СЛОВО ДИПЛОМАТУ

Александр Ионин

Дмитрий Белов

После экспедиции, участником которой был Алексей Вышеславцев, Уругвай посещают и другие корабли под российским флагом. В частности, известно, что в 1870 году в порт Монтевидео зашло еще одно русское судно, совершавшее поход вокруг света - «Алмаз». Член его экипажа Николай Никифоров по возвращении в Россию опубликовал в журнале «Отечественные записки» за 1872 год «Письма о кругосветном плавании». Есть в них и воспоминания об уругвайской столице. Правда, более сухие и лаконичные, чем «Очерки...» Вышеславцева.

Наиболее же подробные заметки об Уругвае XIX века оставили не участники кругосветных экспедиций, а русский дипломат Александр Семенович Ионин. Хотя дипломатические отношения между Российской империей и Восточной Республикой Уругвай были установлены в 1857 году, первый официальный представитель России появляется в Монтевидео лишь в 80-е годы позапрошлого столетия. Им был Александр Семенович Ионин, изначально прибывший на южноамериканскую землю в 1883 году в качестве посланника в Бразилии. В путевых заметках Ионина, названных им «По ЮжнойАмерике», нашлось место и уругвайским впечатлениям.

Но сначала немного о том, кем был этот незаурядный человек. Александр Ионин родился в Москве в 1837 году. Учился в Лазаревском институте восточных языков, затем в Учебном отделении восточных языков при Министерстве иностранных дел. В августе 1856 года, в девятнадцатилетнем возрасте, был «определен на службу студентом» при русской миссии в Константинополе. Позже работал в консульствах Российской империи на Балканах (Сараево, Янина) и на Сицилии (Рагуза). С 1878 по 1883 год был министром-резидентом в Черногории. В начале 1883 года Ионин отправляется в качестве российского посланника в Бразилию, в которой проводит долгие восемь лет (с «перерывом» на работу в Софии, где с августа 1883-го по февраль 1884 года временно управляет русским генеральным консульством). Был также - по совместительству - назначен посланником в Аргентине и Уругвае.

В Монтевидео Ионин впервые оказался в мае 1886 года. Во время остановки в Уругвае, сделанной им на пути из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес, куда он направлялся для вручения верительных грамот президенту Аргентины генералу Рока, дипломат застал ни много ни мало - государственный переворот. За шесть дней пребывания в уругвайской столице он встретился и с президентом Ф.А.Видалем, и со свергнувшим его президентом М.Сантосом.

В составленном в МИД России изложении донесения А.С.Ионина о его поездке в Уругвай говорится, в частности, следующее: «При свидании генерал Сантос выразил действительному статскому советнику Ионину свою глубокую симпатию к России и сожаление о том, что Россия не аккредитовала посланника и при Уругвайской республике». И далее: «По мнению нашего посланника, назначение его и при Уругвайской республике было бы желательно, так как посланник, находясь в Бразилии и проезжая в Буэнос-Айрес, не может миновать города Монтевидео, лежащего на пути».

В отличие от Вышеславцева, Ионин в первый раз въехал в Уругвай по суше, со стороны Бразилии, на дилижансе, для передвижения которого «сгруппирован был целый табун лошадей». Многое в этом путешествии было для россиянина в диковинку. Например, отсутствие дорог в пампе. «Собственно дороги не было, и направление нашего пути обозначалось только следами колес, которые там и сям бежали по степной траве, то скрещиваясь, то расходясь...»4. Или богатый животный мир уругвайских степей: это и стада крупного рогатого скота и лошадей, которые «вперемешку и без малейшего перерыва... покрывают все видимое оком пространство», и «бездна южноамериканских антилоп, зайцев, в кустах около рек ягуары, а главное - птицы, птицы везде».

Особенно впечатляют россиянина огромные стада быков, которых гонят на бойни. «Часто масса в 2, 3 тысячи быков густою сплошною лавиною, точно одно какое-то огромное ползущее существо, медленно тянется по волнистой поверхности степи, а по бокам ее, в равномерных расстояниях, грациозные силуэты пикадоров с их длиннейшими пиками, точно полководцы, мерно двигаются... в шаг быкам. Собаки, тоже в одинаковом расстоянии друг от друга, степенно следуют за пикадорами, так что масса быков находится точно в рамке.

Эту компанию нужно почтительно и вовремя объехать, и притом не быстро, шагом если можно, чтобы не напугать ее треском нашего экипажа, так как это такая штука, с которою степной бык не знаком. Испугать эту массу быков опасно, потому что вдруг можно очутиться среди рогатых путешественников, и тогда, пожалуй, и искусство пикадоров не спасет вас

от них».

