитализм», предпочитая нейтральные слова вроде «индустриальное общество», «плюрализм», «демократия». Получили распространение идеи, будто западное общество вообще уже не является капиталистическим, будто капитализм эволюционирует в сторону социализма.

В результате исторических перипетий слово «капитализм» превратилось в идеологическое выражение с расплывчатым смыслом. С логической точки зрения основной причиной многосмысленности этого слова является то, что один и тот же объект осознается людьми различно, выделяются его различные признаки, принимаются во внимание различные этапы его истории, а также то, что политические и идеологические мотивы вторгаются в его понимание. С победой Запада в "холодной войне" против Советского Союза и его блока слово «капитализм» стали употреблять в нейтральном и затем в уважительном смысле, причем как обозначение социального строя западных стран. Реабилитировали слово и переосмыслили то негативное, что ранее с ним ассоциировали. Началось безудержное восхваление частной собственности и капитализма со всеми их проявлениями в человеческом поведении (а они в течение ряда столетий были предметом критики, негодования и презрения со стороны лучших представителей рода человеческого), прославление эгоизма, корыстолюбия, жестокости и т. д. как якобы самых светлых мотивов прогресса человечества. Апологеты капитализма пришли в такое неистовство, какого не было за всю историю капитализма. Были отброшены все сдерживающие моральные принципы и даже элементарные правила приличия.

Я придерживаюсь такого смысла терминов. Капитал есть сумма денег, которая более или менее продолжительное время используется ее владельцем (владельцами) для приобретения дополнительных денег сверх этой суммы, то есть прибыли (или прибавочной стоимости). Использовать деньги как капитал — значит инвестировать их в дело, приносящее прибыль, или жить на проценты от них. Последнее в конечном счете тоже означает, что кто-то использует твои деньги как капитал. Конечно, не всегда удается практически получить прибыль. Владельцы денег несут убытки и даже разоряются. Но все равно их намерением остается использование денег с целью получения прибыли. Капиталисты суть люди, группы людей или организации, являющиеся владельцами денег и использующие их как капитал. Капитализм есть совокупность всех явлений данного общества, которые касаются деятельности капиталистов и функционирования капиталов. Общество является капиталистическим, если в его экономике доминирует капитализм. Но это не означает, что социальный строй общества сводится к капитализму. Запад низм содержит в себе капитализм, но не исчерпывается им. 

Капитализм не есть нечто раз и навсегда данное. В его истории различаются два периода — периоды «старого» и «нового» капитализма. Я их различие вижу в следующем. «Старый» капитализм был по преимуществу множеством индивидуальных капиталов, вкрапленных в общество некапиталистическое по общему типу. Хотя капиталисты имели огромное влияние, общество еще не было капиталистическим в строгом смысле слова. Степень вовлеченности масс населения в денежные отношения по законам капитала была еще такой, что следовало говорить об исторически сложившемся обществе, в котором капитализм занимал определенное место, но еще не был всеобъемлющим, тотальным. Лишь в XX веке западное общество стало превращаться в капиталистическое в строгом смысле слова, начав при этом терять некоторые черты «старого» капитализма. Это породило иллюзию, будто западное общество перестает быть капиталистическим вообще.

После Второй мировой войны отчетливо обнаружилась тенденция к превращению больших территориальных единиц и целых стран в социальные объединения, функционирующие по законам огромных денежных систем и огромных капиталов. Дело тут не в концентрации капиталов, хотя и это сыграло свою роль, а в организации жизни большинства населения таким образом, будто оно стало средством функционирования одного капитала.

Этот процесс в каком-то смысле даже был против концентрации капиталов и образования монополий. Новое качество в развитии капитализма возникло не по линии концентрации капиталов и образования монополий, что в свое время фиксировал Ленин и ошибочно счел высшей и последней стадией капитализма, а по линии вовлечения масс населения в денежные операции по законам капитала, увеличения множества таких операций и усиления их роли в жизни людей. Этот процесс был связан с усилением роли государственной власти в денежных операциях, с разрастанием денежного законодательства и усилением его роли, с упорядочиванием и регламентированием отношений между работодателями и наемными лицами, со структурированием предпринимательства, с ограничением конкуренции и свободы ценообразования, короче говоря — с социальной организацией и регулированием всей системы жизни общества по законам функционирования денег в качестве капитала. 

Если капитал понимать как деньги, приносящие прибыль или по крайней мере употребляемые с целью приобретения прибыли, а капиталиста — как предпринимателя, использующего деньги как капитал, то банки изначально являются капиталистами. Превращение банковской системы в денежный тоталитаризм привело к тому, что подавляющее большинство членов общества, имеющих какие-то источники дохода, оказалось соучастниками деятельности банков как капиталистов, предоставляя в их распоряжение свои деньги, то есть осуществляя основную часть своих денежных дел через банки. К этому присоединился рост акционерных предприятий и банков. Сделав всех людей, получающих или имеющих какие-то деньги, в той или иной мере частичными капиталистами хотя бы уж тем фактом, что они вынуждены свои денежные дела осуществлять через финансовые предприятия и учреждения, не говоря уж о миллионах акционеров, современное западное общество стало почти что абсолютно капиталистическим. Капитализм стал тотальным. Общество в целом стало превращаться в единый капитал. Одновременно тот же самый процесс сделал социологически бессмысленными понятия «капиталист» и «капитализм». С точки зрения понимания сущности общества эти внутренние различия и отношения в социальном классе капиталистов важнее, чем тот общий признак, по которому образован логический класс капиталистов. Ситуация здесь подобна той, какая имеет место в отношении граждан коммунистической страны, которые все суть трудящиеся, все суть наемные служащие государства, но которые различаются по другим, более важным признакам.

О другом аспекте эволюции капитализма писали еще Маркс, и особенно Ленин. Это — процесс укрупнения предприятий и концентрация капиталов. Констатировав этот факт, марксисты сделали из него идеологические и политические выводы. Они при этом игнорировали следствие этого процесса, имеющее важнейшее значение Для понимания структуры западного общества, а именно — эволюцию отношений собственности, о которой я Уже говорил выше. В результате этой эволюции класс капиталистов дифференцировался. Предприниматели, объединяющиеся в сложные корпорации, теряют часть свободы в качестве капиталистов. Обладатели больших капиталов теряют в какой-то мере возможность распоряжаться ими по своему произволу, а более мелкие владельцы денег такую возможность не приобретают вообще. Они остаются собственниками, но лишь потенциально. Складывается класс потенциальных капиталистов. Происходит разделение функций собственника и распорядителя капитала. Складывается класс, который я бы назвал классом функциональных капиталистов. Власть собственника становится в значительной мере номинальной, если он не попадает в класс функциональных капиталистов. Последние распоряжаются не столько своей, сколько чужой собственностью.

Феномен прибыли сначала возникает как возможность заработать больше того, что предприниматель потратил на дело. По мере эволюции западнизма получение прибыли становится вынужденным — возможность переходит в необходимость. Предприниматель вынуждается на такую организацию дела, чтобы получать дополнительные средства в качестве условия выживания предприятия. Эта необходимость усиливает субъективную потребность в наживе, становится ее главным стимулом.

Капитализм возник и развился в мировое и эпохальное явление не по инициативе отдельных корыстолюбивых людей, хотя и это сыграло роль, а прежде всего как нечто вынужденное объективными закономерностями самого дела, в которое вовлекались определенного типа люди, в том числе корыстолюбивые. И в наше вре мя главную опору его составляют не субъективные интересы отдельных людей, а закономерности самой социальной организации многомиллионных масс людей.

Убеждение, будто западное общество есть общество свободного предпринимательства, есть идеологическая бессмыслица. Это общество есть общество вынужденного частного предпринимательства, в котором юридически свободным считается то, что на самом деле есть продукт экономического принуждения.

Общий процесс денежного тоталитаризма ведет к увеличению доли предпринимательства, работающего на основе кредитов от банков или от крупных концернов. В таких случаях предприниматели выплачивают проценты, вынуждаясь тем самым любыми средствами добиваться какой-то прибыли. Тем самым принцип свободы предпринимательства в смысле максимализации прибыли, если он вообще когда-то имел всеобщую силу (что сомнительно), превращается в принцип принудительной минимальной прибыли, необходимой для выживания предприятий.

свободная конкуренция никогда не была не то что единственной, но даже господствовавшей автономной формой экономической активности в западном обществе, что ее роль преувеличена и идеализирована. Цель конкуренции — вытеснить конкурентов, в конечном счете — уничтожение самой конкуренции. В реальности конкуренция всегда погружена в совокупность других средств борьбы, в число которых входит обман, насилие, реклама, дискредитация противников, взаимное препятствование (привентация), преступления.

Реальная сфера конкуренции есть царство преступности. 

В действительно свободной конкуренции участвует не так уж много предприятий и предпринимателей. Тон в ней задают сильнейшие во всех отношениях участники, добивающиеся успеха за счет перераспределения покупательной способности населения в свою пользу. Большинство же действует вне условий свободного соревнования. Высокая экономическая эффективность западного общества достигается за счет действия множества факторов, среди которых в первую очередь следует назвать трудовую диктатуру, плановость работы предприятий, денежный тоталитаризм, диктатуру банков, государственную политику и контроль, научно-технический прогресс. И лишь где-то совсем не на первом месте следует назвать «свободную» конкуренцию.

В изображении апологетов рыночной экономики западный рынок выглядит как огромная толкучка, по которой бродят случайные продавцы товаров и услуг и случайные потребители, которые высматривают, что им нужно, и торгуются насчет цен. Предприниматели якобы узнают на этой толкучке, что нужно производить для удовлетворения потребностей потребителей и по каким ценам. Но в реальности ничего подобного просто нет. Реальный рынок есть сложная организация образа жизни миллионов людей. В этой организации можно увидеть все логически мыслимые варианты отношения производителей и потребителей. Тут имеет место и то, что спрос стимулирует производство и предложение. Бывает, что что-то создается независимо от потребностей и вне их, а затем предлагается потребителям и входит в круг их потребностей. Бывает, что потребителям навязывается какой-то товар или услуга, и они вынуждены с этим мириться. Но в этом сложном и изменчивом переплетении интересов и взаимных воздействий совершенно отчетливо обнаружилась тенденция, не соответствующая идеологически-пропагандистской картине рынка, а именно доминирующая роль предложения. Спрос сохранил и будет сохранять роль доминирующего фактора в той части сферы потребления, которая включает в себя самые необходимые, естественные и традиционные потребности людей, скажем — фундаментальные потребности. Но в той части потребностей, которая выходит за рамки фундаментальных, доминирующую роль прочно захватило предложение. А именно эта часть потребностей заняла экономически более важное место в жизни западных людей.Западные люди живут в мире вещей и услуг, изобретенных небольшой группой личностей в последние несколько десятилетий и предложенных широким слоям населения как дар новой цивилизации. Поставив себе на службу мощнейшую рекламу и средства массовой информации, современный крупный бизнес превратил рынок в свое орудие насильственного воздействия на потребителей, а отнюдь не в царство свободы. Это целиком и полностью относится и к сфере «духовного» производства — к культуре. Здесь даже в более отчетливом и неприкрытом виде выступает диктатура рынка.

Да и в том, что, казалось бы, должно быть естественной сферой рынка, можно выделить стабильную часть, установившуюся опытным путем в течение многих лет. В этой части предприниматели мало чем рискуют, они за ранее знают своих клиентов, конкуренция почти исключена, спрос и предложение скоррегированы, бессмысленно говорить о каком-то определении цен спросом и предложением. В этом смысле предприниматели имеют свой определенный рынок сбыта — своего потребителя. Рынок в определенном выше смысле (с конкуренцией, подвижным спросом и предложением) охватывает лишь динамичную часть сферы отношения производителя и потребителя. Но и эта динамичная часть находится под воздействием многочисленных нерыночных факторов, включая обычаи, традиции, общественное мнение, политику, медиа.

Рассматривая экономику с точки зрения объема планируемых феноменов, можно констатировать как факт, что западная экономика является плановой в очень высокой степени, и степень плановости неуклонно растет. Это является неизбежным следствием усложнения делового аспекта общества. Более того, и с точки зрения распределения планирующих функций имеет место сильная тенденция в сторону сходства с коммунистической экономикой. Усиливающаяся роль государства в экономике (налоговая политика, кредиты, общественные заказы, инвестиции) и распределение гигантского бюджета вполне сопоставимы с планирующей ролью коммунистического государства.

Я считаю такое противопоставление <государства и рынка> лишенным научного смысла. Роль государства в функционировании рынка общеизвестна и очевидна. И дело не в том, слишком велико или слишком мало участие государства в работе рынка. Дело в том, что государство является не просто охранителем и регулировщиком (в какой-то мере) рынка, а в том, что оно само есть фактор экономики и крупнейший участник рынка. Обычно в государстве выделяют лишь один его аспект, а именно — власть и управление обществом как целым. Но государство одновременно есть гигантское предприятие, дело которого заключается в том, чтобы выкачивать средства для своего существования. А это средства для 10–15 % работающих граждан и их семей.

Государство распоряжается колоссальными денежными суммами. Оно является самым крупным покупателем на рынке, размещая заказы бесчисленным фирмам и предоставляя им кредиты. А образование наднациональных рынков и мирового рынка с необходимостью превращает государственную власть "национальных государств" в участников рынка наряду с гигантскими концернами и банками.

Говоря об эффективности западной экономики, надо принимать во внимание то, что подход к этой проблеме различен на различных уровнях, — на уровне отдельных предприятий, отраслей экономики, экономики целой страны и, наконец, всего западного мира. Надо далее различать абстрактную и реальную эффективность. В случае абстрактной эффективности прини маются во внимание лишь некоторые признаки экономики, причем в наиболее развитых и характерных образцах. В случае же реальной эффективности принимается во внимание вся совокупность важных признаков экономики, причем во множестве реально существующих факторов.

Надо, далее, различать экономический и социальный подход к экономике. В первом случае экономика рассматривается сама по себе, во втором же случае она рассматривается с точки зрения проблем социальных (условия труда, занятость, жизненные гарантии и т. д.). Наконец, надо различать эффективность экономики и экономическую эффективность общества. В последнем случае нужна суммарная оценка экономики с учетом не только экономических и социальных критериев, но и факторов иного рода, касающихся общества в целом (способность переживать природные катастрофы и кризисы, вести войны и т. д.). Одним словом, проблема эффективности экономики и общества с точки зрения экономики есть на самом деле сложный комплекс разнородных проблем, исключающий единое и однозначное решение.

Возьмем такой пример. Всего от 3 до 6 % работающих людей в западных странах занято в сельском хозяйстве. Идеологи истолковывают это как якобы бесспорный показатель высокой производительности труда. Мол, этих 3–6 % достаточно, чтобы удовлетворить потребность страны в продуктах сельского хозяйства. Это, однако, неверно фактически, так как страна может ввозить более половины продуктов сельского хозяйства из других стран. Так что надо учитывать и тех, кто занят в сельском хозяйстве стран-экспортеров. Кроме того, надо учитывать не только тех, кто непосредственно занят в производстве продуктов, но и тех, без которых это производство и реализация его продуктов вообще невозможны, то есть иначе подходить к проблеме, иначе расчленять общество, иначе производить измерения.

Кроме того, эти 3–6 % можно интерпретировать совсем иначе, а именно так: лишь 3–6 % работающих могут заработать на жизнь в сфере сельского хозяйства, На этом примере отчетливо видно различие двух под ходов к эффективности экономики — западнистского и коммунистического. Принцип первого — минимизировать число занятых в каком-то деле и максимализировать интенсивность труда. Принцип второго — дать возможность максимально большому числу людей существовать за счет этого дела и облегчить условия труда. С точки зрения решения проблем социальных коммунистическая экономика эффективнее западной, уступая ей в чисто экономическом плане.

Между прочим, превращение западного общества в постиндустриальное означает фактически превращение его в ожиревший социальный организм с высочайшей степенью паразитарности. Со временем это неизбежно скажется на его способности самосохранения самым негативным образом.

Современная экономика западного общества имеет сложную социальную структуру с иерархией уровней, функционирующих по разным законам, причем не только экономическим, но и коммунальным. Высшие уровни иерархии, играющие решающую роль в экономике, функционируют вообще не столько как феномены экономические, сколько как феномены коммунальные, — как всякого рода союзы глав и представителей банков и крупных концернов, как надэкономические учреждения, организации, сговоры, блоки и т. п., которые превращают экономику в нечто подобное государственной организованности. А с другой стороны, государство входит в сферу экономики не как нечто внешнее ей, не просто как орган охраны экономики, а как крупнейший владелец и распорядитель капиталов наряду с банками и концернами.

О кризисе, в отличие от просто спада экономики, можно говорить тогда, когда экономика становится неуправляемой, и обычные меры "видимой руки" оказываются неэффективными.

Западное общество является многомерным, то есть одновременно структурируется в различных аспектах. Рассмотренное классовое расслоение является лишь одним из многих, причем не главным.

При рассмотрении социальной структуры населения Запада нельзя игнорировать миллионы иностранных рабочих и иммигрантов, без которых современное западное общество вообще немыслимо... Жажда многих миллионов людей из незападных стран добровольно переселиться на Запад ничуть не влияет на их социальный статус в западном обществе. Они тут образуют особый устойчивый социальный слой, сопоставимый с рабами Римской империи. Они бесправны, как и рабы. Во всяком случае, права их ограничены сравнительно с коренным западным населением. Условия их жизни тоже сопоставимы с рабскими. Конечно, с ними обращаются лучше, чем с рабами в Риме или в США в прошлом веке. Тем не менее они попадают в западные страны извне в качестве дешевой рабочей силы и для видов труда, какими граждане западных стран считают недостойным себя заниматься. ... Важно то, что рассматриваемый слой объективно необходим для существования западного общества, причем именно в таком полурабском состоянии. А Запад сам загнал себя в ловушку, проповедью гражданских свобод, прав человека и западного общества как общества равных возможностей. В какой-то мере Западу повезло с тем, что проблемы такого рода приняли форму расовых: это позволяет скрыть их социальную сущность и органичность их для западнизма. В противном случае они давно обнаружили бы себя как проблемы классовые.... 

Безработица, возникнув как постоянно действующий фактор, воспроизводится уже с необходимостью и выполняет разнообразные функции, не заложенные в ней как таковой. Она играет роль фактора трудовой дисциплины, сдерживает претензии работающих, заставляет благополучных ценить то, что они имеют...Страх потерять работу является важнейшим фактором, определяющим душевное состояние людей в странах Запада.

Согласно сообщениям в средствах массовой информации и в профессиональных сочинениях большинство жителей западных стран имеет высокий жизненный стандарт. Но это не отражает фактическую роль бедности, пусть в процентном отношении она и выглядит вроде бы безобидно. Бедность особенно страшна не тогда, когда она всеобщая (тогда она воспринимается как нормальное состояние), а именно тогда, когда бедных сравнительно немного. Тогда бедные, видя благополучие большинства, ощущают себя отверженными, а большое число благополучных живет в страхе попасть в это меньшинство отверженных. Бедность при этом воспринимается как самая страшная и неизличимая болезнь. Окружающие сторонятся бедных, как заразных больных.

