Кривоносов Александр

***

Снова осень в тайге наступила,

Листья желтые падают вниз.

Бабье лето... Кому ты не мило -

Этот нежности вечный каприз?

Облетают, кружатся, порхают,

Чуть дрожа на осеннем ветру,

Радость в сердце живом пробуждая,

За, природа, твою красоту.

Нет прекраснее времени года.

Увидал – и запомнил навек!

Осень – лучший подарок природы,

Жаль, что слишком стремителен бег.

***

Нахмурилось небо осенним ненастьем,

По веткам стучит нескончаемый дождь.

Он, словно все краски размыв в одночастье,

Пейзаж превратил в черно0—белый чертеж.

Поникли, сутулясь, мохнатые ели,

От взора укрывшись дождя пеленой,

И птицы, спасаясь от влажной купели,

Притихли, в хвое схоронясь вековой.

И замерла, свовно на вздохе природа

В надежде, что ласковый солнечный луч

Прорвется, пусть невзначай, ненароком,

Сквозь толщу зависших в безветрии туч…

Вот так и душа, несмотря на невзгоды,

Живет ожиданьем прихода тепла,

Не ведая часто, что дни непогоды,

Как капля за каплей, стекутся в года.

***

Звезда упала в небесах,

Лишь на мгновенье озарилась,

И, как в бескрайних берегах,

Среди галактик где-то растворилась.

Перечеркнув свинцовый небосклон

Мгновенно, как лучом отмщенья,

/Всему виной, как будто он/

Исчезла, не прося прощенья.

И той звезде подобные есть тоже,

Среди галактик много их,

Но та, она родней, быть может-

Большой, при малой жизни штрих.

Звезда упала в небесах.

Среди галктик где - то растворилась,

Как утром на траве роса

В лучах зари бесследно испарилась.

К 400- летию Томска

Вот и встретились вновь, здравствуй, город родной,

Средь нарымской тайги ты один лишь такой.

А вокруг до небес необъятная ширь,

И гордится тобой не напрасно Сибирь.

Величаво стоит над сибирской рекой

Город, юный душой, горд детства родной.

Ты навеки останешься в памяти жить,

Как же можно тебя, милый Томск, не любить.

За 400 лет много вод утекло,

Сколько минуло бед, но, как прежде, тепло

Излучает всегда свет твоих фонарей,

Приглашая опять к себе в гости друзей.

Пусть седые века над тобою летят,

В тишине тополей дремлет Лагерный сад,

В куполах отражаясь, плывут облака,

И поет о тебе свою песню река.

Речка Чая

Речка бежит среди спящей тайги,

Тихо волну шевеля,

И от воды чуть дрожат тальники,

Словно бы с ней говоря.

Мне по душе твой коричневый цвет-

Крепкого чая настой,

Словно растаял багряный рассвет

В талой воде снеговой.

В нем- аромат темнохвойной тайги,

Черной смородины сок.

Сразу почувствуешь, лишь пригубив,

Сделав хотя бы глоток.

Чуть горьковатый от дыма костра,

Я его пью- не напьюсь,

И возвращает мне чая -река

Детства забытого вкус.

***

О поэзии и о реальности

Я стих сложил, как есть, из фактов голых,

Реальность понужая почем свет.

Его прочтя, мой друг- лесопатолог,

Поэт от Бога, дал такой совет:

- Пойми, - сказал, - реальность, да - насущно,

В поэзии - как раз наоборот:

Зачем влезать в событий гущу,

В ней должен быть души твоей полет.

А здесь слова – как вол, ползущий в гору,

Они же над землей должны парить,

Вложи такую в них первооснову.

Чтобы никто не смог так сотворить.

Чтобы реальность – обратилась мифом,

Оживший миф - реальностью предстал.

Играй, как музыкант, словами, рифмой,

И ты взойдешь еще на пьедестал.

