224. Вариативность смысла как способ существования
самого смысла.
Скажем, если по принципу отбора вариантов составлять
собрание сочинений Мандельштама и выбирать какой-то один
вариант, считая все варианты вариантом одного, то целый ряд
самостоятельных, развитых мыслей, кажущихся вариантами, не
войдет в это собрание. Очевидно, даже такой филологический вариант
связан с той вариативностью, о которой я вам говорил: есть особые
измерения вариативности смыслов, - поскольку смысл сам по себе не
завершен, смысл бесконечен, то вариативность смысла есть способ
существования самого смысла. В том числе мы, читающие Пруста,
есть способ существования текста Пруста. Здесь отпадают вопросы,
какая интерпретация объективна, какая субъективна и т.д. Мы их
просто не ставим, а если поставим, то запутаемся и ничего не поймем.
Читаю цитату Пруста: «Хорошие книги написаны на своего рода
иностранном языке. Под каждое слово каждый из нас подставляет
свой смысл или, по крайней мере, свой образ, который часто
является противосмыслом (противоречит или не соответствует
смыслу автора). Но в хороших книгах все ошибки смысла, которые
мы делаем, хороши (хорошая книга означает хорошесть ошибок,
которые мы делаем, читая ее и вкладывая свои образы или смыслы
под те смыслы, которые мы читаем в книге; в плохой книге, очевидно,
этого не случается, и значит, как раз хорошие книги написаны на
иностранном языке). Когда я читаю о пастухе в книжке
«Очарованный», я вижу мужчину в стиле Мантенья, в красках a la
Боттичелли. Может быть, это вовсе не то, что видел Барби
(автор произведения), но в его описании есть совокупность
отношений, которые при данности ложной отправной точки моего
противосмысла дают ему ту же самую прогрессию красоты». То
есть если даны отношения, то с какой бы точки – в том числе с
ошибочной – ты не вступил в эти отношения, если ты вступил в них, то
они (отношения) дают моей мысли или моему чувству одну и ту же
прогрессию, и давание этой прогрессии не зависит от разницы путей –
от разницы между нами – каждый идет к смыслу из своей точки, из
своего опыта.
225. Последовательность, остранение, проникновение в
другого. Тайна собственного понимания.
Значит, в том, что интересует нас и интересовало Пруста, имеет
место нечто происходящее поперек последовательности или вокруг
локальной точки. И здесь Пруст вводит ( к чему я и веду), кроме
различия предметных языков, различия путей и, следовательно,
различия эмпирических содержаний, вводит самую важную для него
вещь, то, что он называет отстранением от самого себя, или о-
странением самого себя, что и позволяет в себе увидеть то, что
есть и в других, и чего нельзя сделать, если заниматься
описанием или развитием мысли с любовью к себе, то есть с
эгоизмом. Следовательно, в том, что Пруст называет прогрессией
красоты, заключена и скрыта одновременно важная процедура,
которую я сейчас выявил, назвав отстранением. Если это так, то мы
получаем очень забавную вещь, о которой я вам мельком говорил в
прошлый раз. Здесь есть особый смысл понимания или, как обычно
говорят, проникновения в других – мы ведь занимаемся контактами,
или совмещениями, или встречами с другими. И в чем состоит эта
странность? Ведь если мы отстранились от самих себя, и тогда мы в
себе обнаружили то, что есть и в других, если обнаруженное не
поддается развитию в последовательности – развитие в
последовательности этого обнаруженного приостановлено и внимание
смещено не на то, что происходит в последовательности, поскольку
именно в последовательности развертывается ткань майи или
иллюзии, а обращено внимание на то, что происходит вокруг, - то мы
тогда убеждаемся, - если мы имеем дело с некоторым состоянием,
которое множественно ( а мы явно имеем дело с таким состоянием), то
есть, будучи одним, по признаку одной и той же прогрессии оно
оказывается у многих лиц и во многих местах пространства и времени,
- раз мы проделали все эти отвлечения, чтобы получить вот это, что
это «само» не имеет внутреннего. Там нет переживаний, имеющих
какое-то сознание самих себя и некоторый внутренний мир, который
уникально открывается тому осознанию моих переживаний, которые
есть только у меня, и это осознание не может быть ни у кого другого.
