Синдром Берлиоза – это недопустимая нормальность в ситуации, которая все нормальное отвергает в силу своей исключительной чрезвычайности.
Казалось бы, сказали ведь вам (на том же нью-йоркском обеде, например), что кто-то масло пролил, скажем, на трамвайные рельсы, и потому будет плохо... Так вы учтите... Не подходите к трамвайным рельсам на пять метров. Ведь ясно же, кто говорит. И ведь проверяет вас говорящий, делая прозрачные намеки. Так учтите, оцените.
Но тот, кто учтет и оценит – это не Берлиоз. Это субъект высокого ранга, способный аж осуществить перепрограммирование самого себя. А Берлиоз вообще не субъект. И уж, тем более, не субъект высокого ранга, наделенный и самооценкой, и трансформационным потенциалом.
Не становитесь Берлиозом, не обезличивайте осуществляемые вами действия, если хотите выстоять в крайне неприятной (а то и критической) ситуации.
<Интересная интерпретация сюжета >
Итак, действие, возведенное в абсолют ("Да сколько можно обсуждать, что происходит? Давайте что-нибудь сделаем!") – это синдром, невротическая псевдорационализация внутренней паники. В основе синдрома – деперсонализация. В основе деперсонализации – пантехнологизм, превращающий "что МНЕ делать?" в "что делать?". Тот, кто не может преодолеть этот синдром – беспомощен перед лицом любой катастрофы.
Человек – это существо, преодолевающее границы собственной заданности. Конечно, не все границы. Но хотя бы некоторые. В существенной степени эта способность зависит от наличия в человеке смыслового ядра. Человек является субъектом, только если в нем есть смысловое ядро. И не только человек, кстати. Структура какая-нибудь (корпорация, класс и так далее). Страна. Цивилизация.
Соответственно, тот, кто хочет это (человека и так далее) сломать (лишить субъектности), атакует смысловое ядро.
"Перестройка" – это изымание смыслов с целью превращения субъекта в объект.
Всегда есть выход из катастрофы. Иногда он состоит в том, чтобы уйти с траектории, которая ее обеспечивает. Иногда в том, чтобы самопреобразоваться в ее горниле.
Что такое виртуальная реальность? Чаще всего - терминологическая ошибка. Люди хотят закрепить статус существования за разного рода виртуальностями, и потому называют их виртуальной реальностью. На самом деле, виртуальная реальность - это образы, отражающие реальность. Человеческая жизнь вне этих образов невозможна. Образы иногда причудливы. Но их связь с реальностью всегда есть. Они раскрывают реальность, обнаруживают ее тонкие неочевидные слагаемые... Наконец, воздействуют на нее - почему бы нет? Если речь идет не об образах, а о символах, то они призваны обнаруживать совсем уж сложные и высочайшие - трансцендентные - уровни... Уровни чего? Все той же реальности.
Но есть и совсем иная виртуальность, претендующая не на то, чтобы отражать реальность, выражать ее, раскрывать, трансформировать, а на то, чтобы ПОДМЕНЯТЬ реальность. А значит, уничтожать ее самым беспощадным образом. Вороватый продавец с отмененным навсегда ОБХСС сначала вас обвесит, потом обсчитает, потом предложит кирпич, обвязанный ленточкой, потом... В итоге он захочет оторвать вас от реальности до конца и сделать рабом сооруженной им абсолютной виртуальности.
Рискну предположить, что самая великая из всех войн XXI века (а также последующих веков третьего тысячелетия, если они состоятся) - это война Зазеркалья и Мира. Абсолютной виртуальности - и реальности. Симулякров - и подлинности.
В любом случае - адаптация к неслыханному росту количества информации будет покупаться ценой ее все более и более поверхностной переработки. И что же? Неужели непонятно, к какому пределу стремится подобная тенденция? Информации будет бесконечно много, а глубина ее переработки будет строго равна нулю.
Все главные сверхприбыли - вновь удивлю читателя - всегда имеют внеэкономический характер.
В результате подобных имплантаций у нас выстроилась определенная восходящая аналитическая последовательность.
На первой ее ступени – люди с их высказываниями.
На второй ступени – диссонанс между высказываниями и реальностью.
На третьей ступени – политический смысл этого диссонанса.
На четвертой ступени – психологический смысл этого диссонанса.
На пятой ступени – симбиоз субъекта и диссонансов.
На шестой ступени – феномен, рождаемый симбиозом.
На седьмой ступени – ноумен, рождаемый феноменом.
Для тех, кто может заподозрить предложение рассмотреть "лестницу из семи ступеней" в потаенной ироничности, предлагаю расшифровку, доказывающую, что я описываю реальный аналитический метод, а не "стебусь", как теперь говорят, по поводу несовершенств героев моего аналитического романа.
На первой ступени расположены господа Юргенс, Орешкин и другие, заявляющие то-то и то-то. Например, что "судно должно освободиться от балласта, чтобы выстоять в шторм". Или что "модернизации без свободы не бывает".
На второй ступени расположено все то, что неопровержимо доказывает наличие вопиющих диссонансов между этими высказываниями вышеназванных господ и реальностью. Судно без балласта всегда опрокидывается, а не приобретает добавочную устойчивость. Модернизация почти всегда связана с определенной (определенной, а не любой!) несвободой в политическом смысле этого слова. И так далее.
На третьей ступени расположено все, что можно назвать политическим смыслом, заложенным в обдуманные или бездумные диссонансы. Авторам высказываний нужно попытаться, что называется, сбить с панталыку Медведева. Причем тем же способом, каким перед этим их предшественники сбили с панталыку Горбачева.
Мне возразят, что никто Горбачева с панталыку не сбивал, что все происходило по-пушкински ("Ах, обмануть меня не трудно, / Я сам обманываться рад").
Во-первых, это не совсем так (хотя отчасти, конечно, именно так).
Во-вторых, речь идет теперь не о Горбачеве, а о Медведеве.
А в-третьих... в-третьих по большому счету, какая разница? Стараются ведь сбить с панталыку властный субъект – видно же, что стараются! То, в какой мере сам субъект созвучен этому старанию – покажет будущее.
Даже если он созвучен – это не дает права безнаказанно вышеназванные диссонансы сооружать. Ибо безнаказанность сия слишком унизительна. И – политически сокрушительна сама по себе. Постольку, поскольку дает возможность кому-то предположить, что Россия уже до конца стала глубокой Африкой. И в ней уже и диссонансы некому обнаруживать.
Кроме того, созвучной с диссонансами власти всегда хочется, чтобы диссонансы назывались "основательными экспертными суждениями", на которые она оперлась. А то, что опора на эти "основательные экспертные суждения" привела к провалу, – так это по причине умопомрачительной сложности процесса и несоответствия экспертов подобной сложности (сравни высказывание М.С.Горбачева о Программе 500 дней: "Все говорят: "Программа Горбачева, программа Горбачева". Не я писал – ученые писали"). Кем бы мы ни являлись – альтернативной частью экспертного сообщества, контрэлитой, просто обеспокоенными гражданами, – мы в любом случае должны дезавуировать "основательность" неких экспертных суждений, коль скоро они являются вопиющей, неудобоваримо самодовольной ложью. И установить, что с панталыку все же сбивают. Вопреки чьему-то желанию или нет – какая разница?
