60. Незавершенность человека и тайна его души.
Все, что касается души, заметить трудно. Не только потому, что
мы не понимаем других, а еще и потому, что человек настолько мало
себя понимает, что именно в силу этого душа его недоступна другим.
Мы ведь обычно считаем, что душа другого нам недоступна, потому
что она принадлежит ему, а мы смотрим со стороны. В
действительности, заглядывая внутрь себя, человек так же мало видит
в самом себе, как и мы со стороны. И вот для этого есть причина, на
которой я хочу вас зацепить. Она связана с теми вещами, о которых
мы говорили. Я приведу вам прустовскую фразу. Она имеет значение,
потому что человек проделал опыт и на своем опыте нам что-то
говорит. И тогда, когда проделан опыт, что-то важное случается и что-
то можно узнать. Он говорит: «Никто не хочет окончательно отдать
свою душу». В смысле, что никто никогда до конца не раскрывается
перед другим. Всегда есть что-то, что человек оставляет для себя. Но
то, что он оставляет для себя, есть как раз то, чего он сам не знает.
Почему не знает? Просто потому , что человек в той мере, в какой он
есть человек, существует лишь под знаком молнии, существует как
незавершенное существо, которое, как говорили экзистенциалисты в
20 веке, есть то, что он не есть. То есть мы всегда проецированы в
незавершенность самих себя. И вот эта незавершенность самих себя
под знаком какого-то впечатления или молнии – кому и как мы можем
ее отдать? – и есть самое интимное. Не то, что мы знаем о себе, что
мы скрываем, потому что знаем за собой и поэтому скрываем от
других, - нет. То, что в нас незавершено, - это мы никому никогда не
отдадим. Потому что перед знаком незавершенного мы сами стоим и
дрожим. Перед тем, что не свершилось, что не сделано, и перед тем,
что должен сделать только я в момент молнии. Но – должен сделать
только я. А вот «должен сделать» - это значит, что не сделал еще. Вот
эта душа нам недоступна, она и самому владельцу этой души не
доступна по той же причине, что ее просто еще нет. А то, чего нет, и
есть самое ценное. Интимное.
61. Сознание и соответствия внутри нас.
Итак, я говорил, что если мы просыпаемся, то просыпаемся в
каком-то континууме, который не мы начали, - мы не можем начать,
потому что в любой момент, когда мы просыпаемся, мы уже
просыпаемся в каком-то смысле слишком поздно. Уже всегда что-то
есть. Уже всегда что-то совершено. Вот подумайте, можно ли начать
что-либо без того, чтобы не было уже чего-то перед этим… Уже всегда
что-то связалось, сцепилось, что-то произошло. С чистого нуля или
чистой доски никогда ничего начать нельзя. Того, к чему мы
просыпаемся, чаще всего мы не знаем. Есть, а мы не знаем. То, что я
назвал континуумом, мы обнаружили и в своей собственной работе,
как я вам в прошлый раз говорил; я приводил вам стихи одного поэта,
потом другого, потом пассажи из Пруста. Оказалось, что там есть то,
что я называл соответствиями. В нас как в людях, действительно
проживающих какую-то полноту душевной жизни, ничего нового нет.
Если нам повезет, мы проживем так, как жили другие. А если не
повезет, проживем так, как проживаем мы, имеющие какие-то
фамилии. Соответствия были и в нашей работе. А что такое
соответствия? Это то, что в нас есть, но мы об этом не знаем. Уже
есть, а мы не знаем. Нечто вроде задачек, которые нужно решать
самому. Тебе даются данные, относительно которых ответы уже
существуют, в том числе и в тебе, но ты этого не знаешь. Вот об этом у
нас все время идет речь. (То есть то, что есть уже в нас и что мы
применяем, - соответствия ведь произвольны: сказанное мною вдруг
совпало с тем, что сказал Мандельштам. К тому же еще и потому, что в
области ума, не умности, а ума, нет рангов. Нет иерархии. И если вам
покажется, что свою мысль вы нашли у Мандельштама, не считайте,
что вы нескромны: Мандельштам – великий поэт, а вы маленький
студент. Этого не существует – в области ума, в континууме ума нет
иерархии, нет рангов, нет должностей.
62. Точка равнодействия нашего сознания и путь мысли.
Топология души.
Помните, я вводил вам точку равноденствия, или точку, где
сошлись все тяжести мира. Напряженную и в то же время пустую.
