Четвёртая легенда

Разбойничья слудка-1

Однажды, а случилось это в смутные времена, проходили мимо Качема разбойники с награбленным где-то золотом. И надо было им добраться до Северной Двины, чтобы никто их не остановил и золота не отобрал. Стали разбойники дознаваться, кто доведет их до Борка, деревни на Северной Двине. И нашлись в Качеме люди, указали на одного старика охотника, который все дороги знал. Пришли к нему разбойники и говорят: «Веди нас, старик, да побыстрее, иначе не сносить тебе головы». Делать нечего, повел старик разбойников одному ему известными тропами.

Трудно им было идти по бурелому да болотине, речки перебродить да озера обходить; а золото тяжелое, не дает разбойникам возможности быстро передвигаться, идти к намеченной цели. Вот и решили они часть золота спрятать, закопать на высокой слуде, так у нас называют крутой глинистый берег реки, коричнево-красный от цвета глины. Спрятали они часть награбленного богатства, заметили то место и продолжили путь на Борок.

Пришли в деревню, постучались в крайний дом и попросились у хозяйки погреться да чаю попить. Сели разбойники за стол, а старика провожатого в коридоре оставили, не захотели, чтобы он с ними за столом сидел, их разговоры слушал. Хозяйка же в комнате была, разбойникам чай разливала, угощала, потчевала их и ненароком подслушала, о чем они говорят.

Взяла она ведро и вышла в коридор будто за водой, подошла к старику и говорит ему: «Убить тебя собираются те люди, которые у меня за столом сидят». Старик сразу все понял: не хотят разбойники, чтобы кто-то знал, куда они часть награбленного золота спрятали, и взмолился: «Хозяюшка, помоги ради Господа Бога! Всю жизнь за тебя молиться буду!» А люди в Борке верующие, и эта женщина такой же была. Подумала она и сказала старику: «Бог тебе поможет! А ты залезай в бочку, где я белье бучу. Господь даст, не задохнешься, а сверху на тебя я мокрое белье положу».Так они все и сделали, старик быстро забрался в бочку, весь в воде – по самый рот, лишний раз не вздохнет от страха, затаился.

Напились разбойники чаю, стали старика звать, а он не отзывается. Стали они искать его - никак найти не могут. «Где старик, который в коридоре сидел?»- спрашивают они у хозяйки. А та отвечает: «Не знаю, я все около вас была. Пока вы тут чаи распивали, обратно до Качема можно добежать». Сунулись разбойники туда-сюда, не найти им в чужом лесу человека, который все тропинки знает, да и людям показываться страшно; поймают – хуже будет. Так разбойники и ушли восвояси ни с чем.

Как только они исчезли, вылез качемский старик из бочки, плачет, хозяйке кланяется, благодарит ее, Богом клянется, что век не забудет ее милости.

Вернулся старик в Качем и пожил еще там, сколько было отведено судьбой. А куда делось спрятанное золото, никто про то не знает. Разные люди рыли, говорят, землю на той слуде, прозванной в народе Разбойничьей. И сейчас еще, когда проезжают многочисленные рыболовы мимо нее, головы поднимут и скажут: «Вот, смотрите, Разбойничья слудка!»(Записано со слов моей матери Пластининой Марии Васильевны в 80-е годы 20-го века).

Разбойничья слудка-2

Про Разбойничью слудку много рассказывали в Качеме. В своей книге "В хлябях" Леонид Невзоров вспоминает рассказ Пластинина Исаака Фёдоровича о том, как в Нижней Тойме одна шайка разбойников ограбила купеческую баржу и захватила много золота и драгоценностей. Воры задумали податься с сокровищами на Пинегу, надеясь на то, что там их не смогут найти. Разбойники добрались до Качема по реке и заставили охотника деда Филю, предка Исаака Фёдоровича, провести их по лесу.

Шестьдесят километров тащили четверо разбойников награбленное по нелёгким таёжным тропам, да так умаялись, что решили часть золота зарыть в приметном месте - на высокой слуде, что красной горой возвышалась над рекой Нижней Тоймой. При этом они завязали старому охотнику глаза, чтобы тот не увидел, где спрятаны сокровища.

В первой же пинежской деревне бандиты с радости решили погулять - выпить водочки. Этим и воспользовался догадливый старик. Выбежал он незаметно из избы, где пировали его недруги, и направился к реке, у которой баба бучила бельё (стирала).

- Спаси меня, жёночка! Убьют меня эти нехристи, коли найдут, - взмолился дед Филя.

- Полезай в букало и терпи. Может, и спасёшься... - пожалела его незнакомая женщина и набросала на беглеца грязного белья.

Залез старик в букало (большой чан, бочка, в котором бучили бельё), тут и бандиты прибежали.

- Не видела ли старика, что с нами пришёл? - спросили они у бабы. А та воду преспокойно стала лить в букало и ответила:

- Откуль мне, одежду вот бучу.

Так спасся охотник Филя от разбойников, а вот где клад спрятан, не знал он. Да и зачем знать? " Копи золото не в кошельке, а в руках и в голове", - говорили качемские старики. А как их не послушаться?

Легенда пятая.

Как солдат старушку обманул

Давно это было, еще в прежние времена. Шел солдат со службы домой. Попросился он на ночлег к одной старушке, та его и приютила: все веселей будет, надоело ей одиночество. Накормила она солдата хорошей едой, хоть и скуповата была, и сто граммов водочки налила и солдату, и себе; развеселилась, разрумянилась старушка.

А солдат посматривает по сторонам и замечает: зажиточно живет хозяйка, все у нее есть , все добротное, крепкое, настоящее. Захотелось ему поживиться чужим добром. Развеселился солдат, давай плясать и старушку зовет, а та и не против. Почему бы не поплясать, коли вина выпили? Вот пляшут они, и солдат поет:

-У старушки деньги есть!

У старушки деньги есть!

И она подпевает:

- У старушки деньги есть!

У старушки деньги есть!

Совсем осмелевший солдат пляшет, поет и уточняет:

-А много ли их?

А много ли их?

Старушка, забыв о том, что солдат ей чужой человек, пляшет и отвечает:

-Пятьсот рублей!

Пятьсот рублей!

Солдат опять не унимается, лихо пляшет и вопрос напевает:

-А где они?

А где они?

Забыла старушка про всякую осторожность, лихо ногой топнула и выпалила:

-Под полом в сундучке!

Под полом в сундучке!

