***

Весна настигла!.. Некуда деваться, –

ложись и помирай средь синевы:

спасенья нет, так страстен танец граций

на парапетах заспанной Невы.

Невыносимо месиво весны –

и души вымокли до нитки, и штаны…

И тени укорочены, и сны.

И взгляды долги, жадны и бессовестны!..

***

Город-ад, город-смрад, город-брат,

я подвешен тобой за кадык

среди сплетен и забулдыг

в полушаге от райских врат.

Если б мог, прохрипел стократ –

над собой не имею владык,

кроме Бога!.. Но вырван язык,

и не вызнать, кто в том виноват.

Как беснуется твой маскарад –

многолик, языкат и дик!..

Будто крюк смертно вбит в кадык –

город-брат, город-смрад, город-ад.

***

Премного, Боже, благодарен

за луг – брожу во снах без пут.

Так грезил наяву Гагарин,

предвидя, может быть, весь путь.

Луг зелен. Зелен я. Прозрачен

зеленый паж тоски – абсент.

Зеленый цвет дарован зрячим,

а не раскаявшимся – нет.

Не похмеляющихся нет…

Жаль, зелень не цветет в кармане –

зеленый змий, тебе привет! –

дырявых джинсов от Армани.

И не пора ль забросить плуг

в расцвете замыслов и лет –

дичай, цвети, зеленый луг,

встречай росой хмельной рассвет!..

Засунет Бог мою душонку

в зеленый ларь забытых снов –

уложат в землю, как на шконку,

под изумрудный плат лугов…

Неотразим зеленый ветер –

шальной предвестник грозных зим.

Зеленый цвет царит на свете –

иной и невообразим.

***

Горе. Горе… Глупа как курица!.. –

клювом в лужу воркует горлица,

возжелав испить мертвой водицы.

Удалиться… Пожить у вдовицы

в древнем доме в окрестностях Ниццы.

Целоваться. Ущипывать ягодицы…

Горе. Горе… Корежит улица

тени, души, потные лица.

Век назад здесь плескалась криница,

а теперь – в страшном сне не приснится! –

стоколесная куролесица.

В пробках бесится, – как блудница

под горячей плетью возницы, –

возжелавшая мести столица:

только б вырваться, и – к бойницам.

Горе. Горе… Рабам – к гробницам.

Мне – на гору, к ночным зарницам –

удавиться на серпе месяца.

***

Век мечусь, как собака,

на подстилке из снов

возле миски, а в ней

ни костей, ни похлебки,

у приступка барака

на цепи хлестких слов

среди склизких теней

под хозяйский свист плетки.

***

Хожены тропинки, езжены дорожки.

На березе отцвели сережки.

Соловьи упрели, стих напев свирели.

И закат мерцает еле-еле…

Сердце барабанит, как на поле брани:

дескать, быть беде – душа на грани…

Месяц спит в стакане, тени на экране –

там любовь мелькает в сарафане.

Фонари теплеют – мотылькам их блики

все равно что нам святые лики.

И легко молиться да давать обеты,

только зря обещаны победы!..

Где же вы, фанфары, звонкие кифары, –

ни к чему без славы гонорары…

Норовистый ветер вычистил бульвары.

Майский жук жужжит в дупле гитары.

Ставьте самовары, приглашайте к чаю

и шепчите: "В вас души не чаю…"

Вечер зазывает на причал печали –

чья-то невозвратно в ночь отчалит.

***

Я не закину невода,

в них рыбин боли не поймаю…

Кто б знал, что водка – не вода:

хлебай и мадригал пой маю.

Я по лучу не полечу,

иначе ход времен нарушу…

Мне в рост стоянье по плечу,

с гармошкою души наружу.

Не жизнь, а вечность коротка,

и упорхнуть в нее непросто.

Увязнуть птичке с коготка, –

зерна в силки Бог сыплет вдосталь.

Сбит крепко обух запятой,

парализуют точки-жала…

Шипы отточий под пятой,

в конце строфы – удар кинжала.

