Черновик Нагоры

Нагора. Этот величественный дом, одно из главных украшений Качема, принадлежал Чупровым Ивану Ивановичу и Александре Гавриловне (Андриевым). Красота! Слава качемским умельцам! ...И годы не властны.

Машенька, дочь Валентина Фёдоровича

Шошельца. На стуле сидят Агафья Ивановна Чупрова и Пластинин Василий Яковлевич (Гашеньков),

стоят слева направо: Чупров Фёдор Иванович, Пластинина Мария Васильевна, Ларионова

Лидия Фёдоровна, Колодкина, Пластинина Зинаида Ивановна и Раиса Барашкова

Чупрова Татьяна Ивановна Вот скупо написанная фронтовая биография Татьяны

Ивановны Чупровой - истинной защитницы Отечества

Что касается Чупровой Антонины Ивановны, то я её тоже хорошо помню. Внешне она была похожа на свою героическую сестру, жила в Шошельце, там вышла замуж за Александра Анисимова, приехавшего работать в Шошельский лесопункт, а потом вместе с мужем и, по-моему, уже с детьми уехала жить на Украину. В Качем она приезжала редко.

В девяностые годы в этом доме жил Чупров Анатолий Иванович со своей женой Зинаидой Андреевной, дочерью Андрея Яковлевича Петембуровца, к ним приезжали их дети, Виктор, Сергей, Нина. Моего отца связывала дружба с Анатолием Ивановичем, может быть, потому, что детство его прошло в Кулиге, в доме Оськичей, недалеко от дома Андриевых. Я помню, что мы заходили в гости к Чупровым в Северодвинске, и Анатолий Иванович, любитель пофотографировать, бывал у нас в гостях и "снимал нас на карточки", как говорили в Качеме. Однажды они с моим отцом просидели всю летнюю ночь с бутылкой водки, старательно выводя слова песни:" Шапка с кистью плывёт... Стенька Разин...Ермак..." Дальше слов песни они никак не могли вспомнить, и всё начинали сначала. Эти слова я запомнила на всю жизнь. Ещё бы! Целую ночь одно и то же слушала!

Когда летом в нашем детстве оглушительно гремел гром и яростно сверкала молния, моя бабушка всегда строго и назидательно говорила нам:" Не сидите у окошек, сядьте в простенок! Заскочит молния, как у Андривых залетела, и убьёт! Господи, помоги!" И она усердно крестилась при этом. Оказывается, действительно шаровая молния залетела в окно высокого дома Андриевых, ударила в лавку (скамейку), отбросила в одну сторону Александру Гавриловну, в другую - Анатолия Ивановича. Очевидно, он потерял сознание, поэтому его начали уже закапывать в землю, чтобы извлечь из него электрические заряды, но явилась фельдшерица и запретила это делать. Анатолий Иванович был спасён.

В последние годы сюда приезжает каждый год Чупров Виктор Анатольевич, почти всегда со своим братом Сергеем. Виктор мне говорил, что бабушка Александра его тоже очень любила и перед смертью ждала его приезда, о чём не уставала повторять. Это благодаря ему у меня есть много фотографий Качема: Виктор не расстаётся со своим фотоаппаратом. Иногда он приезжает в мае, а потом и осенью. Только он из окна своего дома в Нагоре видел пожар в Боровине, когда горел дом Тюпичевых от попадания молнии. Радостно знать, что приходят в Качем и дети Фёдора Ивановича, чтобы навестить могилы отца и матери. У Андриевых, людей добрых и гостеприимных, всем хватает места в большом и крепком доме! Как радовались бы дедушка и бабушка, зная, что дом их навещают внуки! Благословен дом, в котором живут или бывают люди - так исстари считали наши предки.

В доме Андриевых:Зинаида Андреевна Чупрова, Альма Чупровы Анатолий Иванович и Зинаида Андреевна

Степановна Штинникова,Вера Ивановна Пластинина в своём доме

Чупров Виктор Анатольевич, теперь главный Его брат Чупров Сергей Анатольевич в доме

хранитель дома Андриевых, у куста калины. Андриевых

В доме Андриевых

Харисы! (хариусы) Нормальный урожай! Свой!

Нагора. Во дворе бабушкиного дома. Тут есть Надежда, Галина,Ольга, Анатолий - дети Фёдора Ивановича.

Нагора. За домом Андриевых - дом Пронькиных, В центре дом Андриевых, слева - Третьяковой

а слева - разрушенный дом Степаниды Григорьевны Екатерины Фёдоровны, справа - Николая Фёдоровича

Анатолий Иванович с племянницами и их детьми у родного дома Надежда и Галина в Качеме

Двоюродные сёстры Нина Васильевна Ковалёва и Лидия Николаевна Нина Васильевна с Чупровым Виктором

Атаманова с Валерием, сыном Нины

Большой двухэтажный дом (№41) Третьяковой Екатерины Фёдоровны заждался гостей - жителей самой Москвы - Нины Васильевны и её сына Валерия Ковалёвых. Принадлежал этот дом Третьяковым Василию Ивановичу и Екатерине Фёдоровне. Бывшая хозяйка этого дома тётя Катя Пурышева, маленькая женщина с ласковыми глазами, относилась к категории женщин, которые не умеют никому причинять зло. Она была безотказна в работе, не умела оправдываться и отнекиваться и выполняла всё, что с неё спрашивали. Однажды председатель колхоза отправил её в город Котлас за запчастью к трактору ... на лошади. Она поохала, поахала, собралась в дорогу... и привезла ту деталь в деревню. И сейчас, когда мы на иномарке лихо катим от Котласа в Шошельцу, я с ужасом осознаю всю суть героического подвига этой отважной маленькой женщины. Тётя Катя была ещё и несравненной певуньей в Качеме. Рассказывают, что к ней приезжали из Архангельска, прослушивали её пение и агитировали петь в областном хоре, обещая выделить квартиру в областном центре. Но она, ставшая вдовой в годы войны, не посмела оторваться от родного дома, имея на руках двух сыновей и дочь. Много трудностей выпало на её долю, но Екатерина Фёдоровна выстояла, подняла детей и не растратила своей доброты и отзывчивости, что является истинным величием русской женщины.

Вот как Третьяков Сергей Григорьевич написал о песнях Екатерины Фёдоровны Третьяковой-Чупровой.

Её сыновья Николай и Виктор жили в Архангельске и навещали летом свою мать. А дочь Нина какое-то время работала продавцом в качемском магазине и, кстати, тоже почти повторила подвиг своей отважной матери: она съездила за продуктами в Нижнюю Тойму, используя вместо лошади ... быка. А что поделаешь! И дорога была невозможной, и лошади были позарез нужны в колхозе во время посевной... Потом Нина Васильевна вышла замуж, родила Валерия и живёт сейчас в Москве. В 90-е годы и в начале двухтысячных они жили в деревне каждое лето. Нина Васильевна - удачливый рыбак, хариусы клюют ей с удовольствием. Валерий тоже небезуспешно перенимает опыт матери-рыбачки. Когда мы приезжаем в Качем, всегда приходим в гости в этот гостеприимный дом; бываем мы в гостях у Ковалёвых и в Москве. Кстати, люди находят внешнее сходство Нины Васильевны с нашей мамой, и нет тут ничего удивительного: между мамой и Екатериной Фёдоровной достаточно близкие родственные связи.

Плачь, плачь и держись, дом Третьяковой Екатерины Фёдоровны и Василия Ивановича! Не приедет больше ваша дочь Нина из Москвы со своим сыном Валерием ни следующим, ни последующим летом...Никогда больше не приедет, хотя изо всех сил рвалась в Качем, чтобы затопить русскую печь, поставить самовар и сесть за стол пить, наслаждаясь, горячий чай, как это делали когда-то отец и мать её. Не прилечь ей больше на родном голбце, чтобы просто задремать и почувствовать от этого радость, не выйти на крыльцо, чтобы вдохнуть в себя самый лучший в мире воздух, полный запахов всех на свете трав, не истопить маленькую баньку, что у самой реки под угором. Не отправиться ей больше на рыбалку, взяв любимую дёргалку и приготовленных с вечера червей, не почувствовать, как клюёт крупный хариус, радуя и будоража. Не пойти ей больше в лес за сладкой черникой или крепкими красноголовиками. Всё. Ничего не будет. Живи и выживай, дом, теперь сам, один... 9 декабря 2020 года

Нагора. У дома Третьяковых: Нина Васильевна Ковалёва, Третьяков Геннадий Иванович(ныне житель города Чехова), Ковалёв Валерий (сын Нины Васильевны), Третьякова (Егоркина) Клавдия (жена Геннадия).

Ах, какая хорошая дорога в Нагоре! Слева виден дом Нагора. Первый дом Михаила Прокопьевича, Екатерины Фёдоровны Третьяковой, дальше - Михаила за ним дом Афанасия Евгеньевича, между ними стоял Прокопьевича (Пронькина), дальше через дорогу - Степаниды небольшой дом Пожарных.

Григорьевны Пластининой.

Совсем рядом с домами Андриевых и тёти Кати стоит уже порядком разрушенный дом (№42)Третьякова Михаила Прокопьевича (Мишки Пронькина). Он жил в этом доме с Поладьей Павловной Пластининой, сестрой Александра Павловича Барша, я всегда думала, что красавец Николай Михайлович и тоже очень красивая мать Вали Соболевой, Клавдия Михайловна, - их общие дети. "Почто Поладья-то бабкой стала, - возражала мне моя бабушка, - Мишка Пронькин с ней живёт после смерти своей жены, ладная баба была... А Поладья-то - вековуха". На мой вопрос, кто такая вековуха, бабушка, сердясь моей неосведомлённости, сухо отвечала:"Вековуха, она и есть вековуха, потому что её замуж никто не берёт"... В гостях в этом доме я бывала часто, меня здесь встречали приветливо и с расспросами, на которые я охотно отвечала. К своему стыду, скажу, что, если Михаила Прокопьевича я считала богатырём-красавцем, то Поладью Павловну представляла ...бабой-ягой, доброй и отзывчивой, но всё равно бабой-ягой. Не знаю почему... Летом в гости к ним приезжали из города дети от первого брака (совместных детей у Михаила и Поладьи не было) и внуки. Я дружила с Валей Соболевой, моей ровесницей, красивой и деликатной девочкой, мы с ней потом даже переписывались. А когда приходил в клуб сын Михаила Прокопьевича Николай, мы все радовались: он играл на гармошке, шутил и был таким красавцем, что глаз от него было не оторвать: черноволосый, кудрявый, ростом выше среднего, стройный. Потом он привозил в Качем свою жену с некачемским именем Майя, которую мы единогласно посчитали тоже истинной красавицей. Как-то я видела, как моя тётя Зоя, не очень ласковая с чужими людьми, встретившись с дочерью Михаила Прокопьевича Клавдией, обнималась с ней, и по всему было видно, что радовалась, слыша слова гостьи:"Здравствуй, подруженька дорогая! Давно мы с тобой не виделись..."

Про Степаниду Григорьевну Пластинину (Степашку) я уже написала, говоря о моём дедушке Семёне Яковлевиче. Её большой , но не ухоженный внутри дом (№31)стоял через дорогу от Пронькиных. Л.И.Невзоров в своей книге "В хлябях" поместил воспоминания Назарьина Геннадия Павловича о том, что изба в этом доме "топилась по-чёрному, не было трубы", он называет Степаниду "гостеприимной старушкой" и "доброй бабушкой"и утверждает, что она "рыбачить умела ещё как". Может быть, это и так, Геннадй знал эту женщину лучше меня; знаю только, что Степанида Григорьевна не отличалась чистотой своего лица и своей одежды, и чёрные пятна сажи часто можно было обнаружить на ней. К ней приезжали из Шошельцы внуки Валентин Васильевич и Николай Васильевич, дети сына Василия Николаевича. Именно такое отчество он носил, в этом я ещё раз убедилась, читая Книгу приказов по Шошельскому лесопункту, почему-то оказавшуюся в нашем шошельском доме, хотя все звали его Васькой Оськичем и считали его внебрачным сыном моего дедушки Семёна. Татьяна Васильевна и особенно младший её брат Степан в Качеме практически не бывали. Рушится, рушится дом Степаниды Григорьевны... Некому его поправить, да и незачем, наверное...

А дома (№75) Пожарных уже давно нет... Стоял этот небольшой дом между домами Михаила Прокопьевича и Афанасия Евгеньевича. Жили в нём одиноко два добрых старика, муж и жена, дедко Пожарный и бабка Пожариха. Хозяина дома звали Василием, он был охотником, и его избушка находилась на Минькине. Я помню тёмное крыльцо этого дома, и спокойных хозяев, причём старика с рыжей бородой. Моя бабушка, наверное, дружила с бабкой Пожарихой и водила меня, совсем маленькую, в гости к ним. Мне она не раз с негодованием рассказывала потом:" Ишь ты! Что Пожариха и говорила, когда тебя увидела: "Девка-то не к житью!" Ишь чего удумала!" Бабушка трясла головой, снова возмущалась, потом победоносно смотрела на меня и чему-то радовалась. Уже в годах я поняла чему: она молилась за меня после страшных слов Пожарихи.

Огромный дом Крохалёвых - левая половина Пластининой Анастасии Фёдоровны, а

правая Анастасии Илейкиной. Перед домом - избушка Степаниды Григорьевны

Пластинина Александра Фёдоровна, Романова Галина Зиновьевна, Чупрова,

Александра Фёдоровна, Пластинина Анастасия Фёдоровна.

Напротив дома Афанасия Евгеньевича, но в сторону Нагоры и Кулиги возвышается дом (№49) Пластининой Анастасии Фёдоровны, Фетькиной (Фетиной, Федькиной) Крохалёвой. Дом был разделён на две большие части: в одной жила Анастасия Фёдоровна, другая долго пустовала, а потом в неё стала приезжать Тамара Степанова, моя ровесница, со своей бабушкой Настей, Илейкиной Крохалёвой, и сестрой Галей. Анастасия Фёдоровна жила одиноко, её муж Фёдор погиб на войне, а дочери уехали из деревни; я неясно помню, что к ней из города приезжали какие-то мальчишки, которые, наверное, с нами не особенно дружили. И вот совсем недавно житель города Печоры Андрей Замятин, родившийся в деревне Плёсо, что за рекой от Лукинской деревни, поведал мне интересные события из жизни своей прабабушки Анастасии и её родителей. Оказывается, её отец был военным и привёз в Качем в качестве жены женщину восточных кровей. И действительно, у Анастасии Фёдоровны глаза были узкие, лицо скуластое. "Моя прабабушка - коренная качемка, её звали Пластинина Анастасия Фёдоровна, её муж Пластинин Фёдор до Великой Отечественной войны работал электриком, ставил столбы в уезде Верхне-Тоемском. Он погиб на войне. Фёдор внешне (по фотографии) восточно-азиатского типа: суженные глаза, выделяющиеся скулы. Бабушка говорила, что мой прапрадед был военным и привез себе в жёны женщину восточных кровей..".

Она была скромной женщиной, безотказной труженицей, жила в большой и светлой избе, но очень бедно обставленной. А её сестра, наша соседка Александра Фёдоровна Чупрова, жившая намного богаче, очень любила свою сестру и часто бывала у неё в доме, думаю, что с гостинцами. Помню, как в конце 80-х годов 20 века она очень переживала и тосковала, когда Анастасию, уже ослепшую, увезли в Лукинское к дочерям Марине и Надежде. Другие дочери Фетиной Крохалёвой, Анна и Александра, жили в Архангельске. Меня очень удивил тот факт, что тётя Шура никогда не говорила о своём интересном происхождении, хотя то, что она из семьи Сваликов, часто рассказывала, особенно хвалила своего брата Дмитрия.

Как я уже сказала, в другой, тоже большой половине дома жила летом Томка Степанова со своей бабушкой Настей, Анастасией Илейкиной Крохалёвой, и серьёзной сестрой Галиной, ставшей впоследствии учительницей русского языка и литературы. Уже при первой встрече Томка нас просто сразила своей смелостью. Дело было в клубе, мы готовились к летнему концерту под руководством Валентина Александровича Фокина и Анны Степановны, работавшей директором школы где-то под Архангельском. Обсуждалось, кто будет петь песни и какие это будут песни.

- Я спою песню "Рожь"! - вдруг услышали все звонкий и уверенный девчоночий голос.- Я хорошо пою!

Собравшиеся мигом повернулись к бойкой худенькой девочке с красивыми глазами и в коротком ситцевом платье, которая радостно улыбнулась всем и даже подняла руку в знак приветствия. Потом она смело вышла на сцену и запела, нисколько не стесняясь незнакомых ей людей. Я помню выражение Римминого лица, растерянного от удивления, и её полураскрытый от увиденного рот, я тоже поразилась не меньше... Римма и Тамара Степанова потом дружили, когда приезжали в деревню. А после школы мы все трое поступали в пединститут на истфил, самой умной из нас была Тамара, но в институте она не училась... В моей душе до сих пор живёт благодарность к тёте Ане, Анне Ильиничне, матери Тамары, которая нас кормила в дни подготовки и сдачи экзаменов, которая заботилась о нас и переживала за нас. Я видела в последний раз тётю Аню в Шошельце у нас дома. Она была с Тамариной дочкой, очень похожей на мать. "Нет, характер у неё совсем другой, этим на Тамару она совсем не похожа", - объяснила нам Анна Ильинична. Где ты, Тамара? Как сложилась твоя жизнь?