Так наплясались они, что оба очень устали. Старушка и уснула как мертвая, проснувшись же, обнаружила, что давно рассвело, а солдата и след простыл. Заохала она, вспомнив вчерашнее, и с недобрым предчувствием полезла в подполье. А денежек-то и нет. Все лукавый солдат с собой унес.

(Записано со слов моей бабушки Пластининой Александры Ивановны в 60-е годы 20-го века).

Рассказ

Евлёхина яма

- Смотри! Да лучше смотри, - говорила мне бабушка в тёплый июльский денёк, в который мы с ней собирали в лесу, на Гарях, чернику. Солнце палило изо всех сил, усталые от него птицы совсем замолчали, даже листочки на деревьях не хотели шевелиться, а трава развалилась в разные стороны около небольшой заросшей то ли мхом, то ли какой-то мелкой травой ямы.

- Вот она – Евлёхина яма! Видишь? Совсем заросла, а была большая и глубокая… Да, времечко идёт, золотое катится, - вдруг ни с того ни с сего перешла она на лирический лад.

- Давно это было, но люди-то ещё помнят, как рубили здесь просеку. Крепких мужиков собрали, и был среди них Евлёха. А дело было осенью – в октябре или в ноябре уже. И надо было Евлёхе срочно в деревню сбегать… Совсем близко, поди, километра полтора до Качема отсюда. А десятник строгий был, всё равно не отпустил бы, Евлёха и помалкивает, своё дело делает. Какое? Да деревья пилит либо сучки карзает, а может, и яму копает.

А десятник вдруг открыл свою книжечку, что-то прочитал, карандаш помусолил в губах (губы у него всегда были синие) и говорит: «Кому-то из вас надо сходить в деревню и узнать в конторе о важном деле». Что узнать, я теперь и не помню, только точно знаю, что надо было что-то узнать и ему пересказать… или документ какой-нибудь принести… Мужики тут пилы, топоры и лопаты побросали – каждый готов в деревню сбегать, да хоть погреться, либо горячих штей (так назывался любой суп) похлебать. А что ты думаешь,- неожиданно снова обратилась она ко мне, - хорошо ли целый день под дождем да студёным ветром яму копать, топором махать или пилу дёргать? До нитки были все мокрые, сердечные…

Тут бабушка печально замолчала. Мне было жалко её, такую маленькую и чуть сгорбленную, с непрошенными слезами на глазах и с мыслями, далёкими от меня. Она сама как будто оказалась в тот холодный осенний день в сыром лесу, где гудит-воет злой ветер – предвестник скорой зимы, а колючий дождь льёт не переставая. Будто даже прохладой повеяло от всего, что я услышала.

- Видит десятник, - опять вдруг заговорила бабушка, словно вернувшись снова в тёплый июль из холодной осени, - все готовы в Качем бежать. А кому работать? Никто за них не сделает того, что велено начальством: деревья валить, сучки карзать, пожарную яму рыть. А яму уже большую вырыли, вода в ней чёрная, ледяная, аж парок над ней кружится. Вот десятник и сообразил: «Кто в эту яму сейчас нырнёт, тому и в деревню бежать». Пока мужики думали-гадали, как быть: мыслимо ли дело нырять в ледяную воду в такой холод, Евлёха быстро разделся, в воду бухнулся и, ни слова не говоря, побежал к деревне, на ходу натягивая на себя одежду.

С тех пор эта яма Евлёхиной прозывается. Нет его давно, Евлёхи-то, а яма всё Евлёхина и, наверное, такой всегда будет, пока Качем стоит. Что, спрашиваешь, его в деревню так тянуло? Не знаю. Да, видно, что-то крепко тянуло, он, поди, тогда ещё холостой был…

(Почти дословно записано со слов моей бабушки Пластининой Александры

Ивановны в середине 60-ых годов 20-го века).

Рассказ

Северлесская кобыла

- Чем, спрашиваешь, мы в детстве занимались? Ишь, занимались… Слово-то какое! Да робили сызмальства. Некогда было чем-то заниматься. Я и в школу-то один день ходила, одну букву на всю жизнь выучила. Как какую? О с хвостиком! Как нет такой буквы? У вас, может, и нет, у нас точно была, - так, поправляя пряжу, спокойно говорила мне бабушка, уставшая от моих вопросов. Я же, разглядывая в который раз рисунки на её прялке (по-качемски - на преснице), просила её рассказать, «как жили прежде».

- Летом мы весело играли, - вдруг начала вспоминать бабушка, - самая бойкая из нас была Федосья. Вон её завод-то, горшки, кринки (крынки) лепит, в шапке ходит, потому и зовут её все Федосья-фуран.

Вот она однажды, да когда мы ещё маленькими были, и говорит: «Давайте играть в северлесскую кобылу. Кобылой я буду!» Мы ей и не противились, потому что никто из нас северлесской кобылой быть не хотел. Кусачая та кобыла была да бешеная, даже мужики её побаивались. Побежала Федосья-кобыла по Сдыхальнице, мы за ней бегаем, носимся, никто догнать её не может. Кричим, шумим, радуемся. Веселье-то!

Вдруг северлесская кобыла подбежала к одному пареньку в новой бумажной (хлопчатобумажной) рубахе да как схватит его зубами! Рубаха-то и затрещала, Федосья-кобыла ещё раз рванула – и оторвался рукав новой рубахи. Паренёк заревел, слезами умывается; мы притихли, не знаем, что и делать. Как он домой пойдет без рукава? А Федосья зубы оскалила, побежала по траве, голову задрав. «Берегитесь северлесской кобылы!» - кричит как ни в чём не бывало.

- Да объясни, Маруся, Вале, что бумажная рубаха не из газеты сшита. Что это она газету к себе примеряет, - обратилась вдруг бабушка к моей маме, сидевшей за своими тетрадками. - Бумажная рубаха из матерьи сшита. Непонятливая ты какая...- добавила она, уже обращаясь ко мне.

- Таких, как Федосья, нет и не будет больше, - сделала глубокомысленный вывод бабушка, немного помолчав. - Бабой - то она и на охоту ходила, и езы ( приспособления для ловли рыбы наподобие плотин) делала не хуже мужиков. А что говорить про её глиняную посуду - в каждом доме найдёшь кринки да горшки, всё её рук дело.