Дождь восклицательными лужи

утюжит – с Богом связи нету!..

Но знак вопроса мне услужит –

удушит и приблизит к небу.

***

Ветра Атлантики сих мест не достигают, –

что им края косматых пыльных бурь…

Колючий мяч верблюд выводит в аут,

одним ударом выбивая дурь

тягучих мыслей, пагубных сомнений.

Куда ни плюнь, кругом одна тоска!..

Здесь караваны диких поколений

веками бродят реками песка –

все ищут зев забытого колодца:

то трусят наискось, то тянутся по краю.

Будь проклята ты, участь инородца!..

Ветра Атлантики меня не достигают.

***

Вересковый мед сладок.

Фидий не прятал бы среди складок

мраморных одеяний

тело твое, богиня!..

Спешно Афины покинь я,

помнил бы мед желаний

на языке и горечь встреч –

ее не изречь.

Минут века. Не станет

империй и странных армий,

шествующих в сандалиях

бродами Геллеспонта

к линии горизонта –

где-то там, в дымных далях,

в алой линии рта

жаждет жить красота.

А здесь я пою твое тело:

собственное онемело

от верескового яда –

медом губ умащен,

на ложе не помню времен…

У Фидия нет наряда –

мрамор не в силах течь!

И вечность спадает с плеч.

***

На пыльной и унылой улочке,

где грустно шепчутся рябины,

монокль луны, а не очки,

я водружаю, и картины

провижу… Встреченные лица

крадутся в никуда тайком,

сутулясь… Призрачно искрится

монокль луны под каблуком.

Хрясть!.. Снулый сумрак. Темень. Мрак.

Ухабы. Рытвины. Ложбины.

Шел к храму, – угодил в кабак…

И в спину шепчутся рябины.

***

Пока галдят чистоплюи, –

да кто это там, в гробу!.. –

еще живых поцелуи

горят на мертвенном лбу.

Брезгливо руки пожатие…

Поминки так схожи с банкетом!

Будь проклято это занятие –

быть безмолвным поэтом.

Из вечности вытянут волоком –

язык без ножа вынут…

Но ветром встревожит колокол –

и эхо ударит в спину.

***

Командир до дыр затер

карту – враг засел в овраге.

– Эх, сейчас бы жбанчик браги,

да вражина, гад, хитер! –

надо брать лисицу разом…

– Командир, расслабь мозги!..

Гнать в капкан и… медным тазом.

Вот те бражки жбанчик. Жги!..

Полилась, родная, в горло, –

рассупонилась душа…

Знай, вражина, я не гордый:

там, в аду, – все кореша!..

Крошим знатно мы друг друга, –

век подругам горевать…

Бражка – Божья благодать,

да зажился ты, брат, ух как!..

***

Споры?.. Раздор?.. Что это?..

Что за затор вдали?..

Врали хоронят поэта

или выставка Сальвадора Дали

открывается?..

Столпотворение. Гам.

Шамкают рты – икра, яйца,

водка без лепт и драхм…

Махаон ухнет в пламя тенью.

Рампа. Рама. Портрет.

Мне ли маяться дребеденью:

яйца – на загляденье,

портвейна в буфете нет.

Неторопливо – дивы на диво лживы –

покидаю втиснутых в вытачки дам

и прочих, возжелавших наживы,

во главе стола и по его углам.

Назло хулам,

поэты –

этой эры и те, что до нас отпеты, –

все до единого! – живы.

Сальвадор Дали, –

от салаг, издали, –

наше с кисточкой вам…

***

Обожженная форма объекта.

Пламя выскользнуло. Сошло.

Вечна окаменевшая суть – эректус,

если на то пошло…

Глина думания разрыта.

Обжигает вопрос – живым как жить-то…

Пламя мысли не удержать – сокрыто! –

ни за золото, ни даже за жито.

Не спасут ни мольбы, ни открытия.