На четвертой ступени расположено уже не политическое, а психологическое содержание, допускающее подобное сбивание с панталыку. Один покойный академик-экономист, принадлежавший к сугубо номенклатурной семье и гордившийся этим, в частных беседах прямо говорил о том, что надо "заманить коммунистическую власть в такую ловушку, из которой она сможет выбраться только в нужном нам направлении". При этом он был официальным советником заманиваемой власти. Заманив же ее куда нужно, он швырнул ей в лицо удостоверение советника. И не испытал при этом никаких угрызений экспертной совести. Почему заманивал – с политической точки зрения понятно. Важнее установить, почему не испытывал угрызений совести. Потому не испытывал, что психологически ощущал себя "пневматиком" среди "гиликов". А пневматик не должен испытывать угрызений совести по поводу гиликов. Установив это, мы можем продолжить аналитическое восхождение.
На пятой ступени нам, наконец, раскрывается подлинный смысл понятия "приличные люди" (вариант "порядочные люди" и так далее). Мы обнаруживаем, что это понятие вполне подходит под разряд так называемых "превращенных форм", то есть форм, не только игнорирующих свое содержание, но и активно его отрицающих. "Приличный" (или "порядочный") человек (пневматик), оказавшись в среде "неприличных" (или "непорядочных") должен вести себя неприлично и непорядочно. Контекст преобразует текст не просто существенно, а, как говорится, "с точностью до наоборот". Со всеми вытекающими последствиями. Как психологическими, так и политическими. А также стратегическими, метафизическими et cetera.
На шестой ступени мы обнаруживаем, что подобное системное превращение, выворачивание контекстом текста не абы как, а именно наизнанку, есть фундаментальное качество политического постмодернизма.
Мы обнаруживаем, что наше сообщество "приличных" (или "порядочных") людей – это постмодернистский сгусток.
Мы обнаруживаем системное тождество между нынешним таким постмодернистским сгустком и сгустком предшествующим.
Мы обнаруживаем также, что предшествующий сгусток, предложив власти на себя опереться, организовал перестройку-1. А нынешний сгусток, предлагая то же самое, намерен организовать перестройку-2, и этого не скрывает.
В ходе всех этих обнаружений мы оказываемся в состоянии уточнить причины, в силу которых Россия раз за разом накапливает огромные сгустки постмодернистского гноя. Того самого, о котором Гамлет сказал когда-то: "Вот он, гнойник довольства и покоя. / Прорвавшись внутрь, он не дает понять, / Откуда смерть".
А еще мы обнаруживаем, что бессмысленно бороться с российским либерализмом. Что даже если этот либерализм и порочен, то именно потому, что он либерализмом не является. А является именно политическим постмодернизмом. И что, предлагая нам в качестве "цели на поражение" либерализм как таковой, нам предлагают ложную цель.
И, наконец, мы обнаруживаем еще и некоторое соотношение между ресурсом и технологией перестройки. Ресурс – это гной, о котором говорил Гамлет. Технология – это постмодернизм как возможность обеспечить прорыв гноя именно ВНУТРЬ. Синтез двух феноменов (ресурса и технологии) образует ноумен под названием перестройка. Впервые дав перестройке точное определение: "Применение властью постмодернистского оружия против своего государства", - мы можем двинуться дальше.
На седьмой ступени своего восхождения мы обнаруживаем, что применение властью постмодернистского оружия против своего государства – это глобальный инвариант. Власть может применить постмодернистское оружие против своего государства в любой точке земного шара. В принципе, американская власть может это сделать в США (отсюда проведение параллелей между Обамой и Горбачевым). Российская власть может сделать это еще раз в России (отсюда проведение параллелей между Медведевым и Горбачевым). Сходное может произойти в Китае или Индии (с невнятным предощущением такой возможности связано появление общего термина "неогорбачевизм"). Я не обсуждаю, насколько корректны параллели Обамы с Горбачевым или Медведева с Горбачевым. Я констатирую наличие этих параллелей. И выявляю их смысл.
Если завтра Обама обопрется на ненавидящие США суррогатные группы, иногда некорректно называемые "левыми" или "либеральными"... Если его штаб позволит этим группам использовать всю мощь постмодернистских технологий для того, чтобы накопленный группами гной прорвался внутрь американского общества... Что ж, тогда Обама осуществит американскую перестройку и станет американским Горбачевым.
Если то же самое сделает китайская или индийская власть – они осуществят свои перестройки!
Если это сделает Медведев – он осуществит перестройку-2.
Постмодернизм как единство "гнойной" социокультурной субстанции и гуманитарных ("гнойных" же) технологий является оружием гигантской разрушительной силы, лучевой суперпушкой, так сказать. Власть, берущая в руки эту пушку и направляющая ее на свое население, осуществляет перестройку. К концу XX века сформировались условия, позволяющие применить это оружие в любой точке земного шара. Нужно только, чтобы кто-то ("гуманитарные технологи") соорудили пушку с учетом местной специфики и кто-то ("элиты") передали эту пушку в руки властителю, готовому ударить из нее прямой наводкой по своему населению.
Результаты удара по общественному сознанию (а значит и бытию) из этой постмодернистской лучевой пушки в чем-то сходны с ударом из пушки радиологической по клеткам живой ткани. Клетки теряют структурность, мутируют. Организм, состоящий из этих клеток, недоумевает, ибо удар нанесен невидимыми лучами, и в первый момент не ощущается в качестве такового. Не успев удивиться как следует, организм умирает. А осуществившие операцию "технологи" и "элиты" десятилетиями проводят "мозговые штурмы" на тему "Причины распада СССР".
Пока что такая лучевая пушка опробована только на объекте под названием СССР. Никто (опять говорю, пока что) не рискнул применить подобную пушку в других точках земного шара. Но я готов высказать гипотезу, согласно которой подлинное содержание того процесса, который называют "нынешним атипичным мировым кризисом" состоит в предуготовлении человечества (да-да, именно всего человечества) к расстрелу из этой лучевой суперпушки.
При расстреле, осуществленном в СССР, лучевому удару подверглась часть человечества, кооптированная в систему смыслов, названную коммунизмом.
Именно в рамках этой кооптации накапливался гной с определенными качествами.
Именно под стандарты этой кооптации была создана лучевая пушка.
Если нынешний глобальный ползучий катастрофизм рассматривать как предуготовление к расстрелу всего человечества из некой системы аналогичных пушек, подогнанных под стандарты отдельных частей этого человечества, то нужно установить, по какой, глобальной же, смысловой кооптации наносится удар? Ведь речь идет не о кооптации в коммунистическую смысловую систему! Это пройденный этап. Тогда о чем же идет речь?