(Пересказано со слов моей бабушки Пластининой Александры Ивановны в 60-е годы 20-го века. Конечно, я знала Федосью, ведь её"завод" - небольшой сарайчик, стоял за нашим домом, а наш дом, кстати, был на самом краю деревни. Федосья часто после работы заходила к нам. Мне она запомнилась очень спокойной женщиной, знаменитой уже тем, что не было в Качеме ни одной семьи, которая обходилась бы без её кринок, горшков, латок. Жила Федосья в огромном двухэтажном дом в Подгоре, так называлась часть Качема).

Деревня Качем

Архангельской области Верхнетоемского района

Эта Качемска деревенка дугой, дугой, дугой...

В этой Качемской деревенке живёт мой дорогой.

Раньше было интересно, а теперь махнём рукой...

Старая частушка

Качемцы тем и отмечены, видать, Богом, что добрые, сердцем чуткие.

Уроженка Качема Шаньгина (Пластинина) Лидия Ивановна

"Ты сердечный - и люди хорошие" - жизненный девиз Ивана Ефимовича Пластинина (Соловейка)

Один раз родятся, один раз женятся, один раз умирают.

Жизненные заповеди качемцев

Спасибо тебе, что, сердца согревая,

Ты сил нам для жизни даёшь,

Что души теплом и добром наполняя,

Ты каждое лето нас ждёшь.

Валентина Пластинина

Здесь цветы, и воздух, и весна

Пахнут радостью в коротких снах.

Зинаида Кузнецова

Не ищите плохого в людях - ищите хорошее; плохое само найдётся.

Валентина Пластинина

Вот и четвёртый километр! Ура! Дойдём! Впереди наша дорога - светлая и плотная... Качемская.

Лирический этюд.

Качем спит

Спит Качем, глубоким сном спит. Спит днем и ночью, спит с осени до весны, всю зиму спит. И кажется ему, что всегда спал, не играла здесь гармошка, не смеялись и не плакали люди, не пелись песни, не звонили колокола. Днем солнце заглядывает в незаколоченные окна домов: может быть, хоть кто-то остался в деревне? Только блестят окна, не шевелится никто за ними, нет никого. Даже голуби и те куда-то исчезли, редкая ворона каркнет к непогоде, противоречивая сорока ей что-то быстро-быстро возразит – и опять тишина.

Спит Качем. Ночью луна поднимается над деревней, много секретов знает она, но одного не знает, куда делись люди, почему их нет в деревне. Прибежит зайчишка под утро, побегает около домов, оставит свои следы, чтобы лисицу подразнить, и убежит обратно в лес. Выйдет из кустов на гриву медведь, посмотрит на деревню: спит деревня… Спит и печалится: «Когда же вы, люди, опять заходите по деревне, когда будут слышны ваши голоса и смех?»

С Новым годом тебя, Качем! Поспи пока, отдохни. Выглянет теплое солнышко, разбудит лес, разольются ручьи, яркой зеленью покроется все: и деревня, и грива, и Верхнее, и Нижнее… И разбудят тебя сначала рыбаки ревом своих моторов, потом негромкие голоса первых пенсионеров из города, а потом уж услышишь и звонкий детский смех, и ласковую речь женщин, и крепкое мужское словцо. Спи пока, Качем…

27 декабря 2011 года

Лирический этюд

Качемское небо

Я не знаю места, где бы было так же красиво, как в Качеме, и зимой, и летом, и весной, и осенью. Экзотическая южная природа кажется мне не настоящей, даже искусственной, предназначенной для любования только во время отдыха и не для души, а просто для быстротечных эмоций.

Воспоминания

Новый год из детства

Новый год из детства… Вот уж настоящее и счастье, и волшебство, и безмерная радость. …В самые последние дни декабря наш отец всегда возил дрова, заготовленные ещё весной, из-за реки. В последнюю поездку накануне Нового года, 31 декабря, в мамин день рождения, он брал меня с собой. Сначала мы ехали достаточно быстро, чтобы ликовать, наблюдая, как проносятся мимо деревья, покрытые снегом и похожие на старинных людей. Вот купчиха в шали, спадающей с плеч, а это боярин в высокой шапке со своей боярыней в пушистой шубке, вот и детишки собрались на полянке и затеяли игру. Мне тогда казалось, что есть какая-то сила, превращающая тех, кто жил давным-давно, в эти волшебные деревья, чтобы они, безмолвные и величественные, молча наблюдали за жизнью людей, не имея права ни во что не вмешиваться.

Когда мы возвращались из леса, я важно восседала на дровах и чувствовала себя чуть ли не царицей всего нашего мира. Хотелось, чтобы кто-нибудь из деревенской ребятни увидел меня и порадовался вместе со мной.

На краю леса отец останавливал коня и по колени в снегу шел к заранее подмеченной елке-подростку, которая бережно, чтобы не обломались ее пушистые лапы, грузилась рядом со мной на воз.

К концу дня ее устанавливали в нашей комнате, рядом с моей кроватью, высокую – до потолка. Когда она оттаивала, с нее падали капли растаявшего снега, мне было очень жалко ее, и я мысленно повторяла и повторяла:

Елка плакала сначала

От домашнего тепла.

Утром плакать перестала,

Засверкала, ожила.

Вечером елку наряжали. О, какие это были незабываемые хлопоты! Сначала прицеплялись самодельные игрушки, потом конфеты на ниточках, а в последнюю очередь на самые видные места - стеклянные игрушки, присланные маминым братом дядей Колей из Инты, где он жил. При этом важном деле присутствовала и старалась вся наша семья, при этом лица у всех были светлыми и добрыми, в глазах блеск и в душах вера в чудо.

Отец посмеивался, наблюдая за Лиденькой, самой младшей в нашей семье, которая широко раскрытыми глазами выдавала свой восторг по поводу происходящего. Бабушка, выйдя из-за заборки, никак не могла наглядеться на невиданные ею сверкающие «магазинские» игрушки. Мама, у которой 31 декабря еще и день рождения, всем руководила и чувствовала себя хозяйкой торжества. Коля на всякий случай, взяв молоток, проверял, насколько крепко отец прибил елку к крестовине. Мы с Людой на правах старших развешивали бумажные игрушки, поясняя, кто какую сделал и при каких обстоятельствах это происходило.

Как всегда, при таком важном событии присутствовали две наших соседки – тетя Шура и тетя Марья, они сидели на широкой лавке (скамейке) и небольшими репликами одобряли наши действия. И такое тепло и спокойная радость царили при этом в доме, что всем казалось, будто никогда никакие беды и тревоги не коснутся нас…

Потом все в доме ложились спать. Становилось тихо. Луна приветливо заглядывала в полоску незакрытого окна, ее свет отражался на блестящих игрушках, они слабо светились; и, засыпая, я верила в самое настоящее волшебство, которое приносит людям Новый год.

