Переводы стихов на русский

Thy glass will show thee how thy beauties wear,

Thy dial how thy precious minutes waste;

The vacant leaves thy mind’s imprint will bear,

And of this book, this learning mayst thou taste.

The wrinkles which thy glass will truly show

Of mouthed graves will give thee memory;

Thou by thy dial’s shady stealth mayst know

Time’s thievish progress to eternity.

Look what thy memory cannot contain,

Commit to these waste blanks, and thou shalt find

Those children nursed, deliver’d from thy brain,

To take a new acquaintance of thy mind.

These offices, so oft as thou wilt look,

Shall profit thee and much enrich thy book.

С лица часов текут минуты сквозь глазницы;

Глядит из зеркала усталость красоты...

Незрячесть лиц в нетронутых страницах

Коснись душой – тогда узнаешь ты:

В тени морщин разверстые могилы

Увидишь ты сквозь ветхое стекло,

Как циферблата потаенной силой

Нас к вечности украдкой понесло.

Что не сумеет в память поместиться

В листах-пустышках пусть отыщет дом.

Твои слова пройдутся по страницам

И странницами явятся потом.

Часы и зеркало на все дадут ответ,

Но в том ответе никакого проку нет.

Октябрь 2011

Wo du gehst wird Herbst und Abend,

Blaues Wild, das unter Bäumen tönt,

Einsamer Weiher am Abend.

Leise der Flug der Vögel tönt,

Die Schwermut über deinen Augenbogen.

Dein schmales Lächeln tönt.

Gott hat deine Lider verbogen.

Sterne suchen nachts Karfreitagskind

Deinen Stirnenbogen.

Там, где проходишь ты, осень и вечер.

Синим дыханием трогает ветер

Пруд одинокий, в сумерках светел.

Музыки, выпущенной на свободу,

Быстрая запись губами по нотам;

Робкость улыбки, прочтенная с лету.

Лепит Творец твою линию ритма;

Я лишь умею придумать молитву,

Но не способен найти к тебе рифму.

Декабрь 2012

Abend kehrt in alten Garten;

Sonjas Leben, blaue Stille.

Wilder Vögel Wanderfahrten;

Kahler Baum in Herbst und Stille.

Sonnenblume, sanftgeneigte

Über Sonjas weißes Leben.

Wunde, rote, niegezeigte

Läßt in dunklen Zimmern leben,

Wo die blauen Glocken läuten;

Sonjas Schritt und sanfte Stille.

Sterbend Tier grüßt im Entgleiten,

Kahler Baum in Herbst und Stille.

Sonne alter Tage leuchtet

Über Sonjas weiße Brauen,

Schnee, der ihre Wangen feuchtet,

Und die Wildnis ihrer Brauen.

В старый сад вернулся вечер.

Соня, слышишь ли, как тихо?

Осень птичьим звоном вечна,

Голых веток песней тихой.

Как подсолнух медно-алый,

Соня, светлая дорожка,

Не скрывайся в темной зале,

Погоди еще немножко.

Колокольчик, звон щемящий,

Соня, ты ступай легонько,

Не проснется вепрь спящий,

Только ветер мчит вдогонку.

Солнце утро зажигает,

Свет, и снег, и смех искрится –

Соня, видишь, жизнь сверкает,

Как снежинки на ресницах.

Декабрь 2012

These, my Ophelia stars are not now

Are not always are long long ago

Are days that no world remembers

And our yesterday O my Ophelia

Shall be the evening star

For some earth that turns from Arcturus

When we no longer my Ophelia

Come here to the oak above the sea

To watch at this forgotten hour the going down of that

O then so far off star

Взгляни, Офелия, на древние созвездья

Взгляни, ведь звезды не сиюминутны

Но и не вечны, звезды были в прошлом

Офелия, мерцающими днями

И наша жизнь, Офелия, ты веришь

Когда-нибудь вечернею звездою

Зажжется для кого-нибудь, кто смотрит

С планет, что вьются около Арктура

Она зажжется, о Офелия, когда мы

Уж не придем на этот берег и у дуба

В забытый час не будем в падающих звездах

Опавших дней отыскивать черты.