В деревне Нагоре напротив водочерпа, над второй, очень крутой дорогой, на краю Окулова поля расположился большой двухэтажный дом (№43) - домище - Пластинина Афанасия Евгеньевича (Офони Барана) и его жены Анастасии Ивановны. Я не знаю в Качеме человека, который бы относился к Афанасию Евгеньевичу без уважения, а у нас в семье перед ним просто преклонялись. Меня в этом раз и навсегда убедило поведение моей бабушки, когда дядя Афоня был почему-то у нас в гостях. Был он подвипивши, да ещё и бабушка налила ему "с травки" (у неё всегда была водка на какой-то траве, как считала бабушка, - лекарство); и тут Афанасий Евгеньевич немного развеселился. Он стукнул кулаком по столу и бросился в неуклюжий пляс, что-то непонятно напевая. Нам с Колькой было интересно наблюдать за ним, и мы с радостью это делали. А впечатлительный мой брат долго ещё говорил:" Стукнет по столу Афоня - запляшет!" Меня же в тот день удивило поведение нашей бабушки. Когда приходил к нам дядя Ванька Немушко, дедушкин брат, бабушкин деверь, она страшно сердилась на разбушевавшегося гостя, любившего стучать кулаком по столу, и ругалась, грозно на него глядя. А тут (чудеса! ) бабушка ласково, даже подобострастно смотрела на Афанасия Евгеньевича, не думая даже придираться к нему. Я потом подумала, что, может быть, вела она себя так потому, что дядя Афоня был пастухом, оберегал коров жителей Качема. А что может быть более святым в деревне, чем кормилица-корова? И пастухом он был отличным: я не помню, чтобы при нём от медведя или волка пострадала чья-то корова. ...И вот ближе к зиме работница райкома партии, приехавшая из Верхней Тоймы, предложила мне выучить наизусть и прочитать стихотворение о нашем пастухе на каком-то колхозном празднике. Тогда всем школьникам дали стихотворение о разных колхозниках, и все волновались, а я - больше всех, так мне казалось. Пока не пришла моя очередь читать стихи, я всё смотрела на дядю Афоню, он сидел серьёзный, даже угрюмый, и у меня бешено билось сердце от страха.

Дядя Афоня - наш пастух,

Он работает за двух -

Бережёт наших коров.

Качемская детвора и приезжие гости на переходе. (Слева) Пластинина Лиденька,Чупрова Тоня, Чупров Коля, Пустынная Галя и Постниковы Таня и Лена. На последней фотографии, тоже у перехода, (слева) я, за мной моя сестра Люда, потом Люба Овчинникова, Лида Чупрова (Пурышева), Люба Вяткина и Тамара Гавзова. Маленькие девочки - Лешукова Наташа и Романова Таня.

За рекой от перехода начиналось несколько дорог, первая, что шла по берегу вверх по течению, вела на ферму, вторая сначала направлялась по Заричью вдоль капустного поля и там разделялась на несколько больших дорог. Две из них шли параллельно друг другу до самой Гривы и разделялись лишь глубоким оврагом с ручьём, там росла вкусная черёмуха. По той дороге, что справа, сухой и песчаной, можно было дойти ещё до двух или трёх силосных ям, куда мы любили прыгать, как в силосные ямы около фермы. Третья дорога вела из Заричья на Зимнее, на ней можно было ездить на лошадях в санях зимой и в телеге летом. По левой дороге ходили под Бузынь и на кладбище. В Заричье росло много кустов красной смородины. Кислые, но вкусные ягоды которой мы начинали поедать ещё в недозрелом, зелёном состоянии.

На Гриве было много широких пожен, с которых убирали сено для колхозных коров. Я редко бывала на колхозном сенокосе, потому что приходилось помогать маме и бабушке на своём сенокосе, поскольку отец говорил маме так:" Пока колхозу сена не наставим, себе косить не пойду". В ответ мама плакала, бабушка сердилась, что-то шепча про себя, и шли мы, совсем маленьке, на Юрмангу косить траву и грести сено. А если я оказывалась на Гриве, когда шел сенокос, у меня дух захватывало от увиденного. Весело стрекотала грабилка, на которой лихо сидел Шурик, Колька или Толька Феруль, а позднее и наш брат Коля. Женщины бойко работали граблями, перекидываясь шутками, хоть и спешили: не дай Бог дождь пойдёт. Мой отец, разгорячённый и совсем не такой, как дома, умело подавал сено наверх женщине, стоящей на зароде, которая ловко хватала охапку и уверенно раскладывала по стогу. А рядом, но уже у другого зарода так же лихо орудовал вилами Васенька Миколонькин или Василий Гашеньков... Все люди были связаны друг с другом, понимали каждого, все выполняли очень важную работу, понятную им. А вдали на косилке уже работал Исаак Фёдорович, готовя будущее сено, которое опять предстоит сгребать.

На Сдыхальнице. За рекой Зимнее, это Я после 6-го класса в огороде

коровник и телятники. Моя мама, Фокиных; сзади - Грива.

Пластинина Мария Васильевна, идёт Вот какой была Грива раньше.

из школы домой с большим портфелем.

Напишу сразу о Зимнем, о колхозной ферме, о том месте, где было много телят и коров, куда отправлялись наши доблестные женщины- труженицы ранним утром и вечером, чтобы доить коров и ухаживать за телятами. До Зимнего ещё надо было добраться. Весной в большую воду - на лодке с вёслами, летом - по переходу, гордости качемских детей, который находился, если посмотреть на эту фотографию, как раз внизу. Зимой надо было идти по дорожке или, если повезёт, на санях с сеном, а осенью, когда уже убрали переход, - опять на лодке. Мы, кстати, рано научились управлять такой лодкой и, не боясь быстрого течения, рисковали переплывать самостоятельно, налегая на вёсла. Реки своей мы не боялись - мы её любили...

Не доходя до Зимнего, уже на угоре, можно было увидеть большой погреб, в котором всё лето лежал снег, а на снегу круглые мячики жёлтого масла, которое через определённое время увозили из Качема на специально для этого прибывшей грузовой машине. Погреб был холодный и глубокий, в нём хозяйничала строгая и резкая на слово, когда надо, Нина Ивановна Ларионова. Недалеко от погреба находится глубокий овраг и ручей с холоднющей прозрачной водой. А у самой воды в большом котле, подвешанном над огнём, топили масло, чтобы оно не портилось в летнюю жару. Потом масло сливали в большие фляги и готовили для хранения или транспортировки. Часто тут хозяйничал Гавзов Савватий Фёдорович, колдуя над маслом.

Дальше находились четыре подряд квадратных силосных ямы. Да разве современные батуты сравнимы с ними?! Разбежишься и прыгаешь в эту яму на тёплую траву, пахнувшую летом и счастьем, дух от всего захватывает, а падать мягко и весело, и хочется прыгать ещё и ещё... Нам, детям, не только разрешалось прыгать в силосные ямы, это даже поощрялось, чтобы трава сильнее умялась. Вот только Римма однажды не рассчитала и бухнулась в чистом платье с разбегу в такую яму, которую ещё не вычистили от прошлогоднего силоса, распугав всевозможных жуков и лягушек, и не высушили как следует...Но ничего, вытащили мы тогда её из этой ямы, грязную и сердитую, но целую и невредимую.

Первый дом Зимнего - помещение, в котором специальным прибором измеряли, сколько каждая доярка надоила молока. На стене висела бумага, на которой потом записывались цифры показателей - шло соревнование по удою молока. Несмотря на это соревнование, дух соперничества среди доярок отсутствовал, они были дружелюбны и приветливы между собой, а о зависти никто и не думал. Серьёзная Лидия Яковлевна Гавзова, которую от колхоза возили в 50-е годы в Москву на Выставку Достижений Народного Хозяйства за трудолюбие и высокие показатели в работе, красивая и знающая себе цену Пластинина Павла Ивановна, скромная Пластинина Зинаида Ивановна, её подруга Чупрова Зоя Михайловна, моя тётя Пластинина Зоя Семёновна, Ларионова Нина Ивановна, Гавзова Анна Филипьевна - вот кто запомнился мне на ферме. Там работали в своё время и Пластинина Лидия Александровна, и Третьякова Павла Ивановна, и Зоя Пузина. Тут же, но в другой комнате, возвышался огромный сепаратор, отделяющий обрат от сметаны. Обратом поили телят, а из сметаны делали в маслобойке масло, при этом получалось пахтанье - лучший напиток, который я когда-либо пробовала. Пахтанье можно было брать домой в счёт трудодней под запись, и летом мы с трёхлитровым бидончиком часто бежали на Зимнее. Пахтанье в бидончике заканчивалось у нас летом моментально, потому что наш дом был всегда полон людей. А когда масло топили для лучшей сохранности, появлялось поденье - тоже очень вкусное кушанье, особенно с шаньгами или сковородниками (то есть колобками, как называют их сейчас в России). Мне очень нравилось слушать разговоры доярок, которые называли друг друга девами. "А знаешь, дева, что вчера было..."- говорила одна другой, и это слышать было очень интересно и необычно.

Особенно трудно было работать дояркам зимой. Огромный колодец обмерзал толстым льдом, к нему даже подходить было страшно, а они доставали воду тоже очень большим ведром, рискуя поскользнуться и упасть. Сруб колодца сильно суживался ото льда, ведро с трудом проходило до воды, и мой отец, председатель колхоза "Новая деревня", а позднее, после укрупнения колхозов, бригадир 6-ой бригады колхоза "Красный Октябрь", сам и без одежды залезал в колодец, чтобы вырубить лёд, вызывая слёзы жалости к нему нашей младшей сестры Лиденьки, любимицы отца. После этого он всегда болел, так как на войне перенёс воспаление лёгких и чудом выздоровел, а его лёгкие до конца так и не вылечились.

Коров и телят кормили, кроме сена, репой и картошкой, которую надо было мыть в холодной воде, вот почему руки колхозниц болели, порой неизлечимо, как у Марии Андреевны Ларионовой, которая жаловалась нам, показывая свои распухшие пальцы:"Смотрите, девочки, что у меня с руками. Болят, болят, спать ночами не дают..."

Обладая сильным воображением в детстве, вот как я представляла всех, кто был на Зимнем, слушая или сама исполняя частушку:

За рекой четыре дома,

В одном печка топится...

Девки кудри завивают,

К морякам торопятся.

Из окна нашего дома в Узлихе было хорошо видно Зимнее за рекой, все его четыре дома, над одним из них часто струился дым - топилась печка, чтобы доярки не мёрзли. И я представляла, что все доярки и телятницы, независимо от возраста, сидят около печки и завивают на горячие толстые гвозди кудри. При этом они очень весёлые, некоторые даже тихонько поют, другие смеются и разговаривают о приятном; они счастливые люди из другого мира, где нет трудной работы, где нет забот и переживаний, где только радостные предчувствия предстоящего счастья ...с моряками, которых я, к сожалению, не видела в своём воображении, но знала, что они точно принесут счастье тем, кто "кудри завивает" на Зимнем. Я до сих пор не знаю, почему мне всё так виделось, наверное, потому, что я очень жалела этих настоящих тружениц, которых обошли стороной женские развлечения, возможность ухаживать за собой и жить для себя...

Слева от первого здания фермы и за ним стояли два телятника, один для совсем маленьких телят, другой - для больших. Телята смотрели на нас наивными глазами, пугались и прятались от нас. В телятник нас не пускали и бесцеремонно выгоняли из него, видя, как мы заглядываем в него.

А следующее длинное здание - коровник, в котором коровы стояли в два ряда напротив друг друга, у каждой была своя кормушка, наполненная сеном или силосом. Коров было много, и у каждой своя кличка, но я почему-то не запомнила ни одной. Коровы постоянно жевали, и мы их особенно не боялись, как быков, пёстрого Казака и розоватого Филю. Мы смотрели на них с повети через квадратные отверстия, предназначенные для подачи сена этим не всегда любезным животным, видели строгие глаза быков и, что скрывать, робели. Правда, иногда дурачась, лихо пели быкам:

- Казак-мазак, толстая голова, тоненькие ножки!

Не ходи по огородам, не топчи картошки!

Но быки лишь уныло и лениво ели своё сено и всем своим видом выражали не только полное безразличие к нам, но и полное над нами превосходство...

За коровником снова находилась силосная яма, очень глубокая, с башней наверху; мы тоже прыгали в неё, может быть, только осторожнее. Между силосной ямой и коровником всегда было много навоза и даже навозной жижи. Там росли крепкие белые грибы, напоминающие шампиньоны, может быть, это они и были, но никто на них не обращал внимания, потому что для нас они были поганниками..

Не осталось и следа от Зимнего... Всё заросло травой и кустарником... Вот и нет ещё одного места, которое мы любили и о котором остались лишь добрые воспоминания...

На мой вопрос, где был дом раскулаченного нашего прадедушки Ларионова Ивана Акимовича, Ефим Васильевич, его внук и мой дядя, мне так ответил:" На Зимнем..." Я потом хотела поговорить об этом поподробнее, но не успела... Вот ещё одна тайна... И эта тайна раскрылась уже в 2020 году. Дом этот до раскулачивания находился на Боровине, а потом его перевезли за реку, и появилось Зимнее - колхозная ферма. Всё знает наш дорогой Васенька - Василий Ефимович Ларионов, он и развенчал тайну.

Вот каких выдающихся результатов добивались наши доблестные Зимнее зимой

доярки в труднейших условиях!

Грива, а примерно в центре была колхозная ферма - Зимнее Вот все четыре дома Зимнего

Мне б со Сдыхальницы высокой

Взглянуть на Гриву, речку, лес,

На Верхнее с густой осокой,

На солнце и на синь небес...

Это водочерп, заросший травой и даже кустами

Это водочерп, заросший травой и даже кустами. Водочерп в сентябре 2020 года.

Любимым местом для нас был водочерп - место на реке перед самой Узлихой. В этом месте люди черпали воду для дома, а особенно для бань, коих много располагалось на берегу. Тут полоскали бельё летом и зимой, тут по субботам пахло дымом и свежестью, тут зимой пролегала тропинка к Зимнему, что за рекой. А летом мы тут купались...Целые дни проводили в реке и на банях, где, посиневшие от долгого пребывания в воде, грелись на солнышке, чтобы снова плавать и нырять. Поэт Николай Рубцов, описывая свою малую родину, сожалел:"Тина теперь и болотина там, где купаться любил"... Так и в Качеме на водочерпе: всё нынче в тине, вязко, непроходимо...

В угоре выше водочерпа и дороги, с одной стороны огороженной столбиками, стояла маленькая, как игрушечная, избушка (№78) тёти Лизы Коки - Третьяковой Елизаветы Ивановны. Чтобы она со своим сыном Федей, моим ровесником, тут жила, такого я не помню. Они жили в Шошельце, сначала приезжали в свою качемскую избушку, а потом перевезли её в Шошельцу, на хутор, и жили в ней долгое время, пока в 70-е годы ни получили квартиру недалеко от клуба. Хорошо тётю Лизу я узнала лишь в Шошельце уже в зрелые годы. И была она для меня загадкой, отвергающей, на мой взгляд, некоторые научные медицинские выводы. У Елизаветы Ивановны было серьёзное заболевание: у неё тряслись руки и голова, это первое, а второе - она, практически безграмотная, умела лечить людей. Я этому не верила, конечно. Но, уже работая в школе и будучи кандидатом в члены КПСС, когда мне было 22 года, я встретила свою двоюродную сестру Атаманову Лидию Николаевну, ветеринара по профессии. Она привезла свою дочь Ирину из Архангельска на лечение к тёте Лизе. Девочка была покрыта коростами, а в Архангельске лечение не дало результатов. Помню, как я была изумлена поступком Лидии, как иронично отнеслась к её решению, заподозрив её в недалёкости. Но, к своему величайшему удивлению, увидела, как Ирочка стремительно поправляется, и через несколько дней с чистым и здоровым личиком они вернулись в свой город. Уверенная, что происшедшее - случайность, я забыла об этом.

Вспомнить пришлось через несколько лет, когда у меня уже был сын Слава. Мы с мужем только что приехали в Сыктывкар, "обживались" там, собираясь на осенних каникулах привезти своё любимое чадо к себе. И вдруг по междугороднему телефону звонит мама: Слава заболел, температура очень высокая, на шее какой-то отёк; наш фельдшер Бронислава Ивановна (кстати, знающий специалист), сказала, что свинки нет и отправила на всякий случай к тёте Лизе. Мама ждала нашего согласия, нам ничего не оставалось, как согласиться, и вскоре мама сообщила, что ребёнок идёт на поправку. После лечения знахарки, так назову тётю Лизу, из отёка вышла какая-то жидкость, а потом остался маленький рубец, который и сейчас можно увидеть на шее сына. Но это ещё не всё. Однажды летом моя сестра Люда приехала с сыном Сашей из Украины в гости к маме. Лето было жаркое, клубники назрело много, все ели эти вкусные ягоды и хвалили их. Только маленький и толстенький Саша есть не мог: его руки покрылись красными пятнами, а между пальцев выделялась бесцветная жидкость. Тут уж я сама предложила сестре вести сына к тёте Лизе. И, как всегда, после второго раза посещения знахарки ребёнок уже брал в свои чистые здоровые ручки ароматную клубнику и ел её. После третьего раза сестра явилась домой очень взволнованная и даже испуганная. Оказывается, тётя Лиза приняла мало знакомую ей Люду за меня, ей хорошо знакомую: старуха тогда уже плохо видела. Люда присутствовала на сеансе лечения и видела, как знахарка взяла кремень и напильник, потом стала бить им по камню так, чтобы летели искры, и что-то быстро говорила. Закончив свою работу, тётя Лиза сказала:" Валенька, давай я передам тебе мои знания, как лечить". Испуганная Людмила не созналась, что она не "Валенька", что-то пробормотала и умчалась с Сашей домой. А я всё хотела поговорить с Елизаветой Ивановной по этому поводу, но в надежде, что время ещё есть - есть у Бога дней, не торопилась. Зимой этого года тёти Лизы не стало...

Её сын Фёдор Иванович женился на Любе Рухловой (Сторублёвой), у них есть дети, последнее время он жил с семьёй в Нижней Тойме. Люба обладала очень сильным характером, это качество передалось их сыну. Когда Фёдора, шофёра лесовоза, стал отчитывать механик, его сын, ставший свидетелем неприятной для отца сцены, резко бросил в сторону начальства:"Замолчите! Я покажу вам Карабах!" Фёдора Ивановича Третьякова уже нет в живых.