Попадались по пути и «степные путешественники, для которых еще не существует европейской выдумки - дилижансов. Они едут в так называемых carretas, которые я назвал арбами: на одной оси между двух огромных колес покоится очень высокий, продолговатый ящик, оканчивающийся вверху круглым сводом, а спереди и сзади открытый; на широкой платформе внутри этого ящика помещается, как на полу дома, целое семейство - обыкновенно женщины и дети, весь домашний скарб тыквы, горшки, котлы.

Пол сделан большею частью из толстого тростника..., стены из длинных обручей... обтянуты парусиною. Это подвижное ранчо на двух колесах тянется четырьмя, иногда пятью парами быков, которые направляются всадниками, пикадорами, едущими рядом. За carreta, заключающей в себе семейство, тянется обыкновенно ряд других таких же карет, нагруженных товаром, главным образом шкурами или вещами, которые едут в пампу из внешнего мира: бочками вина, ящиками с консервами, бутылями с водкою, пачками ситца, сукна и т.д.».

Ночевать путешественникам приходилось в спартанских условиях. На ночлег останавливались на ранчо, зачастую представлявших собой «самое мизерное жилище простого гаучоса». Оно «состояло из небольшого пространства, где находился очаг. Внутренняя дверь вела в еще две такие же черные и совершенно почти голые конурки, где жили семьи.

...Доски на козлах, убогий скарб - кое-какая посуда и платье, валяющиеся в углу, две-три бычачьи кожи, постланные на земле - вот все убранство этого настоящего степного жилья». Ионина поразило, что вечером лошадей, весь день тянувших его дилижанс, гаучо отпускали в поле, а утром ловили там же новых. «Все эти лошади были полудикие и весьма несговорчивого нрава; пойманные на lasso они брыкались и сердились», но как только их привязывали к экипажу, они «становились как вкопанные, точно искусные кучера занимались их выездкою».

Схожим образом решалась проблема питания для путешественников, останавливавшихся в пампе на ночлег. «Один гаучос сейчас же оседлал лошадь и пустился в поле; минут через десять он тащил на своем лассо за рога черного быка - притащил его к самым дверям ранчо. Бык ревел и бился как бешеный; другой гаучос пустил ему в ноги свое лассо с пулями на конце (bolas), которое как змей в мгновение окрутилось вокруг одной из ног животного, и оба молодца, верховой и пеший, ловким маневром моментально свалили быка на бок. Рассвирепевшее животное не успело опомниться от такого неожиданного происшествия, как третий гаучос воткнул ему в грудь свой длинный нож по самую рукоять... Он еще махал ногами, бился и трепетал, как три гаучоса своими длинными ножами уже разрезали его шкуру вдоль и поперек... Это была какая-то дикая сцена, и сцена эта была не что иное, как приготовление для нас жареного asado»m. Вскоре «мои спутники, своими собственными ножами, вырезали... себе свои любимые куски и возвращались к дверям ранчо, кто с котлетою, кто с куском филе...». Ионин с удивлением смотрел на своих попутчиков, «которые, казалось, очень были довольны и быком, и собою, и улыбались такою улыбкою, которая мелькает на губах человека, когда он предвкушает близкое гастрономическое наслаждение...». Вид «окровавленных гаучосов» и «денди из Монтевидео, с клочьями кровавого мяса... в окровавленных руках» настроил дипломата на философский лад. «Все относительно, и здешнему человеку среди быков также кажется естественным и простым, даже, может быть, поэтичным делом, отрезать куски мяса от туши еще полуживого быка, как нашей сентиментальной барышне сорвать розу, - ведь роза тоже живет».

Ионин признается, что на него эта сцена «произвела ужасное впечатление и потом долго преследовала... как кошмар». Наверное, поэтому уругвайское мясо ему решительно не понравилось: «оно европейцу покажется безвкусным, волокнистым и водянистым. Жирового вещества в нем очень мало. Здешний скот никогда не ест сухой пищи и питается обычно на подножном корме сырою травою... - поэтому мясо водянисто». Впрочем, признает россиянин, бывают и исключения. Например, «asado con сиего» - жареное в коже. При таком способе приготовления «мясо пампы, самое твердое на свете... преображается донельзя», превращаясь в «поистине неподражаемое вкусное, мягкое кушанье». Ионин говорит, что ему довелось попробовать этот деликатес всего лишь дважды: «у президента Уругвайской Республики» и у одного богатого помещика из Аргентины. Не менее подробно путешественник описывает процедуру приготовления и употребления мате, которое «похоже вкусом на крепкий чай без сахара, но немножко более горько, терпко, вяжуще...». Как пишет Ионин, «операция эта может продолжаться иногда часами, целый вечер, целый день, пожалуй, если компании нечего делать и она никуда не спешит. При этом соблюдается строгий этикет. Нельзя, например, потребовать не в очередь; нужно принять bombilla после своего соседа, опять предложить ему ее обратно, спрося, не желает ли он повторить, причем тот непременно должен отказаться; - принимая в свои губы трубочку, которая только что была в губах соседа, нельзя вытирать ее, - это невежливо.

