Письмо неизвестного о событиях 1924 года

«Дорогие друзья — манычане, братья и сестры! С Божией милостью настоящим сообщаем вам о большом горе, постигшем всю нашу колонию Сан-Ховьеро. Пулею полицейского убита сестра наша Юлия Скорина, племянница Анны и Вавилы Прудников. Передайте им низкий поклон и сочувствие наше. 

Вот как было дело. Как вы помните, конфликт нашей колонии с Банком-ипотскарием начался еще при вас. После вашего отъезда в Россию противоречия между нами и Банком продолжали расти. Мы стали собираться на сходки. Событиями у нас в колонии заинтересовались уругвайские коммунисты. При их содействии некоторые из русских вступили в партию. У нас в колонии возникла партийная ячейка — это большая новость для вас, да и для других: в Уругвайской компартии — русская ячейка! Это долетает до нас дыхание нашей милой далекой Родины.

Партячейка за время своего существования организовала в Сан-Ховьеро профсоюзы портовых и сельскохозяйственных рабочих, молодежный союз. Наш комсомол сейчас насчитывает шестьдесят членов. Его секретарем избрана Александра Емельяненко. Батько ее, Илларион, — какая-то шишка у коммунистов. Однажды на общей сходке мы пришли к единству и по совету Иллариона Емельяненко написали прошение в Банк: «Требуем выдавать на руки счета. Если Банк не сделает этого, то он не получит ни одного зернышка пшеницы, ни одного песо деньгами. Если же Банк попытается прибегнуть к насилию, то мы будем защищаться коллективно».

Наше прошение Банк оставил без ответа. Собственно, у Банка было только два выхода: или уступить нашим требованиям - честно рассчитываться с земледельцами, отдавая на руки счета, или расколоть наше единство. Для этой цели Банк использовал провокатора Жильцова. Мы давно знали, что Жильцов работает на красных - батльистов. А члены правления Бапка-ипотекария все состояли в партии Колорадо.

Сходка, на которой писалось наше прошение, была у Егора Калабухова. Вторую сходку собрали у Павла Харитонова. На стол легло сразу три прошения. Емельяненко сказал нам, что единство расколото. Одно прошение было от колонистов, имеющих свои чакры', второе - от жителей Сан-Ховьеро, и третье - от колонии Офир, что основалась после вас на землях, купленных у латифундиста Пейсоты.

Перед началом чтения прошений слово попросил Емельяненко. Но вскочил Захар Яцина, дружок Жильцова, и закричал:

- Если Илларион будет говорить, то я порву все три прошения! Он схватил их со стола. Люди смешались, они не понимали, почему же не должен говорить Емельяненко. Яцина снова выкрикнул:

- Он коммунист! Ему скоро будет десолохо!

- Что же получается? - кричали люди.- Сегодня одному не дают говорить, с земли выселяют, завтра другому. А за что же мы боремся?

Емельяненко объяснил нам, что подписывать все три прошения - значит признать поражение. Ведь раньше выступили единым фронтом. Банк испугался единства и принял меры к расколу. После мы выяснили, что Яцина дал подписку в полицай-комиссарии, что он помешает выступить коммунисту Емельяненко. Дело завертелось. Коммунистическая газета «Хустисия» печатала материалы о нашей борьбе. Члены партячейки составляли тексты листовок. Уругвайские товарищи печатали их в типографиях Пайсанду и переправляли в колонию. «Удовлетворить требования земледельцев!» — говорилось в листовках.

В этой грозовой обстановке намечено было провести конференцию земледельцев в Сан-Ховьеро. Ее приурочили к 21 января - дню смерти Ленина. К полицай-комиссару направилась делегация. Разрешение на проведение конференции было получено. Но если бы мы знали, что ждет мирных земледельцев!

Конференция началась в три часа дня у двора Ермила Биденко. Было жарко. Людей собралось несколько тысяч. На конференцию прибыли представительница коммунистической партии Хулия Аревалё-ди-Рочи и журналист из «Хустисии» товарищ Идальго.

Вместо трибуны поставили стол. На него взобралась Александра Емельяненко, чтобы открыть конференцию. Тут кто-то сказал, что меньше чем за квартал появилась конная полиция с саблями наголо, полицейские все пьяные, не быть бы беде. Не успела Александра развить свою речь, как полиция пошла галопом на толпу. Секретаря комсомола спасло только то, что полицейский Миньес, опередив всех, подскочил к трибуне и, размахивая саблей, крикнул: — Сеньора Адехандра, прыгай, не то погибнешь! Александра прыгнула через проволочную сетку ограды во двор. Среди нас был один анархист, матрос с советского корабля, бежавший с него в каком-то иностранном порту. Когда полиция пошла на нас, он крикнул:

— Вива де ля парти коммунистен!

