Embedded Files
Post date: Sep 25, 2012 8:32:13 PM
Мышиный хвост испеки в золе
Оставь постоять, пусть остынет жар
Ослиной крови влей, потеплей
Больной пусть выпьет -
В груди погаснет пожар.
Терапевт Петраков поступил на работу в Н. больницу города Москвы. Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, с приятными, немного азиатскими чертами лица и мефистофелевской черной бородкой. Редкие начинающие седеть темные волосы на его голове были острижены коротко и торчали «ежиком». В понедельник, на утренней планерке, заведующий отделением Ешкин представил нового сотрудника коллективу.
- Наш новый сотрудник. Илья Максимович Петраков. Терапевт высокого класса. Недавно прибыл из Франции, где он проходил стажировку. Петраков встал со стула, кивнул своим будущим коллегам и, не сказав ни слова, снова сел на свое место.
- Я думаю, Илья Максимович в ближайшие дни, на семинаре, расскажет нам вкратце о медицинской части своей командировки за рубеж. Как Вы на это смотрите, коллега?
- Обязательно. Если это будет вам интересно, - голос у Петракова был резкий и, в то же время, глубокий, но нельзя было сказать, что звучал он неприятно.
Аудитория одобрительно зашумела. Ешкину показалось, что по тонким губам Петракова скользнула усмешка. Впрочем, в следующее мгновение лицо коллеги вновь стало серьезным.
После первого знакомства с новым сотрудником прошло несколько дней. Больничная жизнь продолжалась своим обычным чередом. Больные поступали, лечились, выписывались, удачно или неудачно оперировались. За эти дни Петраков успел показать себя грамотным и знающим специалистом. Казалось, он видит больного насквозь и изгоняет болезнь из тела человека одним прикосновением руки. Но несмотря на это, коллектив терапевтического отделения невзлюбил его. Петраков оказался человеком грубым и нелюдимым, он избегал компаний, а на семинарах предпочитал отмалчиваться, с отвлеченным видом глядя в окно. Если же он прислушивался к словам выступающего, на его лице появлялась полупрезрительная еле заметная усмешка. Взгляд его черных насмешливых и чуть-чуть раскосых глаз сбивал докладчиков. Недолюбливал Петракова и заведующий отделением. Нелюбовь эта усилилась после одного случая. В десятой палате уже долгое время лежал больной, у которого была неизлечимая форма цирроза печени. По общему признанию специалистов, жить этому человеку, отчаянному пьянице, очень поздно взявшемуся за ум, оставалось недолго. Необратимый процесс охватил слишком много тканей. После длительных прений, в которых присутствовавший на консилиуме Петраков не принимал участия, заключительное слово взял зав. отделением:
- К сожалению, коллеги, я прихожу к такому же мнению, как и все здесь присутствующие. Больной безнадежен. Операция по пересадке печени не¬возможна по медицинским показателям, а лекарственная терапия ни к чему не приведет. Долго он не проживет. Надо выписывать. Быть может...
- Больной излечим, - громкий голос прорезал монотонную речь заведующего. Воцарилось молчание.
- Что Вы сказали, коллега?
Все разом повернулись к Петракову. Он сидел на стуле, закинув ногу за ногу, белый халат красиво оттенял черную бороду.
- Я сказал, что больной Кокоринов из десятой палаты излечим. И речь не идет об операции. - Петраков не поменял позы. Он отвернулся от главного врача и посмотрел в окно.
- Но Вы говорите невозможные вещи. Консилиум...
- Мне плевать на консилиум.
- Ну это уж слишком! Вы слишком зазнались! Какой нахал! - Терапевт Потапкина, известная скандалистка, вскочила на ноги, в возмущении тряся своей круглой головой. Однако Петраков даже не посмотрел в ее сторону.
- Что он о себе возомнил! Плевать ему на консилиум! Митрофан Петрович, что Вы ему позволяете!?
- Спокойно, Людмила Всеволодовна. Дадим возможность нашему новому коллеге объясниться, - губы у заведующего отделением побледнели, но он изо всех сил старался сохранить спокойствие.
- Я не собираюсь ни перед кем объясняться. Больной будет жить. Через две недели я поставлю его на ноги и он сможет с легкостью и почти без отдышки взбежать по лестнице с первого этажа на седьмой. Все! Мне надоело здесь присутствовать и слушать пустопорожнюю болтовню профанов. Я покидаю вас и иду к больным.
Все ахнули. Заведующий сжал кулаки, стараясь сдержать подкативший гнев. Потапкина снова вскочила со стула, но от захлестнувших ее Эмоций не смогла произнести ни слова, а только в изумлении указывала пальцем на Петракова. Сохраняя невозмутимый вид, в полном молчании, Петраков вышел из кабинета заведующего отделением, громко хлопнув дверью.
С этого дня началось медленное, но стабильное выздоровление пациента Кокоринова. Петраков поил его лекарствами, заставлял переворачиваться в кровати с боку на бок как можно чаще, а потом выстукивал его правый бок пальцами. Однажды вечером, когда уже сгустились сумерки и в палатах вот-вот должны были включить свет, медсестра Оля, молодая выпускница медицинской академии, вошла в десятую палату, чтобы раздать больным термометры. Петраков сидел на стуле возле кровати Кокоринова. Врач переливал в стакан с чаем из стеклянной банки какое-то лекарство. Поставив банку на стол, он дал чай Кокоринову. В этот момент в палате включили свет. Оля с любопытством посмотрела на угрюмого врача, и ее взгляд скользнул по лекарству. Она была молодым специалистом, а поэтому часто присматривалась к медикаментам и для себя запоминала способ применения препаратов.