Узлиха

Вот она, как на ладони дорогая наша УЗЛИХА! Она ещё молодая и крепкая. Первый дом, а напротив амбар на ножках у самого Окулого поля принадлежали Наумушкам, внизу бани узличан и нагорцев, потом угор Окулова поля с красавицей елью, далее дом Натальи Захаровой, рядом дом Сергиевых, потом Баршей, предпоследний дом Толи Феруля, а последний наш дом. Этот снимок Сергей Григорьевич Третьяков сделал из-за реки, с поля, где многие годы росла капуста для колхозников. Моя бабушка называла это место заричьем.

И снова милая сердцу Узлиха... Вид на Узлиху с Окулова поля летом Начало Узлихи

Родная Узлиха моя... Вид на Узлиху с Окулова поля поздней осенью

Вид на Узлиху с Окулова поля зимой и золотой осенью

Пластинина Павла Наумовна, Рухлов Александр Николаевич,

1941 год сын Татьяны Наумовны

Четвёртая дочь, Александра Фёдоровна Щевель, жила в Архангельске, на Сульфате. Я знаю, что у неё было много детей, но хорошо помню только Мишу и Галю, которые часто гостили летом у своих дедушки и бабушки.

Был у Наумушков и сын, да не просто сын - лётчик. Мне кажется, он жил тоже в Ленинграде и были у него тоже сыновья. По крайней мере, мой отец любил рассказывать такую историю: будто бы юный ленинградец, только что приехавший из города на Неве, долго смотрел в окно, из которого хорошо просматривалась дорога, и изрёк: "А вон девка идёт косолапая-косолапая". К сожалению, этой "девкой" была я в трёхлетнем возрасте, и отец сначала смеялся, рассказывая этот случай, а потом говорил: "Ничего, не косолапая. Не бойся! Вырастешь - забудешь". Где вы, люди, что вышли из рода Наумушков, честного и доброго рода? Вы, россияне, или, может быть, даже жители других стран? Помните ли вы, где ваши корни? Знаете ли вы Качем и Узлиху, что находится под самым Окулым полем?

Бани нагорские и узлихские. Верхнее в половодье За рекой - Грива

А вот рядом с домиком Степана и Натальи растёт только крапива да куст черёмухи, который, как птица Феникс, падает от старости и вновь возрождается - поднимается вверх. Куст этот посадила моя бабушка Пластинина Александра Ивановна, а большой и крепкий дом (№81) сначала принадлежал небогатой семье Ивана Ягушки - таким было прозвище моего прадеда по бабушкиной линии со стороны отца. Говорила бабушка о своей семье мало, но с большой любовью. У неё был брат или, вернее всего, два брата, похоронена она рядом со своей матерью и одним из братьев - Василием. Бабушкина мать была взята замуж из Афанасьевска, что находится за Двиной. Об этом я узнала, когда сама училась в 9-м и 10-м классах в этом селе за Двиной, как у нас говорили про Афанасьевск. Тогда, по настоянию отца, я и познакомилась с нашими родственниками, помню девочку Валю, которая была моложе меня, её мать и бабушку; фамилия их, в чём можно сомневаться, была Бураковы. Замуж бабушку выдали рано, чуть ли не в 16 лет по причине бедности её семьи, даже учиться в школе она не могла и ходила в школу только один день. У бабушки был племянник Абрам (она называла его Абрамком), он жил то ли в Архангельске, то ли в Каменном Прилуке, но приезжал к нам в гости в 60-е годы, чему бабушка была несказанно рада, а мой отец почему-то проявлял полное равнодушие к своему двоюродному брату, очень огорчая меня этим.

Это угор с Окулова поля зимой. Здесь у лыжников Из Верхнего таким видится Окулое поле.

были трамплины В Качеме самый чистый снег...

Ларионова Александра Сергеевна Сивкова Александра Ивановна

Ларионова (Сивкова) Александра Александра Ивановна с подругой Сивков Н колай, муж Александры Ивановны

Ивановна по Метилу

Рудакова (Ларионова) Нина Степановна Сивков Николай Николаевич, Испытываю радость и уважение,

дочь Степана Ивановича. сын Александры Ивановны глядя на этот портрет

Дом Ягушки был продан Сергиевым, Ларионовым. Александру Сергеевну Ларионову, по-качемски, Ванину-Серьгину, я хорошо помню, умерла она в середине семидесятых. Женщина она была независимая, строгая и добрая одновременно - такое встречается в русских людях. Моя сестра Люда помнит, как бабка Сергиева приходила к нашему дому и била палкой по стеклу в окне, когда мои родители купили и установили радиоприемник, что в Качеме было настоящей диковинкой. А староверы считали это поруганием над их верой, вот и прибежала Александра Сергеевна навести порядок, она знала моего отца, в первую очередь, как близкого друга своего сына Степана и нисколько его не стеснялась. Последнее время она жила на Метиле, так называется местечко в Шошельце, в семье своей дочери Александры Ивановны и Николая Сивковых, у которых было два сына, Николай и Анатолий, и дочь Люба, сейчас проживающая в Сельменьге. Младшая дочь бабки Сергиевой Лидия Ивановна живёт в Архангельске, и я помню, что приезжала она в гости с сыном Сергеем, младше меня. А старший сын Ларионов Степан Иванович - моряк, участник войны, это я знаю по фотографии с надписью: "Другу Косте от Степана", на которой красовался бравый моряк с густыми чёрными бровями. Приезжая в Архангельск, мы всегда заходили в гости к Ларионовым, их старших дочерей зовут Нина и Люба, но есть ещё и сыновья. Нина даже гостила у нас одно лето. Она была спокойной и красивой девочкой, которую мы считали своей родственницей и почитали как гостью. В моей памяти остались самые добрые воспоминания о ней. Сейчас её фамилия Рудакова, и она среди моих друзей в "Одноклассниках".

Последние годы жизни в Качеме Ларионова Александра Сергеевна жила в маленьком домике напротив дома Мирона Ивановича Пластинина. Ах! Помню я, какими вкусными каравашками с топлёным маслом она нас с Ниной угощала. А свой большой дом Александра Ивановна и Николай Сивковы переплавили по реке на Метил и ещё долго в нём жили.

В шестидесятые годы из Качема перевозили по реке дома в другие населённые пункты. Так перевезены были два больших дома, что находились у красавицы ели внизу Окулова поля, и дом, стоявший между участками Мирона и Натальи Захаровой. В Качеме говорили: "Дома ворочают, а не ломают". Когда ворочали дом у ели, нашлось очень много старых, царских ещё денег, и керенок. Они валялись на земле, и мы собирали их, чтобы поиграть "в магазин". Ещё помню бутылки причудливой формы и стеклянные керосиновые лампы, которые тоже были выброшены из развороченных домов. Чьи это были дома, я долго не знала...

Но совсем недавно Третьяков Геннадий Иванович пояснил мне, что дом (№), некогда стоявший напротив Ягушки-Сергиевых, принадлежал Гальшицам. Прозвище это, красивое и звучное, нам знакомо с детства, оно не раз звучало из уст моей бабушки и наших соседок, но я и подумать не могла, что Наталья Ивановна Рыбалко и Анастасия Ивановна Ларионова, жившие в Шошельце, из этого самого рода. Существует в Качеме легенда о том, что хозяин семьи Гальшиц Гавзов Иван Данилович, кстати, родной брат Гавзова Александра Даниловича, живший в своём доме на Высоком поле, что находится в двух километрах от Качема, поспорил с мужиками, что за сутки перевезёт свой дом в деревню. И перевёз! Перевёз, удивив своим поступком качемских мужиков и тем самым прославившись. Иван Данилович был человеком удивительным и неугомонным: он любил поворачивать крыльцо своего дома то в одну , то в другую сторону и делал это довольно часто. А ещё, рассказывают, он раскатывал двор (стайку, пристройку, где жил домашний скот), чтобы убрать навоз. " Отец Рабалко Натальи Ивановны Гавзов Иван Данилович, родной брат дяди Олексы (Александра Даниловича Гавзова), был женати и было у него четверо детей, овдовел, взял с Вершины Дарью Леонтьевну, у них вроде три дочери. Дарья похоронена в Качеме". Эта ценная информация поступила от Галины Савватиевны. Наталья Ивановна, по-деревенски Талька, (в замужестве) Рыбалко была женщиной красивой, гордой и независимой, это в ней мне нравилось; у неё и её мужа Петра было шестеро детей: Надежда, Валентина,Татьяна, Анна, Вера (я её учила в 7-ом и 8-ом классах) и Иван. А Анастасия Ларионова со своим мужем Дмитрием Владимировичем (тоже качемским) жила на хуторе в своём доме. Этот дом был разворочен и приплавлен в Шошельцу из Качема, так я думаю. Это произошло где-то в конце 50-х - начале 60-х годов. Я помню, как этот дом ворочали (ломали), а красивые причудливой формы бутылочки, выброшенные из дома, восхитили меня тогда. Мать Дмитрия Владимировича - Фёкла Тюпичева, которая тоже жила в Шошельце. Дети Дмитрия и Анастасии: красивый, вежливый и тактичный Василий и две его сестрички, славные светленькие девочки, помнятся мне. А Надю я учила в школе.

Капитолина Мироновна Долинина Это Галина Владимировна Долинина

и её муж Владимир в детстве

А вот большой двухэтажный дом (№79) Мирона Ивановича Пластинина стоял долго. Мирон Иванович и Алёна Ивановна жили в Шошельце со своей красивой синеглазой дочерью Капой. У Алёны Ивановны почему-то не было одной руки, но все в Качеме называли её только ласково Алёнушкой, наверное, из-за того что Мирон Иванович трепетно относился к своей красивой жене. Про него, кстати, есть частушка, передающая уважение к этому качемскому мужику:

Вот проехала повозка-

Расписные пошовни.

Не Мирон ли тут Иванович

Сидит на лошади?

А их дом, чьи бархатные коричневые брёвна нагревались весной и летом, и их приятно было гладить рукой, а весной ещё и на тёплые брёвна прилеплять снежки, "чтобы скорее наступило лето", мне запомнился навсегда. Я любила и часто гладила рукой его коричневые брёвна ещё и потому, что "от Миронушка" до моего дома оставалось идти немного. Потом Капитолина Мироновна (по мужу Долинина) с мужем перевезли дом в Шошельцу, он до сих пор стоит на хуторе. Капитолина Мироновна в Шошельце работала на почте - разносила письма, газеты и журналы, обладая общительным характером, она пользовалась уважением жителей лесного посёлка. У неё есть три дочери: Галя, Таня, Нина. Я их учила в школе, очень воспитанные и красивые были девочки. Сейчас в их доме на хуторе проживает летом моя одноклассница Нина Гусева (Рухлова), впоследствии купившая этот дом.

А между домами Степана Захарова и Мирона Ивановича на самом угоре стоял дом (№) Василия (Васи Кузи), который предположительно, носил фамилию Пластинин. Про Васю Кузю мы узнали в раннем детстве; это он тонул Подзаломом. А дело было так. "Сидят робёнки на берегу и смотрят на воду. Помалкивают. А тут едет мужик в лодке и неладное чует.

- Что сидите тут? - спрашивает.

- Да Вася Кузя глубоко нырнул и долго вынырнуть не может. Мы и ждём его, - отвечают ему.

- А если он утонул? Что вы не кричите, на помощь людей не зовёте? - рассердился мужик и

стал шестом по дну шарить. Шарил, шарил и нашарил Васю Кузю, - вела свой рассказ уже в который раз моя бабушка, - вытащил его на берег... Ничего, откачали его, Васю Кузю-то, жив остался. А что ты думаешь, утопилась там одна девка, молодая ещё... Почему? Да почему ещё девки топятся - от несчастной, сказывают, любви"...

Этот дом ворочал Шаньгин Василий, муж Лидии Ивановны Пластининой и отец моей одноклассницы Валентины Шаньгиной. Я помню, как весело он выполнял свою работу, скатывая брёвна и и связывая их в плоты, наверное, предчувствуя счастливую семейную жизнь в собственном доме в Шошельце. Этот дом на хуторе стоит до сих пор. " Ему за сто лет, - говорила автору книги"В хлябях" Леониду Ивановичу Невзорову Лидия Ивановна Пластинина-Шаньгина. - А вишь, ещё как груздь на полянке. Его сюды, в Шошельцу, мы с мужем приплавили из Качема. Он оттудова."

"Дом Карачевых находился за домиком Степана и Натальи Захаровых, в этом доме Карачевых потом жили Кузины: Вася и его мать, они впоследствии жили в Лукинске. Кузины и Захаровы - это прозвища, Вася Кузин жил последнее время в Архангельске . И Карачевы - прозвище. Я был ребёнком, заходил в этот дом, видел старую бабку, у которой был сын Валентин. Помню смутно..." Это пояснения Третьякова Геннадия Ивановича.

А вот хозяев большого двухэтажного дома (№), который возвышался у подножья с угора Окулого поля, я точно назвать не могу. Помню только, что тётя Клаша Третьякова, жившая совсем рядом, там сушила сено для своей коровы, и ещё то, что почему-то я была в этом доме на втором этаже. По воспоминаниям Геннадия Третьякова, в этом доме в последнее время жили два старика, один из которых был Иван Гавзов, и, на его взгляд, очень походил на дедка Соловейка, тоже Ивана.

Дом Александра Павловича Пластинина, а перед ним амбар как на ладони. Около первой ели и стоял когда-то дом, от которого ничего не осталось. Сзади дома Баршей (слева) - дом Анатолия Феруля. Вид с Окулова поля

Узлиха. Около дома Александра Павловича. Сзади дом Шведихи Пластинин Александр Павлович

(Шветихи) и передняя часть избушки Настасьи Павловны (Олёкса Барш) и его жена Анастасия Семёновна

На улице стоят: Васенька Миколонькин (Гавзов Василий Николаевич), дедко Конник ( Чупров Семён Николаевич), Олёкса Барш (Пластинин Александр Павлович), Пластинин Константин Семёнович

Шипицына Вера Александровна Анастасия Семёновна с внуком Сашей на сенокосе на Окулом поле

Вера Александровна Шипицына Нина Шипицына, жена Александра

Давно уже нет дома Мирона Ивановича Пластинина, Шипицын Саша

а вот дом Александра Павловича пока стоит Ах, какой красавец!

За домом Мирона Ивановича следует дом (№46) Пластинина Александра Павловича (Барша). Это был очень уважаемый человек, сочетающий в себе и строгость, и доброту, и весёлый нрав. Работал он колхозным кладовщиком, и у него в двух больших складах на Боровине всегда был полный порядок. Ко мне он относился как к взрослой, хотя мог и прикрикнуть - на это качемские дети внимания не обращали. А однажды Александр Павлович смастерил мне лыжи, ровненькие, чистенькие, беленькие. Загляденье! Я ими очень гордилась.Только вот лыжник из меня вышел никудышный... И, уже учась в институте, я делала ему какие-то уколы, и старик считал, что я буду медиком.

- Как? - удивился он. - Ты разве учительницей будешь? А я-то думал...- разочарованно говорил он.

Его жену Анастасию Семёновну все звали только Настенькой; эта "шумкая" женщина была воплощением наивности, доброты, щедрости и прямолинейности. Мы с бабушкой часто ходили к ним в гости. Это у них я сделала очень серьёзное для трёхлетней девочки открытие, воскликнув:"Бабушка, бабушка! Курицы-то чёрны, а яица-то белы!" Мой отец, дразня меня, часто повторял эту фразу. А ведь понимал, что чёрных куриц я увидела впервые у Баршев, потому что у нас были только белые. Я даже ночевала с бабушкой у них. Первый раз, когда Александр Павлович сломал ногу и его увезли в больницу, Настенька боялась спать одна, и моя бабушка согласилась помочь соседке коротать тёмные ночи. Меня брали в нагрузку. Второй раз, когда Александр Павлович умер, и Настенька опять попросила бабушку помочь ей преодолеть страх одиночества. Нам с Людой даже довелось хоронить Анастасию Семёновну, которая умерла, наверное, от инсульта, настигшего её в бане. Это случилось летом, было очень жарко и тяжело на душе; и наши слёзы в горестные минуты прощания с женщиной, которая нам была по-настоящему дорога, были искренними.

Запомнился мне этот дом ещё и очень умным решением хозяев выкопать колодец прямо на мосту, так в Качеме называют коридор. И как хорошо получилось: зимой не надо идти на улицу за водой - всё рядом.

Первая дочь Александра Павловича и Настеньки - красивая Лидия Александровна. Она точно настоящая русская красавица: круглолицая с нежной розовой кожей и тёмно-русыми волосами. Работала она, как и все остальные качемские девушки, дояркой на ферме. Мне казалось, что это очень хорошая профессия, ведь каждый год в день 7 Ноября и 1 Мая мой отец, председатель колхоза, провозглашал со сцены клуба после своего доклада: " Премируются отрезом на платье Пластинина Лидия Александровна, Пластинина Павла Ивановна, Гавзова Зоя Михайловна, Пластинина Зинаида Ивановна и т.д." Ещё я помню, как в доме Баршей с завистью маленькой девочкой наблюдала за приготовлениями Лидии в клуб. Она брала вазелин и мазала им свои румяные щёки, гладко причёсывала волосы, с удовольствием смотрела на своё отражение в зеркале и удовлетворённо улыбалась. Потом она, сияющая и счастливая, убегала в клуб, а я тяжело вздыхала, потому что без Лиды в избе становилось темнее, а бабушка и Настенька говорили о чём-то своём, для меня тогда неинтересном. А вскоре произошло большое для меня событие в Качеме: к Лидии явились сваты из Борка, деревни на Северной Двине. Приехавшая сваха, весёлая маленькая женщина в длинной юбке громко пела:"Ах, юбка моя , юбка тюлевая! По морозу босиком выдидюливала!" Жених Николай мне тогда не понравился, потому что мне было жалко расставаться с Лидией и страшно осознавать, что её увезут на чужбину и я не смогу любоваться ею, как всегда. Но сейчас по прошествию времени мне радостно осознавать, что жизнь Лидии Александровны в замужестве сложилась удачно, муж её оказался добрым и заботливым человеком, а она нарожала хороших детей.