Из толпы раздался выстрел. И крик анархиста, и выстрел были заведомой провокацией. Полиция в ответ немедленно открыла огонь из винтовок и саблями стала рубить бегущих людей. Земледельцы с голыми руками пошли врукопашную, пытались стянуть полицейских с лошадей, отбивались от них камнями и стульями. На Илларионе Емельяненко разрубили ранчопаху - толстый соломенный шлем, который и спас ему жизнь. Упав на землю, он увидел перед собой лежащую неподвижно женщину и ползающего по ней ребенка. Вместе с Петром Григоренко Илларион втащил женщину и ребенка в дом Ермила. Она была мертва. Так погибла Юлия, жена Николая Скорины. Семья их, не имея земли, батрачила. Кроме убитой в доме находилось еще девятнадцать раненых, из них несколько тяжело.

Вот их имена: Мария Харченко — пуля в грудь навылет, Александр Касанович, югослав, - перебита ключица и рана в груди, Полина Санина - пуля в грудь навылет, Егор Подсвиров - пуля в ногу. Члену регионального комитета коммунистов Пайсанду Хулии Аревалё, раненной саблей в руку, удалось спастись. Журналиста Идальго полиция настигла на Арожо-Негро - Черной речке, в двадцати верстах от Сан-Ховьеро. Его избили и бросили в тюрьму.

Среди наших было арестовано тридцать человек. Труп Юлии полиция не отдала сразу, увезла в комиссарию, а оттуда переправила в глухой городишко Джонг, что в пампе верст семьдесят от Сан-Ховьеро. Полиция боялась, что похороны  станут новой, еще более мощной демонстрацией.

На другой день всех арестованных, избив предварительно, отпустили домой. Часть из них направилась в полицию, чтобы взять тело Юлии Скорины для похорон. Полицай-комиссар Коврера цинично ответил:

— У нас нет денег, чтобы привезти ее из Джонга.

Направили делегацию к властям. Судья Тыксидор указал полиции, что тело надо привезти. Тут же был создан фонд для оплаты машины и организации похорон. Утром третьего дня у домика Скорины людей собралось видимо-невидимо, как на ярмарку. Даже уругвайцы - батраки из соседних эстансий - приехали проводить в последний путь Юлию - жертву полиции. Чуть ли не на пять кварталов тянулась похоронная процессия. Несли красные знамена, пели: «Вы жертвою пали...» Новоизраильских псалмов не было. Перепуганная полиция не показывала и носа. На похоронах выступили Александра Емельяненко и Хулия Аревале-ди-Рочи с перевязанной рукой. На скромном могильном камне появилась многозначительная надпись: «Здесь похоронена жертва полиции Юлия Скорина. Убита потому, что просила хлеба и земли».

Гнев и возмущение кровавой расправой над мирными хлебопашцами прокатились по всему Уругваю. Газеты опубликовали подробнейшие репортажи о событиях в Сан-Ховьеро. Сюда приезжали делегации от рабочих Пайсанду, Мерседес, Фрай-Бентос, чтобы возложить цветы на могилу Юлии. Александру Емельяненко знают теперь по всей стране. Высокая, прямая, как тростиночка, в темном платье свободного покроя, чуть прикрывающем колени, с кружевами на отложном воротнике и манжетах длинных рукавов, с ниткой монисто в три кольца на шее, выходит она на трибуны митингов, собраний, конференций, и рассказывает правду о жизни русских колонистов. Она побывала почти во всех городах Уругвая. «Наша сеньора Алехандра», - зовут ее парни из рабочих окраин, они вправе гордиться этой «руссийской» девушкой со светло-серыми глазами, прямым носом, плотно сжатым, небольшим ртом, ровными, строгими губами. Волосы у нее каштановые, подрезаны коротко и, зачесанные прямо, скрывают уши. Сбоку они скреплены широкой, светлой роговой приколкой.

Такова «сеньора Алехандра». Мы написали вам ее подробный портрет, так как не имеем возможности выслать фотографию. Благодаря ее деятельности о наших нуждах знают теперь наши рабочие друзья-уругвайцы. Порой накал страстей достигает такой силы, что люди идут к полицай-комиссариям, кричат:

— Где же вы, герои, что стреляли в мирных людей? Нападайте и на нас, попробуйте разогнать!

Но молчит полиция. Кто знает, что за этим молчанием? Время-то тревожное...

Вот во что обходится борьба за землю русским колонистам. Есть здесь бичо-фео - птица-клоун. «Вы чужи! Вы чужи!» - кричит она, прыгая по пашне. Нам приходилось видеть тут плачущих русских и украинских мужиков. «Даже птичка каже, шо мы чужи», - говорят они.

Хорошо вам там, в свободной России! Живите счастливо! И не верьте апостолам Лубкова! Обманут вновь. Они сманули нас на чужбину и бросили здесь, когда поняли, что бессловесных скотов из нас им сделать не удастся. Низко кланяйтесь там землице нашей!..»

Из книги "Песня Странника" Потапова В.