- Илья Максимович, а какой… - вдруг она замолчала, поняв, что увиденное было не игрой теней в палате и не причиной плохого освещения, как она подумала еще секунду назад. В стоящей на столе банке Оля совершенно отчетливо разглядела плавающую в буровато-пепельной жидкости мертвую лягушку.
- Боже мой! - Медсестра всплеснула руками. Термометры упали на пол. Как только она произнесла имя терапевта, Петраков весь съежился и, быстро повернувшись на стуле, схватил банку и поспешно сунул ее в карман халата. Он зло взглянул в лицо медсестры. В палате, кроме Кокоринова, были еще четверо больных. Все они лежали на кроватях и дремали. После того, как включился свет и раздался удивленный вскрик Оли, никто из них не понял причины переполоха. Петраков окинул взглядом палату. Казалось, он несколько успокоился. Встав со стула, он подошел вплотную к Оле, как будто хотел раздавить ее своим большим грузным телом:
- Собери осколки, дура. Сколько ртути вылилось из-за твоей нерасторопности! - Потом он повернулся к Кокоринову. - Чай выпить весь, сразу, залпом, он не горячий. - Резко развернувшись, Петраков задел медсестру краем халата и вышел в больничный коридор.
На следующий день Петраков вел себя как ни в чем не бывало. У него как будто даже улучшилось настроение. Он приветливо кивнул Оле и поздоровался с остальными коллегами. Ешкин вынужден был также поприветствовать терапевта. Несмотря на то, что заведующий затаил в душе на Петракова зло, внешне он вынужден был делать вид, что забыл о выходке Петракова на консилиуме. Кокоринов действительно поправлялся, ему стало намного лучше. Его печень была уже наполовину очищена от мутировавших жировых клеток.
Ешкин, в окружении всех врачей отделения, стоял в процедурном кабинете и читал заключение ультразвукового исследования печени Кокоринова.
- Да... коллега. Прямо-таки не верится. Колдовство какое-то, да и только. Хм... Как будто это печень разных людей. А ведь прошла неделя.
Даже меньше. И такой результат. Покачав головами и поахав, медики через некоторое время разошлись.
Петраков также вышел от заведующего и направился в свой кабинет. Зайдя в отведенное ему помещение, маленькое и грязное, с темными шторами на окнах, Петраков закрыл за собой дверь и повернул в замке ключ. Не прошло и пяти минут, как он услышал тихий стук. Петраков почему- то вздрогнул, а потом поспешно захлопнул дверцу небольшого вделанного в стену сейфа. Только после этого Петраков открыл дверь. На пороге стоял заведующий отделением Ешкин.
- Можно войти?
Петраков ничуть не удивился. Казалось, он ждал этого визита. Молча кивнув, Петраков вернулся в кабинет, включил свет и сел на стул. Заведующий как-то боком прошел за Петраковым и закрыл за собой дверь.
Придвинув к столу табуретку для посетителей, заведующий осторожно на нее уселся. Воцарилось молчание. Было видно, что Ешкин чувствует себя неудобно и что он, как говорится, не в своей тарелке. Наконец Ешкин заговорил:
- Коллега, видите ли... я пришел к вам. Понимаете, я проработал в медицине много лет. И, честно говоря, я не встречал ничего подобного. Я сам пронаблюдал за снимком. Это снимок печени именно того больного, то есть ошибки нет... - Ешкин запнулся и на несколько мгновений замолчал. Молчал и Петраков, только люциферовская улыбка играла на его красивом полуазиатском лице. Ешкин почувствовал себя еще более растеряно, в его душе даже зародилось нечто, похожее на страх. Заведующий искоса посмотрел на дверь, но все- таки пересилил себя и продолжал:
- Коллега, объясните мне. Ради Бога, я не понимаю! Я... объясните же. Как Вам удалось сделать невозможное!?
Лицо Петракова приняло серьезное выражение. Он тяжело вздохнул:
- Объяснить... значит - научить? Подсказать? Просветить? Так?
- Так, - еле выдавил из себя заведующий.
- Но ведь вы можете не понять. Рановато, я думаю, рановато. Впрочем, вы ведь не станете возражать, если Ваше отделение станет лучшим в городе, лучшим в области и, наконец, по своим показателям выйдет на первое место в России, в мире? Как вам нравится такая перспектива? Нравится? Тогда довольствуйтесь судьбой и не пытайтесь вытащить из нее клещами что-то еще. Я врач, я вылечил больного. Все, я не сделал ничего выдающегося.
- Больного, который признан неизлечимым!
- Кем признан?
Консилиумом.
- Я уже высказал свое мнение об этом консилиуме.
- И все- же, я продолжаю утверждать, что это невозможно.
Петраков усмехнулся, покачал головой и ничего не ответил. Ешкин молча встал с табуретки и, пятясь боком, быстро вышел из кабинета.
Заведующий отделением дал себе слово во что бы то ни стало докопаться до сути. В чудеса он не верил, он верил в логику событий. В данном случае медицинские законы были опровергнуты самым наглым образом. Таинственность объяснений Петракова лишь усилила интерес заведующего. В задумчивости начал он обход больных. Диагнозы, отчеты, доклады лечащих врачей- все это отвлекало заведующего и мешало ему сосредоточиться.
Сейчас он думал только об одном - о невероятном, но фактически произошедшем излечении неизлечимого пациента Кокоринова...