Март 1994

I have forgotten you There is grey light on my

Hands and I have forgotten you There is light enough

There is light enough left to forget your face by,

Voice by, to forget you As long as the

Light lasts on my hands I forget you

There needs be some light a little

A man remembers by night — even the

Windows barely a sure shape and the

Shadows anything, standing for anything

Night is never alone, it remembers

At night the hair mouth eyes —

The eyes — at night they return to us

Between the night and me this light,

Little enough, a thin cover,

Fragile defense against the meaning dark

Where eyes are always but not seen till night comes

Now for a little there is light between

1936

Я тебя забываю

Лишь падет капля света мне на руки, я забываю тебя

И лицо, и твой голос, и руки – все тает, пока

Эта капелька света у меня на ладонях помогает забыть тебя.

Чтоб забыть, нужен свет,

Ибо ночью я снова все помню –

В силуэте окна, в тенях шторных –

Я снова все вижу.

Я один в ночь ищу одиночества,

Нахожу только воспоминание,

Твой голос, губы, дыхание

Возрождаются полночью. Тайная

Ночь смотрит глазами твоими.

Полоска света между мной и ночью

Защита хрупкая от тьмы воспоминаний,

От глаз твоих, сокрытых, несказанных,

И черных птиц – порхающих ресниц.

Апрель 1994

I wish you were here, dear,

I wish you were here.

I wish you sat on the sofa

and I sat near.

The handkerchief could be yours,

the tear could be mine, chin-bound.

Though it could be, of course,

the other way around.

I wish you were here, dear,

I wish you were here.

I wish we were in my car,

and you’d shift the gear.

We’d find ourselves elsewhere,

on an unknown shore.

Or else we’d repair

to where we’ve been before.

I wish you were here, dear,

I wish you were here.

I wish I knew no astronomy

when stars appear,

when the moon skims the water

that sighs and shifts in its slumber.

I wish it were still a quarter

to dial your number.

I wish you were here, dear,

in this hemisphere,

as I sit on the porch

sipping a beer.

It’s evening, the sun is setting;

boys shout and gulls are crying.

What’s the point of forgetting

if it’s followed by dying?

1989

Была бы ты здесь со мной, дорогая,

Была бы ты здесь со мной,

Мы сели бы рядом у самого края

На старый диванчик мой.

И ты достала бы свой платочек,

Что слезы мои утрет,

А впрочем, все оказаться может

Ровно наоборот.

Когда ты будешь со мной, дорогая,

Когда ты будешь со мной,

Ты сядешь в мою машину, играя,

И тронешь педаль ногой,

И нас увезешь куда-то подальше

На неизвестный брег

Или вернешь туда, где мы раньше

Оставили свой ночлег.

Как будто ты здесь со мной, дорогая,

Как будто ты здесь со мной,

Как будто порядков нет календарных

И нет расписанья звезд,

И нет закона в касаньях редких

Луны к уснувшей воде,

И нет на свете такой монетки,

Чтоб позвонить тебе.

Была бы ты здесь со мной, дорогая,

На другой стороне земной,

Была бы ты здесь со мной, дорогая,

Была бы совсем иной.

Вечереет. Кончается в банке пиво.

Крик чаек слышен опять.

Если жизнь и так коротка и мимо,

Зачем тогда забывать?

Сентябрь 1998

Since mistakes are inevitable, I can easily be taken

for a man standing before you in this room filled

with yourselves. Yet in about one hour

this will be corrected, at your and at my expense,

and the place will be reclaimed by elemental particles

free from the rigidity of a particular human shape

or type of assembly. Some particles are still free. It’s not all dust.

