Пролог.

Несколько часов назад жизнь Веры в очередной раз сделала шаг. Только вперед и с песней! Диплом специалиста гуманитарных наук аккуратно лег в стопочку личных достижений. Дальше только тишь да гладь. Радостные лица родителей, полноценный рабочий график и обязательное, даже – неизбежное признание в вечной любви и бархатная коробочка с обручальным кольцом.

Девушку передернуло. И вовсе не от ветра. Июльская ночь по-летнему была тепла и звёздна, река спокойна и темна. Тишина и покой, как все в жизни бывшей студентки Классического ВУЗа.

- Замерзла?

Вера слегка повернула голову и, мягко улыбаясь уголком рта, качнула головой:

- Нет.

Однако, вышедший на палубу в поисках сбежавшей невесты молодой человек не услышал или не захотел слышать ответ. Просто сделал по-своему - набросил льняной пиджак любимой на плечи.

Девушка стояла, облокотившись на борт прогулочного катера, и держала в руках бокал давным-давно выдохшегося и нагретого игристого вина. Ее собеседник, выказав максимальное количество заботы, поспешил укрыть тонкий девичий стан от несуществующих свирепых ветров собственным телом. Встал позади любимой, уперся руками в поручень и зарылся носом в пушистые волосы.

- Ты такая красивая, - выдохнул прямо в затылок.

Вера горько усмехнулась, но никто этого не заметил.

- У меня для тебя есть подарок, - парень перешел на новое место и теперь, стоя рядом с дипломированной выпускницей, влюбленно глядел на курносый профиль.

Девушка повернула голову, растягивая губы в учтивой и насквозь фальшивой улыбке, - придется привыкать. Молодой человек запустил руку в карман и достал из брюк обещанный сюрприз - бархатную коробочку.

Сердце Веры забилось часто-часто. Но совсем не от восторга. Любая другая уже прыгала бы от счастья. Вера же паниковала: почувствовала, как в кончики пальцев впились мелкие иглы, как разом из легких вышел весь воздух, а палуба закачалась еще сильнее. Спасал лишь поручень.

Тем временем бонбоньерка блеснула бантиком застежки и отворила свою бархатную пасть.

- Я подумал, что в такой знаменательный день было бы неплохо подарить тебе такой подарок, - молодой человек подцепил тонкую цепочку, которая тут же вытянулась по струнке, утяжеленная винтажным кулоном.

Через минуту Вера почувствовала на груди холод украшения и машинально поднесла руку, чтобы поправить подвеску. Сердце, которое вот-вот готово было выпрыгнуть из груди, вернулось на место и принялось отстукивать привычный ритм – презентацию супружеского ярма отложили на попозже.

- Здесь написано твое имя, - даритель презента вновь оказался в поле зрения, легко прикоснулся к подарку, перевернул и показал гравировку.

- Это очень красиво, - прошептала девушка, пряча взгляд паникерши. – Спасибо.

Кавалер потянулся за поцелуем. Лишь на миг Вере показалось, что она сгорает под жаром софитов, и крайне надеялась, что уставший от дублей режиссер крикнет «Стоп!», а эхо разнесет такое важное слово по студии и, наконец, прекратит этот глупый фарс.

- А, вот они! – голоса раздались со стороны ступеней. – Это они уединиться решили! От нас не сбежишь!

Крайне буйные экс-студенты спешили гурьбой на верхнюю палубу. Защита диплома – это цветочки. Вот бы пережить пьянку по поводу завершения учебы!

Вера улыбнулась. На этот раз по-настоящему. Ребята, ее ребята – ее спасители. Еще бы чуть-чуть и она не выдержала бы постности наигранной ситуации и сбежала. А потом долго жалела и, в конце концов, снова приняла бы Глеба назад.

- Верка! Айда купаться?!

Солнцева вовсе не горела желанием прыгать в темную воду, хотя мало чего боялась в этой жизни. Кроме самой жизни.

- Нет, спасибо, я лучше тут подожду.

Музыка взорвала густую тишину, когда ди-джей запоздало переключился на новый танц-пол. Толпа загудела, воздев руки к звездному небу. Праздник продолжился.

Решив, что самое время отвлечься от повседневности, Вера ринулась к ритмично двигающимся телам, на ходу вручив будущему мужу нагретый бокал. Ровно четверть часа понадобилась девушке, чтобы состряпать в собственном желудке коктейль из ядерного состава алкогольных напитков. А когда качка усилилась - броситься к перилам.

- Первый пошел! – провозгласил голос над головой, ударив по ушам, - Солнцева готова!

Полностью игнорируя злую шутку, Вера перегнулась через борт – полегчало, и в голове прояснилось. Облегченно выдохнув, недавняя студентка расслабилась. Рано… Очередная волна качнула пароходик, отбрасывая девушку на палубу. Вдохнув побольше воздуха, чтобы изобразить бодрость, Солнцева развернулась лицом к танцующим. Но единственное, что смогла увидеть – осуждающе-хмурое лицо жениха ровно у противоположного борта.

- А ты молодец! Держишься! – кто-то крайне дружелюбный толкнул Веру в плечо.

Качнулось судно, качнулось тело. Голова запрокинулась назад, взгляд на долю секунды зацепился за неопознанное в пьяном угаре созвездии, и девушка, не удержавшись, полетела в воду.

Река радостно раскрыла свои прохладные объятия, подарила блаженство, несравнимое даже с утренней негой выходного дня. Вера безразлично рассматривала уходящие ввысь блики огней, расплывающуюся кляксу собственных волос… Тело становилось все более невесомым, жизнь – незначительной, недавние события – бессмысленными, порывы – бесполезными. Улыбнувшись, Солнцева решила еще раз облегченно вздохнуть…

Жизнь ослепительной вспышкой прервала свободное парение расслабленного тела - девушка дернулась и ринулась обратно к огням. Вода держала. Вода не желала отпускать. Вера боролась и, в конечном счете, победила. Горло обожгло холодом, а из груди вырвался хрип.

Активно работая руками, недавняя баловница судьбы, зацепившись взглядом за горизонтальную линию берега, боролась за жизнь. Сознание избавилось от алкогольного дурмана, голова стала ясной, мозг организованно отдавал приказы телу.

Только теперь, качаясь на волнах, Вера отметила схожесть ситуации с апокалипсисом: вещи, обломки, деревянные бочки, тряпки, книги и люди – все смешалось, бурлило и издавало звуки. Люди, точно так же, как сама студентка, неистово боролись за собственную жизнь, хватаясь за песчинки материального существования. Звуки – не звуки, а рев адова пламени: истошные вопли, мольбы о спасении, ругань перемешивались с шумом бурлящей воды, треск взрывов заглушал вой сирены. Огненные всполохи, отражаясь от водной поверхности, двукратно увеличивались и ослепляли. Сизый дым то и дело застилал горизонт, на пару с водой нещадно обжигал легкие.

Совсем рядом кто-то безуспешно пытался освободиться от плена воды – кричал, захлебываясь, глотал слова, и без устали молотил воду. Мгновенно сработали инстинкты – выросшая на море девушка бросилась на помощь. Соблюдая все меры предосторожности, Вера подплыла сзади, ухватила жертву кораблекрушения подмышки и, обнаружив лодку спасателей всего в нескольких метрах от себя, активно заработала ногами. Утопающая женщина отказывалась помогать – паника и дезориентация делали свое пакостное дело. В какой-то момент ухватив за руку Солнцеву и, не внимая уговорам, полезла на голову своей спасительнице. Вера в мгновение ока ушла под воду.

Ни паники, ни истерик. Только нецензурные выражения и сумасшедшее желание избавиться от груза. Девушке удалось отцепить холодную руку и с максимальной силой оттолкнуть от себя пострадавшую. Спасенная женщина, не прекращая стонать и рыдать, дотянулась до брошенной с лодки спасателей веревки и сделала гребок ногами. Голая пятка выбила из глаз недавней спасительницы сноп искр. Солнцева успела подумать, как неблагородно поступила незнакомая дама, отблагодарив своего ангела-хранителя ударом ноги в нос, и окунулась в темноту речного дна.

Глава 1.

Сегодня баронесса была не лучшем расположении духа. И причин сердиться было хоть отбавляй. Ночная катастрофа на реке принесла немало материальных убытков. Что уж говорить об уроне, нанесенном репутации фамилии!

- Сколько погибших? – стальные нотки в голосе заставили воздух звенеть от напряжения.

- Сто два человека…

Софья Богдановна повела головой так, словно ей стала давить узкая горловина платья. Кабинет ушедшего, но от того не менее любимого мужа, показался женщине мал. Приподняв наполовину пустой стакан, тут же его поставила. Пальцы предательски дрожали. Еще не хватало выдать нервическое состояние стуком зубов о стекло. Мельком глянув на сына, баронесса вернулась к невеселой теме разговора.

- Есть пропавшие без вести?

Стоявший все это время у большого окна мужчина перекатился с пятки на носок, но четкого ответа так и не дал. Казалось, что пейзаж за стеклом его интересовал куда больше задаваемых баронессой вопросов.

- Саша, ты выглядишь крайне усталым, - баронесса отложила в сторону бумаги и пристально посмотрела на сына. – Ты что-то подозреваешь?

Уставший за ночь мужчина горько улыбнулся, прикрыв на минутку веки, а затем посмотрел на мать, слегка наклонив голову к плечу. Так обычно смотрят кошки, играющие в опасные игры с мышками.

- Мама? – мужчина произнес родное слово так, словно пытался уточнить, та ли женщина сейчас сидит перед ним? – Два наших корабля столкнулись в водах одной из самых широких рек империи. Это ли не совпадение?

Софья Богдановна в очередной раз провела пальцами по лбу, пытаясь разгладить морщинки. Шутка ли, выглядеть на двадцать лет моложе реального возраста? Ни единого седого волоска в густой шевелюре, «гусиные лапки» осмеливались появляться лишь тогда, когда баронесса улыбалась.

Однако именно сейчас было совсем не до смеха – пассажирский пароход, гордо носивший имя хозяйки херсонских степей, был безвозвратно потерян. Протараненный своим же сухогрузом, собственностью фамилии фон Фальц-Фейнов.

- Что тебе удалось выяснить? – баронесса тяжело вздохнула и снова взяла перо в руки.

Сын железной леди решился, наконец, отойти от окна и, поправив манжеты рубашки, что выглядывали из-под рукавов сюртука на пару сантиметров по старой моде, присел в кресло напротив родительницы.

- Капитаны обоих суден были трезвы на момент разговора с ними жандармов. Божатся в точном исполнении инструкций и члены команды. Рулевой механизм «элеватора» в полной исправности. Оба корабля держались своих курсов. Я ума не приложу, почему один перешел дорогу другому!

Александр потер ладонью лоб, непроизвольно повторив жест матушки. Он, действительно, ужасно устал. Ночь выдалась бойкой…

Тогда стрелки часов еще не успели обогнать полночь, когда лакей с перепуганными глазами сообщил веселящемуся на очередном светском приеме молодому барону неутешительные вести.

Поначалу, когда старший в семье после почившего отца, Фальц-Фейн увидел округленные глаза слуги, грешным делом подумал, что беда приключилась с казавшейся вечной баронессой. Однако тревоги развеялись, а на их место пришли озабоченность и недовольство.

Тихоходный Днепр преподнес неприятный сюрприз на праздник солнцестояния – крушение сразу двух судов, принадлежащих семье барона.

И если груз плавучего элеватора не пострадал и даже был доставлен в порт в целости и сохранности, то гордость флота Фальц-Фейнов – пассажирский пароход «София», пошел ко дну. Из почти пяти сотен пассажиров и членов команды удалось спасти лишь половину. Остальных объявили погибшими либо пропавшими без вести.

Страховка возмещала лишь стоимость потерянного корабля. А вот жизни потерянных пассажиров агенты выплат по рискам не оценили и в грош. И пока не будут выяснены все причины трагедии, имевшей место в мирных водах малоросской артерии, дом и пароходную контору Фальц-Фейнов будут осаждать как пострадавшие, так и вездесущие репортеры.

Александр выпрямил спину, глубоко вздохнул и одарил баронессу жестким взглядом.

- Я намерен довести расследование до конца, Софья Богдановна. Сейчас в лазаретах Тропиных и в Городской больнице находятся бывшие пассажиры «Софии». Я уже оповестил в письменных посланиях главенствующих врачей обоих госпиталей, что буду частым их гостем в ближайшие дни. Только не для лечения, а для разговоров с пострадавшими.

Аристократка-помещица внимательно слушала, но, все еще не доверяя повзрослевшему сыну, погрозила пальцем:

- Если кто-нибудь из них осмелится противостоять тебе, напомни, на чьи деньги содержатся лазареты.

Александр качнул головой и зажмурился. То ли подтверждая, что внял услышанному, то ли прогонял сонливость.

- И поспи немного, мальчик мой, - голос изобиловал нежностью и заботой, а глаза уже следили за бегущими по столбцам цифр пальцами. Баронесса не желала более задерживать сына.

Ранее утро прованса пахло сдобой. Городской дом Фальц-Фейнов соседствовал с популярным на весь город кондитерским заведением – «Пряничная на Заречной». Ее хозяева – развеселые Иван да Марья Март – никогда не бывали в плохом настроении. Александра всегда удивляла одна особенность соседа. Надетый на большое пузо поварской передник отливал белизной пусть то в начале рабочего дня либо в самом его конце.

Марья души не чаяла в муже. И каждый раз, когда тот открывал двери утреннему солнцу, стояла за спиной и протягивала шоколадную конфету. Сладость шустро перекочевывала из теплой ладони кондитера в крохотную ручонку бегущего вниз по улице ребенка. А двое обделенных божьим благословением супругов глядели вслед ребятне и добро улыбались.

Вот и сегодня молодой Фальц-Фейн застал соседа в полусогнутой позе. Перед улыбающимся поваром стоял босоногий мальчуган с длинной удой и благодарно принимал гостинец.

Выглянувшая вслед за мужем Марта широко улыбнулась помещику. Александр низко склонил голову в знак приветствия, спрятав за упавшей челкой уставшие глаза. А затем обернулся к подъехавшему извозчику.

Спустя полчаса высокого гостя приветствовал главврач городского госпиталя.

- По вашему приказанию, многоуважаемый Александр Эдуардович, мы никого не отпускаем, - пока главврач отчитывался перед бароном-меценатом, гость и управитель успели пройти по первому этажу. Однако состояние приемных покоев сейчас мало интересовало старшего Фальц-Фейна. Все, что говорил управляющий не по теме, Александр пропускал мимо ушей. Если бы лекарь внимательно присмотрелся к походке барона, то сразу бы понял, что заложенные за спину руки, зажатые в замок, и опущенный к полу взгляд свидетельствовали о глубокой задумчивости мужчины.

- Прошу вас.

Тихий голос управляющего и распахнутая дверь сработали лучше пожарного набата. Александр вынырнул на поверхность раздумий и, наконец, осмотрелся. В этом месте гость был впервые.

Высокий потолок украшала лепнина, яркое солнце заглядывало в десяток окон почти под самой крышей. Косые лучи рассекали пространство, словно шпаги заправских дуэлянтов, образуя ровную лестницу в небеса. Одноместные койки, разделенные невысокими тумбами и больничными ширмами, выкрашенными в белый цвет, стояли двумя ровными рядами, упираясь изголовьями в глухие стены. Почти все кровати были заняты, обслуживающий персонал перемещался от больного к больному, стараясь издавать, как можно меньше шума.

- Это все - пассажиры «Софии»? – барон прищурил глаза, пытаясь обнаружить сходство между пациентами.

- Нет, ваше сиятельство, здесь находятся только пять пострадавших. Остальные, которые в более тяжком состоянии, еще в операционных. А еще есть в саду… говорят с родными, - на последних словах лекарь стушевался, опустил взгляд.

Краем глаза отметив изменившееся поведение провожатого, Александр цепким взглядом отметил нескольких человек, одетых не по форме и сидящих у коек.

- Это родственники? – уточнил барон, указывая взглядом на заинтересовавших его особей.

- И родственники, и шпики, - сквозь зубы недовольно произнес доктор, но дальше мысль свою развивать не решился.

- Тогда, я думаю, сначала поговорю с теми, кто сидит в саду, - Александр оценил ситуацию – молодчики на работе, не стоит им мешать. – После перенесенного им, наверняка, хочется поскорее убраться подальше отсюда.

Александр направился прямо по проходу, скользя взглядом по лежащим и сидящим на кроватях больным. Управляющий госпиталем еле поспевал за широко ступающим меценатом.

В какой-то момент барон зацепился взглядом за очередную койку, и даже сбавил шаг. Следующий позади главврач чуть не врезался в затормозившего Фальц-Фейна. Проследив за взглядом гостя, хозяин обители поспешил на выручку:

- Это тоже одна из пассажирок парохода. Барышня пережила крайне высокую степень шока, - доктор сложил руки на животе и жалостливо сдвинул брови, покачивая головой. Но тут же оживленно отметил: - Ее выловила спасательная команда как раз после того, как она помогла выбраться из воды одной из благородных дам. Сама же получила травму. Видите? Отекла вся правая сторона лица. Однако кости не пострадали. Ей нужен только покой и забота родных, - и главврач тяжело вздохнул.

Барон обернулся к собеседнику.

- Уже выяснили, кто она?

- Да, ваше сиятельство. Епанчина Вера Николаевна…

- Епанчина? – переспросил Александр, хмуря брови и проверяя собственный слух. – Не родственница генерала?

- Еще не знаем точно, ваше сиятельство, но ищейки уже рыщут.

