ПЕРВЫЙ, ИЛИ ВЕЛИКИЙ ПОСВЯЩЕННЫЙ

Один мужик на семинаре пересказал ему «Розу мира» Даниила Андреева. Это было судьбоносное событие. В голове Василия что-то щелкнуло, и вся информация, сваленная на многочисленных эзотерических тусовках, в чулане доселе девственного его интеллекта приобрела некие очертания. Василий немедленно заказал у книгонош, таскавших из столицы эзотерическую литературу, все двенадцать томов, влез в долги, вывалил за книги огромные деньжищи и с нетерпением раскрыл первый том. Читать оказалось не так интересно, как слушать «перепев» товарища. Он зарылся во второй в надежде, что там вся вступительная муть кончится, но не тут — то было, автор все талдычил о каких-то особенных методах познания бытия. Вася, у которого все бытие заключалось в более короткой и ясной формулировке: работа, дом, магазин, семинар, работа, — затосковал, но мужественно взялся за третью книгу и через десять — пятнадцать страниц, прочитанных «наискосок», удовлетворенно хмыкнул. Иерархия — понятие близкое советскому ребенку Васе - со сказочно звучащими названиями, с борьбой светлых и темных сил, совсем как в сказке, которыми он зачитывался до девятого класса, произвела на него огромное впечатление, не меньшее, чем в свое время игральные карты в виде порнографических фото, обнаруженные им во внутреннем кармане отцовского пиджака. Всю «муть» про исторические процессы в следующих книгах он в тот раз пропустил. А вот про духовное перерождение, потолковав со своим «крестным отцом», открывшим ему впервые откровения Андреева, худо-бедно почитал. Все последующие восемь лет можно назвать духовным перерождением автовазовца Василия. Он читал и пересказывал, читал и пересказывал соратникам по семинарам сей великий труд. Он стал знатоком и авторитетным толкователем доктрины, духовным последователем Великого посвященного. Пытались его сбить с толку Блаватской и Рерихом. Но с Блаватской после двух абзацев стало ясно, что все непреодолимо тёмно, а в Рерихе он уже тогда заподозрил конкурента и грузиться не стал.

Наступил новый поворотный момент. Просветленный автослесарь, не утратив от своих эзотерических изысканий, практической сметки и верткости, обретенных в «барачном» детстве, умело завершил предыдущий этап и выстроил лесенку в новый. Сначала товарищи заметили у Васи охлаждение к разговорам об «учителе» и его теории, потом он как-то невзначай обмолвился о доктрине, как об устаревшей, и надолго исчез, предварительно распустив через знакомых бабенок слухи о своем путешествии на Тибет, к ламам, в Индию, на Алтай. Личность его обросла легендами среди близких по духу, и когда он вернулся, поначалу непривычно молчаливый, с тощей косицей на бритой голове и многочисленными феньками на запястьях, подготовленный фурор в компании будущих последователей произвел невероятный. На все вопросы отвечал неохотно-таинственно, выдержав, необходимое для подогрева интереса, время, потихоньку стал делиться «новыми» мыслями, подготовил почву и начал проповедовать. Яростно выдаваемые в понятных, простых выражениях Андреевские постулаты, звучали свежо, горячили остывшую кровь упорных эзотериков, а главное, привлекали конкретным предложением. «Роза мира», изложенная практичным Василием, как собственно его откровение, предстала перед соратниками новым учением об устройстве и переустройстве мира. Ну, а скромный «Апостол Василий», просветленный великими духовными учителями в горах Тибета и Алтая, а на самом деле, дачниками Воронежской области, где он, перебиваясь для поддержания бюджета случайными заработками, ни много и ни мало писал книгу. Да! Василий переписал Андреева на современный, практический лад, с сохранением всех необходимых мистических атрибутов, в том числе, модных (зря он что ли столько денег кровных слесарских в семинары влупил), но с четким практическим предложением по переустройству мира, сохранению перевоплощаемой души в рядах светлых сил. Команда соратников, перешла в категорию сподвижников, совершенно бескорыстно на первых порах продвигая «новую» теорию и нового «учителя». Книгу, вычитанную и посильно выправленную сподвижницей — учительницей литературы, напечатанную на средства последователей, продавали сначала за совесть, а потом за деньги, особенно за те, что платили начитавшиеся «новообращенные» за семинары и тренинги новоявленному гуру.

***

УТРЕННИЕ МЫСЛИ

Проснулась утром, посмотрела тоскливо на комп и вспомнила свою же шпаргалку для самосохранения.

Эпитафия:

«До последней минуты метал бисер перед свиньями.

Сгорел на этой тяжелой работе. Со свиньями все хорошо».

НЕ обижайтесь, ребята! Это дружеский ироничный совет.

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

У Ивана Петровича открылся третий глаз. Только как-то странно открылся. Первая странность — видел он, в отличие от описанных случаев, не только, что внутри у других делается, но и у самого себя. Вторая — обычные два глаза в момент внутривидения слепли. Была и третья, не то чтобы странность, но некоторое неудобство. Изнутри виделись вещи, не новые, но неприятные, самим Иван Петровичем от себя тщательно скрываемые и отгоняемые. Иногда стыдные, а иногда и жутковатые.

А началось все самым обычным вечером, в пятницу. Иван Петрович с супругой, ждавшие назавтра гостей, готовили птицу по их знаменитому семейному рецепту. Дружно возились на кухне.

— Ваня, достань пока противень, только на плиту не ставь, стукнешь еще нечаянно по керамике, — «домашним» голосом попросила супруга.