Точка, в которой разница социальных рангов, разница свойств
человеческих не имеет значения, где все уравнено и там все
происходит. Это уравнение и есть топография души. То есть то, что
мы продумали безразлично, из какой точки, из любой точки можно к
этому идти. Если есть движение вокруг точки, которую я назвал
равноденствием, то безразлично, откуда оно (движение к мысли М.Ч.)
начинается. Всякий может. И кстати, «дух веет там, где хочет». Никем
не установлено, не только человеком и Богом не установлено, кто что
узнает и поймет. Эта вещь очень важная, фундаментальная.
63. Человек есть усилие быть человеком.
Для Пруста человека как такового не существует: человек есть
не факт, а акт. Человек есть усилие быть человеком. Значит,
человека в мире не существует, существует только усилие быть
человеком. А сам по себе человек в общем-то есть кусок мяса,
одаренный психическими способностями, не больше. К тому же, как
говорили философы, зло изначально ему присуще. Пруст говорил, что
если мы что-нибудь узнаем, то узнаем только в юности. Но к этому
нужно, конечно, добавить, что он имел в виду следующую вещь: есть
время узнавания, а есть время чтения в узнанном. То, чего мы не
узнали в юности, мы никогда не узнаем. И прочитать что-либо мы
можем только из того, что мы в юности узнали. И, конечно, основные
впечатления, то есть впечатления бытия: справедливости-
несправедливости, свободы-несвободы и т.д., в юности переживаются.
64. Текст как способ дления культуры.
Так вот одним из моих юношеских переживаний было
переживание невероятной хрупкости и обреченности на гибель всякой
свободы и красоты. Вы, наверное, тоже замечали, что если есть что-то
красивое, то на нем печать стоит, что это должно погибнуть.
Развязываются какие-то силы, который, как в шахматной партии,
неминуемыми ходами ведут красоту к гибели. И нет никаких
механизмом, которые сами по себе обеспечивали бы, чтобы красота
длилась, свобода длилась и т.д. Каждый раз мы своим усилием и
риском должны воспроизводить. Но есть инструмент, который
помогает человеку в этом усилии. Такой помощью в усилии является
текст ( в широком смысле слова). Большинство явлений культуры
является такими приставленными к нам текстами, через которые мы
должны опосредить свои порывы и свои намерения. Иначе порывам и
намерениям не на чем держаться.
65. Текст в противоположность и ситуации митинга.
Например, если бы я сейчас создал ситуацию митинга, в
котором якобы предполагается, что вы способны высказать свое
собственное мнение… - так вот, можно ли человеческому существу в
ситуации митинга – а я имею в виду психологическую ситуацию,
митинг, по определению, есть психотически ненормальная ситуация с
ее напряжениями, со всеми ритуальными танцами митинга, -
кристаллизировать в своей голове то, что оно на самом деле думает и
хочет? Невозможно. Что такое культура тогда? То, что никогда не
оставляет нас один на один с такого рода ситуациями. То есть, если ты
оказался один на один ( как психологическое существо) перед чем-то,
ты ничего не можешь. Нужно всегда пространство опосредований.
Поэтому, скажем, формализм демократии лучше, чем содержательная
ясность любого справедливого строя. Почему? Потому что
справедливый строй есть хронический митинг, а формальная
демократия есть культурная структура, которая дает тебе интервал, в
котором ты можешь стать человеком, в том числе и узнав, чего ты
хочешь и что ты на самом деле думаешь.
66. Значение библейского «нищие духом». Почему Христос
был распят.
Значит, мы говорим о каких-то вещах, которые существуют не
просто сами по себе, а по каким-то законам. В какой-то топографии. В
том числе в той топографии, которая уравнивает. Я вел к тому, чтобы
сказать, что в исходном евангелическом тексте у несчастных и
обиженных было отнято право иметь привилегию, потому что они
несчастны и обижены. Ведь нищие духом не есть те, которые нищие в
прямом смысле слова, а те, которые не имеют никаких претензий,
вернее, предзаданных привилегий. То есть ничего такого, что
предшествовало бы этой проблеме или этой ситуации. Ты был до
момента молнии богатым, а в момент молнии не имеет значения, что
ты богат. Там другие законы действуют. Ты бедный – до молнии, что –
после нее, не имеет значения. А люди считают, что это имеет большое
значение. Поэтому, кстати, они Христа и распяли. Ведь сначала, когда
он явился, пришел в Иерусалим, они его хорошо приняли по одной
простой причине: они думали, что он пришел сводить социальные
счеты и устроить справедливое царство на земле. А когда они узнали,
что он не об этом говорит, что он занимается изгнанием демонов из
человеческой души и только этим, что царство Божье – в нас, а не на
земле, я повторяю: в нас, а не на земле, хотя мы тоже ведь на земле,
но это в нас, - они: «Распни его, распни!» - кричали. То есть они
ожидали от него очередного социального миссионерства, очередной,
оформленной властью сказки о справедливости, реально
осуществленной на земле в виде счастливого общества. И когда они
поняли, что он не об этом говорит, а о чем-то, что им непонятно, на что
они были не способны ( как и по сегодняшний день), то они, конечно,
отдали его на крестовую муку.