Барон коротко кивнул и двинулся дальше. Правильные, но чуть угловатые черты лица исказились мукой. Лишь на мгновенье потяжелел взгляд. Однако, не в правилах Фальц-Фейнов истязать себя понапрасну. Потерянная человеческая жизнь не ровня потере экономической. О том, какие неприятности сулит знакомство при столь неудачно сложившихся обстоятельствах с дочерью генерала, принимавшего не раз из рук царя награды за верную службу, меценат-промышленник решил подумать в другое время.

Несмотря на довольно ранний час, аллеи небольшого скверика при госпитале кишмя кишели людьми. У большинства из них лица выражали крайнюю степень озабоченности.

В одном из сидящих на скамье господ, Александр опознал своего коллегу по депутатскому креслу. Мужчина сидел в пол-оборота к барону, ссутулившись и пытаясь удержать равновесие, держась за спинку скамьи. Рядом сидела дама – супруга депутата, и смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Пара не разговаривала, но сосредоточенное молчание объясняло больше, чем слова.

Александр замедлил шаг, не в состоянии принять решение – подойти или пройти мимо. Однако воспитание и благородство духа твердой рукой задвинули нерешительность в темный угол, и барон, расправив плечи, снова двинулся вперед.

- Егор Тимофеевич. Катерина Эдуардовна. Мое почтение, – Фальц-Фейн обозначил поклон. Говорил негромко, словно боялся спугнуть иллюзию спокойствия.

Сидящий на скамье мужчина дернулся, медленно поднял голову и посмотрел на подошедшего абсолютно пустым взглядом. Затем глаза седовласого господина озарились, полыхнули на мгновенье огнем. Мещанин стал медленно подниматься, лицо его постепенно приобрело бордовый оттенок, что в сочетании с белоснежными усами создавало невообразимый контраст.

Александр не испугался ни грозного взгляда, ни перекошенного в оскале рта. Не сделал ни шагу назад, когда цепкие пальцы ослепленного горем депутата схватили барона за ворот.

- Ты… Ты! – рычал помещик, но закончить угрозу никак не хватало сил. – Ты! Ты!

Фальц-Фейн не теряя самообладания, перехватил запястья обезумевшего старика, буквально задавил твердостью взгляда.

- Егор Тимофеевич, - тихо и мягко произнес барон, - Егор Тимофеевич, что вы? Что - вы? Это я... Да, я. Егор Тимофеевич? Прошу вас…

Сила воли барона подействовала отрезвляюще, либо сила рук, заставивших разжать скрюченные пальцы поседевшего за утро почетного горожанина Егора Тимофеевича, но убитый горем старец, продолжая повторять чужое имя, снова сел на скамью, положив одну руку на спинку, а второй накрыл плечо супруги. Дама в широкополой шляпе все так же продолжала смотреть в одну точку: она не видела ни чуть было не начавшейся драки, ни взбешенного супруга, ни спешащего к скамье медицинского персонала.

Подбежавшая сестра милосердия властно отодвинула Александра в сторону и заставила седовласого выпить пахнущую резким запахом настойку валерьяны. Егор Тимофеевич откинулся на спинку и прикрыл глаза. Барон молчал, следил, как крупная слеза выглянула из-под побеленных инеем ресниц, ускорила бег к виску, по пути оставляя призрачную дорожку на глубоких морщинах. Знатный в депутатских кругах балагур постарел на сотню лет в мгновения ока.

Александр, не желая больше тревожить покой супругов, так же властно, как сделала совсем недавно медсестра, завладел рукой и вниманием помощницы лекаря.

- Что? – спросил барон, легко кивая в сторону депутатской четы.

- Дочка их тут… после ночи… откачали, но потом… - не раболепно, а больше переживая чужое горе, сбивчиво отвечала девушка.

- Дочка Егора Тимофеевича поступила вместе с другими пострадавшими с парохода?

Сестра милосердия коротко кивнула, освободила руку и снова занялась супружеской парой. Не было времени на разговоры.

Вот и встало все на свои места: та злоба, которой горели глаза депутата, и беспрестанно повторяемое слово, как проклятие на весь род… Потерять единственного ребенка и обвинить в трагедии того, кто в общем-то к катастрофе имеет крайне опосредованное отношение…

Не зная, как помочь, Александр еще раз печально взглянул на супружескую чету, и молча двинулся дальше.

Главный полицейский губернии застал барона в задумчивости. Стараясь не напугать внезапным появлением своим, госслужащий еще издалека подал голос:

- Александр Эдуардович?

Барон обернулся мгновенно, но взгляд его, чуть затуманенный нелегкими мыслями, прояснился лишь нескольких секунд спустя. Заметивший, но не подавший виду, становой пристав сделал аккуратный шаг в сторону собеседника:

- Как жаль встретить вас здесь и при столь печальных обстоятельствах!

- Здравы будьте, Дмитрий Дмитриевич, - совершенно нейтральным голосом откликнулся Фальц-Фейн, так, словно и не касалось его все происходящее. – Не стоит уничижать важности произошедшего. Для всех ночное происшествие – трагедия. Только писаки газетные попируют на останках да повеселятся вволю, мешая имя Софьи Богдановны с грязью.

Александр говорил, отведя взгляд. Урядник, стараясь не нарушать покой особы дворянского происхождения, медленно сделал два шага вперед и остановился на почтенном расстоянии.

- Нижайше прошу прощения за то, что отвлекаю вас, уважаемый Александр Эдуардович, - офицер заискивающе глянул на собеседника, - должен сообщить вам о довольно важной особе…

- Епанчиной? – довольно невежливо перебил барон, резанул взглядом. Служака тут же ухватился за ниточку, и как по канату, позволил себе продвинуться еще чуть ближе к почти вплотную каменному гостю.

- Вера Николаевна Епанчина…

Барон тяжело вздохнул, опустил голову, качнулся по привычке с пятки на носок, и, наконец, одарил вниманием подошедшего:

- Дочь генерала?

- Мы уже телеграфировали его сиятельству, но… - госслужащий выжидающе замер, когда заметил, как у собеседника свело скулы. – Но ее батюшка отписался, что волею отеческой более не озаботится, а посему Вера Николаевна в ответе сама за себя.

- Отрекся от дочери? – Александр еле сдержался чтобы не вскинуть брови - не верил ушам своим. Уж он бы точно никогда бы в жизни так не поступил! Матушка его - София Богдановна не бросила ни Александра, ни остальных семерых детей, когда отец и отчим преставились, а взвалила на свои плечи заботу и о семье, и о промысловом деле. И совесть Александра Эдуардовича не смогла бы позволить своему хозяину поступить иначе.

С другой стороны, груз, лежащий камнем на душе, точно так же камнем пошел на дно, отпуская сердце. Это значило, что генерал не станет предъявлять претензий и требовать сатисфакции в связи с крушением и физическим страданием дочери. Одним иском меньше.

Кивнув на прощание и поблагодарив за сотрудничество исправника, барон отправился и дальше расследовать невыясненные обстоятельства случившейся трагедии.

Глава 2.

Вера глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Боль тут же пронзила виски. Девушка застонала.

У кровати засуетились, послышались причитания и шепотки.

Солнцева попыталась открыть глаза, однако ничего не вышло. Веки были настолько тяжелыми, что казалось, давили на глазные яблоки и грозились не открыться никогда.

Тот, кто только что шелестел накрахмаленными одеяниями, подвинул воздух, разгоняя больничные запахи химии. Решив, что раз глаза отказываются служить своей хозяйке, Вера будет изучать окружающую обстановку другими органами восприятия.

Итак, запахи. Характерные для аптек и лечебных заведений. Если вспомнить, чем закончился вечер, сам собой напрашивался единственный вывод – Солнцева попала в заботливые руки медработников. Однако то, что слышали уши, немного смущало. Больничная жизнь эхом отражалась от стен и потолка. И довольно высокого потолка. Палата явно не отдельная, а общая, потому что кроме мельтешения у собственной кровати, Вера выхватывала из общего фона голоса других людей, стук стальных предметов - так ножницы соприкасаются с железным лотком. Окна открыты. По палате гуляет ветер и слышен звонкий щебет, прилетающий с улицы.

И еще одна странность. Кровать. Она пружинила.

«Господи, в какую дыру ты меня определил?» - мысленно вопросила пациентка и все же разлепила веки. Открылся лишь один глаз.

Поначалу Вере показалось, что она ослепла. Белое сплошное полотно вместо разноцветного мира занавешивало обзор. Однако уже через несколько мгновений пришло осознание – белая тряпичная ширма. А за ней проглядывается силуэт сидящего в кровати больного.

Вера скосила глаз, на сколько смогла. Длинные доски пола, крашенного в темно-красный цвет, с проплешинами у кроватей и царапинами от регулярного ерзанья ширм. Все железные детали выкрашены в белый. Постельное белье, закрывающее прячущееся под лежанкой судно. Ни единой пластиковой вещи. Даже завялившегося в щель колпачка от шприца. Ни намека на бактерицидный лейкопластырь.

- Дивчино, жиночко? – кто-то тихо позвал, не в состоянии определиться с возрастом пациентки, и тронул плечо. – Вы вже не спите? [1]

Вере казалось, что спит. Бывает же такое – сон во сне?

Перевернувшись на спину, девушка спросила у странно одетой медсестры:

- Где я?

Скорбно возведенные бровки молодки прибавили жалости Веры к себе.

- А то як це? Не вспомните?[2] – уточнила сестра милосердия, резанув слух Солнцевой русско-украинским суржиком.

Вера покачала головой, одновременно отвечая на вопрос и проверяя, на сколько трудно шевелить мышцами шеи.

- Як же ж вам повезло, що вы ничого не помните! Столько страху було! Столько преставившихся… Ой, матинко… [3]

Медсестра продолжала что-то говорить, но Вера не слышала. Уши заложило ватой от поднявшегося из глубин подсознания испуга, попытки сглотнуть ком в горле не увенчались успехом.

Тем временем не прекращающая болтать сестра, помогла пациентке приподняться, подправила подушку и усадила Солнцеву, оперев спиной о быльце кровати. Железной кровати.

- Пить, - очень тихо попросила Вера. Со вторым глотком меловой ком, застрявший в горле, пропал.

Вместе со сменой положения тела, прояснилась и голова. Словоохотливая сестричка в белоснежном накрахмаленном переднике, больше похожем на сарафан, читая смятение в глазах жертвы кораблекрушения, спешила заполнить пробелы в памяти пострадавшей

- Барышня, та не нада волноваться так! Ликарь зараз придёт, посмотрит на состояние ваше. Вы ж он – совсем белая, как стена беленая! Но это... это… Организм поправится. Так й личико справится, будет краше старого!

Руки Солнцевой сами взметнулись к глазам, принялись ощупывать кожу. Слишком сильно прижав пальцем скулу, Вера чуть не взвыла от боли. Резко вздохнула, но сдержать слез не смогла.

Бред какой-то! Суржик этот противный в исполнении болтающей без умолку девушки... Неудобная кровать. Кораблекрушение… Допились одногруппнички, наверное, и капитана споили, раз две лодки на широкой реке столкнулись? Когда же приедут родители и заберут из этого ужасного места?

- Вера Мыколаевна, та чого ж вы? Та не плачьте! – девушка в косынке бросилась подправлять стертую мазь. – Це шок. У вас координация, говорил доктор, будет порушена. И, - девушка глянула на потолок, явно вспоминая чужие слова, - потеря пространственных ориентиров.

Медсестра закатила глаза, замерла на мгновенье, пытаясь прочувствовать собственную важность в донесении информации, а затем снова принялась обхаживать больную. Вера продолжала сидеть с открытым ртом.

- Почему Николаевна?

- Шо? – сестричка уставилась на Солнцеву, пару раз моргнула, соображая о чем-то. – Миколаевна? Так это того… генерала Епанчина Миколаем, як царя нашого, звуть. Вера Николаевна Епанчина.

- Почему? – Солнцева нахмурилась - никак не могла сложить кусочки воедино.

- Почему шо? Та не! То вы – Вера Николаевна, а вашего батька Микола… Николай… - как по отчеству звали генерала, сестра, видать, запамятовала, поэтому просто решила сменить тему, продолжая мельтешить перед глазами. – Ото как достали вас из воды, чуточки одетую, прости Господи, - девушка перекрестилась, вскинув взгляд к потолку, - так ото й привезли до нас. Без документов. Без ничего. Токмо кулончик на цепочке. А там имя. А засим, как чемоданчик найшолся, тогда и узнали вас. То совсем не плохо, шо батька вас отослал. Наша гимназия с пансионатом наилучшие на всю губернию. Ну, и шо, шо провинция? Та мы тут такое вытворяемо, шо столичным и не снилось! Ой, простите. То вы ж и есть из столичных! А про род Епанчиных мы знаемо. Слышали. Только вещичек у вас теперь мало. Забрал к себе водяной все. Только вас и отпустил. Вера Николаевна, вы того, не плачьте. Вам понравится тут. Вам же ж понравится?

Сосланная генеральская дочь ничего не понимала. Пыталась было ухватить суть тарабарщины, но смысл ускользал, уплывал сквозь пальцы. Оттого и становилось обидно. Оттого и слезы по щекам.

- Где я? – вновь попыталась выплыть из бурного потока Вера.

Сестра милосердия, стоящая сейчас напротив и ждущая совсем другого ответа на поставленный вопрос, сглотнула, словно у нее пересохло в горле.

- Так того, Херсонская губерния. Вы ж сюда плыли?

Вера скорбно покачала головой, зажмуриваясь. Совсем не сюда... Все не так…

- И тут память отшибло? Ой, - сестричка захлопнула рот рукой, испугавшись такого простого обращения с генеральской дочкой, - простите... Не помните ничего?

И не дожидаясь ответа, уселась поудобнее на кровать, подправив простыню.

- Так вот, коли вы и про время не знаете, то я вам расскажу. Зараз на дворе – лето, тысяча девятьсот двенадцатого року. Та приплыли вы до нас с Одессы, щоб работать в Мариинсько-Олександровке… ой, в Первой Женской Гимназии. Батька помните своего? – Вера машинально качнула головой. – Эх, жаль! А то ж он у царя по праву руку сидит. Но то, шо вы решились сами себе дорогу строить в жизнь – то похвально! Батька, наверняка, ругался. А вы своего слова не поменяли!

Вера плохо воспринимала информацию. Похоже, медсестра сама придумывала детали переезда какой-то опальной генеральской дочки. Но Вера-то тут при чем!? Никакая она не Николаевна! И тем более не Епанчина! И ни в какую Херсонскую губернию не ехала! И гимназия с пансионатами не нужны! Она диплом защитила уже! Она замуж собиралась…

Новый виток мыслей заставил затаить дыхание. Тысяча девятьсот двенадцатый… Впереди первая мировая и Октябрьская революция. И Аврора…

Почему вспомнился крейсер, Вера не поняла поначалу. А потом вспомнила про кораблекрушение, о котором упоминала сиделка. О воде и криках о помощи. О палубе и теплом ветре. О друзьях и о женихе, за которого Вера не желала выходить замуж, но боялась сказать вслух твердое «нет». И ей помогли сбежать.

А может, не Солнцевой помогли? Может, это Епанчиной нужна была помощь? Со знаниями из века двадцать первого Вера смогла бы наломать дров. Или изменить ход истории…

Кто такая Епанчина?

Противный преподаватель, Петр Васильевич, читал скучнейшие лекции по истории дореволюционной России! Вера вечно спала на его парах, получала высокие оценки лишь за красивые глазки. И вот на тебе! Попала именно в то время, о котором ни сном, ни духом. Эх, вы, Петр Васильевич…

Генерал Николай Епанчин… знаком с государем. Близкая связь. Вера должна предотвратить войну? Надо вернуться к отцу? Или не надо? Сама сбежала? Или он сослал? Почему?

Вера - дипломированный историк, а информации про значимые фигуры в государстве начала двадцатого столетия – как кот наплакал. Ее конек – Древний Мир и Темные Века…

Солнцева тяжело вздохнула - слишком много вопросов.

- Вам следует отдохнуть, Вера Николаевна.

Обладатель глухого голоса, верно, прочитал ее мысли. Солнцева в девичестве, а теперь Епанчина, открыла глаз. У кровати стоял мужчина в больничном халате. То, каким взглядом смотрела на подошедшего медсестра, подсказывало, что больную посетил доктор. Многоуважаемый и глубоко почитаемый лекарь.

Сорвавшись с места, словно гончая, сестра милосердия вновь уложила пациентку и заботливо расправила складки на простыне.

Вера решила набраться сил перед тем, как решать непосильные задачи. Утро вечера, как говорят…

Спустя пять дней Солнцеву выписали из больницы. К моменту выхода «в свет» Вера успела узнать о себе довольно много, однако пополнить знания воспоминаниями из будущего, не смогла. Епанчина была для нее не больше, чем упоминанием на полях тетради.

Родилась в Петербурге в семье потомственного генерала в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. И сейчас в свои двадцать пять лет могла считаться старой девой. Видно, это и было одной из причин, по которым и отослали генеральскую дочь. На телеграммы орденоносный батюшка не отвечал, но был жив и здоров, как утверждали газеты. И даже награды получал. Значит, сердился за что-то на дочь. А может, там вообще какая-то история приключилась с любовником? Во времена дореволюционные с этим было еще строго.

Просить докторов проверить, на месте ли невинность, казалось глупым. Если в девятьсот двенадцатый год отправилось тело Солнцевой, то все атрибуты должны были сохраниться. У кого бы узнать подробности изгнания?