Бедность не есть злой умысел каких-то сил западного общества. Она есть неизбежное следствие объективных законов западнизма. Положение вряд ли улучшилось бы в этом отношении, если бы вдруг отобрали богатства у сверхбогатых. Последние не сами проедают свои богатства, они играют роль своего рода пунктов перераспределения общественных богатств. Объем жизненных благ, особенно современных, не безграничен, на всех все равно не хватит. К тому же по законам капитализма выгоднее не ликвидировать бедность, а повышать интенсивность и производительность труда одних выбрасывая в категорию отверженных других.

В обществе образуется множество групп из лично знакомых людей с более или менее одинаковым социальным статусом. Устанавливается иерархия таких групп. Между ними устанавливаются различного рода пересечения, так что складываются более сложные и обширные объединения, слои, касты и т. д. Общество таким путем оказывается совокупностью лично связанных людей, структурирующихся в зависимости от их социального статуса.

Мне не попадались конкретные данные о том, какой процент деловых операций и решений происходит в таких группах и слоях и какова роль этих решений и операций в жизни людей. Исследование этого аспекта социальных отношений западного общества практически невозможно в силу его интимного характера и формальной недоказуемости утверждений. Я думаю, однако, что процент таких решений и операций высок, а важность их огромна.

В рассматриваемом аспекте происходит структурирование населения, отличное от делового, можно сказать — социальное структурирование. Тут образуются свои клеточки, ткани и органы. Изображение их жизни можно найти в литературных произведениях и кинофильмах, а также в прессе. Но обобщающие научные исследования на эту тему мне неизвестны. Я сомневаюсь в том, что они есть. Это — одно из табу западного общества.

В западном обществе существуют две формы наследования. Первая из них — наследование материальных ценностей (имущества, земли, денег и ценных бумаг) и дела родителей или других лиц в соответствии с правовыми нормами. Исторически оно было необходимым условием возникновения и укрепления капитализма. ... В экономике в целом, однако, обогащение за счет наследования ценностей теперь, как мне кажется, не является главным способом обогащения. Конкретные данные на этот счет мне не встречались.

Вторая форма наследования заключается в том, что наследуется социальный статус. Происходит это не в силу правовых норм, а благодаря тем возможностям, какие родители и родственники предоставляют наследникам, чтобы они смогли удержаться на том же социальном уровне и даже повысили его. Наследники начинают жизненный путь не с нуля, а уже с более или менее высокого уровня, будучи подготовлены к выполнению определенных функций и к борьбе за успех.Эта форма наследования играет роль не только заботы родителей о потомстве. Она есть явление социально значимое и целесообразное. В огромном обществе с колоссальным разнообразием выполняемых людьми функций и иерархией степеней их сложности и важности невозможно, чтобы все дети начинали жизненный путь с нуля и проходили одинаковую подготовку. Они должны стартовать с разных уровней и с разными возможностями. Изображение западного общества как общества равных возможностей есть идеологический миф, в который никто не верит.

Вторая форма наследования приобретает все более важное значение и оттесняет первую форму на второе место. В коммунистическом обществе она является главной.

Не всякое богатство наживается и функционирует как капитал. Не всякий богатый человек есть капиталист. Не всякий капиталист богат. Капитал вообще не есть богатство. Он может служить лишь средством приобретения богатства, причем далеко не единственным. И в западном обществе существуют многочисленные способы обогащения, отличные от капиталистического, — наследование имущества и денег, высокая плата за занимаемую должность, махинации с имуществом и финансами, игра, грабеж, организованная преступность, плата за открытия и изобретения, огромные гонорары, мошенничество и т. п.

Богатство есть какая-то сумма ценностей. Эти ценности суть земли, дома, драгоценности, ценные вещи (мебель, посуда, одежда, ковры, картины, коллекции вся кого рода и т. п.). И, само собой разумеется, деньги и ценные бумаги. Но не любая такая сумма ценностей считается богатством, а лишь такая, которая превышает некоторую общественно значимую величину. Последняя определяется условиями данного общества. То, что является богатством в одном человеческом объединении и в одних условиях, может не быть таковым в других.....Какими бы разнообразными путями богатые люди ни приобретали свои богатства и какой бы разнообразный образ жизни они ни вели, они образуют группы на основе личных контактов, а эти группы сплетаются в единые слои в масштабах больших районов, целых стран и континентов. И функционируют они как некая единая ткань, то есть именно как класс не только в логическом, но и в социальном смысле.

Класс богатых возникает во всяком обществе, в котором возможно накопление богатств. Возникает как нечто производное от фундаментальных социальных отношений. Но, возникнув и укрепившись, он становится хозяином общества, точнее говоря — организует господствующие слои общества в единое частичное общество богатых. Он сравнительно немногочислен. Но он овладевает львиной долей богатств общества, основными и самыми щедрыми источниками доходов, наилучшими каналами карьеры и вообще средствами жизненного успеха....Хочу особое внимание обратить на то, что в высших этажах денежной системы оперирование огромными денежными суммами и приобретение их в личное владение в значительной мере выходит за рамки капиталистического бизнеса в собственном смысле слова. Это — игра на бирже, грандиозные банковские махинации, валютные операции высших финансовых учреждений, государственные денежные операции больших масштабов, операции на уровне символической экономики вообще, взаимоотношения бизнеса и представителей власти. В средствах массовой информации время от времени предаются гласности случаи, из которых можно видеть, как огромные суммы денег некапиталистическими методами перекочевывают в карманы представителей класса богатых. Стало своего рода общим местом говорить, что в истоках большинства крупных состояний можно найти какие-то преступления, то есть некапиталистические методы обогащения, приписываемые почему-то капитализму....Класс богатых есть явление не столько в деловом, сколько в коммунальном аспекте общества. Это с полной очевидностью можно наблюдать в коммунистических и бывших коммунистических странах. В советской России не было класса капиталистов. Но там сложились значительные слои богатых людей. На это обращали внимание многие авторы из кругов коммунистов. Они считали это признаком перерождения советского общества в капиталистическое. На самом деле это было образование некапиталистического класса богатых людей в рамках коммунистического общества на чисто коммунальной основе. Этот класс возникал из партийных и государственных чиновников, директоров предприятий, в которых имелись возможности личной наживы, высокооплачиваемых деятелей культуры, главарей преступных организаций, мошенников и прочих категорий граждан коммунистического общества, имевших дело с деньгами и материальными ценностями.

Коммунистический класс богатых становился фактическим хозяином советского общества, вербуя в свой состав наиболее влиятельных и склонных к обогащению граждан. Он и стал опорой тех преобразований советского общества, которые начались в 1985 году и привели к распаду Советского Союза и катастрофическому состоянию страны. В результате этих преобразований класс богатых, который до этого существовал скрытно и даже считался преступным, вышел на поверхность и был признан законным. Западная пропаганда изображала этот процесс как переход к капиталистической рыночной экономике и демократии. На самом деле это был процесс в рамках коммунизма. Стремительно складывался непроизводительный класс богатых, прибиравший к рукам всю экономику и оставлявший ничтожные возможности для капитализма. Русские предприниматели, пытавшиеся действовать по принципам капитализма, жаловались именно на это.

Частная собственность сохранила полную силу для класса богатых как условие его существования. В данном случае это не есть средство организации деловой жизни общества, как это имеет место в отношении капитализма. Тут это есть средство удовлетворения классового эгоизма. Класс богатых не является классом производительным. Лишь допуск в него представителей бизнеса несколько затушевывает его паразитизм. Критики западного общества, как правило, отождествляли классы богатых и капиталистов, приписывая второму пороки первого.

Западнизм возник как слияние множества разнородных элементов человеческой истории, как результат неповторимого стечения разнообразных исторических обстоятельств, а не как нечто выросшее из одного «яйца», из одной "точки роста". Это — тип общественного устройства, который является плюралистическим уже по своему происхождению. Из множества исторических источников его я выше выделил три основных — деловой, коммунальный и человеческий... Коммунальный аспект (коммунальность) западнизма развился столь же грандиозно, как и деловой. Причем он имеет тенденцию к разрастанию и усилению. Должен заметить, что он доминировал не только в коммунистических странах. Нечто подобное имело место в Древнем Египте и Китае, в Византии, в дореволюционной России. Советский коммунизм явился результатом и завер шением русской истории как истории по преимуществу государственной, то есть коммунальной.... Сфера коммунальности включает в себя совокупность двоякого рода феноменов: 1) таких, благодаря которым данное множество людей живет как единое целое, воспроизводится и сохраняется как таковое во времени, поддерживает внутренний порядок во взаимоотношениях между различными частями целого, защищает себя от разрушительных внешних сил; 2) таких, благодаря которым указанные в первом пункте феномены сами воспроизводятся и заключаются в определенные рамки.

В число феноменов обеих групп включаются, конкретнее говоря, такие. Во-первых, это совокупность органов власти и управления странвй в целом и ее территориальными подразделениями вплоть до минимальных, административно-бюрократический аппарат, полиция, суды, тюрьмы, армия, секретные службы и вообще все учреждения, подчиненные органам власти и служащие целям общественного порядка и охраны страны, короче говоря — государство в узком смысле слова или сфера государственности. Во-вторых, это совокупность правовых (юридических) норм, а также совокупность людей и учреждений, занятых в функционировании этих норм, — правовая сфера. И в-третьих, это различного рода феномены публичной (общественной, в отличие от предпринимательства) жизни населения страны вроде общественных организаций, партий, движений, добровольных действий граждан в интересах различных групп, слоев и классов населения, а также в интересах страны в целом, — сфера публичности или гражданственности ("гражданское общество"). Коммунальность западнизма оформлена и закреплена в особых органах, учреждениях и организациях людей. Это эмпирически наблюдаемые подразделения общественного организма, которые мы суммарно обозначаем словами «государство», «право» и "гражданское общество". Сфера коммунальности не исчерпывается этим, но я намерен рассматривать ее в дальнейшем лишь в этом воплощении.

При первом взгляде на сферу коммунальности западных стран бросается в глаза ее раздробленность и разбросанность сравнительно с тем, как эта сфера выглядела в коммунистических странах. Тем не менее, в исходном пункте исследования ее следует рассматривать как единое целое, а ее раздробленность — как разделение функций и разделение частей при исполнении этих функций. Такой подход соответствует реальной связи элементов коммунальности между собою, как обнаруживает более пристальный анализ.

Субъективность подхода <к коммунальности> проявляется, в частности, в том, что источники дефектов государственности видят в личных качествах должностных лиц, возлагают надежды на то, что новые правители радикально улучшат положение, и выдвигают планы улучшения этой сферы, не считаясь с ее объективными законами.

Деятельность людей в сфере коммунальности есть особого рода профессиональная деятельность, имеющая в качестве основы специфические закономерности этой сферы. Когда западные политики и идеологи (особенно американские и немецкие) утверждают, будто в по литике нужно руководствоваться правилами морали, они говорят просто чушь, рассчитанную на оболваненных обывателей. Правила поведения людей как профессионалов в сфере коммунальности не имеют ничего общего с правилами морали. И одно из этих правил как раз заключается в том, чтобы придавать своему неморальному поведению видимость моральности.

В активную деятельность в сфере коммунальности вовлекаются и дилетанты, а время от времени — широкие слои населения. Дилетанты обычно играют роли второстепенные или марионеточные, а массы манипулируются профессионалами.

Я не имею ничего против слова «демократия» и против того феномена, который им обозначается. Но я считаю необходимым различать идеологическое описание демократии (идеологическую демократию) и демократию как реальность (реальную демократию). Первая есть лишь абстракция от второй. Первая отражает отдельные черты второй, причем в идеализированном виде. Если людям рассказывать всю подноготную реальной демократии, они придут в ужас и разрушат всю систему государственности, устроив затем еще худшую. Так что идеализация демократии в идеологии есть защитная реакция общества от разрушительных умонастроений. Демократия в реальности может выжить лишь со всем тем, что образует ее «ужасную» подноготную. Если бы она в реальности была именно такой, как ее изображают в идеологии, она не просуществовала бы и нескольких лет.... С точки зрения научного (хотя бы просто неидеологического) подхода в отношении приведенного выше памфлета можно сказать следующее. Никакой «подлинной» демократии не существует и никогда не будет на свете. Это идеологический миф, абстракция. Реальная Демократия всегда давала, дает и будет давать материал Для критики. Она в принципе не может быть «подлинной» в смысле обладания одними только добродетеля ми. Она всегда подлинная, поскольку существует долгое время и служит самосохранению общества.... То, что я только что сказал, не есть одобрение и оправдание свойств политической системы США, которые критики ее изображают как пороки. Это есть ориентация внимания на то, что эта система не есть всего лишь вымысел умных и добрых или, наоборот, глупых и злых людей. Она сложилась исторически в соответствии с объективными социальными законами, ответственность за которые персонально не несет никто, как и награду за которые не следует давать персонально никому. Эту систему можно как-то улучшить или, наоборот, ухудшить. Но не настолько, чтобы отпали всякие поводы для критики или всякие зацепки для апологетики. В обществе такого размера, такой степени сложности, такой разнородности человеческого материала, такой степени активности, как США, лучшей системы власти и управления тут просто не может быть хотя бы потому, что она уже сложилась, достаточно сильна, чтобы сохранять себя, устраивает господствующие слои общества и даже большинство населения, охраняет целостность страны и независимость. Вообще говоря, демократия в ее реальном виде (со всеми достоинствами и недостатками) имеет место на Западе не потому, что так захотели умные и хорошие люди, и не потому, что это самое хорошее изобретение человечества, а потому что западное общество просто ничего другого и не могло себе позволить, если бы даже захотело отказаться от нее. Недостатки демократии не являются результатом злых умыслов и плохих дел каких-то ее носителей. Они суть оборотная сторона ее достоинств. Они суть неустранимая форма реализации достоинств.

Государство способно выполнять функцию целостности общества лишь при том условии, что оно, будучи «уполномочено» обществом на эту роль в историческом процессе своего формирования, становится самодовлеющим социальным феноменом, существующим для самого себя, а не для чего-то другого, — становится субъектом истории, использующим общество как сферу и орудие своего собственного бытия. Без такого, я бы сказал, "государственного эгоизма" государство просто немыслимо. Оно должно прежде всего позаботиться о себе, чтобы позаботиться должным образом о том, органом чего оно является. Как конкретно осуществляется эта вторая забота, дающая основания и оправдания первой, хорошо известно из истории человечества. В ней преобладало и преобладает в этом отношении зло, а не добро. Функция целостности не есть явление в сфере морали и гуманизма.

Современным огромным и сложнейшим обществом можно управлять, только управляя самим его управляющим органом. Эта вторичная задача управления имеет тенденцию стать главной.

По мнению Хайека, классическая теория разделения власти между законодательным и исполнительным органом (о судебной власти и говорить не стоит!) фактически не воплотилась в жизнь. Современные законода тельные органы занимаются не столько разработкой и одобрением общего кодекса поведения, сколько решениями, направляющими конкретные действия исполнительной власти. Исчезла разница между законодательством и текущими распоряжениями властей, между общими и частными задачами власти. Главной задачей представительной власти стало не законодательство, а управление. Все то, что теперь штампует законодательный орган, стало называться законом. Правительство получило возможность издавать для самого себя удобные ему законы. Правительство вышло из-под контроля закона. Сама концепция закона потеряла значение. Правление стало главной задачей законодательного органа, а законодательство — его побочной функцией....Считая приведенные утверждения Хайека во многом справедливыми, я, однако, отвергаю его интерпретацию критикуемого им факта. Хайек считает это извращением демократического идеала и ищет способы исправить это извращение. Я же считаю это нормальным явлением для современного западного государства, разделение властей считаю делом второстепенным, раздутым в идеологии и пропаганде, а идеалы некоего разумного разделения неосуществимой мечтой поклонников никогда не существовавшей старины. Кроме того, за годы, прошедшие после того, как был выдвинут идеал разделения властей и определены функции представительной власти, в мире произошли грандиозные перемены, повлиявшие на характер законодательства и на условия деятельности исполнительной власти. Например, такие проблемы, как строительство дорог и уборка мусора, которые Хайек относил к числу пустяков с точки зрения законодательного органа, на самом деле оказались куда более важными, чем некие абстрактные нормы поведения и справедливости. Западное государство в силу жизненной необходимости спустилось с небес абстрактной болтовни о некоей справедливости и всеобщем благе на землю конкретных проблем выживания подвластных граждан...Сейчас наступил такой период в развитии государственности западнизма, когда главной функцией государства становится управление внутренней жизнью общества, а законодательство превращается в средство управления. Законодательство уже сыграло свою основную историческую роль, установив рамки деятельности государства. Оно вошло в плоть и кровь западного общества. Остается необходимость охраны его и корректировки в связи с важными переменами. Перевороты эпохального значения, требующие решающей роли законодательной власти, в рамках западнизма не предвидятся....Разделение властей сохраняет, конечно, какое-то значение. Но не то, какое этому придается в речах и сочинениях теоретиков и политиков. Оно сохраняет, в частности, значение внутренней самозащиты одних частей системы власти от засилия других, то есть роль средства предохранения не столько от тирании системы власти по отношению к подвластному обществу, сколько от тирании в рамках самой системы власти независимо от ее отношения к обществу.

По моим наблюдениям, в западной системе государственности имеется ядро из партий, клик и политиков по профессии, которое не менее устойчиво, чем соответствующие «ядра» в государственном аппарате коммунистических стран. Я не рассматриваю это явление (как вообще все то, о чем сказано в рассмотренной книге) как нечто безнравственное или нарушающее чистоту некоей «подлинной» демократии. На мой взгляд, без всех этих явлений, вызывающих гнев и осуждение, вообще невозможно реальное функционирование системы государственности, невозможна ее стабильность и преемственность. Устранение такого рода «дефектов» привело бы к дефектам еще худшего сорта, в частности — к укомплектованию системы власти случайными людьми и дилетантами, которые превзошли бы своих предшественников по всем их порокам. Прекрасным примером на этот счет может служить ситуация в нынешней России: тут правящие сейчас «демократы» превзошли предшественников коммунистов в отношении коррупции, лживости и прочих пороков, уступив им в профессионализме управления.

Но внимание к лицам второй категории < Депутатам> в специальной литературе и в средствах массовой информации во много раз превосходит внимание к лицам первой категории<чиновникам>. Это объясняется не столько той ролью, какую играют в системе власти избранники народа, сколько интересами идеологии. Определяя демократию как систему, в которой правительство образуется по воле большинства избирателей, идеологи заботятся не столько о раскрытии, сколько о сокрытии сущности государственной власти Западнизма.

Реальные выборы имеют мало общего с их идеологически-пропагандистскими восхвалениями. Большое число граждан, имеющих право голоса, игнорирует выборы, мотивируя это тем, что от их участия или неучастия ничто не изменится, что результаты выборов не меняют ничего в их положении, что большинство кандидатов им неизвестно лично, что кандидатов где-то выбирают в узком кругу и потом навязывают избирателям.