Чуть блестят ее игрушки,

На ветвях огни зажглись.

Как по лестнице, по елке

Огоньки взбегают ввысь…

Шепча строчки знакомого стихотворения, безмерно счастливая, я погружалась в радостный сон… Утро предвещало еще больше счастья.

1 января 2012 года

Воспоминания

В день Прощеного воскресенья

Я помню, как бабушка сказала мне в одно из мартовских воскресений: «Я на деревню пошла, пойдём со мной, там и с подружками поиграешь». И мы отправились с ней по улице, покрытой ещё совсем зимним снегом, блистающим всеми в мире бриллиантами, но уже залитой по-весеннему ослепительным солнцем. Весна пока не смела вступать в свои права, до неё в нашей северной деревне было ещё очень далеко, но яркое солнце обнадёживало, и наши души - моя и бабушкина - были настроены на оптимистический лад.

- Здорово, Марья Николаевна! – вдруг как-то торжественно обратилась бабушка к своей давней подружке, соседке и напарнице по ловле меев. – Прости меня, коли я чем обидела тебя!

- Бог тебя простит, Александра Ивановна! – так же торжественно и важно ответила ей тётя Марья. – Прости и ты меня, как я тебя.

- И тебя Бог простит, как я прощаю, - в свою очередь серьёзно отозвалась бабушка.

Я не только с любопытством, но и с некоторым недоумением смотрела на этих двух неразлучных подруг, немолодых женщин, которые просили друг у друга прощения, считая это событием первостепенной важности. И только когда обе поняли, что прощены друг другом, они утратили всю торжественность и важность и заговорили о чём-то бытовом просто и непринуждённо.

… А мы с бабушкой продолжали своё шествие по деревне, и кого бы она ни встречала на пути, подходила к каждому и снова торжественно просила прощения и прощала сама; и светлело её лицо, и разглаживались на нём морщинки, и добрей становился её взгляд…

Ещё раз я наблюдала подобное отношение бабушки к людям весной, не очень милосердной в том году своими погодными проявлениями, когда бабушка подходила к односельчанам, занятым работой на приусадебных участках, и произносила одну и ту же фразу каждому: «Бог на помочь!» Я, тогда уже школьница, знала, что нет слова «помочь», а есть слово «помощь», но боялась поправить бабушку: слишком торжественным казалось мне всё происходящее. В этой простой фразе с исконно русским словом «помочь» чувствовалось искреннее стремление помочь людям, прибавить им сил и настоящее пожелание хорошего урожая деревенским труженикам.

Воспоминания

Пасха

Мы ждали и любили пасху с детства. В Качеме любили все праздники: в день Великой Октябрьской революции 7 ноября в клубе читали доклад о достижениях страны в целом и нашего колхоза в частности. Доклад читал чаще всего мой отец, голосом диктора центрального телевидения, о котором никто тогда не знал, отец рассказывал о планах страны и их выполнении. Он верил руководству СССР и называл себя «беспартийным коммунистом», потому что в КПСС не состоял. Потом премировали лучших колхозников отрезами на платье, на костюм, шалями. А к концу вечера был концерт, подготовленный школьниками и взрослыми под руководством моей мамы, учительницы, и Фокина Валентина Александровича, завклубом. Таким же торжественно-интересным был первомайский праздник.

В пасху никаких мероприятий в клубе не было. Пасха праздновалась дома. В каждом доме, в каждой семье. Мои родители – председатель колхоза и учительница - считались (теперь-то я точно знаю, что именно только считались) безбожниками. Но и они по-детски ждали пасху и радовались жизни в этот всегда светлый день.

С самого утра пасхального воскресенья в нашем доме было много всяких вкусных запахов. Бабушка красила яйца, они получались у неё багрово-красными и по-настоящему праздничными. Она же готовила «сыр» - особый творожный продукт, пекла картофельные шаньги, сковородники и каравашки. Мама жарила котлеты или варила гуляш, она же изобретала по меркам Качема особые кулинарные вкусности: котлеты в тесте, пончики или какие-нибудь пирожки с мясом или ягодами. Но в тот день нас привлекали только крашеные яйца. Мы ими «чокались» - стукали своим яйцом в яйцо сестры или брата, и, если своё яйцо оставалось целым, неразбитым, ликованию и радости не было предела.

Потом начиналось настоящее веселье. Мы шли качаться на качелях. Качели были повешены в каждом доме, где имелись дети. Накачавшись на своей качели, мы убегали на общую « качулюшку», находящуюся над колхозным овином. Целый день не умолкали там песни и частушки детворы, а иногда и молодых парней и девушек.

Рассказ

Мышья шуба

Все дети в Качеме одевались зимой в перелицованную из родительских пальто или сшитую в домашних условиях из дешёвой ткани одежду. Но вот однажды мама привезла мне из Архангельска или из Верхней Тоймы, куда она часто ездила на курсы или на конференции, самую настоящую натуральную шубку. Шубка была лёгкая, пушистая, светлая с чёрными пятнышками, наверное, из кролика. Я надела её и обрадовалась: шубка была мне как раз.

Правда, когда я бежала по улице в своём роскошном наряде, что-то смущало меня, что ни говори, такой шубки в нашей деревне не было ни у кого. А на крыльце магазина, куда я пришла за хлебом, и начались все мои неприятности, связанные с шубкой. Там в очереди важно восседал дядя Андрийко (именно так мама произносила имя своего родственника). Был он очень высокий, строгий, с большим батогом в руках и в чёрной лохматой, как у южных чабанов, шапке на голове, сшитой, наверное, из овчины.

- Ого! – широко улыбаясь, встретил он меня. – Какая шубка!

Я затаила на всякий случай дыхание, зная острый язык дяди Андрийка, и отошла в угол крыльца, хотя любила слушать его рассказы, неторопливые и захватывающие, все основанные на его жизненном опыте. Он мог предсказывать погоду, называть травы, дающие долголетие, рассуждал о политике, вспоминал войну. Вот и в тот день я надеялась на то, что он вспомнит какой-нибудь очередной случай из его долгой и интересной жизни и забудет о моей новой шубе. Но не тут-то было! Дядя Андрийко о чём-то задумался и вдруг выпалил:

- Ну просто мышья шуба!