Уцелевших документов оказалось не очень много: свидетельство о рождении, рекомендательное письмо к директрисе гимназии, банковский чек на имя Епанчиной. Свидетельства о браке не нашлось. Довольно большое количество писем было испорчено водой. Те бумаги, что сохранились, лежали внутри пачки, завернутые в кожаный конверт. И лишь благодаря защите из толстого слоя писем, более ценные ордера сохранили свое содержание.

Крайне странно было смотреть на цифры, обозначающие даты. К «тысяча девятьсот» сознание было приучено. А вот с девятнадцатым веком совсем было трудно смириться. Вера паниковала, впадала в ступор, смеялась невпопад. Оттого и задержали ее выписку. Думали, не совладает с собой девушка. Но, в конце концов, доктора уверились во вменяемости пациентки и дали добро «на выход».

Лето девятьсот двенадцатого года — это вам не жаровня-душегубка периода парникового эффекта.

Вера стояла на высоких ступенях приютившей ее на некоторое время больницы, крепко сжимая в руках деревянную ручку чемодана. Солнечный свет заставлял жмуриться, отчего кругляши бликов прыгали перед глазами. Свежесть июльского ветра удивляла, а перспектива не быть найденной замерзшей в подворотне радовала.

Новоприбывшая гостья не узнавала города. Никаких небоскребов. Дома каменно-деревянные в два-три этажа максимум, которые совсем не закрывали вид на реку, мощеные дороги, простые деревянные скамьи на бульваре, раскидистые тонкоствольные деревья, бут вместо тротуарных бордюров. Брусчатка. Вот откуда столько шума! Катившиеся мимо конные экипажи издавали резкие звуки. Это не монотонный гул автомобилей мегаполиса. Это совсем другой шум. Деревенский. Рыночный. Босоногая малышня. Место чистильщика обуви на углу дома. Театральные афиши на круглой тумбе. Вместо привычных фонарей - телевизионные антенные рогатки на столбах. Барельефы и лепнина на фасадах домов. Гудок автомобиля на перпендикулярной улице. Звон колокольчиков на открывающихся дверях.

Вера повела носом. Тонкой ленточкой в больничный фимиам вплелся аромат ванили. От прошедшей мимо женщины в пышной юбке потянуло сиренью.

По улице чинно вышагивали пары. Дамы, одетые в длинные, но довольно узкие платья прятались в тени широких полей шляпок либо обходились зонтиками. Поголовно усатые кавалеры с блестящими и зачесанными на макушку волосами держали под руку своих спутниц и выстукивали тростями мостовые. Дети в коротких платьях и шортах с полосатыми «моряцкими» воротниками.

И много велосипедов. Одинокие наездники или семейные прогулочные подряды заполоняли улицу, двигаясь в основном вниз по мостовой. Вера нахмурилась, припоминая газетные вырезки архивов. Уж чего-чего, а фотографий начала двадцатого века ей пришлось повидать много. Но ни на одной не было запечатлено столь великое множество двухколесных друзей человека. Возможно, конечно, что штатные фотографы не обладали высокотехнологичными изобретениями фото-индустрии. Однако же были и внештатные работники, и перспективный «Кодак», представивший рынку потребителей легкую, компактную камеру для любителей-путешественников! Или это явление временное? Велопробег…

Жизнь вокруг била ключом. Живая. Свежая. Словно хлеб из печи. Никакого намека на искусственность. Никаких целлофановых упаковок…

Вера никак не могла поверить, что теперь она – часть этого каравая. Наполненный рационализмом ум твердил – невозможно! И тут же допускал – параллельная реальность…

Сестры милосердия уже давно попрощались со своей подопечной, отпуская генеральскую дочь в свободное плаванье. Серо-белое бытие госпиталя сменилось многообразием красок. Епанчиной Вере Николаевне следовало сделать первый самостоятельный шаг.

Узкий носок светлой туфли на невысоком каблуке выглянул из-под кружевного подола. Про женский костюм начала двадцатого века Вера много помнила из истории. Такими кружевами зарабатывали себе на жизнь деревенские мастерицы, продавая свои изделия модисткам, а те в свою очередь, шили модные наряды. Кстати, то небольшое богатство, которое сохранила дорожная сумка, было сплошь из натуральных материалов. Странная конструкция лифчика очень рассмешила Веру. Но когда пришлось натягивать этот образчик изысканности и вандализма, Епанчина сопротивлялась. Недолго, но все же. Чужой мир… чужой монастырь… А, как известно, со своим уставом…

Пришлось подчиниться и надеть эту многослойную майку-доспех.

Первый самостоятельный шаг не принес облегчения, как и не внес драматизма в жизнь путешественницы.

Следовало делать следующий шаг. А затем еще. И еще.

Вера добралась до гимназии довольно быстро. Схема, которую нарисовали бывшей утопленнице сестры милосердия, помогла сориентироваться на улицах по-настоящему старого города.

Здание учебного заведения пафосно форсировало большой пустырь с редкой порослью деревьев. Вера вспомнила: перед гимназией был разбит сад, но его запустили, и кто-то крайне умный в городской управе решил, что проще будет вырубить старые деревья и засадить сад по новой. Но процесс затянулся. Фасад гимназии смотрел теперь на Александровскую пустошь.

Епанчина внимательно изучала строение. В двадцать первом веке двухэтажный приют институток затерялся в джунглях. Те деревья, которые едва достигали сейчас подоконников первого этажа, в Солнцевой современности затеняли фасад и не давали толком рассмотреть облупившуюся штукатурку. Но в девятьсот двенадцатом гимназия радовала глаз. А крыша! Такой короны был достоин и собор!

Мощеная улица закончилась еще на повороте, и Вера стояла сейчас на обычной пыльной грунтовке. Еще ступая по главной улице города имени Говарда, Епанчина обратила внимание на активную работу мастеров-каменщиков. Еще и подумала – совсем ничего не изменилось. Дороги как чинились, так и будут чиниться.

Летние каникулы. Благодатное время, когда тишину пустых коридоров нарушает размеренное тиканье напольных часов.

Вера, наконец, набралась смелости, и вошла в дверь. Огромное мутное зеркало во всю стену никуда не делось. Три колонны-исполина, подпирающие потолок, стояли на месте.

Внимание привлек звук приближающихся шагов. Вера повернула голову, чтобы встретиться с изучающим взглядом незнакомой женщины.

- Я могу вам чем-то помочь? – спросила незнакомка, приблизившись на достаточное для разговора расстояние.

Вместо ответа Епанчина протянула подготовленное заранее рекомендательное письмо. Еще в госпитале Вера решила избрать тактику серой мышки: меньше говоришь, больше слушаешь.

Мадам в сером - и юбка, и блуза - внимательно прочитала бумагу и, склонив голову на бок, еще раз изучающее окинула взглядом гостью. А затем, не говоря ни слова, развернулась в направлении от входа и пошла по длинному темному коридору. Вера решила, что пора следовать за дамой.

За высокой дверью, в которую собиралась постучать женщина-проводник, раздался телефонный звонок. Трель, которую ни с чем не спутаешь. Стук все же раздался, но скорее для проформы.

Первой в просторную светлую комнату вошла провожатая. И остановилась на пороге. Если бы Вера была не столь внимательной, наверняка врезалась бы в спину впередиидущей женщине.

Некто сидящий за столом и в данную минуту держащий телефонную трубку возле уха, зазывно махнул рукой. Веру, наконец, пригласили войти и указали на стул перед огромным письменным столом.

Пока сидящая в кресле женщина внимательно слушала противный писк в трубке, Епанчина успела украдкой оглядеться. Беленые стены, деревянные уголки, трюмо темного дерева, стулья или кресла вряд и у всех - непомерно высокие спинки. И бумаги, бумаги, бумаги…

- Дарья Тимофеевна, кого вы нам привели? – голос хозяйки кабинета скрипел не меньше, чем стул под Верой.

Дама в сером чинно прошествовала к начальнице и выложила на стол рекомендательное письмо.

- Епанчина Вера Николаевна, - прочитала единственное полное имя, указанное в бумаге, женщина-карга, - университет гуманитарных наук… Петербург…

Вера заметила вздернутую бровь собеседницы, в то время как провожатая оставалась невозмутимой.

- И что же привело в наши края дочь знаменитого полководца?

Вера опустила глаза, продолжая придерживаться выбранной и утвержденной линии поведения. Тактика сработала.

- Сбежала? Правильно! С таким отцом не сильно вольно-то и поживешь, - письмо легло поверх остальных документов, а сама читательница поднялась из-за стола и подошла вплотную к гостье. Вера продолжала упорно молчать, лишь мельком глянула на собеседницу. И этого мгновенья хватило, чтобы увериться – девушку проверяют.

Не дождавшись ответа, старшая дама прошла к трюмо, зашелестела бумагами. Дама в сером сверлила глазами молодую особу.

- Смирение и терпение нужны как для мира, так и для войны, - заинтересованная визави вновь приблизилась к гостье и протянула письмо.

Епанчина еле разобрала размашистый почерк и давно вышедшие из письменного обихода «ери» - твердые знаки в конце слов. Но общий смысл был понятен. Некая Вера Карповна настоятельно просила принять дочь генерала в ряды преподавателей гимназии, обещала, что в лице Епанчиной-младшей, школа обретет толкового и высокообразованного преподавателя. А заодно, возможно, сыщется старой деве женишок.

- Бойся смирившегося врага, - процитировала мудрое изречение Вера и вернула послание. Глядеть на госпожу всея гимназия девушка не решалась и просто смотрела в окно. Пускай думает, что последнее изречение – просто первая пришедшая на ум мысль.

Взмахом руки даму в сером отослали вон.

- Я не знаю, барышня, чем вам не подошли столичные франты, но здесь, я надеюсь, вы в первую очередь будете думать не о себе, - бойкая мадам стояла, нависая над столом, изучала будущую преподавательницу. – Какое направление вам интересно?

- История, - не задумываясь, выпалила Вера, но тут же осеклась.

- История… - собеседница села, - Софья Игнатьевна была нашим светочем. Что ж, история, так история. Меня можете звать Елена Игнатьевна. Я теперь заведую гимназией. У нас много перемен и я желала бы, чтобы вы стали лучшей их частью. Вам есть, где жить?

Вера отрицательно покачала головой.

- Тогда будете жить в пансионате в крыле преподавателей.

Глава 3.

Комната, отведенная под нужды новой хозяйки, радовала простором и большим количеством света. К превеликому сожалению, удобства даже для преподавательского состава располагались в конце коридора и могли использоваться и ученицами тоже. Огорчил момент с отоплением. Ни батарей, ни труб. Только небольшой камин. Значит, если Вера задержится в девятьсот двенадцатом надолго, зимой придется греться по старинке – огнем и шерстяными изделиями. Наверное, еще и грелки тут не отменили.

А еще в этом веке не существовало стиральных машин, микроволновок, фенов, шариковых ручек, мобильных телефонов, кондиционеров для волос…

Вера раздосадовано застонала и повалилась на узкую кровать. Ну, почему ее не закинуло в какое-нибудь далекое будущее с максимальными условиями комфорта и прогрессивными взглядами на жизнь? Как долго будут мучить девушку фантомные боли: взглянуть на экран смартфона, чтобы проверить время, погоду, новости, выискать глазами микроволновку, щелкнуть выключателем?

Решив, что слезами делу не поможешь, Епанчина принялась приводить жилище в порядок.

Письменный стол, несколько стульев, дверцы и полки шкафа, комод и подоконник были покрыты толстым слоем пыли. Потрепанная временем полосатая дорожка вела от порога к окну, еще одна циновка лежала у самой кровати.

Только сейчас Вера заметила некое несоответствие в расцветке пола у противоположной ее спальному месту стены. Деревянные доски покрытия отличались по цвету.

- У меня будет соседка? – просила у пустоты девушка. Ответа, естественно, не последовало.

Решив, что паниковать еще рано, Епанчина принялась за уборку. До конца дня до блеска были вымыты все поверхности, вечерний ветер безуспешно пытался сдвинуть с места тяжелую ткань портьер.

Шкаф немного разочаровал. Кроме полок и двух толстенных дверок гардероб не мог предложить ничего. Пришлось раскладывать свой небогатый скарб. Странное нижнее белье, некогда белоснежный сарафан, который стал свидетелем путешествия во времени, темное платье, вероятнее всего для выхода в свет, и тонкая шаль. Видимо, придется размораживать сбережения. И следует обязательно узнать уровень цен на одежду и обувь.

От обеда новая преподавательница отказалась, но к ужину все же спустилась вниз, чтобы узнать, где можно перекусить.

Еще одна дама в сером одеянии, в застегнутой под самый подбородок блузе, сообщила, что есть возможность поужинать в столовой при гимназии. Но если барышня желает «покутить», тогда это лучше сделать в городе.

На «покутить» Вера почти обиделась, и, не зная, как себя вести – обидеться или смириться, предпочла сделать вид, что не услышала оскорбительного предложения, и вышла из дверей общежития.

Высокие деревья, которые закрывали почти все пространство двора между двумя зданиями, скрывали теряющее яркость небо. Дорожки, разбегающиеся в разные стороны, еще не освещались, но высокие, почти в два человеческих роста, столбы, словно ночные стражи, охраняли каждые метры пути. Вере было очень интересно посмотреть на работу фонарщика.

Помещение столовой пахло борщом. Ни с чем никогда не спутаешь запах вареной свеклы. И еще гречки. Солдатской каши.

Вера покопалась в голове, вспоминая, как было с продовольствием в предвоенные годы. Херсонская губерния - довольно богатый район. Здесь было много промышленников, перевалочные пункты и корабельные порты на реке приносили хороший доход. Паровой лесопильный завод Когана, собственная электростанция, построенная на деньги благодетеля Соколова, консервный завод и незамерзающий порт Хорлы Фальц-Фейнов, табачные фабрики, свеклосахарный завод…

Даже макаронные изделия местных заводов отправлялись за бугор! Так что, с голоду не пухли. Степи давали богатые урожаи зерновых. Пастбища рябили Скадовскими коровами и овцами. Богатый край.

Богатый благодаря людям, которые смотрели на вещи под другим углом: Эрдели, Вадон, Валик, Люблин, Готрон, Гринзайд… Иностранцы, поднимающие промышленность великой империи… Еще со времен Екатерины Второй.

В зале было пусто и довольно темно. Сгруженные в несколько этажей скамьи выстроились рядами вдоль стен, и лишь несколько обеденных столов соседствовали с закутком раздачи. Туда Вера и направилась.

Грохот чугунной посуды выдавал присутствие работников кухни, еле различимая за шумом человеческая речь прерывалась взрывами смеха. Вера аккуратно прошла за резную ширму, отделяющую кухню от основной части столовой, провела рукой по ажурной стене, признавая всю целесообразность данной конструкции. При отсутствии централизованного отопления обогревалось пространство жаром от печей, и было бы глупо отгораживаться стеной с прорезанным окном для раздачи пищи.

- Доброго вечера! – позвала гостья, перегибаясь через столешницу и пытаясь высмотреть хоть кого в глубине кухни.

Электрические лампочки от силы в двадцать свечей заливали пространство теплым светом, отчего казалось, что вот-вот из-за большого котла выскочит босоногая Золушка и махнет рукой на испачкавшегося сметаной кота.

- Кто там пожаловал? – донеслось громогласное из-за шкафа, и в освещенный проход вышла настоящая кухарка: без талии, но с улыбкой на лице.

- Добрый вечер, - еще раз повторилась Вера, опуская взгляд, - я не знаю… подавали ли ужин… Я...

- Обнова… вижу я, барышня, что вы нездешняя, - повариха, вытирая руки о фартук, медленно шла по направлению к Епанчиной, - была бы старенькой, платьишко твое сидело бы поплотнее.

Удачная шутка вызвала смех, и несколько повязанных косынками голов выглянули в проходы. Вере бы смутиться, но вместо этого девушка улыбнулась:

- Ну, хорошего человека должно быть много.

Поварята довольно загомонили, а глава кухни засуетилась, усадила гостью за стол и предложила на выбор несколько блюд.

- Странные барышни-институтки, - зависнув над съежившейся в комок Епанчиной, кухарка оценивающе оглядела новоприбывшую, - кои думают, что им должно питаться воздухом, потайки запихают в себя печенье, а здоровая пища уходит беспризорникам. Али ты, девонька, не такая же?

Вера, улыбаясь, покачала головой, пряча взгляд, и для подтверждения собственных слов придвинула к себе обе тарелки. И тут же спрятала руки под стол, положив их на колени. Повариха, оценив чужое рвение и аппетит, довольно заухала совой:

- Баба Марья меня зовут, - представилась пышка.

- Вера… - выпалила девушка, но тут же опомнилась – негоже девице болтать с набитым ртом, да еще и представляться одним именем. – …Николаевна Епанчина. Университет гуманитарных наук. Петербург. Историю…

- Историю будете преподавать! – поспешила всплеснуть руками повариха. – Это заместо нашей почившей Софьи Игнатьевны, царство ей небесное! – пухлая рука взметнулась, осеняя хозяйку крестным знамением. – Вот радость-то!

Вера успела повторить жест кухарки прежде, чем вновь опустила глаза.

- Очень вкусно, - Епанчина одарила заслуженным комплиментом блюда из экологически чистых продуктов, - а вы… баба Маша… можно я буду звать тетя Маша. Можно?

Такой простой и заданный прямо вопрос заставил кухарку прослезиться. Она даже позволила себе присесть на стул напротив и подпереть румяную щеку рукой:

- Можно… - слегка удивленно разрешила женщина, пахнущая жаренным луком.

- А вы меня… уж простите… тоже по-простому - Верой. Мы с вами, дамы хоть и светские, да все одно под одним Богом ходим...