Позволю себе высказать гипотезу, согласно которой речь идет о предуготовлении к расстрелу человечества, кооптированного в смысловую систему под названием Модерн. Расстрелять антропологическую мегасубстанцию, включенную в эту мегасистему, – намного труднее, чем расстрелять антропологическую субстанцию, которая была включена в систему коммунистическую. Но, как говорится, "где наша не пропадала". По мне, так этот амбициозный замысел налицо. А происходящее – свидетельство того, что от конструкторских разработок и отдельных экспериментов переходят к большему. К предуготовлению эксперимента глобального, который, в силу своей глобальности, и экспериментом-то уже называть не вполне корректно.
Любое общество должно чем-то регулироваться.
Оно остается обществом лишь до тех пор, пока регулируется.
Регуляторы могут быть нескольких типов.
Обычно говорится о двух типах регуляторов.
Один существует в так называемых традиционных обществах.
Другой – в обществах, переходящих из традиционного этапа в этап модерна.
На традиционном этапе в роли социальных регуляторов выступает не формализованный, изощренно-утонченный закон, являющийся предметом всеобщего почитания, а нечто другое. Относительно незамысловатое и частично неписанное. То, о чем герой Пушкина говорит: "Привычка – душа держав".
Даже на этапе модерна никто не подвергает остракизму эту самую "душу держав". Но она отдает пальму первенства почитаемому, разработанному до деталей, писанному закону. Он и становится главным регулятором жизни общества на этапе модерна. Внедрять этот регулятор иногда приходится весьма и весьма свирепыми способами. Чем занимался, например, Наполеон вместе с Жозефом Фуше, всесильным министром полиции наполеоновской Франции.
Разумеется, свирепость свирепости рознь. Из десятка свирепых диктаторов – лишь один умен и целеустремлен в степени, достаточной для того, чтобы поставить свою свирепость на службу установлению закона, а не его разрушению. Потому-то этот "один из десяти" является великим диктатором, а остальные девять – заурядными тиранами.
Кроме того, модернизационная свирепость и впрямь носит временный характер (в отличие от любой другой). Постепенно модернистский (прописанный до деталей, филигранный, донельзя рациональный) закон входит в плоть и кровь нового общества, становится его основным и всеобъемлющим регулятором.
Россия за тысячелетия освоила науку побеждать в простых и безусловных ситуациях. По ту сторону – наш враг, по эту сторону – мы. Так-то оно так... Но... Но, как говорят мои друзья из российских войск специального назначения, "враг нас предал". Вызовы уже никогда не будут простыми. Точнее – они слишком поздно станут простыми. Тогда, когда ответить на них адекватно будет уже нельзя.
Учитесь.
Чему? Войне с постмодернистской ризомой. Которая одинаково питается и вашей уступчивостью, и вашим нонконформизмом.
Проявить уступчивость ("пусть ризома хулиганит, нам хоть бы хны") — значит немедленно проиграть. Но ведь и негодовать — значит проиграть. Классика отпор ризоме дать не может. Ее может обезвредить только неклассический рефлексирующий субъект.
Почему нельзя просто негодовать? Объясняю.
Вам предложат, к примеру, подискутировать, не проститутка ли ваша мать (не Мать-Россия, а просто мать). Вы возмутитесь. Вам скажут: "Вот ведь вы какой ретроградный! Мы же не говорим, что она проститутка. Мы предлагаем подискутировать". Начнете вы дискутировать или не начнете — вы в проигрыше. Ибо с вами играют по определенным правилам. И если вы по ним начнете играть, то вы уже проиграли. Выиграть — это ИЗМЕНИТЬ ПРАВИЛА!
В новых постклассических войнах мало "Науки побеждать" Суворова. Нам нужна еще и "Наука остраннять", позволяющая наносить удары по тому, что постклассика особо бережет и прячет в тень — по системам производства игровых правил.
Советская цивилизация хранила в себе некий потенциал разработок по поводу этого самого "нового человека". "Нового человека" создавали и фашисты. Но они делали это совсем другим способом. Настолько другим, что спутать способы, применяемые фашистами, и теми, кто установил красное знамя над Рейхстагом, можно, только наплевав на всяческую добросовестность, научную, в том числе. Да и желанные качества этого самого "нового человека" были настолько разительно противоположными у фашистов и наших отцов и дедов, что впору говорить о Великой Отечественной как о войне метафизической, антропологической – и потому священной.
Что же именно делали фашисты?
Они, прежде всего, низводили весь гуманизм – к классическому. Обнаружив несостоятельность этого самого классического гуманизма, они далее экстраполировали эту несостоятельность и заявляли о несостоятельности гуманизма как такового. И, наконец, они наирешительнейшим образом отрывали проблему "нового человека" от проблемы гуманизма. Погружали создаваемого ими "нового человека" в агрессивно антигуманистическую смысловую среду. А также в среду агрессивно антиисторическую.
"Новый человек", создававшийся советской цивилизацией, не воевал с гуманизмом. В отличие от "нового человека", создаваемого фашизмом. Наш "новый человек" присягал "новому гуманизму". Все его своеобразие было именно в этом. Пусть новый (старый-то и впрямь умирает), но гуманизм!
Кто-то пожмет плечами: "Ничего себе, новый гуманизм – ГУЛАГ и прочее!"
А старый гуманизм не был обручен с гильотиной?
Гуманизм – не пацифизм. Это жестокая штука, что многие понимают. А.Пятигорский в своем цикле лекций говорит: "...Я не гуманист, нет. Во имя гуманизма было убито слишком много людей".
А антигуманисты? В Освенциме людей не уничтожали?
Сколько их уничтожит постгуманизм, для которого в этом вообще нет моральной проблемы?
Кто-то склонен сводить весь гуманизм к светскому гуманизму. Это абсолютно неверно! С древнейших времен, когда спорили враждебные и дружественные человеку боги, со времен Прометея, времен, когда человек был назван "венцом Творения", гуманизм и антигуманизм боролись. Этой борьбой пронизана вся человеческая история. И это кровавая борьба. Но без нее история была бы безмерно более кровавой. А точнее, истории просто бы не было.
В любом случае, признаем, что гуманизм – это вознесение человека на пьедестал (тут что "венец Творения", что "Человек – это звучит гордо"). Это подчинение всех остальных приоритетов – восхождению человека. А не приравнивание человеческого сообщества к муравейнику или колонии бактерий.
Итак, наша советская цивилизация создала симбиоз "нового человека" и "нового гуманизма". Или попыталась его создать. В любом случае, она является бесценной кладовой наработок в плане создания подобного симбиоза. Коль скоро, конечно, эти наработки кому-то еще понадобятся.
Но ведь симбиозом "нового человека" и "нового гуманизма" все не исчерпывалось. Данный симбиоз предполагал еще и историю как сверхценность. А из этой заявки вытекало очень и очень многое.
Вопрос на засыпку: не для того ли нужно было нагнетать псевдогуманистические истерики, называя все попытки создания "нового человека" антигуманистическими и фашистскими, чтобы в итоге расчистить дорогу постчеловеку и постгуманизму?