Суть западной системы выборов заключается не в том, чтобы осуществлять абстрактную идею демократии, а в том, чтобы дать возможность практически отобрать каких-то лиц в органы власти и узаконить их в качестве таковых. Выборы есть характерная для западнизма форма легитимации власти. Никакой другой основы легитимации тут нет. Рассматривать в качестве основы легитимности власти законодательство (конституцию) ошибочно чисто логически. Законы устанавливают лишь процедуры легитимации власти. Но легитимацию как таковую, то есть общественное признание конкретных личностей в качестве носителей власти, осуществляют лишь выборы.

Западная система выборов при всех ее недостатках (с точки зрения критиков) позволяет решить одну важнейшую проблему власти: она позволяет осуществлять сменяемость формально высшей власти, сохраняя при этом стабильность и преемственность системы государственности. Тем самым общество ограждается от излишних и опасных радикальных перемен. Несмотря на деловую динамичность, западное общество в своей социально-политической части является консервативным. Конечно, и западная система допускает иногда перебои, как это случилось в Германии и Италии, когда путем выборов к власти пришли нацисты и фашисты. Аналогичная угроза после Второй мировой войны возникла со стороны коммунистов. Но на Западе извлекли уроки из прошлого. Радикальные партии по крайней мере в ближайшие годы вряд ли смогут прийти к власти путем выборов.

Замечу между прочим, что утверждения Хайека о неограниченности власти правящего органа является просто чепухой. Любая власть ограничена способностью подвластных выполнять ее решения и рамками интересов ее самосохранения. ....Правительство всегда выражает волю большинства и никогда. Правительство и есть воплощение большинства, как бы к его решениям ни относилось само эмпирическое большинство. Последнее вообще не имеет никакой воли. Волей его всегда является воля манипулирующего им меньшинства. Большинство вообще не существует как изначально данный фактор. Оно должно быть создано, организовано как нечто искусственное. В этом и заключается функция демократического правительства. Большинство создается именно благодаря тем мероприятиям ("махинациям") власти, которые служат объектом нападок со стороны идеологов обоих направлений, — как разоблачителей, так и улучшателей.

Именно организованное (искусственное, фиктивное) большинство есть единственный способ для демократического правительства действовать в интересах общества как целого. Именно таким путем западное государство выполняет свою основную функцию, причем выполняет наилучшим образом. Лучший — не обязательно хороший. Лучший — значит, прочие способы еще хуже.

Можно сказать, что советское общество выболтало очень многое такое, что скрыто в обществе западном и о чем тут стараются не говорить вслух.

Есть универсальные черты политического класса, подобно тому, как универсальные черты имеют бюрократы, военные, работники секретных служб, гангстеры, проститутки, попы и другие категории людей. Например, преимущества с точки зрения попадания в этот класс и успехов в нем имеют индивиды, не обладающие выдающимися способностями и не являющиеся профессионалами высокого класса в какой-то узкой сфере деятельности, но зато обладающие довольно широким спектром посредственных способностей.

Преимущества в классе политиков имеют люди, свободные от моральных ограничений, тщеславные, склонные к закулисным связям и махинациям, способные притворяться, склонные к позерству и демагогии и т. д. Достаточно понаблюдать некоторое время поведение современных политиков, чтобы без труда фиксировать эти их качества. Во всяком случае, люди, попадающие в их число, скоро обучаются этим способностям, если стремятся к успеху и имеют его в какой-то мере. Тут уж ничего не поделаешь — таковы объективные законы коммунального поведения людей.

Целый ряд авторов рассматривает политику как умение добиваться целей любыми средствами ("цель оправдывает средства"), умение маскировать подлинные цели и придавать благородный вид грязным средствам их достижения, умение вводить в заблуждение противника, умение манипулировать людьми, умение управлять людьми и заставлять их выполнять волю правителей. Это мнение близко к истине. Никакой моральной политики вообще не существует. Правила морали тут вообще неприменимы. Политика не аморальна. Она не является моральной, то есть в ней действуют свои правила, не имеющие ничего общего с правилами морали. Стремление придать политике моральный вид есть один из приемов политики вводить в заблуждение массы с целью использования их в интересах политиков.

Во всякой системе управления людьми есть аспект командный и манипуляционный. Первый доминирует в коммунистической системе, второй — в западнистской. Во втором случае власть не непосредственно требует исполнения ее воли, а путем воздействия на сознание людей, в результате которого насилие сверху принимает форму добровольности снизу.

Но тут есть одно отличие властителей от подвластных: власть по самой своей роли в обществе обязана заботиться о подвластных. Тут действует объективный социальный закон: власть заботится о подвластных настолько, насколько это нужно для ее самосохранения и удовлетворения ее потребностей. Власть стремится использовать свое положение в своих интересах максимально, а заботы о подвластных свести к минимуму. 

Психологическое отношение подвластных к государственной власти формируется под влиянием многих факторов, включая характер народа, исторические традиции, положение государства в обществе. В большом числе людей можно найти все мыслимые варианты на этот счет. Но в обществе все же складывается некоторое суммарное отношение к власти. Например, для рус ских характерно сочетание двух крайностей: раболепства и холуйства перд властью, с одной стороны, и презрение, надругательство, с другой. Это в характере народа и его истории, в которой власть всегда была принуждением сверху и извне.

На основе знакомства с западной литературой, кино и масс-медиа, а также на основе личных наблюдений у меня сложилось впечатление, что на Западе нет такого раболепства и такого нигилизма по отношению к власти, как в России. Тут преобладает гражданское отношение, то есть люди осознают и признают закономерность и целесообразность существующей государственности. Деятельность последней подвергается систематически критике, но критике конкретной, не ориентирующейся на ее уничтожение. Здесь не происходит накопление антигосударственных умонастроений, переходящих в полное отрицание системы власти вообще. Критические умонастроения постепенно становятся публичными, как бы рассасываются. Каким бы критичным ни было отношение западных людей к власти, я всегда замечал границу, которую тут никто не преступал, но которую в России преступали все, начиная от критиков режима и кончая самими представителями власти, а именно — границу гражданского уважения к власти, границу гражданской ответственности за судьбу общества.

Государственность западнизма сравнительно безболезненно переживает свои кризисы. Но это — не благодаря своим добродетелям, а благодаря своему положению в обществе, которое можно при желании считать даже недостатком. Она не обладает такой полнотой власти, как коммунистическая государственность. Она есть лишь часть более обширной системы власти. Она ограничена системой самоорганизации западного общества и наличием в ней системы самоуправления помимо государства. Если бы она захотела разрушить свое общественное устройство, ей просто не дали бы это сделать. У коммунистической государственности таких ограничителей нет. Она полновластна. И потому кризис ее привел к краху всего общественного организма. Аналогично обстоит дело со всеми основными характеристиками государственности. <Только ли дело в коммунизме? Или дело в низкой самоорганизации общества, в отсутствии множества переплетающихся самоорганизованных слоев>

К нормам первой из названных выше категорий относится все то, что называют правами человека и гражданскими свободами. Эти нормы — не пропагандистские и идеологические лозунги, а практически действующие основы для поведения людей в западном обществе. С этой точки зрения западное общество является правовым. Право и поступки людей согласно этому праву образуют одну из опор западного общества. Причем это — специфическое свойство общества западнистского типа. Никакой другой тип общества не предполагает такую опору....Права человека суть именно права, устанавливающие статус гражданина общества западнистского и никакого другого. В отношении к прочему миру придание им формы неких неотъемлемых и врожденных прав есть идеологическое оружие Запада в борьбе за мировую гегемонию и предлог для вмешательства в жизнь других народов.....свобода вовсе не была высшей ценностью для подавляющего большинства людей на планете и не является сейчас. Миллионы людей готовы променять свободу на положение сытых полурабов в западных странах.

В западном обществе гипертрофически развит правовой аспект свободы, а аспект реальных возможностей игнорируется или остается на заднем плане. В коммунистическом же обществе, наоборот, центр тяжести перемещается в сферу реальных возможностей свободы поведения людей. Разумеется, при этом имеются в виду не западные, а свои, коммунистические свободы, которые лишь отчасти совпадают с западными. Хотя люди тут реализуют свои возможности с усилиями, и далеко не всегда успешно. Тем не менее во многом это им удается....В аспекте реальных возможностей следует особо выделить то, что я здесь называю социальной свободой (или несвободой). Я при этом имею в виду характер и степень зависимости (или независимости) человека от других людей с точки зрения приобретения средств существования. С этой точки зрения подавляющее большинство западных людей не является свободными, то есть находится в положении вынужденности поступков. Свобода выбора, которую они имеют, есть лишь возможность выбора варианта вынужденности. Например, вы юридически свободны передвигаться по стране в поисках работы и принимать или отвергать условия работодателей. Но если у вас нет других источников существования, вы вынуждены именно искать место работы, чтобы жить, — вы социально несвободны. Чтобы стать социально свободным, вы должны иметь независимые от других людей источники существования. В коммунистическом обществе люди все зависят от государственных предприятий и учреждений, а также от общественных организаций, но в гораздо меньшей степени зависят от других людей лично или совсем от них не зависят. Степень социальной свободы здесь выше, чем в западном обществе....Когда граждане коммунистических стран добровольно разрушали свой социальный строй, они воспринимали свои реальные возможности как нечто само собой разумеющееся и неотъемлемое. Они надеялись добавить к ним еще и западные, то есть правовые свободы. Но это оказалось невозможным. Приобретая свободу как правовое отношение западнизма, граждане бывших коммунистических стран утратили реальные возможности социальных отношений коммунизма. Получив право свободно совершать поступки, о которых они мечтали, они не получили реальную возможность осуществлять их на деле. Зато они потеряли возможность совершать поступки, которые раньше были привычными, не получив право на них. Выиграв в одном, они потеряли в другом. Реальная западная свобода обнаружила себя совсем не так, как она была прославлена в пропаганде.

Сфера договорных отношений в западном обществе огромна. Никакой другой тип общества не может сравниться с ним в этом отношении. И с этой точки зрения оно есть правовое в самом своем фундаменте. Тут социальные отношения между людьми облекаются в форму добровольных договорных отношений.

Договорные отношения не являются автоматически соблюдаемыми и абсолютно надежными. Они постоянно нарушаются. Участники их должны обладать какими-то средствами, чтобы отстаивать то, что им положено иметь согласно договорам. На страже этих отношений стоит государство с его судебными органами. Но есть способы обходить их. К тому же и суды требуют времени и средств. Так что договорные отношения превращаются в поле битв в рамках права, на основе права, за соблюдение права или за безнаказанное нарушение. Идиллия существует лишь в пропаганде и идеологии.

Я здесь употребляю выражение "гражданское общество" (или "гражданственность") как обозначение совокупности добровольных негосударственных и неделовых (неэкономических) объединений граждан с целью защиты своих частных интересов, а также с целью защиты общих интересов, игнорируемых государством и деловыми кругами.

Я слово «масса» ("массы") употребляю в излагаемом ниже смысле. Массу образует множество людей вне их постоянной деятельности, в тот период, когда они в какой-то мере предоставлены самим себе. Масса в этом смысле образуется из обычных граждан общества как просто свободных людей, имеющих возможность думать о своем положении, способных проводить это время по своему усмотрению, совершать какие-то поступки без принуждения извне, свободно. Они способны на это главным образом во внерабочее время, когда вообще теряют работу или по каким-то причинам вырываются из привычного образа жизни. В таком положении оказываются люди различных возрастов, положений, профессий. Для образования массы (масс) необходимо, повторяю и подчеркиваю, большое число людей, имеющих свободное от работы время и силы использовать их для внерабочих занятий.

Важно понять смысл этого "предоставлены самим себе". В жизнь людей всегда кто-то вмешивается извне и стремится оказать на них какое-то влияние. Но все же при этом у них остается часть времени и часть их сознания и чувств, о которых можно сказать, что тут люди предоставлены самим себе. Массы кажутся политикам и интеллектуалам таинственными и непредсказуемыми именно потому, что они не учитывают эту предоставленность людей самим себе, которая время от времени образуется и заполняет психику людей неизвестным для политиков и интеллектуалов содержанием. Церковь могла в течение многих столетий удерживать контроль над населением, поскольку не позволяла ему образовывать массы, не оставляя людей предоставленными самим себе....Как представители масс люди общаются между собою, обмениваются мнениями, влияют друг на друга. Тем самым они заполняют часть своего сознания, о которой я говорил выше, определенным содержанием и настраивают определенным образом свою эмоциональность. При этом для них теряют силу законы делового аспекта и приобретают силу законы аспекта коммунального. Происходит какая-то их группировка, выделяется активное ядро, появляются свои авторитеты и вожди, происходят какие-то сборища. В этой среде постепенно накапливаются и распространяются определенные умонастроения и эмоции.

Этот процесс является в той или иной степени стихийным. Его до поры до времени не замечают или игнорируют внемассовые силы общества. Но когда он достигает критических пределов, превосходит эти пределы и как-то вырывается наружу, он привлекает к себе внимание общества. Естественно, находятся желающие воздействовать на людей в этом состоянии, использовать их в своих интересах. Эти заинтересованные лица вносят в стихийный процесс свои идеи, лозунги, организацию. Возникают массовые движения.

Массы суть объект деятельности для вождей, агитаторов, организаций, партий, идеологий, религий. Самую серьезную теорию масс и правил оперирования ими построили впервые русские революционеры XIX века и большевики во главе с Лениным в XX веке, а также немецкие национал-социалисты во главе с Гитлером....Проблема заключается в том, кто и как обращается с массами на Западе. Все те, кто разоблачал коммунистов, нацистов и фашистов как неких злоумышленников, обманывавших массы в своих интересах, сами за нимаются тем же самым. И по-другому они просто не способны действовать в силу законов масс и обращения с ними. Они сами суть участники работы «религии» и «церкви» западнизма по установлению своего влияния на массы, своего контроля над ними.

Я определяю коллектив следующим образом. Коллектив образует некоторое множество людей, которое длительное время существует и действует как единое деловое целое, причем члены коллектива вступают не только в деловые, но и какие-то внеделовые отношения. В коллективе имеет место разделение деловых функций, а также разделение людей на внеделовые категории. Примером коллективов могут служить семьи, роды и племена в прошлом, группы людей в длительных экспедициях, предприятия и учреждения в коммунистических странах, группы преступников и заговорщиков, группы людей, занятых длительное время совместными исследованиями, и т. п. Если коллектив понимать таким образом, то масса не есть коллектив. Она есть человеческое объединение иного рода.

В проблеме отношения коллектива и массы есть один аспект, интересный с точки зрения понимания массовых движений в современном западном обществе. Дело в том, что человек исторически сформировался как член коллектива, как существо коллективное. Индивидуальность человека как самостоятельного «Я» есть изобретение западной цивилизации. Последняя разрушила коллективистские основы человеческого бытия и развила на их месте объединение людей, обладающих самосознанием «Я», то есть изобрела целесообразные и рациональные организации. Но природная потребность не умерла в людях совсем. Она где-то дремлет, а время от времени вспыхивает в стихийных формах, в частности — в массовых движениях. Однако в условиях западного общества эта потребность не может породить устойчивый образ жизни для большого числа людей.

Не знаю, какова доля биологических причин в самом явлении гомосексуализма. Но как явление массовое оно есть социальная болезнь, обусловленная причинами социальными. Среди этих причин — слабость, непрочность и распад человечности и человечных отношений, невозможность и непрочность семей, трудности иметь детей и тревоги за их будущее, гипертрофия секса, пропаганда сексуальных излишеств и разврата и т. д. Идеология, проповедуя право меньшинств на существование как важнейший признак западной демократии, фактически поддерживает гомосексуализм как массовое движение. Это движение отвлекает на себя большие социальные силы, которые могли бы быть направлены на цели более значительные. Одним словом, пусть лучше гомосексуализм, чем коммунизм! А то, что эта массовая болезнь способствует абсолютному сокращению числа носителей западнизма, то есть западоидов, с этим можно не считаться, — этот фактор пока не так уж актуален.

Тут идет борьба двух противоположных тенденций — тенденции к плюралистической раздробленности и тенденции к ее преодолению. Первая стимулируется деловым аспектом западнизма. Вторая реализуется как усиление государственности, то есть по законам коммунального аспекта западнизма. По этой линии западное общество уподобляется коммунистическому.

Вследствие изобилия средств образования и их потенциальной общедоступности произошло обесценивание образованности как таковой в качестве элемента системы ценностей. Произошло относительное (а возможно — и абсолютное) сокращение класса высокообразованных людей, способных быть бескорыстными ценителями достижений культуры, включая общую образованность, — исчезла культурная аристократия как особый социальный слой. На тенденцию к этому в свое время обратил внимание еще Токвилль. То, что было функцией культурной аристократии, растворилось в массе людей, профессионально занятых в сфере образования и культуры, и в общей массе населения, получающей какие-то доли образованности....Изобилие средств образования и их потенциальная общедоступность не означают, что эти средства распределяются в обществе более или менее равномерно. И тут, как и во всем прочем, на одном полюсе накапливаются огромные богатства, а на другом — нищета. Сложился класс высокообразованной профессиональной элиты в сфере науки и техники, а также в сфере подготовки кадров для нее. Образованность представителей этого класса является, как правило, однобокой, гипертрофически развитой лишь в одном каком-то направлении, так что этот класс никак не может выполнить функции не то что культурной аристократии, а Даже просто просветителей общества. Скорее наоборот. Рассказы жрецов науки о хромосомах, генах, атомах, молекулах, космических структурах, подсознании, рын ке, процентах и т. д. производят на сознание людей такое же воздействие, какое производили рассказы жрецов культов прошлого о таинственных силах, волшебствах, чертях, богах, чудесах и т. д. на их современников. Массы населения западных стран при этом остаются на уровне невежества и мракобесия, вполне сопоставимых с таковыми прошлых эпох. Изобилие средств образованности само по себе еще не делает общество высокообразованным с точки зрения состояния его граждан. 