So my unwillingness to admit it’s I

facing you now, or the other way around,

has less to do with my modesty or solipsism

than with my respect for the premises’ instant future,

for those aforementioned free-floating particles

settling upon the shining surface

of my brain. Inaccessible to a wet cloth eager to wipe them off.

The most interesting thing about emptiness

is that it is preceded by fullness.

The first to understand this were, I believe, the Greek

gods, whose forte indeed was absence.

Regard, then, yourselves as rehearsing perhaps for the divine encore,

with me playing obviously to the gallery.

We all act out of vanity. But I am in a hurry.

Once you know the future, you can make it come

earlier. The way it’s done by statues or by one’s furniture.

Self-effacement is not a virtue

but a necessity, recognized most often

toward evening. Though numerically it is easier

not to be me than not to be you. As the swan confessed

to the lake: I don’t like myself. But you are welcome to my reflection.

1994

Ошибкам свойственно случаться, и меня

Легко принять за человека, неуместно

Возникшего в пространстве, полном вами. Ничего, все это разъяснится через час,

Когда не станет ни меня, ни вас

В пространстве этом, и элементарные частицы,

Не стиснутые формой ваших тел,

Его законно заберут обратно

И на свободу выпорхнут из нас.

И мне не хочется признать, что это я

Стою тут перед вами или вы

Передо мной сидите – не хочу

Не потому, что скромен или замкнут

В себе – а просто из почтения к грядущей

Судьбе пространства этого, к свободе

Тех вышеупомянутых частиц,

Что тщатся пересилить притяженье

Блистающих банальностями фраз.

Есть замечательное свойство пустоты –

Быть заместителем ушедшей полноты.

Пожалуй, первыми прознали это боги

Олимпа, чей большой талант

Был вовремя отсутствовать на сцене.

Считайте, репетиция идет

Божественного выхода на бис;

Я, разумеется, играю для галерки;

Все роли – суета. Извольте, мне пора.

Коль знать грядущее, легко его приблизить,

Как придвигают (время) статуи иль мебель.

Стереть себя – не доблесть, а потребность,

Особенно заметная под вечер.

В количественном отношеньи будет проще

Мне одному исчезнуть, чем всем вам –

Так лебедь озеру однажды говорил:

«Себе не нравлюсь я. Но отраженье

Мое на память, может быть, возьмешь?»

Август 1998

Eighteen years I’ve spent in Manhattan.

The landlord was good, but he turned bad.

A scumbag, actually. Man, I hate him.

Money is green, but it flows like blood.

I guess I’ve got to move across the river.

New Jersey beckons with its sulphur glow.

Say, numbered years are a lesser evil.

Money is green, but it doesn’t grow.

I’ll take away my furniture, my old sofa.

But what should I do with my windows’ view?

I feel like I’ve been married to it, or something.

Money is green, but it makes you blue.

A body on the whole knows where it’s going.

I guess it’s one’s soul which makes one pray,

even though above it’s just a Boeing.

Money is green, and I am grey.

1992

Восемнадцать зим на Манхэттене.

Дал бы хозяину в глаз и в бровь –

Эх, морда жадная, манихейская...

Деньги – зелень, текут как кровь.

Делать нечего; с вещами – за реку.

Нью-Джерси ждет вас, палит огни.

Считай годочки, пока состаришься...

Деньги – зелень, не зреют они.

Возьмем диванчик и табуреточку,

Но вид на город не унести.

Он здесь останется, а мне – за речкою...

Деньги – зелень, видно, с тоски.

Колеса крутятся, ноги топают,

Тело тащится само собой.

Моя молитва летит за «Боингом»...

Деньги – зелень, волос седой.

Март 2005 – Февраль 2016

If you were drowning, I’d come to the rescue,

wrap you in my blanket and pour hot tea.

If I were a sheriff, I’d arrest you

and keep you in a cell under lock and key.

If you were a bird, I’d cut a record

and listen all night long to your high-pitched trill.

