28. Впечатления света или призвания.
Настройтесь на то, что наша двойная звезда, о которой я
говорил, то есть впечатление, светлая точка какого-то впечатления и
точка, в которой мы находимся (я назвал ее непроходимой, то есть
такой, в которую ничто не поступает извне), - эта двойная звезда в
действительности есть какая-то маленькая светлая точка в
совершенно темных безднах мироздания. Нам эту точку нужно
расширять, потому что мы в ней должны поместиться своим трудом,
своей работой. Работать надо. Не упустить впечатления. Не упустить
молнии, прочитать синтаксис молнии – форму. Закон. Закон нам что-то
говорит, мы это чувствуем; самые важные впечатления – те, которые
нам что-то говорят. Смотрят на нас. Не случайно символом во многих
мифологиях является ослепительно яркий свет солнца. Свет. Но
прочитать его, извлечь символ нельзя. Условно назовем такие
впечатления – впечатлениями призвания. Или впечатлениями
окликнутости. Мы окликнуты чем-то неизвестным или непонятным и
при этом знаем, что это неизвестное погибнет (жалко ведь!), если мы
его не расшифруем. Такие впечатления могут вызываться у нас
людьми, лицами, местами; категория этих впечатлений интуитивно нам
достаточно ясна, но определить ее, конечно, нельзя.
29. Движение в Неизвестном. Мера человека.
Расширение совершается внутри маленькой точки нами самими
в стороне неизвестного. Или Другого. Другим, или неизвестным, мы
называем то, что никогда не есть то, что мы думаем. То, что всегда
другое, чем наши представления, - это есть неизвестное. Конечно, в
слово «неизвестное» вкладывается и другой, мужской или взрослый
смысл. Человек, в отличие от животного, есть существо, сопряженное
с неизвестным, или с поиском, или с движением в стороне
неизвестного. Для животного таких вещей не существует. Только для
человека существует неизвестное. В том числе потому, что
человеку заранее не задана никакая мера. Нет никакой меры, по
которой мы определили бы – вот это есть человек. Человек
обнаруживает себя движением в безмерном, и, следовательно,
только продукты этого движения есть те или иные миры, которые
всегда меняются. И самое красивое зрелище в человеке – когда
человек идет на пределе того, на что вообще способен человек.
Поскольку предел неизвестен заранее, то нужно ставить себя на карту
и идти.
30. Понимание тождественно узнаванию.
Все наше искусство понимания есть в действительности
искусство узнавания. Вот есть неизвестно что-то, что мы видим
первым взглядом. Но не открытие какое-то, а нечто индивидуальное,
что в этом первом же взгляде и существует и что в принципе нельзя
получить знанием. Примерно это так же, как воспоминание лица. Ведь
чем отличается воспоминание лица? Лицо есть классический пример
того, чего нельзя знать. И симптомом того, что этого нельзя знать,
является наш тяжелый труд воспоминания лица. Дело в том, что лицо
нельзя получить из того, что я знаю, ни из каких данных я лица
получить не могу. Вывести лицо нельзя, ибо между данными и лицом
этих данных расстояние бесконечно. Лицо есть нечто, его нельзя
вывести из данных о нем. Но когда оно есть, оно – оно. Несомненно.
Оно не нуждается ни в доказательствах, ни в пояснениях, которые
лежали бы вне его самого. Лицо само – отдельно от всех путей к нему.
И когда оно есть, никаких вопросов не возникает. А когда его нет, из
данных вывести его нельзя. И вот эту метафору лица накладывайте на
то, что я и раньше называл и в дальнейшем буду называть
индивидом.
31. Неизвестное. Реальность и вера.
И теперь повернем проблему неизвестного. Значит,
неизвестное, или Другое, - это то, что никогда не имеет позитивного
решения. Я могу, например, указать на какой-то факт. Факт – это
позитивность. Но мы уже знаем, что в ту точку, о которой мы говорили,
факты не входят. То есть позитивности для нашего мышления или для
нашей мысли, для нашего сознания недостаточно.