И я молчал, внимая речь поэта,

Ловя, как нить, созвучия души,

А в глубине, уже подспудно, где – то,

Реальность выдавала миражи.

И я не мог ему в тот миг признаться,

Ведь, чтобы над землею воспарить,

Мне от нее предстало оторваться,

И потому - земное позабыть.

Я – реалист, и, значит, стать поэтом

Мне не дано, пожалуй, никогда,

Но знаю точно: жизнь не только лето,

За летом будет осень и зима.

Итте

В сибирской дальней стороне

Стоит Кулайка на реке.

Хранит гора среди уступов

Легенду древнюю селькупов.

О людях, обитавших тут

Тех, что в сказаниях живут.

Но тайну свято охраняя,

Молчит об этом речка Чая.

Легенда эта - связь веков.

И тайный смысл ее таков:

Навек собой соединить

И смерть, и жизненную нить.

Она нам словно в назиданье,

Что жизнь - мгновенье в мирозданьи.

И вот об этом помятуя,

Легенду эту повествую:

Когда то в древние века,

Ушел отсюда в облака

За ЛОСЕМ, странником небесным,

Итте – селькуп, охотник местный.

За ним шли Дедушка и Зять,

Тому охотнику под стать

Через болота и леса

В далекий путь на небеса.

Едва поднялись до небес,

Мрак поглотил болота, лес,

Исчез в ночи обратный путь,

Назад уже не повернуть…

И только ЛОСЬ сам по себе

Звездой светился в темноте,

Но лишь его они коснулись,

То сами в звезды обернулись.

Так появилось в поднебесье

Большой Медведицы созвездье,

Скрепленное из стрел и луков,

Священное для всех селькупов.

А на горе старуха- мать

О сыне молит, но как знать,

Вернет ли сына этот зов,

Ведь зову - 25 веков.

Но верит, слышит ее сын,

Он там, на небе, не один,

Тот свет сверкающих огней -

Свет небожителей- людей.

И вот тогда, всего на миг

Старухи изможденной лик

В другие рвущийся миры

Вновь выступает из горы.

Как будто бы звучит не глупо

Легенда древняя селькупов:

Что уходя в мир неземной

Душа становится звездой.

И тот далекий звездный свет

Нам посылает свой завет:

Дарить любовь и вдохновенье,

Чтоб душу выразить в творенье.

Хранить надежду и тепло,

Чтоб свято верили в добро.

Не зря уже который год

Здесь творческий народ живет.

Культура этих древних лет

На них оставила свой след,

Ведь здесь, на Чаинской земле,

Живут наследники Итте.

***

Солдатам трудового фронта

посвящается

Хлеб

Кончилась жатва. Хлеб убрали,

но среди поля тут и там

Меж куч соломы колоски стояли,

от тяжести согнувшись пополам.

Бригада поле покидала,

Скрываясь в собственной пыли,

А ту солому, что осталась,

Чтобы было чисто - подожгли.

Тем часом, рядом на опушке,

Дорожкой, что накоротке,

Домой в деревню шла старушка

Вся в чёрном, с посошком в руке.

И с болью женщина смотрела,

Седые обнажив виски,

Как на поле в огне сгорали

С соломой вместе – колоски.

А память сразу уносила

К далеким, страшным временам,

Где смерть всех голодом косила

И ели хлеб, с корою пополам.

Где детям снились не игрушки

И даже не сама война, а хлеба чёрного горбушка

И неба синь. И тишина.

Ей болью в сердце отозвался

Далёкий, стойкий Ленинград,

Где все, кто мог с врагом сражался,

Где каждый житель был солдат.

Пусть не стрелял из автомата,

Штыком врага он не разил,

Но был он у станка солдатом,

Работал он. А главное - он жил!

Да жил! Когда свинцовые метели

На них обрушивали шквал,

Когда металл, кирпич горели,

Горело всё, а он стоял.