Внутренняя сторона, или гомункулусная сторона, наших ощущений не
доступна никому другому или есть тайна.
226. Действительное чтение, продуктом которого является
понимание, есть такой же творческий труд, как создание того, что
понимается.
Мы получили такую вещь, о которой должны сказать, что
понимание того, что – у других, не означает понимание их как других. В
данном случае тот смысл, который по закону прогрессии был понят
Прустом у Барби ( у другого автора), не есть сам психологический
эмпирический Барби, то есть другой человек. Мы видим, что Пруст
полностью снимает нашу традиционную проблему, которая всегда
встает в связи с так называемой интерсубъективностью: явно наши
состояния уникальны, в смысле – солипсичны. То есть то сознание,
которое в какие-то глубины протягивает мои переживания, является,
так сказать, их тенью, постоянно сопровождающей любые физические
или психофизические состояния, - в эту тень или в это сознание
проникнуть невозможно. Но мы сейчас узнаем, что не в этом состоит
задача. Оказывается, что понимание того, что – у других, не означает
вовсе решения вот этой нерешенной задачи. Разные люди или разные
субъекты сходятся в одном, совершенно независимо от того, что они
думают друг о друге, какие образы они выстраивают в своих головах о
других. То есть не происходит никакого вживания. Традиционная
проблема – если вы знакомы с так называемой понимающей
психологией, - понимание другого путем вживания в него. А здесь не
может быть никакого вживания, - просто потому, что не во что
вживаться в этом состоянии. И ровно в той мере оно – одно, в какой
там нет никаких переживаний. Вживаться не во что. И Пруст вообще
был склонен считать, что состояния такого рода, которые могут быть
множественно даны и тем самым могут позволить нам получить
сходимость чувств и мыслей разных людей, - эти состояния не
являются продуктом наших переживаний и развития нами этих
переживаний, а мы как бы есть порождения (эти состояния) действия
некоторых живых форм, эффекты которых мы воспринимаем как
полученные в наших головах.
По сути дела, в такого рода совпадениях или сходимости в
одном состоянии совершенно различных – эмпирически – содержаний,
лиц и т. д. нет никаких переживаний; здесь стоит проблема не
переживаний, а бытия. То есть некоторого чистого быть – занимать
какое-то место, или - не быть. Причем у нас самих, если мы
находимся в этом месте, могут быть совершенно ложные
представления о самих себе, о том, где мы находимся и т.д. Отдавать
себе отчет в этом мы можем совершенно разными и неадекватными
путями, но действует в нашей жизни и судьбе – то, в каком месте мы
находимся реально. В этом смысле Пруст снимает проблему в том
акте, который происходит у нас ( у всех), когда мы читаем книгу,
написанную другим. Пруст так осмыслял эту проблему: в каком-то
смысле, если читатель действительно понимает книгу, то это
происходит потому и так, что он воссоздает себя ( в чтении этой книги)
как автора этих состояний (хотя эти состояния уже существуют и
описаны в книге). То есть действительное чтение, продуктом
которого является понимание, есть такой же творческий труд, как
создание того, что понимается. И если это происходит, то там нет
проблемы заимствования. Посредством книги, как выражался Пруст,
мы читаем в самих себе. Книга, в лучшем случае, - оптический
инструмент, который приставлен к нашей душе, как к ней может быть
приставлено увеличительное стекло, посредством которого мы
начинаем двигаться в нашей душе, и если там воспроизводятся, или
случаются, состояния понимания – а состояния понимания есть
состояния с прогрессией, то есть состояния сходимости
(отождествление), - то это то же самое, что быть автором ( а не
заимствовать мысли другого). Это – тождественно, утверждал Пруст (
я склонен в этом с ним согласиться).
227. Пассионарная астрономия как соотношение страстей с
неподвижными сферами (судьбами).