- Вон оно как, - выдохнула удивление тетя Маша, - молода горлица, а умом и духом не слаба! Да коли взяли вас, Вера Николаевна, вместо Софьюшки… Она-то умела сорванцов своих усмирять.

- А что, трудно с детьми, да?

Кухарка Марья пододвинула пышную булку на блюдечке поближе к Вере.

- А с детями всегда трудно. Но коли хыст есть, то и Бог в помощь будет.

На ужин больше никто не пришел. Оставшиеся в гимназии работники либо ушли трапезничать в город, либо, как Елена Игнатьевна, заказали принести ужин к себе в кабинеты. Зато никто тетю Машу не отвлекал, и Вере удалось выяснить немного интересных деталей.

Зарплата провинциального учителя женской гимназии составляла порядка восьмидесяти рублей в месяц. Это при условии полного содержания – еда, жилье. Довольно прилично для выпускницы бестужевских курсов. На эти деньги, как сказала новая подруга, можно было приобрести полрояля известной марки, или ломовую лошадь, или шесть длинных пальто, или мундир парадный офицерский и еще шапку гусарскую штабную в придачу. А уж как пировать-то можно! Бутылка «Красноголовки» объемом чуть больше поллитры стоила сорок копеек, а «Белоголовки» - шестьдесят. Вот уж сомнительное удовольствие – напиться казенки по рублю за литр!

На рынке за две копейки – вот где раздолье – можно было набрать дюжину отборных соленых огурцов. А накушаться «от пуза» в хорошем ресторане – за полтора-два рубля.

Вера слушала и качала головой. Про колбасу «Докторскую» за пятьдесят копеек килограмм она от мамы слышала. Но что б вот так…

- А скажите, пожалуйста, тетя Маша…

Вера, в силу строгого воспитания, никак не могла заставить себя обращаться к старшей по возрасту женщине на «ты». И еще болезненно реагировала на «выканье» по отношению к себе. Но приходилось смиряться – нужна была информация. А словоохотливая кухарка с превеликим удовольствием вываливала эту самую информацию со скоростью и объемами созревающего дрожжевого теста.

Про людей именитых учебники истории и архивы государственных учреждений писали много, а вот про столяров и плотников – как кот наплакал.

- Ремесленники у нас сидят в припортовом районе и районе Забалки. Там можно найти и кузнецов, и кожевников, и резчиков по дереву. Только одна туда не ходите. А хотите, я вам в проводники Зайку нашего дам? Он хоть и нем, да много чего понимает. Все ловит на лету и соображает не хуже стряпчего управского.

За совет Вера была благодарна и с удовольствием согласилась на помощь.

- И в парк наш не ходите, милая. Там порою такое непотребство твориться! Город наш хоть и богат, и электростанцию свою имеет, да только до парков не дошли руки думцев городских. Один горбатый фонарь, который собирает люд простой, да не совсем.

Епанчина заинтересованно уставилась на кухарку, которая на последних словах прищурилась, еще и пальцем в небо покрутила:

- Такая картина, - отставляя подальше на середину стола стакан со сладким чаем, продолжила тетя Маша, - десятка два-три молодых хулиганов стоят развязно кучкой и во всеуслышание сквернословят. Один из более остроумных читает громко газету и, разумеется, выкрикивает непечатные слова и выражения. Можете себе представить, Верочка Николаевна, какого остроумия и каких словечек можно ожидать от такого субъекта, упражняющегося в них лет четырнадцать-пятнадцать где-нибудь на Забалке?! Мало того, некоторые врываются в круг и позволяют себе хватать женщин в объятия! – Вера изобразила на лице ужас, даже поднесла руку ко рту, запечатывая уста. - Некоторые из них благосклонно улыбаются. Вообще, публика чувствует себя вполне удовлетворенной и толчется, все толчется на одном месте. Где, Верочка Николаевна, скромность, стыд, оскорбленный слух?[4]

- А почему меценатов своих не попросить обустроить близлежащую территорию? – предположила Вера. – Гимназия, наверняка, своих спонсоров имеет?

Тетя Маша нахмурила брови и уставилась на девушку – диковинное слово она слышала впервые.

- Есть добродетели, которые благотворительностью занимаются? Выделяют средства на содержание гимназии?

- Добродетели-то есть, однако ж с года девятьсот второго училище наше переехало сюдыть, а еще ранее перешло под начало городское, да и территория парка тоже не в частных руках. Вот и соседствуем с безбожниками рядом, приходится терпеть и загулы ночные, и словечки похабные.

Повариха, наконец, решила убрать со стола. Поднялась, собрала посуду и направилась в обитель казанов и тарелок. Вера осталась сидеть в полумраке одна.

- Завтречка приходить кушать пораньшее, - послышалось из-за резной ширмы, - я вам Зайку покажу, он и проведет по местам нужным.

Это, наверное, было прощанием. И Вера, негромко поблагодарив за ужин, направилась к себе.

Фонари уже горели. Фонарщика нигде не было видно. Епанчина вздохнула и принялась считать шаги от корпуса гимназии до здания общежития. Надеялась ли вера найти ответ под ногами? Возможно, инструкция по поведению будет высечена в камне…

За мелькающим меж деревьев силуэтом следили две пары глаз.

- Говоришь, другая она? – Елена Игнатьевна, не поворачивая головы, спросила у своей подчиненной.

- Одно дело, Елена Игнатьевна, кабы другая по столичному была. Знали таких. А тут совсем не такая. И лицо…

- Варвара, - директриса гимназии одернула гревшую старческие плечи шаль, - той карточке лет сколько?

- Но ведь фамильные черты… - попыталась возразить заместительница.

- Так неужто надо походить обязательно на именитого родителя? Ты ж токмо в газетах и видела бородатого генерала, а жену его первую зрела? Нет. Не думай плохо. Досталось ей, думаю, от мачехи молодой. Не захотела видеть рядышком на приемах падчерицу, старшую за себя. А мужчины, даже пускай и генералы, завсегда супругу будут слушать, коли умеючи подходить.

Но слова директрисы не подарили успокоения душе Варвары Ефимовны. Женщина решила не оставлять свой самоназначенный пост и строго следить за подопечной.

Спала Вера плохо. Неудобная узкая кровать, стенка, об которую так и норовил удариться то локоть, то лоб. Пастельное белье, хоть и чистое, но пахнущее совсем неуютно. Ужин, удобно улегшийся в желудке, отозвал на некоторое время кровь на собственные нужды. Но уже пару часов спустя нервное состояние и путанные мысли вернулись. Вера все надеялась, что проснется, что вновь увидит неоновые вывески, стеклянные раздвижные двери, услышит противный писк медицинской аппаратуры, нащупает пальцами кнопки пульта… Все напрасно…

Широкий сарафан служил теперь девушке ночной рубахой. Хотя и его придется перешивать, потому что слишком откровенно для времен царской России выглядел верх одеяния.

Зубной порошок, забытый кем-то в ванной комнате, пришлось втирать жестом заправского потребителя героина - указательным пальцем по зубам и деснам. И сколько бы ни полоскала Вера рот, привкус мела так никуда и не делся. И вот еще одна статья расходов – средства личной гигиены. Думать о приближающихся критических днях Епанчина себе запретила.

Утро не принесло облегчения. Постоянно присутствующий ком в горле и бешено бьющееся сердце не позволяли сосредоточиться. Сконцентрироваться удавалось лишь на короткие мгновенья – одеться так, чтобы не выделяться, держать спину прямо и не сутулиться, не пялиться по сторонам и не смотреть прямо в глаза. Не забывать говорить высокопарно и коротко.

От процесса ежесекундного контроля за собой разболелась спина, ныл затылок. Вера помнила, что человеку необходим двадцать один день, чтобы привыкнуть, принять правила… И надеялась, что ее привыкание пройдет безболезненно или хотя бы в более сжатые сроки.

Зайкой – обещанным проводником - оказался довольно худой и проворный мальчуган ярко выраженной цыганской наружности. Странно было видеть баловня кухарки вот таким тощим.

- А энто он у нас дюже шибко бегает. Всю еду и вытрясает на свежем воздухе, - объяснила тетя Маша, добро усмехаясь.

По совету заботливой женщины, решившей временно удочерить изгнанницу, Вера взяла ажурный зонтик из кладовой забытых институтками вещей. Но открыв его и глянув в зеркало, предпочла ограничиться чужой шляпкой.

- И не забыть купить себе зеркало в комнату, - напомнила сама себе Епанчина, выходя вслед за Зайкой в утренний зной уездного города.

Довольно мягкая подошва единственных уцелевших в кораблекрушении туфель создавала эффект мягкого массажа ступней: камни брусчатки, мелкий растоптанный ракушечник, деревянные мостки – абсолютно всё чувствовали привычные к ровным асфальтированным поверхностям ноги Епанчиной.

Время от времени приходилось тормозить проводника. Зайка спешил, забегая далеко вперед. А Вера никак не могла поверить в столь разительные перемены во внешности родного города.

Там, где в двадцать первом веке рассекали роллеры и скейт-бордисты, наклонной травяной горкой спускался вал. Многоуровневые автомобильные развязки будущего представали перед путешественницей обычными утоптанными грунтовками и площадями. Улицы казались более широкими, а деревья более высокими из-за одно- и двухэтажных построек. Церквушки, больше похожие на соборы, блистали красой и зазывали песнопениями.

И вездесущая брусчатка. Именно она умиляла Епанчину больше всего. Пролетки, скользившие по улицам, нещадно терзали уши, но Вера радовалась звонкому перестуку копыт, веселому ржанию. Еще не смирившись с вынужденной прогулкой в прошлое, девушка хваталась за каждую деталь, как за спасительную соломинку, потому что ум отказывался принимать происходящее, требовал рациональных объяснений, коих не было. Поэтому Солнцева восторгалась кружевами ручной работы, велосипедистами, медлительностью, зазывами мальчишек покупать последние печатные новости, афишами на круглых тумбах, дворниками в белых передниках, инокинями, блеском куполов...

Вера копалась в голове, вытаскивая на поверхность из глубин памяти лоскутки знаний, прикладывала к реальности, сравнивала расхожести…

Зря на уроках истории преподают историю городов и стран. Зря не преподают историю людей. Ведь города делают ни мощеные улочки или узкоколейки, ни архитектура или оборонительные конструкции. Нет! Города делают люди! Почему в учебниках не писали, что жители Херсона образца тысяча девятьсот двенадцатого крайне дружелюбны и улыбчивы? Почему преподаватель не говорил, что мода на летние женские перчатки уже прошла, но в силу своей закостенелости и отдаленности от столиц мировой моды, горожанки продолжают ими пользоваться? Почему книги умалчивали о таком огромном количестве дирижаблей и воздушных шаров?

Солнцева замерла на месте, растерянно глядя перед собой. Глаза судорожно забегали – не было в источниках полученных знаний описания именно этого момента – дирижабли. Еще раз убедившись, что нигде в подкорке не завалялось воспоминаний, Вера подняла взгляд – огромные, похожие на кашалотов, и удивительно маневренные транспортные средства густо засевали полупрозрачное небо над рекой. Впереди был порт, там были корабли у причалов, лодки и небольшой паром. И над всем этим торгово-оборонным мирком плавали пожиратели пространства.

Оглянувшись и проведя взглядом проехавшую мимо молодую пару на дуплекс-велосипеде, гостья из будущего предположила, что время, в которое она попала, не просто прошлое, а какое-то параллельное прошлое. Хотя, стоило признать, две яркие отличительные черты – велосипеды и дирижабли – не дают веских оснований для подобных выводов. Однако, как вариант, можно принять за точку отсчета: Веру закинуло в некую параллельную реальность, экспериментальную ветку, чтобы она – Солнцева – смогла повлиять на ход событий и предотвратить нечто глобально разрушающее; а возможно, и делать ничего не придется, но тогда результатом этого ничего-не-делания станет нечто в будущем… Ох, как все запутано! И пугающе. Вера была не готова на подвиги, и надеялась, что геройствовать не придется. Просто жить чужой жизнью.

А вот это угнетало. Опустилось тяжелым грузом на плечи, заставило прикрыть глаза. Чтобы не уплыть по течению обстоятельств и поскорее влиться в поток размеренной жизни прованса, Вера решила, что немного комфорта и изобретений из ее будущего не повредит. Поэтому, отогнав упаднические настроения, расправила плечи и решительно направилась в сторону ремесленнического квартала.

Зайка, прыгающий у ног, и наткнувшийся на стайку шумных ребятишек, внезапно замер и с открытым ртом уставился в небо. Вера поспешила последовать примеру мальчишек, и сама чуть не лишилась дара речи – над городом плыл «кашалот», пересекая улицу поперек, надвигался на крыши невысоких домов и вызывал бурю восторга не только у детей.

- Монгольфье! Монгольфье! – восторженно шептали прохожие, смущая в очередной раз дипломированную студентку. «Цеппелин» - Вера помнила, а «Монгольфье» - нет. Все возрастающий интерес к происходящему не оставлял места для переживаний и самокопаний – Солнцева решила добраться до сути задумки высших сил, отправивших ее в столь далекое путешествие. Двести лет – это вам не шутка! А хандра пока подождет в сторонке!

Что нужно, чтобы создать видимость нормальной, комфортной жизни? Вещи, придающие дому уют и иллюзию защищенности, красивые одежды, работа, отдых, друзья, хобби… Нужно подготовить учебный план, окунувшись с головой в работу, съездить к морю. Настоящему чистому морю…

Предвкушая поездку, Вера запрокинула голову, чтобы подарить улыбку солнцу. В это же время расшалившийся южный ветер резко сдернул легкую шляпку с кучерявых волос и покатил ее прочь от хозяйки. Епанчина звонко ойкнула и, мелко перебирая ножками, пустилась в погоню, забыв о приличиях. Несколько раз девушка нагоняла головной убор, но каждый раз, насмехаясь, он ускользал, подобно воришке. Обнаружив свою подопечную, бегущую в противоположную от себя сторону, Зайка ринулся на помощь.

Проезжавший в это время по другой стороне улицы Александр Фальц-Фейн отвлекся на суматоху, вызванную появлением дирижабля, но уже через мгновенье его заинтересовал другой объект. Узнав бегущую по тротуару девушку, крикнул извозчику остановить. Преображение недавней жертвы кораблекрушения поразило мужчину. Вера предстала вдруг в образе белокрылого ангела с золотым ореолом над головой – легкая, чистая, неземная… Даже дух перехватило.

Тем временем ветер обнаглел до предела, а Вера махнула рукой на потерянный предмет летнего гардероба. Никто не спешил помогать Епанчиной. Никто не обратил внимания на погоню.

Зайка выскочил из-под руки, словно русак. Помчался за шляпкой с такой скоростью, что привел в восторг даже ветреного шалуна. Шляпка решила поддаться и застыла на пороге магазина. Одновременно с наклонившимся за беглянкой мальчишкой открылась входная дверь. Зайка успел увернуться от створки, но получил увесистый пинок под ребра от выходившего господина.

- God damn cadger! Get off![5] – пышноусый франт, затянутый дорогой материей жилета, некрасиво сплюнул.

Брезгливость, отразившаяся на лице красавца, возмутила Солнцеву до невозможности. За то время, пока франт взмахивал батистовым платком, прикрываясь от несуществующего запаха, оскорбившего его длинный нос, Вера успела поднять мальчишку, нахлобучить на голову спасенный от ветра головной убор и, вздернув нос, обернуться к не-джентльмену.

- Смените парфюм, сэр, - посоветовала Вера англичанину на его родном языке, - похоже, под вашим тугим корсетом задохнулось достоинство, - взяла за руку цыганенка и, развернувшись, зашагала прочь от удивленного покупателя табачной лавки.

Следивший за сценой издалека барон, тронул коляску, и был единственным, кто обнаружил за углом дома смеющуюся девушку и чумазого мальчугана. Они держались за руки и, пока никто не видит, вприпрыжку продолжали свой путь.

До района мастеровых добрались лишь через час ходьбы. Планируя заказать у простого рабочего-столяра несколько вариантов плечиков для одежды, Вера смело шагала за черноволосым Зайкой. Теперь никто не посмеет обидеть девушку, ведь с ней рядом – благородный рыцарь.

Чем ближе подходили путешественники к центру ремесленничества, тем меньше встречалось умытых лиц и чистой одежды, тем чаще натыкался взгляд на обнаженные торсы рабочих. Вера начала нервничать и подозревать тетю Машу в преднамеренном умалчивании деталей похода к мастеру по дереву.

Район Забалки – промышленный район – не место для одинокой девушки, но надежду на благополучный исход вселяли яркий день и деловитый вид Зайки. Вслед перешагивающей через лужи и грязь девушке неслись зазывные предложения скоротать денек, прокатить на лодочке, помочь с выбором направления…

Вера стойко переносила повышенное внимание береговых работников и не очень приятное соседство с «портовыми кошками». А когда Зайка завернул в одну из дверей складского помещения, возрадовалась. А еще больше удивилась неожиданно уютному мирку деревянных изделий, царившему за стенами обычного ангара. В этом маленьком деревянном королевстве пахло свежей стружкой и русскими былинами.

- Здравствуйте! – Вера улыбнулась бородатому мужчине, сидящему за станком.

- Добрыдень, - совсем неуверенно промычал хозяин и уставился на гостью.

- Мне бы хотелось… если это возможно, заказать у вас пару изделий… вот… я тут нарисовала…

Все так же недоверчиво глядя, мастеровой поднялся, медленно отложил в сторону поделку, бочком стал подбираться к Вере. Не опуская глаз, забрал листок бумаги, протянув его по столешнице, и дернул щекой.