И слабой детскую рукою

Свой старенький станок включал,

Чтоб над блокадную Невою

Гром канонады замолчал…

Всё разом память оживила,

Как будто было лишь вчера…

И с болью тихо обронила:

« Ведь это хлеб.. Ему цена.. .

Да что вы, люди, позабыл,

Ту хлебу нашему цену,

Как братья головы сложили

За хлеб?.. Разруху?.. Целину?

Тот хлеб, добытый кровью, потом,

Который всю страну кормил,

Когда стояли против пол-Европы –

Ему спасибо, что ты жив.

И вдовам тем, что из последней силы

За плугом шли, чтоб хлеб для фронта дать…

Вот почему для нас он символ,

священный и святой.

как Родина, как Мать!

***

Ребятам, прошедшим пекла Афганистана,

посвящается …

Караван

Сон тревожный, ребятам не спится,

Задувает «афганец», шлифуя бархан.

И всё чаще далекая Родина снится,

Она там, за Рекой… здесь - проклятый «Афган»,

Край забытый, заброшенный Богом,

Ни умом и ни сердцем его не понять:

Где вчера ещё нитью бежала дорога –

Завтра будет песчаная гладь.

Ветер злится, играет поземкой колючий,

Погружая в песок опустевший кишлак,

Словно жизнь здесь - нелепый (не более) случай,

Между нею и смертью всего только шаг.

Там, в пустом кишлаке, на коротком привале

Затаилась спецгруппа - 17 ребят,

Двадцать вёрст по пустыне уже отмахали,

Впереди еще столько - и нужный квадрат.

В том квадрате, по данным разведки,

Должен тайной тропою пройти караван,

Со взрывчаткой, оружием ( случай не редкий),

Только вот отправитель не кто-нибудь - Хан.

- «Хитрый пёс, только волчьей породы»,-

Хмурит брови «старшой», - и расчётливый, гад,

Как всё чётко продумал, пока непогода,

Пока дует «афганец» - «вертушки» стоят.

Ждать погоды, пожалуй, напрасно и глупо,

Да пока она будет - пройдет Караван.

Значит, ножками, быстро, маневренной группой,

И устроить засаду, зарывшись в бархан.

Говорили, что будто тропа та проходит

Руслам старой, когда-то усохшей реки,

Значит, есть ориентир, и, спасибо погоде,

Можно тихо и скрытно туда подойти.

Размышляет «старшой», есть над чем поразмыслить:

Ведь удача - удачей, здесь - нужен расчёт.

Если только сработать внезапно и быстро,

Чтобы всё, как по «нотам» - тогда повезёт.

Это, в общем, конечно без всяких нюансов,

Только вот невозможно всего усмотреть.

Кто хитрей и шустрей - у того больше шансов,

Раньше срока никто не спешит умереть.

А ребята вздыхают, ребятам не спится:

Всё-таки странно устроена жизнь,

Раз! И ты на войне, да ещё за границей –

Связь с Союзом лишь тонкая - тонкая нить.

И кого только вместе война не связала,

Изо всех уголков необъятной страны:

Из Сибири, Поволжья, Литвы и Урала,

Ашхабада, Тбилиси, Уфы, Костромы.

Да неважно, откуда, какой будешь веры:

Будь латыш, дагестанец, москвич иль бурят –

Если вместе с тобою лежал под обстрелом,

И в бою прикрывал- значит, больше, чем брат.

А «афганец» сильней и сильней задувает,

Словно хочет живое навек схоронить,

И оставленный след на песке заметает,

Всё стремясь оборвать эту тонкую нить…

Вот и время… Пора, две минуты на сборы,

Все сомнения прочь - впереди только цель …

И – вперёд, до неё, до конца, до упора,

Прямо в ночь, сквозь песчаную ту круговерть.

Хорошо, что ещё без жилета, и славно,

Так сказать налегке: автомат, да штык-нож,

Да по пять магазинов, скрепленных попарно –

Что ещё на себе унесёшь.