Я различаю идеологическую сферу западных стран вообще и специфическую идеологическую сферу западнизма. В первую входит все то, что можно увидеть в идеологической сфере западных стран, в том числе — коммунистическая, нацистская, националистическая, социалистическая и т. п. идеологии. Входит в нее и идеология западнизма. Вторая же сфера есть лишь часть первой. Но часть особая: она есть одна из опор западного общества наряду с теми, которые я рассмотрел выше, есть один из основных элементов западнизма, чего не скажешь о других идеологических феноменах....На Западе бытует убеждение, будто никакой особой западной идеологии вообще не существует. Оно противоречит как истории становления западного общества, так и его современному состоянию. Именно западная идеология была одним из важнейших условий победы западнизма. Разрушение ее привело бы западное общество к гибели. Я вовсе не ставлю в вину Западу то, что он развил мощнейшую идеологическую сферу в себе. Это — не недостаток, а необходимое условие его самосохранения. Я просто поражаюсь тому, что западные идеологи боятся признать этот, казалось бы, очевидный факт. Впрочем, теперь, когда Запад избавился по крайней мере на некоторое время от страха перед коммунизмом, отношение к своей идеологии тут стало меняться. Ведь изменилось же отношение к капитализму настолько, что многие западные теоретики открыто называют его светлым будущим всего человечества!...Те, кто отвергает существование особой западной идеологии, представляют себе идеологию в том виде, какой она приняла в коммунистических странах, в особенности Советском Союзе, то есть в виде единого идеологического учения, которое навязывает населению как нечто обязательное слой единого и централизованного идеологического аппарата, являющегося частью государственного аппарата. Но отсутствие в стране единой государственной идеологии и государственного идеологического аппарата еще не означает отсутствие в этой стране всякой идеологии и всяких средств идеологической обработки населения. Если сравнить ту сферу общества, которая в коммунистических странах была подвержена деятельности идеологического аппарата и влиянию государственной идеологической концепции, с аналогичной сферой жизни людей западных стран, то без особого труда можно заметить, что в западных странах и без упомянутых средств идеологии достигается аналогичный результат, причем гораздо эффективнее, на мой взгляд, чем в коммунистических странах. Если употребить слово «оболванивание», обычно применяемое к коммунистическим странам, то можно констатировать как факт, что система идеологического «оболванивания» на Западе является неизмеримо более мощной, чем та, какая была в Советском Союзе в сталинские и даже брежневские годы. Причем это касается не только рядовых граждан, полностью погруженных в сферу действия идеологии, но и профессиональной среды, занятой изучением общественных явлений....Идеологическая сфера западнизма возникла не путем решения высших властей и навязывания ее обществу сверху, то есть не как искусственное образование. Она сложилась в течение многих десятилетий и даже столетий естественным путем, как часть общего процесса формирования западного общества. Создававшие ее люди не знали, что они создавали именно идеологическую, а не какую-то иную сферу....Идеологическая сфера западнизма складывалась по самым различным линиям и на различных уровнях как определенная форма понимания мира, человека, познания, общества вообще и нового общественного устрой ства, как форма самосознания нового общества. Одновременно она складывалась и как организация общественного сознания, и как стандартизация сознания людей, и как совокупность средств ориентации в новой социальной среде и приспособления к ней, и как систем самозащиты общества от разрушающих его и противодействующих ему сил. Подобно тому, как Западнизм в целом стал основой и остовом западного общества, его идеологическая сфера стала выполнять эту роль для всей сферы общественного сознания Запада....Внутри самой идеологической сферы имеет место разделение функций. Если мы скажем, что одна из ее функций — дать людям представление о Вселенной, основанное на достижениях науки, это не значит, что вся идеологическая сфера занимается такой просветительской деятельностью. Этим занимается какая-то ее часть, да и то непостоянно.

Есть другие части, в задачу которых входит умышленно создавать ложное представление о каких-то странах, например — о России и о русских. Какие-то люди и учреждения строят проекты будущего общества, другие разрабатывают методы дискредитации враждебных западнизму идей и движений. Одним словом, никакая дефиниция не в состоянии дать исчерпывающее и бес спорное определение этой сферы. Роль определения тут может выполнить только обстоятельное научное исследование. Но мне такое исследование не встречалось. Думаю, что его нет вообще, ибо оно не в интересах самой идеологической сферы.

<Идеология западнизма> не была занесена на Запад извне, как это произошло с марксистской идеологией в России, а возникла и развилась тут имманентно. Она складывалась веками, естественноисторическим путем, в общем процессе духовного и культурного развития народов Запада, а не навязана кем-то сверху как нечто готовое. Будучи сама естественным элементом западнизма, она сложилась по общим законам западнизма и как адекватное ему социальное образование. Адекватное не в том смысле, в каком научные знания считаются адекватными изучаемым объектам (истинными), а в том смысле, что она отвечала условиям своего общества, его культуре, его человеческому материалу, его потребностям.

    Как в историческом процессе формирования, так и в современном состоянии идеология западнизма не была и не является феноменом, отделенным от науки, литературы, живописи, журналистики и даже от религии. Она растворена, рассеяна во всем и вообще не воспринимается как идеология. Подавляющее большинство западных людей не знает, что такое идеология. Попытка «идеологов» периода Великой французской революции отделить ее в качестве особого феномена не могла иметь успеха, хотя и исходила из благих намерений. В коммунистических странах, наоборот, даже школьники знали, что такое идеология. Идеология четко отличалась от прочих явлений культуры, не растворялась в них. Она была заметна, бросалась в глаза, вызывала раздражение и насмешки. Она вообще выглядела как нечто чужеродное и ненужное, хотя на самом деле ее организующая и воспитательная роль была огромна. На Западе нет единой государственной (официально признанной) идеологии в форме целостного учения, как это было в Советском Союзе до недавнего времени. Тут нет книги, о которой можно было бы сказать, что в ней изложены по крайней мере основы идеологии западнизма. Последняя настолько разбросана, можно сказать — растворена в неидеологических явлениях, что ее как будто бы нет совсем. Можно заметить ее отдельные проявления и кусочки, а не нечто более или менее систематизированное и локализованное в откровенно идеологических текстах....Внешний идеологический хаос тут не случаен, он более соответствует задачам и условиям функционирования идеологии, чем канонизированная система воззрений....Идеология западнизма является плюралистической в том смысле, что состоит из множества различных идей, учений, концепций, направлений мысли. Ее части невозможно механически объединить в единое логическое целое. Эти части зачастую противоречат друг другу, враждуют между собою. Тем не менее этот плюрализм можно рассматривать как разделение труда в рамках некоторого единства и как выражение индивидуальных различий авторов текстов. Во всяком случае, мы говорим об экономике Запада как о чем-то едином, хотя прекрасно знаем об ожесточенной борьбе между ее частями. Мы говорим о политической системе западных стран, зная о борьбе партий и фракций внутри партий. Так почему нельзя в том же смысле говорить о западной идеологии, если даже она кишит внутренней враждой?!...Хотя на Западе нет единого учения, которое сыграло бы роль государственной идеологии, здесь имеется все же нечто такое, что придает единство и преемственность идеологическому плюрализму. Это идеологическая среда специалистов, работающих в разных учреждениях, но образующих своеобразную касту. Они изучают сделанное в прошлом, осуществляют отбор, обработку и систематизацию идей и учений, издают и переиздают сочинения отобранных авторов, готовят справочники и учебники, короче говоря — осуществляют своего рода канонизацию имен, идей, учений. Эти специалисты изучают современную им общественную жизнь, данные науки и техники, вообще все то, что считают важным и интересным для масс населения. Они осмысливают изучаемое в рамках привычной для них традиции и с принятыми в их среде критериями, производят дальнейший отбор материала в идеологическую сферу. Это организованная работа, осуществляемая из поколения в поколение. Лица, вновь вступающие в эту сферу, получают определенную подготовку, продолжают дело предшественников по тем же правилам. Если они не будут это делать, они не попадут в эту сферу, а попав в нее, не будут иметь успеха и не удержатся в ней. Они обязаны следовать определенным правилам профессиональной идеологической среды, чтобы заработать на жизнь, делать карьеру, приобретать известность....Тут складываются свои группы, школы, течения. Они конфликтуют друг с другом. Но при этом они проявляют терпимость и взаимное внимание. Они сосуществуют и совместно делают одно общее дело. Они суть члены одной корпорации. Они легко опознают друг друга, совместно охраняют свою сферу от посторонних вторжений, угрожающих им как корпорации. Ведь и в рамках единой христианской религии были внутренние враждующие части, не говоря уж о коммунистической идеологии....Как о коммунистической идеологии нельзя судить лишь по сочинениям Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина и других видных теоретиков марксизма, а нужно опуститься на уровень, на котором идеология поступает к массовому потребителю, так в анализе идеологии западнизма нужно принимать во внимание не только элитарный, но и примитивный потребительский уровень....Идеологическая обработка населения западных стран вообще построена не как принудительная обязанность и дополнительная нагрузка, а как развлечение и полезная для потребителей идеологии деятельность.

Идеология, как и наука, оперирует понятиями и суждениями, строит теории, производит обобщения, систематизирует материал, классифицирует объекты, короче говоря — осуществляет многие мыслительные операции, какие являются обычными в науке. Но между идеологией и наукой и в этом есть существенное различие. Наука предполагает осмысленность, точность, определенность и однозначность терминологии. Она по крайней мере к этому стремится. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения. Понимание науки предполагает специальную подготовку и особый профессиональный язык. Наука вообще рассчитана на узкий круг специалистов. В идеологии все эти условия не соблюдаются, причем не вследствие личных качеств идеологов, а вследствие необходимости исполнить роль, предназначенную для идеологии. В результате ориентации на обработку сознания масс людей и на манипулирование ими получаются языковые конструкции, состоящие из расплывчатых, многосмысленных и даже вообще бессмысленных слов, из непроверяемых (недоказуемых и неопровержимых) утверждений, из однобоких и тенденциозных концепций. Результаты науки оцениваются с точки зрения их соответствия реальности и доказуемости, то есть критериями истинности, результаты же идеологии — с точки зрения их эффективности в деле воздействия на сознание людей, то есть критериями социального поведения.

Методы идеологии и науки лишь частично совпадают. Но по большей части они настолько различны, что можно констатировать принципиально различные типы мышления — идеологический и научный. Для первого характерным становится априоризм, то есть подгонка реальности под априорные концепции, нарушение правил логики (алогизм) и методологии познания, не говоря уж о научной этике.... Различие ориентации (целей, установок, заданий) науки и идеологии имеет в конечном итоге противоположные результаты. Наука создает понимание реальности, а идеология — принципиальное непонимание, лишь принимающее видимость понимания. Идеология создает иллюзию и имитацию понимания. Непонимание в этом случае есть не просто отсутствие понимания. Оно есть наличие противоположной способности, которая увеличивается, принимает изощренные формы, специально культивируется и достигает огромной силы влияния на умы и чувства людей. Она заполняет собою их. Она поглощает понимание, отпихивает его на задворки сознания, узурпирует его функции, выдает себя за подлинное понимание.

На Западе издевались над культом отдельных личностей в коммунистических странах. Но на самом Западе это же самое делается в масштабах, в сотни раз превосходящих эти страны. Тут постоянно создается и поддерживается культ заурядных президентов, премьер-министров, канцлеров, генералов, профессоров, киноактеров, спортсменов и даже преступников. Тут существует целая индустрия производства «выдающихся» личностей, причем индустрия настолько мощная, что западное общество можно считать культистским. А ведь это есть не воздание должного тому, что сделали люди, а идеологическая работа по оболваниванию масс населения. Людям ежеминутно по бесчисленным каналам вдалбливается в голову убеждение, будто их общество и его эволюция суть результат усилий этих выдающихся личностей.

Но помимо субъективного фактора в жизни общества имеет место и то, что не зависит от разума, воли, желаний, намерений, планов и решений людей, включая все выдающиеся личности, — объективный фактор. Характерным для идеологии западнизма является преуменьшение, игнорирование и фальсификация сущности и роли объективного фактора.

Идеология западнизма возникла в рамках феодального общества как мечта о наилучшем общественном устройстве, якобы соответствующем естественной природе человека, его неким прирожденным потребностям и правам. Когда западнизм начал завоевывать господствующее положение в обществе, обнаружилось, что он несет с собой не только благо, но и зло. Возникла потребность в защите достигнутого и в исправлении недостатков — потребность в апологетике западнизма. И функцию апологетики взяла на себя идеологическая сфера.

Апологетика общественного строя не есть нечто сугубо негативное, достойное морального осуждения. Это есть вполне естественное средство самосохранения общества, подобное с этой точки зрения правовым нормам, судам, полиции, армии, бюрократии. Но надо признать, что на Западе вплоть до середины XX века доминировало не апологетическое, а критическое отношение к западнизму. Преобладали социалистические и даже коммунистические идеи, провозглашавшие порочность капитализма......К началу девяностых годов стало очевидно, что Запад одержал эпохальную победу над мировым коммунизмом. Апологетика западнизма получила новые основания — радость победы и надежду на будущее. На Западе поднялся буквально ураган восхваления всего западного и очернения всего коммунистического. Еще никогда в прошлом апологетика западнизма не достигала таких гипертрофированных размеров и циничной откровенности. Нашлись мыслители, объявившие капитализм и демократию, особенно в их американском варианте, конечной целью всей истории человечества.

Индивидуальные ценности, которые восхваляет и пропагандирует западная идеология, общеизвестны. Это богатство, власть, слава, мастерство, собственность, комфорт, благополучие, сила, здоровье, удовольствия, предпринимательство, свободы, права и т. д. Оргия прославления их достигла апогея в конце "холодной войны", когда стали прославлять все то, что в течение многих веков считалось пороками и наихудшими проявлениями свойств человеческой натуры.

Ценности разделяются на естественные и искусственные. Первые рождаются из опыта жизни и подкрепляются им. Вторые же возникают из стремления ограничить негативные следствия первых. Они изобретаются отдельными представителями рода человеческого и навязываются прочим людям путем проповеди, пропаганды и даже насилия. К их числу относятся моральные и духовные ценности. Они изобретаются с целью ограничить негативные проявления человеческой натуры, облагородить и скрыть суть естественных ценностей, дать людям, которым естественные ценности доступны в ничтожной мере, компенсацию и утешение. Эти ценности принимались людьми отнюдь не с распростертыми объятиями и не с ликованием. Христианская церковь и власти прибегали к необычайным жестокостям, чтобы хотя бы немного повысить нравственный уровень масс населения.

Важнейшая производная ценность — деньги и все то, что может быть превращено в деньги и принести деньги. Деньги суть универсальная ценность, то есть символ, аккумуляция и возможность реализации любых ценностей. Начиная с некоторого уровня они становятся самоценностью, придавая полностью извращенный характер всей системе ценностей. На эту тему написано и сказано, пожалуй, больше, чем на любую другую социальную тему. Слово «извращенный» я здесь употребляю не в морализаторском негативном смысле, а как обозначение обычной в общественной жизни и эволюции превращений ее феноменов.

Вторая производная ценность, конкурирующая с деньгами, — власть над другими людьми. И третья — слава. На эти темы сказано и написано тоже более чем достаточно.

Подобно тому, как в деловой сфере символическая и производная экономика берет верх над реальной и основной, в сфере ценностей символические и производные ценности приобретают доминирующее значение. Это имеет следствием извращение всей системы критериев оценки человеческой деятельности. Актеры, играющие роли выдающихся исторических личностей, становятся более известными и популярными, чем сами исторические личности. Исполнители чужих музыкальных произведений становятся известнее их сочинителей и зарабатывают больше, чем последние. Танцоры, боксеры, теннисисты, певцы и прочие развлекатели оттесняют далеко на задний план вьщающихся ученых и изо бретателей. Парламентские процедуры по поводу законов становятся главнее самих законов. Ураганы в масс-медиа затмевают своими масштабами реальные события, послужившие поводом для них. Короче говоря, вторичные социальные явления начинают восприниматься людьми как более важные, чем те, на основе которых они возникли в качестве подсобных средств, а относящиеся к ним ценности начинают навязываться в качестве ценностей более высокого уровня, чем ценности фундаментальные. В самом жалком положении оказываются те, кто создает самые фундаментальные ценности, а в самом выгодном — те, кто наслаждается жизнью за их счет. Это старо, как мир. От этой «несправедливости» законов социального бытия нет избавления. Каждому — свое!

Система ценностей западнизма есть отражение реальности западного общества, а не высосана из пальца прекраснодушными мечтателями. Она не навязывается людям сверху как нечто такое, что требует от людей усилия над собой и самоограничения, не приносящих никакой практической выгоды, даже наоборот, приносящих неприятности. И в этом ее преимущество перед коммунистической системой. 

Западнизм содержит в себе то, из чего развилось общество коммунистическое.

Ценности и идеалы — не одно и то же. Ценности — то, что люди ценят, а идеалы — то, к чему стремятся. Ценности существуют. Не все ими обладают в одинаковой мере. Для кого-то приобретение их может стать идеалом жизни. Но идеал — то, что еще не существует или чем люди еще не обладают, но что они хотели бы осуществить или иметь....По моим наблюдениям, в западном обществе доминирует не стремление к лучшему будущему, а желание сохранить настоящее и страх потерять достигнутые блага. Если тут и происходит какое-то движение к лучшему, оно есть результат действия бездушных законов западнизма, а не стремлений людей к каким-то идеалам. И это не есть недостаток. Идеалы вообще играют ничтожную роль в истории. Они овладевают людьми лишь на короткий срок и в порядке исключения. 

Западнизм, породив особый тип человека — западоида, породил и особый тип личных отношений между людьми.

Я разделяю личные отношения людей на два уровня — человечный и сверхчеловечный. К первому уровню я отношу такие личные отношения между людьми, которые строятся на основе личных симпатий и антипатий людей друг к другу. При этом человек имеет или не имеет ценность для другого как таковой, то есть независимо от его социального статуса (богатства, известности, должности) и независимо от практических расчетов другого. Эти отношения бывают «душевными», доверительными, искренними, проникающими в тайники сознания. Они имеют свои плюсы. Это внимание к ближнему, сочувствие, сострадание, солидарность переживаний, бескорыстность, взаимопомощь, соучастие. Они имеют и минусы. Это, например, бесцеремонное вторжение в чужую душу и личную жизнь, стремление контролировать поведение ближних, насилие над инди видом со стороны окружающих путем чрезмерного внимания, несоблюдение дистанции в отношениях, потеря уважения вследствие наблюдения людей с близкого расстояния, стремление к поучительству, раздражение, грубость.

Для западнизма характерны личные отношения между людьми, которые я отношу ко второму уровню — к сверхчеловечным отношениям. Они обладают другими качествами сравнительно с человечными, в значительной мере — противоположными. Они возникли как результат приспособления западоидов к условиям своего общества. Основные из этих условий суть следующие.

Смысл жизни западоидов свелся в конечном счете к двум пунктам: 1) добиваться максимально высокого жизненного уровня или хотя бы удержаться на достигнутом; 2) добиваться максимальной личной свободы, независимости от окружающих и личной защищенности. Первое стремление делает человека прагматичным, второе толкает его на самоизоляцию.

С точки зрения сверхчеловечных отношений человек не имеет ценности сам по себе. Даже в тех случаях, ког да кажется, будто он ценен сам по себе (например, красив, здоров, сексуален, умен), он ценен как предмет| удовлетворения потребностей. Способности человека имеют ценность для других, поскольку они могут реализоваться в жизненном успехе, и другие могут за его счет поживиться.

Проблему "Быть или иметь?" западнизм решил в пользу «Иметь». Но он не отбросил «Быть», а отождествил его с «Иметь». Его формула "Быть — значит иметь". Если у тебя много денег и высокий социальный статус, так что за твой счет могут поживиться другие, то ты можешь иметь и дружбу, и любовь, и внимание, и заботу. Правда, они суть эрзацы. Но они ничуть не хуже человечных отношений такого рода. Не надо идеализировать человечные отношения. Качество сверхчеловечных отношений, как правило, выше, чем человечных. И они надежнее человечных. Человечные друзья предают не реже, а чаще сверхчеловечных. А о любовницах и говорить нечего. То же самое можно сказать и о прочих отношениях.