И не для того ли надо было уничтожить нашу цивилизацию, чтобы расчистить эту дорогу? Прежде всего – уничтожить Советский Союз как кладовую попыток осуществления триединства "новый человек – новый гуманизм – история как сверхценность"... Но и Россию вообще – как то, что в силу особых исторических и метафизических обстоятельств способно создавать подобные кладовые, рождать подобные триединства...
Я же хочу исследовать лишь то подполье, которое объявило войну Идеальности как таковой.
"Идеальность"... На нее никогда не посягали революционеры, беспощадно расправлявшиеся и со своими противниками, и с их конкретными идеалами. Почему? "На штыках усидеть нельзя" – это аксиома политики. Для удержания власти и ее эффективного осуществления нужна легитимность. То есть признание, объяснение и оправдание установленного социального порядка. Оправдание требует убедительного для общества нового идеала.
Убил Идеальность как таковую – ни один идеал не взрастет, не станет для общества убедителен. Ни твой идеал, ни идеал твоего противника.
Любой революционер выкорчевывает старый идеал и насаждает новый. А вот если он и старый идеал выкорчевывает, и новый не насаждает, и подрывает Идеальность как таковую, то... То он уже НЕ революционер, а также НЕ консерватор, НЕ реакционер, НЕ консервативный революционер и так далее. Он есть то беспрецедентное, что нам явлено в "перестройке". И именно это беспрецедентное – оно и только оно! – заслуживает пристального внимания в исследовании, призванном понять смысл нового процесса, имеющего сходство с нашей "перестройкой".
Идеальность была нужна – как почва, на которой должен взойти новый идеал. Идеал взойдет... Мобилизует народ на подвиги... Народ осуществит проект...
Этот подход Ленина (а также Эхнатона, апостола Петра, Кромвеля, Петра Первого, Робеспьера, Наполеона, Сталина и других) – и подход, реализованный в "перестройку"... Согласитесь, это два качественно разных подхода. Один – нормален, хоть и жесток, другой – вопиюще аномален. Исторически абсолютно беспрецедентен.
В основе этого подхода – война с Идеальностью как таковой. Приглядимся к тому, как велась такая война.
Утверждалось, что советская система – это антисистема. И соответственно все, что антисистема предъявляет в качестве блага, – есть зло. А все, что антисистема предъявляет в качестве зла, – есть благо. Это-то и называется карнавализацией. Или "выворачиванием мира наизнанку". Как советский мир "выворачивался наизнанку", мы помним.
Советская "антисистема" боролась с ворами? Боролась. Выворачиваем ее наизнанку – и восхваляем воров! Бродский пишет: "Ворюга мне милей, чем кровопийца". Устал я уже повторять, что ворюга вполне может быть кровопийцей, да еще каким! Но повторю еще раз – в качестве иллюстрации на новую тему карнавализации.
Вот еще один пример. Советская "антисистема" ввела жесткие моральные нормы? Ввела. Раз надо вывернуть ее наизнанку, то надо отменить эти нормы. Рассказать советским школьницам, как хорошо быть валютной проституткой. Создать миф об этой валютной проститутке, не имеющий ничего общего с реальностью. Солгать, соблазнить, подорвать Идеальность как таковую. Отменить не только советские, но и христианские нормы.
Да что там христианские! Отменить надо и табу, существующие с древнейших времен. В чем коллизия "Антигоны" Софокла? Труп Полиника должен быть похоронен. Выворачивание наизнанку этой нормы создает беспрецедентную антинорму, в которой сын должен выкопать труп отца и выкинуть на свалку. И к этому призвала "перестройка". Вспомним еще раз знаменитый фильм "Покаяние". Вспомним – и соотнесем с карнавализацией, которой занимался Бахтин.
Шиворот-навыворот... Мир наизнанку...
Дегуманизация через смеховую и иную эксцессность... Утопление человека и человечества в адском и именно адском смехе ("вечном смехе")... Что если под вопли о недопустимости построения рая на земле некая когорта любителей Бахтина и Рабле хочет построить ад на земле?
Чего хотел Андропов от Бахтина? На этот вопрос мы никогда не получим однозначного ответа. Может быть того, чтобы оскал вышедшего из бездны Зверя всех ужаснул. И Зверя можно было подавлять соответствующим способом, создавая новую политическую систему. А может быть – триумфа Зверя. Установления его всевластия, то есть Ада. Но перестройка – подарила нам этот Ад.
И если мы хотим понять, в чем шансы на борьбу с оным, то прислушаемся к Аверинцеву. Который, обсудив философию смеха Бергсона, утверждает: "...Предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным. В точке абсолютной свободы смех невозможен, ибо излишен. Иное дело – юмор. Если смеховой экстаз соответствует освобождению, юмор соответствует суверенному пользованию свободой".
Аверинцев на этом важном утверждении не останавливается. Он тут же спрашивает себя и читателя: от чего освобождает смех? И заявляет: освобождаться можно, в числе прочего, даже от свободы.
Вдумаемся – именно донельзя аполитичный Аверинцев впервые переводит разговор о Бахтине в политическую плоскость. Заявив сначала о том, что "европейская свобода как феномен вполне реальный, хотя и весьма несовершенный, основана "пуританами" в борьбе с распущенностью "кавалеров", он опровергает далее ложные уравнения Бахтина ("смех = демократия", "серьезность = тоталитаризм").
"Тоталитаризм, – говорит Аверинцев, – противопоставляет демократии не только угрозу террора, но и соблазн снятия запретов, некое ложное освобождение; видеть в нем только репрессивную сторону – большая ошибка. Применительно к немецкому национал-социализму Т.Манн в своей библейской новелле "Закон" подчеркивает именно настроение оргии, которая есть "мерзость перед Господом", в стилизованном пророчестве о Гитлере говорится как о совратителе мнимой свободой (от закона). Тоталитаризм знает свою "карнавализацию".
Эта карнавализация, указывает Аверинцев, опирается на особый смех – "смех цинический, смех хамский, в акте которого смеющийся отделывается от стыда, от жалости, от совести".
Аверинцев приводит феноменальную цитату из Бахтина: "Понимали, что за смехом никогда не таится насилие, что смех не воздвигает костров, что лицемерие и обман никогда не смеются, а надевают серьезную маску, что смех не создает догматов и не может быть авторитарным (...). Поэтому стихийно не доверяли серьезности и верили праздничному смеху". (ТФР, стр. 107.)
Больше всего Аверинцева возмущает то, что Бахтин приписывает недоверие к серьезности и веру в смех – народу. Так сказать, "простым людям". Можно бы было, говорит он, "спросить хотя бы про Жанну д\' Арк: она-то относится к простым людям Средних Веков, так что же, она "стихийно не доверяла серьезности" (чего? своих Голосов? Реймсского миропомазания?) или впадала в серьезность, как в маразм, по причине слабости и запуганности? А участники народных религиозных движений, еретических или не еретических, они "доверяли" своей "серьезности", уж во всяком случае, не "официальной" или не доверяли?.."
веринцев крайне деликатен по форме. Но – не по содержанию. Его вопросы к Бахтину обнажают продуманную и провокативную лживость всех утверждений автора теории "освободительного народного смеха". "Не таящего в себе насилия", "не воздвигающего костров", "не создающего догматов".