Во второй половине дня все семь этажей больницы наполнились суматохой и беготней. Пришло сообщение, что совсем недалеко, на пересечении улиц Театральная и Рыночный ряд, произошла авария с многочисленными жертвами. Пассажирский автобус столкнулся с КамАЗом. Обе железные махины налетели друг на друга из-за поворота. Машины скорой помощи, одна за другой, покидали больницу и, завывая сиренами, неслись в сторону места происшествия. В срочном порядке готовились операционные. Все силы медицинского персонала были брошены на оказание помощи потерпевшим. В больницу было доставлено человек тридцать. Все они были в бессознательном состоянии, некоторые - в тяжелом. Операционные заполнились хирургами, начались экстренные операции, врачи из других отделений также оказывали помощь потерпевшим. В это время, на седьмом этаже, в терапевтическом отделении, только один человек был спокоен и невозмутим. Это был Петраков. Он пил чай, а в это время Проскуров, пожилой и нервный терапевт с выступившими прожилками на лице, убеждал его спуститься вниз туда, где были уже все врачи.
- ...Да что Вы за человек... Понимаете, там люди погибают, нужна помощь. Помощь! Вы давали, наконец, клятву. Вы обязаны присоединиться к остальным.
Когда Проскуров упомянул о клятве, Петраков раскатисто захохотал. Он смеялся от души. И может быть от того, что никто его раньше не видел смеющимся, а может быть потому, что смех был сейчас так неуместен, Проскуров испугался и сделал шаг назад.
- А вы меня развеселили, коллега. Ладно, считайте, что сегодня Вы сделали самое доброе дело в своей жизни. Вы спасли безнадежного больного. А все потому, что развеселили меня. - Петраков поставил чашку на стол и резко поднялся. Лицо его вновь приняло свое обычное высокомерное выражение.
Пошли, - коротко бросил он остолбеневшему Проскурову и направился вниз. Пройдя мимо хирургического отделения, Петраков свернул направо и оказался возле двери с ярко светящейся табличкой «Реанимация». Уверенно толкнув дверь, он зашел в отделение.
- Не сюда, нет. В хирургическое.
Петраков повернулся и грозно глянул прямо в глаза хватающему его за рукав Проскурову:
- Закрой рот и убери руки! - Сказано это было настолько убедительно, что Проскуров незамедлительно выполнил приказ.
- Что мне делать в хирургическом? Там сами обойдутся. Кто поступил в реанимацию после аварии?
- Два человека. Но зачем, коллега? К жизненным системам их подключили только выполняя инструкцию. В ближайший час они…
- Палата?
- Что такое?
Петраков резко остановился, и запыхавшийся от быстрой ходьбы Проскуров налетел на него сзади.
- Я спрашиваю, в какую палату их поместили?
- Сюда.
Петраков вошел в указанную Проскуровым дверь. Пожилой врач, ничего не понимая, последовал за ним. Отстранив ставшую было на его пути медсестру, Петраков подошел к двум кроватям, на которых лежали вновь поступившие. Это был мальчик лет 6 и молодая девушка лет 16. Оба они в момент аварии стояли на передней площадке автобуса. Как раз там, куда пришелся удар КамАЗа. Петраков минуты две смотрел на потерпевших.
Только резкий писк аппаратов свидетельствовал о том, что они еще живы. Стоило только взглянуть на них, чтобы оставить всякую надежду на спасение.
- Коллеги, есть ли у кого-нибудь из вас карты? - Две медсестры и Проскуров опешили и не знали, что сказать. - Вижу, что нет. Тогда воспользуемся моими. Я, видите ли, всегда ношу их с собой.
Петраков засунул руку в карман брюк и вытащил оттуда колоду игральных карт. Потом он начал быстро и очень ловко, как заправский картежник, перетасовывать их. Хорошенько перемешав карты, Петраков обернулся к Проскурову.
- Итак, коллега, за вами слово. Сейчас вам предстоит решить, кому из этих двух несчастных остаться жить, а кому умереть. Играйте свою игру до конца. Итак, кому? За вами слово.
Обе медсестры и Проскуров смотрели на Петракова широко раскрытыми глазами. Они не могли прийти в себя от его действий, которые казались им ненормальными:
- Коллега, да вы же больны... - Проскуров отшатнулся от Петракова.
- Болен? Нет, поверьте мне, это не так. Впрочем, зачем Вы тянете время? Вот колода, вытаскивайте карту. - С этими словами Петраков протянул Проскурову руку, в которой держал сложенную колоду карт рубашками вверх.
- Я... я вытащу карту, и что тогда. Нет... это безумие. Вы издеваетесь над нами и над этими несчастными.
- Ты надоел мне, старый глупый болван! Если ты не вытянешь карту, оба человека не проживут долго.
- Ничего не понимая, Проскуров дрожащей рукой взял колоду пальцами снизу и сверху и потянул на себя.
- Одну карту! Только одну! Один из двоих!
Наконец Проскуров вытащил карту. Петраков взял ее из рук терапевта и перевернул лицевой стороной.
- Дама. Дама бубновая, - И он бросил карту на кровать девушки. Потом, не глядя в колоду, он выхватил оттуда еще одну валет! - Положив остальные карты на прежнее место, в карман, Петраков порвал карту с изображением червового валета пополам и, подняв руку над кроватью мальчика, бросил обе половинки на его одеяло. Посмотрев на изуродованного ребенка, он произнес только одно слово – «судьба».
В следующее мгновение Петраков отвернулся от обреченного мальчика. Склонившись над кроватью с девушкой, Петраков устремил свой пронзительный взгляд в ее закрытые глаза. Минуты две он смотрел на нее.
Проскурин и медсестры видели, как на лице Петракова выступили крупные капли пота. Потом Петраков взял руками девушку за плечи и приподнял ее, с силой сдавив ей своими могучими пальцами плечевые суставы.