Иван повернулся к духовке, не глядя достал противень и со всего маху опустил жене на голову. Раздался звук раскрывшегося гигантского грецкого ореха. По толстым щекам, припухшим поросячьим глазкам Маруси потекли алые струйки. Но сквозь расколы трещин в её черепушке, как ни странно, была видна противоположная стена с крючочками для полотенец и кухонных прихваток.

— Я ж говорил — башка пустая, - удовлетворённо хмыкнул Петрович.

— Вань, ты что застыл? Чернослив давай.

Иван Петрович вспомнил, что чернослив он купить забыл. И с удовольствием еще раз треснул по, и без того плоскому, лицу:

— Вот тебе чернослив!

Носик жены из выпуклой пуговки превратился в гладенькую, физиономия обрела негроидные черты, а визгливый голосок с удивлением заметил:

— Где — вот?

— Живучая, сволочь, — хмыкнул Петрович, и вздрогнув открыл «наружные» глаза.

— Что ты сегодня все хмыкаешь? Простудился? — поинтересовалась Маруся. — И где чернослив? А то мне уже зашивать надо.

— Я забыл купить, — хрипло ответил Иван Петрович.

— Жалко, Ваня, — спокойно отреагировала жена, — вечно ты, старый мудак, все забудешь. Чикну сейчас твою лысую головенку и зашью вместо чернослива.

Маруся щелкнула специальными ножницами для разделки птицы, и плешивая голова Петровича покатилась по линолеуму. Женщина слегка подвинула её ногой и заметила:

— Точно пустая, как гнилой орех. Что ж делать? Положу яблоки, да зашью.

Когда супруга в очередной раз носком домашней тапки двинула его голову в сторону мойки, поближе к мусорному ведру, Иван Петрович, охнув, тяжело опустился на стул. При этом он изо всех сил старался держать «обычные» газа открытыми.

— Ой, Ванюша, ты чего, плохо тебе? — засуетилась жена. — Я ж говорю, заболел. Погоди, я сейчас капли принесу. — И поспешила на своих коротеньких, толстых тромбофлебитных ножках в комнату.

Голова её была совершенно целой, только кое-где просвечивала розовая кожа, особенно заметная на крашеных прорехах причёски. Петрович облегченно вздохнул и прикрыл глаза.

— Сдохнешь еще под выходной, да в морозяку такую, — проворчала Маруся, входя на кухню. — Всем людям выходной — мне нервотрепка. Вот выпей, — протянула она вытаращившемуся на неё мужу хрустальную рюмку с остро пахнущей, мутноватой жидкостью.

Иван Петрович решительно отодвинул мясистую подрагивающую руку, достал из шкафчика бутылку коньяку, щедро плеснул в чайную чашку, выпил залпом, взял у оторопевшей супруги рюмку с лекарством и вылил на её лысоватое темечко.

— Сама прими, а то разволновалась. Мне доктор сказал, лучше коньку, — ровным тоном произнес Петрович и поднял глаза на жену.

Она налила себе кипяченой воды из графина, хлебнула и собралась было что-то сказать, но тут зазвонил домашний телефон.

— Точно, Богдановна, дура старая, вечно не вовремя, болеет-болеет, жалуется, а все не сдохнет никак, — проворчала Маруся, а в трубку пропела, — а я думаю, чего это Богдановна не звонит. Не заболела ли часом.

Петрович понял, что дело плохо, что он действительно заболел, и болезнь его была куда хуже привычной стенокардии. Бесконечно таращить воспалённые глаза было трудно, лоб пульсировал и нестерпимо чесался, но как только он, в надежде на облегчение, прикрывал «наружные» глаза, проклятый «внутренний» показывал и озвучивал такие ужасы, что впору в психушку сдаваться.

Иван Петрович «обычными» глазами редко смотрел на себя в зеркало. А если и случалось, то заранее делал «специальное лицо», которое надеялся там увидеть — пожилого, серьезного, импозантного мужчины. Если лицо «не получалось», притворялся, что именно такого приятного господина зеркало отражает. Да и на что там смотреть? Старый, толстый, лысый мудак, одутловатый, с обвисшими щеками, с торчащей из носа и ушей седой щетиной.

Но ЭТОТ злобно ухмыляющийся толстячок, показываемый третьим глазом, был куда жутче зеркального. А Маруся? Всегда спокойная, внимательная, заботливая? Она просто не могла быть ТАКОЙ…

— Ну, вот, и порозовел. Правда, коньяк на пользу пошел, — услышал он «сдобный» голос жены.

Иван Петрович обрадовался - сгинуло наваждение - и ответил также «ванилиново»:

— Да, Мусечка, все в порядке. Разволновал я тебя.

— Вот и славно, вот и хорошо, — напевно ответила жена, направляясь к кухонному столу. — Ты пойди, приляг, а я тут все доделаю.

Петрович благодарно кивнул и пошел было в комнату, но на пороге обернулся и на всякий случай прикрыл глаза, чтобы убедиться — почудилось. Третий глаз немедленно открылся. Но Машенька молча возилась с бледной тушкой птицы.

— Померещилось, — радостно вздрогнуло беспокойное сердце.

Иван пристроился на диванные подушки, продавленные по форме особенно тяжелых и выпирающих частей тела, пошарил привычной рукой пульт от телевизора и замер на полуобороте:

— Полежи-полежи, козел старый. А хоть бы ты издох, в самом деле. Как осточертел! Гусь бы в пользу - на поминки - пошел.

— Маруся! — прохрипел Иван Петрович, пуча выцветшие, когда-то васильковые газа. Вдохнул последний раз, но выдохнуть уже не смог.

***

УТРЕННИЕ МЫСЛИ

«— Он умер, — сообщил всем Вощев, подымаясь снизу. — Всё знал, а тоже кончился.»

А. Платонов)

КУПИТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ КНИГУ