"Да, – иронически отвечает Аверинцев Бахтину, – создавать догматы – это не функция смеха, но вот своей силой навязывать непонятые и непонятные, недосказанные и недосказуемые мнения и суждения, представления и оценки, т.е. те же "догматы", терроризируя колеблющихся тем, что французы называют peur du ridicule, – такая способность для смеха весьма характерна, и любой авторитаризм ей энергично пользуется. Смехом можно заткнуть рот, как кляпом".
Разве перестройка не затыкала смехом рот, как кляпом? Разве мы уже забыли про шуточки ее архитекторов, позволявшие им создавать иллюзию того (вновь слово Аверинцеву), что "нерешенный вопрос давно разрешен в нужную сторону, а кто этого еще не понял, отсталый растяпа – кому охота самоотождествляться с персонажем фарса или карикатуры?".
Перестройка – ей в 1988 году говорит свое тихое "нет" Аверинцев. Ее "смеховой культуре". Ее ложным противопоставлениям ("ворюга или кровопийца", "смех или террор"). Почему "или"? – спрашивает Аверинцев. "Террор смеха, – пишет он, – не только успешно заменяет репрессии там, где последние почему-либо неприменимы, но не менее успешно сотрудничает с террором репрессивным там, где тот применим".
Бахтин – не в курсе? "Смех не воздвигает костров", – утверждает он. Аверинцев разводит руками: "Костры вообще воздвигаются людьми, а не олицетворенными общими понятиями. <...> Но вот когда костер воздвигнут, смех возле него звучит частенько, и смех этот включен в инквизиторский замысел: потешные колпаки на головах жертв и прочие смеховые аксессуары – необходимая принадлежность аутодафе".
"За смехом никогда не таится насилие", – настаивает Бахтин. Аверинцев приводит многочисленные примеры противоположного. Тут вам и пытки раба в античной смеховой культуре ("Лягушках" Аристофана)... И евангельский эпизод глумления над Христом, возвращающий, по мнению Аверинцева, "к самым истокам народной смеховой культуры"... И архаические ритуалы, в которых теснейшим образом переплетены смех и кровь... "В начале начал всяческой "карнавализации" – кровь", – подчеркивает Аверинцев.
Все высокое (чопорность речи, серьезность и так далее) именуется "ужасным" и "элитарным". Все низкое – "прекрасным" и "народным". Просто клевета на народ? Нет, все намного серьезнее и подлее! "Бахтианцы-раблезианцы" не просто инкриминируют народу низкое, называя это низкое – благим. Они ищут способ задействования энергетики низости и отключения другой энергетики. Задействования – для чего? Для истребления с помощью упоительной низости – "ужасной", "тоталитарной" Идеальности.
Страна не хочет умирать
В позднесоветские времена общество наше перестало быть традиционным. Оно уже не готово было защищать свои ценности так, как их защищают в традиционном обществе: мол, это для меня свято (сакрально), а если ты на это посягаешь, то "изыди, сатана".
Для защиты ценностей в конце 80-х нужны были не сакральные советские мифологемы, а нечто совсем другое – то, что именуется дискурсом. Дискурс – совокупность рациональных обоснований и представлений, опирающихся на факты.
Тем, кто разрушал страну, было важно, чтобы борьба шла между ними как обладателями дискурса и их противниками, которые могут апеллировать только к мифу. Тогда можно было сказать: "У вас – мифы, а у нас – факты. У нас, и только у нас!"
При этом разрушители искажали факты, произвольным образом их интерпретировали, осуществляли тенденциозный монтаж, скрещивали "по-мичурински" факты с мифами. По сути, это было поведением оккупационной армии, использующей против чужого, враждебного ей народа методы агрессивной, шоковой пропаганды.
В конце 80-х годов невозможно было противопоставить разрушительному псевдодискурсу полноценный созидательный дискурс. Этому мешала власть, осуществляющая перестройку. И, как ни странно, – предшествующая традиция, которую перестройщики демонтировали. В советское время, например, нельзя было сказать, что по Мюнхенскому сговору Польша вместе с Венгрией входила на территорию Чехословакии. Это означало сеять раздор между странами – участницами Варшавского договора.
Нам тогда не позволили дать отпор разрушителям по принципу "дискурс на дискурс". И все 20 лет подобный формат диспута был на телевидении в принципе невозможен. А сейчас он оказался возможен. Причём впервые – в программе "Суд времени". Когда в очередной раз стал воспроизводиться антисоветский дискурс, то ему был противопоставлен не миф, а дискурс. За 20 лет многое изменилось! Кроме учёных – носителей традиционного советского взгляда на историографию – появились и молодые историки, оперирующие фактами, доказательствами, цифрами.
Как только мы начали давать такой отпор, то противоположная сторона срочно стала уходить либо в сферу мифа, либо в сферу постмодернизма, то есть произвольных построений. Самый яркий пример, когда в передаче о Петре I некий философ, доктор наук, начал вещать, что, "как известно, Пётр разрушил российский военный флот". Тут поднимается наш эксперт, имеющий инженерное образование, доктор исторических наук, всю жизнь занимающийся кораблями Петра Великого, и приводит конкретные цифры построенного, сообщает тактико-технические характеристики... Модерн против постмодерна, наука против фэнтези. Методологически было очень важно дать такой бой. Именно такой!
Грэм Грин Наш человек в Гаване
Те, кто верит в рай на земле, превращают эту землю в ад.
Есть люди, которые сами понимают, что их могут пытать, и люди, которые были бы глубоко возмущены, если б такая мысль кому-нибудь пришла в голову. Пытают всегда по молчаливому соглашению сторон.
Ешь что дают. Это и есть демократия.
Грэм Грин Тихий американец
<Англичанин американцу> Как бы там ни было, французы гибнут каждый день... и это отнюдь не абстракция. Они не втягивают в войну здешних людей умелой ложью, как ваши политиканы... и наши. Я был в Индии, Пайл, и я знаю, какой вред могут принести либералы. У нас больше нет партии либералов, зато либерализм заразил все другие партии. Все мы либо либеральные консерваторы, либо либеральные социалисты; у всех у нас чистая совесть. Лучше уж быть эксплуататором, который открыто дерется за то, что бы эксплуатировать, и умирает за это. Посмотрите на историю Бирмы. Мы вторглись в эту страну - нашлись племена, которые нас поддержали; мы победили, но, как и вы, американцы, мы в те дни не признавали себя колониалистами. Наоборот, мы заключили мир с королем, вернули ему его край и предоставили распинать и распиливать на части наших союзников. Они думали, что мы не уйдем. Но мы, либералы, боялись нечистой совести.
- Это было давно.
-Здесь <во Вьетнаме> будет не лучше. Их подстрекают, а потом бросят, оставив им немного военного снаряжения и производство игрушек.