Все в очереди недоумённо повернулись к нему. Дядя Андрийко, казалось, только этого и ждал. Он погладил свою огромную бороду, весело посмотрел сначала на всех, а потом отдельно на меня и начал свой рассказ о том, как когда-то в каком-то далёком городе ему «довелось» увидеть на каком-то корабле или барже много-много мышек. И были те мышки все разные по цвету: серые, чёрные, белые, бурые.

- А вот чёрные точно такие же, как у тебя на шубе. Маленькие такие. Они, как сейчас помню, выделялись среди других. Точно такие же! – торжественно заключил язвительный старик, обращаясь ко мне и окончательно уничтожив во мне всю радость бытия, связанную с моей новой одеждой. Все – и взрослые, и дети – стали с любопытством разглядывать мою становившуюся мне ненавистной шубу. А я не знала, куда себя деть, что мне делать, - не снять же с себя эту шубу и не бросить же её куда-нибудь в снег? И такое на меня напало отчаяние, что я, рискуя быть наказанной дома за грубость старшим, выпалила:

- А у тебя – волчья шапка!

- Не волчья, а баранья,- весело парировал мне в ответ сообразительный старик.

С того дня я возненавидела свою шубу и стала думать-соображать, как от неё избавиться. Не скажешь ведь своим родителям, которых я искренне любила: «Папа и мама, я не буду носить эту мышью шубу!» Все мы, качемские дети, по-настоящему дорожили здоровьем своих родителей, а я ещё и считала, что все неприятности их быстро старят. Такие уж у меня были в детстве предположения. А дядя Андрийко просто издевался надо мной; где ни встретит меня, ласково и хитро так шепнёт: «Мышья шуба!» Я злилась на него, но грубить боялась: наши родители не любили этого.

Проблема решилась неожиданно сама собой. В ту зиму наши мальчишки залезали на деревья и прыгали в глубокий снег. Зрелище это было настолько привлекательным, что я не замедлила сделать то же самое. Залезла на ёлку с большими сучками, которая росла недалеко от нашего дома, у колодца, и прыгнула, даже не закрыв глаз, потому что страшно не было. Боже мой! Как я летела! И как здорово приземлилась по горло в пушистый снег! Потом прыгнула ещё и ещё раз. А назавтра мы уже прыгали с Ниной и Таней, ликуя и радуясь уже втроём. Событие это настолько захватило меня, что я серьёзно стала думать о том, что буду, когда вырасту, космонавтом. Тогда все мечтали о космосе, считая земные профессии слишком прозаичными.

А между тем недели через три моя шубка из-за такого небрежного к ней отношения стала постепенно лысеть сначала на животе, а потом и в других местах. Мама, заметив это, сначала рассердилась, а потом они с отцом решили, что мех был очень некачественный, поэтому шуба, которая стоила совсем не дорого, быстро износилась. Бабушка же, знавшая истинную причину столь скорого старения моей шубы, не предала меня, промолчав о моих почти космических прыжках с ёлок, поэтому меня, к моему удивлению, совсем мало ругали. Если уж совсем честно, то мне было стыдно перед родителями за такое расточительство семейного бюджета, и я долго считала себя неблагодарной дочерью.…

… Зато с какой гордостью я предстала перед дядей Андрийком через год в новом тёмно-зелёном пальто с искусственным каракулевым воротником. У проницательного старика не нашлось никаких слов против моего нового наряда, и я с удовольствием носила и очень берегла это своё пальто. Но, если чувствовала угрозу нападения на меня с его стороны, негромко бросала в адрес своего обидчика одну и ту же фразу: «Волчья шапка!» К счастью, он не поведал моим родителям о такой беспредельной смелости их дочери…

Прошло столько лет с тех пор… Давно уже нет дяди Андрийка - Ларионова Андрея Яковлевича. И дом его, когда-то очень большой, покосился и потерял свой величественный вид, а по огороду, когда-то с ухоженными грядками, теперь не пройти: всё заросло высокой и какой-то особенно пышной травой в человеческий рост. Когда я приезжаю в Качем, всегда вспоминаю этого умного старика, маминого дядю, которого, теперь я это точно знаю, я по-настоящему уважала. Да простит он меня за мои глупые детские выходки!..

Человек в космосе

(Воспоминания)

Весна в Качем в этот год приходила робко, как будто боясь чего-то. Уж и с крыш понемногу капало, а дороги были всё по-зимнему настоящие, плотные, без луж и проталин. Вот в такой день 12 апреля 1961 года мы, выйдя из нашей любимой школы, вдруг все увидели флаги над сельсоветом. Нет, не тот флаг, что постоянно колыхался над зданием, указывая, что здесь находится правительственное учреждение, а самые настоящие праздничные полотнища развевались на ветру призывно и торжественно. Предчувствуя что-то хорошее, по крайней мере, интересное, мы кинулись к избе-читальне, где обычно проводили свой досуг по вечерам, играя в шашки, шахматы, домино и нередко читая всевозможные газеты и журналы. Читальная, как говорили мы, находилась в одном доме с сельсоветом, только на первом этаже.

Этот день выдался яркий, солнечный, какой-то весёлый; высокое небо над головой было голубое-голубое, солнце сияло ослепительно, а снег, несмотря на апрель, лежал на земле чистый и белый. С крыш уже свисали первые прозрачные сосульки, но дружная весенняя капель ещё медлила заявлять о себе в полную силу. Мы, качемские школьники, шумной ватагой подлетели к сельсовету и замерли: на крыльце стояло много людей. У бородатых стариков были необычайно серьёзные и даже задумчивые лица; собравшиеся разговаривали негромко, короткими фразами, они чего-то ждали и были чем-то как будто напуганы.

Увидев оробевших и смущённых детей, к нам подошёл завклубом Валентин Александрович Фокин, выглядел он торжественно и важно, его лицо светилось от какой-то радости. "Подходите, не бойтесь, - великодушно разрешил он. - Сегодня большой праздник: в космос полетел советский человек Юрий Алексеевич Гагарин! Сейчас опять будут передавать последние известия из Москвы. Не шумите, старшим не мешайте. Послушайте, что будут говорить по радио об этом историческом событии".

...Я никогда не забуду лиц стариков, узнавших о полёте человека в космос. В них было всё: любопытство, испуг, смешанный с радостью, недоумение, непонимание и даже какая-то забота... Я не забуду и их тихих реплик, остававшихся без ответов:

- В космос - это на самое небо?..