- Что Вы делаете? У нее сломана ключица! - Одна из медсестер бросилась к Петракову и схватила его за руки.
- Прочь! Убью!
Медсестра мгновенно отскочила в сторону и, испуганно икнув, села на стул. Проскурин и вторая медсестра продолжали стоять в двух шагах от Петракова, затаив дыхание и не смея вмешиваться. Опустив девушку на кровать, Петраков, не отводя от нее взгляда, вытащил из кармана халата какой- то темный шарик величиной с маленькое яблоко. Положив шарик себе в рот, он склонился над девушкой и сильным нажатием пальцев раскрыл ее окровавленный рот. Пожевав некоторое время шарик, Петраков склонился над девушкой и рот в рот, как делают искусственное дыхание, Вдавил темный сгусток ей в горло. Сердце девушки остановилось. И прошло около минуты, прежде чем сердце девушки снова начало работать. Ее губы порозовели. Петраков распрямился, вытер пот со лба. У него был усталый вид.
- Она будет жить. Через час придет в себя.
Предсказание Петракова сбылось. Безнадежной пациентке стало лучше. Но ее сосед, попавший в аварию мальчик, умер, не приходя в сознание через 40 минут.
В тот же день весть об этом необыкновенном происшествии распространилась на всю больницу. Во всех отделениях говорили только об одном. Медсестры в десятый раз рассказывали своим любопытным коллегам случай исцеления безнадежного пациента. А на терапевта Проскурова. произошедшее на его глазах чудо произвело столь сильное впечатление, что он, не переодеваясь, прямо как был в халате, вышел из здания больницы и уехал домой. При этом его руки подрагивали, а взгляд был устремлен куда- то вдаль.
Врачи толпились вокруг кровати спасенной Петраковым девушки. С каждым часом ей становилось все лучше. Она еще не пришла в себя, но многочисленных переломов уже не было, разрывы мягких тканей зарубцевались, огромное гематомное пятно на ноге исчезло! Больница гудела как потревоженный улей. Все бегали в поисках героя дня Петракова. Его искали везде- но не нашли. Находились желающие отправиться к нему домой, но к удивлению всего медперсонала выяснилось, что никто не знает, где он живет. В документах, заполненных Петраковым при приеме на работу в Н. больницу, отсутствовал его точный адрес. В отделе кадров удивлялись, как они могли пропустить эту графу. Известно лишь было, что врач проживает где-то в северо-восточном районе столицы. Поэтому решили все вопросы отложить на завтрашний день. О произошедшем стало известно заведующему больницей. Он сам неоднократно приходил в реанимацию и осматривал девушку. Наконец после того, как он своими глазами убедился в том, что за пять часов произошло то, на что при обычном течении болезни требуется по меньшей мере три- четыре месяца, заведующий глубокомысленно произнес:
- Невероятно. Иду звонить в Минздрав. Пусть пришлют специалистов и экспертов, а заодно и нескольких психиатров, которые осмотрят всех нас, коллеги.
Через нескольких часов на улице стемнело, и наступил декабрьский вечер с сырым снежком и пронзительным ветром. Медперсонал постепенно успокоился и стал расходиться по домам. Все ждали завтрашнего дня и встречи с Петраковым. Заведующий терапевтическим отделением Ешкин ушел сегодня последним. Он потушил свет у себя в кабинете и отдал распоряжения дежурному врачу, молодому Каллистратову. Проходя по коридору, мимо почтовых ящиков, Ешкин инстинктивно дернул ручку на дверце с надписью « Терапия». Он очень удивился, обнаружив там письмо. Еще больше его удивило то, что оно пришло по международной почте. Взяв конверт в руки, он прочитал буквы, написанные корявым и крупным почерком:
«Петракову И.М.
Россия, г. Москва, Н. больница, терапевтическое отделение».
У Ешкина стукнуло сердце, он сильнее сжал письмо в руке. Украдкой осмотревшись и убедившись, что в коридоре никого нет, Ешкин осторожно положил письмо себе в карман. Тихо закрыв почтовый ящик, он направился к выходу. Пройдя по длинному коридору, Ешкин свернул направо, за угол, попрощался с охранником и, открыв входную дверь, шагнул в промозглый декабрьский вечер, спрятав лицо в воротник пальто.
Вскоре в больнице остались только охрана и дежурные. Дежурившая по реанимации врач Егорова чувствовала себя сегодня почему- то не по себе. Она избегала заходить в ту палату, где лежала вылеченная чудесным образом девушка. Дежурной было отчего- то страшно. Возможно, причиной этого непонятного первобытного страха была плохая погода и ветер, то и дело швыряющий в разбитую форточку колючий снег. В 22:00 Егорова заставила себя сделать обход больных. Когда Егорова подошла к кровати вылеченной сегодня Петраковым семнадцатилетней Ирины Глотовой, ее бросило в дрожь. Глаза у пациентки были открыты. Егорова отшатнулась. Однако пациентка вовсе не была страшной. Улыбнувшись врачу очаровательной улыбкой, она нежным голосом произнесла:
- Где я нахожусь?
Егорова растерялась, вопрос дошел до ее сознания не сразу.
- В больнице… деточка.
- В больнице? Да? А зачем я здесь? - Ирина приподняла голову и обвела взглядом палату.
- Авария... - Егорова немного пришла в себя. Ей вспомнились события сегодняшнего дня. Она подумала о том, что никто не надеялся спасти эту девушку. «Безнадежная» больная с легкостью села на кровати. - Один доктор тебя вылечил, - сказав это, Егорова остолбенела, увидев, с какой легкостью Ирина встала на ноги и сделала несколько шагов по направлению к двери. На ее теле не было ни одного следа от ужасных переломов и рубцов:
- Мне нужно идти.