Следовательно, имея точку, окруженную формальными
отношениями, являющимися алгеброй, мы имеем, условно говоря,
систему отсчета для движения в некотором измерении, в котором мы
можем получать линии сходимости и конвергенции (схождение,
приближение) между разными событиями, разными людьми,
субъектами состояний.
Представьте себе, что существует какая-то точка,
представляющая собой нечто вроде неподвижной сферы ( в старом
смысле этого слова). Сфера, с которой соотносится и к которой
притягиваются все наблюдаемые движения, описуемые состояния,
поступки, свойства и пр, кажутся Прусту понятными и объяснимыми,
если их поставить в какую-то разумную связь. Постановка на свое
место – как если бы привязать их (события, состояния) «посредством
законов тяготения к этим сферам, каковыми являются образы».
Значит, точка, о которой я говорил, есть точка, вокруг которой
формальные отношения, или – точка, в которой мы получаем
прогрессию, формальную, но она же есть и чувственная точка. То
есть точка, содержащая какой-то образный элемент. Образ – в
смысле разума как некоторой бесконечной чувствительности.
Образы, не являющиеся конкретными представлениями, - какие-то
квазипредметные образы. В другой связи такой ход Пруст называет
«астрономией страстей». Пассионарная астрономия. Это же Пруст
называет пассионарной аттракцией (эффектность), или
«пассионарным притяжением» (снова обыгрывается образ гравитации
к сферам), называет «универсальным (или всеобщим) притяжением».
То есть пассионарная астрономия есть соотнесение страстей с
неподвижными сферами. Соотнесение и наличие формальных или
прогрессивных отношений вокруг точки поперек последовательности
Пруст называет « алгеброй чувствительности». В точках, к которым,
как сферам, тяготеет все остальное, в этих точках есть одновременно
какая-то и образность и интенсивность. Точки сил, или точки
интенсивности. Почему? По одной простой причине: я все время
говорил вам, что есть фундаментальная разница между тем, что мы
пытаемся произвести ментально, то есть чистым или голым
рассудочным актом, и тем, что заряжено некой чувствительностью,
живой силой чувствительности. Мы это видим на примерах памяти:
например, память как один из кумуляторов ( собирателей) этой живой
чувствительности есть нечто такое, что определяет – увидим ли мы
нечто в качестве цветка или не увидим. Мы видим, что источником
видения цветка как цветка является не факт существования цветка в
мире, а нечто другое, - лишь в конусе цветов прошлого я
сегодняшние цветы воспринимаю как цветы. Иначе они для меня не
являются источником тех состояний, эмоций, прогрессии, если угодно,
которые мы называем восприятием или реакцией на цветок. Короче
говоря, - вещи, безразличные, несвязанные, которые не входят в
конусы наших восприятий. И на фоне своего сознания помните, что я
ввел закон ( цитатой из Фурье), который гласит: притяжения (вещи,
которые происходят в пассионарной астрономии) пропорциональны
судьбам. Слово «судьба» теперь возьмите как нечто упакованное в
фиксированной сфере – в этой нашей точке. Судьба – это прожитый,
реально пройденный путь. Его как раз нужно освободить, вынести на
поверхность нашей жизни. Следовательно, эти точки – тяжелые,
упакованные точки. На другом языке они называются « судьбой». И вот
им пропорциональны притяжения. В том числе и то, что по законам
притяжения попадает в луч нашего взгляда, или не попадает, если нет
притяжения, на что мы взволнуемся или не взволнуемся, что мы
воспримем или не воспримем, что поймем – не поймем и т.д. Я часто
приводил вам пример того, как прекрасно пройтись с красивой
женщиной по лесу или отправиться с ней в прекрасный ресторан и т.д.
– все то, что мы представляем или воображаем ментально, и все это
ровным счетом ничего не означает и может вовсе не быть источником
тех радостей и тех чувств, которых мы ожидаем. Оказывается, чувство,
вызываемое красивой женщиной, не связано с тем, что она красива и
физически присутствует рядом со мной, - по тем законам судеб или
памяти, о которых я говорил. [Я не буду вам об этом напоминать, вы
сами должны все эти слои восстанавливать, потому что тексты,
цитируемые мною, являются тем, что раньше называлось
палимпсестом ( вновь соскобленная (книга)). Текст, на котором
нанесены многие и многие слои, и все они должны одновременно
оживать, чтобы текст был воспринят. Недостаточно для восприятия
текста оживить только один слой, в том числе слой непосредственно
написанного.]