А песок, он везде: под одеждой, в карманах,

Он скрипит на зубах, засыпает глаза,

Но одна только цель - быть вперёд каравана,

Раньше, чем он проскочит, иначе - нельзя.

Растворяется всё в том песчаном кружении:

Мысли, чувства, усталость и страх,

Лишь спина впереди, в монотонном движении,

Да всё тот же проклятый песок на зубах.

Вот он – нужный квадрат, сердце бьётся, как молот,

Всё, успели. Добрались в намеченный час.

И под ложечкой где-то рождается холод,

Так всегда перед боем, почти каждый раз.

А теперь затаиться и ждать каравана,

Погрузившись по плечи в сыпучий песок...

И растет на глазах острый гребень бархана –

Как в песочных часах - жизни меряя срок.

Время тянется, плавно секунды считая,

Он всё ближе и ближе, тот страшный рассвет,

А «афганец» как будто немного говорит,

Замедляя дыханье в преддверии бед.

Вот и слышатся первые звуки движения:

Гул далекий по старому руслу реки,

И уходят последние в сердце сомненья,

Всё давно решено и назад нет пути.

Всё случилось как-то сразу, внезапно:

Автоматная трель всколыхнула пески,

Крик, гортанная речь, а о чём - не понятно,

Лишь два слова знакомых - «аллах», «шурави».

И стучит автомат по предплечью упрямо,

Чтоб с оружием в тыл караван не прошел,

А в глазах наплывает: как вечером мама

Накрывает на кухне для ужина стол.

И всё в тех же цветах на окне занавески,

Да до боли в знакомых щербинках стена...

И проносится мысль, от которой вдруг тесно

Станет где- то в груди- «Ведь не наша война»?!

А кругом лишь песок… Где же те перелески,

Что в родной стороне, где невеста, где мать...

Почему не за них? да лишь Богу известно,

Отчего и за что суждено воевать.

Но солдат есть солдат, он, как штык у винтовки:

Если «К бою !» - команда- всегда впереди,

А политика так маневрирует ловко:

Если есть государство - значит, есть и враги.

Идут эшелоны, вздыхая на шпалах,

Вновь солдатская песня из вагона слышно,

Лишь на небе ночном, ярко вспыхнув, упала,

Прочертив небосклон, может, чья-то звезда.

Кто-то встретит судьбу среди гор Кандагара,

Кому вечным пристанищем будет Баграм,

Не успев осознать, что так прожито мало,

А кому это судьбой станет тот караван.

И стучит автомат, гильзы веером ложа,

Покрывая ковром раскаленный песок,

материнское горе слагая, и множа –

Пуля свист оборвет, свой найдя адресок…

Этот бой для ребят - он, конечно, не первый,

Среди многих других - лишь всего эпизод.

Только памяти его сохранит, как в резерве,

И кошмарным ночным не однажды вернёт.

Сколько славных ребят изломала та служба..

И не важно, чем этот окончился бой –

Он давно позади, но кому это нужно,

Если этот кошмар будет вечно с тобой ?

И когда, вновь домой возвратясь по «Приказу»,

Помня даже во сне жутких будней оскал,

Упаси вас Господь повторить эту фразу:

Что – «тебя я туда вовсе не посылал».

Она ранит порой пострашнее, чем пуля,

Даже много больней, чем осколком в живот,

Когда скажет её, развалившись на стуле,

Канцелярский чинок, ожирев от щедрот.

Это боль пробежит, разрывая суставы,

Словно острой иглой снова в сердце кольнет,

Вспоминая ребят, тех, которых не стало,

А кто памятью этой - данные не живёт.

То, что память хранит - это Вечно и Свято,

Не забыть им о том, тем. кто был за Рекой.

Лишь «афганец» песок также гонит куда-то,

Заметая тропу, будоража покой…

1984 год