Старшим ребёнком в семье Баршев был приветливый мужчина Леонид Александрович, он с доброй, трудолюбивой и порядочной женой Ольгой жил в Северодвинске. Детей у них не было. Летом они приезжали в гости к своим родителям и помогали им в хозяйстве. Леонида уже давно нет, а Ольга живёт в Северодвинске.

А самым интересным человеком этой семьи является живущая ныне в Архангельске неунывающая Нина Александровна Майкан, знающая и умеющая всё. Она человек удивительной доброты, жизнелюбия, милосердия. Моя младшая сестра Лида жила в Архангельске какое-то время у Майканов, да так и осталась их ближайшей родственницей, и мы все тоже считаем их своими. По дороге в Качем Нина Александровна всегда останавливалась у нас в Шошельце. Ах! Сколько смешного, интересного, захватывающего происходило в эти вечера в нашем доме. У Нины есть сын Павел и две внучки.

Младшей в этой семье является Вера Александровна Шипицына, живущая нынче тоже в Архангельске. У неё на квартире жил мой брат Николай, когда учился в мореходном училище. Соседям тогда было объявлено, что он ей племянник. А я, следовательно, племянница. В гостях у Веры Александровны в пору учёбы в пединституте я бывала много раз, и всегда находила в её доме радушие и гостеприимство. Хорошо помню маленького Сашу, её горячо любимого сына, пытливого мальчика с умными глазами. Летом он часто жил у своих дедушки и бабушки, помогал им и был ими тоже беспредельно любим. Вера Александровна болеет с молодых лет, но своей доброты и жизнелюбия она не утратила. Мне всегда доставляло большое удовольствие общение с этой женщиной, очень любящей свою деревню. Моя сестра Лидия Константиновна часто бывает у Веры Александровны, помогая ей чем может. А её сноха Нина Шипицына общается со мной в Интернете.

Для меня семья Александра Павловича была особенной ещё и из-за собаки Шарика, мохнатого и высокого чёрно-белого пса с густой длинной шерстью. Я его побаивалась, а он иногда на меня негромко рычал, впрочем, как-то равнодушно. Но однажды произошло неожиданное. Как-то в марте мне пришлось поздно одной возвращаться домой из избы-читальни. Было уже темно, колючий мартовский ветер замёл прямую открытую дорогу к дому, которая шла мимо домов Софки и Настасьи Павловны, и мне пришлось идти по той, что была ближе к болоту. По ней каждый день Андрей Васильевич ходил к тёте Анне и её детям туда и обратно, поэтому дорога была получше. Вот я и направилась по ней, немножко труся. Вдруг около дома Баршев Шарик, до этого спокойно лежавший на крыльце, поднялся на ноги и неторопливо молча пошёл за мной. Сначала у меня подкосились от страха ноги, потом я приободрилась, поняв, что всё-таки не одна иду, не так страшно в темноте, и смелее побежала по еле видимой дорожке. Шарик проводил меня почти до нашего дома, повернулся и побежал к себе. А наутро я услышала, как Марьюшка, бабушкина подруга, рассказывала ей полушёпотом:"Ой, Александра, волки-то до нашего дома доходили. Василий ещё с вечера это понял, потому что скотина во дворе шибко забеспокоилась... Страхи-то какие!" И тут я обомлела: Марьюшкин дом находится метрах в пятнадцати от той дороги, по которой мы с Шариком шли вчера вечером... Неужели он спас мне жизнь?

Для меня семья Баршев - олицетворение надёжности, доброты, отзывчивости - высшей нравственности. И понимание этого побуждает меня всю жизнь отказываться от неблаговидных поступков, пусть это звучит и высокопарно.

Меня немного смущает и путает то обстоятельство, что дом Александра Павловича маловат для всего рода Баршей. Да, есть ещё одноэтажный домик в самом конце Качема, за нашим домом, где жил Пластинин Степан Павлович, тоже Барш. Но это ни о чём не говорит: Александр Павлович (жил в Качеме), Степан Павлович (жил в Верхней Тойме), Игнатий Павлович (жил в Верхней Тойме), Фёдор Павлович (муж Анны Павловны - Анюшки Пашковой, вероятно, погиб на Великой Отечественной войне), Андрей Павлович (жил в Котласе), Иван Павлович (погиб, вернее всего, на первой мировой войне), Поладья Павловна (жила в Качеме с Михаилом Пронькиным.) Вот сколько Баршей! Был, наверное, ещё один большой дом у них... Но где? Вот какие семьи были в Качеме! И, может быть, не так уж нереальны цифры, показывающие численность населения в Качеме в 1920 году, которые очень удивили нас.

Моя родная Узлиха. Первый дом справа Третьяковой Клавдии Андреевны, за ним -

Исаака Фёдоовича Пластинина, дальше - Андрея Васильевича Пластинина.

На этом угорышке стоял домик Третьяковой Елизаветы Ивановны; слева виден дом

Пластининых Наума и Марии Васильевны.

За Баршевым погребом стоял дом Клавдии Андреевны Узлиха. Дома Соловейков и Баршев

Третьяков Геннадий Иванович, сын Клавдии Андреевны Братья-красавцы!

Третьяковы Геннадий и Николай

Дом Клавдии Андреевны в Узлихе Третьяков Николай Иванович

"Спасибо, Валя, за информацию о родном Качеме. Сегодня качемский праздник Ивандень, который отмечался в деревне несколько веков, и люди из всех деревень приходили Богу молиться...После этого праздника начинался сенокос... С праздником, дорогие землячки! Храни вас Господь Бог!" Поздравление Геннадия Ивановича Третьякова.

Напротив дома Баршев находится двухэтажный дом (№47) Третьяковой Клавдии Андреевны. Оказывается, раньше это был дом Крохалей-Канюков. Вот что написал мне совсем недавно Третьяков Геннадий Иванович:"Крохали жили в доме, где потом жили мы, в левой половине дома, а в правой половине жили Канюки; в 1946 году мать купила эту половину , а про вторую половину Крохали сказали:" Мы тут жить не будем - пользуйтесь ... Мне было 5 лет, но я это запомнил. Дядя Савватий (Андреевич) отремонтировал избу, и мы ушли из Манькиной избы и здесь стали жить... Манькина изба была около дома Тюльпы (потом этот дом купили Соловейки - Исаак и Зинаида ). Тюльпа - Третьяков И., последнее время он жил в Молотовске (Северодвинске ), о их судьбе ничего не знаю: раскулаченных по всей России разогнали - многие в Качем не вернулись." "Добрый день, Валентина! Вы спрашиваете про Семена Канака. Это старший брат Ивана Крохаля - убит на Великой Отечественной войне", Семён Крохаль. Пластинин Семён... Почему я так написал? Потому что в доме, где жили Крохали, на втором этаже на стене была роспись - Пластинин Семён Канюк. Я спросил у мамы, почему Канюк , а не Крохаль, и она ответила: "По матери он Крохаль , а по отцу Канюк ..." Дополню только,что здесь жил в детстве со своими родителями Иван Степанович Пластинин, у него был брат Семён Степанович, погибший на Великой Отечественной войне, и сестра Лидия Степановна, в замужестве Павлова, жившая в Шошельце. Вот и получается, что мои одноклассники Валентин и Павел Павловы тоже имеют качемские корни. Если мне память не изменяет, то в этой семье ещё была красивая девочка Нина Павлова и два её младших брата Виктор и Николай. Про сыновей Ивана Степановича Владимира и Сергея уже писалось выше.

Пластинин Исаак Фёдорович Его жена Зинаида Никифоровна Их сыновья Вася и Толя

Первый снег в Узлихе, вид с Окулова поля Знаю только первого и последнего на фотографиии:

Васю и Толю Пластининых, сыновей Исаака

Фёдоровича

Анатолий Исаакович, главный хранитель отчего дома и Летняя избушка Анатолия Исааковича в Узлихе всего Качема, с Чупровым Сергеем Анатольевичем напротив родительского дома. Сзади возвышается дом Чеицы - Пластинина Андрея Васильевича

Узлиха. Анатолий Исаакович Пластинин с другом за работой Анатолий Исаакович в Качеме зимой

Сразу за домом тёти Клаши - двухэтажный дом (№48) Соловейков. Какое красивое прозвище! Позавидуешь тут! В нашей семье Соловейков все уважали, особенно бабушка. Она не признавала покупных в магазине валенок, без которых в деревне зимой не обойтись. " Эки катаньки твёрдые, а голяшки широкие! - недовольно говорила она, рассматривая детские валенки, купленные мамой в магазине. - А дедко Соловейко как игрушечки скатает, мягонькие и по ноге". И это была правда: валенки скатанные деревенским умельцем Пластининым Иваном Ефимовичем ласкали ноги и выглядели замечательно. Он даже умудрялся из грубых, купленных в магазине валенок сотворить годную для ходьбы с удовольствием обувь. Я, хоть и смутно, но помню этого славного старика, прожившего 103 года. По воспоминаниям, его внука Исаака Фёдоровича, " у него зубы до глубокой старости были, что репа - крепкие да белые". Он не верил, что они могут болеть. "Как кость болеть может?" - удивлялся старик. Он не только катал валенки, соблюдая норму две пары в день, но и строил дома, мастерил телеги и сани. Иван Ефимович соблюдал посты, не курил, выпивал только по праздникам стопочку, а самой большой человеческой ценностью считал доброту. "Хорошего не пережить",- любил повторять мудрый старик, кстати, это выражение я слышала и от других качемцев. Любил его повторять и мой брат Николай в зрелом возрасте. Я не сразу поняла глубочайший смысл этого выражения. В мире очень много хорошего, что приносит людям радость, так зачем делать плохое? Вот его глубинный смысл. А жену Ивана Ефимовича Елену Ивановну я помню ещё хуже, знаю только, что на крылечке Соловейков весной и летом сидела очень старенькая и худенькая бабушка и смотрела на улицу.

Я очень хорошо помню и Агафью Михайловну, мать Исаака Фёдоровича, спокойную и всегда хлопочущую по дому женщину, беспредельно любящую своих внуков. Двухэтажный дом Соловейков вмещал некогда большую семью. Иван Фёдорович Пластинин, старший их сын, дружил с моим отцом и, если я не путаю, был моряком. Его жена тётя Ольга, полная приветливая женщина, и дочь Таня тоже помнятся мне. Был у Татьяны младший брат Павел. Среди фотографий моих родителей были фотографии семьи Ивана Фёдоровича. Они сначала жили в Шошельце, потом переехали в Архангельск, и я с родителями бывала у них в гостях, а жили они первоначально в вагончике, самом настоящем. В нём было узко и тесно, но интересно. Я нахожусь сейчас в переписке с Татьяной Осиповой, внучкой Агафьи Михайловны.

Пластинин Вася с матерью Зинаидой Никифоровной 1 р.Романов Николай Александрович, Пластинин и Толя на коленях моей мамы Марии Васильевны Исаак Фёдорович, 2р. Третьякова Клавдия Андреевна, Гавзова Анна Филипьевна, Пластинина Зинаида Никифоровна,

Чупрова Александра Фёдоровна, Пластинин Василий Исаакович

Пластинина Зинаида Никифоровна- Пластинина Агафья Михайловна- мать Татьяна Пластинина

жена Исаака Фёдоровича Исаака и Ивана Фёдоровичей дочь Ивана Фёдоровича

В этом доме, который впоследствии купили Исаак и Дом Исаака и Зинаиды Пластининых.

Зинаида, долгое время никто не жил. А принадлежал сначала он Тюльпе. Напротив слева стояла кузница.

Исаак и Зинаида впоследствии купили большой и светлый дом, стоящий в Окулом поле. Совсем недавно от Геннадия Ивановича Третьякова я узнала, что он принадлежал Тюльпе - Третьякову И. , но в годы моего детства и юности в нём никто не жил, и никто сюда не приезжал. Одно известно: хозяин дома поселился в городе Северодвинске. А напротив дома Тюльпы я запомнила песчаное место и фундамент чьего-то дома. Оказалось, что это Манькина изба, в которой жила Третьякова Клавдия Андреевна со своими сыновьями до покупки дома у Канюков-Крохалей. "Манькина изба была около дома Тюльпы (потом этот дом купили Соловейки - Исаак и Зинаида ). Тюльпа - Третьяков И., последнее время он жил в Молотовске (Северодвинске ), о их судьбе ничего не знаю: раскулаченных по всей России разогнали - многие в Качем не вернулись." Так написал мне Геннадий Иванович Третьяков об этих домах.

А Исаак Фёдорович и его сыновья позднее построили маленький рубленый домик возле своего родительского. Василий и Анатолий каждый год приезжают на машине с огромными колёсами в Качем по какой-то новой Нижнетоемской дороге. Я видела этим летом Анатолия, круглолицего статного мужчину, в Качеме. Мать их, Зинаида Никифоровна, живёт в Верхней Тойме.

Этот куст у дома Андрея Васильевича удивительный! Гавзов Владимир Андреевич со второй женой

Как букет в вазе!

Сразу за домом Шведихи стоит до сих пор большой двухэтажный дом, обшитый строгаными досками, что является для нашей деревни большой редкостью. Это дом (№50) Андрея Васильевича Пластинина - Чеичи. Черёмуха в его огороде - чудо из чудес: очень пушистая, белоснежная весной, всегда с ягодами летом и в серебре зимой. Хозяин дома, человек с руками и умом (он делал хорошую мебель), был отцом моих соседей - детей Анны Ивановны Гавзовой (Заплаткиной). Почему-то с отцом жил только Владимир, красивый тогда парень с открытым лицом, весёлыми глазами и добрым взглядом. Позднее Владимир женился на доброй и красивой девушке Нине, одно время они жили в Шошельце и представляли собой очень красивую и дружную пару. Последние годы своей жизни Владимир Андреевич провёл в городе Котласе. Николай, Анатолий и Сергей жили с матерью. От первого же брака у Андрея Васильевича было ещё шестеро детей: Клавдия, Савватий, Глафира, Анна, Катерина и Павла. Клавдия Андреевна Третьякова жила в Качеме, недалеко от дома своего отца. Павла Андреевна приезжала их Архангельска в гости к сестре, доброй тёте Клаве, с мужем и детьми, они были нарядными и очень дружными. Глафира Андреевна жила в Шошельце с дядей Юрой Желтуножским, её дочь Галина (в замужестве Конфета) работала учительницей. Анна Андреевна тоже жила в Шошельце и носила фамилию Яремчук. Одна из её дочерей работала фельдшером в родном посёлке. Савватия Андреевича я тоже помню, но ничего о нём не знаю, потому что в Качеме он не жил и лишь приезжал в гости к своей сестре и отцу.

Николай, Анатолий и Сергей, дети Анны Ивановны и Андрея Васильевича, жили с матерью, но ежедневно приходили к отцу, помогали ему, и мне кажется, любили его. Его дом они считали своим домом. По субботам топилась баня в огороде Андрея Васильевича, в которой мылась вся семья.

К старости Андрей Васильевич стал плохо видеть, а поскольку он вечерами приходил в дом Анны Ивановны, я часто видела его, одиноко идущего в ту или другую сторону Узлихи. В тёмное время суток он плохо видел дорогу, и я вела его под руку, за что он благодарил меня, говоря: "Дай тебе, девка, Бог счастья, здоровья, богатства..." Мне было неудобно, что он так много хорошего мне желал, и я стеснялась его слов. Мне в детстве казалось, что тётя Анна недолюбливала отца своих детей, и я сказала как-то об этом своей бабушке, которая сердито посмотрела на меня, и я поняла, что Андрей Васильевич в чём-то был сам виноват. Но я его всё равно жалела и очень хотела, чтобы тётя Анна была к нему благосклонней...

Сейчас в этот дом изредка приезжает сын Николая Ивановича Третьякова Андрей Николаевич Третьяков (Копейка), а несколько лет назад в нём жил, выйдя на пенсию, сам Николай Иванович с женой, имея квартиру в городе. Он привёл дом в порядок. Жену же Николая я видела лишь раз, она при встрече с нами выразила полное равнодушие к нам с Людой и, как мне показалось, желание, чтобы мы поскорее покинули территорию двора их дома. Что ж, мы не были с ней знакомы...

Лидия Овчинникова, Её муж Овчинников Анатолий Маленький Вова, нарядная Люба,

сзади слева наш дом красивая Лидия и добрая тётя Хима.

Лидия Овчинникова, наш Коля, Вова Овчинников в детстве Брат и сестра - Вова и Люба Овчинниковы Вова и Люба Овчинниковы, наша Люда

"Здравствуйте, Валентина Константиновна, пишет Вам Владимир Овчинников. Я очень хорошо помню Вас и всю Вашу семью, ведь с Николаем мы были большие друзья и с Александром Хаврико тоже. Мы с ним иногда перезваниваемся, хотя тоже не виделись 55 лет. Сам я все никак не соберусь зарегистрироваться в "Одноклассниках" и выложить семейные фотки и поэтому пишу Вам с сайта моей супруги. Сестра моя живет с мамой, ей тоже недавно исполнилось 90, и мы все живем в Северодвинске. Если Вам чего-то еще интересно пишите, я отвечу. Поздравляю Вас всех со всеми майскими праздниками и желаю Вам добра и благополучия ".