...Для сосания мате нужно садиться по чинам... или, по крайней мере, по старшинству возраста и т.д.». По словам россиянина, поначалу не знавшего таких нюансов, «...спутники на меня посматривали немного исподлобья, «вот», думали, должно быть, они, «дикий человек - не знает, как пить мате». Но потом я скоро изучил всю эту тонкость».

Во время подобных «чайных церемоний» Ионин много разговаривает с местными жителями. В качестве его собеседников нередко выступают «гаучосы», которые «целые дни молчат в степи со своими быками» и поэтому «очень любят разговаривать по ночам. ...Бог знает, когда они спят, потому что попив мате, эти господа опять садятся на лошадей и уезжают в степь оберегать стадо, мерными шагами объезжая его кругом». Их жизнь, по мнению россиянина, представляет собой «нечто вроде живущей еще эпопеи; это борьба с непобежденной еще человеком природой, вечная и живая еще драма, которую разнообразят вспышки беспричинной, стихийной злобы людей друг против друга, людей, которые вдруг от борьбы с природою, как бы под влиянием какого-то электрического тока..., переходят в драку между собою, - и вот вспыхивают революции, - другая эпопея жизни пампы в Южной Америке, которую европейцы по привычке окрашивают разными европейскими политическими идеями и названиями».

Ионин прогнозирует, что гаучо как социально-культурный феномен доживают последние дни: «...гаучос... того и гляди... сделается анахронизмом, каковым делается и наш казак. Гаучос так мало чего может противопоставить этому нахальному набегу девятнадцатого века, и недалеко, вероятно, то время, когда... он сделается батраком свободной якобы демократии. .. и совсем исчезнет... Да и много ли этих гаучосов сравнительно с пространством и с тем количеством людей, которые выбросит сюда Европа!...». Как мы видим сегодня, этот прогноз оказался верным. Пишет дипломат и о том, как уругвайцы проводят досуг. «Народ здешний любит петь и плясать и в степи, и в городах. Здешняя вольная жизнь не убила инстинктивных порывов поэзии, как в Бразилии с ее душным лесом, с ее рабством, где вся национальная музыка ограничивается звуками цепей рабов, согнутых над раскаленной почвой, которые, когда им это позволяют в праздники, как с цепи сорвавшиеся люди, бросаются неистово скакать, визжать, кривляться и барабанить, что называется у них пляскою и музыкою. Нет, здешний мир создал даже свою музыкальную, оригинальную концепцию...».

Но вот пампа «мало-помалу превращается в культурную страну». Ионину и его спутникам все чаще попадаются фермы, колонии и даже города (особенно понравился Ионину Дурасно, который «своим... кокетливым видом обязан европейской эмиграции»). Наконец они попадают во Флориду, «совсем уже благовоспитанный европейский город». В отличие от Вышеславцева, сравнивавшего Уругвай с Россией, Александр Ионин предпочитает проводить параллели между ним и государствами Западной и Центральной Европы. Любопытно, что в свой первый приезд на уругвайскую землю такое сходство он подмечает еще на подступах к столице: «.. .от Санта-Лусии до Монтевидео, верст 50, поезд идет населенной местностью, которая заставляет думать, что вы приближаетесь к какому-нибудь Брюсселю или к чему-то вроде этого, а не к Монтевидео». Ближе к пункту назначения «по обеим сторонам дороги видны хорошенькие и уже большею частью даже роскошные дачи... городских богачей, и вы, совсем уже забыв о пампе, въезжаете под обширный стеклянный свод станции столичного города Уругвайской республики».

Погуляв по городским улицам, Ионин вновь находит подтверждение правоты своих слов, уточняя при этом, что определяющее влияние на архитектуру Монтевидео оказали итальянцы: он «имеет очень веселый, приятный и опрятный вид, но в главных своих улицах представляет совершенно новый европейский город. Много домов с хорошею, часто затейливою архитектурою, но уже почти ничего нет испанского; видно, что над ним трудились, главным образом, итальянские зодчие».

Как и Вышеславцев, Ионин отмечает своеобразие «городского пейзажа» уругвайской столицы. По его словам, «как все испано-аргентинские города, Монтевидео правильно разделен на квадраты, cuadras; все улицы перекрещиваются под прямым углом и все квадраты имеют неизменно 100 метров по сторонам. Это дает городам скучное однообразие и лишает их живописности; но Монтевидео в этом отношении представляет... исключение, ибо он расположен не по совершенной плоскости, а... вдоль хребта, возвышающегося футов на 50 над морем, так что... с моря, и особенно из порта, масса его каменных строений с несколькими высокими колокольнями церквей представляет довольно внушительную панораму, не лишенную характера».