Сверхчеловечные отношения являются неглубокими. Они легче устанавливаются и безболезненно обрываются. Они расчетливы, предполагают выгодность и полезность. Они не так обременительны, как человечные. При этом сохраняется дистанция, спасающая от бесцеремонных вторжений посторонних в твою душу и личную жизнь. Они позволяют не тратить зря время, силы, чувства, мысли и средства. Они искусственные, «деланые». Это позволяет людям скрывать подлинные мысли и чувства, быть «социабельными», то есть более терпимыми в общественной жизни. С этой точки зрения общество западоидов напоминает великосветское общество, только в «разжиженном» виде и в массовом исполнении.

Мне не раз приходилось слышать от выходцев из России, что улыбки, вежливость и услужливость в западных магазинах, ресторанах и общественных учреждениях лицемерны, неискренни. Это верно. Но что лучше — искреннее, идущее от души хамство или искусственная, лицемерная вежливость? Изобретение искусственных ("лицемерных") личных отношений есть одно из важнейших достижений западнизма. Следствием сверчеловечных отношений является холодность и сдержанность, равнодушие к судьбе ближнего, дефицит «душевности», одиночество, ощущение ненужности и другие явления западного образа жизни, прекрасно описанные в западной литературе и показанные в западных кинофильмах. Родители спешат избавиться от детей, а дети потом — от родителей. Бабушки и дедушки не занимаются внуками. Душевная депрессия вследствие дефицита человечных отношений стала обычным состоянием миллионов людей. Многие компенсируют отсутствие человечности участием в преступных бандах, в массовых движениях, в примитивных коммунах, в алкоголизме и наркотиках.

Население западных стран состоит не только из западоидов, но и из массы людей иного типа. Число последних довольно велико и постоянно возрастает. Происходит относительное сокращение числа западоидов в западных странах. Более того, наметилась тенденция к абсолютному сокращению числа западоидов вследствие сокращения рождаемости. Например, в Германии это сокращение становится настолько ощутимым, что приток в страну иностранцев становится жизненно необходимым. Это уже превратилось в необратимый процесс, породивший проблемы, аналогичные проблемам с цветными в США. Эта ситуация является общезападной. Проблемы в отношении иностранцев во Франции не уступают по остроте Германии.

Конечно, западный образ жизни оказывает огромное влияние на незападоидов. Пока западоиды в западных странах в большинстве, пока их сила преобладает, создается иллюзия, будто воспроизводство необходимого для западнизма человеческого материала за счет незападоидов не есть проблема. Идеология и пропаганда поддерживают эту иллюзию, загоняя Запад в ловушку. Влияние социальной среды на людей велико, но не беспредельно. Незападоиды могут до известной степени имитировать западоидов, могут быть соучастниками в их деятельности, но не могут превратиться в запа доидов в массовых масштабах настолько, что исчезнет полностью их несоответствие требованиям западнизма. Зато обратное влияние незападоидов на западоидов, имеющее следствием снижение уровня западоидности последних, неотвратимо. Падать вниз легче, чем карабкаться вверх.

Отношение развитого (современного) западнизма к предшествующей истории Запада сходно во многом с отношением коммунизма в России к ее дореволюционному состоянию. Но в России вследствие революционного пути возникновения коммунистического социального строя оказалась скрытой преемственность эволюционного процесса. На Западе же вследствие нереволюционного (реформистского) пути превращения общества в тотально-западнистское оказался скрытым качественный скачок развития, то есть тот факт, что со второй половины XX века произошел грандиозный социальный перелом, сопоставимый с эпохой коммунистических революций. Общая антидиалектичность западного идеологического способа мышления усилила трудность отграничения современного западнизма от западного общества предшествовавшего периода.

Я не случайно упомянул о способе мышления. Дело в том, что все факторы, определяющие тип общественного устройства, действуют в реальности совместно, их действия многосторонни, зачастую — противоречивы, их роли в жизни общества меняются, порою на противоположные и т. д. Для научного понимания как западнизма, так и коммунизма абсолютно необходима та самая диалектика, которая была дискредитирована, извращена и опошлена общими усилиями социальных мыслителей как коммунистических, так и западных стран. Замечу кстати, что противодействие научной истине в понимании социальных феноменов на Западе не менее сильно, чем это было в коммунистической (да и посткоммунистической) России.

Коммунистический тип организации общества для определенного человеческого материала и условий не менее естествен и адекватен, чем западнистский тип организации — для других. Я считаю, что одним из важнейших условий разрастания системы государственности в Российской империи и преобладания ее над прочими социальными силами был именно человеческий фактор, и прежде всего — качества русского народа, подобно тому, как общество западного типа было бы невозможно с иным человеческим материалом, чем тот, какой поставляли народы западных стран. И коммунизм имел успех в России в значительной мере благодаря национальному характеру русского народа, благодаря его слабой способности к самоорганизации и самодисциплине склонности к коллективизму, холуйской покорности перед высшей властью, склонности смотреть на жизненные блага как на дар свыше, а не как на результат собственных усилий творчества, инициативы, риска и т. п.

Основная жизнь работающих граждан коммунистического общества проходит в их клеточках-коллективах. В них они не только трудятся, но проводят время в обществе знакомых и друзей, обмениваются информацией, развлекаются, добиваются профессиональных успехов, занимаются спортом и общественной работой, участвуют в творческих самодеятельных группах, получают жилье, места для детей в детских садах, путевки в дома отдыха и санатории, пособия и т. д. Коммунистическая клеточка выполняет функции идейного и морального воспитания граждан общества. Она вовлекает их в активную общественную жизнь и осуществляет контроль за ними в этом отношении. В западнистских клеточках ничего подобного нет.

Западнистские клеточки разделяются на две группы. К первой группе относятся такие, которые создаются решениями властей. К ним относится то, что я выше говорил о коммунистических клеточках, за исключением того, что я затем сказал о коммунистических коллективах. Ко второй группе относятся такие клеточки, которые создаются по инициативе частных лиц и организаций, а не распоряжениями властей. Но и тут полного произвола нет. Эти клеточки должны получить на это разрешение властей, официально зарегистрировать характер своего дела. Они возникают и существуют в рамках законов. Точно так же законом должны быть определены их юридические субъекты, то есть лица или организации, распоряжающиеся деятельностью клеточек и несущие за это ответственность перед государством и законом. Юридические субъекты свободны определять характер дела клеточек, их внутреннюю организацию и отношения с окружающей средой, но в рамках правовых норм. Клеточки такого рода возможны и в коммунистическом обществе, но в порядке исключения и на второстепенных ролях. В западнистском обществе им принадлежит важнейшая роль. Трудно предсказать будущее на этот счет, но пока в западных странах такие клеточки в большинстве.

Общим для западнистских клеточек является то, что они создаются и существуют исключительно для какого-то определенного дела, и ни для чего другого. Это относится к клеточкам обеих групп. Они могут иметь сложную внутреннюю структуру с разделением функций. Но эта структура диктуется исключительно условиями дела. Все прочее в западнистских клеточках не допускается. Не допускаются никакие неделовые группы и организации, никакие личные отношения между сотрудниками, никакие посторонние вмешательства в работу клеточки (вроде тех, какие имеют место со стороны партийных и профсоюзных организаций в коммунистических клеточках). Короче говоря, западнистские клеточки максимально очищены от всего того, что непосредственно не относится к делу. Коммунистические клеточки социально насыщены, максимально усложнены в качестве человеческих объединений, западнистские же, наоборот, социально пусты и максимально упрощены в этом отношении. Первые суть объединения людей для совместной жизни, вторые — своего рода деловые машины. Сотрудники западнистских клеточек суть независимые друг от друга детали этой деловой машины. Они через клеточки получают только деньги и возможность для деловой карьеры. Обо всем остальном они должны позаботиться сами. Общество не гарантирует им работу, жилье, медицинское обслуживание и многие другие жизненные блага, какие имеют работники коммунистических клеточек.

Внутри коммунистических клеточек имеет место своеобразная демократия в виде всякого рода собраний, совещаний, советов, комиссий и т. п. рядовых сотрудников. И она оказывает влияние на состояние дел и на положение сотрудников. Внутри западнистских клеточек действует жестокая дисциплина и отсутствует какая бы то ни было демократия.

Современное западное (западнистское) общество с экономической точки зрения есть общество денежного тоталитаризма. На эту тему я выше писал достаточно много. Добавлю к этому еще следующее. В обществе денежного тоталитаризма сложился грандиозный механизм, осуществляющий и охраняющий этот тоталитаризм. Он стал одной из важнейших опор западного общества. Его образует гигантская финансовая система, которая теперь обусловлена прежде всего необъятным числом денежных операций, охватывающих все стороны жизни людей и общества в целом. Это механизм особого подразделения делового аспекта общества — денежного дела. Но в силу особой роли этого дела он превратился в механизм функционирования общества как целого и во всех его элементах. Он стал явлением надэкономическим и надполитическим, а не просто явлением в рамках экономики как таковой.

Денежный механизм западнизма есть гигантский капитал, овладевший всем обществом. Но он почти полностью укомплектован наемными работниками, каждый из которых по отдельности есть лишь его слуга. Внутри его господствуют отношения командования, сговоры, согласования и прочие явления, не имеющие ничего общего с отношениями чисто экономическими. Он антидемократичен. В каждом его подразделении господствует беспощадная, роботообразная дисциплина. Он деспотичен по отношению к прочему обществу. Никакая диктаторская власть в мире не может сравниться с ним в этом качестве.

Чтобы такой денежный механизм сложился, нужна богатая и всесторонне развитая экономическая система с отработанным механизмом самоорганизации, сильное государство, педантично выполняющее финансовые функции, то есть являющееся участником самого этого механизма, устойчивая валюта и многое другое, чего не было, нет и не предвидится в России. Самое большее, что тут возможно, — это ублюдочные, воровские и гра бительские подобия банков, полностью подчиненные денежному механизму Запада.

Что касается роли и состояния денежного механизма в коммунистическом обществе вообще, то тут в принципе невозможно нечто подобное денежному механизму западнизма в силу самих основ и законов коммунистической организации общества. Такой механизм есть гигантская деловая машина, целиком и полностью подчиняющая себе коммунальный аспект общества, а значит, убивающая всякие значительные явления коммунизма.

Капитализм не есть нечто раз и навсегда данное. В его истории различают два периода — периоды «старого» и «нового» капитализма. Я их различие вижу в следующем.

"Старый" капитализм был по преимуществу множеством индивидуальных капиталов, вкрапленных в общество некапиталистическое по общему типу. Хотя капиталисты хозяйничали в обществе, последнее еще не было тотально капиталистическим, поскольку степень вовлеченности населения в денежные отношения по законам капитала еще не была всеобъемлющей. Лишь в XX веке западное общество стало превращаться в тотально капиталистическое, то есть в западнистское. После Второй мировой войны отчетливо обнаружилась тенденция к превращению больших территорий и целых стран в объединения, функционирующие как огромные денежные системы и капиталы. Дело тут не в концентрации капиталов, хотя и это имело место, а в организации жизни большинства населения этих объединений таким образом, будто оно стало средством функционирования одного капитала. Новое качество в эволюции капитализма возникло по линии вовлечения масс населения в денежные операции по законам капитала, увеличения множества таких операций и усиления их роли в жизни людей. Этот процесс был связан с усилением роли государства в денежных операциях, с разрастанием денежного законодательства, с упорядочиванием и регламентированием отношений между работодателями и наемными лицами; со структурированием предпринимательства, с ограничением конкуренции и свободы ценообразования, короче говоря — с социальной организацией и регулированием всей системы жизни общества по законам функционирования денег в качестве капитала.

В результате этого процесса подавляющее большинство членов западного общества, имеющих какие-то источники дохода, оказалось соучастниками деятельности банков как капиталистов, предоставляя в их распоряжение свои деньги, то есть осуществляя основную часть денежных дел через банки.

Но это была лишь одна из линий произошедшего перелома. Другая линия — изменение отношения между частной собственностью и частным предпринимательством. С точки зрения характера юридических субъектов предприятия экономики западнизма разделяются на две группы. К одной группе относятся предприятия, юридические субъекты которых суть индивидуальные лица. Ко второй группе относятся предприятия, юридические субъекты которых суть организации из многих лиц. В обоих случаях юридические субъекты предприятий не являются капиталистами в смысле XIX и первой половины XX века. В первом случае частные предприниматели организуют дело на основе кредитов, которые они получают от денежного механизма. Доля их собственного капитала в общей сумме капиталов ничтожна. Независимый частный собственник, ведущий дело исключительно на свой страх и риск, есть редкое исключение или временное состояние. Во втором случае функции капиталиста выполняет организация из лиц, ни одно из которых не является полным собственником предприятия. Все они суть наемные лица.

Таким образом, в экономике западнизма частное предпринимательство перестало быть неразрывно связанным с отношением частной собственности и с персональными собственниками. Капиталист либо рассеялся в массе людей, каждый из которых по отдельности не есть капиталист, либо превратился в организацию наемных лиц, либо стал подчиненным лицом денежного механизма. Понятия «капиталист» и «капитализм» потеряли социологический смысл. С ними уже нельзя адекватно описать специфику и сущность западного общества. Мелкий акционер, предприниматель, имеющий кредит в банке и ведущий дела через банк, пенсионер, рентнер, владелец большой суммы денег, президент банка, менеджер с огромным окладом, рабочий, совершающий денежные операции через банк, и т. д. — все это суть представители различных социальных категорий, хотя все они суть соучастники в деятельности одного огромного безликого капитала.

Советские реформаторы, намеревавшиеся превратить коммунистическое советское общество в капиталистическое в считанные дни путем распоряжений начальства сверху, совершенно не принимали во внимание этот факт изменения капитализма. Они представляли себе последний в допотопной форме капитализма XIX века, да еще в допотопной форме его марксистского описания. Если для имитации допотопного капитализма они еще смогли изготовить довольно большое число уголовников-капиталистов, то для современного капитализма требуется серьезный исторический процесс, на который в России нет никаких необходимых для этого условий.

Идефикс российских реформаторов стала "рыночная экономика" ("рынок"). Они в нее вцепились как в панацею от всех бед, не имея при этом ни малейшего понятия о том, что это такое в реальности. Все их представления о «рынке» были почерпнуты из западной идеологии и пропаганды, создававших извращенный образ западной экономики.

Надо различать идеологический образ рыночной экономики и ее реальность. Идеологический образ создается так. Из сложной среды реальной экономической жизни общества абстрагируются ее отдельные черты. Они идеализируются и объединяются в некоторое целое. Затем дело представляется так, будто эти черты исчерпывают всю экономическую систему или по крайней мере являются главными в ней. Делается это для одурачивания простаков из незападных стран с целью внушить им, будто достаточно ликвидировать их «отсталую» экономическую систему и ввести на ее место «передовую» рыночную экономику в том виде, как ее изображает идеология и пропаганда, как в стране начнется экономическое процветание. На самом же деле в результате внедрения в экономику коммунистической страны такого «рынка» происходит разрушение ранее существовавшей и нормальной для условий этой страны экономики.

Реальная рыночная экономика западных стран — это сложнейшее переплетение всевозможных средств органи зации грандиозного процесса и всевозможных способов управления им. Только наивные люди могут верить, будто эта важнейшая сфера жизни западного общества пущена на самотек, предоставлена самой себе и какой-то мифической "невидимой руке". Я думаю, что если бы можно было измерить всю ту интеллектуальную, волевую, расчетную, планирующую и командную работу, которая делается в сфере рыночной экономики Запада, и сравнить ее с соответствующей работой коммунистической командно-плановой системы, то мы были бы потрясены убожеством второй в сравнении с первой именно в том, за что вторую подвергали критике на Западе.

Общепринято думать, будто экономика западного общества является эффективной, а коммунистического — неэффективной. Я считаю такое мнение совершенно бессмысленным с научной точки зрения. Для сравнения двух различных феноменов нужны четко определенные критерии сравнения. А в зависимости от выбора таких критериев и выводы могут оказаться различными. Возможны, в частности, чисто экономические и социальные критерии оценки производственной деятельности людей, предприятий, экономических систем и целых обществ. Первые основываются на соотношении затрат на какое-то дело и его результатов, вторые же — в том, в какой мере деятельность предприятий соответствует интересам целого общества. С точки зрения первых критериев западнистское общество имеет более высокую степень экономической эффективности, а с точки зрения вторых — коммунистическое. Социальная эффективность коммунистической экономики характеризуется способностью общества существовать без безработицы и без банкротств экономически нерентабельных предприятий, сравнительно легкими условиями труда, способностью не допускать избыточные сферы производства, не являющиеся необходимыми для общества, способностью сосредоточивать большие силы и средства на решение исторически важных задач и другими неэкономическими факторами.

Каждый тип общества имеет свой тип обмена веществ. Экономическая эффективность есть лишь один из многочисленных показателей его. А в жизни конкретных народов он проявляется в миллиардах действий миллионов людей, образующих их устойчивый образ жизни. Изменить тип обмена веществ общества практически невозможно без катастрофических последствий для общества. Советские реформаторы, пытаясь изменить коммунистический тип обмена веществ своей страны на западнистский, полностью игнорировали это, казалось бы, очевидное обстоятельство.

Ко всему прочему необходимо принимать во внимание такой важнейший фактор современности, как образование мирового «рынка». А это не просто расширение сферы экономической активности и установление определенных отношений между некими равноправными партнерами, а образование наднациональных и глобальных экономических империй, можно сказать — образование сверхэкономики. Эти империи приобрели такую силу, что теперь от них решающим образом зависит судьба экономики "национальных государств" Запада, не говоря уж о прочем мире. Сверхэкономика властвует над экономикой в ее традиционном смысле — над экономикой первого уровня. Тут все большую роль начинают играть средства внеэкономические, а именно политическое давление и вооруженные силы стран Запада. В этих условиях превращение российской экономики в рыночную в желаемом для Запада виде означает превращение ее в придаток сверхэкономики, причем на роли, какую ей укажут фактические хозяева мирового общества.

Когда советские реформаторы разрушали советскую систему государственности с намерением на ее место ввести демократию западного образца, они судили о последней не по тому, что она из себя представляет на самом деле, а по тому идеализированному изображению, какое создавала для них западная идеология. Идеологический образ демократии создавался теми же методами, что и образ рыночной экономики. Из реальной системы власти и управления (системы государственности) западного общества абстрагировались такие ее черты, как многопартийность, разделение властей, выборность органов власти и сменяемость их и т. д. Эту сумму признаков, обработав их методами идеологии, назвали демократией и объявили их сущностью всей системы государственности. И способ использования этой идеологической фальсификации реальности тот же: внушить незападным дуракам мысль, будто стоит на место их плохой государственности ввести эту замечательную «демократию», как в стране начнется райская жизнь.