228. Проблема реальности, происходящих с нами событий.
Мы знаем уже, что в тех точках, которые я сначала назвал
локальными точками, окруженными формальными отношениями,
назвал неподвижными сферами или точками интенсивности,
источающими какие-то силы притяжения, не видимые нами, - в этих
точках дано множественное содержание. Состояние – одно, но оно
множественно, то есть в разных местах и у разных лиц, и оно не
имеет внутреннего, в которое мы должны были бы проникать актом
понимания – в смысле вживания, поскольку там не содержится каких-
либо эмпирических переживаний (оно – одно именно в силу чистоты,
то есть вынутости или полной заместимости всех эмпирических
человеческих переживаний, или предметных языков – в другом случае,
или путей – в третьем случае), - эта множественность обнаруживается
и с другой стороны: в этой точке есть то, что Пруст называет
универсальной душой. Перед нами возникает странная проблема: мы
должны иметь основания сказать, что события, которые с нами
происходят или которые мы видим как события, происходящие с нами
( о которых мы имеем информацию как о событиях), есть подлинные
события. Ведь в тех рассуждениях и цитатах, которые я приводил (
там, где фигурируют звезды, правящие нами даже тогда, когда мы их
не видим), естественно допущение, что мы можем жить в мире,
наполненном светом, то есть информацией, силами , светом
погасших звезд ( которых уже нет как звезд), в том числе и потому, что
я в качестве реального носителя тех состояний, которые я сейчас
испытываю, иду, оказывается, к самому себе издалека, откуда ко мне
сюда протягиваются лучи или силы притяжения, о которых я говорил, -
в силу того что скорость желания отличается от скорости нашего
взгляда, может получиться так, что , пока до нас дошло, того, что
излучало дошедшее до нас уже и нет, и мы живем в мире света на
самом деле уже померкших звезд - в силу этой разницы, в силу этих
расстояний, по которым до нас что-то доходило. И это предположение
лежит скрыто или тайно за всеми душевными поисками Пруста. Я
говорил вам, что Пруст прежде всего интересовался вопросом:
насколько я реален в восприятии произведения искусства и т.д., и т.д.
Но теперь мы этому вопросу реальности уже придали другой и более
драматичный и конкретный оттенок. Я его помечу следующим образом:
собственно, где и когда происходит то, что со мной происходит? И
одновременно сформулирую парадоксальный ответ на этот вопрос,
парадоксальный в том смысле, что он обрисовывает кратко нашу
утрудненность или озабоченность самой проблемой. Формула будет
такая: все, что происходит, происходит не сейчас и не здесь.
Повторяю, все, что я вижу сейчас происходящим, и в
действительности происходит не сейчас и не здесь.
229. Универсальная душа (разум) и проблема реальности
происходящего.
Пока оставим эту закрепленную формулу и выявим другую
сторону нашей проблемы. То, что называется универсальной душой и
с чем, собственно говоря, человек должен воссоединиться, проходя
путь испытаний, страданий, есть в то же время нечто, называемое
разумом. В силу свойств, что ли, света, который, может быть, исходит
от потухших звезд или от потухших очагов, оно поворачивает
проблему и так, что нечто, испытываемое мной, может быть – или
частью разума ( чего-то вечно живого), или симулякрой,
отделившейся от вещей. Скажем, когда я волнуюсь, или не волнуюсь,
в присутствии Рахиль, - само это волнение может быть чистой
симулякрой, или образом, уже заложенным в луче моего взгляда и
идущим не от вещи ко мне, а от меня к вещи. Образ –
накладывающийся на вещь и делающий ее источником того, что я
вижу, - никакого отношения не имеет к тому, что происходит в
реальности. В реальности – в силу того, что я рядом с Рахиль не
испытываю никакого волнения, я испытываю просто скуку, которую
приписываю, конечно, свойствам Рахиль; Рахиль – это женщина,
вызывающая скуку, значит, Рахиль – существо, обладающее
свойством вызывать скуку, - но нет такого существа в мире; оно
появилось в мире из-за того, что я нахожусь во власти отделившихся
от вещей симулякр в данном случае симулякр моих образов, моих
возможных состояний. В силу этих симулякр, или возможных образов
и состояний, я испытываю то, что испытываю, а приписываю это тому,
что в мире есть существа, вызывающие у меня скуку.