If I were a sergeant, you’d be my recruit,

and boy, I can assure you, you’d love the drill.

If you were Chinese, I’d learn the language,

burn a lot of incense, wear funny clothes.

If you were a mirror, I’d storm the Ladies’,

give you my red lipstick, and puff your nose.

If you loved volcanoes, I’d be lava,

relentlessly erupting from my hidden source.

And if you were my wife, I’d be your lover,

because the Church is firmly against divorce.

1995

– Представь, ты тонешь, а я спасу тебя,

Пиджак накину, налью чаек...

– А я буду шерифом и арестую враз

И спрячу в камеру под замок!

– Ты станешь птицей, в кустах прилягу я,

Чтоб слушать трель твою до утра...

– Я буду сержантом, а ты – салагою,

И вот забавная пойдет муштра!

– Ты – китаянка; я, чтоб понравиться,

Вдруг иероглифами запою...

– Нет, ты – зеркальце, а я – красавица,

Рисую сердечко помадою.

– Я буду, как вулкан, что лавой полнится

И к чертовой бабушке тебя зальет!

Ты будешь мне жена... – Нет – любовница,

Потому что церковь не велит развод.

Май 2009

To Ulf Linde

Dear savages, though I’ve never mastered your tongue, free of pronouns and gerunds,

I’ve learned to bake mackerel wrapped in palm leaves and favor raw turtle legs,

with their flavor of slowness. Gastronomically, I must admit, these years

since I was washed ashore here have been a non-stop journey,

and in the end I don’t know where I am. After all, one keeps carving notches only

so long as nobody apes one. While you started aping me even before I spotted

you. Look what you’ve done to the trees! Though it’s flattering to be regarded

even by you as a god, I, in turn, aped you somewhat, especially with your maidens

— in part to obscure the past, with its ill-fated ship, but also to cloud the future,

devoid of a pregnant sail. Islands are cruel enemies

of tenses, except for the present one. And shipwrecks are but flights from grammar

into pure causality. Look what life without mirrors does

to pronouns, not to mention one’s features! Perhaps your ancestors also

ended up on this wonderful beach in a fashion similar

to mine. Hence, your attitude toward me. In your eyes I am

at the very least an island within an island. And anyhow, watching my every step,

you know that I am not longing for the past participle or the past continuous

— well, not any more than for that future perfect of yours deep in some humid cave,

decked out in dry kelp and feathers. I write this with my index finger

on the wet, glassy sand at sunset, being inspired perhaps

by the view of the palm-tree tops splayed against the platinum sky like some

Chinese characters. Though I’ve never studied the language. Besides, the breeze

tousles them all too fast for one to make out the message.

1994

Посвящается Ульфу Линде

О, друзья-дикари, мне чужой ваш язык, где ни лиц, ни причастий,

Все, что выучил я – лишь как рыбу испечь, да и то лишь отчасти,

Отдают мне свой медленный вкус черепахи морские,

С той поры, как меня занесло к вам, открытия сделал я – в кулинарии.

Поначалу я делал зарубки, но дело любое занятно,

Лишь пока все вокруг не начнут от души подражать вам,

Ну а вы обезьянничать стали в священном испуге;

Снизу вверх искромсали ножом все деревья в округе.

Вы мне льстите слегка, предо мной, как пред богом, немея,

Я и сам подражать вам не прочь, ваших дев обнимая,

Прошлое чтоб потонуло, заодно с кораблем обреченным,

Будущее чтоб не явилось, безпарусное и бескончаемое.

Жизнь на острове большею частью лежачая;

Из глагольных времен уцелело лишь настоящее.

И корабль, опускаясь в безвременную пучину,

За собою уносит грамматику, оставляя снаружи причину.

Если зеркала нет, то теряются местоимения,

И с лица исчезают черты и следы понимания.

Ваши предки, наверно, попали на остров нечаянно,

Как и я; потому так радушно меня встречаете.

Вы напрасно следите за моею подстрочной поступью;

Я для вас останусь островом посреди острова.