- На спутнике летал, а не на аэроплане...

- Как он без воздуха-то выжил?

- Да что вы, старики, всё о ерунде? Бога-то он видел?

- Молчи, не богохульствуй...

- А ты разве не о том же думаешь?

Ах, наши мудрые качемские старики! Многие, если не все, - староверы! Трудолюбивые, умные, серьёзные и строгие...Пришлось, да ещё как вам пришлось поволноваться в тот апрельский день 1961 года.

Последние известия мы слушали, в прямом смысле затаив дыхание. Диктор говорил о том, что сегодня, 12 апреля, на улицах советских городов качают мужчин по имени Юрий, что роженицы называют этим светлым именем своих сыновей, что Москва ликует, что Гагарин - настоящий герой. И все мы, старики и дети, пребывали в торжественно-радостном состоянии, испытывая единение и гордость за нашу страну и за наш народ.

... И когда говорят о первом полёте человека в космос, о Юрии Алексеевиче Гагарине, я четко вижу яркую картинку: на фоне ослепительного солнца и белого снега стоят поотдаль от строгих и задумчивых стариков растерянные дети и недавно подошедшая их школьная учительница. Все они понимают, что произошло великое событие, прославившее СССР, и что к этому событию они тоже причастны. Мария Васильевна. Первоклассники Таня Чупрова и Толик Гавзов, второклассники Нина Гавзова и Толя Пластинин, третьеклассники я и Коля Гавзов, четвероклассник Шурик Пластинин впервые слушали о герое и видели, как жители Качема воспринимали сообщение о покорителе космоса...

10 марта 2014 года, г.Сыктывкар

Воспоминания

Детство в Качеме (фрагмент)

Июнь для нас, детей, живших в Качеме, был временем утомительного ожидания тех минут, когда приедут городские подружки и друзья. Как назло, в июне и солнышко нетёплое, и ветер ещё холодный, и от школы мы не совсем остыли. Скучно, а городские всё не едут и не едут. Ну почитаешь книжку, ну сбегаешь с удочкой к озеру на тундру (так у нас называлось место около Нижнего озера, на котором можно было качаться), покачаешься, попрыгаешь, рискуя утонуть, всё равно без городских летом скучно.

Первой обычно приезжала Люба Овчинникова с бабушкой Химой и братом Вовой. Они жили всё лето в маленькой избушке недалеко от нашего дома, и мы с Любой дружили.

Люба была младше меня на два года, скромная, аккуратная, терпеливая, красивая, она всегда помогала мне выполнить строгое задание родителей – принести 4-6 бехтерей (больших плетеных корзин) травы для коровы. Потом мы мчались к водочерпу или к переходу, где было глубокое место на реке – яма, в которой мы купались. Лучше купаться было около водочерпа (там, где люди черпали, набирали воду). Хотя место для купания там было неглубокое,но накупаешься до посинения - и на крышу какой-нибудь бани, что пониже, на горячие доски… Лежишь, греешься… Хорошо! А жарко будет - опять в воду. И так целый день! Хозяйки бань иногда незло ворчали: «Все дни на бане лежите. Обломаете крышу-то. Травы вам что ли мало? Лежали бы на траве…» На этом всё заканчивалось, и качемские дети на протяжении десятков лет загорали лёжа на банях.

Люба хорошо пела. А поскольку в Качеме было заведено каждое лето готовить и показывать концерт для местного населения – для колхозников и отпускников, её номер был одним из лучших, чему я очень радовалась. У нас было удивительное детство. Читаешь в журналах о современных представителях шоу-бизнеса (не хочется называть их по-другому), и узнаёшь о их «голодном детстве», хотя родители будущих «светил культуры» были вполне обеспеченными людьми. А у нас было всё на высшем уровне! Приезжала на родину Третьякова Анна Степановна, директор одной из школ, что находится вблизи города Архангельска, и водила нас в походы, где мы строили шалаши, ловили рыбу, варили на костре уху, пели песни, играли. Разве забывается такое? Она же вместе с Фокиным Валентином Александровичем, качемским завклубом, готовила традиционные летние концерты, где главными артистами были мы – дети. Кроме Любы, хорошо пела Степанова Тамара – очень одарённая девочка, смелая, решительная, чрезвычайно симпатичная. А Гавзова Римма с её неуёмной энергией, без которой никаких концертов и не было бы, и пела, и очень выразительно читала наизусть, и танцевала, и могла вжиться в любую роль каждой «сценки». Открытая, наивная, бесстрашная, красивая, она пользовалась всеобщей любовью качемской детворы.

Мальчишки тоже принимали участие в концертах. Как они могли, например, отказать напору-требованию Риммы, которая не понимала лексического значения слова «нет», если готовился концерт и если нужны были для его подготовки мальчики?

Местные дети с приездом шумных городских несколько терялись, обесцвечивались; для них лето всегда ещё и активная помощь родителям в сельскохозяйственных работах, поэтому хотя они тоже принимали участие в концертах, но столько свободного времени, как городские, не имели.

Лето 2013 года выдалось удивительно тёплым и ласковым.

Быль

Упавший самолёт

Случилось это в ноябре 1957 года. Однажды утром бабушка тревожно сообщила, что всю ночь летал самолёт недалеко от деревни и подался он в сторону Мильского. Мильское - это зимовье, туда на зиму угоняли телят, и они на хорошем сене, которое привозить в деревню по бездорожью было невозможно, "быстро давали вес". От Качема Мильское находилось на расстоянии пятидесяти километров, а может, и дальше. Места там, говорят, изумительные, и есть пожня, покрывающаяся в июле большими красными цветами, наверное, марьиным корнем, или диким пионом.

О самолёте скоро забыли, но как-то вечером к нам домой пришла Наталья Гавзова (Захарова), председатель сельсовета Пластинин Григорий Андреевич и какой-то незнакомый человек. Появление Натальи, которая вместе с мужем Захаром должна находиться на Мильском, озадачило моего отца, председателя колхоза. Оказалось, что незнакомец, по его словам, прыгнул с парашютом с падающего военного самолёта и чудом спасся. Он был командиром и приказал второму пилоту покинуть самолёт, а что было дальше, не знал. Ни самолёта, ни другого лётчика он не нашёл, долго блуждал по незнакомому лесу и по реке вышел к Мильскому, где его, обмороженного и голодного,обогрели и накормили добрые люди, а потом Наталья привела в деревню.