- Шо це? – по-простому уточнил работник.

- Это плечики, - Вера улыбалась. Ей нравился родной язык, но в оформлении жителей царской России он становился крайне колоритным.

- Навіщо? – (сноска: Зачем?) не унимался столяр.

- Одежку вешать. Удобно.

Недоверие в глазах мужика сменилось подозрением о невменяемости заказчицы. Вера поспешила достать звонкую монету, одолженную на время у тети Маши.

- Буде готово за тиждень. Токмо, баришня, краще не ходи сюди. Я в лавку віднесу. В місто. Тама й розрахуєшься.[6]

Вера коротко кивнула и, оставив задаток, покинула дядюшку Дросельмейера. В карман платья легла записка с адресом лавки в городе.

Путь обратно к мощеным мостовым занял намного меньше времени - сказывался опыт общения с местным населением.

Поход в банк стал еще одним радостным моментом для лже-Епанчиной в череде приключений одного дня. Оказалось, вексель, найденный среди сохранившихся документов, давал возможность хоть на немного, но все же разбогатеть. То ли батюшка расщедрился, то ли еще кто, но ровно год, то есть двенадцать месяцев, Вера могла жить припеваючи, даже оставаясь безработной. Тысяча двести рублей аккуратно легли на открытый девушкой счет, а три деревянных и почти девяносто копеек – в карман.

Целую неделю Епанчина коптела над планами занятий. Советоваться было особо не с кем, да и не о чем. В уроках истории нуждались все – от младших до старших классов, и Елена Игнатьевна решила, что лучше бросит молодую преподавательницу на амбразуру, дабы проверить стойкость, чем будет помогать и растягивать ее мучения. Есть талант – будет учить, нет предрасположенности – будет искать новую работу.

Каждый день Вера постигала новый старый мир. Активно изучала местные газеты, узнавала о планах царедворцев, решала, как вернуть былое расположение отца и вернуться в Петербург. Ведь именно там вся жизнь, именно оттуда и начались беды. Но батюшка не спешил отвечать на короткие телеграммы. И Епанчиной оставалось только ждать.

Вера была ярой империалистской. Не в разрезе «собирательницы русских земель», а по убеждению – большевики развалили промышленность, способную вывести великую страну на вершину экономического мира. Из уравнения коммунизма выпал игрек – остались лишь кресты…

Вторник выдался прохладным. Прятаться от солнца за полями шляпки не было необходимости, посему Вера отправилась в город простоволосая.

Лавка, адрес которой сообщил мастеровой, располагалась в десяти минутах ходьбы от места проживания учительницы. Предвкушая победу над измятыми вещами, Вера заглянула в банк, отщипнула маленький кусочек от своего счета, и поспешила на улицу магазинов.

Одноэтажные дома, двускатные крыши, огромные вывески с фамилиями владельцев: Золотарев, Пинчук, Погуляйло, Март, Книжко… Вера шла с открытым ртом и с устремленным к названиям взглядом.

Большинство дверей были распахнуты, и молодой ветер радостно приветствовал хозяев и покупателей лавок. Даже ювелирные магазины позволяли себе в полуденный зной не запираться. Наверное, надеялись, что и грабителей разморит лето.

В магазине, который искала Вера, стоял дым коромыслом.

- Дас ист не есть Гамбс! – покупатель стукнул ладонью по столешнице и тут же скривился от боли, затряс рукой. – Ай! Гамбс мебель не строгать! Они искусство делать! А ты шабаш продавать! Фальшунх! Подделька! Вас ист дас?

- Помилуйте, батенька, - пробасил взволнованный продавец, - Вася не даст и зуба паршивого за таку красоту! Он своими поделками всю округу затарил, но только стулочки да трапезные столы клепает. И полон уверенности, шо таке сокровище ему не конь-курент.

Вера еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос. Иностранец потерял всякую надежду на нормальное изъяснение с продавцом и устало осел в кресло. Мужика аж перекосило. Видать, дорогое кресло под иностранное седалище попало.

- Доброго дня, любезнейший, - Вера поспешила встать между двумя мужчинами, - у вас должен ждать меня выполненный заказ.

Смерив новую покупательницу недовольным взглядом, еще раз взглянув на немца, сидящего за девушкой, хозяин лавки шевельнул седым усом и ушел в раскрытую дверь подсобного помещения. Ничего не спросил, видно, резчик по дереву очень красочно описал заказчицу.

Иностранец исподлобья разглядывал незнакомку. Сидел, упершись лбом в ладонь, и бросал заинтересованные взгляды.

Епанчина же была увлечена внутренним убранством лавки. Настоящая деревянная мебель, сдобренная латунью, пахнущая лаком и любовью. Полки резные и расписные, раздавшийся в боках шкаф, ставший причиной раздора хозяина и покупателя.

- Вот ваше! – громкий стук дерева прервал экскурсию Епанчиной. – Пъятьдесят копеек.

Вера мельком глянула на поделки и достала из кармана мелочь, чем немало удивила продавца. Учительница специально заказала широкую юбку для «покупок» с потайными карманами. Не всегда удобно, да и опасно ходить по улицам с сумочкой, полной мелочи.

- Чито ето? – очнулся немецкий господин, резво поднимаясь с кресла и примеряясь к чужому приобретению. – Как ето?

Вера поспешила на помощь:

- Это плечики, уважаемый. Если вы позволите…

Господин, единственный в магазине одетый более прилично, чем простой люд, не выпуская из рук небывальщину, выполнил просьбу Веры и снял с себя жилетку.

- Вот так это вешается, а затем, если позволяет конструкция шкафа, - Епанчина открыла дверцу гардероба, но обнаружила там лишь полки, - вот сюда вместо полок вставляется палка, а уже на нее вешаются плечики. И тогда не нужны гардеробные и манекены.

Двое мужчин медленно заглянули в нутро шкафа, долго мочалили взглядом конструкцию.

- Прогресс! – первым заявил бородач.

- Я покупать! – сообщил немец, забирая у Веры жилетку и один экземпляр вешалки. – Мадамь, позвольте представиться. Тремпель Модест. Сколько вы хотеть?

Вера, не будь дурой, возьми, да и ляпни:

- Червонец!

Продавец мебели громко крякнул.

Господин в жилетке не понял и переспросил:

- Червьоньец?

- Десять рублей. – Вера улыбнулась.

На червонец можно квартиру на месяц снять, с видом на реку и выходом в сад.

- Годицца! – иностранец махнул рукой. – Я брать!

И достал из кармана брюк несколько скомканных бумажек, развернул, выискал нужные и протянул Вере. За сделкой следил большой сопящий бородач.

- Всего гут абенд, - по-своему попрощался господин Тремпель, и, разговаривая, как с живой, вешалкой для одежды, вышел на улицу.

Хозяин мебельного еще долго таращился в дверной проем, не веря, что молодая особа только что купившая четыре изделия в виде треугольников за полрубля, наварила в десятки раз больше. Тут же! Под носом у специалиста по «подделькам»!

А Вера все прокручивала воспоминания. Тремпель… Тремпель… Неужели это тот самый Тремпель, который дал имя нарицательное этим самым вешалкам? Неужели только что Вера создала эффект бабочки, подарив идею «плечиков» харьковскому фабриканту, открывшему в северной столице свои мануфактуры по пошиву одежды? Тогда получается, это эффект бабочки наоборот – Вера из будущего подала или продала идею «тремпеля» господину Тремпелю!

И вот тут Епанчина испугалась. За себя, за будущее, которое, возможно, уже будет не ее будущим. Сбитая с толку, озабоченная и напуганная, Вера помчалась к себе в пансионат.

Глава 4.

- Сын мой, вы плохо выглядите.

Престарелая баронесса нюхом чуяла состояние Александра. Материнское сердце и многолетний опыт позволяли делать выводы, не поднимая глаз и не отрываясь от работы с бумагами.

Младший Фальц-Фейн осунулся, постоянно разглаживал волосинки усов – дань моде, и подолгу смотрел на линию горизонта.

- Все еще ждешь подначки от судьбы? – Софья Богдановна положила перьевую ручку и откинулась на высокую спинку кресла. – Отпусти, ясноокий мой, на все воля божья…

Александр потер подбородок, но матери так ничего и не ответил. Его мысли, действительно, занимало кораблекрушение и последствия оного, но все переживания сводились к одной особе – Епанчиной.

Беспокойство за состояние девушки полностью вытеснило дрожь перед могущественным батюшкой с генеральскими эполетами. Необъяснимую радость вселила и случайная встреча на улице. И боязнь за дальнейшую судьбу генеральской дочери усилилась с момента ее разговора с помощником вице-консула Британии. Каким гневным взглядом одарила этого франта Епанчина! Браво! Заступиться за чумазого мальчугана! Интересно, что она там ему сказала такого? Мистер Дрэйзен никогда не позволял кому-либо затыкать рот. А тут…

Барон готов был отдать свой мобиль за еще одну возможность увидеть ошалелую рожу Фредерика.

- Александр? – голос матери заставил барона всплыть на поверхность. – Ты готов влиться в работу Фридриха?

Старший брат бредил «Асканией-Нова»[7], болел за нее всем сердцем. На почве, смешно - на степной почве разведения редких животных сошелся с Николаем Вторым и вел активную переписку. Его императорское высочество обещались даже заглянуть в гости.

Может, сплетня, а может, уже давно запланированный визит. И к этому визиту, почему-то, не очень готовятся. Софья Богдановна мало верила, но уважительно качала головой, когда любимый сын читал вслух выдержки из императорских писем.

Зато простой люд обговаривал идею появления монарха на всех базарах и сутолоках.

- Андрей, вроде обещал прилететь, - очень аккуратно, совсем по-мальчишечьи проговорил Александр, глядя на мать из-под длинных ресниц.

- Туполев твой? – баронесса зло прищурилась и сложила руки на груди. – Прилетит, говоришь? Крылья отрастил?

Софья Богдановна одобряла любые начинания сыновей, если те оставляли хоть малую толику надежды, что новое увлечение не повлечет за собой свернутые шеи. Кони, парусники и самолеты были не в чести. Туполев заряжал энергией даже периодически зарывающегося в книги Эдуарда. Но эти его выкрутасы в небе над степью…

Гул мотора и пикирование с высоты разгоняли стада антилоп. Зебры начинали нервничать, стоило на горизонте появиться точке планера.

- Да, мама, он обещал прилететь на новом самолете. И, - Александр опередил вспыхнувшую было баронессу, - обещал без выкрутасов.

Софья Богдановна тяжело вздохнула и перевела взгляд на уткнувшегося в книгу Фридриха.

- Иди уже, - махнула рукой на младшего, - и отпусти «Софию».

Сама того не зная, старшая Фальц-Фейн снова заставила сына вернуться мыслями к русоволосой защитнице цыганенка.

Тем временем Вера судорожно сжимала в руках перо и ставила кляксы на расчерченную линейками бумагу. Цифры и даты никак не желали выстраиваться в ряд. Столь значимые детали истории ускользали от сознания, незаметно стирались, рассеиваясь утренним туманом. Епанчина паниковала.

Отсутствие привычных современному человеку вещей повергало в уныние. Глаз цеплялся за круглый набалдашник шпингалета, за торчащий в двери комнаты ключ, за римские шторы на окнах, за склад самоваров во дворе – их кто-то активно начищал до блеска, но листва мешала рассмотреть, кто.

Удивительно, но такие обычные для новомодных шкафов-купе плечики радовали Веру больше, чем горячая вода в ванной. С которой, кстати, тоже приходилось осторожничать. Пить воду из кранов не рекомендовали. Системы очистки водопроводных жидкостей, как зачастую бывало и в двадцать первом веке, существовали на дотации, и могли гарантировать лишь прозрачность, но никак не чистоту в смысле гигиеническом.

Следовало срочно отвлечься. Заняться полезным делом. Или наоборот, сбежать. Туда, где нет непривычных глазу столбов телеграфа, брусчатки, и кони, запряженные в телеги, не вызывают чувства безысходности. Следовало срочно съездить к морю. Благо, до Железного Порта на пассажирских фургонах было рукой подать. А тетя Маша обещала подсказать, к кому обратиться с вопросом о ночлеге. Ведь, как оказалось, до звания курорта местности еще расти и расти.

С самого утра девушка собралась посетить местный центральный рынок, что располагался на месте бывшего Рыбного рынка, рядом с Потемкинской улицей.

В очередной раз взглянув на упрямо грубеющую кожу подмышек и отметив, что совсем неплохо было бы найти аналог дезодоранта, Вера заплела косу от виска и через всю голову и отправилась за покупками. На пороге общежития Епанчину подловила тетя Маша.

- А куда, дивчино, собралися? – повариха завязывала цветастый платок, укрывая голову от южного солнца, и лукаво поглядывая из-под ресниц.

- На рынок, тетя Маша. Мне бы надо найти что-то, чтобы… - и показала, как бы пользовалась дезодорантом.

В ответ на признание кухарка ринулась вынюхивать Веру.

- Так вам ж і не треба, га? Пахнете, як квітка.[8]

Девушка улыбнулась.

- Это временно, тетя Маша. А на будущее?

- Ну, тоді годі стоять. Гайда до ринку![9]

По дороге тетя Маша объяснила, что лучше всего пользоваться настойкой коры дуба и вездесущей ромашкой. Вера и сама прекрасно понимала, что мало убить запах. Желательно уменьшить потоотделение, как одну из причин казуса. Про бритвенные станки учительница решила не заикаться. Уж больно резко реагировала на любые предложения повариха.

Рынок оказался не рынком, а самым настоящим базаром. С телегами и конями, с орущими зазывалами и невозможным разнообразием запахов. Привыкшая к довольно чистому произношению, сейчас Вера попала в постановку Нечуй-Левицкого, где все актеры поголовно «глушили» звук «г».

- Та щоб тобі повилазило, якщо ти риби моєї не бачиш! – разрывалась худющая, как жердь, баба, размахивающая руками и осыпающая прохожих рыбьей чешуей. – Вперлася, як бричка до коняки! Ще б всілася![10]

- Та я тобі шо, мішаю? Я твою рибу й не трогала! А то, шо вона вся грязна і пом’ята, то яка ти, то така і твоя таранька![11]

Продавщица-оглобля аж задохнулась от возмущения.

- Я тобі щось за гусей твоїх замизганих казала?! – не унималась жердь. – Нє! Я як до людини до неї, а вона свинюка свинюкою! Приїхала із свого Залупенька й нормальним людям жити мішає![12]

- Та хто тут нормальна? Ти? Сама откуда вилізла? Як вискочила заміж за Велетневського, так і дама? Так шо лі, га?[13]

- А хоть і так!

- Та ти свою пику бачила? Коли востаннє в калюжі вмивалась? Шо риба твоя, шо ти - завонялась![14]

- Ти тут мені на рибу не гавкай, Ганьзю![15]

- А, так з тим, шо ти воняєш согласна! От, добрі люди, я понімаю! Нормальна людина, чесна женщина! Людям ніколи не бреше![16]

- Та я тобі щас роги поодбиваю! Корова недоєна! Та коли в мене риба, тьху! …та коли я немита ходила? Люди! Вы подивіться, шо вона меле?[17]

- Млин муку меле! А я тобі правду кажу! Хивря ти, Любко! Хивря і є![18]

- То шо ви тут розійшлись? Чого розорались? Ви тут шо, одні?[19] – не удержалась от соблазна и еще одна торговка.

- А ти чого лізеш? Тебе хто питає?[20]

- Во–во! Ти стій и свої тухлі крашанкі продавай! Може якийсь опецьок и купе![21] – две задиристые бабы нашли общего врага - птичницу.

- Та шо ви орете? Нормальні в мене крашанки! І нічого не тухлі![22]

- Ага, ага…

На последнем «га» Вера прыснула и потянула тетю Машу прочь. А то распереживалась кухарка не на шутку. Но еще довольно долго перебранка преследовала беглянок.

- Та шоб ото у ваших мужиків ото такі були, як ви мені кажете![23] – сплюнула торгашка.

- Шо? Шо ти нам сказала? Та ти вообщє чотирьох звела в могилу! Може їх своїми крашанками кормила, га? Дзузьки тепер хто п’ятий візьме! А наших не трож![24] – наперебой голосили бабы.

- Та ви… Та я вас…[25]

- І шо? Шо ти нас, га? Яйцями накорміш, да?[26]

- Тьху на вас! Та шоб я хоть ще раз з вами рядом стала![27]

- Во! От і чкурай давай, Параська, в свою Дмитровку! И воспітаним людям на очі не вилазь![28]

- Та щоб таким воспітаним, як ви людям, очі оті та повилазили![29]

- Та щоб тобі язик отсох! Швигалка стара![30]

- Да ну вас! Зв’яжись з такими, й сама такой станєш![31]

- От і давай звідсиля! А ми з Ганькой будем працювати, а то такі, як ти, мішають![32]

- Ото Любко й правда! Ходють тут всякі! І гавкають![33]

С тетей Машей ходить по базару было утомительно, хоть и экономно. Торговалась она, как говорят, с запалом. И обычный «шопинг» затянулся до полудня.

Весь оставшийся день Вера посвятила модернизации собственного наряда: купленные на рынке тонкие кружева, аккуратно легли на воротник и манжеты платьев. А за бритвенным станком пришлось посылать Зайку.

Как же обрадовалась Епанчина, когда выяснила, что опасными бритвами сейчас пользуются лишь по старинке! И что новомодное приспособление, привезенное из самой Америки, уже во всю используется местным бомондом. Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! Спасибо мистеру Жилетту, что выбрал такое удачное время для изобретения своего первого шедевра!