Видите, я не ищу у прошлого причастия,

Ни ищу прошедшее бесконечно длящееся.

И ваше будущее совершенное,

Что вы скрываете в глубине пещерной,

Не удивляет меня избыточностью

И не манит своею несбыточностью.

Я пишу эти строки на мокром песке

Пальцем, как на оконном стекле

Заката, и пальмы торчат нелепо,

Как иероглифы, воткнутые в небо.

Но я не знаю наречия растений и ароматов,

Я так и не выучил наизусть язык заката,

И ветер колышет верхушки пальм непрестанно

И слишком быстро, чтобы прочесть посланье.

Январь 2012

Praised be the climate

for putting a limit,

after a fashion,

to time in motion.

Of all prisons

the Four Seasons

has the best diet

and welcomes riot.

Asked for its origin

a climate cites oxygen,

but gives no reasons

for its omnipresence.

Detached like Confucius,

hardly conscious,

it may not love us,

but murmurs, “Always”.

Being finite,

we certainly find it

promising and heartwarming,

though it’s a warning.

A climate’s permanence

is caused by the prevalence

of nothingness in its texture

and atmospheric pressure.

Hence, the barometer,

with its Byronic air,

should be, I reckon,

our only icon.

Since the accuracy of mercury

beats that of memory

(which is also mortal),

climate is moral.

When it exhibits

its bad habits,

it blames not parents

but ocean currents.

Or charged with the tedium

and meaninglessness of its idiom,

it won’t seek legal

aid and goes local.

Keen on history,

it’s also well versed in the mystery

of the hereafter

and looks like their author.

What I have in common

with the ancient Roman

is not a Caesar,

but the weather.

Likewise, the main features

I share with the future’s

mutants are those curious

shapes of cumulus.

Praised be the entity

incapable of enmity

and likewise finicky

when it comes to affinity.

Yet if one aspect

of this highly abstract

thing is its gratitude

for finding latitude,

then a rational anthem

sung by one atom

to the rest of matter

should please the latter.

1995

Хвалу воскликнем про чудный климат,

Где четкий лимит и знойный климакс,

Где в моде деми и в доме комикс,

И дремлет время, как кот знакомых.

Тюремных стен четырех сезонов

Не избежать в климатичной зоне;

И завтрак скуден, и запах скучен,

Толпою буден народ измучен.

А в чем резоны такой природы,

Ужель в озоне и в кислороде?

Откуда в климате эта юность,

И вездесущность, и вездесуйность?

Бесстрастен климат, что твой Конфуций,

Без репараций и контрибуций;

Едва ли климат придет в сознанье

Для объясненья или признанья.

Пусть ум и узок, и ограничен,

Но климат стоек и статистичен,

Наш климат милый, как день рожденья,

Предупреждая предубежденья.

Его завидное постоянство

Не объяснить атмосферным пьянством,

Он пустоты создает избыток,

Прося задаток за свой напиток.

Украсив стену, замест иконы,

Истории ценен, висит барометр.

Он так стеклянен и романтичен;

Он дон-жуанен и байроничен.

Отменно точен, блестит меркурий,

Куда вернее литературы.

Не спрячешь память от умиранья,

А климат вечен, к тому ж моральный.

Бывают, правда, порой примочки,

Когда вдруг вредно попрут привычки,

Не виноваты тут папа с мамой,

Скорей – теченья иль ураганы.

А обвинят ли в отсутствьи драмы

Или в бессмыслице идиомы,

Не станет помощи ждать легальной,

А обернется погодной нормой.

О, климат любит уйти в историю

И точно знает про все мистерии –

Случилось прежде, стрясется завтра –

И выставляет себя их автором.

И коль придет ко мне биться рифмами

Какой-то очень уж древний римлянин,

То нас помирит с ним не культура,

А неизменность температуры.