- Что?
- Меня дома ждут.
- Нет, нет. Нельзя. - Егорова категорически затрясла головой. - Завтра. Дождемся завтрашнего дня.
- Я не москвичка. Меня ждут дома, в Екатеринбурге. Я приехала в Москву к знакомым на каникулы. Пустите. Я Вас прошу. - Последние слова Ирина сказала так убедительно, что Егорову охватило одновременно два чувства - жалость к этой девушке и страх за себя. И она против своей воли произнесла:
- Да, да. Конечно. Только оденься сначала. Вон твои вещи. Девушка быстро оделась.
- До свидания.
- До свидания. Но тебя не пропустит охрана.
- Не волнуйтесь, я пройду незаметно.
Через несколько секунд Ирина вышла из палаты. Егорова стояла и смотрела на кровать, туда, где только что лежала пациентка. Наконец, через несколько минут она пришла в себя и выскочила в коридор, громко крича:
- Сережа! Петя! Остановите девушку! Быстрее!
Егорова побежала вниз по лестнице в приемный покой. Но было уже поздно - беглянки и след простыл... Остаток ночи Егорова провела очень неспокойно. Несколько раз ей казалось, что в окно, сквозь метель, заглядывает только что сбежавшая девушка. Дежурная вздрагивала и направляла на оконное стекло настольную лампу, видение тотчас превращалось в обыкновенный налипший на окно снег. Несколько раз она собиралась было сообщить о происшествии в милицию. Но Егорова понимала, что виноватой окажется она сама, и положение ее будет незавидным. Ее также удивляло поведение охранников. Когда она сбежала по лестнице вниз, они оба утверждали, что никакая девушка мимо них не проходила, и что двери больницы закрыты. В Н. больнице был, правда, еще и запасной выход. Им никто никогда не пользовался, и пациенты о нем не знали, да и ключей от этого запасного выхода у них не было. Егорова хотела было проверить эту запасную дверь, но в боковом коридоре стояла такая темень и нервы у Егоровой были так расстроены, что она решила этого не делать.
На следующее утро обнаружилась пропажа еще одного пациента. Из терапевтического отделения исчез больной Кокоринов. Кроме своих вещей он прихватил с собой больничное одеяло. Дежурный врач Каллистратов клялся, что за всю ночь никто из отделения не выходил. Впрочем, что оставалось еще делать дежурному врачу, проспавшему полночи на диване? В это серое декабрьское утро все выглядели какими- то вялыми и уставшими. Больничные двери хлопали с особенным звуком, и эти хлопки действовали всем на нервы. И только главный врач терапевтического отделения был в приподнятом настроении. Даже новость о пропаже Кокоринова не особенно его расстроила.
- А ты куда смотрел, Каллистратов?
- Да не видел я ничего такого, Митрофан Петрович.
- Эх... ты. Ну да ладно. Мы его теперь и без этого больного к стенке припрем. Есть фактики.
- Кого припрем? - Каллистратов не понял заведующего.
- Кого надо, того и припрем, Паша. - Сказав это, Ешкин загадочно улыбнулся и замолчал.
Вскоре в больницу приехал Петраков. Он как будто не замечал повышенного внимания к своей персоне. При его приближении разговоры смолкали, и все молча провожали терапевта многозначительными взглядами. Вид Петракова был невозмутим, в его походке было что- то величественное и даже высокомерное. Поздоровавшись с коллегами, он прошел к себе в кабинет. Вскоре медсестра Света постучала к Петракову и вызвала его к главному врачу. Войдя в просторный и хорошо отапливаемый кабинет Ешкина, Петраков сухо поздоровался с главным и без приглашения сел на стул.
-Вы меня вызывали?
- Да, вызывал. Теперь именно я Вас вызываю, а не прихожу к Вам с унизительными расспросами.
На лице Петракова выразилось недоумение.
- Удивлены, коллега, не так ли? А признаюсь, ловкую штуку Вы откололи этой ночью с этими двумя Вашими чудесно спасшимися пациентами. Огласки не хотите, да?
- Ах, вот Вы о чем. Ну, что ж, признаюсь, что к их исчезновению из больницы, как и к их выздоровлению, я причастен. Вы это хотели услышать?
- Не только, - глаза Ешкина сузились. Он был зол. - Значит, гениальный из гениальных, да? И скромный к тому же. Но ничего, Вы вынуждены будете считаться с окружающими!
- Я Вас что-то не очень понимаю. Окружающие это не в ли и не схожие ли с вми случайные люди в медицине?
На несколько секунд Ешкин потерял над собой контроль. Он вскочил со стула и перегнулся через стол своим коротким толстым туловищем.
- Да! Да! Да! Ты догадлив! Именно я, потому что это несправедливо, когда любимое дело тебе не дается! Когда ты отдал ему столько лет, а оно тебя не любит! Но ничего, теперь все изменится. - Ешкин тяжело дышал, его побагровевшее от внезапной вспышки гнева лицо дергалось из стороны в сторону. Он вновь плюхнулся на стул и попытался злорадно улыбнуться, но вышел какой-то безобразный оскал. - Вчера вечером я прочитал одно интересное письмецо. Из Франции. От доктора Гюстава Гобена. Ага!
- От Гюстава Гобена? Вы его знаете?
- Нет. Зато я узнал много нового. Там были кое- какие алхимические формулы. Так Вы алхимик, коллега?!
- Как ты посмел, ничтожество, читать чужие письма? - Вопрос был задан спокойным тоном, но у Ешкина душа ушла в пятки,и он схватился за сердце.