На самом деле демократия не исчерпывает систему государственности западнизма. Более того, она вообще не является тут главным элементом. Она на виду, производит много шума, всячески рекламируется и набивает себе цену. Но она — лишь поверхность реальной системы власти.

Есть универсальные законы, имеющие силу для любой системы государственности как в коммунистическом, так и в западном обществе. Возьмем, например, масштабы государственности. Эта сфера в западных странах огромна по числу занятых в ней людей, по затратам на нее и по ее роли в обществе. Это обусловлено не только колоссальным усложнением управляемого общества (стремительным ростом числа «точек» управления), но и независимо от потребностей управления, в силу законов автономного самовозрастания. Происходит также увеличение объема функций государства. Сейчас на Западе нет такой сферы общественной жизни, в которой так или иначе не уча ствовало бы государство. И невозможно назвать такой дефект коммунистической государственности, каким не обладала бы западная государственность в удвоенной степени. Так что надежды советских людей, будто реформаторы могли избавить их от этой напасти, были априори беспочвенны. Разрушив советский аппарат власти и управления, реформаторы в России, убедившись в полной неспособности без него управлять страной, буквально с истеричной и панической поспешностью стремятся изобрести для него хоть какой-то эрзац. Но сделать это не так-то просто. Аппарат власти и управления создается десятилетиями кропотливой работы, а не потоком распоряжений обезумевших дилетантов, волею случая дорвавшихся до высшей власти.

В сфере западной государственности, как и в сфере экономики, можно различить два уровня — уровень государственности в обычном смысле, на котором фигурирует демократия, и уровень сверхгосударственности. Структура второго плохо изучена, вернее говоря — познание ее есть одно из важнейших табу западного общества. Официально считается, будто ничего подобного тут вообще нет. Однако в средствах массовой информации время от времени проскакивают материалы, которые убедительно говорят о наличии и реальной мощи ее.

Сверхгосударственная система власти и управления западнизма формируется и воспроизводится по многим линиям. Назову основные (на мой взгляд) из них. Система государственности состоит из огромного числа людей, учреждений, организаций. Она сама нуждается в управлении, можно сказать — в своей внутренней власти. Последняя не конституируется формально, то есть как официально признанный орган государственной власти. Она складывается из людей самого различного рода — представителей администрации, сотрудников личных канцелярий, сотрудников секретных служб, родственников, представителей высшей власти, советников и т. п. К ним примыкает и частично входит в их число околоправительственное множество людей, состоящее из представителей частных интересов, лоббистов, мафиозных групп, личных друзей и т. п. Это "кухня власти".

Вторую линию образует совокупность секретных учреждений официальной власти и вообще всех тех, кто организует и осуществляет скрытый аспект деятельности государственной власти. Каковы масштабы этого аспекта и какими средствами он оперирует, невозможно узнать. Публичная власть не делает важных шагов без его ведома.

Третья линия — образование всякого рода объединений из множества активных личностей, занимающих высокое положение на иерархической лестнице социальных позиций. По своему положению, по подлежащим их контролю ресурсам, по их статусу, по богатству, по известности, по популярности и т. п. эти личности являются наиболее влиятельными в обществе. В их число входят ведущие бизнесмены, банкиры, крупные землевладельцы, хозяева газет, профсоюзные лидеры, кинопродуценты, хозяева спортивных команд, знаменитые актеры, священники, адвокаты, университетские профессора, ученые, инженеры, хозяева и менеджеры масс-медиа, высокопоставленные чиновники, политики и т. д. Эта среда получила название правящей элиты.

И четвертая основная линия образования сверхгосударственности — образование бесчисленных учреждений и организаций блоков и союзов западных стран, а также системы средств образования глобального общества и управления им.

Система сверхгосударственности не содержит в себе ни крупицы демократической власти. Тут нет никаких политических партий, нет никакого разделения властей, публичность сведена к минимуму или исключена совсем, преобладает принцип секретности, кастовости, личных сговоров. Коммунистическая государственность уже теперь выглядит в сравнении с ней как дилетантизм. Тут вырабатывается особая "культура управления", которая со временем обещает стать самой деспотичной властью в истории человечества. Я это говорю не в порядке разоблачения или упрека — упаси меня Боже от этого! Просто по объективным законам управления огромными человеческими объединениями и даже всем человечеством, на что претендует Запад, демократия в том ее виде, как ее изображает западная идеология и пропаганда, абсолютно непригодна. Об этом открыто говорят теперь многие западные теоретики. Система государственности есть явление коммунальности. Но разрастание и усиление ее в западнистском обществе не означает, будто коммунальный аспект начинает тут доминировать. Она здесь в значительной мере вырастает как развитие делового аспекта, а в деятельности ее клеточек и объединений клеточек так или иначе тон задают принципы делового аспекта. Государственность коммунизма кажется более мощной, чем государственность западнизма, лишь постольку, поскольку она обнажена и имеет дело с более простыми условиями управления. На самом же деле она уступает государственности западнизма по всем основным характеристикам. В условиях западного общества она оказалась бы беспомощной и быстро потерпела бы банкротство. Впрочем, для нее оказались слишком сложными даже условия Советского Союза.

Коммунистические страны объединялись в блоки, имели претензию на преобразование всех стран и народов планеты по своему образцу и на мировую гегемонию. Западные страны тоже имели такие намерения, имеют их теперь и успешно воплощают в жизнь. Имеются, разумеется, некоторые общие черты в образовании таких социальных суперструктур. Но я здесь хочу акцентировать внимание на их различии.

Западные страны сформировались исторически в "национальные государства" как социальные образования более высокого сравнительно с прочим человечеством уровня организации, как своего рода «надстройка» над прочим человечеством. Они развили в себе силы и способности доминировать над другими народами, покорять их. А историческое стечение обстоятельств дало им возможность использовать свои преимущества.

Западные страны сложились не сами по себе, не изолированно от окружающего мира, а как части суперструктур, имевших иерархическую структуру зависимости и подчинения: 1) метрополия; 2) зависимые страны и народы различной степени зависимости; 3) колонии различного уровня. Надо различать два смысла слова «колония» и «колонизация»: 1) переселение какой-то части людей данной страны на другую территорию и освоение последней; 2) завоевание и подчинение других стран и народов. В случае с США, Канадой и другими западными странами имело место как пер вое, так и второе, так что они исключением из общего правила не являются. Это стремление западных стран к образованию мировой суперструктуры не исчезло, а приняло новую форму и усилилось. Выше я рассмотрел это явление. Основные черты нового периода этого процесса таковы: 1) западные страны покоряют планету не поодиночке, а совместно; 2) теперь они стремятся организовать все человечество так, как это соответствует их интересам. И надо признать, что Запад добился огромных успехов в этом отношении.

Те суперструктуры, которые раньше создавали западные страны, и та мировая суперструктура, которую сейчас стремится создать Запад, суть структуры имперские, «вертикальные». В коммунистическом же обществе для этого нет необходимых условий. Нет человеческого материала с качествами народа господ, какими в избытке обладают западоиды. В самой социальной организации коммунизма нет предпосылок лща вертикального структурирования народов и стран. Советский Союз в западной идеологии и пропаганде рассматривался как империя, что было вопиющей ложью. Если тут и было что-то имперское, то наоборот, ибо основной народ этой «империи» — русские — жил в гораздо худших условиях, чем прочие народы, которые он якобы эксплуатировал. На самом деле Россия служила сферой колонизации для многих других народов, а русское население в основной массе своей обрекалось на жалкое существование на низших уровнях социальной иерархии. Коммунистическая идеология в принципе исключала вертикальную суперструктуру народов и стран мира. А то мировое объединение коммунистических и стремившихся к коммунизму стран, какое на короткое время возникло на планете, было «горизонтальным» объединением взаимозависимых стран.

Пока еще рано делать категорические выводы относительно перспектив глобального общества, его структуры и роли Запада в нем. Но мне наиболее вероятным представляется это общество как западнистское по своей социальной сущности.

Современный Запад не есть всего лишь сумма стран США, Англии, Германии, Франции и других подобных им в социальном отношении западных обществ ("национальных государств"). Это есть социальное образование более сложное и более высокого уровня социальной организации. Оно включает в себя в качестве основы и структурных компонентов упомянутые "национальные государства" западного мира, но не сводится к ним. Оно является молодым с исторической точки зрения человеческим объединением: оно начало складываться после Второй мировой войны и еще находится в состоянии формирования. Оно не есть идиллически гармоничное целое братство народов. Формирование его происходит в острой борьбе в самых различных измерениях бытия. Внутри его имеют место конфликты и дезинтеграционные тенденции. Однако интеграционный процесс доминирует, и "национальные государства" все более и более утрачивают автономию и суверенитет.Как назвать это человеческое объединение, дабы избежать терминологических споров, затемняющих суть проблем? А такие споры часто возникали, когда я употреблял слово «Запад». Мои оппоненты, которые не хотели видеть факт существования такого социального явления, утверждали, будто никакого Запада как целостного социального объединения нет, а есть лишь множество разрозненных стран, условно объединяемых словом «Запад». Они при этом игнорировали очевидные факты объединения стран Западной Европы, присутствия США в Европе и американизации европейских стран, НАТО, совместные действия стран западного мира после Второй мировой войны, бесчисленные наднациональные предприятия и организации и т. п. Социальный феномен, объединяющий страны и народы западного мира в единое целое, уже существует как объективная реальность. И для ориентировочного обозначения его выражение "западный мир" или слово «Запад» вполне достаточны. Тем более они в широком словесном обиходе употребляются именно в таком смысле. Современный Запад сложился на основе западноевропейской цивилизации. 

Общество образуется тогда, когда в каком-то ограниченном пространстве скапливается достаточно большое число людей и вынуждается на постоянную совместную жизнь в течение многих поколений не в силу родственных отношений (хотя они не исключаются), как это имеет место в предобществах, а по каким-то другим причинам. Среди людей в рассматриваемом скоплении могут быть и связанные родственными узами, что очевидно, поскольку тут имеются и образуются семьи. Но в данных условиях чуждость людей друг другу приобретает решающее значение. Для общества необходим некоторый минимум людей, не связанных родственными отношениями, хотя бы для того, чтобы родственные связи утратили прежнее значение.Скопление людей, образующих общество, состоит не непосредственно из отдельных людей. Это — не толпа. Оно состоит из множества устойчивых групп. Эти группы сравнительно невелики по размерам. Если даже какие-то из них состоят из родственников (небольшая семья, например), основу их образуют не родственные связи, а интересы какого-то общего (совместного) дела. Они до известной степени автономны в своей жизнедеятельности. Каждая из них имеет свои частные интересы. Последние могут совпадать для некоторых из них, могут различаться для других и быть даже противоположными, могут совпадать в одних отношениях и различаться в других. Но всем им свойственно одно общее: эти частные интересы различных групп могут быть удовлетворены только в составе объединения этих групп в единое целое. Общество возникает как общее для разнородных людей и их групп с различными интересами условие удовлетворения их частных интересов.

Цивилизация состоит из обществ, но сама как целое не есть общество.

Общества, входящие в одну цивилизацию, существуют одни одновременно, другие — в разное время. Но время жизни каждого из них по крайней мере частично совпадает со временем жизни по крайней мере одного другого члена множества, так что суммарное время жизни множества в целом (цивилизации) есть непрерывный исторический интервал, имеющий начало, продолжительность и конец. Без этого невозможна совместная жизнь обществ, образующих цивилизацию. Продолжительность интервала — века, если не тысячелетия.

Аналогично общества, входящие в цивилизацию, должны иметь пространственные связи. Каждое из них должно иметь пространственные контакты (соприкасаться, регулярно общаться) по крайней мере с одним другим, так что образуется жизненное пространство цивилизации в целом. В исходном пункте пространство должно быть единым. Если цивилизация сложилась, возможны разрывы пространства. Но так или иначе должны сохраняться возможности для регулярных коммуникаций по крайней мере для определяющей части членов цивилизации (так составляли часть западноевропейской цивилизации США, Канада, Австралия).Между входящими в цивилизацию обществами имеют место различного рода контакты, взаимодействия, связи. Какая-то часть из них живет совместной исторической жизнью. Эта часть меняется — одни объединения исчезают, другие появляются, между какими-то обрываются связи и т. п. Но во все периоды имеет место какая-то совместность и преемственность — историческая совместность. Взаимоотношения в этой совместности разнообразны: союзы, слияния, разделения, войны, покорение одних другими, поглощение, разрушение, короче говоря — все то, что образует их конкретную историю. В результате совместной жизни они оказывают влияние друг на друга, одни что-то заимствуют у других или навязывают им что-то свое. Таким путем они совместными усилиями создают нечто общее, что в тех или иных формах и размерах развивается у них по отдельности, делает их сходными в этих отношениях — социально родственными. Эти сходные черты суть именно результат совместной жизни, они не могли бы у них появиться, если бы они жили изолированно друг от друга. Эти сходные черты охватывают все основные аспекты объединений — власть, хозяйство, идеологию, культуру.Результаты совместных усилий обществ закрепляются в какой-то части из них, в каждом по отдельности, вынуждая их уподобляться друг другу и обогащая каждое из них этими социальными изобретениями, а не откладываются где-то вне их. Подчеркиваю, результатом совместных усилий обществ рассматриваемого множества является определенный эволюционный процесс человеческих объединений — социальный прогресс. Достигнув достаточно высокого уровня, достижения этого прогресса становятся фактором, определяющим характер обществ. Они складываются в социальную систему, которая становится основой социальной системы обществ по отдельности. Эти общества становятся социально однотипными и воспроизводятся в этом качестве. Но цивилизация в целом не имеет устойчивую социальную структуру, аналогичную структуре образующих ее обществ. Самой развитой в истории человечества была западноевропейская (западная) цивилизация. Но и она как целое не имела строгую и явную социальную структуру, в том числе — не имела единую систему власти и управления, какая была свойственна входившим в нее обществам. Христианская церковь, отдельные экономические связи, соглашения на уровне государственной власти и даже империи не превращали ее в структурно организованное социальное целое. Эти явления не могли помешать процессам дезорганизации и бесчисленным войнам в рамках самой западной цивилизации, включая самые значительные, — Первую и Вторую мировые войны. И это не было нарушением каких-то норм. Наоборот, всякого рода конфликты между обществами, распад одних обществ и образование других и т. д. суть закономерные явления в рамках социального феномена такого типа, каким (согласно нашему определению!) является цивилизация. Попытки строгого социального структурирования цивилизации означали попытки образования социальных феноменов, отличных от цивилизации, — гигантских сложных обществ, союзов обществ, империй. Цивилизация есть явление историческое — возникает, живет, совершенствуется, изменяется и погибает. Она возникает и живет при определенных условиях, в число которых включаются размеры объединений, степень их сложности, состояние материальной культуры, характер человеческого материала, возможности автономного существования сравнительно больших регионов длительное время и многое другое. Тут есть свои границы. Эти условия выполнялись далеко не всегда и не везде. Так что возникновение цивилизаций в прошлом не было абсолютной необходимостью. Далеко не любые скопления людей были способны создать или сохранять цивилизацию. Цивилизации возникали и жили в более обширной социальной среде. В этой среде люди создавали и другие формы социального бытия, отличные от цивилизации, — союзы племен, государственно организованные общества, империи с иерархией народов и другие. Такого рода явления и тенденции захватывали и регионы цивилизаций. Так что абсолютно «чистых» форм цивилизаций никогда не было. Все конкретные цивилизации возникали и жили как смешения черт различных форм человеческих объединений. Различные признаки цивилизаций «растворялись» в массе других социальных явлений, модифицировались под их воздействием, принимали чуждые их природе формы и порождали имитации. Так что выделение цивилизаций в «чистом» виде есть довольно слож ная абстракция, требующая профессиональных усилий и умения исследователей. Условия возникновения и существования цивилизации суть точно так же явления исторические. С изменением условий происходит приспособление стран и народов, образующих данную цивилизацию, к новым условиям с целью выживания. По мере роста числа людей в обществах, усложнения их хозяйства, системы управления, культуры и т. д., усиления угрозы извне, усовершенствования системы коммуникации и изменения других факторов исчезали условия для возникновения новых цивилизаций. И в наше время они, на мой взгляд, исчезли полностью. Сохранившиеся в какой-то мере цивилизации, включая западноевропейскую, обречены на исчезновение. На их место приходят социальные образования иного рода, более адекватные современным условиям на планете. В наше время во всех аспектах человеческой жизни уже не осталось никаких возможностей для автономной эволюции множеств обществ в форме особой цивилизации. Цивилизация есть часть человечества, а не все человечество. А в наше время возникновение таких достаточно больших регионов и их самосохранение в течение исторического времени исключено. В наше время возникли социальные гиганты более высокого уровня социальной организации, чем цивилизации, которые стали играть доминирующую роль в эволюции человечества. Они достаточно сильны, чтобы разрушать сохранившиеся цивилизации и не допускать появление новых.

В начале XX столетия на самом Западе возникло убеждение, будто западная цивилизация исчерпала себя и дни ее сочтены. В этом убеждении была доля истины. Западная цивилизация действительно заканчивает свое историческое бытие в качестве социального феномена такого типа, как мы определили выше. Но происходит это не на пути деградации западных обществ и не на пути распада западного мира на независимые части, а, наоборот, на пути социального прогресса. Западная цивилизация сходит с исторической сцены, порождая феномен более высокого уровня социальной организации.

В рамках западноевропейской цивилизации зародились и развились две тенденции, сыгравшие определяющую роль в социальной эволюции человечества. Одна из них достигла наивысшего уровня в США. Буду называть эту тенденцию и линию эволюции западнист-ской (или американистской). Она оказала затем сильное влияние на Западную Европу, а после Второй мировой войны фактически овладела всем западным миром. Вторая реализовалась впервые в истории человечества в России. Она реализовалась в виде образования объединения коммунистического типа — Советского Союза. Последний оказал огромное влияние на весь ход мировой истории, стал образцом для значительной части че ловечества. Назову эту линию эволюции коммунистической (или советской, или русской).

Западнизм и коммунизм возникли как антиподы и вместе с тем как конкурирующие варианты эволюции человечества. Они оба шли в одном и том же направлении эволюции, во многом уподобляясь друг другу настолько, что целый ряд западных теоретиков выдвинул концепцию их сближения. Каждый из них содержал в себе какие-то элементы и потенции другого. Но в силу их противостояния в них получили преимущественное развитие противоположные черты.

перелом идет по трем линиям (в трех аспектах и на трех уровнях) одновременно: 1) образования человейников более высокого уровня социальной организации, чем западнистские общества, — сверхобществ западнистского типа; 2) интеграции западных сверхобществ в единое целое, которое по отношению к западной цивилизации выступает как западнистская сверхцивилизация; 3) установления мирового порядка под эгидой западного мира и объединения человечества в единый глобальный человейник на основе Западнизма.