И так же с будущими мутантами,

Что будут сапиенс лишь моментами,

Соединит нас грозы раскатами,

Мазками молний люминисцентными.

Пусть будет климат благословенен,

Пусть он не слишком разнообразен;

Он не умеет к нам быть враждебен,

Когда доходит до личных связей.

В хорошем климате жить приятно,

Хоть это, в сущности, лишь абстрактно;

Коль широтою душа известна,

И долготе там найдется место.

В кругу молекул буксует атом,

А человеки танцуют танго,

И если гимн мы споем природе,

То ей понравится это вроде.

Май 2020

Whether you fished me bravely out of the Pacific

or I pried your shell wide open by the Atlantic

now matters little. A different kind of ocean

erodes nowadays what seemed fairly rocky

and presumably insinuates itself

into your hairdo as well — obliterating

as much as conquering. And, as the poet said,

thou art far in humanity, what with your offspring now

breaking new hearts and balls across this continent,

which is what, I hope, we still have in common.

Still, they are only half you. In a court of law

the inheritance of your mesmerizing beauty

that I thought immortal will be awarded

to nobody, including yourself. For although the gods or genes

are generous lending their properties — say, for a trial run

in these precincts — ultimately they are selfish;

at any rate, they are more vain than you,

having eternity. Which is a far cry from

yet another rented abode in a snowbound village

somewhere up north, where perhaps at this

very moment you stare at your flimsy mirror

returning you surely less than my equally one-dimensional

memory, though to you this makes indeed no difference.

1995

Ты ли так смело выловила меня из Тихого

Иль это я выкроил тебя из раковины в Атлантическом –

Какая разница... Волны иной природы

Размывают сегодня то, что казалось твердым

И – оседая пеною постепенно

На твоей челке – скорее смывают осколки

Чем занимают области. И, как поэт обмолвился

Ты растворяешься в человечестве, ибо твои наследники

Идут, разбивая сердца и яйца, по равнине

Времени, что, я надеюсь, роднит меня с ними.

И все же они – это ты лишь наполовину. Судом присяжных

Наследство твоей красоты миражной –

Казалось, ей бессмертие суждено – не будет присужено

Никому, ни даже тебе самой. Воистину, боги и гены

Щедро раздающие себя богеме, иногда, ради пробы

Забредают сюда, в сугробы; но в конечном итоге они – эгоисты

Вселяясь в гениев и атеистов, и им тщеславие

Более свойственно, чем тебе – беспечность

Ибо у них в запасе – вечность. Но все это неизмеримо

Далеко от избушки, снятой на зиму в деревне, занесенной снегом

Там, на севере, где, может быть, в это мгновение

Ты светишься в дешевом зеркальце

И отражение не такое яркое, как в моей одномерной

Памяти, хотя тебе и не важно, наверно.

Июнь 2020

To Pauline Aarts

A hotel in whose ledgers departures are more prominent than arrivals.

With wet Koh-i-noors the October rain

strokes what's left of the naked brain.

In this country laid flat for the sake of rivers,

beer smells of Germany and the seaguls are

in the air like a page's soiled corners.

Morning enters the premises with a coroner's

punctuality, puts its ear

to the ribs of a cold radiator, detects sub-zero:

the afterlife has to start somewhere.

Correspondingly, the angelic curls

grow more blond, the skin gains its distant, lordly

white, while the bedding already coils

desperately in the basement laundry.

1995

Посвящается Полине Аартс

В гроссбухе отеля самое важное событие – убытие.

Октябрь. Дождик опять прошел, мокрым карандашом походя гладя,

На бескрайнюю плоть обнаженного мозга с похотью глядя.

В этой стране, ради удобства течения рек уложенной плоско,

Пивной душок веет манией из Германии на любом расстоянии,

И чайки цепляют воздух нервно,

Как уголки страниц, загнутые неровно.

Утро заходит в помещение как отмщение,

Как судебный медик, педантично и сухо

К ребрам мертвой батареи прикладывая ухо,

Ниже нуля ложе стеля тем или этим,

Прямо с утра – видно, пора – жизнь после смерти.