- Не сметь, не сметь так говорить! - в руках у Ешкина сверкнул сталью маленький дамский пистолет. - Это чтобы Вы не попытались наделать сгоряча глупостей. Вот так- то, поговорим лучше спокойно.
- Я семь лет со своим французским коллегой работал, я продвигал алхимию вперед. Эту науку, которую все забыли, и которую древние ученые пустили по неверному направлению, поэтому- то она и считалась лженаукой. Мы разработали множество формул, мы изведали еще неизведанное. Мы разрешили загадку, которую не могли разгадать до нас. Перерождение тканей - органических и неорганических. Помните стремление древних алхимиков сделать из обычных материалов золото?! Так вот, это ерунда, они пошли по неверному направлению, потому что химические процессы в том же камне проходят слишком медленно. А человеческий организм сам поможет заменить ненужную ткань, надо только ему немного помочь в этом. Мои соединения лекарства и призваны делать это.
- Так... так. Хорошо. А теперь нужна практика. Можно стать знаменитым, обогатиться... Это...
- Формула- это хорошо. Впрочем, почему я нервничаю? Вы ведь знаете компоненты, но не знаете пропорций, времени изготовления, времени сбора... Да и, признаться, мы с Гобеном сами еще не все знаем, мы еще многого не можем...
- Но Вы уже многого достигли. Итак, будем сотрудничать.
- Вы считаете, что это получится, что из этого что-нибудь выйдет? Я сомневаюсь.
На этом разговор окончился. Петраков покинул кабинет Ешкина, а главный врач все еще продолжал сидеть в углу, держа наготове свой маленький пистолет, он все еще боялся, что Петраков может вернуться.
Когда Петраков шел по больничному коридору, его догнал один молодой хирург:
- Коллега, Вы гений. То, что высделали вчера- революция в медицине. Разрешите пожать вам руку.
Петраков, не останавливаясь, крепко стиснул руку молодому врачу.
- Спасибо, - казалось, он готов был что- то добавить, но потом его лицо вновь приняло суровое выражение. - Но я не нуждаюсь в вашем признании.
На какое- то мгновение молодой человек опешил, но потом он вновь догнал Петракова.
- Это не имеет значения, коллега. - Петраков остановился. Он посмотрел на хирурга.
- Спасибо. Вы станете неплохим специалистом, - произнес сухим тоном Петраков.
Вскоре после обеда в Н. больницу приехала комиссия из Минздрава. Психиатров, как обещал заведующий больницей, В ней не было. Она состояла из семи хирургов и четырех терапевтов. Среди прибывших было даже два профессора. Пятью минутами позже в больничных коридорах замелькали люди с телекамерами и микрофонами, пытаясь заснять «исцеленных».
Но ни их самих, ни «исцелителя», сумевшего где- то скрыться от назойливых журналистов, они не нашли. Запечатлев на телекамеру нескольких врачей, охотно дававших интервью, люди с телекамерами убрались восвояси. По решению приехавших светил медицины, на 16 часов была назначена «проверка способностей врача Петракова». Было отобрано четверо «контрольных» пациентов.
Между тем Петраков находился в своем кабинете и занимался какими-то вычислениями на бумаге. Периодически он брал только что исписанный им лист бумаги и рвал его в клочья, рассыпая обрывки по полу. В дверь раздался стук.
- Я занят. Не мешайте.
- Илья Максимович, это главный врач реанимационного отделения. Очень вас прошу. Все уже собрались, и гости из Минздрава. Мы ждем вас.
- Я повторяю - занят!
- Илья Максимович, всем, да и вам, это будет очень интересно. Ваши необыкновенные дарования... Глупо было бы отказываться.
- Ах, так вы говорите, что все уже собрались. Хорошо же! Я иду. Почти сразу же после этих слов дверь распахнулась, и реаниматор с трудом уклонился в сторону, чтобы не быть задетым металлической ручкой.
В актовом зале больницы собрался почти что весь персонал. Отсутствовали только несколько человек - дежурные по отделениям. Минздравовская комиссия разместилась на трибуне. Профессор - хирург Мойкин, известный светило медицинского мира, с интересом посмотрел на вошедшего терапевта. Здесь же, на трибуне, были поставлены четыре кресла для «счастливчиков» - больных, которых Петраков должен был за считанные минуты поставить на ноги. Эти четыре пациента были не простыми смертными. Узнав о способностях врача, право участвовать в эксперименте получили избранные больные.
Петраков прошел через весь зал и поднялся на трибуну. Он сухо кивнув комиссии.
- Что от меня требуется?
- Как что? Разве вам, коллега, заведующий ничего не сказал? - старичок-профессор взглянул на заведующего больницей.
Заведующий несколько смутился. Он встал со своего места:
- Коллега, Вы обладаете какой- то своей методикой лечения, которая дает превосходные результаты. Продемонстрируйте, пожалуйста, свое искусство на этих четверых пациентах.
Петраков выслушал заведующего и кивнул головой:
- Хорошо. Я постараюсь. Я приложу все усилия, - сказав это, Петраков подошел к одному больному. - Чем страдаете?
- Легкое пробито было. Пулей задели. Операцию сделали, заживает плохо.
- Понятно, - Петраков наклонился к этому грузному мужчине, взял его за руку и нащупал пульс.
- А у вас что?
Второй пациент оказался неврастеником. Ему все время казалось, что он может забыть дышать. Петраков усмехнулся:
- А вы бы попрактиковали физические нагрузки. Ну да ладно. Раз решили обратиться к врачам - поможем.