Мы уже заранее можем сказать себе, что проникает в точку
только то, что будет идти по волне движения, в котором есть я. Теперь
я иначе могу говорить о той сложности, которая связана со словом
«неизвестное». Ведь то, что я назвал «неизвестным», в то же время
называется реальностью. Что-то, что есть на самом деле, но чему мы
никогда не можем придать никакой конкретной характеристики. В
прошлый раз я говорил вам: реально то, чего мы не видим и во что
нужно верить. То есть реальное есть нечто такое, чего нет без
нашей веры. И держится силой нашей веры то, чего нет. А то, что
есть, в нашей вере не нуждается – это уже философский язык, так он
построен, философы говорят на этом языке. У него есть своя
грамматика. Очень странный заскок ума. Обратите внимание: что-то,
что не нуждается в моей вере, - в это верить нельзя. Ну, даже
состояния и понятия этого состояния просто-напросто не имеют
смысла. И язык нашей сознательной жизни, или текст сознания,
построен так. Если в нем есть слово «вера», то, значит, верим мы
только в то, чего нет без нашей веры. Опять - чего-то нет без нас.
Я другими словами говорил: точка, движение которой – только я сам.
Пруст выражается так: то, что я знаю, - не мое, мое – только то, что
я вырастил из себя. И это есть единственный путь в реальность. В
реальность, которая всегда другая. В каком смысле «реальное всегда
другое»? Оно никогда не есть непрерывное, шаг за шагом,
продолжение наших ожиданий или возможностей.
32. Наши представления и ожидания всегда ирреальны.
Представление в виде возможности никогда не будет
реальностью при своем осуществлении. Возможность не есть
реальность. «Мы никогда не знаем нашего сердца». Если это
(представление) случится на самом деле, это будет совсем другое,
чем мы представляли. Другое – ничего общего не имеющее с нашими
логическими возможностями. То есть с тем, чего – мы представляем –
мы ожидаем от мира. Ведь я ожидаю, что, если я протяну руку, я
возьму этот листок бумаги. Это есть то, что называется ожиданием.
Мир, который устроен так, в котором я знаю, что будет, или я ожидаю,
что если я сделаю то-то, то будет то-то. Мир ожиданий. Вот о нем
говорится, что он ирреальный, или случайный, мир. И, чтобы увидеть
реальность, именно эту привычку, то есть привычные связности
ожидаемых событий, нам нужно разрушить. И это есть – расти. Или –
развиваться, или – проходить путь. Так вот, «как всегда реальность
ничего общего не имеет с возможностями».
33. Реальное всегда Другое или Неизвестное.
Я опять подчеркиваю, что в нашей сознательной душевной
жизни есть структура, связки которой выныривают во взрывах наших
духовных и душевных событий. Тем самым я как бы говорю, что
взрывы наши, не только сама душа, взрывы событий имеют структуру.
То есть несут частицы сложения души.
Реальное всегда Другое. Или неизвестное. А неизвестное – мы
уже можем определить – есть острое чувство Другого. Того, которое –
ничто из того, что мы знаем, видим, к чему привыкли и что есть.
Позитивно есть. Повторяю, тогда неизвестное есть острое чувство
сознания, - а им человек может болеть, его иногда называют
ностальгией, мировой скорбью. Вот эти слова, говоримые о
неизвестном. Неизвестное, следовательно, - острое сознание
реальности как чего-то, что ничего общего не имеет, ничего похожего,
всегда другое, чем то, что мы знаем, к чему привыкли и т.д. Со
стороны нашей души неизвестное может быть нашей болезнью.
Болезнью в нормальном смысле слова, не в уничижительном смысле, -
мы можем быть больны страстью, пафосом неизвестного. Он же есть
бесконечность, конечно. Человек есть существо, больное
бесконечностью. Вот жало реальности, или сознание неизвестного, и
есть жало бесконечности.
34. Уникальность индивидуальной реальности души.
Пока для предварительного шага пометим себе, что то, что я
называю впечатлением, реальность как впечатление, есть всегда
нечто имеющее печать индивидуальности или уникальности. Никогда
не является чем-то похожим на что-то другое. Индивидуальный акцент.
А мы знаем, что индивидуальное есть то, что непроходимо извне и что
непередаваемо, но что неустранимо различительно. Я изнутри вижу
так, и эквивалента этого во мне нет: цветы боярышника, из которых он
пытается извлечь смысл, они (цвета) его окликнули. То есть
окликнувший нас предмет обладает индивидуальным акцентом.