Сначала Наталья привела лётчика к председателю сельсовета, но осторожный Григорий Андреевич не захотел оставлять у себя подозрительного человека, и его привели к нам. Случилось это как раз 6 ноября, когда в клубе проводилось мероприятие, посвящённое очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Доклад обычно читал мой отец, а за концерт отвечала завклубом аккуратная маленькая женщина Зоя, которая умела всё делать на совесть. Меня в клуб брать не любили: родители не верили в моё благопристойное поведение в общественном месте, и вот почему.

Однажды, когда я была совсем маленькой, на одном из концертов я с удивлением обнаружила, что по сцене в чужой одежде ходит моя мама и что-то говорит другим, незнакомым людям. Я не поверила своим глазам, подошла вплотную к сцене и стала пристально рассматривать всех, кто там был. Голос был мамин, а вот остальное - не мамино. Не найдя истины, я громко скомандовала:" Поднимите меня на столовню!" Слова "сцена" я не знала, а столовня - это верхняя часть стола, и сцена была мне до плеч, как раз, как стол дома. Сначала никто не среагировал на меня, тогда мне пришлось немного покричать, требуя справедливости.

Но справедливость не восторжествовала: мой отец подхватил меня на руки и молча потащил домой. Помню,как быстро нёс он меня, стуча сапогами по мёрзлой земле. Открыв дверь в комнату, он только бросил удивлённой бабушке: " Забирай эту рёву" и ушёл обратно в клуб. С тех пор дорога в клуб была закрыта для меня, отчего я сильно переживала и горевала.

А в этот вечер я была только рада тому, что осталась дома: к нам пришёл настоящий лётчик, он расскажет нам с бабушкой про самолёты; пусть все, кто ходил в клуб, жалеют потом.

И пока гость, только что вымывшийся в бане, пил чай из самовара, я вытащила из-под кровати фанерный чемодан и объяснила лётчику, что это сцена (в шесть лет я уже знала это слово). Как сейчас помню: бабушка сидела на лавке, гость - за столом, а я показывала концерт. Сама объявляла номера, сама пела, читала стихи, плясала, только "сценок" показывать не могла, о чём чистосердечно призналась немногочисленным зрителям. Они простили мне этот недостаток, аплодировали, хвалили меня, а я радовалась и снова выходила на сцену - запрыгивала на чемодан.

Потом лётчик рассказывал нам с бабушкой о своих приключениях и даже показал рисунки, на которых были изображены не только следы зверей и сами звери и повороты реки, но и Наталья Захарова в смешном виде. Бабушка охала и ахала, я больше смеялась, радуясь, что всё так удачно закончилось.И всё-таки я поняла, что лётчик немного волновался, хотя с нетерпением ждал завтрашнего дня, когда председатели "свяжутся, с кем надо" и за ним прилетит самолёт.

А следующий день вошёл в историю Качема как день, когда настоящий самолёт впервые приземлился на нашем качемском поле, куда пришли все, кто мог стоять на ногах. Счастливый и довольный лётчик поздоровался с прилетевшими за ним людьми и стал раздавать подарки под довольные реплики деревенских жителей. Он достал из самолёта три алюминиевых фляжки со спиртом и протянул сначала Наталье с поклоном, потом моему отцу и, наконец, подумав, и Григорию Андреевичу.

Затем он стал искать глазами кого-то в толпе людей и, не найдя, обратился к собравшимся: "А где моя подружка?" Ещё не понимая, что ищут меня, я пискнула из-за спин, засмущавшись: "Тут я"...Крепкие руки лётчика подхватили меня, и я очутилась в самолёте. Около красивого кожаного кресла, на которое меня посадили, лежало много настоящих шоколадок. Так много, что не сосчитать..." Бери, сколько хочешь", - разрешил мне мой вчерашний зритель, - не стесняйся". Я посмотрела на толпу односельчан, застеснялась и,увидев строгие глаза отца, взяла одну, сразу запросившись с самолёта на землю, к людям...

... Летом через семь-восемь лет по деревне пронёсся слух: недалеко от Мильского, на самой слуде около болота, пастух Пластинин Афанасий Евгеньевич ещё весной нашёл тот самолет, который упал в ноябре 1957 года и которого так и не нашли военные лётчики. В самолете находился истлевший труп молодого пилота, пытавшегося, как выяснилось потом, посадить машину на землю. Нашедший рассказывал, что сначала принял самолёт, блестевший на солнце, за озеро, но потом смекнул, что озера здесь никогда не было, подошёл поближе и обнаружил настоящий самолёт.

После того, как военные лётчики побывали около самолёта, забрали труп своего коллеги и уничтожили то, "что представляло секрет военной техники", к самолёту отправились желающие поживиться чем-либо полезным для себя. Привозили оргстекло, у нас называли "пластиглас", какие-то детали, шурупы и так далее. A Валентин Александрович Фокин решил привезти что-нибудь такое из радиоаппаратуры, оставленной в упавшем самолёте, что могло бы помочь слушать по радио все страны, даже "Голос Америки". Но когда он настраивал привезённое, произошёл взрыв, от которого у Валентина пострадали глаз и лицо; он долго лежал в больнице, и мы за него очень переживали.

Дописала 20 марта 2014 года

Очерк

Великий человек

Как горько порой приходится осознавать, что мы, люди, грешные и недобрые: вместо того, чтобы находить в каждом человеке хорошее и радоваться этому хорошему, мы ищем в людях недостатки и успокаиваемся, довольные тем, что и в других они есть. Какое ложное самоуспокоение! Человек изначально грешен: пусть есть в нем недостатки, надо простить и не замечать их, если у этого человека доброе сердце, открытая душа, милосердное отношение к людям.

Но я сегодня хочу написать о другом, я хочу написать о великом человеке. Не было у него хорошего образования, сумел он закончить только начальную школу, как почти все его сверстники, многие из которых потом, в последние годы Великой Отечественной войны, остались на полях сражений уже на чужбине.

Не нажил он и богатства, хотя трудовой стаж его более пятидесяти лет. И не было у него нормированного рабочего дня: с раннего утра и до позднего вечера работа не оставляла его. А он от неё и не отказывался: с детства помогал родителям, летом - на сенокосе, осенью убирал урожай, зимой возил сено и колол дрова, весной пахал землю, а потом ждал от неё урожая. Рыбалка, грибы, ягоды - всё это было для него просто развлечением. Когда грянула война, он понял, что теперь его работа - защищать Родину от фашистов, и он, не раздумывая, отправился на эту опасную работу. С войны он вернулся с осколком в затылочной части головы и продолжал жить, не отчаиваясь, весело шагал по жизни, не отказываясь ни от какой работы, как все остальные люди, окружавшие его.