На следующий день Верой была запланирована прогулка за нижним бельем и за купальным костюмом.

Утро началось с переполоха - во внутреннем дворе гимназии голосили дамы. Как бы ни хотелось еще немного понежиться в постели, но новой учительнице истории все же пришлось вставать. Хотя бы для того, чтобы закрыть окно, оградив себя от бабской склоки.

Подняв послушную римскую штору, Вера выглянула в окно. Тетя Маша с абсолютно несвойственной толстушке прытью гонялась за цыганенком и вопила что-то про преступление и наказание. Варвара, оказавшись эпицентром скандального забега, пыталась на повышенных тонах вразумить разбуянившуюся повариху. Звуковую картину добавляли хлопки мокрого полотенца и хихиканье подмастерьев всего кухонного цеха.

А Зайка оправдывал прозвище. Держа в руках красиво упакованную коробочку, юрким зверьком наматывал круги вокруг столба, одетого в серое рабочее платье – и как только Варваре не жарко?

Епанчина решила помочь мальчишке и громогласно заявила:

- Ой, а у вас молоко сбежало!

Двор вымер в мгновение ока. Сначала замер, только пение птиц выбивалось из общей картины, а затем взорвался трескотней и проклятиями. Затопали ноги, и вскоре под сенью деревьев остались Зайка и Варвара. А после двор и вовсе опустел.

Цыганенок уже стучал в дверь.

- За что это на тебя тетя Маша взъелась? – с порога спросила Вера, принимая в дар светло-зеленое яблоко. – В чужом саду хозяйничал?

Пузо нестиранной рубахи беспризорника подозрительно отвисало, а смуглое лицо сияло ярче медного таза. Но вместо ответа Зайка протянул Вере ту самую красивую коробку, что бережно прижимал к груди, когда попрыгунчиком скакал и убегал от грозного врага – поварихи.

- Что это? – нахмурилась Епанчина.

Чумазый разбойник мигами показал, что надо поскорее открыть и посмотреть. Вера не стала испытывать терпение. Внутри лежал набор для бритья.

- Ты мой хороший! – обрадовалась девушка не то заказу, не то мальчишке-посыльному, но Зайку все же обняла. – Это из-за нее тебе досталось?

Мальчик кивнул, блеснул зубами и выскочил в коридор. Вера же, сидя на стуле и держа на коленях коробку, счастливо вздохнула. Цивилизация уже давно постучала в дверь, но только первые шаги ее были похожи на осторожный ход по скользкому льду. В то время как в двадцать первом веке прогресс шел семимильными шагами. Даже на двенадцатисантиметровых шпильках.

Сегодня Епанчина выгуливала обновку. По сему поводу заплела сложно-сочинимую прическу – греческую косу и украсила кончик вплетенной лентой. Игнорируя моду начала двадцатого века, Вера оставила летний вариант чулок дома, и обула легкие туфельки на босу ногу. Как говорится, кожа к коже…

Зайка ждал под воротами. Сегодня путь лежал в противоположную от Забалки сторону, поэтому Епанчиной не пришлось «светиться» в вестибюле гимназии. Вышли через боковую калитку. Вслед удаляющейся парочке местный садовник-фонарщик завистливо хмыкнул, но тут же забыл про невзгоды, вернувшись к любимым клумбам.

За прошедшее время жизнь в городе ни капельки не ускорилась. Вера никогда бы не стала так много ходить. До учебы ее либо подвозили, либо общественным транспортом добиралась. В магазины – раз в неделю и тоже на машине, чтобы забить холодильник под завязку. А тут… до всего – рукой подать. Два раза тапком кинуть.

Девушка улыбнулась сравнениям и махнула корзинкой, взятой вместо сумочки. Сегодня она – студентка-гимназистка, а не степенная дама-преподаватель.

- О! Мон дьё!!! – раздалось над самым ухом и под ноги полетели цветастые коробки. – Как же вы неуклюжи, Серж!

Вера остановилась, как вкопанная, не решаясь прийти на помощь суетящемуся на тротуаре мужчине в форме пингвина. Кто ж в такую жару надевает черный пиджак?

- Жамэ мэфье-ву дэзом! Никогда не довьэряйте мужчйинам, - продолжала иностранка, наблюдая за кавалером сверху вниз. – Всйё самое ценное храньйите при себе.

Только сейчас Вера сообразила, что мадам в розовой шляпе обращается к стоящей столбом Епанчиной. Лицо «Барби» изображало скуку, озабоченность и недовольство одновременно. Холеные пальчики теребили оборку сложенного зонтика, а нижняя губа вот-вот должна была пустить первую кровь.

- Простите? – Вера хлопнула глазами, изображая недоумение.

- О, мон дьё! Какая прелесть! – иностранка зацепилась взглядом за греческую косу и обошла Веру по кругу, слегка касаясь рукава. – Это очьень-очьень манифик!

Завершив свой круговой вояж, мадам в розовом остановилась напротив Епанчиной в позе крайней заинтересованности. Взгляд рентгеном скользил от мочек ушей до носков туфель. Одна рука при этом, согнутая в локте, беспрестанно стучала по плечу.

- Ето неверойатно! Се ля жениаль! Милочка, вы красавица!

Вера вскинула брови. Даже для двадцать первого века подобное поведение было бы необычным. Что уж говорить про царскую Россию…

- Аборигены Северной Гвинеи были бы с вами не согласны. Но кто их будет спрашивать? - самоуверенно отозвалась Епанчина, и попыталась обойти розовую преграду, кивнув на прощанье. – Хорошего дня…

Не тут-то было!

- Милая моя, куда вы так спешйите? – иностранка схватила девушку за руку, напрочь игнорируя попытки кавалера привлечь внимание пускай не к себе, но хотя бы к собранным коробкам.

- Боюсь, если задержусь еще на секунду, все самое модное раскупят, - попыталась освободиться Вера. Закралось подозрение, что дама «зацепила» незнакомку не просто так. Мошенница… Сводница… Слишком раскована для провинции…

- Вам просто необходьйимо заглянуть ко мне, - милая манера смягчать согласные очень подходила даме в розовом, делала образ мягче, заставляя безоговорочно доверять. – Заходьйите всенепременно в салон Женевьеф…

- Жанночка, - проблеял пингвин, осмелившись вновь обратить на себя внимание.

- Серж! Же-не-вьеф! – зло процедила мадам, наконец, оборачиваясь к кавалеру.

От сиюминутной экзекуции пингвина спасла Вера:

- Салон Женевьеф… - обращаясь к невидимому собеседнику, Епанчина заломила бровь, - а не его ли собирались посетить?

Образ серой мышки вдребезги разбился, эстафету подхватило самодовольство столичной фифы. Лишь на мгновенье Солнцева усомнилась в собственной вменяемости – случайно, не стервозность настоящей Епанчиной дала о себе знать?

К счастью, секундного замешательства Веры никто не заметил, потому как счастье другого разлива застилало глаза модистки: молодая особа явно высокого происхождения и с отменным вкусом спешила ни куда-нибудь, а именно в ее – Женевьеф – салон!

Подхватив слегка дезориентированную девушку под руку, хозяйка салона потащила новую клиентку вниз по улице, по дороге исполняя дифирамбы тонкой работе мастериц-кружевниц и тонкому вкусу самой Веры.

Однажды Солнцева громко смеялась над автором, который написал что-то крайне озорное про обои с рюшами. А вот теперь было не до смеха.

Салон Женевьеф располагался на самой широкой торговой улице города – на Суворовской, и занимал довольно приличную площадь. Салон красоты и магазин готового платья. Два в одном. И все внутреннее убранство утопало в обилии оттенков розового цвета и в оборках. Кружево тут, макраме там… Епанчиной стало крайне интересно, почему любительница фрезового цвета так активно восхищалась черно-белой гаммой кружев?

Сама фея ножниц и помад прошла в открытую дверь, виляя филейной частью так, словно по старой моде надела тюрнюр. И как ей только удавалось сохранить равновесие? Словно моторчик у нее – туда-сюда, туда-сюда… У мужчин, должно быть, голова кругом шла от такой походочки…

- Сйерж! Отнеситйе туда, голубчик, - аккуратная ручка в розовой, опять-таки, перчатке, неопределенно махнула куда-то вглубь помещения.

Вера же вступала в царство румян крайне осторожно. Зайка, по обыкновению, остался дожидаться свою протеже под витринами, периодически стреляя глазками на зазевавшихся прохожих. Епанчина сделала два шага от порога и замерла. Такие привычные, словно выдернутые из далекого будущего, запахи химии набросились на девушку. Наперебой щелкали ножницы, в полголоса разговаривали сидящие рядом клиентки, за стойкой смеялись чему-то мастерицы с иголками в руках. А еще пахло вишней – крайне популярным парфумом на то время.

- Мадам! – Раздалось над ухом. Вера от неожиданности отскочила в сторону. – Меняйте прическу. Это муветон…

Попугая Епанчина сразу и не заметила…

- Цербер, какой же вы невоспитанный! – Женевьеф уже уселась на диванчик и прикуривала тонкую сигарку. Длинный бледно-розовый мундштук пустил в потолок ароматную струйку дыма.

- Мадам, - проникновенно отозвалась птица, - вам следует кушать меньше конфет…

Салон прыснул от смеха, а хозяйка салона подалась вперед.

- К нам приходиль новий клиент?

Вера не поняла, у кого спрашивала модистка: у Цербера или у девушек-мастериц.

- Баба с возу – потехе час! – провозгласил попугай и выгнул грудь колесом.

Под громкий хохот клиентов и работников Женевьеф кинулась к клетке и накрыла птицу балдахином.

- Опйять виводили Цербера на прогульку? Хватит! Извоз глупий – птицу учит! Ох, это невозможно!

Мадам в розовом покрутилась вокруг себя, замерла и вдруг стала похожа на фарфоровую статуэтку из музыкальной шкатулки.

- Милочка! – совсем неожиданно фея вспомнила про новую клиентку. – Вы же хотель в мой салонь! Что вас интересует?

- Меня интересует… - Вера не спешила отвечать. Не потому что непринято в обществе говорить открыто о нижнем белье, а потому еще, что, словно сговорившись, все клиентки салона красоты, как по команде, повернули головы в сторону новой покупательницы со странной косой. – Меня интересует… то, что никому не видно, но повышает самооценку.

У Женевьеф округлились глаза. Первый раз видела девушку столь изысканно выражающую свои желания. Тем более – желание прикупить нижнего белья.

- Пойдемте-ка, милая…

Отдел исподнего находился в дальнем от входа углу. И не было представлено для обозрения ни единой модели. Веру покрутили, осмотрели и выложили на прилавок несколько вариантов торшерных абажуров.

- Это что? – взмолилась покупательница.

- Это лучьший францюзський модель! – возмутилась чужим невежеством Женевьеф. – Удобный, практичный, элегантный…

Вера заметила, как внезапно исчез акцент, как ласково гладит материал рука, внезапно избавившаяся от перчатки.

- Они такие… длинные…

- Ах, - Женевьеф прикрыла рот рукой, сдерживая возмущение, - это милочка не кальсон, а пань-та-лонь! Нансуковия, с шитьем и прошивкой, шертинговия. А это панталонь шертинговия, с шитьем и прошивкой, тоже нансуковия и полотняния. Се ля манифик - панталонь дамския, шертинговия, тоже нансуковия, тоже полотняния. И наконец, панталонь дамския нансуковия с шитьем и лентами.

Вера смотрела, с какой нежностью и страстью обращалась модистка к вещам, выкладывая на прилавок все новые модели. Вот уж любовница из любовниц!

- Но они же длинные… - вновь шепотом попыталась возразить Епанчина. В своем двадцать первом веке Солнцева едва ли надела бы шорты такой длины! А тут – трусы по колено!

Женевьеф с досады хлопнула рукой по прилавку и отвернулась, бурча себе под нос нечто непонятное. Вере стало стыдно.

- Мадмуазель Женевьеф, будьте любезны, - попыталась ретироваться Епанчина, - а вот эти ваши «шертинговыя», «нансуковыя» - это что… самое лучшее?

Модистка вскинулась, вперилась взглядом, смутив покупательницу, и стояла так долго. Щурилась, присматривалась, хмурилась.

- Милочка…

- Вера Николаевна.

- Верочка, а вы откуда родомь будете? – проигнорировав официоз, уточнила Женевьеф.

Первым порывом стало желание опустить взгляд, стать серой мышкой… Однако уже в следующее мгновение брошенному вызову был дан достойный ответ:

- Издалека… Из краев с дикими нравами и временем, несущимся вскачь, - Вера чуть повела подбородком, словно подвела черту – не стоит более расспрашивать покупательницу.

- И у вас тамь, в вашем Здалека не носять белье?

Вопрос, заданный с детской непосредственностью, заставил Веру улыбнуться уголком рта. И оставить его без ответа.

- Короткий панталонь будет тереть. Трудно носить – больно.

Это Вера уже и сама поняла. Переплетение нитей этих самых «шертингов» и «нансуков» оставляло желать лучшего. Далеко от шелка, но недалеко от дерюжки.

- Возможно, в другом месте я найду шелк? – Епанчина, упершись ладонью о стойку, медленно развернула корпус, оглядела салон усталым взглядом.

Женевьеф тут же вздернула носик:

- Только под заказ!

- И это, конечно же, невероятно дорого? – заговорщицки прошептала покупательница, склоняясь к продавщице.

Женевьеф разгадала ребус мгновенно: ее глаза загорелись азартом, уши заложило от шелеста бумажных ассигнаций.

- Очень дорого…

Обменявшись многозначительными взглядами, Вера и Женевьеф вновь надели образы простушек. Дальше пришлось выбирать. И панталоны, и нижнюю рубашку, и сорочку.

- А купальный костюм? – повеселевшая и уставшая от количества оборочек Вера, решила не тянуть кота за хвост.

Тут все было просто: шерстяной трикотаж, который не приветствовался при изготовлении нижнего белья, так как был крайне эластичен и подвергался довольно сильной деформации, шнуровка на спине и по внешней стороне ноги – от колена и до бедра, полосатый окрас – красно-белый либо сине-белый, и шапочка для купания.

На последнем пункте Вера не сдержалась – закатила глаза:

- Дань моде, чтоб ее!

Настал момент истины. Епанчина приготовилась услышать сумму. Но видя, как несмело переминается продавщица с ноги на ногу, заподозрила неладное.

- Мадмуазель, сколько я вам должна?

Внезапно ожил попугай:

- Не тяни резину за хвост в долгий ящик!

- Какой умный попугай! – вскользь заметила Вера.

- И постоянно бдящий! – оскалилась модистка, но к совету птицы прислушалась. – Мне не нужны деньги. - И вот акцент пропал совсем. Вера повела бровью и приготовилась – бесплатно только птички поют. – Вы научите меня плести такие косы.

Выгода явила свое аккуратное личико. Еще шагая по бульвару, Епанчина ловила на себе заинтересованные взгляды местных красавиц. Зайдя в салон мадмуазель Женевьеф, стала объектом завистливых взглядов. И вот теперь столь щедрое предложение...

- Провожу три мастер-класса для ваших подопечных и ко всему этому, - пальчик обвел кучу на прилавке, - получаю сшитые на заказ шелковые панталоны. Вот такой длины!

У Женевьеф снова загорелись глаза, румянец пробился из-под толстого слоя пудры:

- По рукавам! А что такой мастерь-клась?

Глава 5.

Как девушка современная и опережающая чужое время, Вера готовилась к поездке к морю основательно. Билет на транспортный тарантас был куплен загодя. Дорожная кожаная сумка а-ля саквояж приобретена по случаю и облегчила карман учительницы аж на семьдесят копеек и два рубля. Шляпка модная – с широкими кружевными полями и парящими за плечами лентами. Сменная обувь, купальный костюм и льняное полотенце упакованы. Начальство и кухонные доброжелатели – осведомлены.

Жалко было темные очки, оставшиеся на палубе прогулочного катера. Жалко было книги – с ерь-кириллическим алфавитом не сильно развлечешься. Или наоборот – развлечешься, если мозги поломать хочешь. Одни обороты в газетных сводках чего стоили: «Был найден детеныш женскага пола», «Общественная библиотека городского собрания проситъ ее членовъ не забывать вноситъ членский взносъ так как тогда они вынуждены будутъ исключены», «Шведкое бълье «Композиция» - не требует ни стирки, ни глажки», «Мужикомъ былъ подан искъ о том что другой мужикъ обвинилъ его в томъ что он професийоналъ... и что онъ не потерпитъ иже такие ругательства к себе».

Процесс избавления от лишних волос заслуживал вообще отдельной истории! Вооружившись знаниями и станком с помазком, Вера посетила ванную комнату. Промучившись с вспениванием, намыливанием, определенным наклоном станка, Епанчина плюнула и отправилась за советом. И насоветовали ей много. И все способы были похожи на пытку. Избрав самый изящный – хамам, Епанчина отправилась в мусульманский квартал.

Разительно отличались улицы православного Херсона от исламского. В противовес широким мощеным рекам Суворовской или Говарда, магометанские закоулки были сжаты с двух сторон глухими стенами ракушечника. Еще в первые дни пребывания в дореволюционном городе, Епанчина обратила внимание на чистоту улиц. Нет, правило «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят» работало. Однако и регулярные рейды дворников не исключались. Херсон был вылизан. И не важно было, чей район – православный или иноверный.

Зайка, вновь вызвавшийся сопровождать даму своего маленького сердца, шел быстро, бросая по сторонам сосредоточенные взгляды, и старался не притрагиваться к шершавым бокам домов.