Боярышник не есть другие боярышники, это не есть впечатление от
боярышника. Значим закрепим – уникальность. Для Пруста такая
уникальность есть неопровержимое доказательство индивидуальной
реальности души. Душа – или устройство нашей духовной жизни –
дана индивидуально реально, а не иначе. Повторяю, душа – это какая-
то тотальность, там много всего. В качестве реального она
проявляется целиком, будучи дана индивидуально. Одним акцентом.
Или уникальным акцентом. Она индивидуально реальна, или она
реальна индивидуально. И неустранима. Реальность – ее нельзя
устранить. Как я говорил вам: то, что непроходимо, нельзя устранить,
то, что я вижу, нельзя устранить. Изнутри слова одни мы называем, а
то, что есть предельно отличительное выделение какого-то предмета,
оно и есть индивидуальность. То есть нечто большее. Душа проявляет
себя индивидуально дискретным, или локальным, или в индивиде
собранным своим существованием. То есть индивид. Мир – индивид,
в действительности это тождественные понятия. Индивиды есть миры.
А миры суть индивиды или проявляются индивидуально.
Индивидуально реальны.
Пруст пишет: «Мне кажется, что каждый художник является
гражданином неизвестной родины». То есть у каждого художника есть
уникальное видение мира, носящее индивидуальный акцент Оно
(видение) как бы услышано не здесь, не в этом мире, а есть отголосок,
сохраненный звук неизвестной родины. И она всегда тождественна
себе (эта внутренняя родина), всегда независима от намерений самого
художника, от его сознательных построений, или от его построений,
контролируемых волей и сознанием.
С точки зрения Пруста, писатели, написавшие, скажем, сотню
книг, в действительности писали только одну книгу. Живописцы,
написавшие сотни и тысячи картин, писали одну картину. То есть везде
– то, что ( в других случаях Пруст называет это стилем) он называет
«составными частями души), которые проявляются в сознательных
намерениях, - а сознательными намерениями организовано
содержание, то или иное, всегда разное, - но помимо этого в
сознательно определенном содержании проявляются композиции
души, рожденные в неизвестной родине. « И разве не эти элементы,
– пишет Пруст, - все residu reel , весь этот реальный осадок ( слова
«реальный осадок» наложите теперь на все то, что я говорил об
особой точке, непроходимой точке, в которой то-то и то-то; то, что я
вижу под теми же вещами, которые через названия этих вещей видите
и вы, - это и есть сознание; не сознание о чем-то, а это есть сознание;
здесь нужно эту ассоциацию ухватить; обычно мы говорим: сознание о
чем-то или сознание чего-то, - нет, это сознание, вот то, что
различительно выделяет предмет, который я вижу, выделяет его как
бы изнутри, есть и со - знание, в отличие от предметов, знаков, то
есть наименований) …весь этот реальный осадок (все остальное –
не реально, это – реально), который мы вынуждены оставлять при
себе ( я ведь сказал, что сознание, будучи ясным, невыразимо), -
беседа не может передать от друга к другу, от учителя к ученику,
от любовника к любовнице – все это невыразимо, что отличает
качественно то, что именно он почувствовал, и то, что он
вынужден оставлять на пороге фраз ( то, что мы хотим сказать,
остается на пороге фраз, посредством которых мы это говорим; все,
что мы сказали, в каком-то смысле является как бы обломками
крушения того, что мы хотели сказать), в которых он не может
сообщиться с другими, не прибегая к пунктам, общим ему и им (что
обще для всех и что известно всем, и что тем самым, по определению,
не есть то, что он хотел сказать; и имеет для других, следовательно,
лишь значение общих актов; улыбка – в общем смысле слова, цветок –
в общем смысле слова), искусство может показать…» Значит,
residu reel – этот осадок, наш топос, невыразимый, наше сознание – то,
что есть в нас, и что есть только мы, и что передать никому нельзя.
Повторяю, что вновь нас человеческий слова подводят. Когда я говорю
– невыразимо, я не имею в виду ничего такого непостижимого.
Постижимо – это есть как раз самое постижимое. Но отличает меня от
каждого, и остается на пороге нашего контакта, и является моим
призванием или моей ответственностью, которую, как я уже говорил,
передать никому нельзя. Понять за меня или за вас никто не может.