Была в его жизни большая, настоящая любовь - красивая, овеянная романтикой и чудом. Он еще учился во втором классе, когда понравилась ему эта удивительная девочка. И так сильно понравилась, что он решил не ждать, когда вырастет, а женится на ней прямо сейчас. Подговорил своих друзей-приятелей, и

пошли они свататься к родителям возлюбленной порядком-честью: жениха посадили на сани, нарядились по-праздничному и повезли его к дому невесты. Умными людьми оказались родители той, которая казалась жениху самой прекрасной на свете. Выслушали они "сватов" и сказали:" Спасибо, гости дорогие! Жених нам по нраву, да невеста наша ещё молода и делать ничего не умеет. Дайте ей подрасти, тогда и приезжайте за ней. Коли люба будет, дело за свадьбой не станет". Сказано - сделано. После войны, бравый, весёлый и красивый, пришёл сам на своих крепких ногах тот жених с настоящими сватами, и согласилась ненаглядная суженая стать верной женой на веки вечные, и свадьба была, и пиво пили, и кринки в матицу на счастье бросали...

Ничем внешне не отличался этот человек от своих односельчан: весной пахал и свою, и колхозную землю и засевал её; летом, несмотря на серьёзное ранение, метал сено, исходя потом, не жалея себя, и в свои, и в колхозные стога; осенью заботился и о своём, и о колхозном урожае; зимой ездил за сеном порой в лютый мороз, чтобы и своя, и колхозные коровушки не остались без корма. А постигнув где-то ветеринарное искусство,он находил время помочь каждому своему земляку, чем мог: корова ли занемогла, поросёнка ли кастрировать надо, овца ли чем-нибудь подавилась. Всегда с тёплой и ласковой улыбкой зайдёт в чужой дом,успокоит хозяев, подаст надежду и вдруг станет серьёзным и строгим, выполняя своё дело. И, видя,как деловит стал ветеринар, хозяева успокаивались, уверенные в том, что всё будет хорошо. И в самом деле всё было хорошо.

Односельчане как-то даже забыли, что мужик этот инвалид войны, что в его голове находится осколок от фашистского снаряда, что ему беречь себя надо, потому что есть у него семья: мать, жена и пятеро детей. Задумались впервые об этом они, когда, утомлённый работой, он попал в областную больницу. ( К слову сказать, мои родители взяли меня в Архангельск в первый раз, когда я училась во втором классе. Мы ходили к нему в больницу, но там был карантин, нас в здание не пустили и передачки не взяли. Помню, как мы стояли под окнами больницы и что-то кричали). Долго лечили его умные врачи, выписывая, велели помнить о своём ранении; он обещал, но, вернувшись в родную деревню, стал жить так, как привык: много работал и мало отдыхал.

И совсем не удивительно, что этот человек так воспитал своих детей, что из них выросли порядочные люди, честные, трудолюбивые, ответственные, почитающие своих родителей и других людей. Я никогда не слышала, чтобы он кричал на них, грозил им, наказывал их. В его поведении я всегда чувствовала уважение к любой человеческой личности,а не только к своим детям, внимательное отношение к окружающим, желание помочь людям.

Великие люди... Кто они? Не такие ли, как описанный мною человек, которого хоронили, "как генерала". Разве не велик и не прекрасен тот человек, который думал не только о себе и своей семье, но и не забывал о своей родине, людях, живущих рядом; который не желал и не приносил никому зла, не завидовал, не хитрил?

31 марта 2014 года В. Ипатова

Быль

Встреча с медведем

Летом 2021 года мне пришлось прийти поклониться родному дому в Узлихе одной: Люда устала после сбора вишни около дома Нины Васильевны Ковалёвой (Третьяковой). Ах, как много наросло этой южной ягоды в год смерти самой хозяйки! Казалось, что Нина Васильевна решила угостить всех гостей своей деревни сладкой вишней, яркой, спелой и сладкой... А Вася помогал Люде нести ведра с ягодами в дом Пеганков и, конечно, со мной в Узлиху пойти он тоже не мог. Сначала я сходила в Кулигу и сфотографировала то, что мне надо было обновить на сайте, потом попыталась попасть в дом Михаила Прокопьевича Третьякова (Пронькина), чтобы пофотографировать там, но даже на крыльце всё страшно трещало от старости, и я, испугавшись оказаться под руинами, ушла прочь от этого дома...

Солнце в этот августовский день светило как в июле, земля была тёплой, трава не цеплялась за ноги, и идти мне было легко и приятно. В Узлихе я была в тот день одна, кланялась каждому дому, шла не торопясь, разглядывала всё вокруг и горевала, видя быстрое разрушение моей деревни. Постояв немного около дома, где прошло моё детство, я обошла вокруг него и, разглядывая Верхнее и дороги на мельницу и к Юрманге, почувствовала, что около болотца что-то не так. Но что не так, я не поняла и на этом не зациклилась, а медленно направилась по хорошо наезженной в этом году деревенской дороге. Остановившись недалеко от того места, где некогда был дом Настасьи Павловны, я ещё раз посмотрела на наш дом и поклонилась ему. И тут опять что-то заставило меня взглянуть на болотце и какое-то бурое пятно на фоне зелени. Достав телефон, я сделала снимок, разглядев который убедилась, что ничего, кроме зелени молодых берёзок не обнаруживалось на фотографии, бросила ещё раз взгляд туда, где мне что-то мерещилось: всё было тихо и спокойно, всё как будто застыло в Узлихе. По деревне я шла неторопливо и спокойно, вспоминая свою жизнь в Качеме; на душе у меня было тепло и светло.

В доме Пеганков я снова открыла фотографию и увеличила её. И тут мне стало страшно: среди зелени явно вырисовывалась бурая фигура медведя, правда более тёмная, чем то пятно, которое я разглядывала в болотце. Наш двоюродный брат был краток в своём суждении:

- Конечно, это медведь. А может, ещё и с медвежонком...

Когда все подтвердили его слова о медведе, я испугалась по-настоящему; стало страшно от того, что я была в этот день одна в Узлихе и что мне никак бы не спастись, если бы бурый мишка решил меня преследовать...

Ноябрь 2021 года