К Окулому полю напротив Чеицы прислонилась маленькая избушка (№82) тёти Химы Филиной, Афимьи Савельевны Третьяковой(?). Она была сестрой Марии Савельевны Пластининой, жены нашего дяди (деди) Ваньки, дедушкиного брата. В избушке была маленькая комната и тёмный коридорчик, но жилось здесь всем весело. Сюда приезжали Люба и Вова Овчинниковы каждое лето вместе со своей бабушкой, жившей в Северодвинске в семье своей единственной дочери Лидии, чтобы отдохнуть и подышать свежим качемским воздухом. Их отец, Овчинников Анатолий, был очень удачливым рыбаком и приносил с озера, что в Нижнем, огромных щук, кстати, рыба ему клевала везде и всегда. А Лидия Овчинникова, живущая и сегодня в Северодвинске, отличалась, как и её дочь Люба, редкой красотой. Афимья Савельевна привозила внуков в начале лета, поэтому мы с Любой были неразлучны больше двух месяцев. Она была на два года младше меня, очень скромная, воспитанная девочка, которая великолепно пела на наших летних качемских концертах; особенно, я помню, как все заслушивались её исполнением песни итальянского певца Робертино Лоретти "Санталючия". Мои родители летом не позволяли нам бездельничать, за это миллионы спасиб им. Главным заданием старших было принести травы для коровы, и не один бехтерь, а пять-шесть-семь. (Бехтерь - большая корзина, которую таскали на носилке, палке, перекинутой через плечо). Траву можно было жать только в кустах, а это отнимало уйму времени у нас, изо всех сил стремящихся к любимой речке, чтобы в ней купаться и загорать, лёжа на банях.

О! Наша речка и наши бани! Купались обычно мы до посинения, потом залезали на бани, что у реки; грелись, блаженно лёжа на солнце, а потом опять бежали в речку - и так целые дни. И чтобы приблизить удовольствие, Люба помогала мне нажать травы, за что я ей всегда была очень благодарна. Я ей во всём доверяла и очень дорожила нашей дружбой. Сейчас Люба живёт в Северодвинске, про её судьбу я почти ничего не знаю.

На угоре перед домом Афимьи Савельевны. Лидия Овчинникова (дочь тёти Химы), Лидия Семёновна Вяткина (моя тётя), Александра Ивановна Пластинина (моя бабушка), Малышкина (Пластинина) Галина Антоновна из Ленинграда (двоюродная сестра моего отца).

Чуть повыше домика Афимьи Савельевны, ближе к Окулому полю слева, находилась колхозная кузница. В ней работал дядя Коля (Чупров Николай Фёдорович), муж нашей тёти Зои. В кузнице я видала и Андрея Васильевича, по-моему, и он там тоже работал, и каких-то молодых парней. "А кузница принадлежала моему деду Андрею Васильевичу, но во время раскулачивания её забрали и отдали в колхоз. Дед работал в этой кузнице..."- добавил Третьяков Геннадий Иванович. Следить за работой кузнеца - очень интересное занятие. Раскалённый металл, который, легко поддавался молотку и от которого летели искры во все стороны, поражал и притягивал меня. В кузнице было грязно, жарко, черно, но интересно. Потом, читая сказки о том, как злая ведьма или Змеиха, мать Горынычей, пробиралась в кузницу, перегрызая железные замки, я видела происходившее будто в нашей кузнице, и всё, о чём я читала, становилось понятным и интересным в ещё большей степени.

И ещё про один дом узнала я благодаря Геннадию Ивановичу. "Бабку Анюхичеву помню, дом стоял выше огорода Василия Евгеньевича в сторону кузницы". Да, за кузницей были видны фундаменты каких-то строений, это я помню. Надо полагать, здесь жил Василий по прозвищу Анюхичев, и была у него дочь - красавица Павла.

Узлиха. Первый дом Пластинина Евгения Васильевича (Евлёхича), за ним выделяется белыми окнами дом Агафьи Петровны, сзади - дом Земских, амбар и крыльцо Зиновия Ивановича

Ниже кузницы был дом (№52) Пластинина Василия Евгеньевича (Евлёхича). Прозвище дано именно из-за того Евлёхи, который прыгнул в ледяную воду в лесу, чтобы сбегать в деревню. Кстати, прожил тот Евалёха, Пластинин Евгений Агафонович, 101 год. А дом и сейчас стоит, старый, покосившийся, кое-где провалившийся...В нём жила наша дорогая Марьюшка, бабушкина подруга - Пластинина Мария Николаевна. Каждый день она приходила к нам в гости , как и тётя Шура, и была совсем нашей. Василий Евгеньевич, человек умный, начитанный и уважаемый, работал почтальоном, кроме того, он был в составе разных комиссий, в том числе и по проведению ревизий в магазине, как и наша мама. Небольшого роста, подвижный, не успевший растолстеть, очень серьёзный и строгий, с острым взглядом - вот каким я его запомнила. Умер он в пятьдесят с небольшим лет совсем неожиданно - от сердечного приступа. Вся комиссия по проведению ревизии в сельпо собралась декабрьским вечером в доме Евлёхичей, чтобы в тепле подвести итоги ревизии в магазине, и только успели они подписать документы, как сидевший на стуле Василий Евгеньевич вдруг покачнулся и упал. Все бросились к нему - мёртв... Марьюшка потом горестно говорила моей бабушке:

- Ты знаешь, Александра, не часто Василий был со мной такой ласковый...А тут подошёл, я на стуле сидела, меня обнял и говорит:" Вот и всё. Теперь и отдохнём". Смотрю: он покачнулся и стал падать. Я к нему... пульс пощупали - неживой. За фельдшерицей пока бегали, я всё надеялась, что спасут. Нет... Нету Василия.

Я помню, как мы с Людой, моей сестрой, и Марьюшкой пошли на речку Юрмангу проверять вёрши, которые Василий Евгеньевич поставил накануне. Рыбы поймалось много, вытряхнутые из вёрши щуки, налимы и хариусы прыгали по льду и замерзали на наших глазах, становясь стеклянными...

К Евлёхичам приехали гости... Это Пластинина Мария Николаевна

Слева направо: Нина Васильевна Пластинина с дочкой, Евгения Васильевна Пластинина-Павлова,моя мама Мария Васильевна, с бидончиком Вова Павлов, сестра Марии Николаевны Нина? Николаевна с сыном, Надежда Васильевна (Красильникова) с Любой. Наша мама часто встречала гостей Марии Николаевны на лошади.

Летом на Гриве, 1977 год. Справа налево: Ваулин Александр (сын Нины Ивановны Немушковой), Хмелинина Ольга из Джесказгана (дочь Нины Васильевны Евлёхичевой), Ларионов Валентин (внук Емельяновича), Красильникова Любовь и Красильникова Вера (дочери Надежды Васильевны Красильниковой - Евлёхичевой тоже). Дорогая наша Мария Николаевна, вот твои внучки Оля, Люба и Вера.

Как радостна дорога к отчему дому! А вот и мама, уставшая, но Качемские красавицы, (слева) Наталья

Вера (Красильникова), Евгения (Павлова) счастливая, потому что хорошо Немушкова и Евгения Васильевна

и Нина (Хмелинина) бегут навстречу моей другим... Пластинина (Павлова)

маме, встречающей их на Матюгином бору.

В доме Евлёхичей жила ещё старая слепая старушка Александра Даниловна Чупрова, я думаю, что это была мать Марии Николаевны. Я запомнила только, что она была худой, бледной и очень чистоплотной, что-то всё нащупывала руками, осторожно ходила по комнате, а глаза её на несколько виноватом лице были постоянно закрыты. Василий Евгеньевич пристроил потом к дому боковую избу, выходящую окнами на кузницу, и старенькая слепая женщина доживала свой свой век "во спокое", как говорила моя бабушка. Мать Марьюшки прожила долгую и сытую жизнь. А вот про отца Марии Николаевны и мужа Александры Даниловны я узнала недавно от Надежды Васильевны, звали его Чупров Николай Ефимович, и он приходился родственником Андриевым с Нагоры.

Сама Мария Николаевна прожила тоже долго и умерла в Северодвинске, где доживала свой век у дочери Евгении Васильевны Павловой, тоже умершей в почтенном возрасте. А Марьюшка была интересна уже тем, что даже летом надевала на голову несколько платков, жалуясь на сильные головные боли и гул в ушах, она ещё и плохо слышала. Но окружающие иронично говорили: " Что надо - слышит", за что я на них сердилась, искренне любя бабушкину подругу. Именно Марьюшка (я так её называю, потому что она мне до сих пор дорога) научила меня правильно выражать мысли на бумаге, сама того не ведая. Дело в том, что у неё было много детей, которые жили далеко от Качема. Они жили разных городах: Нина в Казахстане, Женя и Надя в Северодвинске, Василий в Тольятти, Анна в Обозерской, Виктор в Калининграде. А после смерти мужа она, безграмотная, не могла отвечать на их письма, вот и звала меня писать им ответы под её диктовку. Сначала я, ещё ученица младших классов, писала в письмах точно так, как диктовала хозяйка, но потом стала излагать мысли от своего лица; это развивало мою речь, что потом очень мне пригодилось. Кроме того, приходилось следить за почерком, чтобы не вызвать нареканий со стороны строгой Марьюшки за неряшливое письмо.

Бабушка с Марией Николаевной очень дружили и часто выполняли одну и ту же работу одновременно: теребили шерсть, сидели и пряли на одной скамейке чаще всего у нас дома, вязали рукавицы, правда однажды связали мне обе рукавицы на одну правую руку... А весной, когда ещё не дотаяли льдинки у берега реки, они, взяв с собой тётю Шуру, а иногда Наталью Земскую или Матрену Сераху, шли бродить меев. Бродили в коротких сапогах, забредая в порыве страсти, если меев было много, по пояс в ледяную воду. В это время года меевы целыми стаями собирались в кулигах или маленьких речках ("в малых ричках"). И наша бабушка, руководитель компании, командовала, держа шест бредня: "Матрёна, тычь, тычь!!!" или "Шурка, тычь!", побуждая своих подруг загонять мелкую, но очень вкусную рыбёшку в "бредник", как говорила бабушка. " За раз по ведру принесли", - удовлетворённо констатировала потом бабушка, показывая результаты своего похода за меевами.

Уже на протяжении многих лет в моей памяти застряла яркая картинка: бабушка и Марьюшка возвращаются с молитвы в день Святой Пасхи. Обе в плюшевых жакетках, в красивых шалях, румяные, весёлые, счастливые - праздничные... Я смотрю на них и понимаю, что они ещё совсем молодые и очень красивые. Они у меня что-то спрашивают, а я, удивлённая увиденным, молчу и любуюсь ими. А и было-то им тогда около 60 лет...

Многих, кто жил или приезжал в этот дом, уже нет в живых... Нет сыновей Василия Евгеньевича, энергичного Виктора Васильевича, который давным-давно не давал о себе знать; нет и красивого Василия Васильевича, который умер очень рано, после сорка лет, он оставил дочерей Ирину и Надежду; нет маминой подруги гордой Анны Васильевны Сапрыкиной, не родившей детей и похороненной в Качеме в 1978 году, нет маленькой красавицы Верочки Красильниковой, рано покинувшей своих близких, нет тоже рано ушедшего Павлова Владимира Евгеньевича, любимца своей тёти Нюры. А его брат Сергей Евгеньевич Павлов сейчас живёт в городе Северодвинске. Здесь же живёт Надежда Васильевна, родившая пятерых детей: Любу, Веру, Диму, Ваню, Машу. О судьбе Нины Васильевны я мало знаю, хотя известно, что у неё тоже были дети, например, Ольга, а живут они сейчас в Курской области.

Летом дом Евлёхичей всегда был полон народа; кроме собственных детей и внуков, к ним приезжали сёстры Марии Николаевны: Нина Николаевна из Ленинграда и Афимья Николаевна из Нарьян-Мара с дочерью Тамарой. Один раз я была в гостях у Нины Николаевны в Ленинграде. Хотя меня это тогда мало волновало, я увидела в её квартире дорогую мебель и бархатные шторы и покрывала, довольную жизнью хозяйку дома и её домочадцев, их гостеприимство и интеллигентность. Мне помнится, что в этой семье было два сына, а муж Нины Николаевны - военный. Моя мама бывала в гостях в этом доме не раз и с удовольствием рассказывала: "Хорошо Нина живёт, всё у неё есть. А как одевается! Даже повседневное бельё у неё в кружевах, а чулки все шёлковые, фильдеперсовые, дорогие". Мария же Николаевна всегда умела как-то уговорить мою маму, летом особенно занятую на сенокосе, съездить в Шошельцу, чтобы встретить её гостей на лошади. И мама встречала в жару, когда гнус и оводы донимали со страшной силой, они любят быть там, где лошади.

А вот и семья Третьяковых.

Третьяков Степан Иванович, муж Его сын Дмитрий Степанович Иван Степанович Третьяков с женой Натальей

Агафьи Петровны, фото 1914-15 годов

Серьёзная козонька... Перед домом тёти Шуры Зенковой. Штинниковы - внуки Альмы Стапановны

Третьяков Виктор Иванович, Дом Третьяковых

внук Агафьи Петровны

Перед домом Евлёхичей, где потом они построили баню, стоял чей-то дом, о котором я ничего не знаю. Его разворочали и куда-то увезли, освободив место для бани Василия Евгеньевича. А дальше на север, позади двух амбаров Евлёхичей возвышается и ныне двухэтажный дом (№53) Третьякова Степана Ивановича и Третьяковой Агафьи Петровны, который их потомки сумели сохранить в хорошем состоянии и на сегодняшний день. Зимой Агафья Петровна жила в городе (этим словом называли у нас Архангельск), а летом эта уважаемая всеми женщина приезжала домой в Качем. Для меня началом настоящего лета являлся приезд Агафьи Петровны в Узлиху. К ней приезжали внуки Штинниковы, дети дочери Альмы Степановны, которая и отремонтировала дом после смерти своей матери и до своей смерти приезжала на лето в родную деревню. У неё были заведены козочки, значит, они с мужем здесь даже зимовали. Сын же Агафьи, Третьяков Иван (Смиреный), был женат на двоюродной сестре моего отца красавице Наталье Ивановне (Немушковой), у них было три сына: Геннадий, Вениамин, Виктор. Эти ребята, наши троюродные братья, жили в детстве большую часть лета у Немушков, только иногда наведываясь к бабушке Агафье. Геннадий был красивым парнем в лицом и манерами интеллигента, Веня отличался застенчивостью и тоже красотой, как красная девушка, а самый маленький, Витя запомнился мне как ангелочек, светленький, улыбчивый, спокойный. С ним был связан вот такой случай. Подвыпившие взрослые собрались как-то под вечер на Сдыхальнице летом, наверное, в Ивандень. Мы тоже бегали около них, предаваясь всеобщему веселью, а часть мальчишек купались около перехода. Вдруг Иван Степанович Третьяков (Смирёный), посмотрев на реку, почти равнодушно проговорил:

- Вон чей-то ребёнок тонет!

Все устремили взгляды на реку, в которой, кружась на быстринке, бил руками по воде, захлёбываясь, ребёнок.

- Да это твой Витька! - вскрикнул кто-то.

Я помню, как, не помня себя, Иван сбежал с крутого угора Сдыхальницы, как он кинулся в воду, в этом месте уже мелкую, как схватил своего сына, не успевшего ещё захлебнуться, как бережно прижал его к груди и, говоря ему что-то ласковое, быстро понёс домой. "Это Виктор Вани Смирёного, который тонул. Очень я горевал, что сандалик у меня тогда уплыл", - так объяснил мне впоследствии это событие Третьяков Виктор Иванович.

Другой сын Агафьи Петровны Дмитрий Степанович был женат на дочери Матрёны Васильевны Гавзовой Александре Васильевне. Я помню двух девочек, Нину и Надю, которые тоже жили летом в доме бабушки Матрёны Васильевны. А больше всего мы ждали и любили Анну Степановну Третьякову-Бажукову, тоже дочь Агафьи Петровны, которая работала директором одной из школ под Архангельском и летом уделяла нам много времени: то в поход всех нас сводит, то долгие летние вечера репетирует с нами всякие номера к концерту, который проводился летом для жителей Качема.

Николай Яковлевич Гавзов (Тяушка), Валентин Гавзов Пластинин Иван Павлович (Земский)

(Лесков), Иван Павлович Пластинин (Земский)

Хаврико Александр (Сашка Брянский), внук Ивана Павловича и Натальи Ивановны

А вот и дом (№54) Земских - Пластинина Ивана Павловича и Натальи Ивановны. Хозяин дома - высокий, так и не сумевший потолстеть за свою жизнь человек, с бородкой, быстрыми глазами, подвижный и беспокойный. У Земского (наверное, кто-то из его предков служил в земстве, был до революции такой орган власти) была привычка говорить:"Я ю", что означало :"Я говорю", поэтому его ещё прозывали Яйком, но мне это прозвище не нравилось, потому что оно не отражало сущности этого человека. Дом Земских большой, высокий, двухэтажный, с боковушей. В почти пустой и светлой комнате этого дома на передней стене висела репродукция из какого-то журнала, где была изображена война. Я не один раз и подолгу рассматривала эту репродукцию в доме наших соседей. Взрыв! Огонь... Дым... Воронки...Убитые - и немцы (УРА!), и наши (ОЙ!). А вот раненые с повязками на голове, и живые, и тоненькая санитарка, на сумке красный крест... Наш солдат с гранатой! Танк немецкий... А ещё и самолёт с немецким крестом...Страшно! Это лишь часть моих эмоций при виде настоящей войны. Именно такой война осталась для меня навсегда. Ивану Павловичу, прошедшему войну, нравилось наблюдать за мной, разглядывавшей его гордость - "картину о войне", и он задавал мне вопросы, выявлявшие, что меня особенно поразило от увиденного. За заборкой у Земских хозяйничала тётка Наталья, часто бывавшая у нас в гостях и, мне кажется, искренне нас любившая. "Девки, - говорила она нам с Людой, - не мажьте ничем волосы, они у вас с детства баские, как сметана." И не подозревала добрая Наталья, что потемневшие со временем волосы мы давно уже красим. " Людка, - обращалась она к моей сестре, тогда жившей в Украине, - никуда не езди. Начто тебе чужбина... Живи у меня, я тебя прокормлю картошкой". Наталья Ивановна любила нам давать простые советы:

- Людка, - обращалась она к моей сестре, - экой баской у тебя нажопник-то!