Двое других были гипертониками. Окончив, таким образом, установление диагноза, Петраков приступил к излечению. Весь зал затаил дыхание, члены комиссии подались вперед. Один доцент, молодой и грузный брюнет, торопливо полез в карман пиджака за очками. Все ждали чуда. В этих специалистах- медиках проснулся первобытный, генетически заложенный инстинкт ожидания чего- то необычного и сверхъестественного. Петраков окинул взглядом зал. На его лице отразилась неприязнь, смешанная с презрением. Он небрежным движением руки взял за подбородок больного с плохо заживающей пулевой раной. Достав из кармана халата маленький пузырек с буроватой мазью, Петраков втер немного мази в шею этому больному.
- А Вы вдохните поглубже и постарайтесь задержать воздух как можно дольше. Вот так. Нет. Нет. Не дышите.
Лицо неврастеника побагровело, но он изо всех сил старался задержать дыхание. Гипертоникам Петраков велел сделать по пятнадцать приседаний и проглотить по маленькому черному шарику, который он дал каждому из них. Все инструкции врача были исполнены в точности. Раненый мафиози усердно растирал и мял пальцами себе шею. Тот, который забывал дышать, кажется, окончательно потерял память. А гипертоники приседали. С каждым разом они делали это все медленнее и медленнее, а их лица все больше и больше багровели. На протяжении этого необычного сеанса оздоровления в зале стояла тишина. Облаченные в белые халаты люди замерли в напряженном ожидании, они жаждали чуда. И вот чудо начало происходить. Все разом ахнули. Некоторое время в воздухе стояли возгласы удивления. Но спустя пару минут они вдруг стали превращаться в какой-то непонятный робкий шум недовольства, который постепенно становился все громче. Первой взвизгнула Потапкина:
- Шарлатан! Пройдоха!
- Десятки голосов тут же начали ей вторить:
- Он нас дурачил!
- Да что же это такое, коллеги!
Из зала понеслись возмущенные вопли. Петраков же, полуобернувшись, стоял лицом к минздравовской комиссии и со спокойным видом пожимал плечами. В двух шагах от него, на полу, лежали два человека- те, которые, - проглотив шарики, начали по приказанию Петракова приседать. Трудно было сказать, насколько сильный у них удар. Но с первого взгляда было понятно, что их состояние резко ухудшилось. Раненый в легкое также потерял сознание, и на его спортивном костюме, с правой стороны, появилось бурое пятно. Кровотечение с каждой секундой становилось все сильнее. Один лишь неврастеник не почувствовал никаких изменений. Он смог просидеть без дыхания полторы минуты и теперь жадно хватал ртом воздух.
Заведующий больницей вскочил со своего места:
- Пациентов немедленно в реанимацию. Быстрее! А Вы, Петраков, Вы...
- Я не понимаю, что это такое!? - профессор потрясал в воздухе своими сухими кулачками.
Петраков с равнодушным видом пожал плечами:
- Что я могу сделать?
Профессор повернулся к заведующему:
- Павел Симонович, прежде чем звонить в Минздрав .с сенсационными заявлениями, я бы все обдумал и взвесил.
Заведующий, в свою очередь, также взмахнул руками:
- Но вчера... Вчера он вылечил девушку. Она сама может рассказать! И еще один больной... Мы их можем показать.
В это время заведующий реанимацией подбежал к заведующему больницей и со смущенным видом что- то шепнул ему на ухо.
- Сбежал? Что Вы говорите!? А куда Вы смотрели, черт побери!?
Профессор поднялся со своего места и обратился к приехавшим вместе с ним представителям Минздрава:
- Коллеги, я предлагаю покинуть эту больницу. Я для себя сделал соответствующие выводы. Наглые обманщики!
- Подождите! Он лжет! Я не позволю, - задыхаясь от волнения, из зала на трибуну выскочил Ешкин. Он колобком подкатился к стоящему в величественной позе Петракову и изо всех сил обеими руками схватил его заворот халата и начал трясти. - Ну же, ты! Лечи. Немедленно. Мы договорились. Ты должен!
- Прочь! - в глазах Петракова блеснул гнев. Он одним движением руки схватил Ешкина за руку и отпихнул от себя.
Ешкин не удержался на ногах и упал. Но он тут же вскочил и забегал по трибуне. Потом он подскочил к профессору.
- Я... я могу вылечить! Я знаю формулу. Но не хватает оленьих рогов, их негде взять! Я все расскажу. Коллеги! Слушайте! Он знает формулу, он знает, когда изготовить лекарство. Из Франции ему пришло письмо...
- Какие оленьи рога!? Кто этот сумасшедший? - профессор повернулся к заведующему. - Что у Вас за медперсонал?
В зале начался шум. Многие повскакивали со своих мест и громко выражали Петракову свое презрение, другие демонстративно покидали помещение. Стучали стулья, хлопали двери, слышна была брань, кто- то из молодых врачей громко свистнул. С трудом отбиваясь от наседающего Ешкина, минздравовская комиссия продвигалась к выходу. Заведующий больницей метался по всему залу. Наконец он подбежал к продолжающему стоять на трибуне, в гордом одиночестве, Петракову.
- Вы уволены! Больше Вы здесь не работаете!
Петраков усмехнулся.
- Прекрасно. Я бы и сам здесь не остался. Сборище легковерных болванов.
Заведующий хотел сказать что-то еще, но повернувшись, увидел, что профессор уже выходит из зала. Зло глянув на Петракова, заведующий махнул рукой и бросился вслед профессору.