<Елки=палки, в 52 году все четко описано, как кончится вьетнамская война в 72 году.>
Д.Уиндэм День Триффидов
Традиция погибшего золотого века и мифы о предках-волшебниках были бы для них <потомков выживших во вселенской катастрофе> сущим проклятием. Целые народы обладали этим комплексом неполноценности, который вырос из плача по славному прошлому.
Из С.Кара-Мурза Маркс, Энгельс и русская революция
<Энгельс>пишет в другой статье («Демократический панславизм»): «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам»
***
Вот это рассуждение: «И бросит ли Бакунин американцам упрек в «завоевательной войне», которая, хотя и наносит сильный удар его теории, опирающейся на «справедливость и человечность», велась, тем не менее, исключительно в интересах цивилизации? И что за беда, если богатая Калифорния вырвана из рук ленивых мексиканцев, которые ничего не сумели с ней сделать? И что плохого, если энергичные янки быстрой разработкой тамошних золотых россыпей умножат средства обращения, в короткое время сконцентрируют в наиболее подходящих местах тихоокеанского побережья густое население, создадут большие города…? Конечно, «независимость» некоторого числа калифорнийских и техасских испанцев может при этом пострадать; «справедливость» и другие моральные принципы, может быть, кое-где будут нарушены; но какое значение имеет это по сравнению с такими всемирно-историческими фактами?»
Как мы увидим ниже, Бакунин именно «бросил упрек», категорически отвергнув саму эту постановку вопроса у Маркса и Энгельса, что и послужило важной причиной его изгнания из числа их приближенных соратников.
***
В письме Энгельсу (24 июня 1865 г.) Маркс пишет: «Догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается господином Духинским (из Киева, профессор в Париже) самым серьезным образом с лингвистической, исторической, этнографической и т.д. точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, т.е. жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и т.д., как и расположенные дальше к востоку части России и ее юго-восточные части… Выводы, к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они - intrus [пришельцы], которых требуется опять прогнать за Днепр и т.д. … Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав, и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян»
***
Вот письмо Энгельса Марксу от 23 мая 1851 г. Судя по всему контексту, речь в письме идет об обустройстве Европы после победы всемирной пролетарской революции, которая должна была произойти со дня на день. Приведем здесь довольно широкие выдержки из этого письма:
«Чем больше я размышляю над историей, тем яснее мне становится, что поляки - une nation foutue [пропащая нация, обреченная нация], которая нужна, как средство, лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию. С этого момента существование Польши теряет всякий смысл. Поляки никогда не совершали в истории ничего иного, кроме смелых драчливых глупостей. И нельзя указать ни одного момента, когда бы Польша, даже только по сравнению с Россией, с успехом представляла бы прогресс или совершила что-либо, имеющее историческое значение. Наоборот, Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку... Россия восприняла гораздо больше элементов просвещения и в особенности элементов промышленного развития, чем, по самой природе своей шляхетски-сонная, Польша... Поляки никогда не умели ассимилировать чужеродные элементы. Немцы в [польских] городах остались и остаются немцами. Между тем каждый русский немец во втором поколения является живым примером того, как Россия умеет русифицировать немцев и евреев. Даже у евреев вырастают там славянские скулы...
Вывод: взять у поляков на западе все, что возможно, занять их крепости немцами, особенно Познань, под предлогом защиты, предоставить им хозяйничать, посылать их в огонь, пожирать их продукты, кормить их обещаниями Риги и Одессы, а в случае, если бы удалось вовлечь в движение русских, соединиться с ними и вынудить поляков к уступкам» .
Вот истинные взгляды на то, как должна творить историю жизнеспособная нация: натравить поляков на Россию, «посылать их в огонь, пожирать их продукты», потом натравить русских на поляков – и властвовать над ними. И ради этой политической целесообразности Маркс и Энгельс в публичных политических выступлениях гипертрофируют революционные и прогрессивные качества поляков. Вот статья Энгельса 1875 г. : «Польша – не только единственный славянский народ, но и единственный европейский народ, который сражался и сражается как всемирный солдат революции». Вот выступление Энгельса в 1876 г.: «Польша играет совершенно особую роль в истории европейских революций. Любая западная революция, которой не удается увлечь за собой Польшу и обеспечить ей независимость и свободу, осуждена на поражение… Воистину Польша не похожа ни на какую иную страну. В революционном аспекте это краеугольный камень европейского здания: сумеет ли удержаться в Польше революция или реакция, - та или другая окончательно победит и во всей Европе»
***
Энгельс приписывает им <славянам> совершенно дьявольские замыслы: «Славяне.., оттесненные к востоку немцами, покоренные частично немцами, турками и венграми, незаметно вновь объединяя после 1815 г. отдельные свои ветви.., впервые заявляют теперь о своем единстве и тем самым объявляют смертельную войну романо-кельтским и германским народам, которые до сих пор господствовали в Европе. Панславизм - это не только движение за национальную независимость; это - движение, которое стремится свести на нет то, что было создано историей за тысячелетие; движение, которое не может достигнуть своей цели, не стерев с карты Европы Турцию, Венгрию и половину Германии, а добившись этого результата, не сможет обеспечить своего будущего иначе, как путем покорения Европы... Он ставит Европу перед альтернативой: либо покорение ее славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы - России»
Как же вяжется со всем этим призыв Коммунистического Манифеста «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Ведь Манифест был написан более чем за год до цитированных выше статей Энгельса 1849 г.
Этот призыв вяжется с установками Энгельса только если признать, что он обращен лишь к пролетариям тех прогрессивных стран (наций), которые в классификации Энгельса имеют право на жизнь (сейчас сказали бы «золотой миллиард»). В письме Каутскому (7 февраля 1882 г.) Энгельс поясняет: «Интернациональное движение пролетариата вообще возможно лишь в среде самостоятельных наций... Интернациональное сотрудничество возможно только между равными» [20, с. 220, 221].
Самостоятельных и равных наций в конце ХIХ века было в мире немного, это были нации империалистического Запада. Они были равны по критерию их жизнеспособности и уровня развития капитализма. Именно пролетариат этих наций и призывался к соединению. И когда, по представлениям Энгельса, произойдет очищающая революция «пролетариев всех этих стран», именно этому прогрессивному пролетариату выпадет честь «кровавой местью отплатить славянским народам» и стереть с лица земли «целые реакционные народы». Тут уж разбираться не будут, кто там пролетарий, а кто крестьянин или купец - клеймо ставится на народе в целом.
Энгельс пишет: «В то время как французы, немцы, итальянцы, поляки, мадьяры подняли знамя революции, славяне, как один человек, выступили под знаменем контрреволюции. Впереди шли южные славяне, которые давно уже отстаивали свои контрреволюционные сепаратистские поползновения против мадьяр; далее чехи, а за ними русские, вооруженные и готовые появиться в решительный момент на поле сражения»
***
Энгельс «Армии Европы» "Русские, будучи подражателями во всем, выполнят все, что им прикажут, или все, что их заставят сделать, но они не сделают ничего, если им придется действовать на свою ответственность. И действительно, этого трудно ожидать от тех, кто никогда не знал, что такое ответственность, и кто с такой же покорностью пойдет на смерть, как если бы ему было приказано качать воду или сечь своего товарища"
Мэтью Стовер. Эпизод III: Месть ситхов.