- Это купальник, - вежливо и деликатно поправляла её сестра.

- Вижу, что нажопник, - соглашалась наша соседка.

А мне, похудевшей после 9-го класса, она заботливо советовала:

- Эка ты, Валька, худая... Ешь больше чёрного хлеба - поправишься.

Последний раз мы видели Наталью Ивановну жарким летом. Ей было уже за семьдесят лет. Она только что пришла из леса, где сама заготовляла себе дрова на зиму. Старуха лежала на голбце с полузакрытыми глазами и дремала.

- Тётя Наталья, ты заболела? - забеспокоились мы.

- Почто заболела? - обиженно удивилась она. - Вот отдохну и снова в лес пойду.

И не было в её глазах ни обиды на людей, забывших её, ни страдания, ни жалости к себе, ни усталости. Перед нами был человек, который и на склоне лет умел надеяться только на себя.

А ещё в тот день я поняла, насколько нежными были чувства этой скромной женщины к свои детям.

- Ничего нет слаще, девки, как приложить ко груди своего младенца. Ничего... - говорила она и маленькие слезящиеся её глаза блестели радостью.

Старшая дочь Земских Александра Ивановна жила в Березнике или около него. В Качем она приезжала ненадолго, привозила своего сына Сашу Хаврико, которого мы все звали Брянским. Хороший парень был этот Сашка - простой, незлой, открытый, послушный, талантливый. Он хорошо играл на гармошке и отводил своему любимому занятию много времени. Часто ещё рано утром можно было слышать, как он самозабвенно играл на гармошке, сидя на высоком крыльце дедушкиного дома. Светлую его голову можно было увидеть и у речки, и на пожне, и в лесу. Иван Павлович и Наталья Ивановна обожали своего внука. Знаю, что у Александра есть ещё сестра Людмила, но о ней я ничего не знаю. Мне кажется, что жизнь Александра удалась, он занимал высокие должности на своей работе, получив хорошее образование. К несчастью, коварный коронавирус оборвал жизнь этого человека, ещё полного сил и многих человеческих желаний. Это произошло в ноябре 2020 года. Мы оплакивали его смерть.

Зинаида Ивановна - вторая дочь Земских. Наша семья относилась к ней с большим уважением. Я помню её свадьбу. Ещё рано утром в тот день бабушка разбудила меня, восьмилетнюю, любившую поспать, говоря : " Беги к Земским, на невесту посмотришь. Да запоминай всё". Я смело вошла в дом, забралась на голбец и стала следить за происходящим. Сначала было даже скучно, никто на меня не обращал внимания, что-то варили в доме, двигали чугунами, тихо и печально разговаривали, и я пожалела о том, что рано встала. Но потом кто-то сказал Наталье: "Прощайтесь! Скоро за невестой придут." И тут началось!...Зинаида вдруг заголосила, бросившись к матери, которая обнимала её и совсем не была похожа на уравновешенную, привычную мне тётку Наталью. " Мамонька родимая! - рыдала Зинаида.- Почто ты отдаёшь меня чужим людям? Или надоела я вам?" И столько было горя и тоски в поведении этих женщин, что мне очень захотелось броситься к ним и уговорить их не расставаться, но я только ближе жалась к печке на голбце и глотала непрошенные слёзы жалости. А в моей душе зарождалась мысль о том, то я никогда не выйду замуж и не расстанусь со своей родной мамой. Этой мыслью уже вечером я поделилась с бабушкой, которая просто отреагировала на моё решение: "Все так говорят, пока девками на выданье не становятся, а потом забегают..."

А свадьба была весёлой, лучшей свадьбой, которую я видела в Качеме, может быть, ещё и потому, что было лето и народу в деревне собралось много. Пришел Василий, застенчивый жених, в окружении качемских и городских мужиков и парней и преданно посмотрел на свою сверх меры заплаканную и расстроенную расставанием с близкими невесту. Его встречали с хлебом-солью, с вопросами и наказами свахи, а он не отрывал глаз от Зинаиды, всем видом своим показывая, что вечно будет предан ей. Потом с гармонью весёлой компанией все направились в дом жениха, где и была свадьба. Осталось много фотографий с этой свадьбы, и они мне напоминают об этом летнем памятном дне.

Гавзов Анатолий Андреевич Гавзова Анна Ивановна с Владимир с женой Ниной

сыновьями Сергеем и Владимиром

Справа Сергей, рядом с ним Люба Щербакова, Гавзов Владимир Андреевич

его двоюродная сестра, дочь Марии Ивановны

Дом Чупровых, Зиновия Ивановича и Александры Александра Фёдоровна с правнучками Аней и Машей

Фёдоровны и чиконьками у нашего дома,примерно 1992 год

На повети Таня и Коля Серковы, Аня и Маша Смирновы Николай Александрович Серков, Николай Александрович

Романов, Смирнов Сергей, Серков Александр

За привычным летним трудом Тётя Шура с дочерью Галиной и Танечкой

Сзади дом Шветихи, Софки и Феруля

Галина Зиновьевна с Танечкой в Шошельце Молодой Николай Александрович Таня с бабушкой

Родня встретилась в Шошельце. Слева направо Таня и Марина с любимой бабушкой

Ларионов Дмитрий Фёдорович, РомановаТатьяна, Александрой Фёдоровной

дочь Дмитрия Пластинина Раиса, Романова Марина

и их дети.

Марина с папой и мамой Марина и Таня Романовы у Радимского озера

Николай Александрович с зятем Александром. Николай Александрович с зятем Сергеем.

Романов Николай Александрович с внуком в Пучуге Самая вкусная вода из прабабушкина колодца..

Тёти Шурины правнучки Маша и Аня Николай Александрович с дочкой Татьяной и внучкой Аней

А вот и двухэтажный дом (№55) Александры Фёдоровны и Зиновия Ивановича Чупровых, стоит он и сейчас как игрушечка - заходи и живи. Тётя Шура, хозяйка этого дома, - очень близкий нам человек, а вся её семья - наши родственники, но не по крови, а по доброму соседству, хотя и по крови через Сваликов всё-таки родня. Тётя Шура и Зиновий Иванович жили перед войной в Архангельске, где тётя Шура работала в роддоме, но, когда началась война, вернулись в родную деревню да так и остались в ней навсегда. Жили они вдвоём, лишь на одну зиму их сын Иван Зиновьевич и невестка Нина оставляли шестилетнего внука Валю, за которым тётя Шура старательно ухаживала и каждый вечер приводила к нам в гости, чтобы ребёнку не было скучно. У Ивана Зиновьевича был ещё сын Витя, который как-то приехал на велосипеде из Архангельска, чем всех удивил: дороги наши были настолько страшны, что и дорогами-то назвать их было порой трудно. А у Галины Зиновьевны Романовой, которая жила в Северодвинске и работала медсестрой, есть две дочери: Таня и Марина. Летом они жили у дедушки и бабушки, и осторожной тёте Шуре изредка приходилось доверять мне Таню, когда надо было "ставить сено" - идти на сенокос. Я беспечно оставляла очень смирную Танечку на берегу, а сама, как и все мои подруги, часами плавала в реке. Муж Галины, Романов Николай Александрович, - яркое и уважаемое для Качема явление и отличный зять и муж. Когда Качем стал пустеть и народу становилось всё меньше и меньше, а тётя Шура ни за что не хотела оставлять свой дом и жить в городе, чета Романовых переехала жить в Качем. Галина и Николай были уже на пенсии, когда начались страшные девяностые, но они умело стали вести хозяйство: появилась корова, парники, разработались грядки для овощей, а охота и рыбалка не оставляли семью без мяса и рыбы. Как вкусно готовила Галина Зиновьевна! Чего только не было на их столе, когда мы появлялись в их доме! И всё настоящее, без нитратов и химии. У Романовых даже появилось электричество, а следовательно, и телевизор. Весело тогда было в их доме, полном детей и внуков. Сам Николай Александрович ездил за почтой в Шошельцу и останавливался всегда у нас. Интересный он человек, умный и содержательный. Тёти Шура пережила мою маму, прожив около девяноста лет, в связи с чем моя славная соседка любила шутить:"Мы с Брежневым с одного года, он умер, а я всё ещё живу!" Потом Романовы продали дом Василию Спицыну, а сами уехали жить в Пучугу, на родину Николая Александровича. Галины Зиновьевны уже нет, а Николай Александрович живёт зимой у Татьяны в городе, а летом - в Пучуге.

Все, что осталось от нашего отчего дома,- лучшего дома на свете... Стоит, стоит ещё наша баня!..

А эту избушку построил Романов Николай Александрович, зять Крепкий погреб у тёти Шуры!

тёти Шуры, из нашей боковуши.

Наш дом в 60-е годы 20 века. Мой отец - Наша мамочка родная Наш дорогой папочка

Пластинин Константин Семёнович Лучшие родители на свете

Дом (№56) наш был построен до войны, в 30-е годы, нашим дедом - Пластиным Семёном Яковлевичем (Оськичем). Он был вторым мужем моей бабушки Пластининой Александры Ивановны, первый её муж Ларионов Иван Иванович (Пеганков) "сгинул в гражданскую войну где-то у Котласа", как говорила бабушка. Из бабушкиных разговоров я поняла, что первого мужа, от которого она не родила детей, она не жаловала и выдана была за него замуж по воле родителей, "против которой ничего не сделаешь." Семена Яковлевича она любила, хоть вышла замуж за бездетного вдовца, и, как сегодня сказали бы, за человека с подмоченной репутацией: у него, как говорили в деревне, был сын Василий на стороне, то есть внебрачный ребёнок, рождённый Степанидой Григорьевной Пластининой (Степахой). Я помню Степаху: она ходила по Качему с корзиной (бехтерюхой) и "просила", так говорили о тех, кто приходит за подаянием - за хлебом в обычные дни и за шаньгами и калачами в праздники. Степанида Григорьевна совершенно не следила за собой и, наверное, не всегда умывалась, поскольку её лицо можно было увидеть испачканным сажей. В Качеме так и говорили о грязном человеке: " Ну, ещё Степашка нашлась!", сделав имя этой женщины нарицательным. Тогда я не обращала внимания, а теперь понимаю, насколько простые деревенские люди - женщины! - были тактичны и деликатны по отношению к другим: бабушка вела себя с бывшей соперницей ласково и добродушно, всегда клала в её корзину что-нибудь вкусненькое и находила время поговорить с ней, интересуясь её здоровьем и жизнью, в чём эта одинокая женщина очень нуждалась. Я не слышала "худого слова" из уст бабушки в адрес Степаниды ни в глаза, ни по-за глаза, хотя мой брат Колька, тогда малолетний ребёнок, недолюбливал Степаниду из-за её бурой с белыми пятнами козы, как-то пободавшей его. Козу он тоже называл Степанидой Григорьевной, говоря "Степанида Драгорьевна", и не скрывал своего страха перед ней. Василий Пластинин, записанный в документах как Николаевич, но прозванный Васькой Оськичем, в старости фигурой, походкой и сложением напоминал моего отца. Жили они с Раисой Дмитриевной, дочерью Дмитрия Фёдоровича Ларионова (Свалика), его женой, в Шошельце, у них были дети: Валентин, Николай, Татьяна и Степан. Раиса Дмитриевна, 1928 года рождения, сейчас живёт сейчас в Архангельске.

Бабушка так вспоминала о времени, когда строился наш дом: "Сильно река разлилась в тот год, когда начали дом-то строить, всё Верхнее было в воде, вот брёвна-то к самому дому и приплавили с Божьей помощью". Я никак не могла поверить, как может такое случиться, чтобы вода подошла почти к нашему дому, но с бабушкой не спорила, уж очень искренне и радостно она не раз об этом событии сообщала. Жили тогда в доме шесть человек: дедушка, бабушка, молодые, работящие и красивые, и их дети: Алексей, Константин, Зоя и Лидия. Правда, Константин, любимец бабки Оськичевой (Пластининой Анны Ефимовны, женщины властной и решительной), много времени проводил в Кулиге - в доме Оськичей.

В нашем двухэтажном доме было всего три комнаты, если не считать двух маленьких комнаток "за заборкой" (за перегородками): одна в боковуше, "у печи"( это была бабушкина комната), другая в передке, опять у печи, кухонька. В передке жили только летом с мая 1961 года, когда сбили русскую печь, я помню, как это делалось, а печурке выбили: "1961". "Смотри, смотри, - говорил мне довольный отец, - если перевернуть эту запись и прочитать с другой стороны, опять получится"1961". Зимой здесь хранили замороженные продукты питания. Комнату родителей называли почему-то чуланом, она была частью передка и представляла собой неширокое, но длинное помещение с печкой - голландкой. Из чулана можно было зайти и в боковушу, и в передок. Комнаты на втором этаже так и не были доведены до ума, в них мама сушила бельё. Дети, жившие в нашем доме, были счастливыми, я так точно была очень счастливой. Нас ругали родители за наши проступки, порой сильно ругали, а наказывали по-особенному: отец говорил одну фразу провинившемуся: "Марш на голбец!" И лез кто-то из нас на высокий голбец, откуда с завистью смотрел на остальных, живущих весело и на свободе, но чаще сладко засыпал у тёплой печки. Нас наказывали за невыполненную работу, за грубость по отношению к другим людям, особенно чужим, за появление в доме поздно вечером в шароварах, которые можно было, сняв, поставить в углу у порога. Неожиданно я извлекла из таких наказаний пользу для себя: стала во время таких нахождений на голбце, хоть и был он занавешен, читать книги. Много чудесных книг я прочитала на нашем голбце!..

Я на руках у мамы, почему-то сердитую Люду Люда на руках у бабушки, я - у мамы, сзади нас наш папа.

обнимает папа. 1951 год

Наша любимая бабушка - Пластинина Это тоже бабушка Бабушка с дочерью Лидией

Александра Ивановна (1901 года рожд.) Семёновной Вяткиной

1960-59 год

У нас была семья - 7 "я": бабушка, папа, мама, Люда, я, Коля и Лиденька. Раньше всех в доме вставала бабушка Александра Ивановна, она затапливала русскую печь, варила шти (суп) с мясом, кашу, картошку, иногда парницы из репы, ставила большую чашку молока в печь (чашками называли большие и маленькие тарелки). Это была еда на целый день. Пока бабушка хлопотала у печи (ударение ставили на предлог - у* печи), наш Колька сидел на шостке - на месте около чела печи. Вставал он рано и бежал к своей любимой бабушке, которая души в нём не чаяла на протяжении всей своей жизни. Летом бабушка убегала в лес по грибы или ягоды рано, но если была какая-то работа в доме, то отправлялась попозже и брала меня с собой. Вот в это время мы с ней много разговаривали обо всём, и благодаря этим разговорам я многое узнала о Качеме и его людях. Бабушка бралась за любую работу, хотя была очень больной, и сердилась, когда заходила речь о её нездоровье. Больной быть она не хотела. Поздней осенью и зимой, да и в любое время года, кроме лета, к нам в гости каждый вечер приходили тётя Шура и Марьюшка. Интересные были вечера! Рассказы, шутки, иногда загадки, воспоминания, расспросы... Хорошо мы тогда проводили время. Бабушка и Марьюшка в эти вечера обычно пряли. Бабушка была нашей заступницей, она, "как орлица", кидалась к нам, защищая от наказаний отца, который мог только грозить пребыванием на голбце и лишь изредка брал в руки вицу ( берёзовый прут), если наш проступок был того стоящий. Она умела сердиться, наша бабушка.

- Маруся, - спрашивала она нашу маму, обычно сидящую за тетрадками, - с какого я года?

- С 1901,- отвечала мама, не поднимая головы.

- У тебя всё с первого, - сердилась бабушка, почему-то упрямо считая, что со временем и год рождения человека должен меняться.

После того, как в 1942 году бабушку, которая была "при смерти", её крестили в высоковеры на мельнице в ледяной зимней проруби и она чудом выздоровела, бабушка чувствовала себя удовлетворительно. Но в 1966 году, я, приехав домой в июне после экзаменов в восьмом классе, узнала от мамы, что бабушка очень больна, а мне не сообщали, чтобы не навредить сдаче экзаменов. Когда бабушка очнулась от беспамятства, взгляд её был безжизненный, и это меня очень тогда испугало. " Принеси ключевой воды из Заричья", - тихо попросила меня она. О, как бежала я за водой! Бежала и верила, что студеная вода из ключа за рекой напротив Верхнего окажется спасительной для бабушки. Я, тогда комсомолка, молилась, обращаясь и к Богу, и к небу, и к лесу, и к речке, и к родничку с прозрачной холодной водой... И бабушка пошла на поправку; через некоторое время она стала проситься, чтобы её выводили на "мураг" - на траву перед домом; сил у неё ещё было мало, и она любила там сидеть, радуясь теплу и солнцу. А следующим летом грибов в лесу не было, и бабушка однажды попросила меня: " Сходите, Валенька, за свинурами на Чухнёво. Помнишь, я тебе показывала наши гряды в низине, на которых мы в войну хлеб сеяли? Там всегда свинур найдёшь, а и груздь новой раз попадётся. Сходите, сходите, хоть немного рыжиков насолим..." Вот мы с Людой Ларионовой, моей двоюродной сестрой, и пошли на те грядки летний сухим днём. Даже не в сапогах, как обычно, пошли, а в старых туфлях. Что произошло дальше - для меня загадка на всю жизнь. Мы шли сначала по сухому белому мху Чухнёва, который весело хрустел под нашими ногами. Потом спустились по узкой тропинке с крутого угора в сырую низину, от которой повеяло прохладой. До грядок (полос) оставалось немного, но по низине недалеко от рады (болотистого места) идти было не так весело, как по бору: здесь казалось и темнее, и холоднее. Мы тщательно обыскали все грядки, уже заросшие кустами и берёзками, но ни свинура, ни груздя не нашли, лишь сорвали несколько ягод земляники, особенно сладкой этим солнечным летом. Мы уже собирались уходить, как молодая берёзка с зелёными блестящими листочками, стоящая всего в нескольких шагах от нас, вдруг стала медленно и с шумом падать...Я сначала застыла от страха и непонимания того, что происходит. Берёзку никто не толкнул - мы бы увидели, её листья свежие, а значит и корни её не повреждены, ветра нет... Почему она ни с того ни с сего упала? В следующую минуту мы уже мчались наверх, к свету и солнцу от этого непонятного места. Мы не заметили, как пробежали по Чухнёву, как перескочили вброд быструю речку с каменистым дном, и отдышались лишь на другом берегу. На моих ногах появились кровоточащие мозоли, потому что туфли при беге сваливались, я их хватала, надевала, и всё не единожды повторялось. Люда не была так напугана, как я, она всё-таки девочка городская, кроме того, она во всём всегда полагалась на меня, зная, что я ей помогу и спасу, но и ей было не по себе. А в моей голове звучал только один вопрос:"Почему упала эта молодая берёзка?" Когда бабушка услышала мой путаный от недоумения рассказ, она изрекла страшные для меня слова:"Это передо мной берёзка упала..." Я понимала смысл сказанного: бабушка говорила о своей смерти. И действительно, она умерла в октябре этого, 1967, года...