230. Дробление разума (отделение частей разума от него
самого). Симулякры, подменившие реальность.
В свое время Витгенштейн, философ 20 века, говорил, что мир
несчастного бесконечно мало отличен от мира счастливого, это
разные миры, но бесконечно мало отличные друг от друга в том
смысле, что в действительности они состоят из одних и тех же
предметов. С марсианской точки зрения, которая видела бы и тот и
другой мир, все миры, как говорил Витгенштейн, заполнены
безразличными предметами; они могут быть эти, могут быть другие,
пятые, десятые, между ними нет никакой ценностной иерархии – нет
одного предмета, который сам по себе был бы лучше другого, или
скучнее другого, а есть какой-то бесконечно малый сдвиг или блик,
падающий на эти предметы, который делает один мир миром
несчастного, хотя на самом деле в мире вовсе нет никаких
направленных на человека событий, которые имели бы целью сделать
его несчастным ( философ скажет, что мир по отношению к нам не
имеет никаких намерений), и те же самые предметы, тоже, тоже
каким-то неуловимым бликом, ложащимся на них, составляют мир
счастливого, или веселого, если угодно.
Я ввел проблему возможных отделений частей разума от него
самого – нечто перестает быть частью разума и становится мертвой
симулякрой, отделенной от вещей. Она не жизнью вещей
производится, а сама индуцирует в нашей голове какие-то видения или
отношения к этим вещам. Гипотеза существования в мире погасших
звезд уже и с этой стороны, со стороны дробления самого разума,
преследует Пруста. Разум – в предположении – одна бесконечная
чувствительность, но она может застревать на предметах. Скажем, та
часть разума, которая развилась и родилась в жизни на любви к
Альбертине, - например, я могу психически заболеть. То есть исходное
движение во мне отклонилось, и я могу не забыть Альбертины. Если
я нормальный и здоровый человек, я должен забыть Альбертину в
случае несчастной любви, в том числе и потому, что в любви
решаются другие проблемы, а не те, которые связаны с уникальными
качествами предмета любви, - предметы любви, как я объяснял вам,
заменимы. Но в отношении к Альбертине реализовалась и
конституировалась какая-то часть моей души и моего разума, она
может оказаться неспособной к дальнейшей трансформации, то есть
она может оказаться неспособной высвободиться из своей оболочки
и реализовать чувство как таковое, которое может и должно жить по
отношению не обязательно только к этому предмету (оно может,
выразимся грубо, «зациклиться» на своей предметной форме
выполнения). С другой стороны, я могу основательно забыть
Альбертину, - скажем, избавляясь от несчастной любви, если у меня
есть, конечно, какая-то гордость и т.д., я постараюсь это чувство в себе
убить; но я могу его убить настолько, что та часть разума, которая
жила через отношение к Альбертине, или та часть чувства, или та
часть универсальной души, которая жила по отношению к Альбертине,
- эта часть разума со смертью Альбертины в моем отношении к ней
(она для меня умерла, я ее больше не люблю), - если она не
переключилась на что-нибудь другое, - может уйти, и я навсегда
потеряю какую-то часть своей души, своих способностей, своих
жизненных сил. Мы иногда за смерть любимых платим смертью
собственной души. Душа умирает. И для Пруста, как я вам говорил в
другой связи, самый страшный образ – образ бесконечности, -
представленный в самой крайнем своем виде, а именно, в виде числа
и множества. В бесконечности, страшной, живут или пребывают
мертвые части моей души, раздробленной и фрагментарной, части,
которые я не могу воссоединить с самим собой, и тем самым я не могу
сам ожить и предстать в каком-то полном виде или в полном составе
своего существа.