Вера была благодарна судьбе за подарок – маленького ангела-хранителя. Мало того, что сопровождал, охранял и показывал дорогу, так еще и посоветовал взять с собой книгу в кожаном переплете, и крепко прижать к груди. Свои пусть думают, что набожная, чужие - что мирная.

Бани нашлись довольно быстро. К сожалению, толком никто не смог объяснить гостье условия посещений, и девушка искренне надеялась, что не будет разделения на женские и мужские дни. Надежды оправдались – хамам был разделен пополам.

Почтенная дама на входе смерила недоверчивым взглядом новоприбывшую, зацепилась за прижатую к груди книгу, цокнула языком. Выразила уважение или удивление – не понятно. Но пройти пригласила. Кивком головы.

Встречали, провожали и переодевали молча. Крайне удивились, когда Вера объяснила, чего хочет. Даже не поверили поначалу – стали переспрашивать, предлагать варианты. Но девушка настаивала на процедурах и уже через полчаса распаренная и подготовленная ждала первых прикосновений.

- Что там? – спросила Епанчина у девушки, которая медленно вращала маленькой деревянной лопаткой, перемешивая что-то в миске.

- Мед. Сначала он греет и не разрешает грязи и болезни зайти внутрь. Орех. Он сделает медленный рост, - «волос» поняла Вера, - живица от сосны. Смола. Основа.

Епанчина приготовилась к боли. Однако ошиблась. Кожа от массажа разгорячилась, волшебные масла помогли справиться с сопротивлением и уже через пару часов кривляний Вера вздохнула облегченно. Почувствовала себя заново родившейся. И голой.

Но чувство дискомфорта быстро прошло, а искренняя благодарность мастерицам вернулась солнечными улыбками. Вера была довольна. И готова к новым свершениям.

До импровизированного автовокзала опять же таки было рукой подать. Епанчина даже не успела почувствовать усталость. Вообще, иногда закрадывалось сомнение, а нужен ли транспорт в городе, где можно исходить всю площадь поселения вдоль и поперек за один день? Разве что – статус обязывал.

На улице с Верой пока никто не здоровался, но некоторые встречающиеся на пути дамы оборачивались, а потом раскатывали по нёбу сплетни о новой покупательнице скандального салона Женевьеф.

Транспортную карету таковой назвать – язык не поворачивался. Огромные деревянные колеса, телега с деревянными же скамьями и пыльный тент, натянутый над головами пассажиров. Романтика…

И попутчики Вере достались занимательные: две монашки, молодой мужчина в галстуке-бабочке, в жутком полосатом трико, и похожем на Верин саквояж, мальчик, которого привела то ли мать, то ли тетка, и попросила отвезти до места назначения, и базарная баба с собственной живностью. Ужаснувшись, что ей придется делить место с поросенком и господином Голохвастовым, Епанчина попыталась пойти на попятную, но затем собрала волю в кулак. Назвался гвоздем – полезай в шину! Привыкла к тусклому электричеству и резным ручкам на дверце шкафов – привыкай и к свиньям в транспорте.

Как только расселись по местам, возница прикрикнул на лошадок и стегнул несчастных кнутом. Епанчина дернулась так, словно это ее только что ударили. Сидящая напротив старшая из послушниц сочувственно глянула на девушку.

Вера несколько раз глубоко вдохнула, зажмурилась на секунду, и решила отвлечься, рассматривая соседей и дорогу.

Шатало нещадно. Как в шторм. Несколько раз больно ударившись спиной о деревянную перекладину, Епанчина расправила плечи и съехала на самый краешек скамьи. Теперь коленки упирались в наваленные в проходе бабкой-торгашкой тюки и корзины. Дополняли картину визжащая на ухабах свинья и охающий в такт животине коммивояжер.

В какой-то момент Вера перевела взгляд с одной сутаны на другую и уже не могла оторвать глаз. Совсем молодая, неимоверно красивая девушка, смиренно переносила тяготы дороги. Вера удивилась, как с такими внешними данными можно было позволить себе закрыться от мира? Похоронить себя заживо в застенках монастыря? Тонкие вздернутые брови, высокий лоб, чистая кожа, ясные глаза, полные четко очерченные губы, ямочки на щеках и потухший взгляд.

А потом вспомнила себя – заложницу не красоты, но родительских укоров. Разве сама Вера не была пленницей? И взгляд был тоже вот таким потухшим. Смирение. Подчинение. Безразличие.

Очередной ухаб прервал поток грустных мыслей, заставил чертыхнуться извозчика, завизжать свинью и развеселил мальчишку.

- Та шо ж ти робиш, ірод клятий?! – бабка в расшитой крестиком сорочке спешно подгребла к себе поросенка.[34]

Ребенок продолжал противно смеяться. Теперь уже было не разобрать, кто звонче хрюкает – пацан или скотина.

Вера перевела взгляд на причитающую торговку. И совсем зря. Спрятавшийся за вчерашней газетой франт выказал свое нежелание общаться с теткой, и она переключилась на Епанчину. Да так смело взяла в оборот, словно тысячу лет знакомы, и начали свой разговор еще в городе.

- Та я вам, панночко, кажу, шо луче чім сьогодні в мене ніхто не скуплявся! Ото Варька завідувала! Кому ж нада оті пиріжки, що вона не понятно з чого зліпила?[35]

Вера улыбнулась и попыталась отвести взгляд, да только именно в этот момент снова завизжала свинья, а пассажиры напряглись, как привыкли уже делать это на ухабах. Но карета не прыгнула. И отвлекшаяся было на мгновенье тетка, снова принялась орать через всю телегу:

- Я й казала ций хвеське, шо луче так молоко продай, як ото я. А вона, ех, хивря, жде поки воно кисляком стане, и тоді токо кислючий сир робе и пиріжки квецяє… а я … я правильно дєлаю.. молоко так продаю. Воно в мене і свіже, и укусне, тільки-тільки з-під корови моей. От, и купляли у мене! А Варька стояла и зеленіла, як ота жаба, шо завідує! Ото, хай и завідує, даже если і зробе, як я кажу, все одно люди в мене куплять будуть![36]

Очередной визг хрюши заставил напрячься седоков. Надо же было так выработать рефлекс за несколько часов ходу!

- Та шо ж ти робиш, скотиняка така мала![37] – говорливая баба обнаружила диверсию – пацаненок мучил животину, заставляя поросенка выдавать противные звуки. - Тебе б за хвіст дьоргануть! Не даєш людЯм побалакать! Я ото тобі вуха пообдираю! А нехай ото я мамке твоїй скажу! Вона сама поодриває![38] – орала тетка как резанная. – Казала я Гальці – не зв’язуйся з циганом! Так нє! Не послухала! И от диви. Шо оце щеня зинське творе, га?[39]

- Тьотю, та я нічого… воно саме…[40] - пропищал разоблаченный проказник, держась за красное ухо.

- Ага, саме! Шо, само зад підставило та хвіст в руку сунуло? Ти диви яке порося вумне и нагле, га![41]

Перепалка продолжалась долго. Усидчивые и наученные пассажиры не влезали. Вера, ставшая совсем недавно свидетелем похожей ссоры на рынке, благоразумно молчала. Прикрыла глаза и притворилась спящей.

Спать помешала дурнота, подступившая очень не кстати. Затуманила голову, отогнала мысли.

- Эй, извоз! Стой, барышне нехороше! – донеслось до Епанчиной, и телега резко стала, качнув расслабленное тело пассажирки так, что Вера чуть не выпала из телеги.

В шестичасовой прогулке к морю остановок предусмотрено не было, но короткому перерыву были рады все. Вслед за буквально вывалившейся на дорогу Верой, первым «корабль степей» попытался покинуть розовобокий пассажир с пятачком.

- Куди зібрався, хрюндель?[42] – торгашка со сноровкой ковбоя забросила на толстую шею скотинки петлю и еще более ловко пригвоздила к месту нацелившегося на выход племянника. И к кому обращалась «хрюндель»?

Постояв некоторое время и уверившись, что земля больше не уходит из-под ног, Вера потянулась за подаренной тетей Машей фляжкой. Кто-то из ухажеров оставил на память.

Вода освежила. Но еще больше пришелся по вкусу соленый ветер. Море было совсем рядом.

Это и придало сил. С загоревшимися глазами Епанчина вновь полезла в пассажирский тарантас.

Остаток дороги провели в относительной тишине.

На подъезде к Порту гужевых повозок, груженных мешками и ящиками, стало встречаться намного больше. К запаху моря стал примешиваться аромат разгоряченной степным солнцем смолы, к визгу поросенка – блеяние коз и овец. Все меньшие площади полей оставались свободными – стада крупного и мелкого рогатого скота заполняли пространства.

В какой-то момент извозчик громко выругался и замедлил ход. Повозка накренилась, съезжая с дороги. Вера схватилась за поручни, нечаянно соприкоснувшись пальцами с сидящим рядом коммивояжером – тот резко отдернул руку и засыпал соседку извинениями. Монашки принялись истово освящать себя крестным знамением. Конечно же, именно махание перстами окрылит послушниц, аки ангелов, и вознесет над мирской суетой!

К ругани возницы присоединилась и торгашка. В два голоса они давали советы пострадавшим на дороге. Оказывается, пассажирский омнибус не просто так уходил с дороги. Разбитые бочки и перевернутая грузовая телега перекрывали путь. Вокруг нее беспокойно сновали люди, распрягали лошадей, кричали друг на друга. Судя по характерному запаху – пострадал чей-то винный подвал.

- Ти глянь, га! Та шо ж ти ту бочку тягаєш як дівку, га? Коняку сначала освободі, пентюх![43]

- А чия ж гамула, га? Тхне так, наче з мух гнали и насмерть задихнесся![44]

- Та Скадовських. И нічого не тхне...[45]

- Ага, ага.. от тільки нею забори красить можна…[46]

- Та шо ж ти стидаєся, як єврейська Соня в четвертий раз замужем, га?[47]

Вера тихо смеялась, пряча улыбку в кулачок. Старшая из монахинь не прекращала креститься и злобно поглядывала в сторону нецензурно выражающегося ямщика.

Со стороны невысоких построек, именуемых складами Железного Порта, раздался протяжный гудок.

- Ох, и шо ота кукушка гуде, га?[48]

- Это, тётю, новомодный паровоз гудит. Прогресс во плоти!

- Та шо там модного? Якась залізяка чиєсь барахло тягає туди-сюди, туди-сюди... А толку, як з козла молока?[49]

- Як це - толку нет? А на чьи деньги вы тут себе хату отгрохали? – возмутился мужчина, подаваясь вперед.

- Та які там гроші? ГрошИ! И нічого не отгрохала! В мене хата давно була![50]

- Зато теперь поднимется народ - железная дорога много денег принесет. – Не унимался провокатор. - Сможете себе не одного, а десять поросят купить!

- И шо, прям отак піднімеця? Де? Де ті гроші, я в тебе питаю? Уже скільки тягає ця залізяка, а толку токо диму повна хата![51]

- Тётю, вы в будущее не смотрите. – «Голохвастов» заливался соловьем, пропагандируя светлое будущее, пока другие потели, расчищали дорогу. - Экономические отношения просто требуют оборота денёг! Нельзя грошы при себе держать. А то, как вы говорите - в дым и обратятся!

- Шо? Шо за отношенія? Да я зі своїм дідом в отношеніях, и гроші маю! И кому я должна їх отдавать? Тобі шо лі, га? Так єслі отдам, так вони тю-тю, и всьо, и ты з ними на кукушці умотаєш дымом![52]

- Да, зачем же вы, тётю, мне деньги отдавать будете? – задал вопрос молодой коммивояжер и вдруг осекся, вспомнил, зачем вообще в Железный Порт ехал. – А даже если и мне, то не задаром! Вы посмотрите только, тётю, какие кремы заграничные у меня для вас есть. Личико намажете и вымолодете на двадцать лет минимум!

- Тю, та які кремА, я и так гарна.. Он як дід мій мене бачить сразу либіця! Каже такої, як ти вже ні в кого нема и, слава Богу, не буде.[53]

- Ну, тогда порадуйте своего супруга – купите ему одеколон… - и словно подыгрывая продавцу, вновь продолжившая путь телега качнулась, в саквояже звонко запели стекляшки.

- Шо за дікалон? Це лікарство, чи шо? Так єслі по інтересному делу, то діду вже не надо. Без дікалона буде. Оно, порося купила, и діду радость... а то - дікалон…[54]

Вера потеряла интерес к болтающим про достоинства товаров еще при появлении первых домов – пассажирский тарантас громыхал вдоль торговых лавок. Невероятное количество вывесок и рекламных плакатов в витринах заставило девушку осмелеть. Епанчина попросила остановить и вышла, не доезжая до станции. Вместе с Верой с повозки сошли и монашки. Краем глаза генеральская дочь заметила, как старшая из послушниц, уходя, осенила ее крестом.

Большими буквами на первом же попавшемся плакате было написано: «ПОПА». Вера от неожиданности крякнула и на всякий случай протерла глаза. Удостоверившись, что первое слово прочтено все же верно, девушка, прищурившись, стала разбирать мелкий текст: «ПОПА – дает в цель лишь тот, кто верно метит».

- Бог ты мой, - прошептала девушка вслух, - это что, реклама унитазов?

Кто-то проходящий мимо толкнул плечом, оторвав Веру от занимательного чтива. Прошел и не извинился.

- Безкультурщина, - прокомментировала Епанчина чужое поведение и вернулась к чтению.

«Нужны вам дрова – звоните на 20-40. Довольный покупатель для нас - все».

Так и не поняв, в чем подвох, Вера перешла к созерцанию следующего шедевра.

Большой цветной и явно отпечатанный плакат гласил: «Харьковский паровозостроительный и механический завод изготовляет нефтяные и газовые двигатели, сельскохозяйственныя машины». Текст вился змейкой, обтекая вставленные картинки этих самых двигателей и машин, а на заднем фоне скучали впряженные в тяжелый плуг лошадки.

Мимо прошли двое в простых рубахах и с чумазыми лицами. Шли они медленно и направлялись явно в магазин-представительство харьковского завода. Мужчины были столь увлечены беседой, что Веру просто не заметили.

- А то ты думал, Вадон дурний зовсім? Он єнтіх харьковскіх терпит, тому шо какчество в них гірше за наше. И хто купив в них, зараз же біжить до нашого магазину…[55]

Вот ведь странность... Будь Вера у себя на родине в свое родное время, от подобного суржика ее бы передернуло. А вот сейчас все как-то забавно смотрится, словно наиграно, словно не по-настоящему.

Дальше пошли объявления про продажу техники и других полезных вещей – швейные машинки «Зингер», велосипеды «Свифт», машинки «Ремингтон», переносные печи «Метеор», фотоаппараты «Кодак» и, - о, боги - стиральные машины!

Глубоко нырнув в изучение продвижения товаров, Вера не замечала происходящего за спиной: ни шума проезжающих телег, ни ржания коней, ни ругани грязных рабочих, ни свистков полицейских. А очнулась, когда уже было поздно – над ухом зазвенела гитара и басистый голосок сообщил:

- Позолоти ручку, красавица.

Цыган Вера боялась, как огня. Вжавшись в стену со всех сил, Епанчина беспомощно таращилась на разодетого в яркий кафтан мишку и судорожно пыталась нащупать карман с мелочью. Ноги двигались сами по себе, рот перекосился в подобии улыбки, а взгляд скакал с одного смуглого лица на другое. Бубны, гитарные струны, шлейфы ароматов, черные волосы, жгучие взгляды – все перемешалось.

Вера сглатывала ком в горле, но тот все никак не желал уползать ниже трахеи. Испуганно моргая, Епанчина передвигалась вдоль нагретой солнцем стены, пока та не закончилась, и девушка не ввалилась в дверной проем.

Цыгане разом засмеялись, а та самая, которая и предлагала «позолотить ручку», махнула размалеванным цветами подолом, и удалилась, гордо задрав голову.

Первой реакцией оказалось вбитое бабушкой правило – проверить вещи, проверить карманы, проверить деньги. За сим необычным занятием и в еще более необычной позе и застал гостью хозяин лавки.

- Панночко, не зашиблись?

Веру аккуратно, но настойчиво попросили сменить положение. Мужчина потянул девушку вверх, ухватив за предплечье.

- Благодарю, все на месте, - сообщила Епанчина, продолжая хлопать себя по бедрам и бездумно пялиться в дверной проем. Лишь мгновение спустя сообразила, что фраза прозвучала двусмысленно, и Вера поспешила улыбнуться: – Простите Бога ради, все в порядке. Цыгане напугали.

- Oni są nie straszne, lecz jestem wdzięczny im za to, że takim oryginalnym sposobem zmusiły was odwiedzić mój skromny muzyczny klasztor…

- Что, простите?

- Я кажу, що вони зовсім не страшні, та я сам превелико благодарен, за те, що змогли вас сюди запросить.[56]

Вера улыбнулась комплименту и почувствовала, как страх и чувство неуверенности улетучилось мгновенно. Теперь можно было и оглядеться.

- Вы продаете музыкальные инструменты? – невольная гостья боялась взглянуть на хозяина лавки – слишком проницательным был у него взгляд, слишком волшебно звучал голос поляка. Поэтому просто рассматривала убранство полок.

- Не только инструменты. Есть по последней моде – граммофоны.

Вера аккуратно провела пальчиком по блестящему краю рупора.

Молчание поляка вызывало беспокойство. Сердце отчего-то забилось часто-часто. Епанчина даже закусила губу, чтобы не выдать себя шумным дыханием. Что послужило причиной столь странного поведения – Вера сказать не могла. Может, страх, может, адреналин, может, неповторимый запах лакированной древесины…

Девушка обернулась, чтобы высказать благодарность за спасение, и пропала. Заглянула в глаза мужчины и застыла, успев только набрать воздуха полную грудь.