И архитектура, и, как мы сказали бы теперь, городское хозяйство Монтевидео русский дипломат удостаивает весьма высоких оценок. «...Из главных улиц... некоторые, на стороне порта, как-то Саранди, Пьедрас и особенно улица 25-го мая, представляют вид, которому позавидовала бы любая из второстепенных столиц Европы: хорошо вымощенные, прекрасные тротуары и освещение и очень красивые, хотя и не очень высокие дома. Дома построены даже роскошно - везде большие окна, монументальные двери, белый и разноцветный мрамор украшает стены и полы входов, полы, которые блестят, как зеркала и часто украшены красивою мозаикою, которыми прохожий может любоваться через широкие двери, ведущие с улицы в сени или patio этих заманчивых жилищ».

Хорошо отзывается Ионин и о культурной жизни уругвайской столицы. «В Монтевидео имеются 4 или 6 театров: один для оперы, очень большой и роскошный, Teatro Solis, другие поменьше, но тоже очень хорошие и кокетливые, в которых играют большею частью испанские Zarzuelas, т.е. национальные водевили, а затем и все остальное, то же, что и у нас, причем, конечно, оперетка господствует». Любопытно, что к числу «местных удовольствий, особенно для женской половины общества» дипломат относит и церковь. «Да не заключит читатель, что религиозное чувство, как мы его понимаем, играет здесь какую-либо роль; но принято, что все дамы утром идут к обедне почти всякий день, что даже так приятно в жаркое лето - в церкви так прохладно!»27. Ионин поясняет читателю, что «религия... в Монтевидео радикально искоренена. Монтевидео, по составу своего населения, - уже город-космополит, где такая исключительная религия, как католичество, не могла удержаться...». Вдобавок, «...история этого города и его революций такова, что сама по себе должна уже была искоренить все традиции прежнего испанского режима».

Любимым местом для прогулок столичных жителей, отмечает Ионин, был парк Прадо. «Общество останавливается около кофейни, где играет оркестр военной музыки; дамы кушают мороженое, а кавалеры за ними ухаживают и сплетничают, облокотившись на дверцы их экипажей, так же, как и везде, в любой столице».

Как и Вышеславцев, Ионин уделяет немало места в своих заметках описанию порта Монтевидео, который, впрочем, «еще больше переносит вас в Европу. Множество пароходов, парусных судов, оживление, суета и говор на всех языках Европы, не исключая и сербского, ибо далматинцы составляют здесь почти главный контингент рабочих в порте, рабочих-лодочников и даже носильщиков». Дипломата интересует не столько торговая, сколько военная составляющая деятельности порта, занимающего выгоднейшее географическое положение. «Вдали всегда виднеются целые эскадры военных кораблей морских европейских держав. Это главная стоянка европейских эскадр в Южной Америке: они в Монтевидео, как из центра позиции, могут наблюдать за происходящим вокруг по берегам Америки и также могут, в случае экстренных событий, которых здесь ежедневно можно ожидать, помочь своим подданным, которых всякая из этих держав считает здесь десятками и даже сотнями тысяч».

Завершая описание города, путешественник резюмирует: «Как видит читатель, внешний вид Монтевидео совершенно напоминает Европу, даже Европу слишком, может быть, новую.... Путешественник, при ехавший сюда на пароходе из Генуи, Бордо или Лиссабона, может даже не поверить, что он очутился в Америке: и климат, и люди, и дома - все те же, что и в Европе, только более, что называется, с иголочки33. Торговля произведениями пампы и европейская эмиграция сделали Уругвай таким.. .». По его мнению, «несколько лет мира... сделают, вероятно, Уругвайскую республику самою привлекательною страною для европейских эмигрантов, тем более, что... иностранцы устраиваются здесь, более чем где-либо, полновластными господами, совершенно как у себя дома».

Можно предположить, что дипломат, который, как мы помним, ставил вопрос о своей аккредитации при уругвайском правительстве, немного приукрашивал действительность. Впрочем, даже со скидкой на это характеристика Уругвая получилась весьма и весьма лестной. Она вполне могла, как и в случае с воспоминаниями Вышеславцева, помочь эмигрантам из России сделать свой выбор в пользу именно этой страны. В дальнейшем Ионин еще несколько раз посещал Монтевидео, в том числе уже в качестве посланника России в Уругвае (решение о его аккредитации было принято в 1887 году). Вернувшись из Южной Америки, он несколько лет проработал в центральном аппарате внешнеполитического ведомства Российской империи, затем, в 1897-1900 годах, был посланником России в Швейцарии. Дипломат скончался в 1900 году в Санкт-Петербурге. За книгу «По Южной Америке» он был удостоен премии имени митрополита Макария Санкт-Петербургской академии наук.