Упомянутые линии суть стороны единого мирового процесса. Эволюция западной цивилизации, порождая сверхобщества, вынуждает их на объединение в сверхцивилизацию. Последняя со своей стороны способствует образованию и развитию сверхобществ и даже вынуждает западные страны становиться на этот путь в интересах их выживания на достигнутом ими жизненном уровне. И та же необходимость вынуждает западный мир на борьбу за господство над прочим человечеством. Запад стремится к объединению человечества в единый глобальный человейник не ради каких-то абстрактных идеалов, а как необходимое средство формирования и выживания западной сверхцивилизации. Для выживания на достигнутом ею уровне ей необходима вся планета как среда существования, необходимы все ресурсы человечества.

Самую глубокую основу эволюционного перелома образует возникновение сверхобществ и завоевание ими доминирующей роли в эволюции человечества.

 Социальный объект А будем называть сверхобъектом по отношению к социальному объекту Б и употреблять выражение «сверх-Б», если и только если объект А содержит в себе в снятом виде основные (определяющие) признаки объекта Б. В сверхобъекте можно различить две части — базисную и надстроечную. В первую входят свойства объекта Б, содержащиеся в А в снятом виде, во вторую входит то, что вырастает на основе первой и образует новое эволюционное качество А.

Сверхобщество по определению есть человейник, который является диалектическим отрицанием общества, содержит в себе общество в снятом виде, является че-ловейником более высокого уровня организации, чем общество. Отношение сверхобщества к предобществу таким образом характеризуется как отрицание отрицания. Неизбежным следствием отрицания общества является утрата ряда достижений эпохи обществ, — никакой прогресс в одних отношениях не происходит без регресса в других. А неизбежным следствием отрицания отрицания является «возврат» человейников по ряду признаков к предобществу, причем не по второстепенным признакам, а по признакам, определяющим нижнюю границу сверхобщества.

Государственность западнистского общества состоит из демократической и недемократической частей. Для первой характерны выборность представительной власти, разделение властей, гласность, наличие официальной оппозиции, многопартийность. Во вторую часть входят административно-бюрократический аппарат, полиция, суды, тюрьмы, армия, секретные службы и т. д. Первая составляет лишь ничтожную часть государственности и ничто без второй.

Западнистское сверхгосударство вырастает отчасти на основе демократии и как ее развитие, отчасти на основе недемократической части государственности как отрицание демократии, отчасти из негосударственных источников и как явление негосударственное. Это прежде всего разрастание самого государства сверх всякой меры. В сфере государственного занято от пятнадцати до двадцати процентов работающих членов западного общества. Это — больше, чем общее число людей, занятых физическим трудом в сельском хозяйстве и в промышленности.

возникли задачи и операции властей, качественно, а не только количественно отличные от традиционных задач и операций власти государственной. Причем это стало регулярным и повседневным в жизнедеятельности власти, а не редким исключением, как это бывало в прошлом (например, большие войны). Сейчас перед западными странами встали проблемы, для решения которых нужны десятки лет (если не века), ресурсы астрономических масштабов, высочайший интеллектуальный потенциал многих тысяч специальных учреждений и миллионов квалифицированных сотрудников. Уже сейчас эта сфера в значительной мере обособилась от привычной сферы государственности и становится доминирующей над ней.

Выработалась и тактика решения стратегических задач. Сложился особый аппарат для этого. Тут мы видим совсем иное измерение власти сравнительно с тем, в котором произошло разделение функций законодательной и исполнительной власти. Пока аспект стратегической власти еще спутан с аспектом обычной государственности. Но уже сейчас можно заметить в правительствах и в политике западных стран две тенденции. Стратегическая постепенно берет верх. Наиболее сильные фигуры во власти (в США и Франции — президент, в Англии — премьер-министр, в Германии — канцлер), как правило, выражают стратегическую тенденцию власти, а парламенты — традиционную.

Другим источником западнистского сверхгосударства является сверхвласть, вырастающая в сфере экономики. Она не афиширует себя. Но дает о себе знать настолько ощутимо, что некоторые теоретики считают ее главной властью западного общества, а государство ее марионеткой. Но суть дела тут серьезнее: в западных странах складывается новый уровень власти, который уже не есть ни государство, ни экономика, а качественно новое явление, поглощающее то и другое.

Сфера сверхгосударственности не содержит в себе ни крупицы демократической власти. Тут нет никаких политических партий, нет никакого разделения властей, публичность сведена к минимуму или исключена совсем, преобладает принцип секретности, кастовости, личных контактов и сговоров. Тут вырабатывается особая "культура управления", которая со временем обещает стать самой деспотичной властью в истории человечества. По объективным законам управления огромны ми человеческими объединениями и даже всем человечеством, на что претендует западный мир во главе с США, демократия в том виде, как ее изображает западная идеология и пропаганда, абсолютно непригодна.

Надстроечные явления сверхгосударственности не обладают законодательными функциями. Последние были и остаются функциями государственности. Если надстроечной части требуется что-то в отношении законодательства, она для этой цели имеет в своем распоряжении государственность, которая при этом фактически утрачивает статус суверенности. Надстроечная часть обладает негосударственными средствами принуждать государственность поступать так, как это требуется сверхгосударственности. Эти средства, например, суть личные связи, проведение своих людей на ответственные должности, лобби, манипулирование финансами и средствами массовой информации, манипулирование партиями и массами, подкуп и т. п. 

Экономические гиганты внутри западных стран организуются как своего рода автономные объединения со своей социальной структурой, подобной структуре коммунистической страны. А выйдя за пределы "национальных государств" на мировую арену, они стали вести себя во многом не как подвластные своего государства, а как равные ему партнеры. Еще дальше в этом направлении пошли наднациональные экономические гиганты. Они вообще ведут себя как суверенные че-ловейники. Если они кому-то и в какой-то мере подчиняются, так это — глобальный денежный механизм. Наднациональные и глобальные экономические империи и организации приобрели такую силу, что теперь от них решающим образом зависит судьба экономики "национальных государств" Запада, не говоря уж о прочем мире. Они властвуют над экономикой в ее традиционном смысле. В их деятельности все большую роль играют политическое давление и вооруженные силы стран Запада.

Одним словом, в хозяйственном аспекте западных стран произошли такие грандиозные перемены, что прежние представления об экономике утратили смысл. Требуется научный (а не идеологический!) анализ ре альности, чтобы прийти к какой-то ясности в ее понимании.

В системе власти западных стран фактически происходит разделение функций в вертикальном аспекте: часть государственности, возглавляемая обычно главой исполнительной власти (президентом, канцлером, премьер-министром), выполняет функции участников и представителей денежного механизма. Фактическая система власти и хозяйства западного мира таковы, что государственность и экономика отдельно взятых стран все более превращаются в их частицы, причем в «снятом» виде.

Считается, будто некая "невидимая рука" рынка управляет западной экономикой. Фактически и рынком, и экономикой, и государством, и обществом в целом уже управляет вполне видимая, хотя и прячущаяся рука сверхэкономики-сверхгосударства, исполнительным органом которого является денежный механизм.

Денежный механизм почти полностью укомплектован наемными работниками, каждый из которых по отдельности есть лишь его слуга. Внутри его господствуют отношения начальствования и подчинения, сговоры, согласования, принуждение и прочие явления, не имеющие ничего общего с отношениями чисто экономическими. Он антидемократичен. В каждом его подразделении господствует беспощадная, роботообразная дисциплина. Он деспотичен по отношению к прочему обществу. Никакая диктаторская власть в мире не может сравниться с ним в этом качестве.

В современном западном мире денежный механизм из средства экономики (из ее слуги) превратился в ее доминирующий фактор (в господина над ней). Благодаря этому в сферу экономики включились сферы культуры, образования, развлечения, спорта и все другие, ранее таковыми не являвшиеся. Изменилось само понятие экономики.

Произошло вертикальное структурирование экономики: над экономикой, создающей ценности, выросла экономика, использующая упомянутую (скажем, экономику первого уровня) в качестве источника доходов для занятых в ней (в экономике второго уровня) лиц. Она разрослась и усилилась настолько, что стала играть не менее важную роль в обществе, чем экономика первого уровня. И над всем этим выросла сфера экономики на уровне механизма условных или символических денег — символическая экономика, то есть экономика огромных символических капиталов....Наконец, денежный механизм вышел в своей власти над обществом за пределы экономики, став частью механизма сверхгосударственности. Тут неверно утверждать, будто экономика стала властителем общества. Тут произошло нечто более значительное, а именно — сложился уровень сверхэкономики и сверхгосударственности, подчинивший себе и государственность, и экономику. Возник качественно новый социальный феномен в структуре человеиника, выходящий за рамки социальной организации общества "сверху"....Денежный механизм имеет доходы не за счет эксплуатации наемных работников, — вовлеченные в его работу люди получают заработную плату, не производя никакой прибыли. Они суть служащие аппарата власти, подобного государственному. Этот аппарат берет дань с подвластного человеиника в виде платы за услуги и процентов за кредиты. Это похоже на извлечение прибыли путем инвестиции денег. Но только похоже, поскольку этот аппарат оперирует деньгами, и это путает. На самом же деле он имеет доходы подобно тому, как их имеет государство, не производящее ничего. Он берет дань с тех, кого он обслуживает, то есть эксплуатирует.

Западнизация есть особая форма колонизации, в результате которой в колонизируемой стране принудительно создается социально-политический строй колониальной демократии. По ряду признаков это есть продолжение прежней колониальной стратегии западноевропейских стран. Но в целом это есть новое явление. Назову характерные признаки его.

Колониальная демократия не есть результат естественной эволюции данной страны в силу ее внутренних условий и закономерностей ее исторически сложившегося социально-политического строя. Она есть нечто искусственное, навязанное этой стране извне и вопреки ее исторически сложившимся возможностям и тенденциям эволюции. Она поддерживается мерами колониализма. При этом колонизируемая страна вырывается из ее прежних международных связей. Это достигается путем разрушения блоков стран, а также путем дезинтеграции больших стран, как это имело место с советским блоком, Советским Союзом и Югославией. Иногда это делается как освобождение данного народа от гнета со стороны других народов. Но чаще и главным образом идея освобождения и национальной независимости есть идеологическое средство манипулирования людьми.

За вырванной из прежних связей страной сохраняется видимость суверенитета. С ней устанавливаются отношения как с якобы равноправным партнером. В стране в той или иной мере сохраняются предшествующие формы жизни для значительной части населения. Создаются очаги экономики западного образца под контролем западных банков и концернов, а в зна чительной мере — как явно западные или совместные предприятия. Внешние атрибуты западной демократии используются как средства совсем не демократического режима и как средства манипулирования массами. Эксплуатация страны в интересах Запада осуществля- ется силами незначительной части населения колонизируемой страны, наживающейся за счет этой ее функции и имеющей высокий жизненный стандарт, сопоставимый с таковым высших слоев Запада.)...Колонизируемая страна во всех отношениях доводится до такого состояния, что становится неспособной на самостоятельное существование. В военном отношении она демилитаризируется настолько, что ни о каком ее сопротивлении и речи быть не может. Вооруженные силы выполняют роль сдерживания протестов населения и подавления возможных бунтов. До жалкого уровня низводится национальная культура. Место ее занимает культура, а скорее — псевдокультура Западнизма.

Массам населения предоставляется суррогат демократии в виде распущенности, ослабленного контроля со стороны власти, доступные развлечения, предоставлен-ность самим себе, система ценностей, избавляющая людей от усилий над собой и моральных ограничений.

Западнизация планеты ведет к тому, что в мире не остается никаких "точек роста", из которых могло бы вырасти что-то, способное к новой форме эволюции, отличной от эволюции на базе западнизма. Запад, завоевывая мир для себя, истребляет все возможные конкурентоспособные зародыши эволюции иного рода.

Андре Жид

"Личность начинается с первого "Нет!".

Д.Голсуорси "Конец главы"

Могу я узнать, что именно так раздражало вас в моем брате?

- Если я отвечу, вы используете это против меня же.

- О нет, я умею быть справедливой.

- Ну что ж, извольте. Во-первых, я нашел, что у вашего брата предвзятое мнение о слишком многих вещах и что менять его он не собирается. Мы находились в стране, которой никто из нас не знал, среди дикарейиндейцев и людей, едва тронутых цивилизацией. Но капитан хотел, чтобы все шло так, как у вас в Англии. Он придерживался определенных правил и от других требовал того же. Честное слово, дай мы ему волю, он стал бы переодеваться к обеду.

- Я полагаю, вам не следует забывать, - возразила чуточку растерявшаяся Динни, - что мы, англичане, давно доказали, насколько важна внешняя форма. Мы преуспевали в любой дикой и дальней стране именно потому, что и там оставались англичанами. Читая дневник, я поняла, в чем причина неудачи брата. Он недостаточно твердолоб.

- Конечно, он не из породы ваших Джонов Булей вроде лорда Саксендена или мистера Бентуорта, - Халлорсен кивком указал на конец стола. - Будь он таким, мы скорее бы нашли общий язык. Нет, он предельно сдержан и умеет скрывать свои эмоции. Они снедают его изнутри. Он похож на кровного скакуна, которого запрягли в телегу. Если не ошибаюсь, мисс Черрел, вы принадлежите к очень старому роду?

- К старому, но еще не впавшему в детство.

Динни увидела, как взгляд Халлорсена оторвался от нее, остановился на Эдриене, сидевшем напротив, перешел на тетю Уилмет, затем на леди Монт.

- О старинных родах я с удовольствием побеседовал бы с вашим дядей, хранителем музея, - сказал американец.

- Что еще не понравилось вам в моем брате?

- Он дал мне почувствовать, что я здоровенный, неотесанный чурбан.

Брови Динни приподнялись.

- Мы попали, - продолжал Халлорсен, - в дьявольскую, - прошу прощенья! - в первобытную страну. Так вот, я и сам стал первобытным, чтобы устоять в борьбе с нею и победить. А он не захотел.

- А может быть, не мог? Не кажется ли вам, что вся беда в другом: вы - американец, он - англичанин. Сознайтесь, профессор, что мы, англичане, вам не нравимся.

Халлорсен рассмеялся.

- Вы-то мне ужасно нравитесь.

- Благодарю вас, но из каждого правила...

Халлорсен насупился:

- Мне, видите ли, просто не нравится, когда люди напускают на себя превосходство, в которое я не верю.

- Разве мы одни это делаем? А французы?

- Мисс Черрел, если бы я был орангутангом, мне было бы решительно наплевать, считает ли себя шимпанзе выше меня.

- Понимаю. Родство в данном случае слишком отдаленное. Но, простите, профессор, что вы скажете о самих американцах? Разве вы не избранный народ? Разве вы сами частенько не заявляете об этом? Поменялись бы вы участью с любым другим народом?

- Разумеется, нет.

- Что же это, как не то самое напускное превосходство, в которое мы не верим?

Халлорсен засмеялся.

- Вы меня поймали. Но вопрос все-таки еще не исчерпан. В каждом человеке сидит сноб, - согласен. Но мы - народ молодой, у нас нет ни вашей древности, ни ваших традиций. В отличие от вас мы еще не свыклись с мыслью о своей предызбранности. Для этого мы слишком многочисленны, разношерстны и заняты. Кроме долларов и ванных, у нас есть много такого, чему вы могли бы позавидовать.

- Чему же мы должны завидовать? Буду признательна, если вы мне объясните.

- Пожалуйста, мисс Черрел. Мы знаем, что не лишены достоинств, энергии, веры в себя, что у нас большие возможности, которым вам следовало бы завидовать. Но вы этого не делаете, и нам трудно примириться с таким безнадежно устарелым высокомерием. Вы - как шестидесятилетний старик, который смотрит сверху вниз на тридцатилетнего мужчину. А уж это, извините меня, самое идиотское заблуждение, какое бывает на свете.

Подавленная, Динни молча смотрела на него.

- Вы, англичане, - продолжал Халлорсен, - раздражаете нас тем, что утратили всякую пытливость, а если она у вас еще осталась, вы с поразительным снобизмом умеете это скрывать. Знаю, в нас тоже масса такого, что раздражает вас. Но мы раздражаем лишь вашу эпидерму, вы же - наши нервные центры. Вот приблизительно все, что следовало сказать, мисс Черрел.

Динни и ее дядя были единственными иностранцами в отеле и почти единственными в Париже.

- Замечательный город, Динни! Если не считать Эйфелевой башни и такси, сменивших фиакры, я не замечаю здесь при дневном свете никаких существенных перемен по сравнению с восемьдесят восьмым годом, когда твой дед был послом в Копенгагене "и я впервые приехал сюда. В воздухе тот же запах кофе и дров; у людей те же широкие спины и красные пуговицы; на улицах те же столики перед теми же кафе, те же афиши, те же смешные лотки букинистов, то же бешеное движение; повсюду тот же французский серый цвет, - даже небо серое, - и та же несокрушимая уверенность в том, что жить можно только в Париже. Париж - законодатель мод и в то же время самый консервативный город в мире. Известно, что этот неизменный город избрала ареной своей деятельности вся передовая литературная братия, которая считает, что мир начался самое раннее в тысяча девятьсот четырнадцатом году, выбрасывает на свалку все созданное до войны, презирает все долговечное и в большинстве своем состоит из евреев, ирландцев и поляков. То же относится к художникам, музыкантам и всем вообще экстремистам. Они съезжаются сюда, болтают и растрачивают жизнь на всякие эксперименты, а добрый старый Париж посмеивается и живет сам по себе, как всегда занятый практическими делами, чревоугодием и своим собственным прошлым. Анархия в Париже - все равно что пена на пиве.....Дожидаясь чая в неторопливой сумятице "Кафе де ла Пе", Динни смотрела на бородатое худое лицо дяди и видела, что он чувствует себя "в своей тарелке": выражение заинтересованности и довольства, появившееся у него здесь, делало Эдриена неотличимым от парижан.

Но можно ли одновременно проявлять интерес к жизни и пренебрегать собой? Динни осмотрелась. Ее соседи не были ни примечательны, ни типичны, но все поголовно казались людьми, которые делают то, что им нравится, а не стремятся к какой-то цели.

- Они поглощены данной минутой, верно? - неожиданно спросил Эдриен.

- Да, я думала именно об этом.

- Французы владеют искусством жить. Мы, англичане, либо надеемся на будущее, либо скорбим о прошлом, упуская драгоценное настоящее.

- Почему они так отличны от нас?

- У них меньше северной крови, больше вина и масла, головы круглее наших, тела коренастее, а глаза преимущественно карие.

- Ну, этого все равно не изменишь.

- Французы в основе своей - люди золотой середины. У них в высшей степени развито чувство равновесия. Их интеллект и чувства умеряют и дополняют друг друга.

- Зато французы легко толстеют, дядя.

- Да, но равномерно: у них ничто не выходит из нормы, и они отлично сохраняются. Я, конечно, предпочитаю быть англичанином, но, не будь я им, я хотел бы родиться французом.

- А разве не стоит стремиться к чему-то лучшему, нежели то, чем уже обладаешь?