И исчезну, что камень, я:

кану в радугу бытия,

по кометному пламенея.

Нет на мне ни греха, ни платья –

гол в миру, как пред Богом, я,

но примите из рук, собратья,

форму форм – пламя бытия!..

***

Что, пора?..

Жаль, нет штопора.

Мысли стопоря,

пускаюсь на поиски стопаря, –

так и надо растяпе!..

Хуже топора

острая тень от тополя, –

лезет в комнату со двора,

подбираясь к шляпе,

напяленной по зрачки,

чтобы не растеклись мозги.

Бесполезно.

Мне, болезному –

самому себе, снобу,

подверженному ознобу,

диагноз гвозжу в глаза, –

уже не быть любезным

ни с ангелом небесным,

ни с бесом, тянущим к безднам.

Там, под шляпой, тупая фреза

визжит, срываясь со стопора.

Вот пузырь. Вот стопарь.

Во-о-от!..

Нет штопора.

***

Венера блудливо пригожа.

У солнца похмельная рожа.

Я тоже сорву жопу с ложа,

но позже.

Ярмо неизбежных забот

на согнутой шее утра

красуется круглый год.

Муторно.

Гримасой пространство корежа,

я в зеркале мерзости множу, –

куда же без выпендрежа,

Боже!..

Как давит и жжет небосвод!..

Во всем виновата культура:

под сводом ее несвобод

и гений – базарная дура.

Мне б в женки кого помоложе…

Ан нет!.. Как у всех, то бишь схоже.

Вы были, – мурашки по коже.

До дрожи!.. Вы были, – но все же…

Не знать бы дней, кроме суббот:

из тягот – одна Камасутра.

Диван обнимай без хлопот

до одури, – хочешь, все утро…

Жизнь на черствый пряник похожа:

жуешь, – все такой же негожий.

Бомж ждет, не подаст ли прохожий,

горсть ежа…

Я сам себе как антипод.

Над волнами звезды, что пудра:

Венера мелькнет, златокудра, –

и канет на дно галиот.

Ладони ободраны. Вожжи

тяни, не тяни, – будет то же:

свезут на погост подороже

задешево в затхлой рогоже.

Там нет ни рабов, ни господ,

а здесь все излишне премудро…

И в глотку нейдет бутерброд

в похмельное свежее утро.

Отхожее место навожу.

Волнуюсь: а если?.. Так что же!..

А что, если истина – ложь, а?..

Трево-о-ожно!..

***

Эй, вы, там!.. К воротам… Не задерживаемся.

Нет – заторам! Кто торопится, – вешаемся…

Стоп! Вещички в шкапчик – bon voyage! – тут.

Не сопрут, мсье: курьерским – прямо на Страшный суд.

С огоньком – вперед, дамы и господа!

Шевелись, братва… Узрим Господа!..

Нет, когда и где, – мы не в курсе сами…

Немы Времена – сминают гусеницами.

***

Иду на подвиг. Двигаю слово.

Сломана ось спины

от натуги. На фейсе – оспины:

след былого – знать ли, доброго или злого…

И сердце выплевывает не кровь, – олово

то ли лжи, то ли – истины.

Из тины тяни, но души – не взять.

Затишь. Мертва вода.

Да хоть сто раз заводи невода

истины: вытянешь, – вскрикнешь: "Бля-а-ть!.."

Благо, нельзя обернуть вспять

ничто нигде никогда.

***

Губы, пригубив горя,

рябятся в соль. А пока –

апокалипсис: в гарь горят

рябиновые облака.

Лакают из битого блюдца

целебный кумыс луны

льняные сумерки. Бьются

в стекла незрячие сны.

С ними как будто легче

человеку, – болят бока,

но вот удается прилечь, и –

с плеч ночи млечное яблоко!..

Око рассвета туманно.

Вон оно – солнце. Здрасьте!..

Сбро-осьте небесную манну

мякоти губ на ра-адостя-ах!..