67. О сущности нашего мышления.
Наше мышление устроено так, и ваше, и мое (мышление как
психологическая наша способность), что мы под мыслью понимаем
следующее: вот я сяду и подумаю. Сюжет, тот, который я подумаю,
всегда произволен, то есть вызван моей волей. Значит, я сначала
делаю А,В, подумал о чем-то или взял себя в руки и сосредоточился, и
через энное число шагов, их может быть два, я имею сюжет. Предмет
мысли. Так якобы мы мыслим. Но в действительности все не так. Это
мы так думаем, что мы думаем, а думаем, если думаем, совершенно
иначе.
Я говорил вам о длящихся актах . Что агония Христа длится
вечно, - что мы внутри некого чего-то, что происходит, не
происходя. То есть мы не можем сказать, что произошло. Мы
находимся внутри того, что происходит. Представьте себе такую
космологию мира, в которой мир был бы как произносимая и
никогда не произнесенная фраза. Ну а если подумать, то ведь в
действительности это есть единственное определение, которое можно
дать человеческой истории. История и человечество есть попытка
быть человеком. Мы – внутри ее. Мы не можем судить ее извне. Эта
попытка может удаться, а может и не удастся. Это одна затянувшаяся
и по сегодняшний день происходящая или произносимая, если угодно,
фраза.
То есть – что? – Христа не распяли. Есть вещи, по отношению к
которым человек в той мере является человеком, в какой он не может
даже принять нечто как совершившееся. Мы ведь в действительности
не допускаем, что, например, случилось распятие Христа. Вот в той
мере, в какой для нас это недопустимо, то есть - не случившийся
факт, в нас что-то происходит, и мы являемся людьми.
68.Работа души. Внутреннее время.
Работа души медленная и незаметная интеллектуальная жизнь
личности. И все это, что сохраняется в душе , есть то, что Пруст
называет «глубокими отложениями моей умственной почвы», на
которые в последующем я опираюсь. Душу накапливаем путем
восприятия впечатления. Здесь просматривается проблема времени
относительно того, как работает наше восприятие. То есть, что
является для нас впечатлением, а что не является таковым.
Оказывается, впечатление – это отложения моей ментальной, или
духовной, или душевной почвы. То, что запечатлелось, прозвучало
какой-то нотой, требующей расшифровки, - потом, когда ты
встречаешь, скажем цветок, ты способен воспринять его как цветок. То
есть взволноваться, увидев цветок. Помните, я говорил вам: от чего
мы волнуемся и от чего не волнуемся? По отношению к чему полна
душа, а что оставляет нас пустыми и холодными? Можем ли
помыслить, захотев помыслить, или не можем? Ведь красота цветка
должна нас волновать, а не волнует. Но раз она может волновать или
не волновать, то это уже проблема, - ведь красота цветка одна и та же.
Или: качество женщины, на свидание с которой стремишься, а пришел
– скука смертная. В чем дело? Мы же присутствуем с предметом, а вот
работает – отложение душевной почвы. Оно, во-первых , связывает во
времени разные события поверх времени и пространства – эти
события могут быть разделены в рамках хронологического времени, но
связаны в этом времени. В каком-то внутреннем времени. Значит, мы
имеем проблему внутреннего времени. Во-вторых, структура времени
есть структура возможного нашего восприятия, или впечатления.
69. Проблема цельного присутствия.
Полнота душевной жизни. Любовь. Ангажированность. Пафос
Птицы пролетали над озером, как над любым другим, и ничего
не вызывали в душе. А – что вызывается или не вызывается в душе,
нам важно, потому что вся наша проблема - полнота душевной
жизни. Проблема присутствия. Как присутствовать в какой-то момент
или в любой момент со всей полнотой нашей способности понимать,
переживать и волноваться – это и называется присутствовать. Но
чаще всего мы, присутствуя, - отсутствуем. Но по каким связкам и как
завязывается наше присутствие – это интересно.
