Андрогин
Не знаю, в чем тому причины,
И к худу это иль к добру,
Он нас разъял на половины,
Как говорится, по ребру.
И дрогнул мир. Сместились грани,
И с той поры до сей поры
Мы дележом усердно раним
Дворы, державы и миры.
Свой кошелек, своя квартира –
Судьба иная не нужна,
И отделяет нас от мира
Забор, одежда и страна.
Но в мире есть иная тайна,
Когда, фортуне вопреки,
Найдешь – и, якобы случайно,
Касаешься её руки,
Ее, отъятой половины.
Пусть мир качнется на краю,
Но он становится единым,
И снова мы одни в раю,
И вновь едины все стихии,
И вновь слились земля и высь,
И мы, различные такие,
Вновь в существо одно слились,
И вокруг нас отныне вертит
Вселенной наш приятель Бог,
И наше новое бессмертье
Играет в детство возле ног.
*
На меня она взглянула косо –
и назад, без всякого привета.
то лисица, рыжая, как осень,
от меня скользит сквозь бабье лето.
*
Я через зимы, через лета бреду,
поджав уныло хвост:
при чём тут верные ответы? –
найти бы правильный вопрос…
пейзаж
Скала стоит. Сосна растёт.
Туман ползёт. Река течёт.
Кусты сидят, и луг лежит…
И только времечко бежит.
*
Сквозит – сквозь свист, и холодок, и свет,
И листья не висят преградою простору:
Модистка-осень раздевает лес –
Готовит его к зимнему убору.
*
Нежны стихи природе, словно шёлк,
И я им внемлю.
Да, на земле повсюду хорошо.
Лишь бы не в землю.
перевод
Иду проводником сквозь лес
Дорогой, что и сам не знаю,
Слова, как кочки выбираю,
Чтоб выдержали смысла вес.
А может, самомненья бес
Меня манит сквозь чащу к краю,
А может – ангел тянет к раю,
Чтоб я сквозь тернии пролез:
Меня гнетёт сомнений пресс,
И я под ним изнемогаю,
Ищу тропу среди словес…
Но я чужим словам внимаю,
Чтоб так, как я их понимаю,
Нести их к людям от небес.
творец
Произведение уходит от творца,
Он вслед глядит и что-то вслед бормочет,
Наверное, подправить что-то хочет –
Последний штрих от первого лица.
Произведение уходит от творца…
Агасфер
Ничего я не член, никому никакой не начальник,
Мне законы – не плен, это я, Агасфер, вечный жид.
Я бреду средь людей – но утехи свои и печали,
Надо мной средь полей лишь одна моя совесть кружит.
Выживание
Чтоб выжить, ты душою отступаешь
И этим себя из себя выживаешь.
толпа
Толпа хитра, толпа тупа,
толпа глуха, толпа слепа –
но, главное, в любые времена –
как ни шумит она – толпа нема…
медсанбат 10.05.1945
Сорок пятый. Десятое мая.
здесь вчера пели радости губы,
а сегодня, сейчас… подвывает
сам себе человечий обрубок.
Он вчера был творцом успеха,
главный пахарь вчерашней пашни,
а сегодня, сейчас – лишь помеха,
кто же помнит тебя, ты – вчерашний!
Заливал он горе по горло,
а оно плескалось – без края… –
…помню слёзы небритой морды
инвалида – десятого мая.
Что осталось – аж сердце сжалось:
уповать на чужую жалость?
*
Лист жухнет под ногами отчего-то,
сгорает в кучах, лужи как болото… –
то с осени – багряной, золотой –
сусальная облазит позолота,
и лес сияет серой наготой,
и ветер, поднимаясь, вдаль уносит
багрянец – пурпур – золото – и просинь…
и всё сменяет серой простотой.
А простотой ли?..
заклинание
В чаше тяжелой из слов сокровенных и древних
Мысли и чувства свои я несу драгоценнейшим даром.
Но ты не веришь мне. Но почему? Верь мне!
Или, быть может, я стал незаметно – старым?
Словно на суд прихожу к твоему мозгу,
Словно на бой прихожу к твоему сердцу.
Верь мне, ведь ты без меня ничего не сможешь.
Верь мне, ведь мне от тебя никуда не деться.
Яхве когда-то мои заклинали и пра, и деды,
Ладаном пахла во тьме алтарей древность.
Ладно, я знаю, другое теперь время.
Я об одном заклинаю тебя – верь мне!
Дервишем я закружусь вкруг тебя, змеем,
Я, как шаман, бубен слов для тебя взвею,
Я опьяню тебя пьяной душою моею,
И ты поверишь мне, веришь мне, веришь мне, веришь!
Как лед весной, приоткрылись губы, теплея.
Чувства мои – заворожена – стали уже твоими,
И я читаю губами губы твои, тело,
Как Liber mutus читает в ночи алхимик.
Тяжесть втекает по крови, как соки по корню.
Жди. Я вернусь к тебе, снова вернусь я и снова,
И будешь ведать, как ведали ведьмы слово,
Что я весь соткан тобой, и покорен тебе, и прикован.
* * *
Темнеют небеса – всё выше, выше, выше,
день угасает за соседней крышей,
а мы с тобой, как много лет назад,
лишь стук сердец у нас двоих и слышим.