- Зарек, коханий, а ти вже зробив?..[57]

Речь оборвалась так же, как и обжигающий все нутро взгляд черных глаз.

Со второго этажа магазинчика медленно спускалась молодая женщина. Тихо спустилась. Медленно. Потому что по-другому не могла – мешало огромное пузо.

Так и стояли две дамы, замерев. Смотрели друг на друга и молчали. А хозяин лавки наоборот – сорвался с места, и закружил вокруг любимой, укутывая заботой.

- Спасибо вам, - почти шепотом произнесла Вера и пулей вылетела в открытую дверь.

Внутри все клокотало. Гнев и страх ватой затыкали уши, предательские слезы вот-вот готовы были сорваться с ресниц. Казалось бы, что значит одна встреча? Случайный взгляд, случайные слова… А зацепило за душу и протащило по бездорожью… Вера испугалась. Испугалась до дрожи в коленках того, что мир – незнакомый новый мир – может вызывать другие эмоции, кроме интереса и страха. Солнцева вдруг потеряла себя – она почувствовала симпатию, вожделение и ни капли стыда! Она позволила себе забыться. Позволила себе думать, что готова привязаться к кому-то…

Быстрый шаг и сжатые до боли зубы помогали отогнать отчаяние. Вера неслась, не разбирая дороги. Мелькали витрины, каменные кладки, деревянные настилы. В конце концов, девушка выскочила к рельсам. И тут только остановилась.

Вокруг – промышленный район: краны, крюки, склады, амбары. И почти полное отсутствие мусора.

Епанчина ошалело оглядывалась по сторонам. И не менее удивленными взглядами одаривали девушку стоящие недалеко рабочие. Босые, раздетые до пояса, и наверняка дурно пахнущие. Пот и сигаретный дым – плохое сочетание.

Не дожидаясь подвижек со стороны простого люда – а в том, что работяг заинтересует красивая, одинокая и аккуратная девушка, Вера не сомневалась – путешественница бросилась обратно на улицы городка. Следовало срочно найти границу пром-зоны и отправляться в жилые кварталы. Ну, да, громко сказано – кварталы. Следовало отправляться туда, где торговый городок терял свою озабоченность и суетливость. Туда, где начиналось село. Парное молоко… Хлеб из печи… Перепелиные яйца… И густо просоленная брынза…

Зря, ой, зря Вера выскочила из омнибуса раньше времени! Любопытство кошку сгубило…

Все еще испытывая яростный трепет, Вера вывернула на новую улочку в поисках особы женского пола, чтобы узнать дорогу, как внезапно на нее налетела толпа галдящих и размахивающих руками рабочих в одинаковых серых рубахах и закатанных до колен штанах.

- Братья! – разнеслось над толпой, толкая людей, словно ударной волной. - Николай Кровавый готовится к празднованию третьего столетия правления Романовых! Праздник в честь гнета и рабовладельцев-буржуев! Мы не потерпим! И мы отпразднуем его по-своему! Разве не достойны памяти те, кто пролил невинно кровь свою за наше с вами светлое будущее?! – слушатели взревели. – Мы почтим братьев своих, которые пошли просить улучшения условий работы для рабочих, а их бесчестно расстреляли…

Вера попятилась назад, наступила кому-то на ногу. Девушку грубо оттолкнули, одарили непечатным словцом и глянули так, словно это она - грязная и вонючая – посмела осквернить своим присутствием высокое собрание. Стало страшно. Мелькнула мысль, что следовало бы сменить ажурную пляжную шляпку на рабоче-крестьянскую косынку. Но таковой под рукой не оказалось. Поэтому, попросту оголив голову и опустив взгляд, Вера стала пробираться через людей к спасительной череде домов.

Пропаганда лилась сладкими речами, ударяла в спину, сбивая дыхание.

«Глупые… глупые людишки, - мелькали мысли, - обрекаете себя и свою страну на погибель. Уничтожаете самобытность, экономику… стремитесь к светлому будущему… а оно от вас убегает… Светлое… такое светлое, что смотреть больно…»

Веру душили слезы. Истерика сжимала грудь тисками. Обреченность и беспомощность наступали на пятки. Вера уже ничего не могла сделать – революционный паровоз несся на всех парах. Кровопролития не избежать…

В панике девушка выскочила из очередного переулка, запыхавшись, прислонилась к стене. Железный Порт разительно отличался от неспешного Херсона. Воздух тут раскалился не от солнца, а от пламенных речей. Недовольство правлением Николая Второго переносилось и на помещиков. Рабочие требовали лучших условий, сравнивая их с условиями работы на других предприятиях или, как здесь говорили – экономиях. Но ведь не может быть везде одинаково плохо или хорошо! Даже природой заложено равновесие, но ведь это разнообразное равновесие: где-то убыло, где-то прибыло. Не бывает в природе параллельно-перпендикулярных направлений!

Отдышавшись, Вера, наконец, смогла осмотреться. И возрадовалась. От места, где стояла девушка, до жилых сельских домов было рукой подать. Вокруг больше не было босых и замурзанных людей. Появились шумные дети, гоняющиеся друг за другом. Бабки с корзинами, телеги с арбузами, монашки в черных рясах, полноватые дамы в широкополых шляпах.

Епанчина вспомнила и про свою, зажатую в руке. Косынку больше надевать не хотелось.

- Бабцю Ядвигу? Знаємо! – закивали хором торговки, когда Вера попыталась уточнить дорогу.

От предложения купить нечто крайне аппетитное и необходимое генеральская дочка отказалась, и направилась прямиком к хатам под соломенными крышами. Черепица – дорогое удовольствие для местного населения.

Хозяйка радушно приняла гостью, еще больше обрадовалась передаваемым приветам от тети Маши и гостинцам из большого города. Хоть и жили недалеко по меркам двадцать первого века, родственники мало встречались. Лишь по большим праздникам позволили себе наведываться.

Устроили Веру довольно удобно. Хотя, на большее гостья и не рассчитывала: деревянный флигель под жестяной крышей, деревянная кровать, застеленная периной и кучей одеял. Передергиваясь от вида внутреннего убранства, Вера решила, что будет все время проводить на море, а в домик заходить уже затемно, чтобы не видеть, на чем спишь.

Переодевшись в купальный костюм, укрывшись от солнца под тенью широкополой шляпы, Вера направилась к бабе Яге сообщить, что отправляется к морю.

- Та ти шо! Дітонько! Сама не ходи! Настьку бери! Вони с дівчатами тобі й дорогу вкажуть, й охороною стануть![58]

Сомнительная помощь в лицах босоногих девчонок – охрана. Но видя, с каким восхищением глядят на диковинно разодетую мадам чумазые галчата, Епанчина согласилась взять всех с собой.

Пляжа как такового не было – просто пустырь, поросший сухими травами, выходил прямиком к морю. Лазурный берег. Чистейшая вода.

Кинув вещи прямо на песок, сбросив простую рубаху, гостья прибрежья с разбегу нырнула в воду, чем немало удивила провожатых. А то! Девчонки не раз бегали к ближайшему пансионату, дабы поглазеть на приезжий бомонд. Чинные дамы редко заходили глубже, чем по пояс. А плавать и шумно разбрасывать вокруг себя соленые брызги осмеливались лишь мужчины. Смешные купальные костюмы в разноцветную полоску со шнуровками на спине веселили малявок. Они яро обсуждали последние веяния моды, копируя жеманные жесты горожанок.

А тут! Сама приехала! Сама деньги заплатила! И даже сама была готова идти на пустынный берег подальше от людей и сама же нырнула с головой! Невиданно! Неслыханно! Самостоятельная женщина! Вот – пример для подражания!

Малышки, побросав и свои рубахи в кучу, бросились к воде и громким визгом разогнали чаек.

Веру больше не трясло. Прошел шок от встречи со странным поляком. Ушел страх, поселившийся внутри после услышанных на улице речей. Испарилась паника, затопившая голову при появлении цыган. Столько переживаний за один день!

Оставив заплыв на дальнюю от берега песчаную отмель на потом, Епанчина выбралась на берег и уселась прямо на песок. Потяжелевший от впитанной воды купальный костюм раздражал неимоверно. Хотелось сбросить его и отдаться водной стихии со всей страстью. Но приличия должны соблюдаться. Пускай, Вере и казалось, что она одна на пляже, но чувство безопасности могло быть крайне обманчивым.

Малявки расположились невдалеке, перемигивались и перешептывались, изредка поглядывая на странную подопечную. Вере очень захотелось, чтобы сейчас мимо нее прошел какой-нибудь продавец сладостей – «Пахлава! Сладкая пахлава!» - и девушка смогла бы угостить свою охрану вкуснятиной.

Но пляж оставался девственно чистым и единственное, что могла предложить Вера – интересную историю.

Девчонки слушали с раскрытым ртом и старались не моргать, чтобы не пропустить ни момента из интересного рассказа. Вера умела рассказывать. Расставляла ударения, делала многозначительные паузы, сверкала глазами, понижала голос и взрывалась эмоциями.

После первой истории последовала вторая, затем еще, растапливая лед и вот уже подсевшие поближе малышки смело начали задавать вопросы.

- А чому у вас очі чорні?[59] – спросила рыженькая конопатая, словно из мультика про Антошку, малышка.

- Черные? – удивилась Вера, мгновенно поднося руку к глазам. И тут же догадалась о причине, по которой был задан вопрос – по кончикам пальцев растекались остатки совсем неводостойкой туши. Впопыхах и на эмоциях Вера совсем забыла про макияж!

Зеркал с собой, конечно же, никто не брал. Поэтому пришлось воспользоваться услугами моря и помощниц-провожатых. Получалось плохо. Зато весело.

Намучившись с несмываемой и таки водостойкой тушью, девушки вернулись на теплый песок. Стараясь не подавать виду, что расстроена, Вера села лицом к морю, по-турецки сложив ноги, опять развеселив честную компанию, и уставилась на линию горизонта. Мысли никак не хотели выстраиваться, суматошно носились по пустой голове – так часто бывает после многократного погружения в воду с головой. Надеясь, что нужное решение придет само собой, Вера перестала цепляться за ниточки и поплыла по течению.

Солнечные лучи пытались добраться до кожи лица, пробиваясь тоненькими струйками сквозь кружево шляпных полей, пальцы медленно чертили линии на песке, время неслышно утекало в страну былин.

В какой-то момент пальцы нащупали среди крохотных песчинок холодный рельефный кругляш, а шустрые мысли, как по команде выстроились в шеренгу. Словно озорная первоклашка с косичками, Вера стала перепрыгивать с одной ментальной ступени на другую: тушь размазывается – чтобы не текла, нужен закрепитель – чтобы закрепить, нужна основа или клей – клей есть у Женевьеф – клей для шпанских мушек – на этот же клей можно сажать накладные ресницы – ресницы могут заменить тушь – ресницы сделать просто – шерсть норки, лисицы и даже перышки!

Пальцы непроизвольно сжались, захватывая гость песка с холодным кругляшом. Вера поднесла руку к лицу, стряхнула песчинки. На ладони лежал медальон. Самый простой, медно-оранжевый, поцарапанный временем и песком. Повозившись с жетончиком, Вера смогла рассмотреть буквы, но полностью прочитать начертанное не смогла.

И все же осталась довольна. Не терпелось поскорее вернуться в город и поговорить про первый пробный продукт с Женевьеф. А еще провести мастер-класс. У Веры есть еще почти полгода, чтобы добиться успехов и вернуться домой к отцу. К генералу. А уже через него – к императору. И пускай девушку посчитают сумасшедшей, но она поможет избежать пускай не Первой Мировой, но хотя бы убийства венценосной семьи.

[1] Девушка, женщина, вы уже не спите?

[2] Как же так? Не припомните?

[3] Как же вам повезло, что ничего вспомнить не можете! Столько страха было! Столько жертв! Мама родная!

[4] письмо неизвестного автора, опубликованное в газете «Родной край»

[5] Чертов попрошайка! Пшел прочь!

[6] Будет готово через неделю. Только, барышня, не приходите больше сюда. Я в лавку отнесу. В город. Там и рассчитаешься.

[7] биосферный заповедник в Херсонской обл. на территории государства Украина

[8] Вам, вроде, и не надо. Пахнете, как цветок.

[9] Тогда чего стоим, кого ждем? Вперед, за покупками!

[10] Да чтоб тебе повылезало, если ты моей рыбы не видишь! Уперлась, словно ослица! Еще и расселась!

[11] Да разве я тебе мешаю? Я твою рыбу не трогала! А то, что она вся грязная и помятая, оттого, что вся в тебя!

[12] Я тебе про гусей твоих хоть слово сказала?! Нет! Я к ней, как к человеку, а она свинья свиньей! Приехала из своего Запупинска и нормальным человекам жить мешает!

[13] А кто тут нормальный человек? Ты? Сама откуда взялась? Как выскочила замуж за Велетневского, так и в дамки сразу!

[14] Ты рожу свою видела?! Когда последний раз в луже умывалась? Сама, как рыба завонялась!

[15] Ты мне на рыбу тут не гавкай, Ганзя!

[16] А, так с тем, что ты воняешь, согласна?! Вот, люди добрые, это я понимаю! Честная женщина, людям никогда не врет!

[17] Да я тебе сейчас рога поотбиваю! Корова недоенная! Да если у меня рыба, тьфу… да когда ж это я немытая ходила? Люди, вы поглядите, что она мелет?

[18] Мельница муку мелет! А я тебе правду говорю! Слов для тебя нет, Любка!

[19] Вы чего разошлись, бабоньки? Вы ж не на острове!

[20] А ты чего свои пять копеек? Тебя сюда не звали!

[21] Вот-вот, стой и продавай свои тухлые яйца. Может кто и купит!

[22] Чего вы раскаркались?! Нормальные у меня яйца! И ни разу не протухлые!

[23] Да, чтоб у ваших мужиков были такие же тухле, как вы мои обозвали!

[24] Что?! Что ты сказала? Дат ты вообще четырех мужиков в могилу свела! Фигушки, кто пятый возьмет! А на наших и не смотри!

[25] Да вы… Да я вас…

[26] Нас тоже яйцами накормишь?

[27] Тьфу на вас! Больше ноги моей рядом с вами не будет!

[28] Вот и чухай в свою Дмитровку! А воспитанным людям на глаза не лезь!

[29] Вам, воспитанным, пусть выдадут два глаза на троих!

[30] А я желаю тебе всего, достойного старой шлюхи!

[31] С кем поведешься, у того наберешься!

[32] Вот и отлично! Баба с возу… А мы поработаем в тишине!

[33] Вы, коллега, как всегда правы – ходят тут всякие!

[34] Эй, извозчик, не гони лошадей!

[35] Я вам, де вушка, так скажу: лучшего дня для торговли, чем сегодня, не придумаешь. Мне даже Варька завидовала! Кто ж будет покупать ее пирожки с начинкой, что вчера гавкала на дворе соседа?

[36] Я ж ей говорила, что лучше продавать свежее, а она кисляк делает, потом из него сыр такой же кислый варит! Вот потому и покупали у меня, потому что свежее и парное! А Варька стояла и зеленела, как жаба на болоте. Завидует… А я ей говорю – не завидуй! Делай как я! Но все равно люди у меня покупать будут!

[37] Да, что ж ты делаешь, скотина малолетняя?

[38] Тебя бы за хвост так подергать! Не даешь людям поговорить нормально! Я мамке твоей скажу – она тебе уши поотрывает! Сама!

[39] Говорила я Галке – не связывайся с цыганом! Теперь вон, расхлебывает!

[40] Тётя, это не я! Она сама!

[41] Ага, конечно, сама! Ты смотри, какая свинья умная: сама хвост в руку тебе вложила!

[42] Куда собрался, хрюндель?

[43] Да ты ж посмотри! Брось бочку! Не тягай ее, это ж не девка! Коня освободи!

[44] Чья бодяга?! Воняет так, словно из дохлых мух брага!

[45] Производство Скадовских! И ни фига не воняет…

[46] Ну, конечно, бодяга для заборов!

[47] А чего краснеешь, как барышня на выданье?

[48] И чего эта кукушка гудит, а?

[49] И что там прогресивного? Железка тагяет чужое добро туда-сюда!

[50] Да какие там деньги? Копейки! А дом у меня уже давно был!

[51] И что, вот так прямо станет сразу лучше жить? Где эти деньги, о которых говориш ты? Денег нет, зато дыма – полная хата!

[52] Что? Отношения? Это у меня с дедом моим отношения! И деньги! И кому отдавать деньги – тебе? А ты сядешь на прогресс свой и деньги мою – тю-тю – в дым!

[53] На фига мне ваши заграничные краски? Вон, дед мой, как видит меня, так сразу в улыбке расплывается! Говорит: такой, как ты, больше нет, и слава Богу, никогда ни у кого не будет!

[54] Что за снадобье? Для интересного дела? Так не надо оно нам!

[55] А ты думал, Вадон дурной совсем? Он этих харьковских терпит потому, что качество у них хуже нашего. Кто у них неделю назад товар купил, уже к нам за ремонтом бежит!

[56] Я говорю, у страха глаза велики, но сам я им благодарен, потому что смогли заставить вас заглянуть ко мне.

[57] Зарек, любовь моя, ты уже сделал?

[58] Глупости не говори, деточка! Сама не ходи, а бери Настьку с подругами – и дорогу укажут, и компанией будут!

[59] А почему у вас глаза черные?