- Помнишь, - Палпатин отодвинулся, чтобы удобнее сесть в кресле, - как
ты маленьким мальчиком впервые прилетел на эту планету, а я постарался
обучить тебя политическим маневрам?
Анакин слабо улыбнулся.
- Помню, что уроки меня не интересовали.
- Любой урок, насколько припоминаю. Но жаль, тебе следовало больше
обращать на них внимания. Понимать политиков - значит понимать основы
природы думающих существ. И вспомни сейчас самый первый урок. Тот, кто
приобрел власть, боится ее потерять.
- Свои силы джедаи используют во благо, - чересчур твердо отозвался
Скайуокер.
- Благо - это всего лишь точка зрения, Анакин. И джедайская концепция
добра не единственная. Возьмем, к примеру, ситхов, Повелителей тьмы. Из
того, что я читал про них, я вынес заключение, что ситхи верили в
справедливость и безопасность не меньше джедаев...
- Джедаи верят в справедливость и мир.
- В беспокойные времена разве есть разница? - мягко спросил
Палпатин.Джедаи проделали звездную работу по поддержанию мира в Галактике,
согласись. Но кто сказал, что ситхи не справились бы лучше?
- Этот спор не из тех, которые стоит вести с Советом... Если вы
понимаете, о чем я говорю, - отозвался Анакин с недоверчивой улыбкой.
- О да. Потому что ситхи - угроза власти джедаев. Урок номер один.
Анакин замотал головой.
- Потому что ситхи - зло.
- С точки зрения джедаев, несомненно, - уступил Палпатин. - Зло -
ярлык, который мы клеим на то, что угрожает нам, верно? И все же ситхи и
джедаи сходны почти в каждой детали, включая поиск величайшей власти.
- Джедаи ищут величайшего понимания, - возразил Анакин. - Более
глубокого понимания Силы...
- Которое даст им больше могущества, верно?
- Ну... да, - Анакин засмеялся. - Не следовало мне спорить с политиком.
- Мы не спорим, Анакин. Мы просто беседуем, - Палпатин поерзал,
устраиваясь еще удобнее. - Наверное, настоящее различие между джедаями и
ситхами лежит только в векторе внимания. Джедаи набирают мощь через
понимание, а ситхи набирают понимание через мощь. Вот почему ситхи всегда
будут могущественнее джедаев. Джедаи так боятся темной стороны, что отрезают
себя от важнейшего аспекта жизни: страсти. Любого рода. Они даже не
позволяют себе любить.
Кроме меня, подумал Анакин. Но я ведь никогда не был идеальным джедаем.
- Ситхи не боятся темной стороны. Ситхам неведом страх. Они приемлют
весь спектр опыта от высот трансцендентного наслаждения до глубин ненависти
и отчаяния. Эмоции не даны нам понапрасну, Анакин. Вот почему ситхи более
могущественны: они не боятся чувствовать.
- Ситхи полагаются на страсть к силе, - произнес Анакин, - но когда
страсть иссякнет, что останется?
- Может быть, ничего. Может быть, много. Может быть, она не иссякнет
никогда. Кто знает?
- Они думают про себя, только о себе.
- А джедаи? Нет?
- Джедаи самоотверженны... мы отвергаем себя, стираем, чтобы
присоединиться к течению Великой силы. Мы можем заботиться только о
других...
Палпатин вновь подарил собеседнику мудрую улыбку.
- Или вас так учат думать. Я слышу голос Оби-Вана Кеноби в твоих
ответах, Анакин. А что думаешь ты сам?
Скайуокер внезапно обнаружил, что балет неизмеримо интереснее, чем лицо
канцлера.
- Я... уже не знаю...
- Сказано, что если возможно постичь песчинку - понять всю ее суть, -
то тем самым можно постичь и вселенную. Кто говорит, что ситхи, глядя внутрь
себя, видят меньше джедаев, которые глядят на мир?
- Джедаи... джедаи - хорошие. Вот в этом и различие. Мне все равно, кто
что видит.
- Что такое джедаи, - негромко продолжал канцлер, - если не группа
весьма могущественных существ, которых ты считаешь друзьями? Ты верен своим
друзьям, я понял это, как только узнал тебя. И я восхищаюсь тобой. Но верны
ли твои друзья тебе?
Скайуокер бросил на собеседника хмурый взгляд.
- Что это значит?
- Станет истинный друг просить тебя поступить неправильно?
- Я не уверен, что это неправильно, - стоял на своем Анакин.
Возможно, Оби-Ван говорил правду. Возможно. Может, они всего лишь хотят
поймать Сидиуса. И хотят защитить Палпатина.
Возможно.
Вполне.
- Они просили тебя нарушить Орденский кодекс? Пренебречь Конституцией?
Предать друга? Предать то, что для тебя важно?
- Канцлер...
- Думай, Анакин! Я всегда пытался научить тебя думать. Да-да, джедаи не
думают, но готовые затхлые ответы уже не годятся: времена меняются.
Поразмысли над поступками и мотивацией. Не беги от предположений. Боязнь
потерять власть - слабость как джедаев, так и ситхов.
Скайуокер обмяк в кресле. Слишком много событий за столь короткое
время. В голове все перемешалось и потеряло последние крохи смысла.
Кроме того, что сказал Палпатин.
******************************************************************************************************************************************
Стругацкие " Гадкие лебеди"
<Герой вспоминает о своей школьной юности> Такие юные, такие серые, такие одинаковые... И глупые, и этой глупости сейчас не радуешься, не радуешься, что стал умнее, а только - обжигающий стыд за себя тогдашнего, серого, деловитого птенца, воображавшего себя ярким, незаменимым и отборным.
С. Кургинян
ВОЙНА, А НЕ ШОУ
Нацизм (который, в отличие от коммунизма, является абсолютным злом, основанным на разрыве с ценностями всяческого, в том числе, и светского гуманизма, на утверждении неподвижной антигуманной иерархии, на культе смерти и на прочих фундаментальных пакостях) продержался в Германии 12 лет.
Но все же самое важное не в технологии и морали, а в метафизике. Чем действительно был советский период, почему советское общество, созданное на основе определенных идеалов, смогло победить абсолютное зло фашизма? И что стоит за нынешними попытками приравнять коммунизм к фашизму? В монотеистической религии и в культуре, построенной на монотеизме, не могут разместиться два абсолютных зла, ведущих между собой абсолютную же войну – это нонсенс. Те, кто демонизирует коммунизм и советское, вольно или невольно (мне все чаще кажется, что вольно, сознательно!) реабилитируют нацистское, гитлеровское начало. Со всеми вытекающими последствиями.
Естественно, встает вопрос о целях. Кому-то зачем-то обновленный гитлеризм, в чем-то скорректированный, а в чем-то усугубленный, – нужен. И именно его хотят воссоздать те, кто холодно и в полном объеме просчитывают последствия окончательной десоветизации. Россию как страну, наши народы, наши ценности, нашу культуру – хотят принести на алтарь воссоздания обновленного гитлеризма. Подобное утверждение – не инвектива, не дань коммунистическим и советским пристрастиям. Это политическая математика. Тот, кто вовремя этого не осознает, окажется в страшной ловушке.