Есть, скажем, любовь в двух смыслах. Есть любовь, которой мы
жалкие рабы – других или своих же собственных эмоций, или того, что
мы считаем своими собственными эмоциями. Любовь, в которой мы
лжем самим себе. А есть любовь, на которую способна классическая
душа. Любовь, которой можно любить, не проходя адский цикл погони
за обладание предметом любви. То есть любить вещь саму по себе,
зная, что невозможно ею обладать. Одновременно это есть спасение
от смерти, потому что, как говорил Пруст, «именно привязанность к
предмету влечет за собой гибель собственника». Того, кто привязан к
предмету. Эта зависимость унизительна для классической души. Вот
представьте себе: вы любите родину, родина обладает недостатками и
если вы ее любите по-рабски, то вы будете вечным рабом ее пороков.
Не будучи способным любить ее независимо. Так вот, мы в любви
никому не обязаны отчитываться, и в том числе не отчитываемся
перед предметом любви, и никому ничего не должны доказывать.
Любовь – мое дело, в том числе моя любовь к родине, например. И
доказывать ее я никому не должен. Поэтому я свободен от ожидания,
что моя родина станет совершенной. И не может быть, чтобы моя
любовь к родине зависела от того – имеет или не имеет моя родина
пороки. И, наоборот, если все зависит от красоты предмета любви, то
этот предмет будет максимально порочным, потому что ожидание или
стремление владеть прекрасным предметом любви, которых во всех
отношениях был бы совершенен, есть порок. Люди, живущие с этим
чувством, порочны. Следовательно, все наоборот: родина никогда не
станет прекрасной, если мы не будем независимыми в любви к ней То
есть если мы будем обладать страстью кому-то доказывать, что мы ее
любим. В том числе себе или самому объекту этой любви. И эта
независимость есть то, в чем мы можем быть свободными. Это и есть
любовь, конечно, в высшем смысле слова. Почему? Да потому, что она
– перед лицом невозможного. Не случайно я начал невинный треп
насчет того, что мы никогда до конца не открываем душу; никто из нас
еще не существует, и мы находимся внутри длящегося акта, и самое
интимное в нас – это то, что мы должны сделать, но не сделали.
Узнать в другом человеке партнера по невозможному – в
метафизическом смысле – это и есть высшее принятие других людей,
или стран, или кого угодно. Так вот – освобождение от эгоизма и выход
к партнерству как к чему-то, что для всех одинаково невозможно и в
чем каждый чего-то никогда не даст другому, потому что он сам этого
не имеет. Никто не хочет отдать мне души. До конца.
…Это нечто, что мы можем воспринять и узнать, отмечено
одним знаком, или предъявляет к нам одно условие – мы должны
рискнуть, то есть положить себя на карту. Это все рискованные
чувства, это не безразличные чувства, не абстрактные сюжеты. Задета
наша судьба. В том числе все, что в будущем случится с автором. Он
знает, что будут такие-то разочарования, такие-то ошибки. Но, не
сделав этого, ничего не узнаешь. Значит, можно сформулировать так:
если не ангажируешься, ничего не узнаешь, а если ангажируешься, то
неминуемо надышишь на стекло, через которое смотришь. Другого не
дано. Не рискнув, не узнаешь, а рискнув, обязательно будешь
узнавать искаженно. Вот эти две карты, соединение которых выводит
нас на те немногие истины, на которые мы выходим. Но с какими
способностями мы выходим на эти немногие истины и что это за
странная категория, называемая впечатлением? И как в
действительности устроено наше восприятие и мышление, и что мы
можем делать в определенных ситуациях, которые есть ситуации
неясной или невнятной радости? Неясного, невнятного волнения,
всегда несоизмеримого с предметом, который это волнение вызывает.
Это есть ситуация человеческого пафоса. Пафос всегда избыточен по
отношению к тому, что происходит в мире. Избыточно наше сожаление
об умерших. Умершего сожалением не возродишь. Избыточно наше
раскаяние…
70. Интеллектуальная ущербность дружбы и бесед.
В дружбе или в интеллектуальной беседе мы рассеиваемся,
когда мы звуком произносимых слов разгоняем то впечатление,
которое было в нас и которое мы сами должны были бы
расшифровать. От звука слов шарахаются вещи и от нас убегают. Это
обычно бывает прямым следствием интеллектуальной беседы…