*
Всё в порядке, все нормальны,
ясно всё, как дважды два:
идентично натуральным произносятся слова,
идентичен натуральным из солярия загар,
идентичен натуральным от наркотика угар,
идентичны натуральным вкус и запах колбасы,
идентично натурально тенор в сотике басит,
идентично натурально телик глупости визжит… –
идентично натуральной уплывает наша жизнь…
сонет о сбежавшем молоке
К ручью сбегает вниз с пригорочка просёлок,
бежит ручей… Они не убегут,
они навечно остаются тут,
и врёт о них язык, отважный и весёлый.
Сбегает зек, и по пятам за ним,
безостановочно, все ночи и все дни,
торопится, спешит охранников наряд –
хоть труп его, но воротить назад.
Как зек, сбегает из кастрюльки молоко
и на плите, пролившись, пригорает.
тяжёлым словом кроя всё легко,
свою оплошность баба оттирает…
Сбежало время, проскочило мимо.
и это навсегда непоправимо.
признание
Что много во мне перца – не дивись,
в груди моей нет ни души, ни сердца,
и ежели ещё стремлюсь я ввысь,
то только чтоб у губ твоих согреться,
а душу я сложил к твоим ногам…
Ты не отвергла дар – чего же боле! –
как Поликрат, я всё швырнул бы в море –
только твоей любви я не отдам.
осень
Легко и небрежно, как мама из детства,
ей Лето вручило большое наследство,
мол, это надолго, почти что и на год –
янтарь и рубины и яблок, и ягод…
Такое богатство! – что жмотничать, право,
эй, люди и звери, кому что по нраву? –
я золото листьев швырну наудачу,
монет не считая, не требуя сдачу…
А после уныло бредёт по дорогам,
богатство былое уже за порогом,
и ей утешеньем ей больше не служит –
льёт серые слёзы на серые лужи…
Нам время для жизни в наследство досталось –
растратили – иль приумножили малость?
музыка
От запахов кружилась голова,
И краски леса бытие качало,
И падали размеренно слова,
И чайки суетились у причала,
И от зерна слетала полова –
Так возникало музыки начало.
Крутился, опускаясь, желтый лист,
Попав в струю земного притяженья,
И аист в небе плыл, и рыжий лис
Средь желтых трав обозначал движенье,
И пальцами плясал сам Ференц Лист –
Так музыки звучало продолженье.
Она от самой глуби, от корней,
Себя в во все вплавляла и вплетала –
В рыданья, в смех девчонок и парней,
В стихи и прозу, качество металла,
И в мир сама огонь и хлад метала,
Звучит, как с сотворения звучала –
И, кажется мне, нет конца у ней.
* * *
Стихи всегда немного поза, обычной речи не чета,
и вольная, простая проза – моя заветная мечта,
чтобы не скованы стопою, как табуны сквозь ковыли,
свободной, легкою толпою слова страницею текли…
Но звуки окликают звуки, слова к словам склоняют лик,
и рифм протянутые руки, касаясь, связывают их,
и снова ритм родится четкий, и громок звон, и шепот тих,
и солон пот – и снова легкий на белый лист ложится стих.
* * *
То пеньем, то гулом металла, то щебетом птиц, то в огне,
нам слово извечно звучало о битвах, любви и стране.
и гасли недолгие звуки, а память слаба и нема…
но снова усердные руки страницей ведут письмена.
Их магией тайной заклято доныне от века звучит
то слово, что стало когда-то и рало, и меч или щит.
сквозь версты, языки и время звучит, не стихая, тот стих –
и добрых, и мудрых, и гневных – я слышу всех предков своих.
и рушатся боги и троны, и вечным становится миг,
когда я рукою чуть трону страницы тех, праведных, книг.
тишина
Кейсу Верхейлу
И встала тишина. И камни гор
как эхо, отражают тишь Вселенной.
Но чу! – она в ручье дробится пеной,
где волн муар слагает свой узор.
Шуршит трава, впустив в себя змею,
дыханье ветра птичье пенье носит,
ликует кто-то, плачет, но не просит,
вплетая в тишину свою струю.
И ни ручей, ни птицы, ни ветра
никак нарушить тишину не могут.
И тишину, вогнав её во прах,
лишь человек разрушит своим слогом…
Но для чего звучит людская речь?
Спасти? Убить? Построить? Или сжечь?
баллада
Луна ли тогда светила,
была ль ночь темна, как могила –
я это давно забыла…
А может, светило солнце,
светом залив оконце,
да тень всё закрыла – до донца…
Чужие вошли, не свистели,
и взяли всё, что хотели –
и меня – на полу, без постели…
Жених мой пожал плечами:
«её без меня почали» –
и прочь ушёл без печали…
Осталась у всех на виду я –
в чужие края уйду я,
и там – изведу беду я…
Я, дочку свою рожая,
уж знала, что всем чужая
останусь, в мире кружа, я…
Уйду я в чужие дали,
и счастье не в том, что дали,
а чтобы жить не мешали…
***
Тем кто на восклицание «Какое несчастье!»
отвечает: «Неудобство»
Глухой не слышит ни цикад, ни птиц,
но улыбается улыбкам встречных лиц,
он радуется росам и закатам,
и целый мир воспринимает со страниц –
о да, беззвучный – но такой богатый…
Слепой не видит красок бытия,
он видит мир не так, как ты иль я –
но тьма не наполняет его душу,
и чёрной зависти коварная змея
не может музыки в душе его разрушить.
Конечно, тяжело, проверено стократ:
Бетховен не слыхал своих сонат,
Островский не читал написанные строки –
но всё ж пред нами мир не виноват,
и нами он становится богат,
когда мы сами чертим свои кроки.
Пусть тьма, иль глухота, пусть рухнут небеса –
но ад и рай в душе ты строишь только сам.