Вечером в нашем доме уже колдовала, топя маленькую печку, мама, которая готовила ужин. Чаще всего пеклись блины или оладьи, изредка жарились котлеты, тушилось мясо, варилась или тоже тушилась картошка с мясом или рыбой, конечно, треской, которая в те годы стоила сущие копейки. Пили мы чай или кисель, очень редко компот из сухофруктов и совсем редко какао. "Конфетки и пряники" появились на столе без спроса в середине шестидесятых годов, до этого мы, выходя из-за стола после ужина, пристально глядя на отца, напоминали:"На верхосытку - сахарку", то есть: "Дайте после еды сахару". И, конечно, получали по глызке (кусочку) сахару, который очень любили. В Качеме люди питались в основном хорошо: у каждого была корова или козы - молока хватало, а телята, овцы и бараны давали мясо. Кроме того, солили свинуры, грузди, волнушки и красули (сыроежки), квасили капусту, ловили рыбу, заготавливали бруснику и клюкву на зиму. А вот с одеждой было туго:в магазине нельзя было купить ни хорошей обуви, ни одежды. И одевались мы плохо. Я из-за этого очень страдала.

Наши родители Мой отец во время учёбы в

Молодые Пластинин Константин Семёнович и Пластинина Мария Васильевна Красноборском ФЗО

Им ещё до 30-ти лет... Пластинин Константин Семёнович

Мой папа на работе в правлении Моя любимая тётя Вяткина Лидия Справа дочь тёти Лиды Лёля Вяткина

колхоза Семёновна с подругой Любой Деснёвой

Рано утром наш отец убегал на работу, только попив чаю, завтракать он приходил, когда мы уже ушли в школу. Потом он опять был на работе: на молотилке, на ферме, проверял свинарник, конюшни, курятник, интересовался, как обстоят дела у овец. Он был ответственным и о себе говорил так:" Я беспартийный большевик", считая, что быть коммунистом может только кристально чистый во всех отношениях человек. Когда я в двадцать два года стала кандидатом в члены КПСС, отец, узнав об этом, растерялся и возмутился одновременно, уверенный, что на такой поступок я, такая молодая и не знающая жизни, просто не имею права. Мой папа очень много и запоем читал всё, что попадётся под руку, я не говорю про роман-газеты, от которых он просто не отрывался, пока не прочитает. Мне запомнилось, как однажды мы с Людой были разбужены в начале ночи громким смехом, доносившемся из комнаты родителей. Мы полезли тихо, чтобы нас не услышали к этой комнате, и уселись в крохотном коридорчике, пытаясь разобраться, в чём причина ночного веселья папы и мамы. Оказывается, отец читал маме сцену из романа М.А.Шолохова "Поднятая целина", где дед Щукарь, притворившись больным, мечтает пройтись с дамочкой под ручку. Классику отец знал всю, газеты изучал от первого слова до последнего, хорошо разбирался в политике. Обладая великолепной дикцией, он читал доклады со сцены качемского клуба не хуже диктора радио (о телевизорах мы тогда ещё не знали). Кроме того, он писал каллиграфически правильно, и мама, сама обладающая хорошим почерком, поручала ему оформлять важные, на её взгляд, школьные документы, как-то: расписание уроков, памятки для учеников, приказы по школе. Отец ещё сам занимался засолкой грибов, а потом их приготовлением на стол; предпочтение он отдавал груздям и свинурам, и солёные грибы у него всегда получались вкусными. Мой отец умер пятидесяти трёх лет от роду: сказалось воспаление лёгких, полученное во время войны на Новой земле, где он проходил срочную службу. Последнее время он каждую весну лежал в больнице города Архангельска, там ему откачивали плевру, а одно плечо его становилось ниже другого. Нет, он не был святым, мой отец Пластинин Константин Семёнович: мог выпить водки, и много выпить - это была его большая беда, но он знал, что самое дорогое в его жизни семья: мать, жена, дети - и никогда не отступал от этого святого убеждения. В наше время смотришь телевизор и узнаёшь о том, что дети, оказывается, с детства не любят своих родителей и имеют к ним претензии, а наши родители были лучшими на свете, и так считалось в каждой качемской семье; у всех у нас, у качемских, самыми дорогими людьми были бабушки, мамы и папы, самыми дорогими и лучшими на всю жизнь. А о претензиях к ним мы и подумать не могли...

У нас был большой радиоприёмник, который мама выиграла на облигации, он висел над столом, и мы слушали последние известия и песни, не выходя из дома. С детства мы листали, а потом читали детские журналы: "Мурзилку", "Костёр", "Пионер", а позднее и роман-газеты. Родители выписывали "Новый Север","Зарю", "Правду Севера", "Пионерскую правду", по этим газетам мы с детства узнавали, что творится в районе, в области, в стране.

Наш Коля с Женей Малышкиной Мы с Людой в поле Лида, я и Коля около поляны

Старшей в нашей семье среди детей является Люда. Избалованная вниманием двух бабушек, она с детства была капризна и самовольна, хотя девочкой отличалась скромностью и даже стеснительностью. Наша мама раньше сама делала колбасу, и вот у маленькой Люды, с аппетитом евшей это не по-качемски приготовленное кушанье, спрашивают:

- Людонька, ты что ешь?

- Гоно! - не моргнув глазом, торжественно отвечает Люда.

Ребёнком Люда была крайне любознательным, пытаясь проверить всё, что от неё пряталось, если не на себе, то, к сожалению, на мне... Вот лежу я, маленькая совсем, в зыбке, как потом рассказывалось, а бабушка ушла доить корову, наказав Люде смотреть за мной. А в голове у маленькой проказницы одна мысль: почему родители прячут горчицу за заборкой и не разрешают ей её есть. Недолго думая, она хватает ложку, набирает горчицы и суёт мне в рот... Громко, наверное, я орала от вкуса этого деликатесного кушанья, потому что бабушка тотчас же появилась в комнате с вопросом:"Что стряслось?"

- Да вот Валя горчицы попробовала, - скромно отвечала моя нянька.

- А ты сама-то попробовала? - с негодованием поинтересовалась бабушка и, набрав ту же самую ложку горчицы, сунула её в рот своей любимице. Как потом кричала моя заботливая сестрица, об этом я писать не стану, потому что не помню: слишком мала была.

К пище Люда относилась требовательно и осторожно, любила сладкое и вкусное.

- Бабушка, - спрашивала она, что-то выискивая в тарелке с супом, - это едят?

- Едят, - сначала спокойно отвечала бабушка, не отрываясь от своих дел.

- А это?

- И это едят, - сдерживая себя, отвечала бабушка, однако на десятый раз она, выйдя из себя, парировала:

- Чего не едят, того в горшок не кладут!

И в лес Люду бабушка брать с собой не любила. " Да на что она мне, - говорила она, - весь день, пока я черницу беру, она сначала туес, а потом и сарапулю ягодами красит. Ладно, хоть сама поест..."

Конфеты в Качеме были роскошью, у нас они обычно находились в большой сахарнице - вазе на ножке. И прятали эту сахарницу в бабушкиной комнате за заборкой, на полке, где стояли иконы. Несколько ваз разбила Люда, пытаясь достать конфеты из сахарницы, которая стояла очень высоко. А разбив очередную сахарницу, она стремительно пускалась в бега по направлению к центру деревни, но почти всегда была поймана у дома Софки нашей бойкой и бдительной бабушкой.

После четвёртого класса Люду увезли учиться в Инту Коми АССР, так наш дядя Коля, мамин брат, выполнил волю своей матери Анны Александровны, желание которой было законом для всех её детей. Больше всех страдала от разлуки с внучкой наша бабушка Александра Ивановна, которой довелось кормить своей грудью внучку, когда наша мама уезжала на курсы или на сессию - она получала второе образование учителя начальных классов заочно, первое, учитель физкультуры и военного дела, она получила очно во время войны в Архангельске. Когда родилась Люда, бабушке было сорок восемь лет, она сразу перестала работать и занималась до конца жизни нами, своими внуками. Предчувствуя, что Люда будет тосковать по деревне и родным на чужбине, бабушка повела её к Чечуихе, чтобы та сняла с внучки тоску. Результатом такого снятия в моей сестре проснулась такая сильная тоска по родным местам и такая тяга к ним, что уже в пятом классе она начала писать не по - детски горестные стихи, наполненные печалью, болью и отчаянием:

Не теки, моя слеза,

По щекам горячим.

Не боли, моя душа...

О, родимый Качем!

И мы все тогда приуныли, нам было тяжело без сестры, которая жила где-то далеко, пусть и в городе. Вот почему уже на следующий год она не поехала в Инту, а училась в Шошельце 6-ой, 7-ой, 8-ой классы, но в 9-ом и в 10-ом ей снова пришлось ехать в Инту. Натура свободолюбивая, она противилась поведению нашего дяди Коли, человека военного, поэтому строгого, несколько самонадеянного, а порой и эгоистичного, но зато не хватила тех трудностей, которые достались мне, учившейся в 9-ом и в 10-ом классах в Афанасьевске. Впрочем, училась Люда достойно, была очень хороша собой, а ещё скромна, вежлива, в ней внешне не проявлялось бунтарство, поэтому она нравилась многим подросткам, хотя взаимностью по большому счёту не отвечала никому. Замуж она вышла в 20 лет, родила двух сыновей, всеобщего любимца Олега и искреннего Сашу; долгое время жила в Украине, где работала в торговле на руководящих должностях, а потом, к великому моему счастью, переехала в Сыктывкар, где и живёт по сей день. У Люды четыре внучки - Настя (стоматолог), Юля (преподаватель), Маша (студентка) , малышка Даша и два правнука - Андрюшенька и Ефим.

Наш брат Коля был долгожданным сыном. Я думаю, что больше его даже не отец ждал, а бабушка. Я родилась после Люды, тогда все были уверены, что будет мальчик, и имя придумали до рождения - Валентин, но родилась девочка...

Бабушка потом рассказывала о рождении Коли, уверяя всех, что её внука ждёт удача:

- Хорошо, что Коленька в апреле родился. Березниський ручей рано в том году разлился, большой был, и вода в нём была светлая. Я пелёнки-то выполощу, а они на ветру мигом высохнут... Дивья!

Работать Коля начал очень рано, ещё учась в начальной школе, он ездил на грабилке, загребая колхозное сено. Он носил для дома воду, колол дрова, даже вышивал, но больше всего он любил рыбалку и охоту. Рыба ему ловилась всю жизнь, и на охоте везло.

- Валька, - рассказывал однажды он, - мы с Ферулём на медведя весной вышли. Стоит он, огромный, противно пахнет, с грязной шерстью, в муравейнике роется и нас не замечает: ветер-то от него дует... Я смотрю: у Тольки волосы на голове дыбом стоят... Страшно.

- А у тебя тоже дыбом волосы стояли? - спросила я.

- У меня? Я не знаю... Мы так побежали, что и себя не упомнили.

...Сегодня я послушала песню "Берега, берега..."в исполнении Я. Сумишевского и заплакала. Вспомнился Колька - мой брат, вернее последняя моя встреча с ним, живым ещё. В то лето 2007 года мы с Людой только вдвоём гостили в Шошельце. Колька приехал на машине с каким-то знакомым, энергичный, весёлый, взбудораженный... Привёз много гостинцев, был особенно разговорчив, делился планами поездки осенью на рыбалку, жалел только, что не увидит тех диковинных цветов, что растут на пожне где-то в верховье Нижней Тоймы. Цветы эти бордовые и ярко-красные, крупные, таких больше нигде в наших краях нет, и цветут они в июле. А ещё удивлялся мой брат тому, что часто ему снится бабушка, которая бежит во сне по полосам Варемора, не опуская его из виду. В день отъезда мы с Колькой на какое-то время остались в фазенде вдвоём. Я что-то делала около печки, а он сел за стол на своё любимое место и запел:"Берега, берега, берег этот и тот......" Он пел настолько красиво и самозабвенно, столько чувств обнажал его голос, так ярко светились его синие глаза, что я замерла, на одном дыхании слушая его пение. В голове при этом было ощущение нереальности происходящего, чего- то большого и судьбоносного... Мой брат пел песню как будто о своей судьбе, о его единственной любви к своей жене, об очень счастливых днях, связанных с ней. Он пел о мае своей жизни, о полноте испытанных им чувств, о том береге, который ему почему-то сейчас казался недоступным. Он пел о том, что он мается в жизни, он делился с родным домом своими невзгодами. Он выделял слово "тризна", и это мне не нравилось, потому что я порой бываю очень суеверной, впрочем, как и все... С улицы нас позвали в машину, и мой брат уехал, чтобы никогда уже не возвращаться в родной дом. ...Потом, когда мы, обезумевшие от горя, увидели его в морге, он лежал с открытыми красивыми синими глазами и как-то почти виновато, но с удивлением смотрел на нас в последний раз. У Коли есть две дочери, Полинка и Леночка, и внуки Никита и Арсений.

Г.Инта. Люда,мама и Коля Мне 14 лет Люде 12 лет

Моя младшая сестра Лида с подругой детства Наш брат Коля в 5-ом классе Коля ещё маленький

Галей Гавзовой

Самой маленькой у нас является Лиденька. "Гаврош", - говорил про свою любимицу папа, имея в виду брюки, которые Лида носила после Кольки. Родилась она 26 мая под вечер в серый пасмурный день. Тогда у нас гостила двоюродная сестра Женя Вяткина, с которой меня отправили к фельдшеру Машеньке, как только у мамы начались сильные схватки. Мама долго потом не могла простить нам километровое путешествие по Качему, в течение которого мы благополучно и добросовестно известили всех жителей нашей деревни в том, что "мама рожает ребёночка". Когда Машенька прибежала к маме, с которой она была очень дружна, новорождённая девочка была вымыта и укутана, благодаря стараниям тёти Шуры и её дочери Галины, которая училась тогда на акушерку в Архангельске. Мама настаивала назвать новорождённую Машей, но папа сам в сельсовете оформил полагающиеся документы, записав дочь Лидией в честь своей сестры Лидии Семёновны. Реакция мамы была удивительной для меня. "Что ты, Костя! " - тихо и печально произнесла моя гордая родительница. Мама этим горестно намекала на крутой нрав своей золовки. С Лидой я нянчилась много и по-настоящему. "Вот пестунья так пестунья", - с улыбкой нахваливала меня тётя Шура, видя, как я качаю зыбку своей сестрички и при этом пою песни. " Обломишь очеп-то", - предупреждала бабушка, а я пела и пела песни, качая мою сестричку:

Ой ты, птичка лесна,

Принеси-ко Лиде сна,

Хоть на крылышке своём,

На правилышке лесном.

На Людином юбилее. Я, Люда, Лида, 2014 год В Архангельске: я, Люда и Лида, наверное, 2016 г

В Шошельце около фазенды: Лида, я, Люда, 2018 год Березник. Я, брат Коля и сестра Люда, 2006 год

Те же мы и Танечка Романова Наша красавица Лиденька

Мама, я и задумчивая Лиденька Машина за домами; в 2018 году её отремонтировали

Слева: я, Коля, папа с Лидой и мама с неизвестной

девочкой

Малый Березниський ручей впадал в Большой Березниський , который тёк по лесу из болота, на чистое место вырывался прямо из-под веток пушистых ёлок, пробегал мимо Федосьиного завода, делал поворот и мчался в Верхнее, наполняя все ямы и углубления своей водой. В реку он впадал напротив Залома (или Подзалома), и весной там было наделано много заезков с вёршами. Рыба тут ловилась хорошо, и наш брат Коля семи-восьми лет отроду тоже начал строить заезок под руководством Тольки Феруля. Мокрый и уставший, но чрезвычайно довольный всем на свете, - я это отчётливо помню - он сидел на голбце, грея руки и ноги, и ласково говорил нашей любимой кошке: "Ганушка-голубушка, мы скоро тебя щучками кормить будем". И кормил - в том году рыбы много ловилось. В начале лета, в первые недели июня, а иногда ещё и в мае вода в Верхнем между кустов сильно прогревалась, и мы рано начинали свой купальный сезон, купаясь до тех пор, пока в воде не появлялись противные букашки и жучки.

Это наши бани: та, что наверху с трубой, новая баня Романовых, За рекой у Верхнего

ближе - наша, дальше к лесу - Земских. Много им лет.