Французская революция совершилась в силу того, что внутри феодального, обветшавшего уклада сформировался новый, полноценный буржуазный уклад. Очень продвинутый, волевой, патриотичный и даже националистический. Представители этого уклада стали реальной политической силой, способной конкурировать с правящим феодальным классом. Они весьма жестоким образом отодвинули от власти феодальный класс и продемонстрировали свою способность реализовывать власть во всей полноте, решая задачи колоссальной, всемирно-исторической важности.
Буржуазный класс в царской России в 1917 году ничего подобного сделать не мог. И не потому, что был отодвинут от власти новым классом. Не было в России такого класса. Ленин это прекрасно понимал. Буржуазный класс в России обрушил все. Он допустил катастрофу. Точнее, не смог преодолеть катастрофу, сопряженную с крахом монархии и империи. Представьте себе, что нечто падает вниз с большой высоты и прорывает все, с помощью чего его пытаются удержать – простыни какие-нибудь, одеяла. Наконец, кто-то подставляет... ну, я не знаю... брезент. Почти что прорывается и он, но все-таки выдерживает.
Россия падала, прорывая все простыни и одеяла – кадетские, эсеровские, меньшевистские, монархические, корниловские и так далее. И удержалась на том, что подставили большевики. В теории систем нечто сходное называется "падением на аттракторы". Не нашлось бы большевистского "брезента", государство бы кончилось.
Полноценных классов, способных осуществить в России полноценную революцию, – нет. Их нет сейчас в большей степени, чем перед крахом монархии. А значит, либо власть решится на революцию сверху и сумеет эту революцию осуществить, либо Россия будет падать вниз. И тогда вопрос – что станет "брезентом"? Что и кто? Тут ведь мало удержать! Надо падающее начать потом форсированно подымать на ранее для него недоступную высоту.
Понимаю, что всякая аналогия хромает, что страна – живая и сверхсложная система. Однако если не использовать аналогий, то придется переходить на насыщенный математикой язык теории систем – сверхсложных и самоорганизующихся. Вряд ли, согласитесь, это целесообразно.
С.Кургинян: Я считаю, что мировое сообщество Россию приговорило. Причем приговорили ее сразу все члены мирового сообщества. А не один только Запад.
А.Нагорный: То есть, здесь нет различия между Ираном и Западной Европой?
С.Кургинян: Стратегического различия между Ираном, и Западной Европой, и Америкой, и Китаем в этом вопросе нет. Вынесенный коллективный вердикт продиктован не алчностью даже и не жестокостью. Просто пока что мир перестраивается очень определенным образом. И тот, кто отстает, выпадает из системы. И когда эта глобальная перестройка завершится, то выяснится по факту, что ослабленной либеральными реформами России в новом мироустройстве места нет.
А.Нагорный: Почему?
С.Кургинян: Я только что приехал из Вьетнама. Он движется вперед семимильными шагами. Во главе с коммунистической партией, осуществляющей рыночные реформы. Население – около 100 миллионов человек. Климат такой, что можно снимать три урожая. Люди готовы на огромные трудовые усилия – поскольку скромное вознаграждение, которое они получают, становясь участниками процесса модернизации, дает им качественно иные возможности, нежели существующее тут же рядом традиционное общество, из рядов которого их и вырывает процесс модернизации. Скоро Вьетнам обгонит Россию. Не Китай, а Вьетнам! Население Вьетнама вырастет, наше – сократится. С сельским хозяйством все понятно – у них два или три гарантированных урожая, у нас один негарантированный. Традиционного общества у нас нет. А значит, модернизация, которая и есть переход от доиндустриального общества к индустриальному, у нас невозможна. У нас нет социального вещества, которое можно бросить в топку модернизации. Мы это уже делали несколько раз за свою историю. Мы уже совершили все свои модернизации, жили в индустриальном обществе и подошли к постиндустриальному уровню.
Последние 20 лет отбросили нас далеко назад. Идти путем красной авторитарной модернизации (Китай, Вьетнам), демократической полуавторитарной модернизации (Индия), националистической почти что авторитарной модернизации (Сингапур, Южная Корея и так далее) – мы по определению не можем. Классический модерн ушел на Восток. И это все понимают. Туда же бежит капитал, жаждущий дешевых, дисциплинированных, толковых рабочих. Причем достаточно молодых, и в огромном количестве.
Итак, модерн (здесь я не буду развернуто обсуждать, что это такое) ушел на Восток.
Постмодерн стал уделом Запада. Отказ от индустриализма, переход на оказание проблематичных финансовых, управленческих, информационных и прочих услуг, демонтаж классической морали, фактический демонтаж национальных государств, втягивание в себя огромных масс мигрантов как дешевой и неассимилирующейся рабочей силы... Все эти сомнительные радости существуют для избранных, в круг которых мы не можем войти по очень многим причинам.
Третий регион – Юг. Египет показал, куда он движется и с чьей помощью. Он реально движется в контрмодерн, то есть в сознательный отказ от развития, от связанных с ним ценностей. И – в оформление нового Средневековья. Это происходит на основе радикального ислама, способного предоставить под подобное начинание миллиард вполне энергичных, жертвенных и волевых людей.
Россия, не войдя ни в Запад, ни в Восток, неизбежно окажется жертвой Юга. Ее так и воспринимают.
А.Нагорный: Если это так, то что нужно делать?
С.Кургинян: Предложить глобальную альтернативу мироустройству, в котором есть только постмодернистский Запад, модернистский Восток и контрмодернистский Юг. Выдвинуть нечто новое и одновременно узнаваемое. Новизна должна быть не утопической, понимаете? Она должна быть укорененной в российской реальности, иначе в нее не поверят. Такая новизна может быть создана только на основе переосмысления всего советского. Переосмысления – а не отрицания!
С. Кургинян Суть времени
Для России, для русского сознания признание собственных недостатков, вот эта критика, какое-то внутреннее раскаяние в какой-то неправоте, острое осознание неправоты – это, если хотите, ещё и часть духовно-религиозной традиции. Покаяние – это огромный позитивный соблазн для русской души. Это принцип самоумаления, после которого должен начаться колоссальный подъём.
И очень легко профессиональным холодным людям, принадлежащим к другим культурам, просчитать этот момент, понять структуру этого соблазна и попасть в него, задеть его своими интеллектуальными провокационными инструментами с тем, чтобы превратить этот позитивный соблазн в негативный соблазн самооплёвывания. Превратить вот это самоумаление во имя подъёма – в самооплёвывание и самоликвидацию.
Там настолько всё трагически рядом находится – вот эта возможность самоумаления и возвышения, невозможность самоумаления без возвышения, – что достаточно сдвинуть это на несколько миллиметров духовных, и всё превратится в свою противоположность. Там, как в русской душе всегда, всё очень рядом, очень полярно.