В сиянии окон ангельский локон еще блондиннее,

А кожа как облако бела и еще невиннее.

Бледнеют простыни от стыда под укором кирхи,

В вихре отчаяния свернувшись в подвальной стирке.

Август 2020

Neige, neige

Plus blanche que linge,

Femme lige

Du sort : blanche neige.

Sortilège !

Que suis-je et où vais-je ?

Sortirai-je

Vif de cette terre

Neuve ? Neige,

Plus blanche que page

Neuve neige

Plus blanche que rage

Slave…

Rafale, rafale

Aux mille pétales,

Aux mille coupoles,

Rafale-la-Folle !

Toi une, toi foule,

Toi mille, toi râle,

Rafale-la-Saoule

Rafale-la-Pâle

Débride, dételle,

À grands coups de pelle,

À grands coups de balle.

Cavale de flamme,

Fatale Mongole,

Rafale-la-Femme,

Rafale : raffole.

Poème écrit en français en 1923

Блаженно-снежный –

Белей простынь.

Мятежно-нежный –

Зажгись, остынь.

Растаю свечкой

Из бытия,

Цветком горшечным

Была не я.

А снег под утро

Белей листа,

Спляши кому-то,

Возьми, оставь.

И лепестками

На щеках блеск,

Колоколами

Безумья всплеск.

Я слышу слишком

Тысячестон;

Душа – как вспышка

Меж туч времен.

Раздеть оковы

И бросить мяч...

Как вспышка новой,

Играю вскачь.

Огонь бегуньи...

Снег приготовь.

Вспышка – безумье,

Вспышка – любовь.

Ноябрь 2015

Снег – с ног,

Белее кружев,

Судьбы слог

Строки уже.

Кто я, откуда,

Зачем, куда?

Заклятья буду

Твердить всегда.

А снег белее

Моих страниц,

А снег бледнее

Гневных глазниц

Славянских лиц.

Рвать на рассвете

Глаза цветов,

Бросать на ветер

Звон куполов –

Безумья зов.

Я – одна, я – толпа

Тысяч лиц, тысяч пар,

Тысяч душ, тысяч тел

Крик устал, не успел.

Отцепи, распряги,

Отпусти, убеги!

Белый снег с-под лопат.

Белых пуль белый град.

Беги огня

Монгольских глаз,

Беги меня –

С ума. Сейчас.

Ноябрь 2015

After Cavafy

On this winebowl beaten from the purest silver,

Made for Heirakleides’ white – walled home

Where everything declares his perfect taste –

I’ve placed a flowering olive and a river,

And at its heart , a beautiful young man

Who will let the water cool his naked foot

Forever. O memory: I prayed to you

That I might make his face just as it was,

What a labour that turned out to be

He fell in Lydia fifteen years ago.

Подражание Кавафису

На винной чаше серебра чистейшего,

Что жить отправится в белостенный дом,

Со вкусом изысканнейшим обставленный,

Я выбил оливу в цвету над речкою,

А в сердце чаши – прекрасного юношу,

Чтоб вечно стопы его нагие вода хладила.

Молю тебя, память, верни мне лицо его,

Чтоб вбить в серебро те дальние дни...

Качается чаша, срываются пальцы

Над павшим в Лидии пятнадцать зим назад.

Август 2016

En Chaouen el olor

del hachís tiene la dulzura

del tiempo detenido.

El humo atrapa los recuerdos

y concibe el prodigio de otros mundos

entre casas añiles y encaladas mezquitas.

En Chaouen el olor

del hachís no tiene el agrio sabor

de lo prohibido. Su fragancia

se asemeja a la mano de los dioses

mientras el té penetra en la garganta.

En Chaouen los ojos dilatan

las horas y la rebeldía

resucita en las tumbas

de los héroes

al olor del narguile.