Это Верхнее поле в Узлихе, завершающее деревню, за ним только мельница. Когда-то здесь были колхозные и частные полосы (грядки), сейчас непроходимая болотина и трава, трава, трава... А здесь, в реке, Старовирьская яма, где крестили в староверы

Тут стояла мельница... А здесь слева - Федосьин завод

В этом месте хариусы лучше всех клюют Нине

Васильевне Ковалёвой (Третьяковой)

Любила бывать на мельнице я ещё и поздней осенью, когда река покрывалась прозрачным льдом и был виден каждый камушек, каждая извивающаяся в воде травинка, каждая рыбка, пробегающая подо мной. Я даже ложилась на лёд, чтобы рассмотреть всё подробно, что творилось в зимней воде. Вот в эти дни я снова встречалась с мельником, который легко бегал по льду с колотушкой и глушил хариузов. Так многие на прозрачном льду рыбачили, и совсем не плохо у них получалось. Однажды лёд подо мной стал проседать на достаточно глубокой быстрине. Я страшно испугалась, и не знаю, что бы произошло, если бы я не увидела Семёна- мельника; меня это приободрило, я рванулась в сторону и почувствовала под собой твёрдый лёд, который не гнулся и не увлекал меня в получившееся корыто. Мельник, кажется, что-то заподозрил, побежал в мою сторону, но я сделала вид, что ничего не произошло, и стала безмятежно разглядывать камушки подо льдом... Дома я тоже ничего не рассказала: не любили мы расстраивать своих родителей.

Не написать о Юрманге и Березнике было бы по крайней мере не справедливо. Березник - это огромное огороженное колхозное поле напротив Полудённой слуды. Перед Березником, почти за мельницей, находилось ещё одно поле - Подувало, тоже огороженное. На этих колхозных угодьях выращивали рожь и ячмень, а впоследствии клевер и вику для коров и телят. Верхним краем Березник подходил к устью речки Юрманги, которая отличалась очень холодной водой. Я испробовала температуру этой воды, не раз купаясь в Юрманге на сенокосе. Упадёшь в такую воду - и сначала кажется, что в лёд упал, так обожгло, но ничего, привыкнешь и купаешься, пока мама или бабушка не начнут сердиться...А в старовитищах (старых местах протекания речки) вода, прозрачная до неправдоподобия, ещё холоднее, а дно в них вязкое, камней нет, и нет, кажется, никакой живности.

Вот как пишет С.Г.Третьяков в своих драгоценных "Записках краеведа" о нашей Юрманге:"Было место ловли рыбыв устье речки Юрманги, которое отдавалось обществом тому крестьянину, который оповещал качемян о сельском сходе. Мой дед Иван Михайлович Третьяков из деревни Большая Панфиловская в течение длительного времени избирался старостой (представителем) крестьян Качема. Об этом я узнал от качемянина Никиты Яковлевича Гавзова". ( В 1974 году Сергей Григорьевич был в Качеме и фотографиловал многих, в том числе и Никиту Ананьевича Гавзова. Может быть, вместо Яковлевича следует читать Ананьевича?)

Здесь в реке Нижняя Тойма всегда хорошо клевали хариус и куньжа

Ларионов Николай Ефимович

Памяти нашего двоюродного брата посвящается...

Ах, коротка, коротка, коротка жизнь человеческая... А всем хочется пожить как можно дольше: встречать утренний рассвет, радоваться теплу летнего солнышка, засыпать тихим вечером с надеждой на новый счастливый день. Да что такое жизнь? Это восхищение белым зимним снегом и яркой летней радугой, это восторг, вызванный первым подснежником, и лёгкая печать при виде золотой листвы, падающей с деревьев. Жизнь - это время, когда можно любить, стремиться, достигать, созидать, радоваться, заботиться, а иногда и ошибаться, чтобы стать лучше и нужнее тем, кто нуждается в нас. Жизнь - это наивысшее счастье.

Я думаю, что именно с таким мироощущением жил лучший среди нас Ларионов Николай Ефимович, мой двоюродный брат. Нас оглушило, вывело из равновесия, заставило по-настоящему страдать известие о его смерти. Нет, я не знаю более трудолюбивого, доброжелательного, искреннего, заботливого, способного прийти на помощь, оптимистичного и жизнелюбивого человека. Там, где был он, решались все проблемы, там было светло и радостно, там легко дышалось и верилось в лучшее, туда не смели показываться беды и печали. Как можно быть добрым и отзывчивым ко всем? Как можно всегда следовать принципам порядочности и высшей человечности? Как можно быть всегда в ответе за благо ближних? Наверное, таких людей нет... А он мог и был и отзывчивым, и порядочным, и человечным - он был ЛУЧШИМ. И мы все знали это, гордились тем, что он наш брат, что он нам ближе, чем остальным. И он никогда не был иным, никогда - с самого детства; ему на роду было написано стать идеальным, излучающим тепло и свет.

Коля, Коленька, Николай... Да не забудем мы тебя, потому что забыть точно не получится, и долго ещё люди будут говорить о тебе с уважением, почтением и любовью.

***

Дни текут и текут, как вода в нашей речке, безвозвратно... Вот и девятый день близок, как не стало Николая Ефимовича. А в памяти возникают, как кадры из кинофильма, моменты жизни, связанные с ним. Вот он, ещё дошкольник, в цигейковой шапочке с ушками приехал в Качем к нам в гости. Смех, возня радость - это два Коли, наш родной и двоюродный брат, общаются, играют, довольные друг другом. А на лавке сидит его бабушка Александра Ивановна и ждёт, когда долгожданный внучок пойдёт с ней к ней домой. А внуку и тут, у родной тёти Маруси, очень хорошо. Наша бабушка, тоже Александра Ивановна, понимает свою подругу, но молчит, не смея попросить ребёнка уважить свою одинокую бабушку.

А вот он, уже школьник, чистенький, улыбчивый, умный - посмотришь и поймёшь: отличник. И шутки его всё умнее, и отношение к друзьям добрее, и стремление помочь родителям и братьям-сёстрам ярче выражено.

А это старшеклассник Ларионов Николай. Красивый, интеллигентный, открытый, добродушный и весёлый, трудолюбивый, неунывающий, как будто нет у него никаких проблем. Он находит добрые слова для моих родителей, и светлеют их лица при виде племянника; он шутит с Лидой, и она, сияя улыбкой, отвечает ему шуткой, он с уважением смотрит на меня как на будущую учительницу, хотя разница в возрасте у нас небольшая. Он, такой молодой, азартно и весело играет с Олегом, ласково говоря ребёнку: "Экой смирёный петонько!"

А это он, двадцатилетний курсант высшего Мурманского мореходного института, кормит с ложечки моего сына Славу, никак не желающего поесть. " Смотри, дитятко, - ласково воркует он, держа в руке ложку с кашей, - это самолётик летит. Летит, летит, сейчас кому-то в ротик залетит. Ай да, самолётик!" Слава открывает рот раз, и два, и три - и скоро в тарелке уже нет каши... Коля победоносно смотрит на меня, а моя мама с радостью - на Колю. Капризный Слава сыт!

Вот он впервые привёз свою Наталью в родительский дом. Радость его безмерна, я смотрю на него и понимаю, что нет никого на свете, кто мог бы сравниться с его женой - такую мысль мне внушает всё в Коле: восторженный взгляд, желание осчастливить весь мир, отличное настроение.

А это он со своими детьми, Надей и Серёжей. Блестят радостью его глаза, когда он смотрит на своих чад. И даже замечания, которые он делает им, полны любви и обожания, и никакой строгости не чувствуется в них. Да и делает эти замечания он для того, чтобы привлечь наше внимание к тем, кого он больше всего любит. И все понимают это.

Лето 2014 года было особенным - полным радости и добрых воспоминаний. Мы в большом доме Пеганков в Качеме: Люда, я, Коля и Вася. Шутки, смех, взаимопомощь, стремление каждого сделать приятное всем. Николай и Василий стараются изо всех сил: самовар кипит, баня затоплена, вода наношена, и вопросы:"Что ещё сделать?" Люда варит-парит в недостроенной летней кухоньке, я мою посуду и пол... Потом чаепитие, в гостях Игнатий Васильевич и Шурик - Александр Трофимович. В доме тепло, уютно, весело, на душе светло и празднично. А как пошли на Сдыхальницу уже к ночи, Коля строго говорит Шурику: " Иди за конфетками, без ломпасья нельзя..." Утром же, в 4 часа, когда мы с сестрой сладко спали, началось мытьё потолков, к 5 часам самовар торжествовал на столе, а Николай вдохновенно рассказывал Шурику о том, что Валентина, то есть я, давно убежала за грибами, но переживать не надо: не заблудится, потому что эти места хорошо знает.

А вот Николай с внуками. Он разговаривает с нами, а его глаза замечают всё, чем заняты его драгоценные близняшки-внуки, с которыми по дороге к нам он нарвал букет цветов и теперь ищет, во что бы поставить эту красоту. А мальчики с таким обожанием смотрят на своего дедушку, что становится понятно, как он их любит.

А летом 2018 он провожал нас по посёлку, мы фотографировались, смеялись и совсем не чувствовали, что по-настоящему видимся в последний раз...

Лидия Николаевна около родного дома (примерно 1962-63 Лидия в 21 веке

Памяти Лидии Николаевны Атамановой (Пластининой) посвящается...

Наша двоюродная сестра Лида, дочь тёти Зои, всегда была толковой и разумной девочкой. Может быть, это произошло потому, что она как старшая сестра ещё четверых детей чувствовала себя обязанной помогать своей матери в трудных условиях деревенской жизни по-настоящему, как взрослая. Несмотря на её серьёзность и рассудительность, в ней жила романтика. Да ещё какая! "Тётя Маруся, - гордо говорила она моей маме, - когда я вырасту, буду лётчиком. Как полечу с Акулова поля - вы все меня имайте (ловите)! " Акулое поле обрывается в Узлиху высоким и крутым угором (склоном), и я, проходя мимо него, всегда представляла летящую Лиду. Всегда она летела, так мне казалось, по-разному. Иногда не в самолёте, не с парашютом, а с огромными крыльями сзади, но при этом она была лётчиком...

А ещё она хорошо рисовала, и не только карандашами, как все мы, - она рисовала красками. Я и сегодня вижу перед собой, погрузившись в память, её картину о том, как наша бабушка и её подруга Марьюшка собирают грибы в Березнике в дождь. Я помню, как долго и часто рассматривала эту картину, и мне казалось, что и бабушка, и Марьюшка живые, что вот сейчас они шагнут и пойдут... Что в дождь в лесу стоять неподвижно? Кстати, в тяжёлые 90-е годы она раскрашивала предметы домашнего обихода в "Беломорских узорах", а мне оставила на память бабушкину полотуху и разделочную доску, разрисованные её рукой.

...Неожиданно Лида заболела. Это случилось зимой. Её испугала свора собак, бегающая по Шошельце, где мы учились в школе с пятого класса. Меня шокировали тогда её глаза с огромными зрачками, кода она зашла в комнату и смогла невнятно произнести только одно слово: "Собаки!!!", а потом упала около порога, потеряв сознание. ...В больницу её увозили на вертолёте, и весь класс пришёл провожать её. У восьмиклассников, её одноклассников, были испуганные и почему-то виноватые лица. Лида долго пролежала в архангельской больнице, но экзамены сдала вместе со всеми и школу закончила хорошо.

В деревне Лида была обычная: то с бехтерём травы за спиной, то с младшими братьями или с сестрой на руках, то с граблями на пожне, то с корзиной, полной грибов или ягод... Но вдруг она стала необычной, непохожей на себя деревенскую, когда приехала на летние каникулы из Архангельска, где училась в сельскохозяйственном техникуме. Таня, её младшая сестра, оповестила меня заранее: " Лида приехала, такая красивая, иди посмотри". И правда было на что посмотреть: шикарная тёмно-русая коса, сшитое по-городскому платье, выразительные черты лица и спокойно- величественная улыбка. Как тут нам, немного моложе её, было не помечтать поскорей вырасти и уехать в город, чтобы так же измениться...

Дочерей своих, Ирину и Татьяну, она любила безмерно, а к мужу относилась с уважением. Каждый год приезжала с ними к родителям в гости, а тётя Зоя души в ней не чаяла, считая, что Лида сможет помочь во всём, решить любой вопрос, отвести любую беду. Жители Шошельцы её приезда тоже ждали: она, ветеринар с высшим образованием, помогала людям вылечить коров, коз, свиней. Фамилия Атаманова была известна всем, хотя фамилии многих девушек и женщин, которые уехали в город и вышли замуж, оставались по обыкновению неизвестными жителям посёлка.

Мне кажется, что человек ценится своим добрым отношением прежде всего к родственникам. Лида ценила родственные связи. Не совсем здоровая, она приехала на похороны нашего брата Николая, и на свадьбу сына двоюродной сестры Любы в Украину она поехала, хотя чувствовал себя очень больной. Далеко, но поехала... Родственники - превыше всего. И таких примеров можно привести много.

Она не дожила и до 70, даже до 68... Активная, не жалеющая себя, она была одинока в последние годы. Но, я уверена, ещё много лет её будут помнить люди , будут говорить о ней не только родственники, но и те, кто просто знал Атаманову Лидию Николаевну.

Июнь 2015 года

Дяде Ефиму посвящается...

Ещё недавно было лето; далеко не жаркое лето, но ласково шелестела листва, по голубому небу плыли лёгкие облака, и ветер был летний, не самый тёплый, но настроения не портил и радоваться встрече с малой родиной не мешал. О малая родина: мой родной Качем , позабытый-позаброшенный(болит, болит сердце при воспоминании о тебе), и ставшая близкой Шошельца, которая ещё как-то держится, не сдаётся, живёт... Как не радоваться встрече с вами? Ведь именно там, где журчит светлая водичка Нижней Тоймы, нашей речки, как будто только для меня звучат слова великого Лермонтова:

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я ещё постигну на земле,

И в небесах я вижу Бога.

...Ещё недавно я знала, что здесь живет человек с умными, пытливыми глазами, мой дядя, Ларионов Ефим Васильевич. И чувствовалась какая-то защищённость от всего плохого, связь с тем временем, когда были живы и папа, и мама, и тётя Лида Вяткина, и все, все, все, кому уже не уйти из моего сердца. Это было совсем недавно, летом 2015 года.

Он прожил 87 лет, но стариком не был. Я помню качемских стариков с окладистыми бородами, старческими взглядами, глубокими морщинами, уставших и больных. А дядя Ефим был другим. Лёгкая походка, понимающие глаза, рассуждения о жизни и прекрасная память - всё предвещало ему долгую жизнь.

Первое воспоминание о нём из далёкого детства оставило впечатление встречи с удивительным человеком, добрым и интересным. Летом в нашем качемском доме готовились к ужину. Пока мои родители расставляли на стол тарелки с едой, дядя Ефим открывал большим ножом банку с повидлом. Большую синюю банку с изображёнными на ней самыми восхитительными фруктами, которых я никогда не видала. Вот почему я не сводила глаз с дяди Ефима, такого молодого, красивого, в бледно- голубой рубашке с короткими рукавами, с банкой в руках, в которой должно быть что-то неимоверно вкусное. Когда банка была открыта, дядя торжественно взял большую ложку и зачерпнул повидла. Все застыли, даже бабушка выглянула из-за перегородки и не сводила с него глаз. А дядя Ефим неторопливо лизнул повидло и ...сморщился, закрыв глаза. Я чуть не заревела: значит, варенье горькое, испорченное, невкусное, его нельзя есть... Но дядя вдруг открыл глаза, весело улыбнулся и радостно оповестил всех: " Вкусно! Чуть язык не проглотил. Давайте ваши блюдца!" В тот миг я была самой счастливой на земле.

А потом был 5-й класс, и мы с сестрой Людой жили в большой семье дяди Ефима и тёти Лиды. Как все помещались? Как тёте Лиде хватало терпения и выдержки всех накормить, заставить учиться, уложить спать?

Считалки

Одиннадцать-двенадцать -

Савиновцы бранятся.

О чём они бранятся?

О красном сарафане.

Кому - клин,

Кому – стан,

Кому – красный сарафан,

Кому – пуговца литая,

Кому - серьга золотая.( Бабушка всегда смеялась при упоминании о «золотой серьге» и говорила: «Да они, савиновцы, и простых-то серёг не видали, а не то что золотых»).

***

- Кар- кар!

Дома ли Макар?

Варёны ли шти?

Ночевать пусти!

***

- Ты мне скажи, внучок: где она, Америка-то?- важно и с достоинством пытала своего городского внука Валентина тётя Дуня.

-Америка-то? За гривой она.Где ей ещё быть?- уверенно ответил ей мальчик.

-За гривой? А ведь и правда - места там много...- поверила ему бабушка, зная, какие дремучие леса далеко за гривой.

Мои детские стихи

Качем – это деревенька.

Не бывал я здесь давненько,

Вот приехал я сюда –

В деревянные дома.

Есть читальня здесь и клуб,

И народ совсем не глуп:

Старики все да старухи,

Словно комары да мухи.

На угоре клуб стоит,

На дверях замок висит.

Нам кино в год раза два

Здесь покажут иногда.

1965 -1966 г.г.

В.А.Фокин. На угоре-косогоре, на Сдыхаленке (Песня, ставшая качемской народной).

На угоре-косогоре, на Сдыхаленке

Я сажу свою берёзку – кустик маленький.

Под угором речка Тойма разливается.

Ой, болит моё сердечко, сердце мается…

А влюбился я, ребята, по-серьёзному:

И причина тут Павлина чувству слёзному.

Я вздохну – она смеётся-улыбается,

Я - опять, но отвернётся, как не знается.

Я уеду, не иначе, от любви такой.

До свиданья, милый Качем сголубой рекой!

На угоре-косогоре, на Сдыхаленке

Я любовь свою оставлю милой Павлиньке.

Ты расти, расти, березка…