- А ты замечала, Динни, что там, где мы говорим: "Ведите себя хорошо", - они говорят: "Soyez sage" (Будьте мудры)[11]. В этом есть глубокий смысл. Я не раз слышал, как французы объясняли нашу замкнутость пуританскими традициями. Но это значит - ошибочно принимать следствие за причину, кажимость за сущность. Допускаю, что в нас живет тоска по земле обетованной, но пуританство было только таким же элементом этой тоски, как наша страсть к путешествиям и колонизаторские способности, протестантизм, скандинавская кровь, море и климат. Ни один из этих элементов не способствует овладению искусством жить. Посмотри на наш индустриализм, на наших старых дев, оригиналов, филантропов, поэзию! Мы выходим из нормы во всех отношениях. У нас, правда, есть несколько в высшей степени уравнительных институтов - закрытые школы, крикет во всех его формах, но в целом мы народ крайностей. Для среднего британца всегда характерна исключительность, и он втайне гордится ею, хотя панически боится ее обнаружить. Где еще на земле найдешь народ с более разнообразным строением скелета и большими странностями, чем англичане? Мы изо всех сил стараемся быть средними людьми, но, видит бог, вечно выходим из нормы.

- Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. .... Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.

Голдсуорти "Во имя Рима"

Римляне допускали, что иногда они могут терпеть поражения, но при этом должны были верить, что победа неизбежна.От всех граждан, особенно от знати, ожидалось, что они будут храбро сражаться, и пока они действовали так, как велит им долг, проиграть сражение не считалось постыдным. От командующего, не сумевшего одолеть противника, не требовалось, что бы он непременно искал гибели в бою,если становилось ясно, что все потеряно. Тем более такой полководец не должен был совершать самоубийство. Вместо этого ему следовало тут же приступить к восстановлению своей армии,собирая уцелевших в хаосе проигранной битвы,а затем готовиться к новой встрече с неприятелем. Всегда будет еще один шанс и Рим в конечном счете победит. 

<В биографии Сципиона Африканского>

Из статьи Максима Соколова 

http://expert.ru/expert/2012/25/bonapart-idet-chrez-neman/

Когда настала гроза двенадцатого года, на кону также было весьма и весьма многое. Уже степень военных бедствий, а равно и взаимное ожесточение сторон были весьма велики — сильнее, пожалуй, чем в предшествующих наполеоновских кампаниях на европейском театре, хотя и те, прежние, особым гуманизмом не отличались. Полководческий гений Бонапарта заключался еще и в том, что он решительно порвал с традициями XVIII в., когда солдат был весьма дорогостоящей игрушкой и для полководца устроить безоглядную мясорубку означало бы остаться вовсе без войска. Бонапарт так понизил солдатский номинал, что гекатомбы стали обыденностью.

<Очень тонкое замечание, однако. Скорее всего это произошло не благодаря Бонапарту, Бонапарт лишь воспользовался ситуацией. Это произошло благодаря Революции, когда жизнь крайне подешевела, когда, благодаря охватившей массы идейной горячке из-за открытой Истины, ее отнимали и с ней расставались с большим энтузиазмом. И это секрет крупнейших побед. И мусульман 7-го века и монголов 13-го и Жанны д.Арк и пр. и пр.>

Салман Рушди

Вопрос: Какова противоположность веры?

Не неверие. Чересчур окончательное, уверенное, закрытое. Тоже своего рода вера.

Сомнение.

Из статьи http://www.km.ru/spetsproekty/2012/05/24/vnutripoliticheskaya-situatsiya-v-rossii/fakticheski-putin-sam-oslabil-sobst

Если говорить непосредственно о явлении патернализма, то ничего страшного в этом, на мой взгляд, нет. Более того, оно исторически присуще многим народам, в т. ч. и нашему. Абсолютно уверен, что русские в подавляющем большинстве хотели бы доверять своему руководителю как человеку, а не рассматривать его как автомат по оказанию управленческих услуг или в качестве хорошо собранного компьютера. Вот, собственно, и все, что скрывается за термином «патернализм». Да, мы хотели бы, чтобы во главе государства стоял человек, которому мы можем доверять, а не просто нанимать его как работника. То же самое касается и института государства в целом. В нем мы хотим видеть партнера, которому можно доверять, а не рассматриваем его как совершенно бездушный механизм, который будет управлять нами по принципу калькулятора.

<Определенное лукавство, патернализм не только в доверии к руководителю, но и отношении как к "отцу", но в целом правильно - наши люди не хотят видеть в руководителе только наемного работника, это противоречит основам мировоззрения, руководитель, поведший себя как наемный работник, тут же утратит доверие. Даже у тех, кто хочет видеть в нем наемного работника.>

Д.Голсуорси  Предисловие автора

"Мы и поныне представляем из себя народ, не выносящий резких скачков, с опаской относящийся ко всяким крайностям, черпающий силы в своем защитном юморе, уравновешенный, не терпящий вмешательства в свои дела, беспечный и расточительный, но наделенный способностью быстро оправляться от потрясений. Мы ни во что особенно не верим, но мы верим в самих себя... Почему, например, мы постоянно ругаем себя? *Да просто потому, что у нас нет комплекса неполноценности и нам все равно, что о нас думают другие.* Ни один народ в мире не производит впечатления такой неуверенности в себе; ни один народ в глубине души так в себе не уверен. ... в самопрославлении таятся зачатки комплекса неполноценности. Только у тех, кто достаточно силен, что бы молчать о себе, хватит сил для веры в себя."

Д.Голсуорси    Последнее лето Форсайта

Невыносимо знать, что тебя медленно вытесняют из жизни без права высказать свое мнение; продолжать жить, когда твоя воля - в руках других, твердо решивших раздавить тебя заботой и любовью!

Д.Голсуорси    В петле

Казалось его < молодого Джолиона> втиснули в ящик с сотнями тысяч его соотечественников, и тут же вместе с ними втиснулось то, что было их неотъемлемой, национальной чертой, то, что всегда претило ему, нечто, как он знал, чрезвычайно естественное и в то же время казавшееся ему непостижимым: эта их незыблемая вера в контракты и нерушимые права <имеется ввиду право собственности>, их самодовольное сознание собственной добродетели в неукоснительном использовании этих прав.

— Ты веришь в бога, папа? Я этого не знал.

На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя было ответить пустой фразой, Джолион ответил не сразу — постоял, потер уставшую от работы спину.

— Что ты подразумеваешь под словом «бог»? — сказал он. — Существуют два несовместимых понятия бога. Одно — это непостижимая первооснова созидания, некоторые верят в это. А еще есть сумма альтруизма в человеке в это естественно верить.

— Понятно. Ну, а Христос тут уж как будто ни при чем?

Джолион растерялся. Христос, звено, связующее эти две идеи! Устами младенцев! Вот когда вера получила наконец научное объяснение! Высокая поэма о Христе — это попытка, человека соединить эти два несовместимых понятия бога. А раз сумма альтруизма в человеке настолько же часть непостижимой первоосновы созидания, как и все, что существует в природе, право же, звено найдено довольно удачно! Странно, как можно прожить жизнь и ни разу не подумать об этом с такой точки зрения!

Д.Голсуорси   Белая обезьяна

 По набережной у Блэкфрайерского моста  уныло плелась группа безработных с кружками для пожертвований.      -  Революция  в  зачатке!  Вот  о  чем,  к сожалению, всегда  забывают, Форсайт!      - О чем именно? - мрачно спросил Сомс.      Неужели этот тип будет трещать всю дорогу до дома Флер?      - Вымойте рабочий класс, оденьте его в чистое, красивое платье, научите их говорить, как мы с вами, - и классовое сознание  у них исчезнет. Все дело в  ощущениях.  Разве  вы не  предпочли  бы жить в  одной  комнате  с чистым, аккуратно  одетым слесарем, чем с разбогатевшим выскочкой, который говорит с вульгарным акцентом и распространяет  аромат  опопанакса? Конечно  предпочли бы!      - Не пробовал, не знаю, - сказал Сомс.      - Вы прагматик! Но поверьте мне. Форсайт, если бы рабочий класс  больше думал о мытье и хорошем английском выговоре вместо всякой там политической и экономической ерунды, равенство установилось бы в два счета!      - Мне не нужно равенство, - сказал Сомс, беря билет до Вестминстера.      "Трескотня"  преследовала   его,  даже  когда  он  спускался  к  поезду подземки.      - Эстетическое равенство, Форсайт, если бы оно у нас было, устранило бы потребность во всяком другом равенстве. Вы  видели когда-нибудь нуждающегося профессора, который хотел бы стать королем?      - Нет, - сказал Сомс, разворачивая газету.

Д.Голсуорси   Лебединая песня

— Неважно вы с ней обращаетесь, — сказала Флер.

— Неважно. Ей моя душа нужна. Самая гадкая черта в женщинах — о присутствующих, конечно, не говорят — мало им своей души.

— Может, у них и нет ее, — сказала Флер.

— Магометанская точка зрения — что ж, не так уж глупо. Женщине вечно нужна душа мужчины, ребенка, собаки. Мужчины довольствуются телом.

Панова В., Вахтин Ю. Жизнь Мухаммеда

Преступить закон и изменить закон — почти одно и то же, и даже короли, менявшие законы, нередко и обоснованно казались народу преступниками. В условиях же племенной жизни апелляция к божественной воле была почти неизбежным и едва ли не самым разумным выходом, когда большинство людей начинало ощущать, что какой-либо древний закон устарел и возникла настоятельная потребность изменить его, но так, чтобы не подорвать при этом идею священности закона.

город <Мекка> переживал тяжелый общественный кризис.

Племенные законы продолжали действовать неукоснительно, но соблюдались они все более формально, дух племенной солидарности улетучивался, законы утратили абсолютный авторитет и уже не почитались священными. В жизни все больше руководствовались принципом:

«Кто богат, тот и силен, кто силен, — тот и прав». Те, кто были богаты, считали, что все идет как надо, все правильно и все справедливо. Они ссылались на традиционный фатализм арабов-кочевников — ведь и в кочевом племени одни были бедны, а другие богаты, одному повезло, а другому нет. Ничего не поделаешь — рок, судьба, да и боги, между прочим, знают, кого наделять богатством, а кого оставлять ни с чем. По этой логике, так или иначе, выходило, что богатые одновременно и самые достойные жители Мекки, которых нужно всячески уважать и которым нужно добровольно подчиняться.

Большинство же мекканцев, оттесненное богачами от участия в выгодной торговле, чувствовало, что происходит что-то не то, что настали какие-то смутные и несправедливые времена. При кочевой жизни судьба щедро сеяла несправедливость — один рождался здоровым и сильным, другой хилым и слабым; одному везло— смерть щадила его домочадцев и его скот, а на другого сыпались несчастья. И само племя переживало превратности судьбы: засуха, падеж скота и голод сменялись годами процветания и достатка, поражения — удачными набегами, приносившими богатую добычу. Но земля была общей, и несправедливости судьбы не переходили из рода в род, из поколения в поколение. Всегда оставалась у человека надежда, что завтра та же судьба улыбнется ему, что его личные усилия плюс удача круто изменят все к лучшему. И действительно, кочевая жизнь изобиловала примерами резких и внезапных поворотов судьбы, что не только оправдывало фатализм, но и питало чувство уверенности, что путь наверх — к славе, богатству и власти — открыт для каждого...

Перемены, вызванные стремительным переходом от традиционного племенного строя к ярко выраженному классовому обществу, порождали в сердцах большинства мекканцев чувства уныния и отчаяния. Для людей, мыслящих старыми понятиями, жизнь становилась просто непереносимой — унылой, бессмысленной, унизительной и нелепой. Так или иначе, нужно было выработать такое миропонимание, которое позволяло бы человеку и в условиях социальной несправедливости ощущать ценность и осмысленность жизни, вернуло бы ему утраченное чувство радости жизни.

<Как похоже.>

Эпоха, в которую жил Мухаммед, отличалась от многих более поздних эпох одним очень важным обстоятельством — полным и не вызывающим ни у кого сомнений ощущением того, что весь мир, каким бы путем он ни возник, пребывал настолько неизменным, что даже намека на какое-нибудь поступательное движение невозможно было в нем уловить.

Вечными и неизменными были звезды и планеты, небеса, вся Вселенная вокруг Земли.

Неизменной была Земля, населенная одними и теми же растениями и животными, застывшая в своем однообразии. От века она была покрыта горами и долинами, лесами, степями и пустынями, морями и реками. В одних местах ее было холодно, в других — тепло. Реки могли высыхать и появляться вновь, менять свое русло. Степи — превращаться в пустыни, а пустыни — покрываться пышной растительностью. Моря могли затоплять часть суши и возвращаться в свои пределы. Но во всем этом человек не видел ни малейшегосмысла, все это было топтанием на месте, случайной перестановкой одних и тех же готовых элементов. В конце концов число возможных комбинаций неизбежно должно было исчерпаться, после чего уже начиналось чистое повторение ранее существовавшего.

Неизменным был и человек. Он не имел истории. То, что одни племена и народы сменяли другие, возникали и приходили в упадок разные царства-государства, не было действительной историей, ничего при этом существенного не появлялось, ничего такие пертурбации в жизни людей не меняли. Конечно, изменения происходили, но они накапливались так медленно, что люди не замечали движения, и им казалось, что его нет совсем. С древнейших времен все было раз и навсегда изобретено — и земледелие, и скотоводство, и ремесла; казалось, что испокон веков люди пользовались теми же орудиями труда, такие же дома строили, таким же оружием воевали. Ничего нового изобрести и создать нельзя, можно лишь утерять какой-нибудь древний секрет ремесла, а потом его снова найти.

Жизнь в условиях застывшего, неподвижного времени нам даже трудно себе представить, настолько мы привыкли за несколько веков к идее прогресса, прониклись убеждением, что будущее обязательно решит все так называемые вечные вопросы и человек будет счастлив.

Люди, жившие в эпоху неподвижного времени, не возлагали на будущее никаких особых надежд, наоборот, в будущее они смотрели со страхом, так как по опыту своей жизни знали, что даже в ближайшем прошлом, в детстве, было лучше — ярче зеленела трава, мир как-то был интереснее и неожиданнее. Старики же определенно свидетельствовали, что в их прошлом было еще лучше — и люди жили дольше, и молодежь была почтительнее, и справедливости было больше.

Новое и хорошее воспринимались как понятия взаимоисключающие. Хорошим могло быть только старое, и не просто старое, а древнее, полузабытое, легендарное. Поэтому все крупные реформаторы облекали новое в форму старого — даже спустя почти тысячу лет после описываемых событий протестанты выступали против католицизма под лозунгом возврата к первоначальной чистоте и простоте христианства, освобождения религии от тех искажений, которые привнесены в нее временем. Арабские ханифы поступали точно так же — они считали, что ищут ханифию, древнюю и почти забытую религию Ибрахима. 

Науки и их методы были примитивны, а прогресс очевидным для всех образом отсутствовал — стало быть, и в будущем от наук ждать было нечего. Для людей, которые верили в существование Бога и по каким-то непонятным особенностям своей психики не могли смириться с идеей бессмысленности Вселенной и их собственной жизни, оставалась единственная возможность — получить знание оттуда, свыше, из сверхчувственного мира, и, конечно, не с помощью разума и чувственного опыта, а используя методы, соответствующие этому сверхчувственному миру.

Задача не казалась неразрешимой и безнадежной именно из-за неподвижности времени и совершенного отсутствия всякого намека на прогресс. Раз все пребывает в неизменном виде, — значит, могут быть открыты и основные принципы бытия, справедливые для всех веков и народов, принципы, которые определяют единственно возможное и наилучшее поведение отдельного человека, наилучшее устройство общества, сулящее самое близкое приближение к возможному на земле счастью.

<Корни консервативной психологии>

Чем же привлекала их идея единого Бога?

Многочисленные боги и богини олицетворяли унаследованное от древнейших времен разделение людей на изолированные группы — кланы (роды) и племена. Учение о едином Боге разом уничтожало основу такого деления, отвечало давно зародившейся идее общеарабского единства. Замена многобожия верой в единого Бога была выгодна всем, кого стесняли пережитки родового строя, кто рвался на более широкую арену жизненной борьбы.

Всякая вера в той или иной мере предполагает отказ человека от самостоятельного решения проблемы добра и зла. В монотеистических религиях это доведено до предела — человеку не остается никакой свободы выбора между разными представлениями о грехе и добродетели, он должен беспрекословно подчиниться однажды провозглашенным от имени Бога нравственным законам.

Люди, откликнувшиеся на призыв Мухаммеда к единобожию, одновременно навсегда отказывались от своего права самостоятельно, по своему разумению судить о добре и зле, они добровольно отрекались от свободы в пользу полного нравственного и духовного подчинения. Судя по всему, они отрекались от свободы с чувством огромного облегчения, потому что для них эта свобода уже давно была чистейшей фикцией, никакой возможности реализовать права личности у них не было и ничего, кроме мучений и глубокой неудовлетворенности, абстрактная свобода им не давала. Предложенное Мухаммедом решение проблемы добра и зла просто отражало фактическое положение, приводило в соответствие мир реальный и мир идеальный, давало удовлетворительное для того времени обоснование невозможности нравственной свободы.

Нравственные законы, провозглашавшиеся от имени единого всемогущего Бога, были обязательны для каждого, вне зависимости от его богатства, ума, таланта или каких-либо других особенностей. В этом отношении они были сугубо демократичны — свобода отнималась у всех без исключения. Справедливость торжествовала, мучительное и нестерпимое наличие нравственной свободы у ничтожного меньшинства должно было исчезнуть.

Арабы эпохи Мухаммеда в течение многих поколений были лишены не только нравственной свободы, они должны были уже свыкнуться с мыслью, что справедливость в жизни не торжествует и не может торжествовать; добродетель не вознаграждается или вознаграждается недостаточно и не всегда, а зло не наказывается. Всякое учение об установлении полностью справедливой жизни на земле должно было казаться утопией. Учение Мухаммеда о предопределении, о личной ответственности каждого человека перед Богом и бессмертной жизни за гробом, блаженной для добрых и праведных и невыносимо ужасной для злых и порочных, восстанавливало попранную в реальной жизни идею справедливости, оправдывало несовершенство жизни, в какой-то степени успокаивало и утешало.

Из идеи единого Бога прямо вытекало положение о братстве людей: отозвавшиеся на проповедь Мухаммеда становились членами своеобразного религиозного братства, внутри которого отношения, основанные на любви, милосердии и справедливости, считались единственно совместимыми с действительной верой. Признание же единого Бога и отказ от идолопоклонства являлись лишь первым шагом, необходимой предпосылкой перехода к новой жизни, демонстрацией сознательного намерения перестроить себя для этой новой жизни.

Пусть не беседуют тайно те, которым запрещена тайная беседа, пусть не переговариваются о грехе, и вражде, и неповиновении посланнику! Тайная беседа - от сатаны, чтобы опечалить тех, которые уверовали! Беседуйте о добродетели, богобоязненности и бойтесь Аллаха, к которому вы будете собраны!

<Начала тоталитаризма.>