***

Отчаянья чугунная колонна

всей тяжестью обрушена… И, смятый

напором бляди где-то под Коломной,

мечтаю о стакане чая с мятой.

Смятение – приметная болезнь.

Лизни железо на морозе – и

познаешь, сколь мозги иметь полезно,

взахлеб гребя в грязи Великороссии.

Но, гол пред ужасом, как жаба на болоте,

что матом кроет Бога бесшабашно,

в набат отчаянно бью дифирамбы плоти,

мной под Коломной познанной отважно.

В Коломне время движется наклонно

к оси давно изведанных миров.

И что ему чугунная колонна

и я под ней в один из вечеров.

***

В глазах провидца – орды, не лица:

вереница цинготных годов…

Поверх голов, –

в какую бы щель не забиться! –

надрывается репродуктор слов.

Сломан язык?.. Дань пустозвонству.

Звон колокола вздымает зыбь –

взору провидца ведома глыбь.

Бугрится вознесенная к солнцу

ладонь: не прозябать, – быть!..

Стылое олово не серебрится.

Бритва режет живое в кровь.

Обагрена сукровицей миров

милосердная мироносица –

душа-сестрица, умасти мертвечину слов!..

Словно сны, вихрится разноголосица –

вдребезги бито зеркало фраз.

В зазоре глаз –

окровавленная переносица.

Воскресение переносится, – в который раз!..

***

Все обдумано, видано, делано, –

будто выхлебал ложкой юшку.

Жеребенком везенье седлано, –

выманил на горбушку.

Не в поэты мог выйти, – в деятели:

заложи, – и уже начальник.

Но нахально, в глаза, лгал следователям.

И огребал в едальник.

Никогда не якшался с мелочью.

Чифирил за Полярным кругом.

Харкал кровью и спиртом с желчью.

На ножах бывал с верным другом.

Из бабенок брал самую спелую.

Заливал коньяком невзгоды.

Мешал белое, красное, белую…

И не пил только слабую воду.

Не пускал на чужое слюни.

Жизнь любил до кровавых мозолей.

Все говно оставлял в гальюне.

Не сдавал ни друзей, ни паролей.

Ликовал, дань платя победам.

Бедокурил почище многих.

Множил горе, за счастьем следом.

Жаль, родителям не пал в ноги…

На вершины взбирался махом.

Не подкатывался калачиком.

Не страшился, что выйдет крахом,

когда злобно грозили пальчиком.

Человеком стать не надеялся.

Не тянул на себя одеяло.

Не кидался на иноверца,

если веры недоставало.

Впрок затаривался молчанием.

И берег тишину как пайку.

Хоронил улизнувших с отчаянием,

близким к бешеному припадку.

Слово будто руда мной сколото.

Как уйду, не ломайте запястья!..

Я за пазухой крыл не золото,

не булыгу, – чекушку счастья.

***

За окном гроза.

Я гляжу футбол.

У тебя – глаза.

У меня – го-о-ол!..

Не зуди. Я – "за"…

Боже, как я зол!..

У тебя – слеза.

У меня – фол.

Проигрыш тяжел…

Ах ты, бирюза!

Отгремел футбол.

Здравствуйте, глаза!..

***

Моя звезда взойдет, когда сойдут иные –

блатные, розовые, голубые,

еще не жившие, уже едва живые,

завистливые, лживые, земные,

безликие, как темная вода,

трескучие – замкнуло провода! –

продажные, залетные, взрывные,

горячие, чумные, ледяные,

самовлюбленные, ревнивые и злые,

и самозваные, и просто проходные –

в засаде легковерных ждет беда

с заточкой наготове, как всегда, –

никем не узнанные, колкие, двойные,

мишурно яркие, тверезые, хмельные,

безмолвные и зычно площадные…

Моя звезда взойдет, когда сойдут иные.

Когда сойдут иные?.. Никогда!

Моя звезда взойдет… по зову Господа.

Copyright © 2015 Степанов С.