231. Проблема бытия ( или небытия) в полном составе
своего существа, в полном составе частей своей жизни.
Кстати ( я не помню, цитировал вам я или не цитировал),
Валери, идущий параллельными тропинками и испытывающий
сходные проблемы, все те, которые вообще в 20 веке встали в
отношении художника – не к миру, а к своему собственному
произведению, - насколько я как художник реализуюсь, производя
тексты или производя произведения? – так вот, испытывая сходные
проблемы и считая существенной проблему отношения художника к
собственным произведениям Валери говорил, что великим творцом
является не тот, кто создал великие и отдельные, обособленные и
завершенные произведения, а тот, кто овладел собой во всем объеме
своего существа. Во-первых, овладел собой как способным
производить произведения, и во-вторых, овладел собой как то
существо, которое в зависимости от того, что оно сделало, попадает в
те или иные сплетения в независимом от него реальном процессе
движения мира. Ведь очень часто дьявол играет нами именно тогда,
когда мы, как птички на ветках, поем песенки и чирикаем. Это есть как
раз те случаи, когда искусство оказывается просто областью
проявления нашей животной или витальной аристократичности ( чисто
чувственной, физической одаренности к слаганию стихов и т.д.).
И вот, введя таким образом проблему, я получаю возможность
сказать следующее, уже связывающее этот ход мыслей с тем ходом
мыслей, который мы проделали по проблеме времени. Помните, я
говорил: чистое время, непроизвольные воспоминания и т.д. Теперь
мы можем дать это в такой формуле: проблема прошлого и,
соответственно, воспоминаний (или времени) для Пруста есть
проблема прошлого, которое к нам приходит, с которым мы можем
воссоединиться. То есть – умерла ли та часть моей души, которая
любила Альбертину, или, высвободившись из любви к Альбертине, она
все-таки живет как частица моей души, которой я овладел в полном
объеме своих возможностей. Иначе говоря, проблема времени и
воспоминаний для Пруста – проблема того, чтобы пребыть здесь и
полностью. Это есть проблема полного и здешнего акта. (В отличие
от той формулы, которую я дал незадолго перед этим: все, что
происходит, происходит не здесь и не теперь.) Решаемая проблема
есть обратная: как делается так, чтобы то, что происходит,
происходило бы здесь и теперь. Ведь проблема времени есть
фактически такое воссоединение с собой, при котором я вытягиваю
различные части самого себя, застрявшие, как я уже неоднократно
говорил, в разных предметах и рискующие в них умереть, что и
означало бы и мою смерть здесь. То есть не только мною владели бы
симулякры в теперешней моей жизни и сознании, а я еще был бы сам
симулякрой, - не только жил бы в мире света потухших звезд, но еще
сам был потухшим светом чего-то, чего уже и нет. Повторю, что это
проблема здешнего акта. Например, я сейчас хотел радоваться
присутствию женщины, а испытываю скуку, - так вот, задайте по
отношению к этому вопрос: где это произошло и когда это
произошло? Вот об этом я и говорил, что это не здесь происходит и не
сейчас, не тогда, когда я ожидал радости – и вместо этого скучаю. То,
что я сейчас вместо радости скучаю, сцепилось раньше, в другом
месте, и там, в каком-то смысле, произошло, - вот о чем идет речь. А
для меня это жизнь, ведь для меня важно знать: что происходит,
собственно говоря? Что со мной происходит, когда вместо ожидаемой
радости я смертельно скучаю и думаю только о том, когда это
свидание кончится, свидание, на которое я мчался на крыльях любви
или на реальных крыльях, - что со мной происходит? Где и когда
произошло то, что со мной происходит? Это уже , оказывается,
осмысленный вопрос, это не просто банальность – скучно, потому что
она скучная. Ведь одним из способов невнесения термина времени и
места в происходящее есть приписывание свойств. Свойство –