Дождавшись, когда зал опустеет, Петраков спустился с трибуны и направился в свой кабинет. По дороге ему пару раз попадались кучки врачей, что- то горячо обсуждавших. Когда он проходил мимо, разговоры смолкали. Один раз он услышал свистящий шепот - «Шарлатан». Не обращая ни на кого внимания, Петраков подошел к своему кабинету и достал ключ. Тут он заметил стоящую рядом медсестру Олю.
- Что Вы хотели?
- Поговорить с Вами.
- Петраков усмехнулся, но глянув в глаза медсестре, он стал серьезным. В ее взгляде он прочитал мольбу.
- А ведь я сейчас в этой больнице как враг народа. Общение со мной небезопасно.
- Мне наплевать на это.
Они вошли в кабинет, Петраков закрыл дверь и включил свет. Вдруг Оля стала на колени, порывисто схватила руку Петракова и поцеловала ее.
Петраков удивился и отдернул руку.
- Прекратите и встаньте с коленей.
- Нет, не встану. Не встану до тех пор, пока Вы не поможете моему ребенку.
- Не понял.
- Он тяжело болен, и врачи не надеются, что он проживет долго. У него тяжелая форма пневмонии.
Петраков жестоко улыбнулся.
- И что требуется от меня? Вы, милая, были в зале и видели мой провал. Вы обратились не по адресу. У нас много специалистов. Например, тот профессор из Минздрава.
Но Оля продолжала стоять на коленях.
- Вы обманули всех их, но не меня. Я все поняла. Еще тогда, в палате, когда разбила термометры. Прошу Вас, умоляю! Все, что у меня есть, я сама... - последние слова Оля произнесла тихим голосом. - Я сама, - тверже повторила она. - Только помогите!
Петраков долго стоял и смотрел на нее. Потом он уселся на стул.
- Говоришь, я сама, - он окинул взглядом ее фигуру. Потом покачал головой и жестоко произнес. - Нет, мне не нравятся такие женщины. Да это и не меняет дела. К сожалению, я не могу помочь. - Петраков покачал головой. - Мне надо собираться. Я уволен, больше я не появлюсь в этой больнице.
Оля быстро поднялась с коленей, стиснула зубы и сжала кулачки.
- Если надо, ставь на мне свои опыты, делай что хочешь, но помоги ребенку! Я буду следовать за тобой все время. Коли меня чем хочешь, пичкай какими угодно микстурами, проверяй на мне свои препараты, только спаси ребенка! - голос у Оли был твердый, слезы на глазах высохли, она устремила горящий взгляд на Петракова.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. И вот Петраков первым отвел свой взгляд в сторону. Потом он заговорил. Тихо и твердо звучал его голос. Декабрьские сумерки уже сгустились, слабая лампочка тусклым светом освещала кабинет.
- Ты отдашь мне свою кровь без остатка, я возьму у твоего тела столько тканей, сколько мне будет нужно. Постепенно ты будешь усыхать и очень скоро станешь безобразной. Тебе придется питаться ужасными вещами, я сам буду избегать тебя и обращаться с тобой как с заразной больной. Но твой ребенок будет жить.
- Согласна, - по спине Оли поползли мурашки, и леденящий ужас сковал ее тело. - Согласна,- повторила она тверже.
Петраков медленно встал и подошел к сейфу. Открыв сейф, он вытащил оттуда небольшую склянку с жидкостью.
- На, возьми. Это спасет ребенка. Разотри его этой жидкостью два раза с ног до головы, а то, что останется, пусть выпьет по чайной ложке два раза в день.
- Хорошо. - Оля аккуратно взяла в руки склянку,
- А теперь мне надо испытать одно свое лекарство. Это крысиная кровь с кое-какими добавками. Я введу тебе ее в вену.
Оля пошатнулась. Омертвевшим от ужаса взглядом она смотрела на то, как Петраков вновь подошел к своему сейфу и вытащил оттуда большую жестяную банку, полную крови. Потом он достал упаковку пятиграммовых шприцев. В нос Оле ударил запах крови.
- Обойдемся без спиртовой обработки вены. Поднимай рукав халата на правой руке.
- Сейчас, - стиснув зубы, Оля поставила на стол склянку с лекарством. Медсестру подташнивало, и она боялась упасть. Ей хотелось закричать, позвать кого-нибудь на помощь, наконец, выпрыгнуть в окно. Но голос куда- то пропал. Она стояла посреди небольшого кабинета, зажмурив глаза и вытянув вперед правую руку. Когда пальцы Петракова сжали ее запястье, Оля вскрикнула.
- Боишься? - врач усмехнулся. - Ну, что ж, за все надо платить. Сегодня полнолуние, и днем, перед тем как эти олухи позвали меня на свой дурацкий эксперимент, мне в голову пришла одна мысль. Я высчитал все на бумаге. Я знаю действие этого лекарства, которое хочу испытать на тебе. А поэтому... сейчас мне не нужно испытание... Бери лекарство и уходи...
Сначала до Оли не дошел смысл слов Петракова, и она продолжала стоять с зажмуренными глазами и с вытянутой вперед рукой. Между тем, Петраков начал собираться и складывать в портфель свои вещи и препараты.
Прошло минут пять, Оля услышала хлопок двери кабинета, а потом наступила тишина. Тяжелые шаги Петракова раздались в больничном коридоре и растаяли на лестнице. Прошло еще минут пять, прежде чем Оля открыла глаза и робко осмотрелась. В кабинете по- прежнему горел свет, за окном уже стемнело. Сейф был открыт, но в нем ничего не было. Рядом с ней, на столе, стояла банка с лекарством.
Больше Петракова никто в больнице не видел...
Добросердов А.А.
2 августа 1989 г.
Google Sites
Report abuse