Льется запах гашиша в Шавене

Заблудшего времени сладость льется

Прозрачный дым растворяет память

Во сне чудес из иных миров

И вдоль покрывала беленых мечетей –

Лазурная нить домов

Льется запах гашиша в Шавене

Там нет запретной кислинки вкуса

Там льется чай, аромат струится

Руками богов обнимая город

Это пенится время в Шавене

Зрачки расширяя векам и людям

И, воскрешая былые лица

Вдыхает сладкий кальян

Август 2017

Yet each man kills the thing he loves,

By each let this be heard,

Some do it with a bitter look,

Some with a flattering word,

The coward does it with a kiss,

The brave man with a sword!

Some kill their love when they are young,

And some when they are old;

Some strangle with the hands of Lust,

Some with the hands of Gold:

The kindest use a knife, because

The dead so soon grow cold.

Some love too little, some too long,

Some sell, and others buy;

Some do the deed with many tears,

And some without a sigh:

For each man kills the thing he loves,

Yet each man does not die.

1897

Каждый, кто любит, каждый, кто ждет

Чье сердце не знает покой

Каждый свою любовь убьет

Ревностью иль тоской

Ложью трусливый отравит ее

А смелый зарубит мечом

Каждый свою любовь убьет

Станет ее палачом

Один убьет ее молодой

Другой – на закате лет

Рано иль поздно любовь убьет

Слово или стилет

Один задушит страстью своей

Другой молитву воздаст

Утопит в море бесцветных дней

Купит или продаст

Каждый свою любовь убьет

Молча иль со слезой

И, может, тогда свободу найдет

Но не найдет покой

Февраль 2018

Looking up at the stars, I know quite well

That, for all they care, I can go to hell,

But on earth indifference is the least

We have to dread from man or beast.

How should we like it were stars to burn

With a passion for us we could not return?

If equal affection cannot be,

Let the more loving one be me.

Admirer as I think I am

Of stars that do not give a damn,

I cannot, now I see them, say

I missed one terribly all day.

Were all stars to disappear or die,

I should learn to look at an empty sky

And feel its total dark sublime,

Though this might take me a little time.

1957

Спокойные звезды, величье храня,

С немым безразличьем глядят на меня,

А здесь, на земле, порядок другой:

Никто не подарит желанный покой.

А если вдруг звезды к нам станут пылать

Безумною страстью, что нам не понять?

Жестока любовь, нет равенства в ней;

Пусть я буду тем, кто любит сильней.

Хоть я восхищаюсь

Бесстрастностью звезд,

Отнюдь не скучаю

По ним я всерьез.

И если когда-то погаснут они,

На небо пустое без грусти взгляни.

В безмолвии тьмы спрятан жест божества,

Хоть к этому трудно привыкнуть сперва.

Январь 2020

Mi­łość to zna­czy po­pa­trzeć na sie­bie,

Tak jak się pa­trzy na obce nam rze­czy,

Bo je­steś tyl­ko jed­ną z rze­czy wie­lu.

A kto tak pa­trzy, choć sam o tym nie wie,

Ze zmar­twień róż­nych swo­je ser­ce le­czy,

Ptak mu i drze­wo mó­wią: przy­ja­cie­lu.

Wte­dy i sie­bie, i rze­czy chce użyć,

Żeby sta­nę­ły w wy­peł­nie­nia łu­nie.

To nic, że cza­sem nie wie, cze­mu słu­żyć:

Nie ten naj­le­piej słu­ży, kto ro­zu­mie.

Любить – это значит смотреть на себя

Как будто бы смотришь на вещь незнакомую

Всего лишь одну из всех странностей мира

И тот, кто из прежнего знания вырос

Очистит от копоти сердце бездомное

Ему и деревья, и птицы – друзья

И он, и весь мир – их поглотит огонь

Палящим сияньем любви

И пусть он не знает, во имя чего

Незнающий ярче горит

Сентябрь 2020