термин, который позволяет нам не вносить время или измерение
( вот то, уходящее куда-то, в какой-то объем) в происходящее. Ну,
конечно, просто она скучная дура. Но почему я обнаружил это именно
сейчас, здесь, ведь ничто предшествующее к этому не вело, наоборот,
я был полон ожиданий этого свидания? Обратите к самим себе взгляд
этой ищущей души, обратите его на свои собственные переживания,
на то, что вам довелось испытать, увидеть и т.д., и вы сразу поймете
осмысленность этого вопроса и, уж во всяком случае, общность этого
прустовского вопроса с теми вопросами, которые вы сами можете
задавать. Фактически, когда я спрашиваю: что происходит? – я
действительно задаю такой вопрос ( и совсем не просто ответить на
него). Я чувствую скуку, но, оказывается, я чувствую все то, что лежало
на путях нашего анализа – содержание чувства, я это чувствую, а
испытываю скуку. Конечно, осмысленно спросить: где произошло что-
то так, что я сейчас скучаю? Сейчас происходящее - все-таки не
Рахиль причина моей скуки. Отсутствие предшествующего бега
желания ( по пути) с соответствующими сцеплениями,
соответствующими вложениями ( как сказал бы Валери: имплексами
возможностей моей души) в какие-то совершенно материальные
предметы, - все это уже предопределило, обусловило то, что я
сегодня не испытываю радости там, где ожидал ее испытать, и
испытываю скуку там, где не ожидал ее испытать. И более того – то,
что я вам описывал как «нож реальности», неожиданно поражающий
наше сердце в момент разглядывания облаков, конечно, вне всякой
связи с тем, что мы разглядываем облака, то есть вне связи с тем, что
в нашем ментальном мире является логическими возможностями
нашего ума ( как мы себе воображаем будущее), - то, что меня поразил
нож, тоже где-то, в глубине объема какого-то измерения сцепилось и
сейчас меня поразило, хотя я делаю невинный вид, потому что не
заслужил я этого, потому что мой глаз-то видит облака, я в это время
облака разглядывал, чем же я заслужил удар ножа в сердце? Но,
очевидно, все-таки слова Одетт, которая говорит: ну, подумаешь, не
помню я, может быть, два или три раза спала я с женщинами; и сам
этот тон человека, который может забыл нечто, что для Свана
является таким драматическим событием, что о нем нельзя забыть и
тем более о нем нельзя говорить как о чем-то безразличном, - это ведь
тоже есть часть жизни Свана, лежащая где-то далеко позади, и то, что
он сейчас испытал под видом «удара ножа в сердце», случилось или
происходит не сейчас и не здесь. Вот о чем идет речь и как можно
расшифровать этот свет погасших звезд.
И поэтому отношение к прошлому у Пруста, как я сказал, есть
отношение к чему-то… что может приходить так, чтобы мой акт был
здешним и полным. То есть, во-первых, чтобы он не состоял из частей,
которые совершились в другие времена и там определились, а состоял
бы из частей, которые делаются сейчас; и во-вторых, лишь в той мере,
в какой я вынут из последовательности ( а в формальных отношениях
прогрессии я из последовательности вынут), я могу что-то испытать в
полном виде. В каком смысле? Поскольку существует закон, что мы
реализуемся лишь последовательно и нельзя все сразу,
постольку, в силу накладываемой на нас последовательности, мы в
каждый данный момент не можем сделать и выполнить чего-то, что
является частью нашей жизни и частью нашей души. Это – или забыто,
или отсутствует, или мы сами присутствуем не полностью. Хотя мы,
абстрактно говоря, обладаем энным количеством сил и способностей,
но в решающие минуты непрерывности, то есть там, где нужно делать
что-то последовательно ( а вещи сцеплены, и их нельзя сделать сразу,
в том числе и в том смысле, что мы не в любой момент обладаем всем
запасом своих собственных сил), они приходят к нам на помощь и
сцепляются все вместе вовсе не по нашему распоряжению, а каким-то
другим процессом. Там какие-то другие сцепления и – как их собирать?