Так вот, обратите внимание с этой стороны на акт понимания. Никто
не может понять. Умереть никто не может, и озаботиться тенью, то
есть темнотой, тоже никто не может. У всех - своя темнота. Из своей
темноты мы идем к свету, и только из своей темноты.
Так вот, «…искусство, экстериоризируя (перенося из мира
художника) в компонуемых красках, дает нам эти миры, которые мы
называем индивидами и которые мы без искусства никогда не узнали
бы». Есть не только неизвестное, есть еще неизвестные миры,
множество миров в каждой точке, о которых мы никогда не узнали бы
без искусства. Другими словами, это есть то, что я называю трудом.
Труд или текст. Или синтаксис. Значит только композицией этого труда
и дается, фиксируется индивид, и без этого труда мы никогда этого
индивида не узнали бы. Скажем, мы никогда не узнали бы, что такое
совесть, если бы не было формы совести. Мы никогда не узнали бы
ничего искреннего, если бы искренность не была искусно построена.
Так, чтобы в ней не намерения наши были бы искренни, а если бы она
сама была. А сама она может быть, только будучи организованной и
крепко сбитой. Другого не дано в человеческой жизни Намерения, как
говорил Пруст и как говорили многие другие, остаются за порогом
искусства. И я скажу (уберем слово «искусство») – намерения
остаются за порогом наших действительных поступков и нашей жизни
в реальности. Velleite – потуги быть честным, а честность, я должен
сказать, это – искусство. Структура, форма, запечатлевающая труд.
Скажем в религии считается, что человеческие состояния будут
бесплодно повторяться, если они не интегрируются в структуры.
Например, можно раскаиваться, совершив поступок. А раскаяние –
действительное психологическое состояние, в психологическом
смысле оно реально, в философском смысле оно ирреально. И сейчас
вы поймете – почему. Можно раскаиваться, но это не значит, что ты
снова не совершишь того поступка, из-за которого ты раскаивался.
Если через раскаяние что-то не извлеклось в структуре и не
закрепилось, в том числе в структуре личности, то все тогда
повторяется. Я тысячу раз буду совершать поступки, из-за которых
раскаиваюсь, тысячу раз буду раскаиваться, и так бесконечно. Я, по-
моему, говорил, что на российской территории основательно погулял
гений повторений. Никогда мы ничему не научились, никогда ничего не
извлекли (смыслы), тысячу раз повторяем одно и то же, а нам все
кажется, что то, что мы делаем, непохоже на то, что было. Такого рода
кручения и называются у Пруста утерянным, или утраченным,
временем. Так что это не просто «время» в обыденном смысле слова.
Художники рождаются только в неизвестной родине. То есть
художниками рождаются люди, больные острым чувством реальности,
то, которая ни на что не похожа; они как бы отслаиваются от других, в
них всегда ностальгия по чему-то, чего никогда не было, но что
переживается как нечто утраченное. Какая – то другая жизнь. И
независимо от того, есть она или нет, - а мы как раз говорим что она
никогда не имеет никакой материализации, сам этот комплекс или
структура сознания «другого», есть продуктивный элемент нашей
человеческой жизни. Человеческой душевной жизни, самой простой,
переживающей другие вещи, но переживающей их под этим углом.
Если у тебя есть острое чувство неизвестного, то у тебя
возникает один вопрос, в свете которого ты замечаешь те факты,
которые есть и которые можно было бы не заметить. В том числе
замечаешь то, что я назвал чувством живого. Чувством жизни. То, в
чем мы чувствуем себя живыми. Формально передать этого нельзя.
Ясно. Интуиция жизни непередаваема. Но каждый в себе это может
ощутить. Знать. Так вот, дело в том, что мыслитель, или художник,
раскручивает весь мир под знаком этого вопроса – какого вопроса? –
Это ведь должно иметь смысл – какой смысл? Какой смысл в моем
ощущении себя живым, если на первый взгляд мир устроен так, что в
нем это места вообще не имеет? То есть когда я ощущаю, что я своим
несомненным для меня актом жизни не умещаюсь в мире, для меня
нет места в мире, тогда у меня возникает вопрос смысла. В том числе
– всех наших избыточных высоких чувств – любви, ненависти и т.д.