Известно, что именно в тот момент, когда вы испытываете самые
благожелательные чувства к человеку и готовы ему открыться, именно
в этот момент, как сказал бы Пруст, календарь чувств и календарь
фактов не совпали. Вообразите себе два вращающихся диска: у
каждого из них есть дырочки, и они накладываются друг на друга, но
при вращении диска не всегда дырочки одного диска совпадают с
дырочками другого диска, - именно в этот момент там появляется по
вашей же собственной вине индуцированная другими поступками
какая-то пелена, и, в ответ на свое извержение чувств, вы ударяетесь
в стенку, вас обдают ведром холодной воды. Незаслужено? Да нет,
очевидно, здесь просто другая проблема – проблема бытия ( или
небытия) в полном составе своего существа, в полном составе частей
своей жизни. И мы теперь видим, что (раз не происходит
синхронизации) это значит, что где-то в раздробленном
единое целое) растеклись, раздробились в бесконечности числа и
множества, и установить между ними, в этом раздробленном виде,
какие-нибудь синхронности, сходимости, вместимости, корреляции
оказывается невозможным. А если возможно – если я могу собрать
себя в полноте своих частей и собрать их здесь, - то такое событие
может венчать весьма сложную пирамиду пути, очень длинного и
трудного ( ну, я-то говорил о конусах, но в конце концов можно и
пирамиду представить себе как фигуру, в пределе стремящуюся к
конусу). Когда я говорю, что в том измерении, которое есть измерение
собирания себя здесь и в полном виде, - поскольку, если этого нет, то
все, что происходит, происходит не здесь и не сейчас, - то, значит, в
этом измерении (эти конусы – явно расширяющиеся и сужающиеся)
есть какие-то расширяющиеся конусы, способные вмещать в себя все
большее число предметов таким образом, чтобы эти предметы
становились источником знаний, эмоций, чувств – здесь и теперь ( или
наоборот – сужение). Пруст говорит, что, когда он двигается в
последовательности, он как бы тащит на себе гири другого в глубины
уходящего измерения, и что он похож на человека, который по
видимости идет по поверхности земли на ногах, а в действительности
стоит на ходулях.В действительности он неустойчиво стоит на
длинных ходулях, которые уходят вглубь через многочисленные
временные ( и разнородные, тем самым) пласты, и очень трудно идти
по земле, в последовательности делая шаг на этих ходулях-ногах,
которые вовсе не в земную поверхность упираются, а должны смещать
вместе с собой, в каждом шаге, целые прорастания в большое число
временных пластов Так сказать, страшные фигуры; и когда Пруст о них
говорит, то ясно, какую проблему душевной жизни или просто жизни он
решает.
Конечно, чистое время или прошлое собственнолично – не
мысль о нем, а оно пришло, - это есть куски нашей жизни,
высвобожденные из пребывания где-то там (там, где происходило что-
то не сейчас и не здесь) и по какой-то траектории возвращается ко
мне. И как раз об этом я сказал, что такая вещь венчает очень
сложный путь – расширяющийся или сужающийся конус.
Так вот, интересно, что по такому же примерно пути шел и
Валери. Валери шел параллельными своими путями по отношению к
Прусту, а Пруст – параллельно по отношению к нему. Таким же путем
шел и Рильке И вот то, что я называл то пирамидой, то конусом, очень
интересно ощущалось этим поэтом. Попробую сходу перевести эту
цитату: «Мне представляется всегда, как если бы наше обиходное
сознание на самом деле жило бы на вершине некой пирамиды, базис
которой – в нас и, соответственно, под нами настолько полностью
и далеко уходит в свою ширину, что, чем дальше мы сумеем
погрузиться, тем в большей мере мы вовлекаемся в независимую от
пространства и времени данность земного, в самом широком
чувство, и каждый раз, когда мне это удавалось, действительно жил
сообразно ему, - что в глубоком срезе этой пирамиды сознания
становятся возможными для нас событиями самые простые для нас
вещи, непрерывное присутствие и одновременно бытие которых на
верхнем конце пирамиды самосознания доступно переживанию
только в виде потока».
смысле светского бытия. Я с самой ранней юности испытал это
фрагментарном виде части самого разума (который есть живое и